Лейтенант Груздев - после Победы Глава 9

               
                Послевоенный эпизод

   Укладываясь поодаль, погружаюсь в свои мысли… Сокамерникам, пожалуй, легче, как - никак вдвоём, знают, о чём говорить. Вспоминаю случай, произошедший со мной в Германии на линии соприкосновения с англичанами в 1945 году. Какой урок извлёк? Почти никакого.

   По молодости (задуматься бы?), даже был рад ему, де, скорее из неметчины вырвусь в Россию. Вернувшись, не один раз пожалел о спешке. Опять же, грех винить себя, каждому домой хочется, хотя бы на время отпуска. Так нет же… Дивизионный комиссар сказал:
- Ты поедешь в отпуск… Только в сорок девятом году.
   Пророчески предсказал «отпуск». Сиди и вспоминай, время вдоволь, спешить некуда.

   Тогда, в Германии, пронесло: на время отстранили от командования главной заставы. Результат: езжу куда хочу, через день да каждый день бываю в театре города Стендаля, к полуночи мчусь на лэнд-лизовском «харли» в город Зальцведель – место проживания на частной квартире у немки. Адрес был известен сухому, рыжему и дотошному следователю, который от случая к случаю вызывал через посыльного.
   Причина – привычка беседовать с каждым перебежчиком, вдруг встретится знакомый или земляк.

   Признаюсь, хотелось помочь. Задержанные регистрировались в журнале и ждали утра, когда старшина поедет за продуктами либо в полк, либо в батальон.
   Перебежчиков сдавал начштаба батальона или особисту в полку.
Не было ни одной ночи без пересечения границы, люди шли с запада на восток – родина тянула. Иногда ловили до десятка. Днём не переходили, знали: будут проходить проверку. – Допросы – откуда, что, да как, да почему? Проскочить незамеченным не получалось, через каждые 50 метров вдоль линии – круглосуточный пост, замаскированный в окопчике. Сколько прошло через заставу? – Не считал, плана не было. 

   В одно утро ко мне приводят долговязого, сухолицего перебежчика. На слова не скупится, не скрывает, что был на работе у немцев чуть ли не по собственному желанию:
- Хотел увидеть, как живут за кордоном.
Из рассказа понял: он из Воронежской области, дома три девочки и жена остались. Просит помочь пройти без проверки, взамен предлагает самогон, которого днём с огнём не сыщешь в нашем расположении.

   Номер не удался, трюк не прошёл, я жёстко урезониваю просителя. Старшине особо указываю на воронежца: отправить немедленно. Исполнитель указания оказался подлецом, об этом узнаю спустя сутки.

   Главная застава стояла в лесу – отдельный домик, окружённый ельником. Слева пристройки: кухня, домик для резерва миномётчиков и взвода пулемётчиков. Первая застава из трёх находилась прямо у шоссе; вторая – почти напротив главной; третья – по соседству с главной заставой Гриднева из второго батальона Логвиненко.
   От моего КП напрямую до границы не более полутора километров. Связь телефонная. Имелись караульные помещения. В десять утра поступает строгая команда: в срочном порядке на следующее утро обеспечить явку на практические занятия в полку всего командного состава, кроме одного офицера, во главе с ротным командиром; сержантов заменить лучшими рядовыми бойцами. Выехать до места занятий – 21 километр - предписывалось на лошадях.

   Исходя из указания, с командирами решаем кадровые вопросы, старшим на главной заставе остаётся командир взвода пулемётчиков лейтенант Шаульский. Сашку знаю мало, он прибыл к нам пополнением со Второго Белорусского фронта, но своей общительностью сразу расположил  к себе.

   В главную заставу входит пять подразделений, не считая ячейки управления ротой. Всем отбывающим на занятия отбой объявляется намного раньше положенного времени, вместо двадцати двух часов – девятнадцать. Посчитали, путь до места занятий займёт два с половиной часа, плюс полчаса про запас. Укладываюсь и я, надеясь, что всё готово к завтрашнему выходу.

   Ночью просыпался от какой-то возни в комнате, сопровождающейся лёгким стуком и запахом спиртного. Не придал этому значения.
Время подъёма. Всё идёт по составленному плану. Мы в пути. Цокают по асфальту подкованные лошади, Кто не доспал, дремлет. На четырёх фаэтонах размещён весь командный состав.

   На место сбора прибываем вовремя. С офицерским составом занимается командир дивизии генерал Шатилов, с сержантским - командир полка Плеходанов.
К завтраку – к десяти утра – объявили перерыв (до этого объявлялась пара перерывчиков), сквозь дымку выглянуло солнце. Расходимся по своим повозкам.
   Смотрю, в стороне стоит мой мотоцикл, в люльке сидит связной Вовка и улыбается. Спрашиваю:
- Ты зачем сюда примчался?
- Завтрак привёз. Со старшиной подумали: вдруг вас здесь кормить не будут? – нашёлся связной. Вообще парень находчивый, за словом в карман не лезет.

   Начинается завтрак. Мы, офицеры роты, взгромождаемся на один из фаэтонов. Качнув рессоры, к нам присоединяется улыбающийся замкомбата по строевой скуластый капитан Серёжка Балушкин.
   Бывший летун, комэск. Во время войны допустил оплошность: метнул авиабомбы не туда, куда надо. Последствие – штрафбат, после которого в лётную часть не вернулся, остался до конца войны в пехоте. В комбаты и ротные не пошёл – ответственность, а в замах, милое дело - почти никакой.
- У тебя там случайно не найдётся чего-нибудь дёрнуть перед завтраком? – спрашивает Балушкин.

   Мотаю отрицательно головой. Смотрю, а он впивается серыми глазами в Вовку, связного. Тот, как та лошадь, утвердительно качает головой. Немедля напускаюсь:
- Почему сразу не признался, мне не сказал?
- Да вот она, заветная, - подаёт фляжку.
Откручиваю крышку, нюхаю. Тянется с той же целью Сергей. Объявляет:
- Она, пахнет. – Потирает руки и, улыбаясь, хлопает связного по плечу. – Молодцом, Вова!

   Первым опрокидывает кружку с содержимым замкомбата, - кряхтящий звук, после которого следует закусывание. Наполняю себе чуть больше половины кружки и, только прикладываться, как над головой раздаётся страшный, визгливый вопль:
- Ка-а-а-к теб-я-я-я земля держит?
Оборачиваюсь, - командир полка на лошадке, которая буквально сопит мне в лицо. Плеходанов задирает вверх руку с зажатой плетью и продолжает вопить:
- Сам пьёшь, и вся застава пьяная! Ка-а-ак тебя земля держ-и-и-т?

   Мою спину обжигает, как огнём. Сразу не соображаю, в чём дело? Смотрю, вновь надо мной зависает жгучая плеть. Что делать? – Шмыгаю под фаэтон. Плеть опускается на спину Балушкина, но сдержаннее.
- Вылазь, и сейчас же на заставу, сукин сын! Через час приеду, проверю! – Круто поворачивает лошадь, и поминай как звали…

   Что за русская натура,
   Что за русская душа? -
   То в обличье самодура,
   То безмерно хороша…

   Спина горит огнём, всего колотит, аппетит улетучился… Что случилось, в чём дело? Сон не сон. Не могу сосредоточиться. Сергей приходит на помощь:
- Тебе нужно срочно ехать на заставу. В мотоцикл, и пошёл.

  …Не успев заглушить мотоцикл, замечаю беспорядок на заставе. -  Никого нет. Ни души. Тишина. Только ельник в снежном налёте. Ничего не могу понять. Доносится стук из кухни. Я туда. «Ё-бэ-вэ-гэ-дэ…» Навстречу повар в нательной рубашке и пилотке, водружённой на макушку. Освобождая правую руку от черпака, пытается отдать честь. Не получается: рука тычется то в глаз, то в висок. Еле выговаривает:
- То-о-варищ стар-ш-и-ий лей-т-тинант, завтрак готов.
   Сам еле держится на ногах, качается, как птичка на тонкой ветке. Может быть, от жгучей боли происходит то, чего не было никогда: размахиваюсь и отвешиваю со всей силы по пилотке.

   Повар рухнул наземь. Стало не по себе – что я сделал, зачем ударил? Схватываю рядом стоящее ведро с водой и выплёскиваю на лежащего. Начинаю приходить в себя… Нужно что-то делать? Скоро на заставе появится командир полка, а здесь беспорядок.

   Я к старшине в каптёрку – на заложке. Стучу с такой силой, что каптёрка ходуном ходит, никто не открывает. Бегу на кухню, хватаю топор и, возвратившись, взламываю дверь. О, боже!.. Старшина на своей постели спит в обнимку с тем самым воронежским перебежчиком.

   Теперь до меня дошло, в чём дело. Обкатываю старшину ведром холодной воды. Ору:
- Просыпайся и наводи немедленно порядок на заставе, иначе несдобровать ни тебе, ни мне.
   Кидаюсь на кухню, хватаю повара за ноги и волоком тащу в ельник, где погуще растительность, - от глаз Плеходанова.

   Спешу, кажется, комполка вот-вот появится на заставе, как привидение. Отступаюсь от повара, а рядом слышится храп. Я туда, и… Перед моим взором распластавшийся Шаульский. Ясно – пьян. Трясу, похлопываю по щекам… Бурчит и отмахивается, как от мух, и поудобнее пристраивается спать.

   Бросаю бесполезное занятие и бегу на первую заставу. О, ужас: солдаты пьяны… Что такое, почему так быстро охмелели? Я на сторожевые посты – то же самое.
И вот тут-то на меня наваливается страх, которого не было даже в самые тяжёлые минуты боёв. Что же будет со мной, выживу ли я? Ладно бы погибнуть на поле брани, как офицеру присягнувшего Родине. А сейчас? – Позор.

   Стоп-стоп… Утром майор Логвиненко докладывал об отсутствии командира шестой роты по причине болезни. Взгромождаюсь на мотоцикл, мчусь к ротному на заставу…
- Выручай, милок, горю! – умоляю офицера, - вот-вот командир полка приедет с проверкой на заставу, а у меня все солдаты пьяные в стельку.

   Старший лейтенант быстро врубается в мою беду. Отдаёт распоряжение:
- Резервные взвода, срочно в распоряжение соседа.
   Сажаю, сколько смог, ребят на мотоцикл, остальные направляются кратчайшим путём на первую заставу. Прикидываю, если Плеходанов поедет на машине, то сможет попасть только на эту заставу. Подъезжаем. Инструктирую:
- Запоминайте, ребята - это застава номер один – пост первый; следующий – пост второй; и так далее - по порядку. Если подполковник скомандует или что-то спросит, не выполнять указание, пока я не скажу.

   Подходим к посту… Один спит, как и подобает - днём, второй, не узнав меня, командует:
- Ложись, а то стрелять буду!
- Ты что, белены объелся? Ротного, начальника главной заставы не признаёшь?
- У нас лейтенант Шаульский сёдни главный.
- Взять его!

   Не успевает постовой поднять автомат, как миномётчики броском накидываются и заламывают руки за спину и сдёргивают с шеи автомат. Продолжаю:
- Занимайте пост номер один, а этих утащите подальше в кусты, пусть досыпают.

   На втором посту не спят оба, зато ведут громкий разговор в нарушение служебных инструкций. Смена происходит без осложнений: солдаты сами удаляются в густой ельник, подальше от глаз.

   Время истекает (подполковник был человек слова), спешно провожу смену на третьем посту и возвращаюсь к первому. Только вышел на дорогу, вдалеке маячит машина. Он. Какое-то сложное чувство овладевает мною… Вдруг комполка пройдёт дальше и обман раскроется? - Ещё больше обозлит больного желудочной болезнью Плеходанова, который подчас не сдержан, и, может произойти непоправимое…
   Машина останавливается почти у самого шлагбаума. На моё присутствие водитель не реагирует.

   Жду, что будет дальше? – Вышел из машины. Проходит мимо меня, обжигая тяжёлым, злым взглядом. Подходит к солдату, стоявшему на посту в ячейке. Поманив пальцем, требует:
- Ну-ка, иди сюда! – Тот стоит, никакой реакции. – Кому говорят, ко мне! – Я отрицательно мотаю головой, дескать, не выходи. – Ты что, шутить вздумал, глухой или тоже пьян?
- Никак нет, товарищ подполковник, - отвечает солдат, посматривая на меня, сверяя свои действия.

   Я морщу лицо, давая понять, чтоб не вступал в разговор без моей команды. Выдержав небольшую паузу, и, дабы не довести проверяющего до белого коленья, командую:
-  Солдат, выйди из ячейки! 
Не успел тот выпрямиться, Плеходанов к нему:
- Ну-ка, дыхни на меня! – Тот выдохнул. Комполка придвигается ближе. – Ну-ка, ещё! – Испытуемый повторяет. – Лучше, лучше, да не в себя, а на меня дыши! –
   Солдат выдохнул так, что на лицо подполковника полетели слюни. – Ну-ка, другой, иди сюда!
Я дублирую команду. Второй подходит и сильно выдыхает в лицо комполка, которому ничего не остаётся делать, как пожать плечами. И ко мне:
- Веди на следующий пост.

  …Картина повторяется. Боюсь, пойдём дальше, положение станет гибельным. Хотя пройдёт день-другой, и всё выяснится, а злоба спадёт. Молчу. Наконец Плеходанов посмотрел мне в глаза, кажется, остывает…

   Выходим на дорогу, он вынимает какой-то маленький трофейный пистолетик и, сверкнув ненавидящим взглядом, орёт:
- Как тебя земля держит! Застрелю!
   Построжился, покипятился, с тем и уехал.

   Стою и размышляю: откуда пришла беда, почему командир узнал о ней раньше меня? «Ё-бэ-вэ-гэ-дэ», в спешке со сборами, я же не предупредил Шаульского, что сегодня будет работать смешанная комиссия по уточнению демаркационной линии.
   Мои догадки подтвердились при возвращении на главную заставу. Шаульский уже не спал, а сидел на траве весь мокрый, хоть выжимай. Начинаю с ходу:
- В чём дело, Сашка?
- Ну, мы тут, малость …того. Думал проспимся, пока приедете. Нате, тревожный звонок с первой заставы. Я туда. А там целая делегация союзников, с дюжину.
   Среди них наш майор. Предлагает пропустить их через наш участок границы. Отвечаю ему:
- Такого указания не было, ничего не знаю. И не пустил их. Я с ними не грубил, а только не пустил.
   
   Комиссия, разумеется, отправилась на соседнюю заставу, оттуда проинформировала о случившемся союзнический Совет в Берлине. И пошло и поехало по нисходящей: Командующий Третьей Ударной Армии генерал Кузнецов; командир дивизии Шатилов; находившийся рядом с комдивом, подполковник Плеходанов вскочивший с плёткой на коня; я – главный виновник. Кабы предупредил Шаульского, беспрецедентного случая не было бы.

   В тот же день получаю на всю катушку взыскание от командира полка – семь суток ареста. На следующий день – по восходящей - от командира дивизии – десять суток.
   Двумя днями позже от командующего армией – двадцать суток. Отмотал по полной. Велось следствие, через несколько дней отстраняют от должности, кстати, Шаульского отстранили сразу после ЧП. Тогда-то и поселился в Зальцведеле, под рукой у следователя.

   Состоялся офицерский товарищеский суд чести, о сосуществовании которого не подозревал. Присутствовали все офицеры полка. О чём говорили? – Не помню, состояние – не позавидуешь. Финал: ХОДАТАЙСТВОВАТЬ ПЕРЕД КОМАНДОВАНИЕМ О ПОНИЖЕНИИ В ДОЛЖНОСТИ НА ОДНУ СТУПЕНЬ.

   На подходе другой, более жестокий суд – Военный трибунал. Слышал, во время войны карал вплоть до  расстрела, либо заменял отправкой на фронт. Ходила расхожая фраза: дальше фронта не пошлют. А после войны, куда дальше пошлют? Расположились на самой границе… (?)

   Находясь в качестве подследственного, о чём не жалею, поколесил по Германии, хоть увидел белый свет. Боязни опоздания нет. Есть желание задержаться – задержусь. Докладываться некому. Короче, вольный казак. Другой раз забывал, что надо мной нависла угроза.

  …Наступает день суда – Военного трибунала. Зал большого клуба полон – офицеры со всей дивизии. Шаульский появляется в зале. До передней скамейки сопровождают двое солдат. Называют мою фамилию, подхожу, здороваюсь с Сашкой (мы не виделись с того злополучного дня), сажусь рядом.
   Начинается допрос свидетелей, следом, обращаясь ко мне, выступает Шаульский:
- Зачем на себя наговариваешь? Ты не знал, что я организовал доставку самогона из-за границы. Самолично ходил с перебежчиком к немцу в огород, где из-под яблони выкопали ящики с горячительным.
   Один ящик, пока ты спал, поставили тебе под кровать (ясно, откуда ночью мне послышался лёгкий стук, сопровождавшийся запахом спиртного). – И – к остальным:
- Так что, граждане, он зря берет вину на себя.

   Суд удаляется на совещание. Говорю Сашке:
- Мне хотелось всю вину разделить поровну. Тебе легче будет.
- За такую дружбу благодарю, только делу не поможешь, а только себя впутаешь, дурак.

   Время за полночь. Томительное ожидание решения суда. Никто не расходится. Каждому интересно, кому сколько дадут?
   Наступают тягостные минуты: на сцене появляются председатель Военного трибунала и заседатели. Что зачитывал суд, не слышал. В мозгу роились мысли: зачем на себя наговаривал, срок захотел схлопотать? А Шаульский за это ещё и дураком обозвал.

   Александр осуждён на пять лет с отбыванием в отдалённых краях Советского Союза. Мне не сказали ничего. Зал начал пустеть. Осуждённого повели двое солдат, как настоящего арестанта. Запомнилось, - Сашка шёл с высоко поднятой головой и пел:
-  Вы не жалейте меня, цыгане! Прощай, мой табор, пою в последний раз!
Многие, в том числе и я, сочувствовали осуждённому.

   Мои воспоминания, овладевшие всеми чувствами, нарушила заскрипевшая дверь. На пороге нарисовался Миша, передаёт тёзке узелок:
- Держи, свою видел, и твоя там же. При входе в милицейскую ограду ещё вертелась чёрненькая, с кудрями, смазливая молоденькая бабёнка. Не иначе твоя, фраирок.

   Заговорили «компаньоны» на своём жаргоне, вроде по-русски, а мне не всё понятно. В конце концов, приблатнённый не удержался:
- Вот так-то, фраирок. – И в очередной раз щёлкнул пальцами перед моим носом. Чему он радовался, мне невдомёк. У него своё дело, а значит и забота своя.