Колизей

  Я вижу нас не иначе  как жителями древнего Рима, когда человеческая жизнь не имела никакой ценности, где мы однажды, будучи в иных телах и познакомились, растянув нить нашего знакомства вплоть до наших дней. Сквозь миры, находясь в этом теле, я наблюдаю за теми двумя – гладиатором и торговкой -что узнали друг друга на площади среди снующих повозок и зазывающих глашатаев, когда он тайком вложил ей в руку медный асс- и вот что я вижу…

  Принимая монету, она положила ее в карман  своей туники,  где звенели еще несколько монет, брошенных сердобольными прохожими.   Взгляд  гладиатора  выражал спокойствие, ободрение  и отнюдь не был гневным. Торговка узнала в подающем монету известного своей силой и  боевым искусством гладиатора,  забавлявшего  победоносными боями императора в знойный  полуденный час. Отвергнутая  от общественной жизни Рима  за роскошные изгибы своего тела, алые, страстные уста и признанная колдуньей, отныне она проводила свои дни на площади и была отстранена даже от вечерних оргий  империи.

  Пыль колесниц, рев голодных псов, вечерние мистерии-Рим жил по своим законам. Словно в подтверждение этому, в  центре города   возвышался амфитеатр жесточайших боев -Колизей, пропитанный кровью гладиаторов и  загнанного зверья. По праздникам прекрасную торговку принуждали,  снимая с себя все одежды, демонстрировать  свое тело,  в нравоучение матерям Рима,  чтобы не намеревались  впредь рожать   младенцев женского пола.  Это действо особенно полюбилось публике – любой мог  бросить в нее камень, что приводило   зрителей в амфитеатре в еще больший восторг. А гладиатору  велено было наносить ей на глазах у ненасытной публики удары плетью до тех пор, пока она не начинала молить о пощаде. Но о помиловании юная девушка никогда не просила, сам гладиатор пресекал это зрелище, успокаивая неугомонную толпу.

   С каждым разом  потребности публики становились все   более изощренными – древний Рим  всегда  питался жестокостью и насилием. И  в праздник Минервы преторианец императора велел гладиатору  актом тесной близости  прелюдно изгнать вселившегося в торговку диббука.  Вменяя телесную расправу, император не догадывался о тайной страсти  гладиатора и осужденной. Каждый вечерний час, после очередного боя,  проходя мимо площади в  пыльных доспехах он незаметно брал ее за руку, оставляя  в ней медный асс. Любовно заглядывая ей в глаза,  он  встречал в них обоюдное влечение и тепло.

  В назначенный час   торговка взошла  на арену Колизея. В пылающих лучах солнца пот струился  по ее  спине, смешиваясь с естественным запахом ее тела, напоминающим  сладость цветущего весеннего сада. Толпа скандировала   в ожидании необузданного правосудия,  но по взмаху руки императора вдруг воцарилась оглушительная тишина. Гладиатор  медленно подошел к  юной девушке,  и, сорвав с нее одежды,  принялся заправлять себя в лоно ее свежей чистой утробы.  Ее округлые   юные бедра  под натиском живой  мужской силы колыхались, как крылья бабочки, радостно летящей к весеннему  полевому цветку.

  Они вершили чудо на глазах у публики, которой  было невдомек, что  их мысли были далеко от арены. В  лучезарно- кокаиновом мареве дня эти двое воспарили над миром презренных вещей.  С каждой минутой он настигал её все сильнее,  словно красиво бегущего  по пустыне гепарда.

  Бабочка  в блаженстве опустилась на  раскрытый цветок. Нектар струился по нежным лепесткам. В следующую секунду  львиный крик гладиатора  ознаменовал завершение поллюционного сна.
 
  Насытившаяся толпа очевидцев в волнительном экстазе покидала амфитеатр, окидывая  задумчивым взглядом угасшее действо. Когда на арене не осталось ни одного зрителя, гладиатор накрыл Марию уцелевшими лоскутами туники и с трепетом наблюдал, как мерцает ее красота  в отголосках догорающего дня.