Крысы. Глава 3

Всё гораздо хуже, чем кажется…

 Ну и значит, пью я неоплаченную колу на своей бывшей работе, а слева от меня в проходе всё так же лежит Карен... Между прочим, то что работа бывшая, я уже тогда ни капли не сомневалась. Мда-а, хотя каких только причин не надумывала, благодаря которым я потеряю её, как только не воображала тот момент, когда Карен объявит мне, что в моих услугах больше не нуждаются, но такого даже я представить не могла. Да и никто бы не мог. Сделаю глоток через силу, а после всё сильнее сжимаю пальцами чёртову банку. И не фига не замечаю этого. Пока содержимое мерзкого пойла уже не полилось наружу, обливая джинсы и стекая на пол. Тогда я посмотрела на свою руку и заметила, что она коричневая. Только тогда, представляете?! А ведь с тех пор прошло несколько часов, точно. Кто его знает, сколько я таскалась по городу, пока не набрела автоматически, наверное, на «Шоколадную крошку». Коричневая, блин! И уж можете мне поверить вовсе не из-за пролитого напитка. Хотя оттенок и был отчасти похожим. Она просто тупо была отвратного коричневого цвета. Почти до самых плеч. Опережая события, - хотя чего тут уже церемониться, повествование моё явно последовательностью и логикой изложения не блещет, - хочу заметить, что сейчас я уже вся… другого цвета. Сначала моя кожа за несколько дней стала коричневой, а потом начала постепенно сереть. И теперь уже вроде бы не меняется. Хотя мне, откровенно говоря, на это плевать с самой большой колокольни. Есть заботы, куда важнее.
     Хотя может, мне всё-таки повезёт, и я тоже скоро умру? Вообще-то, скорей всего, я уже умираю. А эта безудержная, изматывающая рвота, интенсивно оранжевого цвета, - я почувствовала, как у меня снова в болезненном спазме свернулся желудок, - яркое тому подтверждение…
Я зачем-то отхлёбывала маленькими глотками противную, тёплую колу, каждую порцию которой, мой организм встречал устойчивым, но уже сдержанным сопротивлением и слушала тишину. Да, вот ещё, о чём забыла упомянуть - тишина! Невероятная, почти осязаемая и совершенно противоестественная в большом городе… Нарушаемая только тиканьем настенных часов в виде толстого гнома в ярко-красном колпаке, (я вообще до сегодняшнего дня понятия не имела, что они так громко тикают!) она была везде и напоминала покой кладбища или склепа. Она давила на мозги и стягивая голову не слабее железного обруча.
Знаете, что я вам скажу? Не дай бог никому из вас, находясь на одной из центральных улиц большого, современного города, слышать лишь сводящее с ума тиканье глупо размалёванных настенных часов!
 У Билли тоже было тихо, но мне это скорее нравилось. Может быть, я ещё и за этим так долго ездила туда. Ведь та тишина была совсем другая. Она была уютная и ожидаемая. А значит привычная, почти домашняя. Мне иногда этого не хватает и сейчас.
И хотя прошло порядочно времени, - мне неизвестно сколько даже примерно, может пара месяцев, а может гораздо больше, счёт вести бессмысленно в тех условиях, в которых я оказалась, - просыпаться в абсолютной, повсеместной тишине, всё ещё бывает очень страшно. Дело в том, что тишина незаметно вливается в уши, в мозг, разносится по крови, наполняя всё тело свинцовой тяжестью, не даёт возможности думать, анализировать, вспоминать, принимать решения…
Она будто парализует волю и замораживает чувства. Это одно из того немногого, кстати, к чему привыкнуть невозможно. Лично я так и не смогла. Хотя вполне допускаю, что тем, кто не испытал подобного, понять это будет сложно. Мол, что такого ужасного в тишине?! Но когда она тотальна, неизменна и бесконечна, это мучительно… Это почти непереносимо. Если не желаете, или не имеете возможности убедиться на собственном опыте, просто поверьте…
 Одно из первых навыков, после практических уроков выживания, преподанных мне новыми обстоятельствами жизни, - это умение создавать небольшой, но более-менее регулярный шум возле себя. Это может быть, что угодно: звук собственных шагов, постукивание, похрустывание пальцев, найденная мной ветряная вертушка, дополненная колокольцами, снятыми с детского бубна и установленная во дворе; подобранный в первые дни после катастрофы в какой-то квартире старый транзисторный радиоприёмник, работающий на батарейках и издающий лишь змеиное, но такое милое моему сердцу шипение. Имеется у меня и парочка допотопных магнитол, и с  десяток старых кассет, но включать приходится очень редко, и очень тихо, чтобы не привлекать ненужного внимания. Всё-таки, что ни говори, а шум шуму рознь. Уверена, что я до сих пор жива именно потому, что с первых дней соблюдала строгий режим тишины…
И всё же, несмотря на всю милую, незатейливую прелесть «Тихой  пристани», мне ни разу не захотелось вернуться туда, чтобы узнать, что стало с Биллибоем и его домом. Зачем? Я на сегодняшний момент знаю достаточно, чтобы понимать, что ничего хорошего там меня не ожидает.
Да и было ли оно, то хорошее? Ведь, говоря откровенно, мне просто не то, чтобы сильно есть с чем сравнивать. И ездила я к Билли скорее от безысходности. Просто потому, что больше, говоря откровенно, у меня в целом свете никого не было. Вот и всё… Особенно, если учесть, что ездила я туда к парню, которого и своим-то едва считала.
И поэтому, может, конечно, возникнуть вопрос, а зачем вообще тогда вся эта канитель с Билли, ради чего, собственно? Но, во-первых, это никого не касается, а во-вторых, это прозвучит сейчас странно, но я чувствовала себя там... хорошо. Да, в этом старом, требующем ремонта последние лет пятнадцать, наверное, доме Билли, мне было уютно. И легко. А в квартире, где я живу, и которую мы снимаем пополам с Мартой, - нет. Это просто место, куда я возвращаюсь после работы, и где лежат мои весьма немногочисленные вещи.
Кстати, Марта - это двадцативосьмилетняя, рыхлая и крупная девушка, мормонка или кто-то в этом роде. Она работает на почте и дважды в неделю посещает какие-то религиозные собрания. У меня нет ни оснований, ни желания думать, что она в секте, но, честно говоря, всё указывает на это.
Она тихая, аккуратная и вызывающе некрасивая. У неё одутловатое, бледное лицо, жидкие, гладко зачёсанные назад волосы и слегка выдающиеся вперёд длинные, жёлтые зубы. И она постоянно носит деревянные чётки. Она ходит с ними даже в сортир. Когда она чем-то занята, они плотно обвивают её левую кисть с сырыми, тоже очень бледными пальцами. Но стоит ей остановиться, как её руки хватаются за чётки с такой незабвенной силой и страстью, как будто от того, насколько добросовестно и подробно она станет перебирать их, зависит её жизнь. Смотрю я иногда на Марту, - кстати, почему мне всегда хочется добавить перед её именем эпитет «бедная»?  - и думаю: кого и в чём она пытается убедить в качестве своей истинной веры? Глядя на то, с каким жаром она хватается за чётки, как за спасительный канат, мне почему-то кажется, что в первую очередь, саму себя. А ещё мне непонятно, почему среди активно верующих, столько убогих и откровенно некрасивых людей? Нет, на самом деле, мне как-то фиолетово, но просто интересно, как это работает? Они пришли к церкви, потому что такие, или стали такими, потому что обрели веру?
Со мной, как и с остальными, Марта разговаривает испуганным полушёпотом и только по необходимости, но мне от этого не легче. Она мне мешает. Я не могу себя чувствовать свободно не только в её непосредственном присутствии, но даже в ожидании её прихода. Но дело в том, что одна плату за съёмное жильё, я точно не потяну. Уже пробовала.
И ещё я знаю, что дело не в квартире, и не в Марте. Этот, последний вариант, далеко, кстати, не самый худший. В других местах, а их было немало, и с другими соседями, которых наберётся не меньше, дела обстояли ещё хуже.
Вот почему Билли, его дырявый домик и «Тихая пристань»... Ему вообще было плевать, что я делаю, как выгляжу и что говорю. Мы друг другу, знаете ли, не мешали. Бывало, он искренне радовался, когда я приезжала, и неуклюже топтался рядом, пока я загружала кафешную просрочку в допотопный холодильник, а иной раз мне казалось, что он едва замечал меня. Но вот с ним я могла быть сама собой. Он, бывало, раздражал, даже бесил меня, но никогда не напрягал. Не тянул в своё наркоманское болото, не осуждал и не оценивал. В отличие от той же Марты, которая оставляла для меня в уборной, прихожей и даже на кухонном столе свои брошюрки «Чистая истина», «Иисус ждёт тебя» и всё в таком духе, а у самой, когда она смотрела на меня, в глазах страх, и на длинном, скорбном, одутловатом лице ясно читается: ничего у тебя не получится, бедняжка, ибо, ты погрязла так, что тебе не вылезти.
     С Биллибоем нас познакомил общий приятель, когда мы с ним и его подружкой зависали в этом самом доме. Я, помнится, тогда же и осталась на ночь. А это для меня вовсе не характерно, хотя я и понимаю, что создаю совсем другое впечатление. Ну а потом стала приезжать практически каждые свои выходные. Билли у нас - свободный художник, в прямом и переносном смысле слова. Он подрабатывал рисованием в каком-то художественном агентстве, а ещё занимался компьютерной графикой. Звучит круче, чем было в действительности, ну да какая теперь разница, раз всё это теперь в прошлом. Мы с Билли иногда прикалываясь, делали вид, что мы пара, но на самом деле, скорее были приятелями. Ну или соупотребителями. Что-то похожее на дружеский секс, у нас имело место быть несколько раз, да так и зачахло на корню, не во что путное не вылившись…
Я снова сделала глоток колы, - у неё вдруг появился какой-то металлический привкус, хотя может мне это только почудилось, - поморщилась и отбросила банку в сторону. Зачем я её пила? Вообще, может показаться диким, как можно спокойненько вот так присесть за столик рядом с мёртвой патронессой и прихлёбывать неспешно газированный напиток, словно я заглянула сюда после лайтовой воскресной пробежки?
Не знаю, отвечу я… И это будет правда. Возможно, мне просто нужно было какое-то обычное, самое рядовое действие, напоминающее что-то из прошлой жизни, чтобы не сойти с ума. Не свихнуться, не съехать с катушек, не умереть от того кошмара, который всё отчётливей проступал передо мной, прямо там, в кафе, когда я увидела подсыхающую лужу, образовавшуюся под головой Карен. Или ещё раньше, когда встретила ту женщину с её малышом, или сразу после того, как чуть не выблевала свой собственный желудок...
Наверное, мне просто нужно было что-то из прошлой жизни. А что может быть обыденней и понятней того, когда ты присаживаешься, чтобы глотнуть колы?
И знаете, о чём-нибудь покрепче, я, как ни удивительно, не думала. По крайней мере, в ту минуту. И не только потому, что в нашей «Крошке» нет спиртного, это семейное кафе, и не из-за того, что хотела остаться в такой ситуации трезвой, - подобная чепуха, как правило, практически никогда не приходит мне в голову, - а просто потому, что даже не вспомнила об этом. Вскоре я, конечно, наверстала, да ещё как, но тогда вздрагивала, морщилась, но глотала, пока не отшвырнула её, смятую и полупустую, в угол.
От шума, с которым банка шмякнулась о стену и покатилась по полу, я немного очнулась, после чего, чувствуя, как с новой силой подкатывает тошнота, вышла из кафе и направилась домой.
Да, я хотела домой. Мне вдруг пусть на очень короткое время, но показалось, что если я окажусь дома, закрою дверь на ключ, опущу жалюзи, заберусь под плед и включу телек, всё закончится. Весь этот кошмар перестанет существовать. Ну, или ему обязательно найдётся какое-нибудь разумное объяснение.
Квартира, которую мы снимали пополам с Мартой, была всего в двух кварталах от моей работы. Вот ещё бонус, который всегда имел для меня немаловажное значение. Когда я вышла на улицу, ничего не изменилось. Ни одного человека, только разновеликие возвышенности кое-где с неровной поверхностью, густо присыпанные буро-коричневой пылью. Наподобие сугробов. Одни из них напоминали очертанием припаркованные кое-как машины, другие… На что были похожи другие думать не хотелось совершенно. Мне и без того казалось, что мои ноги весят не менее центнера каждая, а если бы я снова начала останавливаться, всматриваться и размышлять я, наверное, вообще никогда бы уже не смогла двинуться с места. И не было никакого сомнения, что очень скоро превратилась бы в один из этих жутких сугробов.
Улица по-прежнему напоминала застывшую картину апокалипсиса. Тусклый, словно находящийся за стеклянным блюдцем с кофейным осадком коричневый диск солнца. Мне показалось, что концентрация пыли или что это было ещё, стала гораздо выше. Мне всё никак не удавалось избавиться от противного, металлического привкуса во рту. Я не смотрела по сторонам, а шагала, как могла быстро, втянув голову в плечи. А когда свернула на свою улицу, то уже почти бежала, несмотря на то, что из-за адского непонимания того, что вообще происходит, этой чёртовой пыли, как бы там на самом деле она не называлась, похмелья и всего остального, которого, уж поверьте, хватало, делать это мне было невероятно трудно. Но задыхаясь, отплёвываясь и хватая пересохшим ртом воздух, - вспоминая не раз о той банке колы, будь она неладна, - я всё же заставляла себя бежать. Я была почти уверена, что как только окажусь дома и захлопну дверь, кошмар непременно закончится. Или, по крайней мере, будет не таким реальным и жутким.
Свернув к своему дому, я остановилась, чтобы отдышаться возле хорошо знакомого минимаркета. Мне нравилось, что при своей компактности, в нём купить можно было практически всё необходимое и по весьма умеренным ценам. Я часто отоваривалась здесь и знала Люси с Розой, работающих посменно. Подняв голову, я увидела, что из-за стекла на меня со страхом глазеет Бони, моя соседка со второго этажа. И хотя её лицо и шея были похожи на то, будто она нанесла на них косметическую маску странного, тёмно-горчичного цвета, да так и забыла о ней, я сразу поняла, что это Бони по веселым, сиреневым кудряшкам на голове и сорочьему взгляду круглых, безресничных глаз.
Я неопределённо махнула ей, не разобрав даже, обрадовалась или нет, что впервые за этот страшный день вижу хоть одно знакомое живое, и на первый взгляд адекватное лицо. Если не считать, конечно, этого непонятного оттенка её кожи. Но за этот день, я уже видела столько странного, неправдоподобного и зловещего, что цвет лица милой, старой Бони меня бы точно не остановил.
И потому я вошла внутрь. Бони была там не одна, а с Питером, нашим управляющим. Они оба, увидев меня - отступили назад. Даже если я и обратила на это внимание, то уж точно не посчитала чем-то странным или предосудительным.
 Я тоже к этому времени, уже вряд ли бы стала бросаться даже к хорошим знакомым с объятиями. И ещё мне было плевать, так как я поняла, как же мне нужен был кто-нибудь, способный хоть в какой-то мере объяснить, что происходит. Поэтому, я поприветствовала обоих со всей искренностью, на которую только была способна, и чтобы окончательно уверить их в моей вменяемости и добрых намерениях, сделала шаг навстречу и широко улыбнулась. Не взирая на то, что их внешний вид, честно говоря, менее подготовленного человека, мог бы здорово напугать.
Пит, высокий, жилистый старик с всклокоченной головой и суточной щетиной, стоял, прислонясь к стеллажу с энергетическими батончиками и тому подобной ерундой. Он поминутно смотрел то на меня, то на Бони, то куда-то в подсобное помещение и вдобавок дрожал мелкой, частой дрожью. Белки глаз его были оранжевыми, (позже я заметила, что и зубы тоже), а вся кожа посерела. Я даже не знаю, как это объяснить, потому что такого кожного оттенка у человека, а, скажем, не у слона, до сих пор мне видеть не приходилось. Радикальный серый цвет, кое-где только, - на локтевых сгибах, в складках шеи, между пальцами, оставался, как и у Бони - коричневым. Питер вытянул свой серо-коричневый палец в сторону подсобки и сообщил вполголоса:
- Там Люси, она мертва… Я сам отнёс её туда, когда увидел, что она лежит на пороге магазина.
Пит издал какой-то странный звук и добавил:
- Я не хотел, чтобы она оставалась там и превращалась в коричневый сугроб, да, Бони? - дрожь его усилилась, когда он попытался повернуть голову к нашей соседке, - Ты ведь тоже не хотела бы этого??
Бони покачала головой, от чего её коричневые щёки затряслись, а в глазах показались слёзы.
- Ради бога! - кажется, я говорила громче, чем собиралась, - Что происходит?? Бони, Пит, прошу вас, скажите!
- Бедная Люси вероятно упала сразу после того, как открыла дверь, - снова страшным в своей монотонной обыденности голосом заговорил Пит, - это хорошо, что её нашёл я, хотя я на самом деле искал Еву, свою жену…
Питер закашлялся и согнувшись пополам, сплюнул на пол. На губах и подбородке его остались пузырьки оранжевой пены, и он жутко улыбался, обнажая такого же цвета зубы. При этом глаза его оставались неподвижными и мёртвыми, будто он постепенно, начиная с глаз, превращался в труп.
- Ты хочешь посмотреть на Люси? -  спросил у меня Пит, пока я, опешив, и не находя слов, смотрела на него, открыв рот.
Бони подошла ко мне и, подавшись вперёд, сказала вполголоса:
- Не стоит придавать большое значение его словам, - милая, - видишь ли, он очень расстроен пропажей жены, она ушла вчера вечером на собрание христианской общины, а он уснул и…
- Какой жены? - я уже орала, - Какой общины? Я спрашиваю, что произошло? Что, мать вашу, случилось, вы можете сказать?
Из-за стеллажа с бытовой химией и гигиеническими средствами, на меня уставилось две пары тревожно-вопросительных глаз. Я не успела разглядеть, кому они принадлежат, потому что обе так же бесшумно и мгновенно исчезли с поля зрения.
- Держи себя в руках, Джеки, - невозмутимым и строгим тоном учительницы младших классов произнесла Бони, - нам всем сейчас непросто, но криком делу не поможешь…
И только я собралась рассказать куда, по моему мнению, ей следует засунуть свои советы, как Пит, отлепился, наконец, от полки и проговорил быстро, с откровенной неприязнью в мой адрес:
- Да что ты с ней нянчишься, Бо!? Разве она этого заслуживает?? Выставить её нужно отсюда и дело с концом… - от злости или ещё от чего, он даже ненадолго прекратил дрожать.
- Откуда мы знаем, что она не заодно с инопланетянами, которые захватили землю… - голос его стал тише и в конце, уже почти шёпотом, он добавил со всхлипом:
 - И мою Еву тоже…
Я настолько растерялась, услышав подобную версию, что не сразу нашлась, что сказать и даже пропустила мимо ушей предложение Пита о том, чтобы вышвырнуть меня из магазина. Хотя, должна заметить, интересно было бы посмотреть, как это вышло бы у старика, которому даже сохранять вертикальное положение тела стоило большого труда.
Наверное, со мной действительно было не всё в порядке, раз я проглотила подобное. Тут снова послышался благочестивый голос Бони.
- Не говори ерунды, Питер! Какие инопланетяне?? Это русские начали войну. Посмотри вокруг, это же всё последствия ядерного взрыва, разве не понятно…
- Чёрта с два, - из-за большого пакета с памперсами снова высунулась чья-то голова, - ясно, как божий день, что это взорвалась АЭС в Девенсе… - на этот раз я увидела, что говорящий - пухлый мексиканец с выкрашенными в  грязно-рыжий цвет, сальными волосами, - Во всём виноват их хвалёный термоядерный реактор…
Рядом с рыжим возникла ещё одна говорящая голова, принадлежащая рыхлой, бледной девице с тонкой шеей и голыми плечами, на которых хорошо были заметны буро-коричневые пятна.
- Точняк, я слышала, что там не всё гладко, но правительство плевать хотело на это, потому что закрывать, значит нести огромные…
     Я вдруг почувствовала смертельную усталость, к тому же мне стало понятно, что узнать здесь ничего не получится, а потому оставаться не имеет больше смысла. И ещё, мне нестерпимо, до дрожи в руках и ногах, до желудочных спазмов, хотелось домой. С такой силой, что мне казалось, проведи я ещё какое-то время в этом месте, у меня началась бы паническая атака или что-нибудь похуже. Например, я могла бы запросто грохнуться в обморок.
     Я уже направилась к двери, когда вспомнила, что дома у меня, в плане еды или выпивки - шаром покати. И значит, всё равно придётся выходить на улицу, так как было понятно, что при сложившейся ситуации, на службу доставки вряд ли стоит рассчитывать.
И потому, я выдернула парочку пакетов у кассы, затем пройдясь по рядам, положила в один из них булку хлеба, кукурузные хлопья, палку колбасы, десяток яиц, ассорти из круп в картонной коробке, несколько консервов, что-то ещё, не помню.
За моими действиями внимательно наблюдали Пит, Бони и рыжий мексиканец со своей подружкой. Эту парочку до того заинтересовало моё поведение, что они вышли из-за своего укрытия и наблюдали за мной, переходя неслышно от одного прохода к другому.
Девица была в чёрном, кожаном сарафане и сетчатых колготках, а её кавалер - в кожаном жилете, обнажавшем богатую растительностью груди и гладкий, шоколадного оттенка живот. При виде такой откровенной красоты, сохранять невозмутимость было довольно сложно. Но мне это удалось, потому что трагического, на самом деле, тут было гораздо больше, чем забавного. Интересно, - думала я, - останавливаясь у полки со спиртным, и складывая во второй пакет водку, коньяк, виски, даже вино, этот никчёмный компот, каким-то образом угодил в мой алкогольный улов, - откуда свалились эти пташки? Одна надежда на то, что им всё же удалось как следует повеселиться, хотя кто знает…
- Ты собираешься выйти отсюда? - спросила меня девица с подтёкшим макияжем.
- Да, признаться, была такая мысль… - ответила я рассеянно, разглядывая этикетку двухлитрового заграничного пойла, - А что? - посмотрела я на неё через плечо, - Есть возражения?
- Но выходить… нельзя, это опасно… - девка поправила сползающую с пятнистого плеча лямку сарафана и поискала глазами своего дружка, очевидно ожидая поддержки.
- Опасней, чем здесь? - я посмотрела на Пита, которого трясло, как при пляске святого Витта, и стоящую рядом Бони, с клоком собственных сиреневых волос в руке.
- Нет, тттты не ммммможешь, - прохрипел Пит, безуспешно пытаясь совладать со своей дрожью, - тттты не имеешь пппправа заааабирать наши продукты… И ввыходить…
- В самом деле, Пит? - спросила я, толкая дверь, - Что ж, попробуй остановить меня.
В лицо ударил, неизвестно откуда взявшийся ветер. Голова страшно закружилась, к тому же руки оттягивали тяжёлые пакеты.
- Домой, домой, - повторяла я вполголоса, - мне нужно домой…
      Позже Анна рассказывала, что тоже после катастрофы всё рвалась домой. Кто такая Анна? О ней речь впереди, расскажу, если не забуду, конечно… Память у меня сейчас очень короткая. Я ведь уже говорила? Да нет, шучу, об Анне забыть трудно, она ведь всё время рядом со мной. Так вышло, что я сама не подозревая об этом, возможно, спасла ей жизнь. Чёрт возьми, да получается, что я прям герой. Наверное, она подумала, что я и дальше смогу обеспечивать её безопасность, а может она действительно была так мне признательна, что решила остаться со мной и посвятить спасительнице эту свою жизнь без остатка. Вполне допускаю, что она пришла к выводу, что это лучшее, что она может для меня сделать. Можете вообразить?! Глупее этого даже мне трудно что-нибудь придумать. Тем более что в ценности подобного дара, лично у меня были и остаются большие сомнения…