Гаррис Т. 2. Гл. 22. Лорд Рэндольф Черчилль. Ч. 4

Я слышал от Бейта37, что Рэндольф заработал деньги, следуя его советам и инвестируя в добычу нефти. Действительно, известно, что, когда лорд Черчилль умер, он оставил своей вдове значительный капитал, полученный от этого источника.
_____________________________
37 Уильям Бримейдж Бейт (1826—1905) — американский политик; губернатор штата Теннесси  (1883—1887), затем пожизненный сенатор Соединенных Штатов.

Слова Дженнингса вспоминались мне снова и снова: «Рэндольф обречен». Со временем я узнал их причину.

Его брат умер, и я сразу же объявил, что мы намерены публиковать из номера в номер два раза в неделю большую посмертную статью покойного герцога «Искусство жить». Я лично сообщил об этом репортерам. Поскольку все знали ум и откровенность герцога, потрясающая сенсация была гарантирована. В действительности статья была настолько откровенной, что прежде публиковать ее мы не решились. Мои читатели помнят, что я получил эту статью, опубликовав по просьбе герцога две рецензии, написанные леди Колин Кэмпбелл, которая в то время была любовницей герцога и к тому же очень хорошенькой любовницей. Я согласился опубликовать их только при условии, что герцог напишет мне совершенно откровенную статью, в которой изложит свои истинные взгляды на жизнь и образ жизни. Он, конечно, сделал то, о чем я просил. В частности, он заявил, что женщины — это единственное, что в жизни стоит завоевывать. «Хороший обед и хорошие разговоры одаренных мужчин интересны, но без женщин и удовольствия, которое они доставляют, жизнь была бы черствой, плоской и бесполезной. История, рассказанная идиотом, полная звука и ярости, ничего в этой жизни не значит».

Через несколько лет после того, как я опубликовал рецензии леди Колин, герцог Мальборо признался мне, что она настояла на том, чтобы его новая жена, бывшая богатая миссис Хаммерсли38 из Нью-Йорка, пригласила ее провести неделю в Бленхейме. Герцогиня согласилась. Леди Колин действительно объявилась в назначенный срок и сразу же начала выставлять напоказ свою близость с герцогом, которого она всегда называла по имени. С ликованием Мальборо сообщил мне, что эта чертова женщина по утрам приглашала его прогуляться наедине, и всякий раз они опаздывали к обеду.
___________________________
38 Миссис Хью Хаммерсли, урожденная Мэри Фрэнсис Грант (ок. 1863 — ок. 1902) — в первом браке супруга богатейшего американского банкира, во втором замужестве модная лондонская хозяйка.

— Мы такие старые друзья, — оправдывалась леди Колин перед герцогиней, — и я так давно не видела Джорджа. Вы должны простить нас. Когда мы вместе, время летит незаметно.

— Моя жена далеко не дура, — под конец сказал мне герцог. — Ни одна женщина не слепа в таких случаях. Леди Колин никогда не получит другого приглашения в Бленхейм.

Это было все, что я знал, когда получил письмо от Рэндольфа с просьбой навестить его в доме их матери на Гросвенор-стрит, где он в то время жил. Я ничего не подозревал. В прошлом я часто получал от Рэндольфа подобные записки.

Когда он пересек комнату, чтобы пожать мне руку, я был потрясен его видом. За пару лет Черчилль переменился — резко постарел. Лицо у него было изможденное, волосы седые и очень редкие на макушке, густая борода, тоже наполовину седая, совершенно изменила его облик. Держался он хорошо, что добавляло ему достоинства, но прежняя мальчишеская улыбка исчезла.

— Садитесь, садитесь, — сказал он. — Нам необходимо поговорить! Вы не знаете герцогиню Мальборо, не так ли? — начал он. — Она хотела бы познакомиться с вами. Думаю, вы станете друзьями. Я собираюсь организовать вашу встречу. Герцогиня действительно замечательная женщина, и смерть моего брата стала ужасным ударом для нее. Она любила Джорджа. Так любят нас хорошие женщины — несмотря на любые наши ошибки. Когда герцогиня прочитала о статье, которую ее супруг написал для вашего издания, и о том, что она будет опубликована, бедняжка была потрясена… Потрясена. Она прочитала черновик статьи и возненавидела ее, полагая, что текст написан под влиянием леди Колин Кэмпбелл, которую герцогиня ненавидит всеми фибрами души. Она сожгла рукопись и доказательства, которые вы прислали моему брату. Бедняжка надеялась, что с этим покончено навсегда. Когда же она увидела объявление о том, что эта ненавистная статья будет опубликована, герцогиня была вне себя. Она послала за своими адвокатами, но они бессильны воспрепятствовать публикации. Наконец, герцогиня Мальборо телеграфировала мне, и я отправился к ней. Полагаю, необходимо точно передать вам, что я сказал этой бедной, убитой горем женщине.

— У нас нет власти остановить публикацию, но вам повезло — я хорошо знаю редактора газеты и уверен, что, как только Фрэнк Гаррис ознакомится с вашими возражениями, он откажется от публикации статьи. Я знаю его и могу обещать за него. Будьте покойны — эта статья никогда не увидит свет. Или я не прав, Гаррис? — добавил он, вставая и протягивая мне руку.

В этом было что-то театральное. Речь он явно подготовил, но исполнил ее превосходно. Я все еще колебался.

— Видите ли, я, так сказать, всего лишь попечитель и не владею ситуацией. Эта статья покойного герцога была куплена и оплачена по очень высокой цене...

— Конечно, — перебил меня Рэндольф, — само собой разумеется, герцогиня охотно заплатит столько, сколько запросит редакция.

— Но никакие деньги не покроют моральные издержки, — объяснил я и поведал о публикации нудных рецензий леди Колин в обмен на статью герцога Мальборо.

— Она была очень хороша собой, — заметил Рэндольф, — с необыкновенной фигурой. Мой брат умел ценить баб...

И он улыбнулся.

— Я уверен, что ты меня поймешь, — перешел я на дружеский тон. — Я бессилен решить этот вопрос, поскольку не свободен. Ты же понимаешь...

— Узнаю Фрэнка Гарриса, — ответил Рэндольф. — Ты можешь это сделать, если захочешь, и я уже обещал это от твоего имени. Ты не откажешь старому другу в последней просьбе.

И он снова протянул мне руку. Когда я взял ее и посмотрел на лорда Черчилля, меня затошнило: глубокие морщины на его лице, тяжелые липкие мешки под несчастными глазами, дрожащая рука — вполне возможно, это и в самом деле его последняя просьба!

Он неправильно понял мое молчание: решил, что оно означает отказ. Не понимая, что уже выиграл, он разыграл свою последнюю карту.

— Ну же, Гаррис, — начал он самым умоляющим тоном. — Выполни мою просьбу, и я напишу тебе статью на любую тему в обмен на статью моего брата! Подойди, скажи «да». — Мгновение спустя он закрыл глаза и тяжело сел. — Я скверно спал и сегодня плохо себя чувствую, — продолжал он дрожащим, невнятным голосом.

Я не мог оставить его в таком состоянии. Еще мгновение сомнений, и Рэндольф наполнил меня жалостью и сожалением — такой финиш такой великой карьеры!

— Все будет так, как ты пожелал, — сказал я.

Он пристально посмотрел на меня. Он всегда так делал, когда понимал, что добился своего. В его выпуклых глазах было что-то пронзительное.

— Я был уверен в тебе, — сказал Рэндольф. — Я знал, что тебе достаточно разобраться в ситуации, чтобы поддержать ее жертв! Благодарю от всего сердца. И герцогиня тоже поблагодарит тебя, когда узнает эту замечательную весть. Я обещал ей телеграфировать. — Он повернулся к боковому столику, затем, спохватившись, обратился ко мне: — Но что я должен написать относительно тебя? — начал он. — Ты избегаешь трудных задач, но сделаешь все, что в твоих силах?

— Забудь об этом! Выздоравливай и набирайся сил. Это все, чего хотят от тебя все твои друзья. Ничего больше.

— Сделаю все, что в моих силах, — сказал он. — Но иногда я боюсь, что кости брошены против меня.

Рэндольф оказался прав: кости были брошены судьбой против него. И гораздо тяжелее, чем нам обоим могло привидеться. Остальная часть его трагической истории вскоре будет рассказана.

В восьмидесятых и девяностых годах сэр Генри Томпсон39, знаменитый врач, обычно давал обеды-«октавы», как он их называл по числу приглашенных гостей. Полагаю, он был хорошим врачом и много рассказывал о стриктуре40 и предстательной железе, но еще больше гордился тем, что написал два скучных романа и выставлял картины на выставках Академии. Он любил показывать две или три свои фотографии с Альма-Тадемой41, что само по себе демонстрирует его вкус и лишает права на художественный талант. Однако он был добр, а в семьдесят лет доброта — доказательство добродетели. Его вина были добротными, но не экстраординарными, а его гости часто были интересными.
____________________________
39 Сэр Генри Томпсон, 1-й баронет (1820—1904) — английский хирург, специалист по болезням мочевого пузыря и операциям литотрипсии (камнедробления в почках).
40 Стриктура уретры — это патологическое сужение внутреннего просвета мочеиспускательного канала, приводящее к расстройствам мочеиспускания различной степени выраженности.
41 Сэр Лоуренс А;льма-Тадема (1836—1912) — британский художник нидерландского происхождения, писавший картины преимущественно на исторические сюжеты. Один из наиболее известных и высокооплачиваемых художников викторианской эпохи.

На одном из таких обедов самым почетным гостем был Рэндольф. Его посадили справа от нашего хозяина. Лорд Моррис сел слева от Томпсона, я — следующим, а слева от меня был сэр Ричард Холмс42, добродушный библиотекарь Виндзора. Холмс был настолько любезен, что пригласил меня навестить его и осмотреть книжную коллекцию, и я бы охотно согласился, если бы он сначала не рассказал мне о своих акварельных набросках, которые также можно было время от времени видеть на анемичных стенах Академии. Художник-любитель, как и писатель-графоман, для меня почти так же скучен, как бездарный актер или певец.
_________________________
42 Сэр Ричард Ривингтон Холмс (1835—1911) — британский архивариус и придворный, королевский библиотекарь в 1870—1905 гг.

Когда мы сели за стол, я оказался почти напротив Рэндольфа и не мог не заметить, что он очень мрачно поклонился лорду Моррису, сидевшему справа от меня, и еще более холодно — мне. Сейчас он выглядел гораздо хуже, чем когда я видел его на Гросвенор-стрит всего пару месяцев назад. Лицо его осунулось, кожа обрела свинцово-серой цвет, в глазах светились ненависть, гнев и страх, ужасный страх, свойственный тем, кто только что узнал о приближающемся к нему безумии.

Суп пришел и ушел, когда я сказал что-то об Ирландии лорду Моррису, который согласился со мной. К моему изумлению, Рэндольф внезапно сердито вмешался.

— Вы много знаете о Европе, мистер Гаррис, и, конечно, все об Америке, — рявкнул он. — Но что ты знаешь об Ирландии?!

— Я родился в Голуэе, — ответил я, — и вырос в Королевской школе в Арма. Человек получает в детстве определенные знания, которые трудно приобрести в зрелом возрасте.

— Невозможно приобрести, — поддержал меня лорд Моррис. — Ни один сакс никогда его не получит. Я знал без вопросов, что вы уроженец Ирландии, моей дорогой, несчастной страны.

Господин Моррис говорил с акцентом, который можно было бы признать пороком. Но ведь он всегда был так добр ко мне. Он был одним из тех немногих знатоков, чье мнение по ирландским вопросам можно было принять без опасений.

Я полагаю, что оконфузился он только один раз в своей жизни, и оконфузил лорда печально известный отец Хили43, его большой друг. Однажды лорд Моррис описывал свадьбу, свидетелем которой он был, и, увлеченный красотой невесты, добавил:
__________________________
43 Джеймс Хили из Литтл-Брей (1824—1894) — ирландский священник римско-католической церкви; в свое время был известен как остроумный собеседник.

— А у меня не было даже туфельки, чтобы бросить ей вслед.

— Почему, черт возьми, ты не бросил свой акцент? — воскликнул Хили. Отхлестал, так сказать хлыстом по-хилийски. Словом «акцент» в ирландском языке еще называется крепкий башмак ирландского крестьянина!

На протяжении всего следующего блюда лорд Рэндольф не произнес ни слова. Когда по кругу пошла дичь, лакей заметил, что рябчики были разделаны не должным образом. Поэтому он быстро прошел мимо Рэндольфа, чтобы убрать некондицию в буфет. Лорд Черчилль мгновенно это заметил и, указывая на блюдо вытянутой рукой, буквально завизжал, как от боли:

— Э-э-э-э-э!

— В чем дело, лорд Рэндольф? — спросил хозяин с крайним беспокойством.

— Э-э-э-э! — вновь завизжал тот, указывая пальцем вслед лакею. — Я хочу этого! Кое-что из этого-э-э!

— Блюдо вернут, — успокоил сэр Генри. — Я очень рад, что вам понравилось.

Рябчика принесли обратно, и Рэндольф принялся жадно его есть. Внезапно он остановился, положил нож и вилку и впился взглядом в лица сидевших за столом, очевидно, подозревая, что его странное поведение было замечено. Он был безумен, и это проявилось очень четко. С того момента я мог пить, но не есть. Рэндольф Черчилль сошел с ума! Как Мопассан!

Когда гости разошлись, я спросил у Холмса, заметил ли он инцидент с рябчиком.

— Нет, я ничего не заметил, но рябчик был превосходный, — сказал тот.

Позже я спросил лорда Морриса, не заметил ли он чего-нибудь странного в поведении Рэндольфа.

— Нет, — последовал ответ, — за исключением того, что он, кажется, в дерь... плохом настроении.

— Разве вы не заметили, как он визжал и показывал пальцем? — Я пошел дальше. — Он сумасшедший!

— А был ли он когда-нибудь в здравом уме? — возразил Моррис со смехом. В тот раз мне пришлось довольствоваться таким ответом.
Но впоследствии я понял, что видел Рэндольфа Черчилля в том состоянии, которое называю «стадией злобной обезьяны» при болезни безумия. Его пронзительный протяжный визг навечно хранится у меня в памяти, стоит лишь подумать о нем.

Много лет спустя, после того как лорд Черчилль вернулся в Лондон и умер, мне случилось присутствовать на светском обеде и сидеть рядом с миссис Джек Лесли, сестрой его жены. Я рассказал ей о своем участии в «октавах» сэра Генри Томпсона.

— В те дни Рэндольф был совершенно безумен, — сказала она. — Сестра взяла его с собою в последнее кругосветное путешествие, хотя все мы знали о его безумии. Никто, кроме Дженни, не решился бы отправиться в путешествие с сумасшедшим, но она ничего не боится и очень сильная. И все же, судя по тому, какой опустошенной она вернулась, у бедняжки было очень трудное время. Однажды Дженни призналась, что как-то раз Рэндольф вытащил неизвестно откуда взявшийся заряженный револьвер и угрожал ей. К счастью, она мгновенным рывком выхватила оружие, толкнула мужа на койку и вышла из каюты, заперев за собою дверь. Дженни — самая храбрая женщина, которую я когда-либо знала.

Неудивительно, что сын их Уинстон снова и снова доказывал свою храбрость. Однажды, несколько лет спустя, в гостях у леди Кунард я встретил леди Дженни Рэндольф и рассказал ей кое-что из того, что доверила мне миссис Джек Лесли. В частности, я выразил восхищение ее мужеством, с которым она повезла Рэндольфа в кругосветное путешествие.

— Сначала, — призналась она, — когда Рэндольф уже был законченным маньяком, очень сильным, как это свойственно безумцам, было необычайно трудно с ним справляться. Но как только он стал слабеньким идиотиком, я смирилась.

Какая мрачная эпитафия!