Арская дорога. Глава 20. Накануне

 Глава 20. Накануне.
                Алексей Филиппович Самохвалов тридцати пяти лет от роду, высокий, с длинными и жилистыми, как верёвки с узлами, руками, полулежал на санях и размышлял:  «Прожил половину жизни, а чего видел? Одни заботы да хлопоты. Жена болеет, чахнет год от года, дети мрут сразу после рождения, как только воздуха глотнут. Слава Богу, дочурка – Дуняшка-красавица радует! Уехал бы на Яик к императору по первовести, кабы не она...».
Он любил свою пятилетнюю Дуняшу, души в ней не чаял, работал с мыслями о ней. Но, как похоронил тятю, задор пропал. Одному и работа не в радость – скот начал переводить. Филипп Артамонович умер на глазах его: поднял колоду, кровь горлом пошла, упал и уже не поднялся. 
Затосковал Алексей, но слухи о батюшке-императоре перебили кручину.  Скоро вести обнадёживающие с юга полетели птицами; нет-нет да в Прикамье  посланники наведывались, об императоре и войсках его рассказывали. А нынешней осенью, всё быстро закрутилось: вестники петровские с грамотами напрямую крестьян призывать стали к борьбе за справедливость, за землю, за правильные сборы, за старую и родительскую веру. Грамоты эти несли  к Самохвалову в избу, а он объезжал починки и деревни, зачитывал их мужикам и звал готовиться к встрече и вступлению в императорские войска.
Алексей ухмыльнулся: «Надо же, даже  Иван Петрович вспомнил, что  его деда до  крещения  звали Муш, а бабку Узы, и верили они в своего Бога - Инмара. А ведь и вправду, много его родственников бежало отсюда за Каму, чтобы веру свою сохранить. Так же, как и мои сюда!».
Сани-розвальни уже заскользили по льду речки Яромаски; слева, местами, виднелось ледяное поле реки Камы. Лошадь напряглась на подъёме, захрустели от тяги и кожа и дерево. Спереди сидел деревенский староста Иван Петрович Новокрещёнов, за ним полулежали голова к голове вестовой императора Иван Финогенович Зворыгин и Алексей. В санях пахло лошадью и сеном, а от тулупов - выделанной овчиной.
-Иван Финогенович, ты вот скажи мне, а какой из себя царь-батюшка? И какой веры он будет?
Алексей приводнялся на локте.
-Император-то?- переспросил вестовой. - Он уже давно, больше десяти лет среди казаков живёт, незаметный стал; бывает, по одёжке его и не признаешь, а в глаза глянет, - сразу шапку ломаешь! Веры он такой же, как мы с тобой – старой. Новых попов страсть как не любит! Дай Бог, увидишь  и сам поймёшь силу его!
Разговаривали о всякой-всячине, потом молчали. И вдруг Зворыгин показал рукой вперёд-вправо на лесистую, вздымающую от берега  Камы, гору:
- Вон, Алексей Филиппыч, видишь, гора, – Старческой зовётся. На её вершине старцы в скиту, бывшие монахи из монастырей Екатериной разогнанные: кто в земляных, а кто в рубленых кельях свой праведный век доживает.  Бывал я там летом по указанию императора. Мудрости у старцев много! Зашёл в скит, а ноги так сами и гнутся в коленях, молитва с уст идёт, слёзы душат да сердце замирает от радости. Святое место! 
Там старцам знамение вышло: раньше на верхушечной поляне солнце, ветры, дожди да снега деревьям и кустарникам житья не давали - одна трава росла! А летось, взошли многие деревца-хвойники: лиственницы, сосёнки, ели к свету потянулись. Старцы и говорят: вот царь-батюшка появился в России, за собой народ к свету потянул. Вот так оно!
Замолчал, но ненадолго. Как пересекли речку Юрманку, махнул рукой:
- А вон слобода с курными избами. Бедно и голодно сейчас и дворцовым и черносошным и приписным людям. Опять же Екатерина прижала, обложила податями со всех сторон, вздохнуть не даёт и они к нашему императору валом валят. Но дворцовые трудно поднимаются, в землю вросли. Сам видишь, небось… Всё откупиться норовят! Нашему царю-батюшке людей пока хватает: много обиженных православных в России и старых и новокрещённых. Не меньше и иноверцев: татары, башкиры, вотяки, мордва, черемисы… и все императрицей обижены и недовольные.
За разговорами не заметили, как оказались во дворе Глухова Григория Михайловича, кума деревенского старосты .
Зворыгин шепнул:
- Во, Алексей, мотай на ус: караула-то нет на въезде! Разбежались или скрытно наблюдают и отмечают кто въехал, а кто выехал...
 Хозяин встречал старосту  распростёртыми объятьями:
-Иван Петрович, всегда рады  тебе в доме моём! Случилось что? Пост, Рождество на носу, а ты в дорогу!
- Да кум, дело непредвиденное… Примешь нас на постой?
- Пошто  не принять-то. Места всем хватит.
Разговорились с дороги, размяли ноги, зашли в избу. Не успели осмотреться и к теплу привыкнуть, а уже и стол накрыт. 
После обеда беседа затянулась надолго.
Дворцовое село Вознесенское возникло в начале семнадцатого века и имело важное государственное значение: во все времена оно использовалось как опорный пункт для подавления бунтов и колонизации местного населения; год за годом прирастало зажиточными людьми, купцами, новыми строениями и производствами. И только стоящий при въезде старый рубленый замок приходил в негодность, ветшал вместе с тремя внутренними постройками: церковью, домом управителя и управительной конторой.
Село в более чем шестьсот крестьянских дворов, славилось знатным хлебом, дровами,  мыльными и кожевенными заводами, но особо, юфтью - дублёной кожей, полученной при специальной обработке шкур крупного рогатого скота, лошадей, свиней. А ещё богатыми уловами стерляди, этой «желтой рыбы», которая издавно называлась «сара-пуль».  Население  волости и окрест называло село по-разному: кто - Воскресенским, а кто -Сарапулом.
  Невдалеке от села  располагалась пильная мельница: из досок, напиленных на ней, мастерили различные речные суда  для перевозки товаров: зерна, двов, мыла, кожи, ремесленных изделий.
 Вознесенское было особым, важным селом для императора  своим местом, запасами товаров и хлеба, состоятельными людьми. И Зворыгин решил задержаться и способствовать его захвату.
Глухов приветливо и откровенно начал рассказывать гостям  волостные новости: о приближении  башкирских отрядов и казаков, об оставлении волостным управителем  села, об скором ожидании войск, посланных императрицей из Казани... Рядом сидящий Новокрещёнов дважды легко пнул ногу под столом и он сразу же замолчал:
- Всякое говорят люди, да я мало слушаю – работы много. Сейчас сезон заготовки дров, свободы нет.
Григорий Михайлович насторожился. Он торговал берёзовыми дровами: под осень и зиму ссуживал деньги нуждающимся землепашцам, которые  занимались расчисткой земли и заготовкой брёвен, а весной загружал  дровами до отказа изготовленные из досок насады – плоскодонные дровяные суда и сплавлялся вниз по Каме и Волге в степные районы и в Астрахань. Своих денег на заготовку дров всегда не хватало и, Глухов каждый год брал в долю кума, старосту деревни Немешаева и некоторых состоятельных мужиков деревни. И сейчас он надеялся на их денежную поддержку. Подумал: "Неужели не получится? Надо поговорить с кумом".
После небольшой паузы продолжил:
-Вокруг села башкиры с татарами разъездами кружат, говорят казаки и крестьяне с  императорскими атаманами и полковниками  подойти должны; опять же, по ночам по улицам кто-то шляется, собаки разрываются, спать не дают…
Обратился к Ивану Петровичу:
-Пойдём кум лошадь твою да сани приберём, в сарай закроем от греха подальше. 
Но Иван Финогенович жестом остановил его:
-Спаси Христос, Григорий Михайлович, за приют. Пойдём мы с Алексеем Филиппычем знакомого моего проведаем, да и заночуем у него.
  Темнело быстро, но вестовой уверенно шёл впереди Самохвалова и уже скоро они оказались  в слободе, на окраине села.  У одной из курных изб, топчась у двери, высокий и прямой как жердь, мужик окликнул их:
- Не нас ищите,  робята?
- Да как же! Вечерять идём! Друг мой, Прокопий, на постой  ноне нас приглашал.
            В избе было натоплено, пахло кашей и  дымом. Вокруг большого стола сидели десять мужиков, которые временами зевали и почёсывались. Увидев входящих в двери , из-за стола выскочил хозяин избы, маленький, тщедушный  мужичонка лет тридцати в рваном, прожжённом армяке, подпоясанный  толстой, местами завязанной узлами, верёвкой:
- Иван Финогенович, заждались уже!
Зворыгин неторопясь и с достоинством вышел вперёд, нашёл глазами красный угол, перекрестился, негромко произнёс Исусову молитву и шагнул к столу. Сидевшие на скамье мужики торопливо затолкались, освобождая место.
- Вот, братцы, привёл  есаула  нашего - Алексея Филиппыча. Слушаться его вам надобно. Завтрашним утром подмогнём императорским войскам в село  зайтить  и встретим их достойно. Готовы ли?
Прокопий Елин, хозяин избы, поспешно закивал головой и затараторил:
-Сподобились, мил человек! Набрали кой-чего: рогатины, пики да колья заострённые  – на два десятка верных мужиков хватит, в сарае попрятали.  Все наши предупреждены – завтра  будут. А из села, вчерась ещё, управители да богатеи убежали… иль попрятались где. Ноне с утра никого не видно было.
Зворыгин одобрительно закивал:
-Вот и хорошо. Сейчас отдыхаем, а завтра  соберёмся спозаранку. Утро вечера мудренее.