Северный архипелаг

Впервые я увидел эти места в фильме Павла Лунгина "Остров".

Герой Мамонова приплывал на лодке к пустым каменным отмелям для разговора с Богом. Там не было ничего кроме гладких камней, тяжелого серого неба над головой и холодной воды вокруг. Скупость красок, предельная лаконичность и строгость северной природы делала терзания его совести, слезы и молитвы пронзительными и искренними.

Тогда мне захотелось увидеть это место своими глазами. Вдохнуть прохладный беломорский ветер, погладить соленные гладкие камни, взглянуть в морскую даль, туда где начинается Заполярье.

Но притягивает не только красота северных широт, но история и дух этого места. Обычно мученики, обогряя своей кровью землю, делают её священной. Здесь же сперва Соловки стали местом поклонения. Центром религиозной жизни страны. А потом уже мученики приняли здесь смерть. Одним из этих мучеников был и мой дальний родственник, двоюродный брат моей прабабушки.

Вряд ли кому-то придет в голову идти в церковь ради развлечения. Вряд ли пойдут за тем же самым на кладбище или на курган. Туда идут для того, чтобы поговорить с Богом или с ушедшими к нему.

Соловки - это и церковь, и памятник человеческого духа и силы воли, и памятник людям, сгинувшим в торфяных топях.

С такими мыслями и настроем мы и отправились к южному берегу Белого моря.
Глава 1. Островитяне
Север встречал нас сырым и холодным воздухом, мелким моросящим дождем и серым полустанком.

Катера на Соловки уходят два раза в день: рано утром и в обед. Когда мы добрались до пристани, на часах было уже около 6 вечера. Еще в поезде мы узнали, что автобус в Рабочеост-ровск, бывший когда-то довольно оживленным портом, отправляется каждый час с остановки рядом с вокзалом. Её мы нашли без труда. В городе сложно заблудиться. Главная его улица, с оригинальным названием «Пролетарский проспект» начиналась здесь же. С нашего поезда сгрузились несколько небольших компаний, запряженных в свои огромные рюкзаки, словно лошади в телеги. Вместе с ними мы, медленно отсыревая, ждали автобус.

Ждали мы недолго. Старый ПАЗик, погрузив туристов и несколько местных жителей, раз-вернулся и поехал в сторону моря. Через пару минут стало ясно, что если это главная улица горо-да, то смотреть в нем положительно нечего. Минут через 20 мы добрались до Рабочеостровска. Поселок был небольшим, но примечательным тремя фактами.

Во-первых, в Рабочеостровске есть порт, пусть и небольшой. Во-вторых, именно здесь снимались многие сцены фильма «Остров», который отчасти послужил причиной посетить эти места. И в-третьих, здесь находится подворье Соловецкого монастыря. Своеобразная гостиница для паломников, трудников и просто путников, направляющихся на архипелаг.

На улице было сыро и холодно, ставить палатку прямо в грязь не хотелось. А здесь, всего лишь за скромное пожертвование в 150 рублей, можно было поспать на многоярусной кровати в натопленном до жары помещении подворья.
Так началось наше первое знакомство с обитателями и гостями здешних мест.

Дам краткую характеристику типажам, которые встретились нам за эту неполную неделю.
На Соловках живут обычные мирские люди. В основном это те, кто родился на острове. А там где родился, там и пригодился. Увы, пригодились далеко не все. В 90-ые с Соловков уехала большая часть жителей. Но в 70-80-ых население этих островов состояло из нескольких тысяч жителей. На островах существовало рыбное хозяйство, были организованы промыслы морского зверя и водорослей, которые нужны для производства агар-агар. Был даже небольшой заводик. Стояла военная часть, а это значит, там же обретались и все сопутствующие люди - врачи, учителя, дети, жены и так далее. Но в 90-ые этот крошечный остров, отрезанный от цивилизации, затерявшийся, словно жемчужина на морском дне, переживал вместе со страной очень нелегкие времена. Многие уехали на большую землю, военную часть расформировали.

Но и сейчас, гуляя по острову, вы увидите не только монахов и паломников. Рядом с не-большой сельской школой играет детвора. Ребята постарше гоняют мяч на большом футбольном поле. Работают магазины, и даже у небольшой избушки с надписью «Сбербанк» утром выстраивается очередь.

Вторая категория – это туристы-походники. Это те самые ребята и подобные им, с которыми мы приехали на поезде. Места здесь интересные и красивые. Приезжают целыми семьями и компаниями, живут в палаточном городке за монастырем. Их не очень много, все-таки для опытного туриста–походника эти острова слишком маленькие. Скорее это просто люди, желающие немного пожить в палатке под открытым небом. Мы относились именно к этой категории временных обитателей острова.

Третья категория – это религиозные туристы или паломники. Наименее привлекательная и наиболее массовая категория гостей здешних мест. Паломники почти никогда не приезжают поодиночке, а существуют группами, которые здесь называются по наименованию места, откуда они приехали. К примеру, с нами на катере ехал «Челябинск». Делегации «городов русских» состоят преимущественно из женщин раннего пенсионного возраста. Когда работа уже кончилась, жизнь непростая, а силы еще есть. И эти женщины, нагруженные необъятными сумками со съестными припасами, в бесформенных куртках и теплых платках, маршируют по острову от святыни к святыне, от часовни к скиту, а от скита до пустыни.

Четвертая категория – это трудники. Это тоже временные люди на острове, но характер их пребывания иной. Трудник – это человек, решивший приехать на остров для того, чтобы поработать на благо монастыря. Кто-то просто решил с пользой для души и тела провести некоторое время вдали от цивилизации. Кто-то решил почистить голову, кто-то подумать. Кто-то, наверное, хочет делать что-то действительно полезное. Эти люди пришли в монастырь и сказали: «я умею то-то и то-то, и времени у меня столько-то, дайте мне работу». Трудники живут бесплатно, точнее платят за свой постой собственным трудом. Распорядок у них не такой суровый как у монахов, но все же есть. Скажем так, облегченная версия монашеской жизни. Впрочем, если ты хочешь принять монастырский постриг, пребывание трудником является чем-то вроде испытательного периода, в течение которого ты должен понять, нужно ли тебе это. Да и к тебе присмотрятся.
Работа найдется для всех. Строить, убирать за скотиной, работать на кухне, ходить на барже или даже собирать грибы для братии. Здесь лишних рук нет. Женщинам жить в монастыре запрещено, но есть и другие места для трудников женщин. К примеру, гостиница для паломников. Работа у них опять же по возможностям: кухня, уборка да фуражные работы.

Трудники никуда не спешат, просто работают и молятся. Свободное время есть, все-таки никто не требует от обычных мирян соблюдать строгий монашеский распорядок, но все же определенная дисциплина, в том числе религиозная, присутствует. Нужно ходить на службы хотя бы раз в день, работать по графику. Если готов к более строгой жизни, запрет на курение, более строгое посещения церковных мероприятий. Некоторые трудники работают не в монастыре, а в скитах и пустынях. Но туда просто так не попасть. Только после «испытательного срока» и благословения батюшки, а людей там видят хорошо. Людей мало, работы много. Все про тебя становится понятно довольно быстро.
Это хорошая жизнь, чистая что ли. Трудная физически, но благодатная.

Последняя категория – это сами монахи. Монахи – стержень этого места. Их совсем немного, несколько десятков. И на глаза они особо не попадаются. Все-таки, Соловки – не туристическое место, сюда люди приходят душу спасать, а не с туристами фотографироваться. Видел я их не так часто, и то, в основном, мельком. Туристические посещения устроены таким образом, чтобы не было пересечения с монахами. Говорят, они за это зиму любят. Никто не мешает.

Жизнь монаха – это как жизнь трудника, только гораздо тяжелее. К суровым условиям быта и самообеспечения добавляется очень строгий религиозный распорядок. Чего стоит только еженощная служба, длящаяся 4 часа, с 23.00 до 3.00 следующего дня. И это не единственная служба, которую каждый монах обязан посещать. В остальное время монахи так же работают, как и трудники.

Глава 2. Холодные пляжи Большого Соловецкого острова

Вернемся в подворье. Там, рядом с жаркой печкой, мы попили чай с одним из трудников, пришедших в Рабочеостровск на барже, которая на следующее утро должна была возвращаться на остров. Хороший мужик, рассказал нам про здешние порядки, про себя и про своих «коллег», молодых ребят, которые к тому времени уже взобрались на третий ярус кровати и о чем-то весело болтали.
Еще несколько туристов приехали ближе к ночи, а мы, попив чай, легли спать.

Рано утром все население наших двух комнат уже было на ногах. Все собирались, упако-вывали рюкзаки и сумки. Катер «Святитель Филипп» отчаливал уже через час. По раскисшей дороге мы добрались до пристани, где уже толпилась группа челябинцев и несколько одиночек. Паломники тащили тяжелые матерчатые сумки и баулы. Начали грузить, перекидали все в трюм. Потом очередь подошла и за хозяевами сумок. Женщины с оханиями ступали на неверный борт катера и исчезали за дверцей. Вскоре катер выбрал весь свой лимит грузоподъемности, оставив человек 10 на берегу ждать следующего корабля. Мы же попали на борт вместе с паломниками. Катер отдал швартовы и отчалил, а мы расположились внутри на одном стуле на двоих. Вокруг нас сидели женщины, несколько трудников и два святых отца. Еще когда они появились на пристани, уральские богомолки начали липнуть к рослым и статным монахам.Тянуть руки, чтобы те их благословили. Монахи, видимо привыкшие к подобному вниманию, раздавали благословения. Картина напоминала появление рок-звезд у дверей клуба, рядом с которым их поджидают поклонницы. Только вместо автографов монахи осеняли немолодых поклонниц крестным знамением. Монахи были приятными и посмеивались в седые бороды, глядя с легкой иронией в разгладившиеся от благоговения лица богомолок. Сев за стол (внутри каюты катера), один из них сказал: «ну что голубушки, 9 утра- самое время помолиться». И начали молиться. Один запевает, остальные подпевают. Все достали молитвенники, а кто-то читал по памяти. Очередь неумолимо шла к нам, и мы решили выйти на палубу.

Белое море было окутано утренним белесым туманом. Катер бороздил спокойную, холодную, со стальным отливом воду, из тумана выплывали небольшие островки суши, покрытые камнями. Помнится, герой Мамонова в фильме Остров приплывал плакать на такие каменистые отмели. На них нет ничего, только галька да чайки. Суровый и лаконичный Север.


Постепенно мы вышли из гавани, Рабочеостровск остался где-то в тумане, вокруг только море… В хорошую погоду очертания островов видно издалека. Для подобных плаваний даже есть термин «каботажное мореходство». Сейчас под этим понимается плавание внутри одного моря, либо из моря в море, но в одних водах, т.е., к примеру, их Архангельска в Мурманск. Но раньше это означало «от мыса до мыса», когда ты всегда видишь сушу. Говорят, так плавали на долбенках на Соловки древние саамы.

Мы же шли сквозь дымку, суши видно не было. Слегка продрогнув, мы спустились на нижний ярус, где на деревянных лавках спали те паломники, кто не нашел в себе сил молиться. Рядом спали, склонив головы на плечи друг друга, молодой монах и паломница. Мы примостились там же.

Путь занимает примерно 2 часа. Катер вошел в фарватер и причалил в бухте Благополучия, получившей свое названия из-за всегда спокойной воды, даже когда на море шторм.

На причале нас уже ждала наша двоюродная тетка, живущая на острове уже 11-ый год. Она встретила нас очень тепло, хотя мы виделись-то всего раза три, да и то в детстве. Странная женщина со странной судьбой. В свое время она окончила Ист.фак МГУ, и ей прочили хорошую карьеру. Но душа её просила видимо чего-то иного. После университета она, вопреки ожиданиям родных, уехала куда-то в глушь, в далекую сибирскую деревню преподавать историю в местной школе, откуда через несколько лет привезла мужа, бывшего её ученика. Но большой город тяготил её, и наконец, 10 лет назад она, по настоянию своего батюшки, уехала на Соловки. Мы не знали, кто ждет нас на берегу. Но были приятно удивлены. Очень разумный человек, пусть и со своими причудами. Так уж получилось, что именно это место она и искала всю жизнь, а найдя его, больше никуда уезжать и не хочет. Можно только порадоваться. Сколько людей так и не находят «своего» места. Здесь её «причуды» уже не выглядят причудами. Здесь все, перед тем, как войти в дверь, произносят «Иесусе Христе, сыне божье, помилуй мя грешного», говорят не «до свиданья», а «благослови тебя Бог», и крестят еду, перед тем как её съесть. Скорее мы чувствовали себя какими-то неправильными со своими «мирскими» привычками.

Она повела нас в гостиницу для паломников. По обе стороны длинного коридора находи-лись комнаты с большим количеством кроватей, на которых располагались постояльцы. Здесь же кухня, где непрерывно топится печка, на которой стоят большие котлы. В комнате стоит жар, отчего у женщин, работающих на кухне влажные от пота лица, а волосы, выбившиеся из-под платка, прилипают ко лбу. Все что-то режут, моют, варят, солят или замачивают. Периодически на кухню заходит очередной отряд голодных паломников, который располагается за длинными грубыми столами и кушает привезенную в необъятных баулах еду. Еда здесь простая. Каша, капуста, овощи, постные щи или гороховый суп. Все очень просто и скромно. Монастырский стол побогаче. Не потому, что монахи любят вкусно поесть. Паломник может пару недель пожить на каше, а потом вернуться к себе домой и набрать витаминов. А вот братия живет здесь круглый год, а в условиях Севера, если ты нормально не ешь, зиму можешь и не пережить. Нормально – не значит мясо и колбасы, но овощи и рыба в рационе есть. Иначе нельзя. Север.
Мы немного перекусили и отправились на обзорную экскурсию по монастырю. Монастырь в хорошем состоянии, идет непрекращающийся процесс ремонта. В монастырь каждый год приезжает Патриарх Кирилл. Его дед сидел здесь в годы СЛОН’а. Для него это место связано не только с религиозным чувством и саном, но и с личным... Монастырь мощный, как и другие монастыри-крепости. Стены и башни сложены из огромных валунов, в изобилии рассыпанных на побережье. Монастырь осаждали два раза. Увы, один раз русские же люди во времена Раскола. Монастырь оказался в лагере старообрядцев, за что был сурово наказан.

«И различно испытав, обрете во древлецерковнем благочестии тверды и не превратны, зельною яростию воскипев, смерти и казни различны уготовав: повесити сия завеща, овыя за выю, овыя же и множайшия междеребрия острым железом прорезавше, и крюком продевшим на нём обесити, каждаго на своем крюке. Блаженнии же страдалыды с радостию выю в вервь вдеваху, с радостию ноги к небесным тещи уготовляше, с радостию ребра на прорезание дающе и широчайше спекулатором прорезати повелевающе.»

Интересно, что воевода, подавивший соловецкое восстание, Иван Алексеевич Мещеринов буквально через полгода после расправы над монахами снова оказался на Соловках, уже в качестве заключенного за разграбление монастырской казны.
Вторая осада была уже во время Крымской войны. Англичанам повезло меньше, чем воеводе Мещеринову. По крайней мере в военном отношении.

(на фоторграфии не пакет с кровью, а какая-то жуткая медуза)

Англичане выставили ультиматум:

«Часть эскадрона ея Великобританского величества, расставливанного в Белом море, ки-давшего якорь сегодня 6/18 дня июля месяца 1854 года, и нижеподписавшиеся, находившие что монастырь Соловецкого принял на себя характер военной крепости, имея при себе гарнизон солдат его императорского величества государя Всероссийского, и что эти солдаты сегодняшний день палили на Английский флаг, капитан командующий эскадрона перед тем чтобы начать требовать удовлетворение от заведения святого характера, предлагает следующие кондиции:
1) Безусловную уступку целого гарнизона, находившегося на острове Соловецкого, вместе со всеми пушками, оружиями, флагами и военными припасами.

2) В случае какого-нибудь нападения на парламентский флаг, с которым сия бумага пере-дана, в таком случае бомбардирование монастыря немедленно последует.

3) Ежели комендант гарнизона не передает сам свою шпагу на военном пароходе е.в.в. "Бриск" не позже как через трех часов, после получения сией бумаги, то будет понято, что сии кондиции отказаны и в таком случае бомбардирование монастыря должно немедленно последовать.

4) Весь гарнизон со всеми оружиями сдаваться должен как военные пленники на остров Пези в Соловецкой бухте не позже как через шесть часов после получения сией бумаги.

Дано, при Соловецкой на военном пароходе "Бриск", е.в.в. сего 6/18 июля месяца 1854 года.»
Был дан отрицательный ответ. Случилась даже перестрелка, когда русские пушкари, при-няв за акт агрессии выстрел холостым орудием англичан, даже умудрились повредить один из кораблей, на что англичане устроили яростную бомбардировку монастыря, но практически не повредили последний и даже никого не ранили.

На чем и ушли, видимо от злости расправившись с козами на Большом Заяцком острове, где жил тогда один монах, пославший английскую эскадру до самого порта до Нассау, а то и по-дальше. Поговаривают еще, что местные чайки, потревоженные канонадой, так же дали отпор рейдерам, обгадив корабли англичан, не посмотрев, что корабли де её Величества, владычицы морей. Но может это и байка.
В монастыре нам показали все памятные места, в том числе связанные с тем темным пе-риодом, когда Соловки стали русским Алькатрасом, праобразом трудовых лагерей ГУЛАГ’а. Но об этом я скажу позже.

Ну а после экскурсии мы похватали рюкзаки и отправились к северному побережью острова.
На первых порах нам попадались велосипедисты и пешеходы. Дорога была неплохая, шла вдоль озер. Озер на острове много. Очень красивых, чистых и спокойных. Пока идешь внутри острова, кажется, что это Финляндия или Карелия. Озера, смешанные высокие леса. И только на берегу моря картина меняется. Но на побережье мы вышли только к середине следующего дня. Солнце уже клонилось к закату, а люди перестали попадаться сразу после Секирной горы. Мы долго искали место для ночлега, пока не нашли полянку на берегу небольшого озера. Полянка была обжитая, с кострищем. На ней мы и остались. По пути мы набрали грибов, даже не сходя с дороги. Грибов в этом году великое множество. Белые, польские белые, подберезовики, маслята, лисички росли прямо у обочины. Трудники так далеко на заходят, а из проезжающих редких машин грибов не видно. Так мы и шли, выбирая только самые хорошие. Иной раз встречались прямо-таки исполинские грибы, с широкими, как пни, шляпками. Поэтому вечером после 20-ти километрового перехода к нашей гречке с тушенкой мы добавили вкуснейших грибов.

Своеобразие Соловков в холодных ветрах. Вроде бы солнце светит, но не тепло. То и дело налетают порывы холодного морского ветра, который пробирается в самые маленькие щели в одежде. Кроме того, донимали комары и мошка, оголяться совсем не хотелось. Но, несмотря на это, и на простуду, которую я подхватил за день до отъезда, мы все же окунулись в озеро.

К середине следующего дня мы вышли к острову Новососновка, к которому ведет не-большая дамба. Здесь располагались несколько домиков, служивших рыбакам временным обиталищем. Тут же старая деревянная пристань, высоко стоявшая над водой. Был отлив, и огромные валуны, оплетенные водорослями, оголили свои серые тела. Белое море какое-то совсем другое. Как грустно острили когда-то, «лучше северное побережье Черного моря, чем южное побережье Белого…». Бывают здесь и шторма, довольно серьезные. Но перед нами Белое море предстало очень строгим и спокойным.
Глава 3. Остров Анзер. Место, где разговаривают с Богом
Обратно мы возвращались по параллельной дороге. В первоначальном плане было обойти остров по периметру, но при нашем темпе ходьбы нам понадобилась бы еще пара лишних дней, а мы хотели попасть еще на острова Анзер и на Б.Заяцкий. Поэтому пришлось поступиться планами и сократить пеший маршрут. Впрочем, мы не пожалели, потому как другие острова оказались очень интересными. Ночевали мы на берегу Красного озера, самого большого и красивого. Опять набрав кучу грибов.

А на следующий день мы к вечеру уже пришли в поселок пройдя за 3 дня порядка 50 км.
Ночевали мы в палаточном городке, где приходилось платить по 200 рублей с носа. За это ты получал дрова для костра и находился буквально в 5 минутах от монастыря.

Вставать надо было очень рано, в полпятого утра, потому как уже в 6 собиралась группа на остров Анзер. Это была самая холодная ночь на Соловках. Все-таки в лесу совсем другой климат. Здесь же, практически на берегу моря было на порядок холоднее. С моря пришел ледяной туман, и когда я вылез из палатки у меня зуб на зуб не попадал до тех пор, пока я не выпил стакан горячего чая. Роса была столь обильна, что край рюкзака, который вылез из-под тента на несколько сантиметров, был насквозь мокрый. Утренний туман стоял над палаточным лагерем, он заползал куда-то внутрь вместе с дыханием, высасывая тепло, невзирая на одежду. Мы старались собираться в быстром темпе, чтобы согреться. К тому времени, как рюкзаки были собраны, окончательно рассвело, и монастырь предстал перед нами удивительно красивым. У подножья замшелых мощных стен еще стоял туман, словно прозрачная фата. А яркое солнце уже освещало приземистые башни. Очень красиво.

Группа подобралась в основном из паломников. Все-таки Анзер – самый святой остров на Соловках. Место самой суровой монастырской службы. Место, куда уходили монахи, чтобы разговаривать с Богом в уединении. Место, связанное с житием святого Елизара Анзерского, принявшего великую схиму. Место, где жил в молодости будущий Патриарх Никон. Именно в результате его реформ монастырь станет одним из символов кровавого Раскола.

Много историй связано с этим островом. Здесь по легенде бесы искушали святого Елизара, здесь ему явилась Богородица, здесь в годы СЛОН’а был штрафной лагерь для ссыльного духовенства, в котором погибли многие монахи. Здесь, на Голгофе, находится Голгофо-распятский скит. И анзерская Голгофа находится на той же долготе, что и та Голгофа, на которой был распят Иисус.
Группа, с которой мы поехали на Анзер, состояла из паломников и нас с братом. Отдельно надо сказать про нашего экскурсовода, Николая. Николай – был ярким исключением из классификации соловецких обитателей. В его внешнем облике было что-то мягкое и женственное. Он был полноват, невысок, с маленькими руками, миловидным лицом и даже несколько манерен. Не вычурно манерен, а естественно. Как бывает у некоторых женщин. В его мимике, в его жестах и манере говорить тоже было что-то женское.

Если бы я встретил его где-то еще, я бы подумал, что он гей. Но гей-экскурсовод на Соловках, знающий наизусть весь молитвослов?!
Мы отправились к пристани в губу Долгую, где нас ждал небольшой катер. Капитаном на суденышке был приятный мужик, а юнгой - его сын, который словно обезьяна лазил по качаю-щейся на волнах посудине. Путь занял примерно 2 часа. Столько же, сколько до материка. Дело в том, что губа Долгая потому так и называется. Фарватер сложный, приходилось постоянно лавировать между островками, мелями и косами. Здесь мы впервые близко увидели тюленя. Мокрая усатая голова, черная и блестящая, похожая на голову водолаза, высунулась из воды метрах в 20 от корабля и с интересом наблюдала за катером. Чуть позже на горизонте показались другие обитатели здешних морей - белухи. Белуха – это такой небольшой белый кит, похожий на крупного дельфина. Вообще, белуха принадлежит к семейству нарваловых, у него такой же тупой нос, но без длинного рога-пики. Их мы вблизи не видели. Но их белые спины постоянно показывались в отдалении. Главное развлечение пассажиров было высматривать белух и активно привлекать к ним всеобщее внимание.

На Анзере нет пристани, поэтому катера тащат с собой лодку, на которой десантируют людей прямо на камни.
Экскурсия, а точнее небольшой поход (прошли весь остров, километров 10) проходил довольно занятно. Вся эта братия молилась каждые полчаса. Заходим в храм. Здесь, дескать, икона с образом святого Елизара. Давайте помолимся святому Елизару. Все поют. Проходит полчаса. Здесь стоит крест, на месте, где святого Елизара смущали бесы. Давайте помолимся кресту. Идем дальше. Доходим до лужайки, где по легенде святому Елизару явилась Богородица. Давайте помолимся святой Богородице. И так все время. Они молились, даже просто шагая по лесу. Все бы ничего, если бы не исполнение молитв Николаем. Он был главным запевалой, но ни слухом, ни голосом природа его не наградила. В итоге звучало это очень смешно.

Но паломники не унывали, а с азартом припадали к очередной святыне. Доходило до ко-мичного. Где-то в пылу религиозного чувства целовали даже не икону, а фотопринт иконы в рам-ке, а где-то даже вагонку, облицовку очередной часовни! Нет, ну радуется у них сердце, конечно. Меня же целовать вагонку на заставляли. Но серьезно на это смотреть не получается. Особенно когда рядом проходили анзерскские монахи, строгие, сухие, с седыми бородами. Люди дух стяжают, душу спасают, а эти лбом в камни лупят. Может, я, конечно, чего-то не понимаю, но мне кажется, тут дело не в количестве, а в качестве. А этим ребятам важно обойти все места да во всех помолиться. Вот в первом ските попали они на помазание. Когда священник кисточкой каждому на лбу крест елеем рисует. Прошли обряд, порадовались. Так нет же, доходят до другой церкви. Из неё выбегает бабка в крайней степени воодушевления и нашей братии сообщает, что мол, удача, девки, тут какой-то священник тоже обряд помазания проводит. Эти с комсомольским энтузиазмом побежали на второй круг, а только что с языком на плече 10 километров прошли.

Со стороны это похоже на религиозный биатлон, где нужно за минимальное время добе-жать до очередного «огневого рубежа», отстреляться, спев молитву или поцеловав икону, и бе-жать к следующему рубежу. Вдруг не успеешь?
Одна женщина подходит к нашей тете Соне, еще когда мы в гостинице были, и спрашивает:
-София, а вот если смешать освященную воду с неосвещенной, вся же будет освященная?
-Да, говорит тетя Соня, как говорят, святая капля море освящает.

А та ей в ответ:

-А как нужно, сперва святую воду наливать, а потом обычную или наоборот. Вот какая-то там монахиня, говорит, что это важно!
Ну дичь ведь. Словно она коктейль делает. Тут сперва бейлис, а потом куантро или наоборот? Герцен говорил, что русский народ не религиозен, а суеверен.

Американский философ Джордж Б. Пратт, говоря о событиях начала 20-ого века в России, сказал: «Мы считали русское население глубоко религиозным. Но вот правительство было сбро-шено, и на другой день газеты, на другой месяц журналы, и на другой год книги информировали нас с поразительным единодушием, что почти все русские, за исключением стариков, покинули свои храмы и стали атеистами... Духовная перемена, которая там произошла, – наиболее изумляющее событие в истории религии».

И видя это, понимаешь, что настоящая религиозность, глубокая, сердечная как была уде-лом единиц, так и осталась. А большинству что в Бога, что в коммунизм, что в инопланетян – без разницы. Тип личности у них такой, мечтательный и суеверный.
Я, конечно, не хочу судить. Если они лбом бьются, но добрее к окружающим становятся, то почему бы и нет. Я только за. Но ведь есть много таких, кто готов аки аспид шипеть на девушку, зашедшую в храм в юбке чуть выше щиколоток. А уж мусульман вообще за людей не считать. Зато как подпевать батюшке, да крест целовать – они в первых рядах.

Есть даже специальный термин - «обрядоверие». И официально Церковью порицается, как грех «неадекватного восприятия учения Церкви» и рассматривается ею как явление, «достаточно распространенное в среде церковного народа, влечет за собой суеверие, законничество, гордость, разделение». Но увы, искоренить его не получается.

Но после, хочется сказать про них и хорошее. За эту неделю таких вот «шипящих» старух или фанатиков на манер «православие или смерть» я не видел. Да, бьются они головой о пол и все иконы целуют, но все же ведут себя пристойно и по-доброму. Все друг другу помогают. Нас постоянно кто-то накормить пытался, грибы нам эти бабки приносили. Мол, зачем мне один, а вы вот их вечером приготовите. Может место это такое, которое всех лечит и лучше делает.

В общем, старались мы, если и смеяться над ними украдкой, все-таки тоже по-доброму. Без осуждения. Вот надо мной тоже наверное весь двор смеется, когда я цигун делаю на детской площадке. Это подиковинней, чем к иконам прикладываться.
А еще на Голгофе стоит береза в виде креста. Говорят, выросла так. Но мне один из труд-ников рассказывал, что все-таки её так специально выращивали. Это не очень сложно. Вон японцы что с деревьями умудряются делать!
Глава 4. Лабиринты Заяцкого острова
Ночевали мы снова в палаточном городке, чтобы утром отправиться на еще один удивительный остров. Большой Заяцкий.
Этот остров – загадка Соловецкого архипелага. Загадка, дошедшая до нас сквозь тысячелетия, неразрешенная и непознанная. На этом маленьком клочке суши всего лишь в 1 квадратный километр одно из самых больших скоплений древних лабиринтов и каменных курганов в мире! Что значат эти узоры, никто не знает. Когда 500 лет назад сюда приплыли монахи, они обнаружили их, но трогать не стали. Выложили только каменный крест из таких же камней. Сами капища не тронули. Боялись. Советская власть, уж на что свободная от мистических предрассудков, тоже почему-то не трогала каменные рисунки. Точнее один из курганов все-таки разобрали. Нашли там человеческий пепел и инструменты. Из чего сделали вывод, что курганы – это захоронения, могилы. Но если это древнее кладбище, то почему их так мало? Зачем было делать лабиринты? Зачем так много? Почему разной формы?

Официальная точка зрения говорит о том, что лабиринтам от 4 до 2 тысяч лет, что строили их древние саамы, приплывавшие на острова в древности. Но с языка саамов лабиринты называются «дома великанов», так, словно бы они сами нашли их на этих островах и дали им название. Как арабы пришли на территорию современного Египта и нашли построенные пирамиды, точно так же пришли ацтеки и приспособили Теночтитлан под свои обряды.

Северные лабиринты – очень таинственное явление. Они находятся не только на Б.Заяцком острове. Есть лабиринты на других островах архипелага. И на Анзере, и на Соловецком. Есть в других регионах Беломорья. На островах Кандалакшского залива, и на архипелаге Кузова. Есть подобные лабиринты и на островах Онежского и Ладожских озер, и в Финском заливе.

Если посмотреть еще шире, то подобные древние памятники можно найти под разными именами во всех северно-европейских странах.
В Финляндии они известны как atulintarha, что значит «забор великанов», в Швеции – trel-leberg или troteberg, а в северной Германии schwedenring (шведский круг) или wunderburg (чудесная крепость) и так далее. Исландия, Дания, Норвегия, Англия… Что это? Ученые ни одной из этих стран не смогли ответить.

Мне больше всего понравилась версия археолога В.А.Бурова, который искал описание беломорских лабиринтов в народном карело-финском эпосе «Калевала». Согласно этой версии, «рукава» лабиринтов символизируют змей подземного царства, а насыпи в центре – это образы Мировой горы, в недрах которой находится царство смерти.

Н.Н. Виноградов, будучи узником Соловков, как и многие другие ученые, сидевшие в лагере, несмотря на тяжелые условия жизни, изучал местность, растительность, мир Соловков. И, конечно, столь интересные объекты, как соловецкие лабиринты, не могли не привлечь их научного интереса.

Виноградов писал:
"Лабиринты, и есть не что иное, как Saivo, священные горы, где живут души усопших, наслаждаясь блаженством. Самый вид гребней лабиринтов уже дает представление о хребтах каменных гор.» Он характеризовал лабиринты, как «города мертвых». И далее: «Душа умершего после смерти продолжает жить, сохранив способность покидать свое жилище… Для предотвращения нежелательных посещений saivo-лабиринт сделан с одним входом, с запутанными дорожками и гребнями камней, чтобы духи умерших сами в них запутались и не могли выйти наружу».
В «Калевале» описано место, где живут змеи. Это подземное царство смерти, царство мертвых. Туда попадали «похищенные болезнью», «убитые грозной смертью». Там хозяйничало божество Мана. Попасть в страну Маны можно было через туманную далекую реку Туонелу, которая считалась «святой речной пучиной», рекой ведущей «в вечные потоки Маны».

Важны строки «Калевалы», в которых дано описание наиболее примечательных черт царства мертвых. Есть строки, упоминающие горячие камни, пылающий утес, покров, сотканный из змей. Они являются ключевыми для объяснения композиционной структуры северных святилищ, составной частью которых, как установлено археологами, были лабиринты.

«Горячие камни»-это так называемые каменные груды, или каменные курганы с трупосо-жжениями, зафиксированные и частично раскопанные археологами рядом с каменными лабиринтами.

«Сотканный покров из червей и змей подземных»-это то, что ранее мы определяли для лабиринтов как клубок застывших в камне змей.
Вход в лабиринт-начало подхода к подземелью царства мертвых. Узкая дорожка между телами свернувшихся змей-вполне конкретный путь в царство мертвых. Начавший его не знал, будет ли пройден им этот путь до конца, вернется ли он из лабиринта. Самый опасный участок находился в центре лабиринта, где идущий оказывался между двух голов свернувшихся чудовищ.
«Калевала» в литературной обработке Леннрота содержит топографические и географические привязки входа в подземное мрачное царство мертвых Маналы -Туонелы.

Во-первых, эта страна располагалась на весьма далеком расстоянии от страны Калевалы.
Во-вторых, от прочей земли страна мертвых была отделена широкими водами потока Туонелы (он же река, он же пролив).
В-третьих, страна мертвых располагалась на острове, имевшем весьма важную примету-высокий холм.
В-четвертых, она была покрыта характерной растительностью. Здесь были «дебри лесные» , «низкие местности».
Соловецкие острова подходят по всем указанным параметрам. Это острова, отделенные от суши водами Белого моря. На островах есть и дебри лесные (на Анзере и Б.Соловецком), есть и «низкие местности» - тундра на Большом и Малом Заяцких. Высокий холм на Анзере (Голгофа).
Согласно этой версии Соловецкие острова – это своеобразный культурно-мистический центр Беломорья, «страна Мертвых» описанная в «Калевале», а лабиринты – «входы» в царство смерти Маналы-Туонелы.

На острове живут всего 2 человека (и то не постоянно). Это священник местной церкви и смотритель острова. Остров содержится в строгом порядке. Ходить можно только по деревянным настилам-дорожкам, которые проходят вдоль лабиринтов и дольменов. А вокруг дорожек растет зеленый мох, грибы и северные ягоды, в том числе незнакомая нам ягода вороника. Ягода похожа с виду на чернику, но на вкус довольно пресная. Поэтому у неё есть еще название «водяника», так как она хорошо утоляет жажду и имеет неяркий вкус.
Природа Б.Заяцкого острова очень сильно отличается от Б.Соловецкого острова. Если по-следний похож на Карелию или Финляндию с их смешенными лесами, разрезанными узкими прозрачными озерами, то всего в нескольких километрах от него начиналась настоящая тундра. Вокруг не было высоких деревьев, все словно жалось к земле. Карликовые березы и другие деревья доходили примерно до уровня груди, вся земля была покрыта зеленым ковром из мха и ягеля, из которого, словно островки в этом зеленом море, торчали замшелые камни. Ощущение было такое, словно мы преодолели не 5 километров, а как минимум 500 на север, туда «за черту земли туманной», в царство Сариолы-Похъелы.
Глава 5. Туман над озером стелился
После того, как мы вернулись с Заяцкого острова, мы решили сделать еще одно важное дело. Поплавать на лодке по системе озер. В свое время монахи соединили все озера в центре острова в одну систему, в виду чего образовалось 2 маршрута, которые называются «большой круг» и «маленький круг». Лодку можно взять на лодочной станции. Самое меньшее – на 3 часа. Срок не случаен. За это время ты не успеваешь доплыть до конечной точки «большого круга», длинного маршрута. Не хватает примерно одного часа. Это при том, что на веслах мы сменялись, плыли непрерывно. Поэтому, если хочешь доплыть до конца, приходится брать лодку уже на пять часов. К слову, конечная точка – это как раз пристань на озере Красном, где мы ночевали во вторую ночь.

Озера были чудесны, вода тихая и прозрачная, солнце светило мягко и ласково, ветра не было. Наконец, мы могли дать усталым ногам отдохнуть и поработать руками! Монахи вырыли каналы, соединяющие разные озера. Каналы в некоторых местах узкие, грести обычными веслами не получается, для этого дают еще одно весло, короткое. Поэтому, когда входили в каналы, один из нас сушил весла, а второй садился на нос и работал коротким веслом «по-индейски».

На обратном пути мы наблюдали интересный природный феномен. Неожиданно температура воздуха упала. Я почувствовал это буквально спиной. Тут же пришлось надеть куртку. А обернувшись, я увидел ползущий из-за полуострова туман…Густой, какой-то тяжелый что ли, он был похож на облака, через которые вы пролетаете, когда летите на самолете. Такие большие хлопья, словно из сахарной ваты. Эти облака, взявшиеся неизвестно откуда, ползли на нас, скрывая очертания даже противоположных берегов.

Но мы запомнили дорогу, и, чтобы согреться, налегли на весла. Для задору мы пели по-ходные казацкие песни, нос лодки хищно вгрызался в прохладный монолит воды, а весла мерно и сильно толкали лодку вперед.

Вечером нам улыбнулась удача. Наша тетя устроила нас в квартиру, в которой шел ремонт. После суровой недели мы искренне порадовались некоторым благам цивилизации. К примеру, можно было принять теплый душ и привести себя в относительный порядок перед поездом.
А утром мы сели на корабль и отправились на большую землю. Погода была ясная, видно было далеко. Не успели скрыться из глаз Соловки, как в поле зрения показался архипелаг Кузова. А как только в свою очередь Кузова стали пропадать в легкой дымке, мы уже увидели большую землю.

Погуляв немного по местам съемок фильма Остров, мы поехали в Кемь. Делать в Кеми было ровным счетом нечего. Там нет даже кинотеатра. Поэтому, пошлявшись немного по городу, мы сели в привокзальном кафе и смотрели телевизор, потягивая пиво. Ночью мы сели на поезд и через сутки были в Москве.

Глава 6. Наследие мрачных времен
Есть еще одна сторона Соловков, которой я почти не коснулся. Это времена СЛОН’а, Соловецкого Лагеря Особого Назначения. Темная и мрачная страница истории этих мест, с 20-ого и по 39-ый год. 20 лет Соловки были русским Алькатрасом, местом, где было очень много боли, страха и страданий.

Начиная с 20-ых годов, на Соловки прибыла комиссия новой власти, которая вывезла по-чти все ценности с островов.

А спустя несколько лет территория Соловецких островов была объявлена лагерем особого назначения. Под лагерные нужды были переделаны все здания и помещения монастыря, скиты и пустыни. Несколько лет (примерно до 29-ого года) на островах были организованы различные предприятия по заготовке леса, торфа, жира морских животных, канатное производство. Под эти нужды даже проложили узкоколейку.
После 30-ого года работы на островах сворачиваются. Лагерный контингент начинает ис-пользоваться уже в других местах, к примеру на строительстве Беломорканала или трассы Кемь-Ухта.

После прочтения истории лагерной жизни на Соловках возникают противоречивые мысли. С одной стороны, это действительно было ужасно. Тяжелые условия, голод, болезни, суровые наказания. Но при этом попадаются довольно интересные сюжеты. К примеру, интеллигенция, в довольно большом количестве присутствовавшая здесь в виде заключенных, занималась научными изысканиями. Действовало краеведческое общество Соловков, выпускались газеты, работал театр.

Так русский философ и священник Павел Александрович Флоренский сделал на острове более 10 научных открытий в области агрономии, добычи йода и производства агар-агара. Как и уже упомянутые мной Виноградов изучал феномен соловецких лабиринтов, описывая их в своих работах.
Еще интересный факт, заключенные по «политической» части, эсеры, меньшевики, анар-хисты и прочие представители политических противников большевиков содержались в относи-тельно хороших условиях. Их не принуждали работать, жили они отдельно в нескольких скитах. Издавали журнал, организовывали кружки и вели активную переписку со своими соратниками за рубежом. Им даже разрешалось гулять до 5 часов в любое время.

Складывается ощущение, что Соловки в тот период были скорее ссылкой, чем «фабрикой смерти» или концентрационным лагерем.
Но временами там творились страшные вещи. Многие из заключенных так и сгинули в болотах-торфяниках или братских могилах, умерли от тифа.

Секирная гора или «Секирка», а точнее скит, находившийся на ней, был приспособлен под мужское ШИЗО (женское находилось на Б.Заяцком), и там было приведено немало приговоров в исполнение. Недавние раскопки открыли миру несколько братских могил прямо недалеко от скита.
Кроме того, во время самого страшного 37-ого года по «расстрельным квотам» из лагеря вывезли почти 2000 человек (расстреливали не на островах, а недалеко на «Большой земле»). В это время погибла большая часть духовенства, содержавшаяся в лагере. В том числе П.А. Флоренский.

В качестве эпилога, хочется немного порассуждать.
Мне нравится изучать историю. Особенно мне интересен XX-ый век. Интересен не просто, как некий исторический период. В какой-то мере отношение к событиям в нашей стране в течение XX-ого века - это вопрос самоидентификации. Я - русский. Русский – это какой? У каждого народа есть собственный миф о себе. Как правило, этот миф положительный. Он позволяет нести через поколения свою «самость», не растворяться в других народностях, гордиться и поддерживать свои уникальные, «национальные» черты.

Но мы живем в очень странное и противоречивое время, и в странной и противоречивой стране, где параллельно живут две мифологии. В одной, мы - народ-богоносец, бывший щитом Европы от монголов, оплотом Православия, Империей Белого Царя, побившей армию великого Наполеона, храбро сражавшийся и с Вильгельмом, и с Гитлером, освободивший мир от кошмара нацизма, сломав хребет немецкому волку. Мы – душевные, отзывчивые, сердечные. Мы – изоб-ретатели и воины, святые и путешественники, крестьяне и дворяне. Страна Ломоносова и Досто-евского, Серафима Саровского и Чайковского, Дмитрия Донского и Гагарина. Страна великих писателей и композиторов, мы запустили человека в космос, мы укротили атом, мы написали Братьев Карамазовых и Тихий Дон, мы – русские.

Но существует и иная мифология, словно в инверсии первой. Мы – русский народ, дикий, суеверный. Не способный перенять лучшее от Европы, страна вечной отсталости, нищеты и пьянства. Наша душевность – только с пьяных глаз, наша история – рабство и кровь народа, от Ивана Грозного, утопившего Новгород в крови, до Сталина с Берией, на чьих руках кровь миллионов убитых лучших представителей народа - дворян, ученых, священников. Все наши свершения – исключительно на крови людей. От Санкт-Петербурга до БАМ’а и Беломорканала. Миллионы были принесены в жертву кровавому Молоху. Метла и Песья Голова – вот символ России, символ опричников, чекистов, палачей. Всю историю они резали, пытали, выжигали инакомыслие, очищая наш генофонд от всего хорошего, что в нем было, оставляя только равнодушное быдло, тягловую силу, неспособную к созиданию. Русский мужик в пьяном угаре, вчера только молился в церкви, а сейчас валит колокола и рубит топором образа. Потому что можно. В этом вся его звериная натура.

Эти две мифологии прочно въелись в саму суть народа. Что есть народ? Это все поколения в трех ипостасях: нынешнее – мы, те кто живет сейчас, будущие – как понятие о должном, какими мы должны быть, и прошлые - как память, кем мы были и откуда мы есть. Но у нас две истории, две мифологии. И два понимания о должном. Выходит те, кто живут сейчас, представляют собой расколотый надвое народ.
Этот тектонический разлом возникает в душе у любого думающего человека. По крайней мере, на определенном этапе.
Я русский. Кто были мои предки? Те, кто воевал за царя? Или те кто воевал против него? Или те, кто сперва его сверг, а потом воевал против красных? Мои предки, это - та интеллигенция, врачи, ученые, священники, поэты, кто сидел в лагерях? Кто был «не согласен»? Или мои предки, это те, кто стоял на вышках этих лагерей, кто стрелял в затылок в коридоре, кто спускал овчарок? Кто рушил храмы, разбирал их на свинарники? Или же мои предки воевали за други своя, за дом и отчизну с Гитлером, воевали против первородного зла?
Кто я?

Этот вопрос мучителен. И наше государство не облегчает нам задачу. Для подтверждения каждой из «Историй», что про Царство света, что про Ад на земле вы найдете массу книг «авторитетных» ученых, ссылающихся на неопровержимые доказательства, воспоминания людей, документы. И только квалифицированный ученый-историк может отличить научную работу от подделки. Мне сложно. Я не хожу в архив проверять, верны ли цифры, я не всегда читаю работу, на которую ссылается автор. Увы, у меня просто нет столько времени.
И все же, кто я? Соловки словно бы ставят этот вопрос ребром. Там, на Соловках, вообще мало лишнего. И там невозможно уйти от немого вопроса: кто же ты? Тем более, что там, на Кемь-Пер-пункте сгинул брат моей прабабушки, талантливый русский инженер, совладелец знаменитой сытинской типографии (И.Д.Сытин – один из самых известных русских издателей до революции).
Я не претендую на историчность, но изложу картину, которая укладывается у меня в голове. Картину, которая сложилась в попытке разрешить все шизофренические противоречия двух мифологем.

Революция – это страшно. Она не берется из ниоткуда. Её невозможно быстро, на коленке создать трудами неких «личностей» или организаций. Внешние игроки могут лишь воспользоваться кризисом системы, плеснуть бензина, устроить бунт. «Падающего подтолкни» - вот девиз всех профессиональных бунтовщиков и организаторов «кардинальных перемен». Но революция – это совсем другое, это глобальная смена энергий.

«Подобно Индии, сделавшейся из когда-то богатой и еще недавно зажиточной страны со-всем нищей, -- Россия стала данницей Европы во множестве самых изнурительных отношений. Желая иметь все те предметы роскоши и комфорта, которые так обычны на Западе, мы вынуждены отдавать ему не только излишки хлеба, но, как Индия, необходимые его запасы. Народ наш хронически недоедает и клонится к вырождению, и все это для того только, чтобы поддержать блеск европеизма, дать возможность небольшому слою капиталистов идти нога в ногу с Европой. Девятнадцатый век следует считать столетием постепенного и в конце тревожно-быстрого упадка народного благосостояния в России. Из России текут реки золота на покупку западных фабрикантов, на содержание более чем сотни тысяч русских, живущих за границей, на погашение долгов и процентов по займам и пр., и неисчислимое количество усилий тратится на то, чтобы наперекор стихиям поддерживать в бедной стране богатое культурное обличье. Если не произойдет какой-нибудь смены энергий, если тягостный процесс подражания Европе разовьется дальше, то Россия рискует быть разоренной без выстрела; "оскудение", захватив раньше всего прикосновенный к Европе класс, доходит до глубин народных, и стране в таком положении придется или иметь мужество отказаться от соблазна, или обречь себя на вечный плен...» Писал русский публицист Михаил Осипович Меньшиков в 1900 году про Россию.

Достоевский в «Бесах» и в «Преступлении и Наказании» описал процессы социального гниения и типажи людей, порожденные ими. Тех людей, которые через несколько десятилетий взойдут на историческую сцену, как палачи режима.

Революция и гражданская война возникает не вдруг, это кризис, апофеоз системных про-блем и противоречий, которые накопились в обществе.
Вот слова А.И. Деникина о земельном вопросе, одним из ключевых факторов, приведших к революции. «Необыкновенно сложный и запутанный, он вспыхивал много раз в безрезультатных попытках бунта и насилия, подавлявшихся кроваво и беспощадно. Уже в годы первой революции (1905-1906 гг.) волна аграрных беспорядков, пронесшаяся над Россией и оставившая за собою след пожаров и разгромов помещичьих имений, указывала на то, какие последствия будут сопровождать свершившийся в 1917 году государственный переворот. Вопрос весьма сложный, какими мотивами руководствовался класс земельных собственников (помещиков), охраняя с такой страстностью и силой свои права: атавизмом, природным ли тяготением к земле, соображениями государственными о повышении культурности землепользования, стремлением сохранить непосредственное влияние на народ, или наконец, просто своекорыстием... Одно бесспорно, что аграрная реформа запоздала. Долгие годы крестьянского бесправия, нищеты, а главное, — той страшной духовной темноты, в которой власть и правящие классы держали крестьянскую массу, ничего не делая для ее просвещения, — не могли не вызвать исторического отмщения.»

О них же пишет отец «черного барона» Николай Врангель в книге «Воспоминания: от крепостного права до большевиков». О нерешенных земельных проблемах, о половинчатых реформах Александра Второго, о неудачах Столыпина, о хищнической природе периферийного капитализма пореформенной России, о еврейском вопросе.

Поэтому, возлагать всю вину на Ленина, Свердлова или Троцкого неверно. Большевики взяли власть, которая валялась на земле. Волею судеб человек, оказавшийся на троне в тот мо-мент, не смог удержать кризис в структурной фазе, дал ему развиться в системный, благодаря своей бездарной и внешней и внутренней политике, своей пассивности, своей неадекватности обстоятельствам. Он стал врагом всех, и предавшего его генералитета, и буржуазии, и коммуни-стического интернационала.

Антон Иванович Деникин в своих мемуарах пишет о больших опасениях касательно реакции армии и фронта на известие об отречении императора Николая. Но нет, солдаты, шедшие на пулеметы со словами: «За царя, отечество и веру», спокойно восприняли новость. Не это ли свидетельство глубокого кризиса в народе?

Революция – это тектонический процесс, приводящий в действие невероятные силы, человеческие массы, на фоне которых отдельный индивид просто щепка в бушующем океане. Эти хтонические силы, меняющие все вокруг, отражены в судьбе героя Шолохова, Григория Мелехова. То, как мотает его из края в край этот бурлящий поток. То он бьется за царя, то воюет за красных, то за белых, то снова за красных. И разум перестает отличать правых от неправых в этом бурном потоке человеческой энергии и массы, высвободившейся, необузданной, опьянен-ной.
Известно, что в первых рядах революции идут святые и подонки. Настоящие биологиче-ские подонки человечества, которые есть в любом обществе. Когда общество здорово, они скрыты, придавлены Законом и общественным мнением, обычаями и устоями. Революция сбрасывает все защитные механизмы, раскрывает самое нутро общества.
Иван Солоневич, при всей неоднозначности этого персонажа, подметил правильную вещь:
«Социальная революция устраивается не "социальными низами", а биологическими по-донками человечества. И не на пользу социальных низов, а во имя вожделений биологических отбросов. Питекантроп прорывается и крушит все. Пока захваченное врасплох человечество не приходит в себя и не отправляет питекантропов на виселицу...»

Именно по законам революции, сперва подонки убивают святых, ну а затем уже и самих подонков ставят к стенке.
Этот социальный механизм нужно понимать. Людей, уже испробовавших человеческую кровь, познавших безнаказанность и вседозволенность, невозможно снова загнать «под ковер». Их невозможно вернуть к маргинальному положению, невозможно заставить мирно возделывать землю или пасти скот. Их сжигают в войнах. Так после Октябрьской революции, была гражданская, так после Иранской революции началась довольно бессмысленная (если не принимать в расчет задачу сжигания социально опасного элемента) Ирано-Иракская война, так после Арабской весны в Египте победившая новая власть отправила всех революционеров за пределы страны, а точнее воевать в Сирии, где те бесславно погибали.
Это неумолимый и жестокий закон революций, который Жорж Жак Дантон перед своей казнью выразил словами: «Революция пожирает своих детей».

После того, как открытый этап гражданской войны в России закончился (латентный про-должался почти до начала ВОВ), на местах возникла новая властная структура. Кто были эти лю-ди? Те, кто взял власть в годы смуты, жесткие, решительные, хитрые. Главное, вставшие на нуж-ную сторону. Тогда не разбирались. Если ты с нами, ты друг, если против нас, то враг. А методы – это уже дело десятое. Нам бы день продержаться, да ночь простоять. Все оправдывалось революционной необходимостью.
Сколько из числа тех подонков остались безнаказанными? Сколько из них стали функцио-нерами? Сколько из них стали генералами и даже маршалами?

С точки зрения мифологии номер два (про ад на земле) картина видится простой и одно-значной. Пришедшие к власти людоеды устроили гражданскую войну. Потом все немного успокоилось. Потом началась коллективизация, когда сажали по делу о «трех колосках», раскулачивание. Лагеря наполнились людьми. Ну а к 37-38 году Сталин, имевший параноидальный страх и подозрительность, начал отправлять в лагеря и расстреливать уже каждого второго.

Но если не забывать о принципе историзма, то вопрос «сталинских репрессий» перестает быть таким уж однозначным. Во-первых, наличие тех самых подонков, вынесенных волной революции на авансцену истории, было одной из ключевых угроз стране на фоне надвигающейся мировой войны. Когда мы слышим про тех же узников Соловков, речь постоянно заходит об интеллигенции, сидевшей за взгляды или происхождение. Но в лагерях сидели не только учителя и музыканты. А рецидивисты, убийцы, насильники, расхитители, казнокрады? Которых, кстати, часто сажали именно по 58-ой статье. На то были причины. В условиях идеологической войны было не комильфо признавать наличие взяточничества или казнокрадства в государственной системе, поэтому уголовные статьи меняли на «идеологические». Если, мол, крадет, то по заданию империалистов или по причинам «контрреволюционных воззрений», а не по слабости и безнравственности. Кроме того, пресловутая «отрицаловка» (принципиальный отказ работать) так же очень часто становилась поводом для переквалификации уголовной статьи (убийство, грабеж, насилие) в «по-литическую» (вредительство, измена Родине). Зато потом, всех огульно реабилитировали, кто проходил по «идеологической части», не вдаваясь в контекст обвинения.

Здесь возникает вопрос о том, кто пишет историю. Если спросить представителя высшего общества в Англии о роли Маргарет Тэтчер, то он высоко отзовется о ней. «Политик с большой буквы», - скажет представитель истэблишмента. Но если спросить об этом же английского шахтера, то ничего кроме: «надеюсь, черти не дают остыть сковороде, на которой поджаривают эту старую ведьму», не услышишь. Историю написали первые.

Так и в нашем случае. Интеллигенция переживала свою боль. О ней она рассказала. В итоге мы видим только их точку зрения, точку зрения Александра Исаевича Солженицина, которым двигали «узкоклассовые интересы». Он пишет только про невинно осужденных писателей, ученых и священниках, но при этом в ту же когорту «невиновных» записывает всех, кто сидел в лагерях.

Второй момент, власть в молодой советской стране была немонолитна, как пытаются это показать некоторые публицисты, рассуждающие на исторические темы. Яростная схватка между интернационалистами и национал-социалистами, персонифицированная в противостоянии Ста-лина и Троцкого (а позднее Сталина и Зиновьева с Бухариным) - далеко не единственная линия этого противоборства. Это всего лишь наиболее одиозные фигуры, но с их смертью властные системы и группы влияния, которые они олицетворяли, не исчезли. Они продолжали бороться. Репрессии 37-38 годов были сложным процессом, даже не одним, а двумя встречными процессами.

Первый процесс – борьба Сталина с ленинской гвардией, по мнению которой Сталин предал дело Ленина (Тухачевский, Якир, Ягода, Ежов, Енукидзе,Эйхе, и т.д.), в армии, в партии, в других органах. Назовем это «репрессии сверху». Это удар, завершающий скрытую гражданскую войну, длившуюся уже более 15 лет. Одновременно, здесь же, решалась проблема «детей революции», людей, кто избежал ответственности во время смуты.

Но был и другой процесс. В 36-ом году планировалась к принятию новая Конституция. Многие из её постулатов были поистине революционными. Фактически, конституция говорила о необходимости парламентаризма и социалистической демократии. Избирательными правами должны были быть наделены все граждане (в том числе лишенцы и «бывшие» люди), они же могли выдвигать своих кандидатов на посты. Выборы должны были быть тайными, прямыми и с обязательным наличием альтернативного кандидата действующим секретарям обкомов и райкомов. Из этого следовал факт того, что очень многие позиции в структуре власти объявлялись вакантными. Те, кто занимал эти должности, должны были снова доказать, что они этих мест достойны. Очевидно, люди, получившие свои места при помощи нагана, спустя 15 лет защищали свои революционные завоевания тем же способом. Фактически, это была попытка Сталина устранить партократию от власти. На что последняя ответила репрессиями.

У Сталинской конституции была мощная оппозиция, как в партии, так и на местах, которая, фактически саботировала её принятие, устроив вторую гражданскую войну, маскируя чистки, борьбой с троцкизмом и двурушничеством. Фактически, именно секретари райкомов и обкомов, т.е. люди «на местах» проявляли максимальный энтузиазм в деле борьбы с «вредным элементом», списывая свои ошибки и свои просчеты на казненных (таким энтузиазмом отличился первый «десталинизатор» и человек, с кем связывают эпоху «оттепели» - Никита Сергеевич Хрущев). Кроме того, в процессе борьбы с контрреволюцией речи быть не могло ни о каких альтернативных выборах.

Один пример, показывающий, что центры принятия решения о проведении репрессий были разные. Как только Ежов был заменен на Л.П. Берию во главе КГБ, последний провел широкую амнистию. Если бы центр принятия решения был в обоих случаях один, то есть Сталин, это не имело бы смысла. Он мог бы провести амнистию и при Ежове. Точно так же Вышинский после окончания «сталинских репрессий» занимался восстановлением в правах «бывших людей». Если эти права отбирал Сталин, то зачем потом давал распоряжение их восстанавливать? Но это легко объясняется, предположив, что репрессии организовывали другие люди и с другими резонами.

Эти два сложных процесса (репрессии «сверху» и репрессии «снизу») слились в сознании народа в один под названием «Сталинские репрессии». Никакой диалектики и историзма. У одних «Паранойя Сталина заставила его убить миллионы невинных», у вторых «Сталин непогрешим. Крошили врагов народа, да и зачем об этом вспоминать, войну же выиграли».
Обе эти точки неверны. Обе они не выдерживают критики.

Репрессии не могут быть рассмотрены отдельно от очень сложного исторического процесса. Революция была острой фазой болезни социума, пусть и подпитанная иностранными деньгами. И Фининтерн, и Коминтерн, немецкий Генштаб, массоны и многие другие силы пытались играть на этом процессе, но не определяли его.

Гражданская война была прямым следствием и продолжением революции, а репрессии – следствием гражданской войны. Неизбежным в условиях смены курса с троцкистского (пожар мировой революции, где русский народ – хворост), в котором будущего для России не было, на сталинский курс (построение социализма в отдельно взятой стране, фактически Красной империи), где будущее было.
Это было страшное лекарство, химиотерапия, убившая много здоровых клеток организма. Но вместе с ними были уничтожены люди, поднявшиеся на волне революции, которые душили газом крестьян в Тамбове, расстреливали монахов и ученых, крушили и жгли церкви. Потому что темный джин, масса человеческой ненависти, выпущенная в мир в момент, когда скрепы общества ослабли, а защитные механизмы не работали, не могла быть загнана обратно, а только уничтожена. И да, награда для наиболее одиозных персонажей, связанных с красным террором, нашла своих героев.

И Ежов, и Ягода, и начальник Соловецкого лагеря Эйхманс оказались в лагерях или у стен-ки.
Об этом времени нельзя забывать. Потому что память – это совесть. Но нельзя делать и культа из мертвецов, нельзя превращать это в фарс, посыпать голову пеплом, самоуничижаться.

Нужно изучать, изучать эти и другие события, во всей их сложности и неоднозначности. Учитывая контекст, не сводя все к примитивным штампам, как это делают представители обоих идейных лагерей. Понимать или хотя бы пытаться представить тот коридор возможностей, кото-рый были у тех или иных исторических персонажей, ведь политика – это искусство возможного, а не желаемого.
Достигла ли химиотерапия своего эффекта? Мы победили в войне. В войне на истребле-ние, с сильным врагом. А значит, при всех тех действительно страшных издержках, смогли укре-питься. Потому что рыхлые, деморализованные образования, пусть и большие, всегда проигры-вают меньшим по размеру, но мотивированным и технологичным системам. И если мы выстояли, значит общество смогло оздоровиться. И это лучшая проверка. Это общество смогло воспитать поколение славных людей, достойных, сильных. С невероятным духом. Тех, на кого можно и нужно равняться. И проверку на вшивость они прошли. Пройдет ли нынешнее племя такую проверку? Вопрос очень тревожный…
Да, революция и последующие события – это наша история. Её уже не переписать. Но по-чему же мы до сих пор боремся с ней? Почему до сих пор стреляем себе же в ногу, огульно объ-являя своих дедов и прадедов чудовищами? Разве времена Кромвеля и «огораживания» - не кровавая страница истории Англии? Разве гражданская война в Америке чем-то лучше нашей гражданской войны? Разве французские гильотины не работали без устали многие годы после революции? Но официальная история этих стран, признавая трагизм этих событий, все же оправдывают эти эпизоды государственной необходимостью. Без «огораживания» Англия не была бы великой промышленной державой, без гражданской войны не было бы «Американской мечты», а без революции едва ли можно было бы говорить о галльском духе, о свободе, равенстве и братстве. Почему же мы, говоря о коллективизации, видим лишь смерть и тлен, а не стремительный рывок, превративший нашу аграрную страну за 10 лет в мощнейший промышленный локомотив?

Соловки – это сакральное место. Было сакральным во времена древних саамов, было са-кральным во времена святителя Филиппа. К этой сакральности добавилась еще одна грань, кровь людей, пролившаяся за те страшные 20 лет. Это не только кровь, но и подвиг духа тех людей, кого не смогли сломать. Кто выстоял, кто даже умирая, не терял достоинства. Кто пронес человечность и духовность сквозь ад, кто смог не возненавидеть и не разочароваться в человеческой природе. И эти люди словно напитали Соловки новым смыслом.
Ты можешь побывать на Соловках и не узнать, что там происходило. В скитах и монастыре живут монахи, все вроде бы как и раньше. Но ты знаешь и поэтому часто думаешь об этом, что на фоне этих чудесных красивых озер, обрамленных густым лесом, этой лаконичной и строгой северной природы было столько горя и страдания. И это располагает к внутренней бессловесной молитве, когда ты общаешься каким-то образом с теми, кто здесь остался навечно.

Неслучайно мир мертвых всегда отделен от мира живых. Поэтому древние люди выбира-ли острова для организации своих капищ, чтобы не смешивать мир живых и мир мертвых. Но время от времени человек приходит туда, где лежат его предки, где мертвые хранят память о былом. И человек словно восстанавливает свою связь с прошлым. Иногда это нужно.
Соловки – это место, которое не дает забыть о той цене, которую наш народ заплатил за то, чтобы пройти смутные времена. Не дает забыть жестокий урок истории. И призраки прошлого еще здесь, стоят покосившимися столбами с колючей проволокой. Но в то же время Соловки – это символ возрождения, символ жизни. Символ духа. Это место, где сходится воедино мир живых и мир мертвых. Прошлые поколения, их опыт, совесть, и будущие, их надежды и жажда жизни, смотрят в этом месте на тебя одновременно.
И хочется верить, что мы не разочаруем, ни тех, ни других.