Евгений Орлов
Серия: Как всё было, почему так стало и что грядёт
период третий
Сельские студенты
Часть первая
Техникум
Заявления, составленные по форме, указанной в присланной мне брошюре с программой, мы отправили сразу же после школьных экзаменов и приложили к ним копии своих свидетельств с оценками, заверенными в сельском совете. Все пять заявлений и копий отправляли в одном большом конверте, на который наклеивались лишние марки. Письмо это называлось заказным. И мне даже заведующая выдала специальную квитанцию, которую нужно было хранить, чтобы можно было спросить за потерю документов, если они пропадут. Но Толик успокаивал:
- Не переживайте. Алексей Семёнович Федькин секретарём в сельсовете, он может хоть каждый день нам такие копии выписывать, а мой - председатель. Ему труда не составит печатью гербовой хоть сто раз заверить наши свидетельства.
Письмо не потерялось, и вначале августа нам каждому отдельно пришли вызовы на вступительные экзамены, в которых кроме указания даты экзаменов, написали, что нам предоставят бесплатное проживание в общежитие на пять дней, и за отдельную плату могут предоставить питание в студенческой столовой.
Я ещё два раза ходил к Петьке Мухину и подробно расспрашивал, как он добирается до техникума. Он уже третий раз съездил туда сдавать экзамены, и такие поездки он называл «сессия». Ездили они компанией тоже из пяти человек. По одному из Ново-Белой и Волоконовки, двое из Михайловки и он из нашего села. На вступительные экзамены их восьмерых из разных сёл возил в техникум представитель из Митрофановки, за казённый счёт. Но тогда не все сумели сдать экзамены. А потом поступившие на заочное обучение уже сами заранее договаривались, когда выезжать, и ездили без сопровождающего, потому что из Михайловки в их компании был взрослый женатый мужик, у которого уже было двое детей. И который ещё раньше сам не раз ездил на поездах. Весной ему опять надо было ехать. Но на эту сессию Петька не поехал, потому что задания получил очень сложные, а времени их выполнить и отослать в техникум ему не хватило. Поэтому осенью он будет поступать в Кантемировку, в ПТУ на тракториста.
Федькин отец предлагал договориться с Петькой, чтобы он нас свозил на вступительные экзамены. Договориться в колхозе, чтобы его на неделю отпустили с работы, собрать ему денег на билет и продуктов и уговорить ещё раз съездить в техникум. Федька пояснял:
- Отец сказал, что Петька запросто согласится. И нам дорогу покажет, и ему самому развлечение будет.
Полянички тоже соглашались с Михайлусовыми, а я убеждал маму, что мы и сами сможем не хуже Петьки доехать до техникума, хоть и с пересадкой:
- Мам, зачем такие деньги тратить ещё и на Петьку? Что мы, сами не сможем на поезд, на другой сесть в Лисках в этих? Я уже сколько раз на поезде ездил, и Вы же сами меня заставляли и билеты покупать, и расписание проверять, и заранее к поезду выходить.
- Ну, так это в Россоше или у нас на Пасеково. Здесь и расписания висят всего два: одно на север, а другое на юг. А Лиски - станция узловая, там со всех областей поезда приходят и разъезжаются по разным краям. Там Митрофан Игнатович рассказывал, что сразу может по два или даже по три поезда на станцию приезжать. Я в Усмани, когда училась, хоть и без пересадки ездила, но видела, что сама станция эта посредине стоит, а рельсы и с одной стороны станции и с другой, - втолковывала мне разницу она.
- Ну и что? Мы же уже большие. А если что не поймём, так спросим у того железнодорожника, который стоит с флажком жёлтым у поезда.
- Не знаю, мне кажется, что я и то могла бы растеряться. Про эти Лиски специально у председателя расспрашивала, так он совсем меня запугал. Говорит, что там даже так бывает, что один поезд ещё стоит рядом со станцией, а другие приходят на соседние пути и людям приходится к своему поезду пробираться через вагоны одного или даже двух поездов, которые ближе к станции. Он мне даже сказал, что отпустит с вами съездить, если потребуется. Говорит, что не простое дело на такой станции пересадку делать.
- И чё, мы позориться будем? Всем наговорили, что в студенты едем поступать, а меня мамка за ручку будет водить, - сердился я. - Даже если у всех отцы согласятся ехать с пацанами, я специально к ним подходить не буду и докажу, что не заробею и не отстану. А женщинам, по дедушкиным словам, нельзя больших сыновей лишать самостоятельности.
- Пойми ты, что такая поездка - она и сложная очень, и опасная даже. Ведь и шпаны ещё много везде всякой.
- И что, Вы будете отбивать нас от шпаны в поезде?
- Если бы не пересадка эта, то, может, и ничего страшного. На Пасеково бы посадили вас, а в Таловой бы вышли с поезда и до техникума нашли бы как добраться. А с пересадками я и сама никогда не ездила.
- Ну вот, Вы не ездили, а я всё расспросил у Петьки. В Лиски мы приедем до обеда. А поезд, на который всегда билеты есть, приходит аж ночью. Придётся нам до ночи ждать на станции. Вещи все поставим в одно место, и у вещей всё время кто-нибудь будет. А перед приходом нужного поезда следует подать в кассу наши билеты, чтобы там закомпостировали на них новые дырки с номером того поезда, который придёт, и чтобы написали, в какой вагон садиться.
- Ты и правда всерьёз готовишься к поездке. Даже слово новое выучил про билеты. Молодец, конечно. Но я сомневаюсь очень. Если там сразу по стольку поездов, сумеете ли нужный найти? А вдруг через другие вагоны придётся к своему поезду, если он на дальние пути приедет? На это на всё время нужно, а поезд вас ждать не будет.
- Так это они у нас на Пасеково не успеют остановиться и уже трогаются. А в Россоше вон поскольку подолгу стоят. Так в Лисках наверно ещё дольше поезда стоят.
- На Пасеково или в Митрофановке поезд один пришёл, и все знают, где какой вагон остановится. А там, если столько поездов, никто ничего и не запомнит даже.
- А ещё, мам, помните, в Россоше по радио тётя говорит, на какой путь поезд приходит, сколько он стоять будет, а потом ещё и напоминает, что поезд скоро отправится, и чтобы люди бежали в свои вагоны. Так на той ещё большей станции тоже обязательно по радио всё будут рассказывать.
- Не знаю, на словах ты всё расписал даже лучше, чем я сама бы делала, а может ли на деле так получиться, как расписываешь - очень сомневаюсь.
Постепенно я и маму, и дедушку с бабушкой убедил, что поедем без взрослых. Остальным родителям тоже мама пробовала доказать, что я уже не раз самостоятельно всё делал при поездках на поезде, и сам всё узнавал везде. И что, чем на Петьку деньги тратить, лучше нам по лишней десятке дать. Но они не обращали внимания на её слова, потому что Толиков отец собрался в первую поездку сопроводить нас. А потом, если кто сдаст экзамены, пусть ездят уже без родителей. Но за неделю до поездки выяснилось, что Митрофана Семёновича не отпускает начальство. Так и получилось, что родители согласились отправить нас самих.
С Пасеково в сторону севера можно было уехать рано утром, на рабочем поезде, но он ходил только до Россоши. Потом ещё один в десять двадцать останавливался, и другой вечером был. Ехать следовало на том, который в десять двадцать. Потому что на вечернем можно не успеть к ночному поезду до Таловой. В Митрофановке или на Журавке больше поездов останавливалось, но туда было дальше добираться. Поэтому договорились ехать с Пасеково. Мама выпросила в колхозе машину на полчаса, чтобы отвезти нас до станции.
С утра в центре собралась целая толпа. Мы впятером с чемоданами. Дедушка сначала хотел, чтобы я взял наш большой фанерный чемодан, с маленьким висячим замочком, который он смастерил маме, когда её на курорты послали. Но мама настояла купить новый, фабричный. И у остальных пацанов тоже были фабричные чемоданы. У всех коричневые, а у Федьки чёрный и блестящий.
Народу собралось у машины - целая толпа. Пришла наша классная Раиса Александровна. Андрей с Вовкой тоже пришли, хоть сами и не захотели ехать, но нас проводить захотели. Алешкины и Колькины пришли полностью всеми семьями. Они же жили совсем рядом. И люди, какие были в центре, тоже подошли к машине посмотреть, как нас родители напутствуют в дорогу. А молодая новая заведующая почтой Тоня принесла букетик ароматных белых цветков, которые у нас почему-то называли «Дедова борода» и со словами:
- Ребята, вас тут всем селом провожают на учёбу, прямо как на целину или на комсомольскую стройку. Так я тоже вам как целинникам цветы подарю наудачу, - раздала каждому по три цветка.
Тут и Митрофан Игнатович шёл мимо или, может, даже специально подошёл к нам, и сходу напористо спросил:
- Признавайтесь студенты, с каким настроем едете? Не опозорите наш колхоз, поступите?
Колька, растроганный прощанием с расплакавшимися братишками, шмыгнул носом и ответил:
- Не, не должны опозорить. Мы ж почти всё лето готовились к экзаменам.
- Да я знаю, что готовились, на работу вас даже не посылали. Поэтому
не имеете права теперь подводить наш колхоз и школу свою.
- А мы и не подведём. Вот увидите, - как можно увереннее ответил я.
Митрофан Игнатович повернулся ко мне и произнёс:
- Ты, Женька, вижу, смело за всех расписываешься. А тут нам Ксения Стефановна рассказала за то, что берёшь на себя ответственность самим, без взрослых добраться до учёбы. Признавайся мне как руководителю, не переоцениваешь ли свои силёнки?
Немного замявшись и не так уверенно, но всё же заявил председателю:
- Я всё разузнал у Петьки, и на поездах ездил не раз, а чего не знаю, так расспрошу. На больших станциях и специальные справочные окошки есть, и людей же полно. Подскажут, если спросить.
- Рассуждаешь по-взрослому, хоть и маловат пока. И план верный придумал. Молодец! Уважаю! Дай пять! – сказал Митрофан Игнатович, пожимая мне руку.
А потом скомандовал:
- Давайте грузитесь, а то машина в колхозе нужна.
Отец Алёшки тоже залез с нами в кузов машины, Колькин сел в кабину – они решили проводить нас до станции. Машина тронулась, и люди ещё долго махали руками нам вслед. На станции мы перенесли вещи в зал ожидания, шофер Иван Цепковский всем нам, как взрослым, пожал руки, пожелал удачи и сказал, что будет спешить назад в колхоз. Василий Никитьевич что-то сказал Кольке потихоньку и объявил вслух, что поедет на машине назад. Фёдор Федотович остался с нами, чтобы помогать садиться в вагон. И нам от этого было лучше, потому что у него были часы карманные, и мы могли узнавать, сколько оставалось ждать поезд. На станции пацаны выкинули Тонькины цветки, а я спрятал в чемодан, положив их в тетрадку между листочками.
Без пятнадцати десять пришла кассирша. Специальным ключом открутила болт, которым закреплялась металлическая шина, перекрывающая обитую железом дверь в кассу, откинула её к стенке и открыла внутренние замки на двери. Зашла внутрь, закрыла за собою дверь на замок, а окошко кассы не открывала. Вслед за кассиршей в зал зашло много людей, которые тоже собирались ехать на этом поезде. Но я заранее уже стоял у кассы и оказался первым в очереди. На прошлой неделе я приезжал велосипедом на станцию узнать цену билета до Таловой. Билет стоил тридцать семь рублей, но пацаны мне дали по пятьдесят рублей, на всякий случай, если вдруг билеты окажутся дороже. И я уже давно знал, что кассиршу зовут Катя. Поэтому, как только окошко кассы открылось, сразу же обратился к ней:
- Тётя Катя, нам нужно пять билетов до станции Таловая. Скажите сколько денег нужно за пять штук?
- А ты знаешь, что до Таловой только с пересадкой в Лисках можно доехать? - уточнила она.
- Да, конечно.
- Раньше вы уже ездили в Таловую, или первый раз?
- Первый раз едем, но нам парень, который туда уже ездил, рассказал и про пересадку, и про то, на какой поезд из Лисок нужно садиться до Таловой.
- Ну, из Лисок через Таловую летом не один поезд проходит, а много. Только на скорые трудно будет закомпостировать билеты, но, наверно, есть и местные поезда, На такой будет проще.
- Да нам Петька говорил, что ночью там будет поезд, на который всегда места есть. Наверно, это и есть местный.
Потом кассирша стала смотреть в свои бумаги, а посмотрев, спросила:
- Билеты тебе в общий вагон, или в плацкартном хотите прокатиться?
- В общий, конечно, зачем нам в плацкартный, - уверенно заявил я.
- Да это я так, пошутила. В плацкартный мне и мест не давали на сегодня. Готовь сто восемьдесят пять рублей.
Я подал ей двести рублей. Кассирша взяла деньги и начала выписывать билеты. Но билеты она нам выписывала не такие картонные, которые я всегда покупал, когда мы с мамой ездили на поезде, а бумажные. Когда закончила писать и пробивать дырки с номером поезда и датой, подала мне пятнадцать рублей сдачи и стала объяснять:
- Имей в виду, в Лисках кассы не в здании вокзала, а в отдельном помещении - в таком большом, деревянном. Приедете, посмотрите по расписанию, если скоро будут поезда на Балашов, то можете попробовать закомпостировать на них билеты. Хотя летом, конечно, все поезда забиты, и места вряд ли будут на дальнем следовании. Но если повезёт, то ещё днём приедете и не будете до ночи торчать.
- Ой, спасибочко, мы не знали, что там касса в отдельном помещении. Теперь будем знать.
- Да там в этом помещении касса не одна, а больше десятка. Но вас пятеро. Каждый очередь занимайте, может, кому и повезёт достояться. Тогда ему все билеты отдавайте, пусть он на всех сразу компостирует.
Не успели мы разобраться с деньгами сдачи от покупки билетов, как мужики сказали, что уже открылся семафор на прибытие нашего поезда. Все пошли к тому месту, где будет останавливаться общий вагон. И Фёдор Федотович договорился с людьми, чтобы они пропустили нас с чемоданами вперёд, потому что нам далеко ехать.
В вагоне мест было мало. И те, которые ехали до Митрофановки, даже в вагон не заходили, а остались в тамбуре. Мы нашли два рядом свободных места боковых и одно напротив. Я и Толик сели в проходе, а Колька захватил то место, которое напротив. Посоветовали Алёшке и Федьке походить по вагону, поискать, где ещё места окажутся, но они сказали, что будут около нас. Все свои чемоданы мы втиснули на третью полку над нашими с Толиком сидениями. Потом я отцепил от зацепа столик, и получилось ещё одно сидение между нашими. Федька сразу захватил его, только теперь мы сидели ногами к проходу. Алёшке предложили забраться на вторую полку над нами, она тоже была пустой. Но он отказался и сказал, что будет ехать стоя. Пришлось потесниться и сидеть вчетвером на одном сидении. Зато оказались все в одной компании.
В Лисках на вокзале народу было огромное количество. Люди толпились и на перронах, по обе стороны вокзала. И у кранов кубовой стояли люди с кружками и с чайниками. В туалете, и то места не хватало, и приходилось постоять немного в очереди, чтобы облегчиться.
Сойдя с поезда и сходив по очереди в туалет, решили расположиться в зале ожидания. Там стояли огромные, тяжёлые, деревянные диваны с высокими спинками, металлическими ножками и боковыми подлокотниками. Все места на диванах были заняты. Чаще всего на них спали малые дети или подростки, наверно, из тех, которым пришлось жить на вокзале уже не первые сутки в надежде выстоять очередь и получить билет на один из проходящих поездов. Взрослые, если устраивались поспать, то ложились или на голый пол, подстелив одежду, или на свои уложенные кучей на полу сумки, узлы и чемоданы. Всё пространство вдоль стен и даже подоконники большущих окон были заняты людьми. А цыгане даже на проходе расстелили свои перины, уложили на них детей, и женщины тоже сидели на этих перинах. Кормили грудью маленьких черноголовых детишек, совсем не стесняясь соседей.
Толик с удивлением спросил:
- Что это, сегодня вся страна собралась ехать в техникумы поступать? Так старых полно и детишек мелких. Они куда?
Мы молча пожали плечами, а Алешка, подумав, предположил:
- Наверно, из эвакуации люди возвращаются в те города, где уже дома после войны восстановили.
Федька добавил.
- А ещё Иван Семёнович на политинформации рассказывал, что заводы и фабрики, которые в тыл вывозили, теперь назад в свои здания возвращают. Заводы товарными поездами везут, а рабочие с них на пассажирских же едут.
- Не, рабочие как мы бы - компаниями или отрядами ехали. А здесь все семьями. Вон с детишками сколько, - усомнился Мошненко.
- Алёшка прав, наверно, просто люди из эвакуации возвращаются с опозданием. Потому что, посмотрите, у некоторых вещей и в узлах, и в сундучках целые горы, - поддержал Алёшку Колька.
Но Федька возразил:
- Не, пацаны, после войны вон уже сколько прошло. Кто хотел, наверно, давно уже домой вернулся. Тут сегодня прямо какое-то переселение затеяли. Кого только нет здесь.
- Думаю, что люди по разным причинам едут. Мы вот на экзамены. Может, кто в гости. А кто-то и в эвакуации долго задержался. Много ещё из сёл на производство людей забирали – им же тоже хочется с родными свидеться. И солдаты вон из армии, наверно, возвращаются. А цыгане, так те вообще на одном месте долго сидеть не могут, - подвёл я итог нашему любопытству.
В зале ожидания мест свободных не было нигде. Кто спал, кто просто сидел, читая газету или книжку. Многие кушали, расстелив на коленях газету или полотенце. Нехитрая еда для дороги, наверно, у каждого была припасена с собою. Кипяток для чая брали в кубовой в конце перрона. Изредка женщина в белом фартуке и с белым кокошником на голове выкатывала на перрон металлический ящик на колёсиках с алюминиевым лотком сверху и продавала горячую выпечку. Желающих купить пирожок с ливером или блинчик с творогом было много, сразу возникала толпа, происходила давка и вскоре продавщица укатывала опустевший ящик на кухню станционного ресторана.
Ресторан располагался в большом зале напротив зала ожидания. Там в три ряда были установлены столы, со скатертями и четырьмя стульями, по одному с каждой стороны. Но людей в ресторане было немного. Потому что сердитые официантки строго следили за теми, которые пробовали занять место за столом для того, чтобы просто посидеть. Мы расположились со своими чемоданами на полу в большом коридоре, который имел выход на обе стороны вокзала, между дверью ресторана и дверьми, ведущими к тому перрону, у которого останавливался поезд, доставивший нас сюда. Оставив ребят сидеть на чемоданах, забрал их билеты и пригласил Федьку пойти в здание кассы попытаться занять две очереди, потому что в расписании значилось вскоре прибытие поезда на Пензу.
В деревянном здании людей оказалось ещё больше, чем в вокзале. Если в вокзале между сидящими были проходы и даже свободные места на полу, то в этом зале людей как напрессовали. Трудно было даже протолкнуться от двери в сам зал. Мало того, что к каждой кассе выстроились в цепочку длинные очереди, а у самих окошек была давка из злых людей, пытающихся что-то спросить или заказать билет. Так ещё и на полу везде сидели на узлах и чемоданах люди. В основном дети. А их родители, видимо, стояли в очередях. Толпящиеся у касс ругались друг с другом, кричали и толкались. Мы с Федькой попробовали занять очередь в те окошки, где людей стояло меньше. Но потом, поговорив со стоящими рядом, я узнал, что на пензенский поезд люди ещё с утра очередь занимали, и сейчас они у окошек спорят, выявляя тех, которые с утра не стояли в очереди. И что мне ни за что места на этот поезд не достанется с конца очереди. Но я хотел попробовать дождаться прибытия поезда. Когда в очередях заявили, что дали места на пензенский, у окошек началась ещё большая давка. Те, которые занимали очередь на этот поезд, требовали от других освободить им место у касс. А остальные не соглашались, боясь потерять очередь свою. А тут ещё узнали, что и на кисловодский поезд места дали. Тогда те, которые хотели уехать на этом поезде, тоже стали требовать, чтобы их пропустили к окошкам. Когда часы на стене зала показывали, что до прибытия пензенского поезда остаётся ещё почти двадцать минут, в кассах объявили, что места на него уже закончились. Многим даже из тех, которые стояли у самых окошек, билетов не досталось. А нам и мечтать не приходилось закомпостировать свои билеты на этот поезд
Когда мы с Федькой удручённые вышли из кассового зала, я увидел невдалеке большой железный мост, ступеньки которого вели высоко вверх и предложил ему посмотреть, что там находится. Тётенька в жёлтой жилетке, стоявшая у железной четырёхколесной тележки с посылочными ящиками, которую она только что притолкала к этой лестнице, пояснила нам, что по мосту можно через все пути и поезда перейти со станции в город. И что на той стороне есть магазины и дешёвая столовая, если нам нужно что купить или покушать. Мы поднялись на этот мост и долго стояли там, даже когда паровоз с проходящего под мостом поезда окутал нас дымом и паром из своей трубы. Но в город не пошли.
Вернувшись, рассказали ребятам обстановку, и я предложил, как нам и советовал Петька, дождаться ночного поезда. Но Колька рассердился, сказал, что мы слабаки. Забрал у меня наши билеты и потребовал, чтобы я проводил его туда, где их нужно компостировать, и утверждал, что сумеет протиснуться к кассе. И мы сможем уже сегодня до вечера попасть в техникум. Только заставил сообщать ему, какие поезда должны идти через Таловую.
Отвёл Кольку в кассовый зал и через время заметил, как он, пристроившись к какой-то полной женщине, стоял уже почти у самого окошка. Наверно, из-за малого роста остальные приняли его за сына той женщины. Но потом мне надоело следить за Колькой и я вернулся к пацанам. Часа через полтора и он к нам прибежал, обескураженный и очень расстроенный. Оказалось, что он всё же пробился к кассе, когда дали места на павлодарский поезд. Подал в кассу наши билеты, а кассирша закомпостировала ему всего один билет и сказала, что больше мест нет. Он её убеждал, что нам нужно все пять, а она накричала, чтобы не хитрил и не собирал в одни руки чужие билеты. Скоро уже прибудет поезд, а ехать один до Таловой Колька не соглашался и уже чуть не плакал. Я схватил закомпостированный билет и побежал к справочному окошку. Растолкал людей, утверждая, что мой поезд скоро отойдёт и спросил у тёти:
- А как быть, если билет закомпостировали на павлодарский, а поехать хочу на другом?
- Кто ж тебя пустит на другой, если на этот закомпостировали? Люди места не могут достать, а ты выкаблучиваешься, на этом не хочу, а хочу на другом! – грозно прикрикнула на меня тётя.
- Да нет, мы просто вместе едем, а билет только один закомпостировали. Один же отдельно не поедет!
- Вы что, одна семья?
- Нет, мы просто из одного класса, - с волнением втолковывал я.
- Скажи на милость, какие господа! Очереди вон какие, а ему от корешей отрываться не хочется.
- Вы меня не поняли. Мы никогда ещё порознь не ездили.
- Не морочь мне голову. Вон дежурный пошёл к выходу, догоняй и ему свои сказки рассказывай.
Когда дежурному я хоть и впопыхах, но подробно описал ситуацию, он меня похлопал по плечу и, улыбаясь, успокоил:
- Не дрейф, пацан! Пусть твой корешок не садится на павлодарский. Когда на калачеевский места объявят, будете на него свои билеты компостировать и его прокомпостируете.
- А кассирша не заругает, что не уехал с павлодарским?
- Да какое её дело, уехал – не уехал. А если что, скажешь, мол, с дежурным согласовал всё. Понял?
- Понял! Спасибо Вам большущее. А то наш Колька там чуть не плачет уже. Да и поезд его объявили только что.
- Давай, беги, успокаивай Кольку, а то ты меня задерживаешь!
Так нам и пришлось ждать до ночи. Из чемоданов еду не доставали, но почти каждый раз, как мимо нас продавщица катила тележку с выпечкой, один из нас сразу шёл за ней и покупал на всех свеженького. Два раза покупали по пирожку с ливером и один раз по два блинчика с творогом. Зато кипяток пили по многу раз. К кубовой за кипятком вызвались бегать Алёшка с Колькой. Колька приносил сразу три кружки кипятка, а Алёшка две. Кипяток пили с моим мёдом, и моей чайной ложкой его из банки черпали, потому что никому из пацанов ложку чайную не положили. Толик и Федька специально пили кипяток с колотым кусковым сахаром. У Толика сахар дома заранее накололи маленькими кусочками, а Федька мучился, пробуя откалывать кусочки ножом перочинным. Но мёд у меня не брал, а ещё и хвастал, показывая, какой ему большой кусок сахара положили на экзамены.
Ночью мы переживали, что не сможем ни к одной кассе пробиться, чтобы закомпостировать билеты, но в справочной сменилась сердитая тётка на добрую и молодую, а та объяснила мне, что на калачеевский отдельно будут продавать и компостировать билеты в шестой кассе. И что все, кто захочет уехать на этом поезде, успеют купить себе места ещё задолго до его прибытия. Так и получилось. И сели мы в нужный вагон, спокойно. Поезд стоял долго. Хоть его и подали на третий путь, но на первых двух путях поездов в это время не оказалось. А мы заранее после объявления по радио перешли к третьему пути и почти угадали, где остановится наш вагон. В вагоне на всех вторых полках спали люди, а некоторые и на нижних спали. Но проводница нам ещё при посадке сказала, чтобы мы, если мест не будет сидячих, поднимали тех, которые спят на нижних полках и садились на эти места. Я, Алёшка и Колька сразу заняли одну свободную нижнюю полку, Толик невдалеке нашёл место на проходе, а Федька сел на крайнюю нижнюю полку у самого туалета. Он приходил звать к себе Толика, потому что там было ещё одно место, но тот не согласился.
Пока мы усаживались, путь к вокзалу загородил поезд, пришедший на первый путь. И по радио объявили, чтобы проводники с того поезда открыли тамбурные двери для прохода пассажиров с нашего поезда. Уже почти перед самым отправлением, когда объявили две минуты, к нам подошёл мужчина с кружкой кипятка и с рюкзаком, повешенным на одно плечо, и с удивлением спросил:
- О, а вы, мелюзга, откуда сюда набились?
- Мы не мелюзга, а абитуриенты. И проводница нам сказала занимать свободные места, - вызывающе заявил я.
- На этом месте я вообще-то спал от Воронежа и до Лисок. А пока ходил покурить и за кипяточком, вы уже тут как тут. Ну да ладно, я без вещей еду, поищу другое место, мне до Боброва недалеко осталось. Только ты ещё раз скажи, как ты назвал вас?
- Абитуриенты. Это значит - поступать на учёбу едем.
- ФЗУшники, что ли?
- Не, мы студентами будем, если поступим.
- Какие из вас студенты? Студенты повзрослей.
- Так мы же не в институт поступаем, а в техникуме хотим учиться, - пояснил Алёшка.
- Тоже мне, студенты. Техникум - это такое же ФЗУ, только не при заводе, а отдельно, и там, наверно, немного дольше учатся.
- Неправда, - сердито возразил Колька, - этот техникум специалистов важных выпускает для земли. А Вы пройдите до конца вагона, там рядом с Федькой место есть свободное.
- Да найду я себе место, найду. Я калач тёртый. Тем более, что теперь уж спать не собираюсь.
Когда поезд тронулся, я сходил к проводницам и объяснил, что мы первый раз едем до станции Таловая, и не знаем, после какой она будет, поэтому пусть она предупредит нас заранее, чтобы успели сойти. Пожилая проводница пояснила, что после двенадцать заступает Лидка и показала на молодую. И что я ей должен сказать, на каких местах мы едем. А я не знал, как места угадывать. И они объяснили, что на стене за полками прибиты железные номера, которые указывают, какое там место. Сходил назад, посмотрел номера и назвал их этой Лидке. Пока она записывала, на какой станции нас предупреждать, пожилая посоветовала:
- Вы смело можете спать. Ехать до Таловой будем долго. Наш поезд - он со всеми остановками идёт, а Лидка не забудет разбудить.
Мы думали, что не будем спать, но вскоре начали склоняться один к другому и засыпать. Когда поезд замедлял ход перед остановками, я старался открыть глаза и проследить, чтобы никто из спешащих к выходу пассажиров не захватил один из наших чемоданов, уложенных на верхней полке. За свой я не переживал, он лежал у самого окна. На нём ещё и Колькин лежал, а Алёшкин лежал ближе к проходу. Но постепенно и перед остановками стал не успевать глаза открывать. А тут ещё освободилась вся полка нижняя напротив. Лёг на неё и сразу уснул. Перед этим со второй полки женщина сошла на остановке. Но ни Колька, ни Алёшка не захотели ложиться на её место.
Когда перед Таловой проводница Лидка будила Кольку с Алёшкой, я тоже проснулся и пошёл будить Толика и Федьку. Толик не спал, а Федька так крепко уснул, прислонившись к окну и положив голову на столик, что еле разбудил его. За окнами уже было светло. Мы забрали чемоданы и направились к выходу. Но проводница зашумела на нас, чтобы не загромождали проход. Пояснила, что поезд будет стоять долго, и мы успеем сойти. Толик, Алёшка и Федька вернулись на наши места, а мы с Колькой вышли в тамбур.
Вокзал в Таловой оказался даже меньше митрофановского. На улице нам показалось холодно после душного вагона, и мы сразу же зашли в зал ожидания. Там было всего несколько человек, и те ждали не очередного поезда, а сидели, ожидая раннего автобуса на Бутурлиновку. Быстро разузнали, что нам тоже можно на этом автобусе доехать до техникума нашего. Когда пришло время, народ двинулся к тому месту на площади, от которого отправляются автобусы. Мы тоже не отставали от толпы. В автобусе узнали, что наша остановка так и называется «Техникум». До техникума в автобусе кроме нас брали билеты ещё трое. Немолодая женщина и две девушки. Из автобуса нас высадили прямо перед деревянной аркой, на которой дугою, красивыми буквами значилось: «Верхне-Озерский сельскохозяйственный техникум». Дорога в техникум пролегала наискосок от того шоссе, по которому приехал наш автобус. Слева вплотную к дороге тянулась недавно насаженная лесополоса из одних только берёзок. Деревца были невысокими, чуть выше человеческого роста, и стволы деревьев в основном были ещё коричневыми, а не белыми. Но блестящая от росы зелень лесополосы показалась нам праздничной. По пути и женщина, и девушки объяснили, чтобы мы шли к учебному корпусу. Там в третьем кабинете располагается приёмная комиссия, и там мы получим все необходимые пояснения. Только сейчас ещё рано. Корпус открывается только в семь часов. И то, с семи в корпусе только одна техничка будет.
Всей толпой мы прошли по высокой плотине пруда. И одна из девушек показала нам на крытое шифером здание ниже плотины и пояснила, что это баня техникумовская, и что сюда мы будем ходить каждую субботу, если сдадим вступительные экзамены. Затем прошли мимо машинного двора. Потом нам показали, где магазин местный находится, и направились к настоящему парку. Перед входом в парк тоже была деревянная крашеная арка. Но неширокая и намного ниже, чем та, которую мы увидели у лесополосы. И верх арки был не дугой, а прямой, и к тому же без надписей. В парках никто из нас, кроме Алёшки, никогда не был. Поэтому впечатление было очень даже хорошее. От арки на всю длину парка вела широкая, очень прямая аллея из утрамбованной ногами земли. Высокие деревья закрывали своими ветками небо над ней. При этом средина аллеи была устроена намного выше, чем её края, и, наверно, даже во время сильного дождя высокую её часть вода не заливала.
Когда прошли дальше, то увидели, что от центральной аллеи наискосок вправо отходит другая тоже очень прямая аллея, но эта была гораздо уже. Девчонки пояснила, что это тропинка к четвёртому девичьему общежитию. А вскоре они и сами повернули на другую, поперечную аллею, потому что они, оказывается, живут в третьем общежитии. При этом, шедшая с нами женщина, пояснила, что нам здесь следует свернуть на другую довольно широкую аллею, направленную наискосок налево. Вскоре мы вышли на просторную площадку из утрамбованного мелкого щебня. Площадка была огорожена невысоким, всего по колено красивым заборчиком из штакетин с выпиленными на вершинах округлостях. Вдоль этих заборчиков на толстых столбиках были установлены крашенные деревянные скамейки. Слева возвышалось длинное здание с высоким крыльцом. Наша попутчица пояснила, что это поселковый клуб, а за ним был огороженный высоким забором круглый помост с пристроенным вплотную к нему другим крытым помостом. И женщина сказала, что это летняя танцевальная площадка, а под крышей расположена сцена для оркестра. Невдалеке оказался и выход из парка.
Выйдя из парка на дорогу, добрая попутчица показала на открывшееся прямо перед нами здание с множеством больших окон и пояснила, что это и есть учебный корпус. А сама повернула налево, сказав, что живёт в среднем бараке из протянувшихся в ряд помещений вдоль ограды парка. Учебный корпус от дороги был тоже огорожен забором. Но этот забор тянулся дальше корпуса, направо вдоль другого большого здания, похожего на то общежитие, к которому сворачивали девушки-попутчицы. А влево этим забором от дороги отделялись другие большие здания под железной крышей. Напротив этих зданий вдоль забора росли несколько очень высоких, с толстенными стволами тополей.
Напротив крыльца учебного корпуса в заборе был не слишком широкий проход. Крыльцо корпуса оказалось высоким, в несколько ступеней, с площадкой наверху, ограждённой крепкими деревянными перилами. В углу между крылечком и корпусом росло молодое дерево, похожее на ёлку. Только вместо иголок у него на ветках были чудные сплющенные листочки узорчатые.
Между учебным корпусом и другим зданием всё пространство занимали две огромные клумбы с цветами, огороженные таким же низким заборчиком, как и площадка у клуба. Посреди клумб возвышались на штукатуренных белых подставках большие, в два обхвата чаши, наверно, гипсовые, в которых тоже росли цветы. Хотя лето в этом году было жаркое и сухое, цветы на клумбах не завяли и располагались затейливыми узорами.
Толик не сдержался и заявил:
- Пацаны, если б мы знали, что здесь такая красота, ни за что не стали бы дурачиться у Поляничек на подготовке. Зубрили бы всё целыми днями, чтобы пожить в такой красоте.
- Да, - почесав затылок, согласился Колька, - жалко будет, если завалим экзамены. Нигде такой красоты не видел. А студенты ж здесь каждый день рядом с таким ходят.
К семи часам на крыльце корпуса и на скамеечках за клумбами толпились и сидели уже много ожидающих начала работы приёмной комиссии. Мы поглядывали на собравшихся с превосходством, но не потому, что самые первые пришли к корпусу, а потому, что почти все поступающие пришли с родителями. А мы самостоятельно приехали. Только несколько старших парней и девок, которые закончили десять или одиннадцать классов, и будут поступать сразу на третий курс, были без родителей. Потом попозже, когда людей ещё добавилось, высокий интеллигентный мужчина, в шляпе, который сопровождал очень кучерявого парня, сказал, что следует создать очередь. Потому что в приёмную комиссию сразу всей толпой не получится зайти. И что, наверно, следует создать две очереди, так как имеющих среднее образование, вероятно, будет принимать другая комиссия. Колька сказал ему, что мы первые сегодня пришли к корпусу. Но мужчина в шляпе пояснил, что тогда нам и следовало создавать очередь. А потому что мы не создали очередь - будем стоять за его сыном. Я сказал Кольке, чтобы не спорил. Нам даже лучше будет, посмотрим, что будут спрашивать у этого кучерявого.
В приёмной комиссии забрали наши свидетельства школьные, записали нас в список и объяснили, что наша группа будет иметь номер один, что первый экзамен у нас будет завтра в девять часов, по математике. Спросили, нуждаемся ли мы в общежитии и в питании. Мы попросились на проживание, а от питания отказались. Направили нас в шестое общежитие, рассказали, как туда пройти, и дали записку для коменданта. Комендантом оказалась немолодая полная женщина. Она показала нам комнату с четырьмя двух ярусными железными койками, с застеленными постелями и с одеялами конвертом, заправленными в простынь. Точно так, как мы заправляли постели в пионерском лагере. В комнате кроме кроватей стояло четыре тумбочки, небольшой стол у окна и три табуретки. На двух табуретках уже сидели оформившие документы раньше нас кучерявый парень и его отец, который положил свою шляпу и небольшой чемоданчик на нижнюю койку, стоявшую ближе к окну.
Когда комендантша завела нас в комнату, дядька даже обрадовался нам:
- Во, ребята, мы с вашим дружным коллективом не только у приёмной комиссии были соседями, но нас и поселяют вместе.
- А Вы что, тоже поступать в техникум будете, - удивился Колька.
- Нет, конечно, - усмехнулся дядя, - вот только своего наследника познакомлю с обстановкой и вынужден буду к вечеру отправиться восвояси.
А комендантша на это ему заметила:
- Если захотите при сыночке побыть, пока он будет экзамены сдавать, то можно будет договориться и Вам место выделить. Обычно издалека мало приезжают поступать. Местные же все из дому приходят на экзамены. А вы, ребята, облюбовывайте себе места и смотрите, как постели заправлять следует. Завтра никого не выпущу из общежития, кто плохо заправит свою койку.
- Вижу, у вас здесь дисциплина армейская, - одобрительно закивал головой дядя.
- Не то, чтобы армейская, а новых приходится приучать к порядку. Чтобы не сорили, чтобы в комнатах чисто было, - и, подойдя ближе к дяде добавила. – А вы быстрее с сыночком советуйтесь, остаётесь или нет с ним. Пока я все места в этой комнате не распределила.
Но дядя закрутил головой и пояснил:
- Предложение очень заманчивое. Но мы об этом заранее не догадались. На работе нужно завтра быть, и домашние беспокоиться будут. Да я вижу, соседи у Саши подобрались боевые, думаю, если он их держаться будет, то и без моего участия справится.
Тут в их разговор вмешался Колька:
- Скажите, а есть можно нам в этой комнате. У нас харчей полные чемоданы, а мы, считай, вторые сутки не жравши.
- Конечно, можно, - кивнула головой комендантша.
А потом, засмеявшись, добавила:
– Даже плитку электрическую могу дать, если вы в обмен по паре куриц из ваших чемоданов переполненных мне выделите. Если что разогревать решите.
- А знаете, хорошо бы было. Саше вон мать приготовила картошку с утятиной на сегодня. Так она же холодная уже. Только блюдо в банке стеклянной, - с сомнением в голосе сказал дядя.
- Принесу я вам сейчас плитку и сковородку, а про курицу не примите в серьёз. Это я пошутила так. Хоть плитками в комнатах студенческих не разрешают пользоваться. А мне жалко поступающих. Которые студенты, особенно старших курсов, те приспособленные. А эти приезжают - ничего не знают и боятся всего.
Пока комендантша ходила в свою комнату за плиткой и сковородкой, я сообразил, что нам тоже можно яичницу будет пожарить на этой плитке. Быстро раскрыл свой чемодан и начерпал из банки почти половину кружки мёда. И когда пришла комендантша, обратился к ней:
- Нам в комиссии не сказали, как Ваше имя отчество, но от нашей компании хочу угостить Вас мёдом с дедушкиной пасеки. Вы мёд дома в свой стакан переложите, а нам тоже позвольте завтра попросить у Вас эту плитку пожарить яичницу. Сейчас мы поедим варёное, что нам из дому приготовили. А завтра, если нас после первого экзамена по домам не прогонят, можно уже и сырые яйца жарить.
- От гостинца не откажусь, и зовут меня Мария Сергеевна, но студенты обычно тётей Машей кличут. Плитку будете брать по необходимости, только с утра я сама на ней готовлю. А ещё вон за туалетом дрова сухие сложены и хворост. Можете печку в комнате растопить и на печке всё пожарить, что нужно, - пояснила она.
- Тогда мы у Вас только сковородку просить будем, - уточнил Федька.
- Да сковороды у меня ещё есть. Оставляйте эту у себя, пока экзамены продлятся.
Сашкин отец уехал после обед. А к нам в этот день так больше никого и не поселили. Соседа своего мы расспросили подробно, кто он и откуда. Приехал он из Бутурлиновского района. А его отец, оказывается, работал у них директором школы. И поэтому был очень грамотным и важным. Да и сам этот Сашка казался нам каким-то не простым, но слишком осторожным и нерешительным. Ничего не смел сам делать. Всё спрашивал у нас. И всего стеснялся. Мы же в своей компании чувствовали себя как дома, а тут, кстати, ещё и с тётей Машей сумели подружиться.
Математику сдали легко и даже без особых волнений. А наш сосед по комнате на экзамене сидел за одним столом с Поляничко. Просил Алёшку подсказать ему. Алёшка подсказал, и им из комиссии даже замечание сделали за переговоры. После экзамена в комнате ещё раз проверили все решения и убедились, что ошибок не допустили. Следующим нашей группе назначили экзамен по биологии. Но тех, которые плохо написали по математике, к этому экзамену уже не допустили. Мне и Толику достались лёгкие билеты. Остальным тяжелее, но всё равно у всех пятерых оказались одинаковые оценки – четвёрки. И нас допустили к следующему экзамену.
Последним наша группа писала диктант по русскому языку. Диктант оказался трудным. Даже Толик не был уверен, что написал на тройку. А мы вообще приуныли, когда поселившийся с нами Сашка при разборе тех слов, в которых сомневались, стал назвать наши ошибки. Он, оказывается, диктантов вообще не боялся, потому что и слова трудные помнил, как правильно писать, и знаки препинания умел правильно расставлять. Результаты по другим предметам вывесили на следующий день с утра, а по диктанту сказали, что вывесят к вечеру. Но вечером их так и не вывесили. Мы очень сильно переживали за то, что теперь, видимо, не попадём в студенты. Долго не могли уснуть. Обсуждали, что будем делать, если нас не зачислят.
Зато на следующее утро на входной двери и на двери в приёмную комиссию оказались вывешенными списки зачисленных в техникум и распределение по группам. Мы же, конечно, проверять стали список зачисленных в первую группу, потому что сдавали все экзамены в первой. В списке зачисленных в группу значилась только Федькина фамилия. Остальных наших фамилий в списке не было. Мы приуныли, и Федька тоже выглядел растеряно. По очереди вновь и вновь проталкивались к двери со списком, внимательно его читали, но своих фамилий не находили. Потом Алёшка случайно обратил внимание на список второй группы и обнаружил там свою фамилию, и мою, и Толика. Мы очень обрадовались, а потом в списке третьей группы нашли и фамилию Мошненко. Счастью нашему не было предела!
Потом постепенно выяснили, что указанные в списках первые две учебные группы являются агрономическими, а третья зоотехническая. Николай расстроился, и я пошёл вместе с ним в приёмную комиссию доказывать, что его ошибочно записали не в ту группу. Но в комиссии женщина нам пояснила, что комиссия только оценивает знания поступающих, а формированием групп из поступивших осуществляют учебная часть, педсовет и директор. Тогда я решил идти сразу к директору и пояснить, что мы всем классом решили выучиться на агрономов. За дверью с надписью «Директор» оказалась тесная комнатка со столом, стоящим у окна. За столом сидела совсем молодая девушка в красивой городской шапочке на голове, а вокруг толпилось много людей. Взглянув на меня, девушка сказала:
- Незачисленным сначала в приёмную комиссию, а только потом к директору.
- Да меня зачислили, я просто, чтобы в другую группу.
- По группам, наверно, к завучу нужно. А он сейчас тоже у директора. Пока непоступивших не принимают, сейчас спрошу, можно зайти по переводу или нет.
Встала со своего места и зашла за высокую дверь со стеклянной табличкой, на которой золотыми буквами было написано «Красота Александр Яковлевич». Через минуту вернулась и пояснила;
- По переводу проходи.
Протиснувшись сквозь толпу, я с трудом открыл дверь, зашёл и увидел двух мужчин. Один сидел за столом, а второй стоял рядом и что-то показывал карандашом в лежащих на столе бумагах. Кивнув и низко наклонив голову, я произнёс:
- Здравствуйте, мне сказали, можно зайти.
Не отрывая взгляда от бумаг, тот, который сидел за столом, медленно, как бы в раздумье, ответил:
- Здравствуй, здравствуй. Рая сказала, что ты по переводу. Что ж тебя не устраивает?
Догадавшись, что это директор, я убедительно заявил:
- Александр Яковлевич, меня очень даже всё устраивает. Просто там, в списках ошибка получилась. Мы, впятером из нашего класса, ещё весной захотели на агрономов учиться. После экзаменов нас всех и зачислили, только почему-то в разные группы. А Кольку вообще ошиблись и в зоотехники записали.
Подняв глаза от бумаг, директор глянул на стоящего рядом и хмыкнул:
- Видишь, легки на помине.
И, посмотрев в мою сторону, продолжил:
- А почему ж это, скажи на милость, этот твой Колька не пришёл просить о переводе в другую группу, а ты решил за него хлопотать?
- Дело в том, что это я уговорил всех на агронома идти, потому что такая специальность очень интересная, а теперь ошиблись, и его в другой список.
- Вот видишь, уже хорошо, что сам попал в нужный список, если неравнодушен к агрономической науке. А Кольку твоего ты зря уговаривал поступать на агрономический факультет. Его вот Федор Митрофанович в два счета переубедил учиться на зоотехника.
- Не, Колька ничего такого не говорил, и переживает очень, что его не туда записали.
Стоявший у стола мужчина выпрямился и, повернувшись ко мне, вмешался в наш разговор:
- Профессия зоотехника тоже не менее востребованная на селе. Животноводческих специалистов даже больше сейчас требуется, скажу я тебе. И престиж этой специальности не меньший. Просто в этом году заявлений на этот факультет поступило почему-то мало.
Движением руки, директор прервал его объяснения, и немного повысив голос пояснил:
- Тут ситуация несколько сложнее, чем тебе кажется. Дело в том, что и завуч вот, и педсовет в какой-то мере решили поддержать настрой вашего дружного коллектива на получение сельскохозяйственных специальностей. Может, ещё и благодаря тому, что вы все пятеро дружно показали высокие знания в области математики. Зато успехи в русском языке у вас оказались совершенно слабыми. И только благодаря тому, что Фёдор Митрофанович чутко уловил ваш коллективный настрой на обучение сельскохозяйственным премудростям, вы оказались все пятеро зачисленными на первый курс. А если ваш Колька не захочет обучаться на зоотехника, то в приёмной вон полно желающих заслуженно занять его место. При этом учти, что там найдутся действительно заслуживающие его место, потому что многие имеют знания по русскому языку гораздо выше, чем ваши с Колькой.
Я стоял, понурив голову, так как выяснилось, что мы действительно, наверно, завалили диктант, и только заступничество за нас этого Фёдора Митрофановича помогло оказаться в списках зачисленных. Молчание затянулось, Федор Митрофанович стал что-то обводить карандашом на бумаге, а директор ещё раз глянул на меня и уточнил:
- Ты всё понял из того, что мы тебе объяснили?
Я взволновано закивал головой и промолвил:
- Понял, конечно, понял, особенно когда про русский сказали.
- Так как же, в свете открывшихся новых обстоятельств, будем теперь решать вопрос с вашим Колькой?
- Александр Яковлевич, он согласен учиться на зоотехника, а тем более, что он не сам, а я им про агронома настаивал.
- Ну, вот и хорошо. Иди теперь согласовывай этот вопрос и с самим Колькой.
Забыв попрощаться, выскочил из кабинета и пошёл к пацанам, ожидавшим меня на скамеечке за клумбой. Рассказал им, что мы на самом деле плохо написали диктант, и что нас зачислили только из-за того, что за нас перед директором заступился какой-то важный мужик из техникума. И что если Колька или кто из нас передумает учиться, то к директору выстроилась целая толпа тех, которые сдали экзамены, наверно, намного лучше нас, но их не зачислили. Колька сразу же согласился учиться на зоотехника. Даже и не заикнулся возражать. Потом даже придумали, что мужика, за нас заступившегося, нужно было бы как-то отблагодарить. Вполне приличным было бы угостить его нашим мёдом домашним, но мёда осталось уже совсем немного. И угощать такими остатками было неудобно. Вдобавок на меня все насели, что я даже не сообразил спасибо сказать директору и мужику тому, что заступился за нас.
Вскоре объявили, что всем зачисленным с тетрадками и карандашами необходимо в одиннадцать часов собраться в двенадцатом кабинете для инструктажа. Во время инструктажа объяснили, что зачисленным, особенно живущим далеко, следует явиться в техникум заранее, тридцать первого августа, а лучше даже тридцатого. Что с собою необходимо захватить не только чистую одежду для посещения занятий, но и рабочую одежду, и обувь соответствующую. Потому что в техникуме учащиеся осуществляют все хозяйственные работы и все обязательно участвуют в шефской помощи колхозам района. Что по прибытию необходимо будет встретиться со своими классными руководителями и решить через них все вопросы по проживанию, по питанию и по расписанию занятий. Рассказывали даже, какие письменные принадлежности следует запасать. И что для уроков физкультуры и занятий спортом необходимо будет иметь спортивные штаны и майки.
После инструктажа узнали, что Сашка с нашей комнаты тоже зачислен в техникум и записан в первую группу, как Федька наш. Хорошенечко подкрепившись едой, в полном порядке сдали нашу комнату комендантше и пошли по знакомому уже пути к шоссейной дороге. Сашка тоже шёл вместе с нами. Только на шоссе выяснилось, что ему следовало ехать в обратную сторону. Вскоре мы остановили грузовую машину, и сидящие в кабине люди согласились подвести нас до Таловой и даже денег за это не стали брать. Сашка остался один на дороге и грустно махал нам вслед рукой.
На станции узнали, что ближайший поезд в нужную нам сторону будет только через два с лишним часа. Поезд направлялся в Симферополь и совсем не через наши станции. Но кассирша сказала, что если будут места, она нам сможет продать билеты до Пасеково или до Митрофановки, но их придётся в Лисках компостировать на другой поезд. А этот из Лисок поедет в сторону Харькова. Мы оказались единственными пассажирами в этом направлении. Но на поезд не дали ни одного места. Грустные, мы пошли в отдельно стоящий на перроне буфет. Купили две кружки кваса на пятерых и уселись за столик рядом со стойкой буфета. Услышав наши переживания, буфетчица посоветовала:
- Чем нюни распускать да бражничать, идите быстрее на перрон. Поезд уже объявили. Подходите к проводницам, только не в общий вагон, а в плацкартные или в купейные. Проситесь слёзно. Скажите, что студенты. Может, какая и согласится до Лисок взять. А то и денег предложите по пятёрке. Если мест не будет, так на пирожки больше потратите.
Поблагодарив советчицу и даже не допив квас, побежали на перрон, потому что вдали уже показался дым паровоза. Заняли позицию у первых вагонов. Пока открывались двери первого вагона, посоветовал ребятам бежать к следующему вагону, пока я буду упрашивать проводницу этого. Открывшая дверь проводница даже не стала открывать крышку над ступеньками. Стоя на верху, выслушала мою просьбу. И позевывая, ответила:
- Жалко мне вас, ребятишки. Но взять мне некуда. Купе все заполнены, а в проходе нельзя посторонним находиться.
- А может, мы в тамбуре постоим до Лисок?
- И в тамбур не возьму.
- Так мы же и денег заплатим.
- Сказала - не возьму. Беги к другим вагонам. Только в восьмой вагон не проситесь. Это штабной. Там и вас застукают, и проводникам нагорит.
Догнав ребят, узнал, что им тоже отказали. Алёшка с Толиком не стали дальше идти, а вышли на перрон и не спеша двинулись в сторону вокзала. Но в следующем вагоне нам повезло. Когда я сказал про деньги, пожилая проводница спросила:
- А по сколько до Лисок дадите?
Почувствовав её заинтересованность, хотел сказать, что заплатим по десять рублей. Но Колька, наверно запомнивший совет буфетчицы, сразу же выпалил:
- По пять рублей с каждого.
Проводница помолчала, подумала, и я опять уже решил, что скажу о возможности заплатить и по десятке. Но она опередила меня:
- Не знаю, как я вас только втисну пятерых. Ну да ладно, поместитесь. А вы, я вижу, ещё и на проезде решили немного выгадать. Хотя оно, может, и правильно, все теперь стали выгоду искать. Грузитесь!
Федька свистнул пацанам, чтобы бежали к нам, и мы поднялись в вагон. Чемоданы наши проводница заставила все сложить на третью полку над проходом. А нас завела в тесное купе с одним нижним сидением и велела:
- Устраивайтесь, кто как может. Того, который худой из вас, на колени можно взять. Или на стол одному сесть. Только не шумите здесь. Я дверь замкну до Лисок, но от вас чтобы и ни звука, ни стука не слышала!
В Лиски мы приехали на удивление быстро. Поезд этот нигде не останавливался. Один разочек остановился совсем недолго на станции Бобров и сразу же поехал дальше. В Лисках проводница долго не открывала нам дверь. Алёшка хотел даже стучать ей. Но мы сказали, что будем ждать, потому как слышно, что люди ходят по проходу. Потом она открыла нам и спросила:
- А обещанное приготовили?
Колька подал ей заранее приготовленные нами двадцать пять рублей, и мы вышли на перрон. Только не с той стороны вокзала, на которую прибывал наш поезд, когда ехали из дому.
Быстро почитали расписание, узнали, что вскоре прибудет поезд до Ростова, и решили даже не пробовать покупать билеты в кассе, а сразу же идти к проводникам. Рассказывать, что мы студенты. И заранее договорились, что до Пасеково будем предлагать сразу по пятнадцать или даже по двадцать рублей. Решили заранее распределиться по всей длине поезда, с тем, чтобы каждый успел попроситься в несколько вагонов. Договорился опять я. На этот раз нас взяли два проводника мужчины в общий вагон, по двадцать рублей. Но только оказалось, что на Пасеково этот поезд не останавливается. Сказали, что высадят нас или в Митрофановке или в Журавке. Вначале думали сходить в Митрофановке. А потом сообразили, что к тому времени стемнеет, и мы ни на чём не сумеем доехать домой. А из Журавки можно пешком домой дойти. Когда люди выходили из вагона на станции Евдаково, проводник выпросил у них билеты. Потом позвал меня в тамбур, отдал пять билетов и пояснил, что с ними делать:
- Мы тут, прежде чем вас брать, узнали, что ревизоры уже в Воронеж возвращаются. Но на всякий случай, скажешь, что ехали вдесятером из Воронежа. И что ваши друзья сошли в Евдаково, но по ошибке захватили с собой ваши билеты до Журавки, а у вас остались только их билеты до Евдаково. Всё понял? Не запутаешься?
- Нет, не запутаюсь. Я и пацанов подготовлю. Мы перед ними так всё распишем, что враз поверят.
- Да вроде бы и не должно уже здесь быть ревизоров. Только вдруг в Россоше сядут из Каменска. Поэтому остерегайтесь. Ну а в случае чего давите на жалость, что студенты. Если что, сочиняйте, что в вагон зашли как провожающие. Понял?
Я молча кивнул головой, и пошёл запугивать товарищей тем, что с этой поездкой у нас складывается не всё так удачно, как казалось. Но до самой Журавки никакие проверяющие так в вагоне и не появились. Когда поезд остановился на нашей станции, проводники выпустили вначале мужчину со старухой, а потом получили причитающиеся им деньги и помогли спуститься на землю нам.
Было уже темно. Только вдоль поезда на столбах горели электрические лампочки. Можно было выйти на дорогу и идти домой по дороге. Но я знал тропинку, по которой люди из нашего села ходят на охровый завод. Тропинка это проходила недалеко он железнодорожных путей, только с противоположной стороны от станции. Предложил идти домой по ней. Потому что так было намного короче. Подождали, пока поезд уедет, перешли пути и вскоре вышли на тропинку. Небо было пасмурным, и поэтому тропинку эту было не слишком просто различать в темноте. И мы иногда упирались в кусты. А тут ещё Алёшка заявил, что ему как-то боязно ночью идти по лесу и потребовал, чтобы его с места замыкающего пропустили в средину нашего строя. Но вскоре стало светлее, или глаза привыкли к темноте, но с пути мы больше не сбивались. Когда лес закончился, по выгону пошли ещё быстрее, чуть ли не бегом. А вскоре показались и огоньки села.
Когда я постучал в окно нашей хаты, родители уже собирались ложиться спать. Такого скорого моего возвращения они не ожидали. Да к тому же обрадовались удачным результатам поездки. Пока меня кормили, я, сбиваясь и перескакивая с одного на другое, спешил поделиться своими впечатлениями. Но после еды мама сказала, чтобы я мыл ноги и ложился спать. А потом днём спокойно и подробно всё расскажу и о поездке, и о том, как экзамены сдавали, и как с директором техникума разговаривал.
На учёбу нас снарядили основательно. Вначале мама составляла список того, что должно пригодиться и без чего не обойтись. В результате перечень получился на целых две страницы. Из одежды приготовили: носки покупные пять пар, одни шерстяные новые, три пары портянок новых фланелевых, две пары колечек из широких резинок, чтобы удерживать на ноге носки. Когда надеваешь сапоги и в носки штанины заправляешь - без них не обойтись. А я такие резинки и на портянки надевал. Тогда они не разматываются, даже когда разуваться приходится. Из одежды приготовили трое штанов хлопчатобумажных и такой же пиджак. Четыре рубашки и связанный бабушкой толстый шерстяной жилет. Трусов и маек новых по четыре штуки. Сшили новые шаровары сатиновые для физкультуры. Из обуви приготовили прошлогодние, купленные на вырост и ещё крепкие ботинки, сапоги кирзовые почти новые, а мама настояла, чтобы и черевики брезентовые тоже взял.
Я возражал и доказывал, что это обувь сельская, что в культурном месте их стыдно будет надевать. Но она продолжала настаивать. Говорила, что не заставляет в них на учёбу ходить или в клуб. Но в общежитии, они очень удобные. Их и надевать, и снимать легко. Почти каждую вещь мама оборачивала в газетную бумагу. А некоторые в материю. При этом учила:
- Тряпки не выкидывай. Этой можно будет со стола стирать или сковородку горячую на печке придерживать. А большую вот эту, полотняную, приспособишь ноги мокрые вытирать, как на ночь будешь мыть их.
Вообще, к чистоте и уходу привлекалось особое внимание. Приготовили: щётку зубную новую с прозрачной ручкой, нераспечатанную коробку зубного порошка, в специальной мыльнице новое мыло туалетное, два бруска мыла хозяйственного, две банки крема сапожного. Щётки тоже две положили, одна сапожная, уже использованная, и одёжная, совершенно новая. А утюг дедушка не разрешил класть. Сказал:
- Зачем из дому переть такую тяжесть? Стоит он копейки, а в дороге и фунт пудовым покажется. На месте можно будет купить, и не одному, а в складчину. Им хоть вдесятером пусть гладят - не сотрется, Там, на месте можно выбрать и побольше того, который ты ему хочешь замотать.
Из посуды запаковали кружку и миску алюминиевые. Алюминиевые ложку и вилку. Нож большой с деревянной колодочкой, и маленький, складной, перочинный с двумя лезвиями и штопором – карандаши затачивать. Бабушка отдала нашу маленькую сковородку с ручкой. Пояснила:
- С ручкой сковорода намного удобней. Я и дома ей приспособилась. Так дома сковород полно, и чаплийка дома есть, сковороды без ручек с огня снимать. А там тряпкой за ручку взял и хоть мешай то, что жаришь, хоть на стол неси!
- Спасибо Вам, мамо, хорошо придумали. Я её только песком до блеска начищу – она как новая будет, - воскликнула мама.
Для учёбы приготовили десять тетрадей в клеточку, одну авторучку и две перьевых, пять карандашей простых. Два с мягким стержнем и три с твёрдым. И один карандаш химический. Линейку, циркуль, треугольник, Полный пузырёк чернила для заправки авторучки. И пять конвертов клееных с марками. Показывая на конверты, мама поясняла:
- Письма теперь люди уже в конвертах посылают. Треугольниками наверно только солдаты из армии пишу. Потому что им можно без марки. А тебе, чем марки покупать и на треугольник клеить, в конверт письмо положил и кидай в ящик. Только не забывай писать чаще, а как только приедете, узнаешь адрес вашего общежития, и сразу же отпиши нам.
Из продуктов в чемодан положили только сала и мёда. Потому что нас предупреждали, чтобы на месяц приготовились заплатить по сто двадцать рублей за столовую. А на следующий месяц нам уже выплатят стипендию, если двоек не будем получать. Всё приготовленное не поместилось в чемодан, остальное затолкали в большой армейский рюкзак. В рюкзаке тоже места не хватало. Чтобы вещи из него не вываливались, сверху их застелили рушником полотняным, а шнурок на застёжке только чуть-чуть удалось стянуть. Поэтому, вдобавок, отдельно пришлось ещё брать и узелок с едой в дорогу и на первые дни, пока нас в столовой не начнут кормить.
Поскольку мы теперь уже считали себя опытными пассажирами, договорились на этот раз отправляться из Митрофановки. Потому что обнаружили два таких поезда, которые идут через Таловую из наших краёв. При этом первый из них останавливался в Митрофановке раньше на час, чем тот, который из Пасеково отправляется в десять двадцать. До Митрофановке доехали на колхозной машине, которая возит утреннее молоко и сливки из сепараторного отделения на молокозавод. Из дому сразу обулись в сапоги. Потому что дожди шли уже третий день, и чтобы места меньше занимать обувью. Билетов на этот поезд не было, но мы так упрашивали кассиршу, что она продала билеты нам всем пятерым. При этом сказала, что если проводники будут возражать, мы должны отвечать, что в общем вагоне можно ехать без мест, стоя.
Проводник немного поворчал на нас нечленораздельно, себе под нос, но в вагон запустил. До Россоши поезд ехал без остановок, а там сошло несколько человек и мы нашли свободный уголок у окна. Два места с одной стороны столика, и одно с другой. Решили сложить все свои чемоданы, рюкзаки и сумки здесь на третью полку, а сидеть по очереди. Но в Лисках сошли многие, и мы нашли свободные места, для каждого. Зато вскоре в вагон набилось столько людей, что даже в проходе стояли и люди, и сундуки, и узлы большие были нагромождены. Мы даже беспокоились, что не сможем на своей станции протиснуться к выходу. Но пока доехали до Таловой, люди сумели распределить свои узлы и сундуки по свободным багажным местам, и мы легко пробрались к выходу.
Станция встретила нас сильным дождем, и мы быстренько перебежали в зал ожидания. В зале набилось людей не меньше, чем в нашем вагоне. Тут же мы узнали, что со вчерашнего дня автобусы из Таловой на Бутурлиновку не ходят. Вчера один вышел утром и застрял в дороге, еле к вечеру его отбуксировали трактором. Решили идти пешком. Вскоре обнаружилось и два попутчика. Ими оказались два парня, со старших курсов техникума, приехавших другим поездом и тоже спрятавшихся в вокзале от дождя.
Когда дождь стих, мы решительно двинулись в путь. Не успели выйти за посёлок, как дождь совсем прекратился. Вначале старались не отставать от наших попутчиков, но вскоре они вырвались далеко вперёд, а мы со своими тяжёлыми чемоданами и узлами стали останавливаться для отдыха коротенького. До посёлка Высокий дошли не заморившись и бодро. Может потому, что шли в основном по лесополосе, по траве. А после посёлка уже и комки грязи на сапогах казались неподъёмными, и ноша тяжеленной стала казаться. Остановки для отдыха стали делать чаще и продолжительней.
В техникум пришли уставшими и обеспокоенными, что не застанем никого из начальства и не сумеем устроиться на ночлег. Но я успокаивал пацанов:
- Ничего. В том общежитии, где мы на экзаменах жили, у нас теперь есть знакомая комендантша. Пойдём к тёте Маше, я ей дам ещё мёда немного, и она нас пустит переночевать, хоть на полу в коридоре, если даже комнат свободных не окажется.
Но в учебном корпусе прямо у входа в коридоре был поставлен стол, за которым сидел дежурный, а рядом стояли несколько парней, видимо, студентов из старшего курса. Когда мы зашли и поздоровались, дежурный воскликнул:
- Ну, вот ещё одни грязь преодолели. Вы откуда?
- С поезда, - устало ответил Колька.
- Что, из Таловой пешком, с чемоданами?
- А что же, нам их на станции было оставлять? - недоумённо хмыкнул Федька.
- В принципе могли и оставить, там за буфетом специальная камера хранения есть. Она круглые сутки не закрывается, - пояснил один из парней.
А дежурный спросил:
- Я так понимаю, вы на первый курс? Вижу, вместе приехали. Надеюсь все в одну группу зачислены?
- Не-е, - ехидно уточнил Колька, - мы тут аж из трёх разных групп.
Дежурный повернулся к парням и заявил:
- Вот видите, и вам сразу работа нашлась. Давайте-ка бегом за всеми тремя классными, которые у первачат.
Классная руководительница нашей с Толиком и Алёшкой группы пришла первой. Поздоровалась и спросила, как фамилии тех прибывших, которые зачислены на первый курс во вторую группу. Мы назвали свои фамилии. И она согласилась.
- Да, мои. Оставляйте свои вещи у дежурного и пойдемте познакомимся в кабинет, чтобы нам никто не мешал.
Сходила за ключами, открыла ближайший к входу двенадцатый кабинет и пригласила:
- Заходите.
В кабинете стояли вместо парт столы. Наша руководительница села за преподавательский, а нам указала на стол напротив. Столы оказались шире парт, и мы втроём поместились за одним. Не расспрашивая дальше ни о чём, руководительница заявила:
- Время позднее. А вам следует определиться с жильём, с питанием и в остальных вопросах. Поэтому не будем занимать время на рассказы, кто откуда и почему решил здесь учиться, а приступим сразу к более срочному. Вначале запомните или запишите. Я ваша классная руководительница. Зовут меня Екатерина Евдокимовна Кононова. Все вопросы быта, отдыха, учёбы, болезней, опозданий и недомоганий будите решать только через меня. Сейчас я сразу же пишу записку коменданту шестого общежития, чтобы предоставила вам жильё. В этом семестре все первокурсники будут жить в шестом. Если вы не кушали, отведу сейчас вас в столовую, договорюсь, чтобы покормили, а завтра приобретёте талоны на остальные дни августа и до конца сентября. Талоны у нас продают вон в том здании напротив. Там есть дверь со стороны парка, за ней располагается бухгалтерия.
Потом остановилась на мгновение и спросила:
- Я не слишком вас информацией загружаю? Успеваете усвоить, о чём сообщаю?
- Да, конечно, - ответил за всех я. – Нам даже хорошо, что всех поселите в шестом общежитии. Мы в нём жили, на вступительных экзаменах. А ещё нас сразу пятеро поступило из одного села, нам и жить хотелось бы в одной комнате.
- По поводу возможности проживания в одной комнате учащимся из разных групп, я пока не осведомлена. Но завтра узнаю об этом и сообщу вам. А с ужином как решим?
- За еду не переживайте. Мы из дому запаслись. Нам же написали, что питание только с сентября начнётся.
- Тогда нам легче. Устраивайтесь в общежитие. Там уже постельные и все бытовые принадлежности для первокурсников приготовлены. Примете их по списку у комендантши. А завтра в десять часов в пятом кабинете у нас по расписанию собрание группы. Там мы подробнее познакомимся. А в двенадцать в этом вот кабинете назначено общее собрание всего первого курса. Не опаздывайте.
Алёшка спросил:
- А с чем приходить на эти собрания?
- Главное, голову не забыть в общежитии, - улыбнулась Екатерина Евдокимовна. – А вообще-то достаточно взять лист бумаги или тетрадку и карандаш. Если записать что потребуется непонятное.
Побеседовав, мы вышли в коридор. Там уже нас ждал Федька. А Колька, ещё с кем-то разговаривал в другом кабинете. Екатерина Евдокимовна отнесла ключ от кабинета на место, опять вернулась к нам и спросила:
- А вы почему стоите? Сказали же, что знаете где шестое общежитие. Идите, а то темнеет уже.
- Мы товарища ждём. Он же тоже из нашего класса. Сейчас его отпустят, и пойдём вместе, - пояснил я.
- Молодцы, дружные. Ну ладно, я пошла, до свидания!
Кольке ещё долго о чём-то рассказывали в кабинете в конце коридора. Когда он вышел, мы забрали свои пожитки, попрощались с дежурным и пошли в общежитие. Тетя Маша нас узнала. А когда я признался, что опять прихватил ей на гостинец мёда к чаю, но только при этом хотим, чтобы она поселила нас всех пятерых в одну комнату, хотя мы из разных групп, в ответ она уверенно заявила:
- А мне всё равно, кто из какой группы. Лишь бы все с одного курса были. Сейчас открою вам комнату пока не заселённую, а завтра добавлю ещё одного, чтобы не скучно было.
Пройдя немного по коридору, она открыла нам дверь в комнату слева. В этой комнате теперь окна выходили на сквер. В комнате стояли шесть коек, три тумбочки, стол и три табурета. На одном из них стояло пустое новое оцинкованное ведро. Оно стояло в тазике, но не в новом. В тазу же лежали большая тряпка из мешковины и веник новый. Показывая рукой на имеющееся в комнате, тётя Маша сказала:
- Сегодня записывать за вами мне уже некогда. Завтра запишу. А вы пока всю ночь совещайтесь и решите, кто из вас старостой комнаты будет. Табурет один к печке поставьте. На нём ведро с водою держите. Воду сбегаете в конце коридора в умывальнике из крана наберёте. И замок завтра в магазин сходите купите. А то я, пока хозяев нет, комнаты на верёвочку завязываю. Воровства в общежитии нет, но двери положено на замок закрывать. На них, видели, специальные кольца вкручены под замки.
Старостой комнаты все хотели выбрать меня, но я сильно возражал. Убеждал, что и так всё за всех узнаю и добиваюсь. Пусть ещё кто-то возьмёт на себя хоть часть забот. Уговорили Толика стать старостой.
Утром рано в коридоре кто-то кричал: «Подъём». Потом топот слышали. Но из нас ни кто не стал вставать. Потому что мы были уверены, что это нас не касается. Первым встал Колька и сбегал в туалет. Когда он вернулся, Алёшка накричал на него:
- Ты что, не видел, перед входом чистилка для сапог приварена из обода? Не мог сапоги там почистить? И снять их грязнущие мог у порога, а ты через всю комнату наследил до самой своей койки. Толик, ты теперь у нас начальник, заставляй Мошненка мыть полы с утра пораньше.
Колька оправдывался:
- Я в уборную бежал через дверь со стороны комендантши, а возвращался специально через другой вход, чтобы посмотреть, много ли народу в умывальнике.
- Во, - продолжал Алёшка, - и в коридоре насвинячил. Сейчас посмотрят по следам, что в нашу комнату пришёл замазура, и в коридоре пол мыть заставят.
- Не должны, - неуверенно возразил Колька. – В коридоре пол затоптан сильно. Там мою грязь от коридорной никто не отличит.
Немного успокоившись, Поляничко продолжал:
- А зачем в умывальник ходить? Вода у нас есть, и тазик есть. Можно умыться над тазиком и всё. А воду потом выплеснуть.
- Не, наверно нельзя так, - возразил Федька. – Если бы так делали, перед входом бы уже лужа была из мыльной воды. Я вчера ходил воду набирать, так видел, что там соски умывальников над таким круглым корытом висят. И вода из корыта потом через стену наружу выливается.
Когда шум в коридоре стих, решили вставать и мы. Сбегали по очереди в уборную, но сапоги свои при этом тщательно очищали, так что они не оставляли следов. Умылись в умывальнике. Я тщательно почистил зубы, хотя вода была холодной, и зубы от неё ломило. Дома ведь всегда тёплая вода у бабушки была припасена для умывания и для чистки зубов. Остальные не знаю, чистили зубы или нет. Но кушать они уселись раньше меня. Идти в учебный корпус мы не спешили. Федьке перед учёбой родители подарили настоящие наручные часы, и мы теперь всегда могли знать время. Кроме этого в комнате на стене между окнами висело радио. По радио тоже постоянно напоминали московское время.
Позавтракав всей компанией, сходили в магазин и купили замок с тремя ключами. Радовались, что ключей оказалось три. Один решили отдать Толику, другой Федьке, а третий Кольке. Теперь, даже если в одной группе отпустят с занятий раньше, чем из другой - всё равно отпущенные смогут сами открыть комнату.
На собрании группы всех по очереди заставляли вставать и рассказывать, откуда приехал, с какого года рождения, и в каком году окончил семилетку. Тех, которые окончили школу раньше, заставляли рассказывать, чем занимались до поступления в техникум. Одна девушка из нашей группы по имени Нина, оказывается, даже успела замуж выйти, а муж ей не разрешал поступать на учёбу, и она с ним из-за этого развелась. А парень по имени Виктор успел выучиться на тракториста и даже поработал немного на тракторе в совхозе «Райновский». Мы с Алёшкой и Толиком обрадовались земляку. Потому что проезжали станцию Райновскую и знали, что она находится между Митрофановкой и Россошью. Были ещё три парня старшие нас. Павел вообще приехал в техникум из другой, Белгородской области. Иван и по-городскому одетый парень с непривычным именем Станислав были из села Хреновое, которое мы проезжаем на поезде перед Таловой.
Остальные парни и девочки были нашего возраста. Две девочки Валя и Аня ходили в техникум пешком из соседних деревень Докучаевки и Вознесеновки. И ещё два парня Александр и Анатолий тоже жили недалеко от техникума. Но они поселились, как и мы в общежитии, а домой собирались ходить только на выходные. Парень, назвавший себя Владимиром, оказался вообще совсем местным. Он в техникуме уже не один год жил у своих родственников. И даже в школу ходил раньше из техникума на территорию научного института имени Докучаева. Но туда ходить далеко, и он после окончания семилетки тоже поступил в техникум и попал в нашу группу.
Потом Екатерина Евдокимовна, заглядывая в записи, строгим голосом и очень подробно рассказывала нам, какие требования предъявляются к учащимся техникума. Главным считалось сразу же приучиться к дисциплине и к порядку. На занятия следовало приходить опрятными. Во время дождя, перед заходом в учебный корпус следует тщательно вымывать сапоги. Для этого у крыльца стоят специальные, всегда заполненные водой корыта и палочки, с прибитыми на их концах жгутами мешковины. Что в общежитии следует строго выполнять распорядок дня. Подъём осуществлять ровно в семь часов. А в семь десять обязательно участвовать в физзарядке, которую проводит в коридоре общежития ответственный по физкультуре. Постели сразу же после подъёма должны быть тщательно заправлены. До отбоя ложиться на кровать заправленную нельзя ни в коем случае. Если после занятий кому будет плохо или очень захочется отдохнуть, по он должен раздеться, разобрать постель на своей кровати и только в одном белье может ложиться отдыхать. Но это не приветствуется. И при проверке санитарной комиссией будет учитываться как нарушение. И что санитарные комиссии осуществляют проверки часто, в разное время и не реже одного раза в неделю.
Кроме прочего руководительница потребовала, чтобы все обязательно по утрам тщательно умывались, чистили зубы, а после физзарядки ещё и желательно обливание холодной водой. А тем парням, у которых на лице уже появляется растительность, следует ещё и своевременно бриться. Но среди нас таких пока не было.
Потом голосовали за избрание старосты группы. Екатерина Евдокимовна сказала, что рекомендует Даншина Виктора. Хоть Нина Полесская была и старше его, но она девушка, и поэтому ей будет сложнее справляться с организаторской деятельностью. При этом сама эта Нина заявила:
- Конечно, давайте Виктора выберем. У меня и так постоянно голова болит. Боюсь, и учиться будет трудно, а старостой там ещё забот добавиться.
Поэтому единогласно проголосовали за Виктора.
На общем собрании рассказали, что в техникуме директор и преподаватели так стараются построить учебный процесс, чтобы учащиеся лично смогли поучаствовать во всех сельскохозяйственных работах без исключения. Потому что из нас в техникуме готовят специалистов и организаторов производства на селе. А только тот специалист, а особенно организатор производства, сможет грамотно построить свою деятельность, который не только в теории изучил все процессы и приёмы, но практически сам хорошо их освоил. Поэтому не стоит удивляться, что будущим агрономам придётся доить коров и принимать роды у свиноматок, а будущим зоотехникам учиться делать прививки на саженцах в саду, обслуживать посевные агрегаты на посеве зерновых.
Еще пояснили, что большое подсобное хозяйство техникума не только служит базой для обретения навыков в сельскохозяйственном труде, но и является важным подспорьем в организации питания учащихся. Наверно, благодаря этому в техникуме даже размер стипендии первокурсников позволяет им полностью оплатить месяц трёхразового питания в студенческой столовой. Рассказали, что теоритические занятия будут прерываться недельными дежурствами групп по обслуживанию животноводческих ферм учхоза. Поэтому все должны иметь рабочую одежду и обувь. Кроме этого осенью район требует от техникума осуществлять шефскую помощь колхозам района в уборке урожая. И что нам необходимо быть готовым к таким переменам.
Потом сообщили, что расписание занятий на неделю с указанием номеров кабинетов вывешивается в коридоре, рядом с кабинетом завуча. Что в расписании могут быть изменения, поэтому с ним следует сверяться ежедневно. Что рядом с расписание находится доска с ячейками по группам и курсам, в которые почтальон ежедневно раскладывает приходящие в техникум письма для учащихся. Поэтому всем, которые собираются писать нам письма, мы должны сообщить адрес. В котором указать нашу область, район, наш техникум, через аббревиатуру ВОСХТ, которая читается как Верхне-Озёрский сельскохозяйственный техникум. И обязательно указать номер курса и номер группы. Номер общежития не указывать, потому что по общежитиям почтальон письма не разносит.
На занятиях преподаватели не будут нам диктовать, что необходимо записать, а будут просто рассказывать, что следует знать по изучаемой теме. Нам самим необходимо успевать записывать в тетради то, о чём рассказывают преподаватели. И такие записи называются конспект. Потом по этим конспектам следует готовиться к следующим занятиям, чтобы отвечать, как мы уяснили изложенное нам на предыдущем занятии. При этом допустившим неудовлетворительные оценки и не закрывшим их до конца месяца, стипендия за месяц не будет начисляться. И ему придётся изыскивать средства на питание самостоятельно.
После собрания я предложил поговорить с нашим старостой и рассказать ему, что мы почти земляки. Догнали его уже на ступеньках крыльца. Я окликнул:
- Вить, а ты спешишь куда-то? А то мы поговорить хотели.
Он остановился на тропинке у крыльца, и мы окружили его. Удивлённо оглядывая нас, с улыбкой спросил:
- Что, вы все меня знаете? Или, может, вы - шпана местная и прикопаться хотите прямо у техникума.
- Что-то не видно, чтоб ты испугался, - тоже улыбнулся ему в ответ Колька.
А я пояснил:
- Просто мы недавно тебя старостой выбрали и хотим рассказать, что живём недалеко от твоего совхоза.
- Так я тебя и не видел на собрании в нашей группе, - удивился Виктор, показывая на Кольку.
- А я и не в вашей группе. Просто мы впятером из одного села. Только наше село по одну сторону Митрофановки, а твой совхоз по другую, - ответил он.
- Все из одного села?
- Да. И даже из одного класса.
- Ни хрена себе! А я тоже не один из «Райновского». Тут на четвёртом курсе наша Лидка Пшеничная учится. А в этом году со мною вместе поступил и Сашка Кравцов. Он хоть и моложе меня на год, но поступил сразу на третий курс, потому что, как и Лидка, десятилетку закончил.
- Тебе проще, - завистливо сказал Алёшка. – А мы, когда на вступительные ехали, переживаний натерпелись. Зато на учёбу уже проще было. Чемоданы вот только по грязи еле допёрли.
- А почему вы по разным группам?
- Так это не от нас зависело. Куда кого записали, тот туда и попал. Вот Кольку так вообще в зоотехники записали, хоть он тоже на агронома поступал. Зато мы в одну комнату поселились в общежитии, - вмешался в разговор я.
- Вы ж тоже в шестом? А комната у вас какая?
- У нас пятая.
- А я в восьмой. После ужина зайду к вам в гости.
- Ты что, уже в столовую записался?
- Да. Нам с Сашкой Лидка тут много хитростей про столовую пояснила. Вечером зайду расскажу, пока вы не записывались.
Когда мы вернулись в общежитие, у нас под дверью оказался чей-то чемодан небольшой и огромный узел с вещами. А тётя Маша нам объяснила, что на свободное место поселила к нам ещё одного мальчика. И что пока дверь комнаты была под замком, мальчик пошёл в гости к родственникам, которые живут и работают в техникуме.
Толик сказал:
- Может, родственника директорского к нам посели. Вот бы да! Мы бы тогда все дела через него решали.
Вещи новосёла мы занесли в комнату и положили на свободную койку. А он сам появился ближе к вечеру. Назвал он себя Костиком. Ростом оказался намного ниже даже Кольки, худой, и на вид он нам показался не старше третьеклассника. Федька не выдержал и спросил:
- А тебя что, не после седьмого записали? Или директорских родственников с первого класса в студенты зачисляют?
- Каких родственников? - не понял Костик.
- Да, нам комендантша сказала, что у тебя родственники здесь, и ты к ним пошёл, пока мы дверь не открыли.
- Дядя мой здесь живёт. Только он не директор, а конюх
- А чего ж ты у него не поселился? Нам на собрании рассказали столько строгостей про жизнь в общежитии, что тебе мало не покажется, - любопытничал Толик.
- Я привык, три года в общежитии прожил.
Мы вопросительно повернулись к Костику, а он, видя наше изумление, продолжил:
- В нашей деревне школа только до четвёртого класса. А с пятого и по седьмой в школе при институте Докучаева учился. Там общежитие для тех, которые не в институте живут.
- В нашу группу записан парень Владимир, который тоже в такой школе учился. Только он пешком туда ходил, - вспомнил Алёшка.
- А знаю, Вовка Павленко – мы с ним в один класс ходили.
- Так он нормальный, а ты почему не вырос.
- Не знаю, - грустно пожал плечами Костик, - может, я лилипутом буду.
Костик оказался записанным в Колькину группу, Он только на собрание не успел. Мы ему объяснили, что ключ от нашей комнаты будет у Мошненко. Чтобы они вместе шли с занятий, а если потребуется раньше уйти, то может взять у Кольки ключ, но чтобы не потерял его. Потому что у нас получается по одному ключу для каждой группы.
А вечером к нам, как и обещал, зашёл Виктор. Он принёс и показал листок зелёной бумаги, расчерченный квадратиками, заполненный отпечатанными в квадратиках цифрами и буквами з, о, у. Пояснил, что это он уже оплатил талоны на питание на сентябрь месяц. И рассказал много интересного про эти талоны. На месяц, в котором тридцать дней, талоны стоят сто двадцать рублей. Но можно, если есть продукты, например, вычеркнуть все ужины. Или если знаешь, что в субботу сразу после занятий уедешь куда в гости до понедельника, то можно при оплате вычеркнуть обед и ужин субботы, всё воскресенье и завтрак понедельника на эти числа. Завтраки стоят восемьдесят копеек, обеды два пятьдесят, а ужины семьдесят копеек. Старшекурсники заранее всё рассчитывают и много денег экономят, оплачивая питание на следующий месяц.
Только обдумывать следует всё заранее. Потому что потом, в течение месяца, если не пошёл на обед или опоздал на ужин, никто за неиспользованный талон деньги не вернёт. Бухгалтерия принимает только целиком не использованные талоны, если студентов в колхоз посылают или еще куда, кто уезжает надолго. А ещё талончики неиспользованные ни в коем случае нельзя выбрасывать. Потому что в бухгалтерии талоны месячные только трёх цветов: белые, зелёные и жёлтые. Через три месяца опять будут талоны того цвета, какой остался не использованным и можно будет получить два обеда или ужина – в зависимости от того какой талон сохранился и за какое число.
Первые дни у нас не получалось вовремя приходить на завтрак. Пока бегали в туалет, умывались, делали физзарядку - часы показывали уже семь двадцать. Старшекурсники с других комнат через десять минут спокойно топали в столовую. А мы пока кровати заправляли, пока тетради с карандашами и ручками искали, пока ждали друг друга – прибегали в столовую за пять минут до начала занятий. Даже ругались, выясняя из-за кого задержались в тот день, а из-за кого в этот. А два раза даже не успели на завтрак. Потом Колька первым догадался не ждать остальных, а, заправив свою постель, сразу бежал в столовую. На следующий день так стали делать и остальные. Или потому что не ждали один другого, или стали проворнее, но стали успевать в столовую без десяти, а иногда и без пятнадцати восемь. Успевали позавтракать и спокойно шли в тот кабинет, который указан в расписании для первого урока. А потом Федька обнаружил, что старшекурсники, если даже не успевают позавтракать до восьми часов, продолжают кушать и их всё равно впускают в кабинет на занятия. Решили, что и мы, если будем не успевать позавтракать, то тоже лучше будем опаздывать на первый урок, чем оставаться голодными.
Голодать мы стали, как только у нас закончились домашние запасы. Чтобы хоть вечером есть не хотелось стали чаёвничать. Поэтому сразу же вскладчину купили большой алюминиевый чайник. Чай кипятили на плите. А так как отопительный сезон ещё не начался и нам не выдавали ни дров, ни угля ходили в лесополосу собирать сухие веточки, для нагревания чайника, а потом и в лес стали ходить, там можно было насобирать веток потолще. Но потом нам Костик показал, как они кипятили воду в стакане в их школьном общежитии. Заставил купить нас пачку лезвий для безопасной бритвы. К вершине каждого из двух лезвий прикрепил по одной жиле длинного медного провода с изоляцией – такому, какими были проложена радиосеть по общежитию. Примотал белыми нитками эти лезвия к разным сторонам тоненькой щепочки так, чтобы они не касались один к другому. Опустил это сооружение в стакан с водой, а зачищенные края на другом конце провода вставил в электрическую розетку. В стакане послышался шум, потом от лезвий стали отделяться меленькие пузырьки, а вскоре вода в стакане стала бурно кипеть.
Алёшка сказал, что если купить электрическую вилку как на электроплитке, то втыкать в розетку этот кипятильник можно не опасаясь, что током стукнет. Но Костик заверил, что они так три года воду кипятили, и никого ни разу не стукнуло. А нам не хотелось показывать, что мы трусливей школьников, и поэтому вилку не стали покупать, но воду в стаканах стали кипятить регулярно. Я чай сладил мёдом, сильно экономя его. А остальные подсмотрели, как старшекурсники хранят сахар-песок. И тоже купили себе по полкилограмма сахара в пол-литровые банки. Сахар в банках не рассыпался по тумбочке и не становился сырым.
На уроке физкультуры физрук Колесников сказал, что будет выявлять тех, у кого лучшие результаты в разных видах спорта и предлагать записаться в спортивные секции. Пояснил, что занятия спортом не только помогают укреплять здоровье и усвоение учебных материалов облегчают, но и ещё будут учитываться при выпуске. Уверял, что если у кого будут трудности на выпускных государственных экзаменах, то участие в спортивных секциях зачтётся. Я сразу же спросил, в какие секции можно записываться, и записался в лёгкую атлетику, на прыжки, на лыжи и на борьбу. И во время физзарядки утренней упражнения выполнял старательно. Старался, чтобы у меня получалось даже лучше, чем показывает ответственный за физзарядку. А потом ещё и Федьку подговорил вечерами бегать вокруг футбольного поля, ведь оно располагалось сразу же за уборной нашего общежития.
Уроки были интересными, и записывать мы почти всё успевали. А некоторые преподаватели специально медленно диктовали то, что важным считали. Нам сразу же выдали ученические билеты, по которым мы получили все учебники нужные, и в читальном зале библиотеки могли по нему получать любые книжки и журналы. Но мы пока в читальный зал не ходили. С первого участка приходили трое пацанов местных к нашему общежитию, чтобы подраться с теми, кто по одному идёт в общежитие. Накидывались на тех, которые по одному или вдвоём шли. Били ни за что, а просто, чтобы подраться. Такое было совсем неприятно. Переживал, что и мне могло достаться в таком случае. Но мы ходили всегда все вместе, и на нас они не нападали, а прятались в сквере. Два раза их старшекурсники прогоняли. Но шеи им намылить не успевали. Потому что они быстро убегали, а наши догонять их не стали.
Главным, даже подавляющим, в первые дни было постоянное чувство голода. Даже наевшись во время завтрака или основательно подкрепившись на обеде, вскоре вспоминалась домашняя привычка перекусить чем-нибудь вкусненьким. Но перекусить было нечего не только вкусненького, а никакого. И через пару часов уже по-настоящему хотелось есть. Заглушали это ощущение старанием на занятиях, тщательными уборками в комнате, интересными разговорами, а я ещё и попытками физкультурных тренировок. Но желание поесть всё время пробивалось на первый план, несмотря на все наши усилия. В учебном корпусе бегали к бачку с водой на переменах. А в комнате кипятили чай. Но сладости у всех были на исходе. Зато иногда удавалось прихватить из столовой пару кусочков хлеба. Хоть дежурные и ругались за это. Но помня, что вскоре проголодаешься, старались незаметно сунуть в карман кусочек, а лучше два. Лидка Пшеничная как-то зашла к нам вместе с Витькой, познакомиться с земляками. Когда разговорились, объяснила нам, что голодать мы будем только первые два месяца. А потом наши организмы привыкнут к распорядку дня, и чувство голода будет возникать только перед тем, как придёт время идти в столовую.
Вскоре появилась возможность отсрочить привыкание наших организмов к голоду. Установилась хорошая погода, и двум нашим агрономическим группам объявили, что мы целую неделю, если не пойдут дожди, будем ездить в соседний колхоз на уборку кукурузы. Ездить стали в тот колхоз, в котором жили парни с нашей группы, Раковский и Тимофеев. Сашка жил в Михинке, где располагалась контора колхоза, и его отец работал заведующим мех. мастерских. А Толик жил в соседнем маленьком посёлке, который называл то Верный, то Осиновкой. Оказалось, что раньше там у них был отдельный колхоз. И, как у нас в Бедном теперь улицы называли по наименованиям старых колхозов, так у них посёлки отдельные. Его родители были пожилыми. Отец не ходил на работу, потому что болел, а мать ходила на разные полевые работы. Ещё у него было две сестры старших, но они жили отдельно в Таловой.
Утром нас привозили на работу прямо к кукурузному полю. Там уже стояли подводы, запряжённые лошадьми, в одной из которых лежала куча мешков. И ожидал сердитый полевод. Полевод выдавал каждому по мешку, показывал, с какого ряда начинаются неубранные початки, и нас расставляли по одному на ряд. Работа была не сложной. Требовалось двигаться по своему ряду. На каждом стебле кукурузы выросло по одному, чаще по два, а иногда и по три початка. Прямо на растении початок очищали от обёрток, отламывали, и кидали в мешок. Когда початков в мешке набиралось столько, что было тяжело его носить, ходили высыпать собранный урожай в подводу. Подводы ехали за нами по тем рядам, на которых мы уже убрали початки. Подвод пять, и носить было не далеко. Главное, не отставать от товарищей.
Но когда подводы загружали, и они уезжали, на смену им приезжал трактор с прицепной телегой. В телегу высыпать было неудобно, потому что борта высокие. Но Екатерина Евдокимовна в первый же день назначила Витьку Даншина ехать в телеге и высыпать початки из мешков в кузов. Но из-за того, что трактор был один, каждый раз, когда приходилось занимать ряды на новой делянке, каждый старался не занимать первые ряды или последние. Потому что трактор ехал посредине, и крайним было далеко носить свои мешки на выгрузку. Полевод строго следил, чтобы не пропускали ни одного неубранного початка. Тех, у кого обнаруживал, громко ругал и требовал возвращаться и проверять, где остался несломленный початок. Классные руководители нам тоже грозили, что снизят оценки по поведению тем, которых часто возвращают.
Самым ожидаемым было время обеда. На обед отводилось час времени. К его началу приезжала колхозная повариха и привозила в молочных флягах борщ, гарнир, мясо, хлеб и чай. Густого, наваристого борща наливали не как в техникуме - неполные тарелки, а по полной глубокой алюминиевой миске. При этом ещё и настойчиво добавку предлагали. Потом в эти же миски наваливали до верха гарнира, клали по несколько крупных кусков мяса и всё заливали подливкой. Первый раз мы почти все заказали добавку борща. А потом, как узнали по сколько дают второго, то стали меньше нажимать на борщ, а налегать на питательное второе. При этом оказалось, что и второго можно брать добавку. С голодухи мы так наедались в обед, что потом с трудом двигались. А вдобавок повариха разрешала хлеб брать с собою хоть по три куска, хоть по пять.
Возили нас в колхоз чаще всего в кузове грузового автомобиля. Потом эти автомобили уходили в рейсы, и мы возвращались в техникум в тракторных тележках, буксируемых теми колёсными тракторами, которые отвозили собранные нами початки кукурузы на колхозный ток. Как только отъезжали от поля, девчонки затягивали песню, остальные подхватывали. Пели не смолкая, пока не приезжали в техникум.
Если заезжали в населённый пункт, проезжали мимо групп людей или даже обгоняли одинокого пешехода, затевали песню бодрую, громкую, старались петь залихватски и с задором.
Я старался понять такое наше поведение. Ведь никто не заставлял нас петь, не требовал этого. Но как только колонна машин или тракторов начинала движение, в каждом кузове сразу начинали звучать песни или частушки. Не выдержал и спросил об этом Михайлусова:
- Федь, а чё, у людей в дороге появляется потребность в песнях, как в еде, когда голодные?
- Почему потребность?
- Сам посмотри, как только выезжаем, так сразу начинаем песни орать.
- Так ты вот действительно песни орёшь, а я пою с удовольствием, думаю, и другие наслаждаются!
- Ты меня не понял. Я не про то. Меня именно это и удивляет, что поём с удовольствием. Даже я, хоть и мелодии не запоминаю, и вообще петь не люблю, а в толпе, наверно, заражаюсь от всех, как чахоткой, но тоже пою с удовольствием. Даже злюсь на тех, которые слов песен не запоминают. Я хоть мелодию не угадываю, так слова почти всех песен запоминаю от начала и до конца.
- А чё тогда пристаёшь?
- Хочу понять, почему поют люди всегда в пути? Помню, ещё совсем пацаном был, тоже удивлялся, почему бабы и мужики, когда ехали на конях и на волах в поля, всегда пели. Ладно бы только когда утром, на работу. Так ведь и с работы едут все уставшие, а всё равно поют.
- Не знаю, может потому, что наше село чумацким раньше считалось. От чумаков привычку и переняли. Ведь те, говорят, на волах за солью ездили, по месяцу, а то и больше туда, да потом столько же и обратно. Представляешь, воловьим шагом на тысячу километров? Вот и пели всю дорогу от скуки. А теперь и мы этой привычкой, как ты говоришь, заразились.
- Не-е-е! Не похоже. Здесь из хохлов только те, которые из нашего класса в техникум поступили. Остальные ведь русские или евреи с Высокого, или детдомовские. Их прадеды не были же чумаками. А поют все, как заведённые.
- Может, у людей при движении какой-то аппетит появляется песенный.
- Наверно, так и есть. Гитару, гармошку или балалайку сидя слушают или отплясывают под них. А при поездке обязательно этот, как ты сказал, песенный аппетит появляется.
- Вот и разобрались. Не отвлекай меня больше. Сам петь не любишь и другим мешаешь! – сердито закончил наш разговор Федька.
Когда ехали в тракторных тележках, пели в основном песни патриотические и народные, потому что преподаватель тоже ехал с нами.
А когда на автомашинах и преподаватель сидел в кабине грузовика, заводивших народную или патриотическую песню обычно какой-нибудь парень громко перебивал частушкой или словами блатной песни. Петь блатное преподаватели и всяческие начальники считали неприличным и не подобающим советской молодёжи. Ну а в нашем представлении причастность к таким творениям давала ощущение свободы, избавления от опеки. А то, что мы правильно понимали смысл намёков и недоговоренностей, порой встречающихся в таких песнях, вызывало уверенность в собственной смышлёности. Некоторые при этом даже переусердствовали, пытаясь внести свои коррективы в то, о чём другие пели не задумываясь.
Толик Тимофеев, пристал ко мне:
- Послушай, Жень, неправильно наши поют: «Ты, чувак, давай ответ, есть чувихи или нет? И чувак даёт ответ – чувы есть, а клёва нет!» Получается бессмыслица какая-то. Нужно петь: « И чувак даёт ответ - чувы есть, а клёвых нет» Тогда всё понятно сразу. Мол, компания подобралась хреновенькая. Бабы хоть и есть в компании, но все страшные, и выбрать не из кого! Понимаешь?
- Ну, ты и загнул! Сам путём не подумал, и поменять предлагаешь! Поют совершенно верно!
- Так смысла ж никакого нет. А как я предлагаю, сразу всё понятным становится.
- А смысл-то совсем другой, - старался я убедить Толика.
- Какой же тут может смысл?
- А такой, что хоть компания и клёвая собралась, и девок много симпатичных. Только вот ведут они себя, как монашки. Не подлижешься ни к одной. Ни одна не клюнула ни на какие посулы. Поэтому и говориться, что никакого клёва нет. Мол, топайте чуваки дальше, тут ловить нечего. Понял?
Толик немного задумался, почесал затылок и заявил:
- Ну, так тоже можно, конечно, объяснить, почему поём «клева», а не «клёвых». Но думаю, как я предлагаю, намного лучше получится.
На октябрьские праздники заранее договорились съездить домой. Стипендию выдали тридцатого, но мы теперь уже знали, как экономить на талонах в столовую. До шестого взяли полное питание, а шестого убрали обед и ужин, и следующие три дня полностью попросили вычеркнуть. Потом ещё до конца месяца ужины вычеркнули. Потому что на этот раз собирались побольше прихватить из дому еды и вечером готовить поесть в комнате. Седьмое пришлось на субботу. Наша классная и Федькин руководитель согласились отпустить нас и на понедельник, а Колькин не соглашался. Так мы все ходили его уговаривать, а там и парни с его группы за него попросили. У них там один парень уже взрослый, Вовка Чернышов, так на классного наехал, что тот сразу согласился отпустить Кольку.
И в пятницу нам удалось отпроситься у тех преподавателей, которые вели четвёртый урок, чтобы они нас отпустили, и мы успели на автобус до Таловой. С нами отпросились ещё и Павел Дешин, которому ехать в Белгородскую область, и Витька Даншин. Его односельчане Лидка и Сашка как-то сумели договориться и уехали на праздники ещё в среду. Когда вышли к шоссе, нас догнали ещё двое из нашей группы: Славик и Иван. Им ехать было недалеко, до Хренового, но они решили тоже ехать сегодня и удрали с занятий. Хоть остальные наши попутчики были старше нас, но почему-то ещё в автобусе сказали, чтобы я подумал, как быстрее домой доехать.
И нам повезло! Прибежав на станцию, увидели, что на дальнем пути стоит длинный товарный состав, с паровозом, зацепленным в сторону Лисок. На ходу крикнул ребятам:
- Быстро к товарняку! Вон семафор открывается, сейчас тронется. - Быстро добежали и забрались на ближайшую тормозную площадку. Но поезд не трогался, а шипел шлангами, видимо, проверяя тормоза. Вдевятером на площадке было очень тесно, и я предложил:
- Давайте в вагон заберёмся, вон в соседнем дверь отодвинута. Можно залезть, и даже дверь потом задвинуть, чтобы не дуло.
Все быстро соскочили с площадки, и, подсаживая один другого, затолкали первых в вагон. Потому что пол вагона был очень высоко от земли. А потом те, которых затолкнули в вагон первыми, за руки подтягивали вверх остальных. Пока суетились, забираясь в вагон, поезд несколько раз дёргался то вперёд, то назад, передавая по цепочке от одного вагона к другому громкий лязг железа. И тут я сообразил что тем, которые до Хренового, не стоит с нами ехать и крикнул:
- Слушайте! Вам нужно срочно спрыгивать и возвращаться опять на тормозную площадку, пока поезд не поехал.
- Зачем, - удивился Иван?
- Так вам же до Хренового, а там товарный может не остановится. Только ход сбавит на семафорах и может без остановки проскочить, если ему выходной семафор откроют. Тогда на ходу спрыгивать придётся. С такой высоты прыгать – ноги поломаешь. А с площадки на нижнюю ступеньку спустишься, а там уж и земля рядом.
Пока я втолковывал ситуацию, поезд в очередной раз загремел железом, зашипел тормозными шлангами и очень медленно начал двигаться вперёд. Увидев это, Славик сказал:
- Вань, а может ну его. Давай спрыгнем и не поедем товарным. Вдруг и правда не остановится.
- Не, я поеду. Не остановится, так на ходу спрыгну. Только давай быстрее, а то разгонится и на площадку не успеем залезть.
Сразу же первым схватил свой рюкзак и с разбега прыгнул из вагона. А Славик попросил:
- Я сейчас спущусь, а вы мне сумку подайте.
Повернулся спиной к выходу, опустился на корточки, потом опёрся ладонями на пол вагона, спустил ноги наружу и легко спрыгнул на землю. Поезд набирал ход, и Славику почти бегом пришлось спешить вслед за нами, пока мы подавали ему сумку. Получив сумку, он крикнул:
- До встречи после праздников.
Поднял в прощании руку и стал ждать, пока вагон, на площадку которого уже забрался Иван, сравняется с ним. Как я и предполагал, поезд не остановился ни в Хреновом, ни на других станциях. Хотя скорость на станции снижал заметно, и парни без происшествий спрыгнули с площадки, и даже перейдя соседние пути, постояли махая нам руками, пока наш вагон не скрылся за поворотом. Проследив, как удачно парни спрыгнули с поезда, мы закрыли дверь, потому, что уже основательно замёрзли, а до Лисок ехать было ещё долго. Тут забеспокоился Дёшин:
- Хлопцы прыгали совсем низко. А если он и в Лисках не остановиться. Как мы с такой высоты прыгать будем? К тому же и ноги задубеют к тому времени. Враз поломаются как стеклянные.
Но я уверенно возразил ему:
- Ты что, не соображаешь? Лиски ведь узловая. Там наверно одних путей больше двадцати.
- И что из этого?
- Путей много, и машинист паровоза может заблудиться, по каким ехать, - громко засмеялся я.
- Чего смеёшься? Машинист же не выбирает по какому пути ехать. Ему куда стрелки переведут, туда он и едет.
- Это я пошутил. А вообще в Лисках все поезда остановку делают, потому что на этой узловой в поездах паровозы меняют.
- Так Таловая тоже узловой считается, а там же не меняют паровозы.
- Зато в Лисках на всех поездах паровозы меняют.
- А зачем их менять? Поезд же дальше идёт, пусть его один паровоз и тащит, - вмешался Витька.
- Не получится, Так машинисту, помощнику и кочегару с одним поездом несколько дней ехать придётся и от дому они слишком далеко бы уехали. А так те паровозы, которые с севера поезд притащили в Лиски, потащат другой поезд назад на север. А которые с запада, вернутся на запад. Понял?
- Понял.
- Мне рассказывали, что в Лисках есть даже круг специальный, на который паровоз заезжает, и его на этом кругу разворачивают в обратную сторону. Чтобы ему назад не задом возвращаться, а передом.
- Интересно.
- Хотя мужик в Россоше рассказывал, что в войну машинисты уезжали из дому на своих паровозах, и могли по несколько месяцев домой не вернуться. И от дома оказаться за многие тысячи километров.
- А почему они после работы, без паровоза не могли домой уехать?
- Так в войну, все на железной дороге солдатами считались. И машинисты, и кочегары, и даже стрелочники. Они как в армии считались. А из армии не поедешь домой по желанию. Мы вон из техникума и то заявления писали, что девятое число пропустим.
Чтобы ноги окончательно не закоченели, все время усиленно разучивали танец чарльстон. С непривычки сбивались со счета, когда ногу просто нужно на месте провернуть, а когда в сторону откидывать. В клубе на танцах старшекурсники очень лихо танцевали. А мы пока стеснялись. Даже старшие ребята из первого курса, пока не выходили на танец. Хотя в комнате все тренировались, и у некоторых уже получалось неплохо. Зато я на танцах уже несколько раз танцевал вальс с девочкой из нашей группы Таней Сенчуковой. Она одна из наших девочек умела кружиться в вальсе. Умела вроде бы и Нина Полесская, но она была намного старше, и я её приглашать стеснялся.
В Лисках поезд наш остановился на товарной станции. До вокзала было далеко, и пацаны хотели бежать к вокзалу бегом, чтобы согреться. Но я предложил другой план. Зная, что в нашем направлении порожние поезда за углём идут очень часто, заверил, что на товарном поезде доедем гораздо быстрее. Пока пацаны бегали в широком промежутке между путями, чтобы согреться, я пытался разобраться, как нам найти нужный поезд. На товарной станции поездов было огромное количество. К одним уже были прицеплены паровозы и они продували тормоза. Другие стояли ещё без паровозов. А с горки спускали вагоны, формируя новые составы, и диспетчер по радио очень громко командовала стрелочникам, на какой путь направлять очередной вагон с горки, куда ехать какому маневровому паровозу, а какому магистральному прицепляться к какому поезду.
Постепенно вычислил, где находится какой путь, и заметил, как составители поездов, нажимая кнопку на прикреплённых к столбикам зарешёченных устройствах, переговариваются с диспетчером. При этом их вопросы и ответы диспетчера гремели со всех громкоговорителей, густо развешанных на столбах между путей. Быстро вычислил, на каких путях находятся поезда, готовые к отправке, у которых паровозы прицеплены в нужном направлении. Потом выждал, когда поблизости не окажется ни одного железнодорожника, подошёл к устройству и, удерживая нажатой кнопку четко сказал:
- Диспетчер, на четвёртом и на двенадцатом пути составы на Ростов или на Харьков?
Пацаны ошалели, когда услышали мой голос со всех громкоговорителей. А диспетчер без запинки ответила:
- С двенадцатого на Ростов, а с четвёртого в Харьковском направлении.
Вернувшись к пацанам я спросил:
- Слышали?
Они загалдели:
- Ну, ты даёшь!
- А как ты догадался?
- А за это не нагорит?
- Теперь бежим к нашему.
Пробравшись под вагоном поезда, стоявшего ещё без паровоза, я сказал Павлу:
- Этот к вам. Выбирай вагон открытый или на площадку садись, если твоя станция недалеко. А мы спешить будем, нам ещё через семь путей переходить, а паровоз к нашему уже подали.
Пока спешили к своему поезду, Павла состав тронулся, и мы боялись, что на свой не успеем. Но когда пришли к двенадцатому пути на поезде ещё даже тормоза не продували. Но тут обнаружилась новая трудность. На тормозной площадке ехать по холоду, да ещё и к вечеру, было не резонно. А вагонов с крышами и с открытыми дверьми не находили. Были крытые вагоны, но двери на них были задвинуты до упора, щеколды закреплены толстой вязальной проволокой и вдобавок ещё и пломбами были зафиксированы. Встречалось очень много порожних вагонов из-под угля. Но, во-первых они были без крыши, а во вторых, чтобы забраться в вагон у его торца закреплялись специальные скобы в виде лестницы, а внутри вагона таких лестниц не было и мы бы не смогли из них выбраться.
Наконец придумали решение. Нашли три железнодорожных платформы, на которых перевозили станки. Каждый станок был укрыт брезентовым покрывалом. Подсадив Кольку на платформу, заставили его проверить, можно ли залезть под брезент. Оказалось, что можно. Приходилось только сдвигать верёвку, опутывающую брезент внизу. А под верёвкой оказалось ещё много брезента не используемого. Поэтому если влезть под брезент, то можно даже лежать на нём, защитившись от ветра как плащом. Проследили, чтобы вблизи не было железнодорожников, и быстро забрались на платформы. На каждой стояло по четыре станка. Договорились, что поедем по три человека на двух соседних платформах. Витька, заявил, что поедет, на той платформе, на которой буду ехать я.
Не успели мы хорошенько устроиться, как поезд наш тронулся. Переехав по мосту Дон, поезд развил очень даже высокую скорость. Евдаково и Сагуны проскочили даже не сбавляя скорости, в Подгорном немного снизил скорость, но не остановился. Витька вылез из своего укрытия и пришёл ко мне посовещаться:
- Что будем делать, если он до самого Ростова без остановок будет переть? На такой скорости прыгать опасно будет. Ступенька из пластины, по которой залезали, низко, наверно, до полвины колеса в высоту. Но даже со ступеньки, если он так будет лететь, - разобьёшься.
- Да, он даже на семафорах не сбавляет. Видно, ему устраивают так, чтобы побыстрее нёсся.
- И что делать теперь?
- А тебе в Россоше придётся слезать. А там ты на рабочий поезд до своей Райновской вполне успеваешь.
- Да мне и не надо до Райновской. Я из города быстрее на попутках домой доберусь. А от станции мне домой далековато даже. Я ведь на втором отделении живу. А шоссейная почти рядом с нашим отделением.
- Так в чём же дело?
- Мне кажется, что он и в Россоше не остановится.
- В Россоше обязательно станет. Даже если не станет, там станция большая, поездов много и вокзал большой. В крайнем случае, ехать будет потихонечку, так, что свободно спрыгнешь.
- Ты так думаешь?
- Да я уверен просто.
- А как же вы с ребятами? Ведь у вас даже не станция, а полустаночек небольшой, пролетит, и глазом моргнуть не успеете.
- На большой скорости мы прыгать не будем, зато на Журавке все поезда останавливаются. Даже скорые пассажирские. Станция хоть и маленькая, зато там во все паровозы воду добавляют. Там вода какая-то особая, мягкая. Я её хоть и не щупал, но железнодорожники утверждают, что мягкая, - засмеялся я.
- Тогда ладно, пойду ложиться. А то сам уже замёрз и тебя раскрыл.
В Россоше поезд остановился, Витька не спешил слезать и хотел о чём-то ещё поговорить. Но я его прогнал, чтобы не привлекать к нам внимания. Тем более, что слышался стук молотков путевых обходчиков, которые проверяли соседний состав. Нам тоже повезло. В Пасеково ещё на входном семафоре, поезд резко затормозил, а приблизившись к полустанку, почти совсем остановился. Мы быстро спрыгнули со своих платформ, и поспешили домой. Было ещё совсем светло, и дорога оказалась сухой. Тут-то я и успокоился.
Хотя перед этим пришлось поволноваться. Когда поезд выехал из Россоши, я, приподняв брезент, обнаружил на станке интересный светильник. Снаружи он был покрашен, как и сам станок, зелёной краской, а внутри колпака блестела белая краска. В патрон была ввернута электрическая лампочка, такая, как у нас дома висели. На стояке были утолщения с шарнирами, благодаря которым сам колпак с лампочкой и стойку можно было сгибать и поворачивать в разные стороны. Совершенно непонятно почему, но очень захотелось своровать себе этот светильник и прикрепить дома над столом в вэлыкихати. К корпусу светильник крепился барашком, который сумел открутить без больших усилий. Но когда отсоединил крепление, оказалось, что провода внутри стойки не позволяют её отсоединить. Тут бы мне и оставить эту затею, но я стал с усердием тереть проводами об острый край крепления стояка к станку. Мучился долго, но, в конце концов, сумел перетереть оба провода. Раскрыл чемодан, сдвинул рычаги стояка и уложил светильник на дно полупустого чемодана, прикрыв сверху вещами.
И тут меня обуял страх нешуточный. Представил, что с поезда сходить придется, когда он остановится в Журавке. А там к поездам выходят и осмотрщики вагонов, и милиционер. Вдруг они нас застукают, что ехали на товарном, да ещё и защиту станков нарушили. И тут у меня обязательно найдут светильник и установят, что я при этом ещё и государственное имущество попортил. Мало того, что из техникума попрут, так ещё и в тюрьму посадить могут. Подумал даже, что можно попробовать прикрутить его назад. Но я уже и крепление погнул, и барашек потерял, да и провода испортил. Дрожал до самого Пасеково. И только выйдя на шоссе, отошёл от страха.
По пути договорились, что сразу же пойдём сегодня в клуб. Дома торопливо, но досыта поел, на вопросы отвечал впопыхах, потому что торопился в клуб. Чтобы до начала кино поучаствовать в танцах. Выкладывая светильник, соврал, что я его подобрал в техникуме, когда там ненужное оборудование сдавали в металлолом. Пообещав родителям всё очень подробно рассказать про техникум на следующий день, чуть ли не бегом устремился в центр.
Хотя только начинало вечереть, в клубе уже собралось много людей. На выходные вернулись в село не только те, которые учатся в десятилетке, в ПТУ и мы - техникумовские. Но и те, которые работали на производстве, если сумели договориться, чтобы их освободили от участия в митинге, тоже приехали погостить к родителям. А чтобы увидеться с друзьями и знакомыми, все стремились в клуб. В клубе с самого раннего вечера и до начала кино играла радиола, или Витька Калько на гармошке. Он же и пластинки на радиолу ставил по заявкам собравшихся. Теперь даже у нас в селе уже не танцевали ни кадриль, ни польку, а всякие старые народные, как барыню, яблочко или гопак даже и не вспоминали. Я помнил, как школьником мечтал научиться красиво плясать так, как старики умели. И даже сейчас подумал, что научись я хоть одной из этих старинных плясок, обязательно попросил бы поставить подходящую пластинку и пошёл бы танцевать. А на то, что это теперь не модно, не обращал бы никакого внимания. Потому что на красивый танец всегда все любят смотреть, хоть он модный хоть, не модный.
Но мы, техникумовские, и так смогли привлечь внимание собравшихся. Теперь в клубе в зависимости от музыки все танцевали три вида танцев. Под медленную музыку танцевали танго. В вальсе те пары, которые умели кружиться, чередовали шаги с кружением, а которые не умели - просто делали шаги, покачивая телами в такт музыки. Под быструю музыку танцевали фокстрот. Для этого танца партнёры держали друг друга, как и во время вальса, но шаги и покачивания корпусом делали быстрыми, и при этом ещё теми руками, которые у них были вытянуты в сторону, всё время делали быстрые круговые движения.
И тут нам представилась возможность продемонстрировать, насколько мы уже успели приобщиться к городской жизни. На быстрый танец мы выходили, не держась за руки, а просто останавливались один против другого и исполняли чарльстон. В техникуме мы ещё стеснялись так танцевать, а здесь танцевали лихо и непринуждённо, потому что вокруг все были свои. Я танцевал с Алёшкой, а Толик с Федькой. Колька, которому не было пары из умеющих так танцевать, вставал между Толиком и Федькой и они танцевали этот танец втроём. Зато, когда в клуб пришла Зинка Гузева, которая после окончания десятилетки поступила в россошанское медицинское училище, у Кольки появилась гораздо более предпочтительная партнёрша. При этом оказалось, что она этот чарльстон танцует даже лучше нас.
В кино мы решили не оставаться, чтобы отдохнуть с дороги и хорошенько выспаться. Когда уже собирались уходить, ко мне подошла Нелька наша и попросила:
- Жень, ты завтра перед праздником зайди к нам.
Мы с ней мало общались, потому что у неё были свои друзья, а у меня свои. Поэтому я даже удивился:
- Зачем?
- Потом, когда зайдешь, расскажу.
- А сейчас что, нельзя сказать?
- Так ты же домой собрался, а я уже билет в кино купила.
- Хорошо, зайду. Только я рано на праздник не собираюсь идти.
- Я тоже. А ты когда соберёшься, тогда и заходи.
Седьмого с утра родители подробно расспрашивали обо всех особенностях учёбы, о том, как в общежитии живётся, про поезда и даже про работу в колхозе. А я не забывал упоминать, как в техникуме всё время есть хочется, и что хотим с пацанами на этот раз побольше запасти продуктов из дому, чтобы в комнате готовить. Тем более, что скоро отопительный сезон начнётся, и нам будут выдавать дрова и уголь для отопления печек. Мама уже ушла на праздник, а дедушка с бабушкой всё расспрашивали меня. Дедушку больше даже интересовала не школьная жизнь, а мои рассказы про поезда. Про то, как составы формируют, что паровозы разворачивают на кругу. И даже о том, как один диспетчер всеми руководит через радио, да ещё и успевает отвечать таким, как я.
Про Нельку думал, что её поразили наши вчерашние танцы, и она попросит научить и её таким движениям. Зашёл к ней только в начале одиннадцатого. Она была одна дома и сразу накинулась с расспросами:
- Ну что, тебе рассказали дома, какие теперь страсти творятся в нашем селе?
- Да я вчера толком и не видел своих, сразу в клуб подался. А сегодня мне допрос устроили. Отвечал полдня как на уроке, что да как.
- И чё, даже никто и не сказал, чтобы вечером не ходил один через Вербы?
- Никто! А почему через вербы нельзя одному ходить?
- Ой, так ты ничего не знаешь? У нас тут такие страсти начались, что всё село на ушах. Каждый день только и разговоров об этом.
- Тогда рассказывай.
- В Вербах, оказывается, уже давно какие-то банды по ночам орудуют.
- Не понял, а днём они что, куда-то деваются?
- А этого как раз никто и не поймёт. Мужики даже толпой собирались с ружьём и с топорами, пролезли в вербах все укромные места и никого не нашли. И у нашего моста, и у того, что с базару.
- Так может, они землянки далеко от дорог через Ривчак вырыли и отсиживаются там?
- Да они все Вербы днём пролезли от Бабычиви и до яру!
- Ну, а ночью что?
- А ночами творится вообще не пойми что! За людьми, какие через Вербы идут не только по тропинкам, а даже по дорогам, толпами гоняются и ругаются голосами загробными?
- Почему загробными?
- Это люди так говорят. А так думают, наверно, потому, что и на кладбище теперь по ночам всякие мертвецы в белом появляются, как у Гоголя. Только ещё страшнее, потому что ещё и черепа светятся.
- Ого, ты мне тут такого наговорила, прямо жуть. Расскажу сегодня пацанам своим, даже не поверят, наверно.
- Да им уже и без тебя, наверно, дома рассказали. Сейчас все только об этом и говорят. Люди стали даже ставни и двери в хатах раньше закрывать. А кому идти куда ночью, так или топор, или дрын хороший обязательно прихватит.
- Не знаю, я вчера вечером домой из клуба возвращался по тропинке, и никакие бандиты не гнались и не кричали. Может, было рано ещё? – сказал я с сомнением.
А Нелька выдержала паузу,и потом интригующе пояснила:
- Так я тебя совсем не за этим позвала. Тебе про это и дома бы рассказали. Я хочу тебе открыть секрет очень важный. Только ты должен побожиться или слово дать, что никому и ни за что не расскажешь про это.
- Да, пожалуйста. Честное пионерское, что никому и ни за что. Хотя в техникуме пионеры уже не засчитываются. Так могу сказать - честное мужское слово! Такое слово гораздо крепче пионерского. Потому что оно уже взрослое.
- Да верю я тебе. Просто для того сказала, чтобы понял, насколько секретное то, что расскажу.
- Давай уж, колись. А то всё вокруг да около.
Нелька села ко мне поближе и, даже голос понизив, глядя прямо в глаза мне, заявила:
- Дело в том, что это я всё сколотила!
Я даже аж поперхнулся от такого неожиданного признания и тоже шёпотом спросил:
- Ты? Сама? А не брешишь?
- Не сама, конечно. Как бы я одна толпами бегала за людьми в вербах. Но затеяла это я, и людей отбирала для запугивания сама, и командую, что когда делать будем.
- Ого! Даже поверить трудно.
- Чё, думаешь брешу?
- Да нет, таким вообще-то не брешут. И слово с меня взяла. Я вот что подумал. Может у нас, у Орловых, какой-то талант есть особый командовать друзьями? Я до техникума на своём краю всеми заправлял. И старшими даже, и класс подбил вместе поступать на агрономов.
- Так я же не Орлова. Я Бескакотова.
- При чём там фамилия. Наши же дедушки с тобою Орловы. Они свой род почитали. И мы, раз их внуки, то тоже этого рода считаемся.
- А может, и правда, это у нас с тобою таланты такие есть. Я ведь тоже собрала не только из своего класса, на которых положиться можно, но и тех, которые гораздо старше. Николай Лымарев вон какой бугай вымахал, а слушается меня без никаких. И Иван Соломахин уже на шофёра выучился и в колхозе на машине ездит подменным, когда взрослый шофёр выйти не может. Тоже в команде, и тоже поклялся не болтать про это.
- А как ты сообразила всё это придумать?
- Если честно, то я не совсем это сама придумала. Это меня Генка надоумил.
- Какой?
- Ты его, наверно, не видел. Вы ж летом в колхозе не работали. Вас готовиться в студенты отпустили. А его на уборку на машине из Воронежа к нам прислали. Так я с ним всё лето дружила по-настоящему, по-взрослому. Целовались и обнимались, и щупал даже.
- Так он что, взрослый?
- Конечно взрослый, раз самому на машине ездить разрешили!
- Ты прямо перегоняешь меня во всём. Даже любовь – морковь уже крутить начала!
- Так он мне и сейчас письма любовные пишет, очень интересные. А чтобы никто не догадался, про что написано, он придумал писать всё не по нашему, а немецкими буквами. Мамка сколько раз письма открывала, а прочитать ни слова не смогла. Сейчас покажу.
Она сбегала к своей койке и достала из-под перины целую пачку писем в клееных конвертах, замотанных в газету. В письмах действительно только на конверте всё было написано русскими буквами. А сами письма этот Генка писал ей на цветной бумаге в мелкую линейку. Пригляделся к первой строчке, там было написано: «Privet moya lubimaya!». Хоть и с трудом, напрягшись, но прочитал, что там было зашифровано: «Привет, моя любимая!».А дальше Нелька не дала расшифровывать, забрала письма, опять завернула их в газету и отнесла под перину. Вернувшись, пояснила:
- Я ему тоже пишу немецкими буквами. Только медленно.
- Так это он пишет тебе, как мужиков пугать?
- Не, почти всё я сама придумываю. Хотя про кладбище он подсказал.
- А что на кладбище?
- Из Пасеково люди когда с рабочего поезда идут, так темно уже на улице. А особенно, когда ночи, где месяц не светит. Мы слышим, когда народ приближается, встаём у тех могил, которые к дороге ближе, лицом к дороге. Простынями закрываем себя. Средину простыни в зубы берёшь, а краями машешь как крыльями, только медленно очень. А на крест, который повыше, тыкву большущую закрепляем со свечкой горящей внутри. Иван вырезал в ней рот большой, нос и глаза. Так нас бы может и не заметили, а на тыкву глянут - и белое потом замечают. Бывало, бабы орут не своим голосом. И потом всем стадом бегут так, что аж пятки сверкают. А Лымарев им в след через трубу ещё и смеётся громко-громко.
- Через какую трубу?
- Пацаны из жести сделали такие трубы, как в кино, когда на корабли с берега кричат. Только ещё длиннее. Так через неё и правда голос страшный получается.
- И люди сдрейфили?
- Так мы ещё записки на двери или на ворота прикалываем. Что хату подпалим, если хозяева долги не вернут. Или что корову зарежем, если она будет по чужим огородам лазить. Так они ходят божатся, что никому ничего не задолжались или что за коровой своею следят с утра и до вечера.
- Надо ж такое выдумать.
- Двери ночью людям в хатах подпираем кольями. Наталье Ефимовне подпёрли задним колесом от трактора, так она до обеда в школу не могла прийти и сидела с бабкой в хате, пока не достучалась в окно, когда тётка соседская шла гусей своих загонять. Я тебе зачем секрет этот раскрыла? Хочу пригласить сегодня после кино с нами почудить. Я же не знаю, кому из твоих можно доверять. А ты не подведёшь.
- Так после кино меня дома ждать будут. Беспокоиться станут, если задержусь. Тем более, сама говоришь, что всех запугали уже и так.
- А мы почти все после кино по домам возвращаемся. Это когда ночи с вечера тёмные, тогда дома брешем, что в кино идём, а сами начинаем вытворять. А когда после кино, то приходим и делаем вид, что спать ложимся. Только с того краю Лымарев и Соломахин не заходят домой, а я им наказала, чтобы узнали, кто из наших у какого окна спит. И они даже если кто уснёт, палочкой в окно стукнут, они и выходят. Хочешь, я и тебе стукну после кино?
- Не, не стоит.
- А чё? Рамы двойные на зиму не вставляли ещё. Через окно и вылезешь. Наши многие через окна вылезают, чтобы родители не заметили, если ночью до ветру выйдут, что двери не заперты.
- Я и через двери могу выйти, не маленький уже. Но только если не мама, то дедушка обязательно услышит и стыдно будет, что украдкой ушёл. А объяснять же не будешь, зачем и куда собрался.
- Так если говоришь, что уже не маленький, так вообще не ходи домой после кино. Вон Ванька, Николай и Толик с Бабычивки, те сказали родакам, что когда захотят, тогда и будут возвращаться вечером. И те больше не возникают.
- Так это их дело, а мне незачем такое.
- Так ты засрал, может? - с издёвкой спросила Нелька.
- А чего мне бояться? Сама же сказала, что это вы сами всё заколотили.
- Наверно, мамку с дедушкой боишься ослушаться?
- Чего же здесь непослушного? Они же мне не запрещали ещё ничего, а ты уже плетёшь, что боюсь.
- Никогда не думала, что ты таким слабаком окажешься. Даже повзрослей тебя радовались, когда им эту тайну открывала. А ты как услышал, так и в кусты.
- Не мели глупость. Но теперь я даже специально не хочу с вами куролесить, чтобы не подумала, что тоже без ума от такого большого доверия.
- Ну и катись тогда.
- Давай. Я на базар. Ты идёшь?
- Пойду, но только без тебя.
Вечером, когда собрались у клуба, и я ждал своих друзей, рядом толпились молодые, наверно, из Нелькиной команды. И она специально, чтобы опозорить меня громко, объявила:
- Вот Женьку нашего можно было бы пригласить после кино подурачиться, так он, наверно, и в кино не пойдёт. Тётя Ксения хвалилась, что он у неё и белье всё стирает, и даже доливку примазывает кизяком. Ему, наверно, некогда будет.
И тут же громко, даже как-то не по-настоящему засмеялась над своим сообщением. Но в её компании никто даже и не улыбнулся. Может потому, что неловко было смеяться в глаза тому, кого позорили. Но мне почему-то от её слов совершенно не было стыдно. Хотя, действительно, такие дела были совершенно бабские. И я без никакого притворства ответил ей:
- Знаешь, Нелля, я даже радовался тому, что удавалось чем-нибудь маме помогать. Она же мне не чужая!
На этот раз перед возвращением чемоданы загрузили основательно, а я ещё и мандолину прихватил. Еле поднимали свою ношу и переживали за то, как будем от станции добираться, если опять автобуса на Бутурлиновку не будет. Колька и Федька даже картошки почти по ведру взяли. А мне кроме прочего ещё и масла большущий кусок приготовили чумацким; способом.
Дедушка не раз рассказывал, что раньше наше село славилось на всю Россию. Потому что всё в нём было приспособлено под чумачество. Одни колёса делали крепкие на подводы и в запас. Другие возы готовили такие, которые когда даже через реки в брод переезжали, чтобы соль не намокла. А другие наоборот, с лёгкими бортами, но чтобы товаров нетяжёлых можно побольше загрузить. Атаманы ватаги заранее, ещё с зимы собирали, подбирали погонщиков и тех, которые пасти волов будут ночами и на стоянках. И верхового приглашали для всяких быстрых случаев. Волов запасных брали пару, а при большой ватаге и две пары. Выезжали обозами по десятку подвод, а порою и больше. Дедушка всегда с гордостью рассказывал о славном прошлом нашего села и не забывал подчёркивать, какими умными и сноровистыми были наши предки. И сейчас тоже поучал:
- Бабо, ты масла сбей сегодня свежего. А то осенью корову сбудем, ни себе, ни внуку свеженького не достанется.
- Так свежим и душистым оно ж только первые дни будет. А ему же побольше хочется положить. Думаю, там у нас топлённое есть, перетоплю ему в новую банку да присолю, долго ещё не прогоркнет.
- Не, ты ему как чумакам, свежего заготовь. Чтобы и через месяц - захотел маслица на хлеб намазать, намазал, а оно как сегодня только сбитое.
- Дедушка, а как это масло по-чумацки сберегать, чтобы свежим оставалось? – не выдержал я и вмешался в их разговор.
- Да бабе я уже рассказывал. И делала она в позапрошлом году нам запас масла свежего, когда корова рано в запуск пошла. Может, подзабыла, напомню, пока тебе пояснять буду.
Бабушка ответила:
- Да помню я всё. Как только масло из сыворотки вытащишь, чуть обсохнет, и сразу же в рассол. Только вот рассол забыла как готовить.
- На яйцо сырое куриное, - напомнил ей дедушка.
А мне рассказал:
- Чумаки порой на всё лето из дому уезжали. Еду на костре готовили. И много разных хитростей знали, как продукты сохранять. Масло свежее они в рассоле хранили. Когда нужно, подденет он его в рассоле, отрежет кусочек, какой нужно, и сразу же назад опускает. И оно всё время, как только что сбитое.
- Дедушка, так оно ж в таком рассоле солонющее будет ужасно. Его ж и рот не возьмёшь.
- Не, масло в рассоле и соль, и воду отталкивает. Тебе позапрошлой осенью бабка и хлеб мазала маслом, и блины, так ты же не чувствовал соли. А оно ведь из рассола было.
- Вот это да! А я тогда даже и не сообразил, что корова в запуске, а масло свежее.
По приезду в Таловую с автобусом нам повезло, а с остальным не слишком. Нам сразу же объявили, что в связи с ненастной погодой в течение осени в колхозах сложилось катастрофическое положение с уборкой урожая и с заготовкой кормов. Поэтому райком мобилизует все районные предприятия и учебные заведения на помощь колхозам. Старшекурсников отправили в колхозы 10 ноября. А нам назначили на одиннадцатое. Классная предупредила, чтобы кроме рабочей одежды захватили и хорошую, Потому что заставляют ещё и концерт для колхозников подготовить. И чтобы одевались теплее. Так как работать будем до тех пор, пока снег не выпадет, и морозы не начнутся.
Все три группы нашего первого курса отвезли в противоположный конец района в колхоз «Родина Пятницкого». Из-за этого начала переживать Екатерина Евдокимовна. Боялась, что наш концерт в таком селе, где родился знаменитый музыкант, ни за что не получит хорошую оценку. Поселили парней из всех групп в тёмном сарае, со стенами их хвороста, и только снаружи мазаных глиной. Внутри же по стенам хворост сухой торчал. Так хлопцы даже обрадовались, что на стены можно сумки с вещами вешать. Нары оказались двухъярусными и сплошными. Нижний ярус только чуть выше земли, а верхний только немного выше пояса. Я захватил место на верхнем. Забираться наверх было легко. А тем, которым внизу места достались, чтобы залезть, приходилось сгибаться в три погибели. И даже сидя выпрямиться не получалось.
На каждом месте лежало по тюфяку, плотно набитому какой-то сушеной морскою травою, и такие же подушки. И по одеялу шерстяному на каждом месте. Простыней, конечно, не было. К тому же нам объяснили, что спать придётся в одежде. Потому что в сарае топить никак. И согреваться ночью будем только своим дыханием, и чтобы поэтому строго следили, если кто ночью выйдет наружу, чтобы двери плотно закрывал. А вообще, следует до отбоя все дела справить и ночью не студить сарай. Девок разместили в помещении склада, но там нары были раздельные, и окно было. Так через него трубу дымоходную вывели и печку-буржуйку железную поставили для обогрева. А классных руководителей на квартиры определили в ближние дворы к колхозникам.
Обед к нашему приезду сготовить не успели, поэтому первый раз покормили только вечером. Но покормили хорошо. Ели все группы и преподаватели около нашего сарая. К сараю был приделан широкий и на всю его длину навес соломенный. Поэтому есть здесь можно было в любую погоду. С дальней от дверей стороны навеса стояли два стола, длиной почти наполовину сарая. И лавки по всей длине с их обеих сторон. Мы сразу захватили тот стол, который от стенки. А девкам достался стол, который с краю. И во время дождя им не поздоровится.
Утром подъём сделали в семь часов. Классный из зоотехнической группы хотел заставить нас делать зарядку. Но Чернышов из его группы закричал, что мы сегодня в колхозе и без зарядки нафизкультуримся. А ещё толпиться придётся на умывании, и поесть нужно успеть до работы. Преподаватель не стал возражать и разрешил идти умываться. Умываться приходилось из тех кружек, в которые вчера наливали чай. Воду черпали из вёдер питьевых, которые стояли на высоком помосте. Чтобы не разводить грязь у сарая, каждый набирал кружку воды и уходил умываться подальше на траву. Но кружек оставили почему-то только восемь, и на меня пацаны наорали, когда увидели, что я не только умываться собрался, но и зубы чистить.
Еду привозили откуда-то уже готовой и горячей. Только завтрак оказался намного беднее ужина. Давали только суп без мяса. Некоторые попросили добавки, и им налили ещё по немного. Но зато вместо чая утром каждому налили по полной кружке молока. Молоко оказалось даже ещё немного тёпленьким. Наверно, после утренней дойки.
На работу отправили пешком. Шли довольно далеко и долго. Но шли быстро, так, что молоденькая колхозница, которую направили с нами показать дорогу, чуть ли не бегом бежала спереди, чтобы мы не обогнали её. А большие парни ещё и подшучивали над ней всю дорогу. Она смущалась и от этого ещё сильней спешила, чтобы не видели её смущения.
На поле нас уже ждал бригадир. Предстояло очищать свеклу от грязи и ботвы. Когда к полю подтянулись отставшие, бригадир объяснил обстановку и поставил нам задачу:
- В этом году дожди заливали. В поле и на ногах было не зайти, а не то, что тракторами заехать. Сейчас трактористы свеклоподъемниками выпахивают свёклу по рядам поперёк делянок. А свекловичницы каждая на своей делянке выдёргивают подпаханную или лопатами выкапывают, которая не подпахалась, и кидают в кучи. Но свекла вон с какой ботвой огромной. По дождям вымахала выше колена, и грязи на ней налипло немерено. Потому что земля путём не просохла, да теперь, наверно, и до морозов не высохнет. Чтобы из свеклы сделать конфетку, сейчас буду выдавать каждому главный инструмент свекловичницы.
С этими словами от вывалил из одного мешка на мешковину другого целую гору ножей, изготовленных кузнечным способом из круглого пруткового железа. Один конец прутка сгибался вдвое и посредине даже немного сплющивался, чтобы ручка была ухватистее. А с другого конца прут расплющивали так, что получалось лезвие ножа. Взяв один из ножей в руку, бригадир вытащил из кучи одну крупную свеклу и объявил:
- А теперь смотрите внимательно, чтобы потом не жаловались, если за брак спрашивать буду. Вначале, пока корень с чубом, удобно будет с него грязь соскребать. Только не просто так, а очень даже тщательно. Лучше даже чуть корня срезать, чем хоть капельку грязи останется. А то, на сахарном заводе грязь найдут и такую скидку забабахают, что мало не покажется.
Его речь перебила Екатерина Евдокимовна:
- С грязью этой непонятно. Ведь после очистки они же корень опять на землю положат. И к нему земля мокрая заново прилипнет.
- Тут я вам следующую хитрость поясню. Как свеклу удобнее от грязи очищать, я пояснил, чтобы знали на потом.. А вначале придётся рядом с кучей неочищенной свеклы застелить ботвой площадку под чистую. Поэтому с первых корней придётся вначале ботву срубать, чтобы застелить места побольше. К ботве тоже требования строгие. Срезайте её так, чтобы лучше корня немного повредилось, чем хоть малость стебля зелёного на корне останется. За это тоже на сахарном заводе придираются.
Наш староста Витька засомневался:
- Тут и счищать, и резать много придётся, а ножи у вас игрушечные какие-то. На такой работе и покупной, стальной к концу дня затупиться. А железный и полчаса не выдержит.
- Здесь ты, паренёк, ошибаешься. Ножи эти кузнец и закалил, и наточил на наждаке. Их свекловичницы так полюбили, что даже домой забирают. Хотя в первый год из дому стальные, с деревянными колодочками приносили. А теперь поняли, что эти удобнее и надёжнее. Они ж не гнутся и острые к тому же.
Работа была не сложная и не тяжёлая. Задание, сколько сделать за день никто не определял. Следили только, чтобы никто не отлынивал от дела. Неудобством считали только дальний переход. В обед долго идём с поля до сарая, быстро кушаем, и сразу же назад приходится идти, чтобы в час приступать к работе. Сложнее стало, когда похолодало. Ночью все мёрзли. На ночь надевали на себя побольше одежды. Некоторые даже в фуфайках спать ложились. А в основном старались согреться, прижимаясь один к другому. Получалось даже, что на одном тюфяке лежали двое, или на двух тюфяках по трое. А соседние пустовали. Только в одеяла кутались с головою, каждый в своё, чтобы надышать тепла.
И на работе стало сложнее. Утром, пока шли к полю, на земле везде иней белел. А руки замерзали так, что даже ножи из пальцев вываливались. Руководители разрешили ветки сухие приносить на поле из лесополосы, разводить из них костры и отогревать закоченевшие руки. Екатерина Евдокимовна из-за этого даже к председателю ходила скандалить. Потому что у некоторых девок кожа на пальцах от постоянной сырости, грязи и холода полопалась и кровоточила. После её скандала в колхоз завезли толстые брезентовые рукавицы и выдали каждому по паре. Работать сразу стало намного легче. Двойной брезент на ладонях рукавиц не промокал, руки оставались сухими и почти не мёрзли.
Зато у меня обнаружилась другая проблема, личная. Оказалось, что как только я начинал мёрзнуть, у меня возникали неожиданные и сильные позывы помочиться. Приступы непереносимого желания пописать доставляли мне уйму неприятностей. Желания были настолько не переносимыми, что иногда непроизвольно мог даже немножечко не удержать и брызнуть в трусы. После этого приступ проходил, и я спокойно мог дотерпеть, пока несколько парней соберутся сходить в лесополосу для таких же целей. Когда согреешься немного, приступ тоже иногда проходил.
Поэтому я, как только чувствовал, что замерзаю, начинал работать и вприсядку, и вприпрыжку. Те, кто чистил свеклу рядом, смеялись надо мной. А я утверждал, что согревшись, я не заболею. Но бывало, что никакие из этих ухищрений не помогали, и никто из друзей не соглашался идти в лесополосу, даже удивлялись на меня, потому что недавно ходили. И я вынужден был идти до лесополосы один. Вначале старался идти обычным шагом. Но терпеть было невмоготу, начинались пописывания в трусы, но и они не облегчали страдания. Тогда я, забыв о приличии, устремлялся к лесополосе бегом. Приходилось аж губы кусать на бегу - таким непереносимыми были позывы. Переживал, что вдруг это у меня по наследству развивается то заболевание, которым страдал мой дедушка. И боялся, что частое намокание трусов и даже штанов в определённом месте повлечёт от меня запах плохой. Через день менял трусы, стирая их в холодной воде с мылом. Другие стирали реже, в основном портянки или рубашки, если концы рукавов у них покрывались грязью, так что нельзя уже различить цвет рубахи.
Выход из создавшегося положения нашёлся неожиданно. Колхозный бригадир потребовал, чтобы преподаватели выделили четверых крепких парней для выравнивания силосной массы в кузовах машин. Сообразив, что там я смогу писать, когда захочу и сколько захочу, я вызвался первым. Назначили на машины Вовку Чернышова из зоотехников – он был самым взрослым среди всех нас. Юрку Булутанова из первой группы и нашего старосту Витьку. Хотели вместо меня назначить Павла из нашей группы, но я так настойчиво просился, доказывал, что я даже школьником работал копнительщиком на комбайне, что Екатерина Евдокимовна согласилась.
Прихваченную морозом и сильно засорённую кукурузу убирали на силос два комбайна. Работали они в разных загонках. Нам вручили вилы и закрепили по двое к каждому. Мы с Витькой попросились работать вместе. Когда подъезжала очередная машина под загрузку, один из нас забирался в кузов, а другой оставался в загонке, ожидая приезда следующей машины. В кузове сразу надо было перетаскивать два связанных вместе старых автомобильных ската к переднему борту и прислонять их к нему стоя. Потом расправлять прикреплённый к скатам трос так, чтобы он свисал с заднего борта машины В это время автомобиль подъезжал под выгрузной транспортёр комбайна, комбайн начинал движение, и первым делом следовало завалить силосной массой скаты и хорошенечко утрамбовать её с тем, чтобы, когда в силосной траншее трактор будет за трос стягивать массу, с машины скаты не выскользнули.
Вначале, когда стоишь на дне машины, масса летит в лицо и за воротник попадает. Потом по мере заполнения кузова грузчик вместе с силосной массой поднимается выше и выше. Особенно трудно было вывершивать силос. Водители и тракторист следили, чтобы нагружали полнее. Потому что машин на отвозе было только семь, а на разгрузке они долго задерживались. Если у какой скаты выдернутся из под массы, колхозникам приходилось вручную её разгружать. Бывает, массы уже выше транспортёра разложишь и сам уже чуть ли не пояс стоишь, закопавшись в зелени, а тракторист останавливает агрегат и просит:
- Машин все равно не видно и к тому комбайну первая подъедет, потому что он давно уже стоит. Так, пока мы постоим, ты не слезай, утрамбуй ещё немного, на края разложи. Глядишь, ещё метров сто - двести продвинемся.
На меня водители никогда не обижались, что плохо затрамбовал. А у другого комбайна никто из них не хотел подъезжать на погрузку, когда очередь грузить наступала у Чернышова. У него скаты постоянно выдёргивались. И бригадир, и водители ругались на него, а он огрызался с матом. Так два дня поработали, и Вовку заменили на Ивана Ступина с нашей группы. А мне показалось, что Вовка специально халтурил, потому что не хотел, чтобы его одежда на этой работе намокала от сока силосного.
А она здесь сразу становилась мокрой. Масса, наверно, из-за сорняков бала очень сочной. Когда на неё встаёшь сапогом или коленом, приходится упираться, так сок прямо ручьём из неё выдавливается. Уже после первой машины штаны намокали от сапог и до того места, где их закрывала фуфайка. Я один раз попробовал поддеть под штаны шаровары, так оказалось ещё хуже. Вечером переодеться было не во что, пришлось и спать ложиться в чистых штанах, в которых на репетицию вечером ходили. Зато мне писать теперь никто не мешал. Мог хоть на поле сделать это, пока машину жду, а мог даже и в машине, пока массы мало. Всё рано никто не увидит.
Витьке было проще. Он догадался двое рабочих штанов взять с собою в колхоз. А нам с Иваном было сложнее. Хотя сразу же после работы мы вывешивали свои штаны на просушку, но погода стояла пасмурная и холодная, и они редко к утру успевали высохнуть. А утром надевать на тело холодные, полусухие штаны было очень даже неприятно. Зато, если ночь была тёплой и ветреной - штаны высыхали полностью, а от того, что насквозь были пропитаны соком травы, становились негнущимися, как жесть. Зато в таких «железных» штанах удавалось загрузить две первых, а иногда и три машины с сухими ногами.
Из-за нас у Екатерины Евдокимовны вышел новый скандал с председателем колхоза. Она ходила доказывать, что людям не положено целый день работать в мокрой одежде, а ещё за то, что в воскресенье на дают выходного, и за то, что бани в колхозе нет, а учащимся положено раз в неделю в бане мыться. Разругалась она с ним так сильно, что из Таловой приезжал уполномоченный райкомовский и запугивал её, что такое поведение будет обсуждаться в РОНО, и что в техникум сообщат, чтобы её наказали за несознательное поведение при оказании шефской помощи колхозу.
Мне мокрая одежда действительно вышла боком. Пока раскладываешь массу в машине, даже жарко становится. И то, что мокрые штаны к ногам прилипают, и не замечаешь. А пока ждёшь очередную машину - замерзаешь до дрожи. Особенно, когда ветер. Штанины холодные хоть как от тела отдирай, они всё равно липнут. В одном месте придержишь, чтобы к телу не прикасались – тут же в другом месте уже захолодело. В результате у меня разболелись зубы, а на голени левой ноги образовались два чирья. Потом и на берде правой ноги появился огромный чирей. Он был снаружи и болел от каждого прикосновения. А когда приходилось вывершивать массу, к ноге постоянно прижималась то масса силосная, то держак от вил. Я даже не выдерживал и вскрикивал от боли. Хорошо хоть, никто не слышал моих ойканий. Потом у меня на деснах с обеих сторон верхнего нёба нарывы болезненные образовались. Когда кушал и пища попадала за щёку, нарывы болели.
После обеда 10 декабря повалил густой снег. Наших со свекловичного поля отпустили раньше, а силосные комбайна работали почти до вечера. Но к вечеру силосная масса из-за налипшего на травостой снега стала превращаться в грязную жижу, которую даже вилами не получилось поддевать. Мы основательно замёрзли, и нас отпустили. Бригадиру сдали наши вилы, и он заставил последнюю гружённую машину забрать всех четверых в кабину и отвезти к нашему жилью. Снег шёл всю ночь, и на утро на земле уже лежали целые сугробы.
Нам объявили, что на весь день представят отдых, а в шесть вечера будем давать концерт для жителей села. Мне ещё на репетициях отвели роль ведущего, и я опасался, что нарывы во рту помешают мне громко и отчётливо объявлять номера. На концерте танцевальных номеров не было. Дважды хором пели песни хоровые. Те девчонки, которые успели хорошо отрепетировать с клубным баянистом, пели песни по одной и дуэтами. Из нашей группы Вера Пашкова спела две песни, и одну Таня. Из парней только Вовка Чернышов пел под баян. Стихи читали только девчонки. Частушки пели и девчонки, и парни. А хор подхватывал после каждой частушки:
«Ёлочки-сосёночки, зелёные, колючие,
В Воронеже девчоночки красивые, певучие!»
Колхозники на удивление дружно аплодировали. Оценили нам концерт на хорошо и отзыв хороший за помощь написали. А нам четверым перед концертом председатель колхоза даже объявил благодарность за то, что, несмотря на трудности, оказали неоценимую помощь в заготовке силоса для колхозного животноводства.
В техникум возвращались в кузове грузовой машины, закрытом сверху брезентом, прибитым рейками в бортам. Сидели, сгрудившись на полу кузова. Даже встать во весь рост нельзя было. Но никто и не пробовал вставать. В дороге все замёрзли и прижимались друг к другу, надеясь согреться. Нарывы у меня во рту прорвало и я всю дорогу незаметно, чистым носовым платочком выдавливал из дёсен гной. На платочке оставались жёлто-кровяные следы. Зато сразу же почувствовал облегчение, и даже зубы перестали болеть.
По приезду в техникум почувствовали себя богачами. На следующий же день выдали стипендию за ноябрь, а в бухгалтерии вернули деньги за сданные нами перед поездкой в колхоз талоны на питание.
Учились старательно. Наверно потому, что все боялись остаться из-за неудовлетворительной отметки без стипендии. А те предметы, которые назывались специальными, ещё и нравились очень. На уроках ботаники часто работали с микроскопами. Рассматривали и зарисовывали в тетради различные препарированные клетки и органы растений. Особенно любили практические занятия по определению видов дикорастущих растений с выходом на природу. По механизации изучали устройство тракторов. Занятия по механизации проводили в отдельном здании, стоящем в парке. Там, кроме комнаты со столами, стульями и классной доской, располагался ещё и просторный машинный зал, в котором на стеллажах располагались разные узлы и детали тракторов и автомобилей, и стоял настоящий трактор КДП-35, не такой как в МТС, а чистый, выкрашенный разной краской. Потому что от этого трактора была как бы отрезана одна половина для того, чтобы было видно, из чего он состоит внутри. А места такого «разреза» были специально окрашены в ярко красный цвет. Преподаватель и так понятно объяснял, и на плакатах устройство было очень разборчиво нарисовано. Но на этом тракторе было всё ещё понятней. Мы поражались такими возможностями для учёбы, и даже гордились, что за короткий срок смогли изучить, то, что хлопцы в ПТУ учат два года. При этом все парни сразу же понимали и устройство, и принцип работы каждого механизма, каждого узла трактора. Девчонкам эта наука давалась труднее. Хотя Зойка Мищенко и Валя Насонова тоже всё запоминали и понимали.
Этой Валей я восторгался! Времени у неё на учёбу было намного меньше, чем у нас. После занятий ей ещё домой в Вознесеновку следовало добраться. А дома на ней обязанности домашние лежали. Потому что в семье было пятеро детей, родители работали и на Валентине лежало кроме учёбы ещё и множество домашних И всё равно она каждый день выучивала все уроки на пятёрку.
Я тоже к учёбе относился очень старательно. Но если меня вызывали по какому предмету к доске, потом несколько дней мог не готовить уроки по этому предмету. Потому что скоро не спросят. И так делали все. А она на каждый день готовила все уроки. Те из наших, которые боялись, что их спросят на следующем уроке, а материал не слишком хорошо выучили, так у неё на перемене всё расспрашивали. И рисунки перерисовывали к себе в тетрадь, если их задавали.
Из тех предметов, которые изучали по школьной программе для получения среднего образования, нравилась химия. Преподавала её молодая и красивая Лидия Семёновна. Мне даже казалось несправедливым, что такая молодая и красивая женщина была замужем за уже немолодым фронтовиком Оболонским Фёдором Митрофановичем – завучем нашего техникума. Уроки химии она вела интересно очень, так, как Иван Семёнович в школе увлекал нас математикой. И опыты, подтверждающие тот материал, который проходили на очередном уроке, обставляла так интересно, что мы даже толкались, чтобы лучше рассмотреть процессы. Эта преподавательница была и красива, и выглядела как-то особо соблазнительно. Поэтому я, если ночью после отбоя решал получить удовольствие от усиленного массажа определённого места, обычно в воображении представлял её фигуру.
Иностранный язык в техникуме все изучали немецкий, даже те, которые в школе раньше учили другой. Преподавала его настоящая немка Ева Генриховна Бауэр. Может, потому, что она не хотела позорить тех, которые в школе немецкий не учили, в отличие от других преподавателей была совершенно не требовательной. На уроках согласно программе объясняла очередной материал. Диктовала домашние задания. На следующем занятии, вызывая к доске очередного из нас, спрашивала заданное. Но даже если он не смог ответить ничего – отрицательных отметок всё равно не ставила. Говорила:
- В журнал пока поставлю три, а ты немного подучить урок, для равнения на отметку.
Этой её особенностью пользовались учащиеся всех групп. Даже если было свободное время, учить заданное по немецкому никто и не думал даже. При этом, запомнившие что-нибудь из прошлого урока, во время очередного занятия поднимали руки, просились ответить, и если не слишком путали с ответом, если хоть часть из заданного отвечали правильно – таким она ставила четвёрки и пятёрки. Были и те, которые на самом деле хотели учить немецкий. В нашей группе Валя Насонова, а в первой Сашка Гузенко старательно учили всё то, что она задавала. И что было интересно, таких она заставляла отвечать на уроках гораздо чаще остальных, но отметки в журнал им ставила редко. И оценивая их ответы, никогда не завышала отметок, а даже, как нам казалось, немножко их занижала.
Когда на занятии присутствовал завуч или представитель района или области – она обязательно вызывала для ответов одного из старающихся. Сердилась она редко, и то в основном за неправильное наше одевание или поведение. Укоряла:
- Давайте посмотреть на группа. На улица ещё не слишком грязь. Но все одеть сапоги, как для скотный двор или на поле. Парни оправдать хотеть военным стилем. Но тогда должен быть гимнастёрка или френч. А Раковский даже носить вместе интеллигентный галстук на рубашка и сапоги на ноги.
- Так мы же с ним сегодня затемно из Михинки шли до техникума! Как бы он без сапог, по грязи? – заступился за земляка Тимофеев.
- Тогда не надевать галстук! И сапоги мальчикам для гимнастёрка. А здесь даже девочки в сапоги одеваться все.
- Так осень же ведь, и на улице прохладно, да и сыро по утрам, - пояснила Мережко.
- Вам за годы учёба долженствовать узнать, девочки сапоги одевать только на работа. В дом, в класс, в клуб девочка ходить без сапог.
Свои наставления она высказывала не настойчиво, а как бы даже устало. Не настаивала на выполнении того, к чему приучала, но и не забывала напоминать о тех несуразностях, которые замечала в нас. Но иногда и она повышала свой голос, даже могла перейти на крик.
С началом зимы после работы в колхозе многие из нас простудились, и Ева Генриховна с удивлением и возмущением спрашивала:
- Почему никто не пользуется носовой платок?
- Да их у нас и нет, наверно, ни у кого, - ответил Павел.
- Почему нет? – возразил Поляничко. – в нашей комнате у всех парней платочки есть. Может, с собою не все их носят. А у меня вот, пожалуйста, в пиджаке лежит, новенький совсем.
- Следует не показать платок, а пояснить почему все вытирать нос рукавом? Посмотреть вокруг, у всех рукава блестеть как от шпик! Для нос требуется иметь платок, а не рукав.
- И что, по Вашему, я должен в такой вот платок, как у Поляничко свои сопли выкладывать? – возмутился Тимофеев.
- Конечно, в платок следует, а все их о рукав или ладонь вытирать. Платок купить совсем не дорого. И сами можно изготовить себе два-три платок для нос.
- Думаю, такого Вы от нас за все пять лет не добьётесь! Мне так даже противно будет свои сопли в чистый платок сморкать, - настойчиво продолжал возражать ей Толик.
- Так, как сейчас, разве лучше? – рассердилась немка.
- Так это нам в техникуме теперь приходится вести себя культурно. Поэтому и вытираем носы, а не освобождаем их. А меня, чтоб Вы знали, мамка и сёстры учили при простуде сразу нос освобождать. Хотите, я сейчас покажу, как это мы делаем, когда не в классе? Бахнешь соплю об землю и сразу полегчает. Даже в голове светлее становится!
- Не сметь глупость делать! Марш сейчас же к доске, рассказать склонение существительных.
Толик, естественно, не смог рассказать правила склонения, даже падежи немецкого языка не смог назвать. За что Ева Генриховна злорадно ему заявила:
- Садись на место, а в журнал тебе поставлю очень большую двойка. И исправить её не сможешь до конца этот год.
Через день, немецкий был у нас последним уроком, Тимофеев на перерыве специально сбегал на улицу. Хорошенечко высморкался, даже вытер лицо и нос снегом, подошёл к немке перед началом и попросил:
- Ева Генриховна, скоро стипендия, а мне и так не хватает на тетради. Вы вызовите меня, спросите что-нибудь, чтобы двойку исправить.
- Хорошо, хорошо. Я уже и так видеть, что стал лучше знать немецкий грамматика. Сейчас поставлю тебе в журнал три, или даже ещё лучше четыре.
Меня сильно мучили последствия осенней работы в колхозе. Зубы болели почти беспрерывно. Спасался тем, что ватку, смоченную одеколоном, заталкивал в дупло зуба, и боль на время утихала. Хоть поспать удавалось, если во всех дырявых зубах смогу нервы успокоить. Из-за зубов меня отпускали с занятий съездить в Таловскую районную больницу. За это время даже подружился с молодой стоматологом-хирургом. Увидев меня в очереди в коридоре, она спрашивала:
- Опять на удаление?
- Да, терпения нет, теперь другой ничем не могу успокоить, и даже с занятий отпускают.
- Хорошо, заходи, сейчас новокаинчик уколем, потом посидишь в коридоре, пока занемеет, а я очередных принимать буду.
Но, удаляя мне четвёртый зуб за месяц, она запротестовала:
- Так не пойдёт. До конца года мы с тобою все зубы удалим, а на следующий год протезы придётся ставить и ночью в стаканчике зубы хранить.
- Так терпеть же уже невозможно.
- Чтобы не терпеть, лечить зубы нужно. Пойдём, я тебя без очереди проведу к Савелию Павловичу, поясню ему, что ты студент, и с занятий в райцентр приезжаешь.
В другом кабинете принимал зубной терапевт, и очередь к нему была ещё больше. Когда мы зашли к нему, моя знакомая пояснила:
- Савелий Павлович, я тут своего друга уговорила к Вам зайти. А то я ему уже половину зубов удалила, а там ещё столько же с дуплами. Почти все воспалённые и болят. Полечить бы их ему, только очереди у Вас огромные, а он занятия пропускает.
- Ну раз друг, пусть как приедет, медсестре скажет, что здесь, и она будет вызывать его без очереди. Только карточку его передай мне.
- Хорошо, карточку сейчас передам, а Вы, может, сразу посмотрите, что там у него и как.
Повернувшись ко мне, врач сказал:
- Присядь на топчан, я сейчас закончу с этой дамой, что в кресле, и тобой займусь.
Когда меня тоже заставили сесть в кресло, он обнаружил в тех зубах, в которых образовались дупла, оголенные нервы. Сказал, что он их сначала убьёт мышьяком, а затем нервы удалит, зубы запломбирует, и они никогда уже не будут болеть. Пояснил:
- Вначале мы займёмся тремя, которые могут боль вызвать. Один сверху и внизу два должны быть очень болезными. А потом и остальные заштукатурим.
- Да у меня вообще от боли аж скулы сводит. Даже не пойму, какой болит сильнее.
- Но мне-то виднее, какой болезненней. В них сейчас мышьяк положил и пломбами временными прикрыл. За сутки лекарство должно расправиться с нервами в этих зубах. Приезжай завтра после обеда. Те, что с мышьяком, поноют конечно немного, но не так сильно, как ты описываешь. Придётся потерпеть. А если какой невтерпёж болеть будет, можешь выковырнуть пломбу и очистить дупло. Только рот ополаскивай тщательно, а то мышьяк ведь - яд. И не слабый к тому же. А теперь освобождай кресло, бери свою фуфайку, и до завтра.
Болеть зубы начали ещё по дороге в техникум. Обед я пропустил, а на ужин вообще не пошёл, потому что кушать, может, и хотелось, но зубы разболелись не на шутку. К вечеру уже не мог сдерживать своего воя от сильной боли. Даже из комнаты ушёл, чтобы остальных не донимать Ходил по скверу и скулил от сильной боли. Помнил, что врач утверждал, что нужно потерпеть, зато назавтра он вылечит их и запломбирует насовсем. Когда стемнело, боль оказалась такой сильной, что я забыл о собственном обещании терпеть, побежал в комнату и, не разуваясь, сразу же стал выковыривать пломбы выпрямленной булавкой. Очистив дупла и пополоскав рот водой, вскоре почувствовал облегчение. Попросил остальных не слишком шуметь. И хотя до отбоя было ещё долго, разделся и лёг под одеяло, даже не помыв ноги, чтобы успеть выспаться, пока зубы не начали болеть вновь.
Утром зубной боли почти не ощущал. В районе тех зубов, которые вчера пломбировали, чувствовались пульсирующие болезненные подёргивания. Пульсация эта была вполне терпимой. С третьего урока опять отпросился, сказав, что у меня направление в район к стоматологу. В больнице подошёл к кабинету, стоял, прислонившись к стенке и обдумывая, как лучше сообщить врачу, что явился. В это время из кабинета вышла медсестра, увидела меня и объявила:
- А, студент явился. Следующим зайдёшь, как только дедушка выйдет.
Врач, усадив меня в кресло, осмотрел то, что получилось после моих ковыряний и озабоченно произнёс:
- Не везёт нам, парень, с твоей санацией. Зубы у тебя не в красную армию, а нервы на удивление крепкие.
- Дедушка говорил, что это у меня от мёда. Я мёд помногу очень ел, когда дама жил.
- Нет, парень, это у тебя, видимо, конституция такая своеобразная.
При чём здесь конституция я, признаться, не понял, подумал, что она бывает только у государств, а не у людей, но уточнять не стал. На этот раз мне опять бормашиной почистили дупла, но больней, чем в прошлый раз. Опять положили мышьяк во все три. Врач убеждал, и я себя настроил выдержать любую боль, но пломбы не выковыривать. С тем, чтобы после никогда уже эти зубы у меня не болели. Но вечером открылась вчерашняя картина. Опять пришлось одеваться и уходить из комнаты. Вначале даже пробовал по снегу бегать вокруг футбольного поля, как бы тренируясь, и в надежде отвлечься от боли. Затем не выдержал и пошёл стонать и плакать в лесополосу. В темноте всё равно вернулся в комнату, чтобы выполоскать мышьяк. На этот раз придумал хитрость. Сильнее всего болел нижний зуб, поэтому выковырял вначале пломбу с него. Но боль не утихала, и казалось, что теперь сильнее болит верхний. Выковырял и с него. Показалось, что болеть стало меньше. Опять раньше лёг в постель, закутался с головой в одеяло. Согрелся, и болеть стало терпимей. Поэтому на следующий день поехал с одним запломбированным зубом, в надежде, что мне хоть его вылечат.
Савелий Павлович даже похвалил меня:
- Молодец, хоть и рассказываешь, как больно было, но сумел в одном нерв убить. Вот мы сейчас удалим его и сделаем из зуба конфетку. - Но когда он рассверлил сильней канал и стал удалять нерв какой-то проволочкой тоненькой, зуб заболел так, что я не выдержал и закричал, что было мочи. А из глаз потекли слёзы. Вытирая полотенцем выступивший на моём лбу пот, врач успокаивал:
- Крикнуть пришлось, но зато уж этот зуб никогда больше у тебя болеть не будет. К тому же мы его теперь так заштукатурим, что он крепче нового будет.
Пока он манипулировал с зубом, меня била мелкая дрожь от пережитой боли и страха. Для себя решил, что лечить больше не соглашусь ни один зуб. Потому что, когда нерв удаляют, боль получается такая, что даже представить невозможно, как я вынес её. Закончив пломбировать, он предупредил меня, чтобы три часа после процедуры не кушал. И заявил, что сейчас на оставшиеся два положит новую порцию мышьяка. Но я остановил врача:
- Знаете, Савелий Павлович, я эти зубы лечить не буду. Вы говорили, что мышьяк убьёт нерв, и я не почувствую, как его удаляют, а мне было так больно, что раньше даже зубы никогда так сильно не болели.
- Понимаешь, я сам тоже редко встречаюсь с такой практикой, что нерв не удаётся уничтожить полностью. Но такое бывает. Зато, хоть ты и сильную боль перенёс, но она была не продолжительной, и зуб навсегда обезболен и защищён от разрушения.
- Но я всё равно лучше остальные выдерну. Там хоть уколом замораживают. И когда рвут зуб, не так больно, как когда Вы этот нерв вырывали.
- Дело хозяйское, но в таком случае, по возможности, приезжай, запломбируем хоть те, в которых нервы ещё не оголились, а дупла уже образовываются. Мы их совершенно безболезненно почистим и законопатим. Хорошо?
- Хорошо. Если это не больно, то я обязательно приеду.
Когда вышел из кабинета, в коридоре столкнулся со своей знакомой и сразу же возникла мысль решить проблему с самым болезненными зубом. Поздоровавшись, спросил:
- У вас вон сегодня никого уже в очереди не осталось. Можно мне укол сделать и вырвать зуб, который меня уже замучил. Даже спать из-за него не получается.
- А что Савелий Павлович сказал?
- Так он мне сегодня в одном нерв удалил и запломбировал его. Только пока нерв удалял, я орал как бешенный. Поэтому сказал, что лучше вырывать буду, чем так нерв этот терпеть приходится. Вырвите?
- Ты же уже натерпелся сегодня. Давай в другой раз.
- Не, до другого раза он меня совсем замучит. А так, я уже в Таловой, и у Вас народу нет.
- Ладно, уговорил. Заходи, я скоро вернусь.
После укола мне разрешили ожидать, пока занемеет, в кабинете. Усадили на кушетку, потому что кроме меня на приём никого не осталось. Расспрашивали про учёбу. Пока ожидали, поделился предположениями, почему меня так мучает зубная боль. Рассказал и о том, что с младенчества мёда много поедал и о том, что в колхозе застудился сильно. И наверно слишком рано я сказал, что во рту десна уже одеревенела, и даже язык совсем плохо слушается. Врач заставила пересесть в кресло, попросила сестру подержать у меня над грудью специальный изогнутый лоточек и приступила к удалению. Я уже привык, что при удалении сначала почувствуешь такой треск в десне, немного боли, и сразу же заставляют сплёвывать кровь. А тут треска не дождался, но усилия врача отдавали очень сильной болью. Не такой сильной, как во время удаления нерва, но всё равно сильной. Хоть и сдерживал себя со всех сил, но начал стонать даже. А врач сокрушалась:
- Не везучий у тебя сегодня день, Евгений. Зуб раскрошился, по частям теперь удалять приходится.
Мучила она меня очень-очень долго. Заставляла сплёвывать кровь и полоскать во рту, и продолжала. То ли от боли, то ли от страха, но я даже сомлел неожиданно. Очнулся от резкого запаха нашатыря. Замотав головой, с трудом выговаривая слова из-за засунутых за щёку ватных тампонов, попросил:
- А вы мне ещё уколите побольше новокаину, а то терпеть уже никак не получается.
- Не выйдет. После укола долго ждать нужно, а у тебя и так уже гематома образовывается. Нужно срочно остаток корня удалить, чтобы серьёзных неприятностей избежать.
- А я не буду Вам рот открывать, потому что все больно очень сегодня делаете.
- Придётся, Женечка, пересиливать себя. Не собираешься же ты умирать от заражения? Пока передохни немного, во рту пополощи, а ты, Зоя, беги быстренько к Савелию Павловичу, пусть всё бросит и придёт поможет мне.
Савелию Павловичу она объяснила, что зуб раскрошился, что остатки она удалила, а большой осколок корня уходит в сторону соседнего зуба и не вытаскивается, и не шатается даже. Он зашёл с той стороны, где раньше стояла медсестра, и предложил:
- Давай я ему сейчас голову придержу, а ты спокойно и с большим усилием попробуй изменить положение корня, перемещая его не наружу, а к третьему зубу. Может, так удастся нарушить его сцепление.
При этом он одной рукой крепко прихватил мою голову, а другой придерживал за щёку, противоположную от вырываемого зуба. Несколько раз врач пробовала вырвать этот корень, но у неё ничего не получалось. Я уже не стесняясь кричал во весь голос. От боли и от страха сидел с закрытыми глазами, а они стали долбить мне во рту, как мне показалось, зубилом и молотком. Правда, когда открывал глаза, зубила не видел, но какой-то маленький блестящий молоточек врач в руке держала. Я умудрился ещё раз потерять сознание, а когда очнулся от нашатыря, то увидел врача, чуть ли не плачущую от счастья. Она показывала мне в щипцах какой-то окровавленный кусочек чего-то и твердила:
- Мы с Савелием Павловичем совершили чудо! Не разрезая твоей щеки, вызволили огромный корень, который аж на место соседнего зуба забрался. И тебя от последствий неприятных защитили, и свою работу на отлично выполнили. Кость на челюсти со временем восстановится, ранка затянется, и будешь как новенький. Только от еды сегодня воздержись, и во рту придётся пополоскать марганцовкой.
Во время этих процедур я натерпелся такого страху, что потом никак не мог заставить себя поехать запломбировать хотя бы те зубы, которые, как врач сказал, будет не больно пломбировать.
Ещё раньше у меня приключилась другая беда с чирьями. Тело начало покрываться ими ещё в колхозе. По приезду в техникум три чирья на голенях ног постепенно прорвались, и я выдавил из них огромное количество гноя. После этого на месте чирьев образовались большие углубления. Я даже переживал за то, что теперь мне спортом станет труднее заниматься, потому что выгнили большие куски моих мышц. Колька спросил у своего преподавателя ветеринарии, что мне теперь делать с этими чирьями. Тот ему сказал, что если мне удалось удалить весь гной, то нужно намазывать ранки зелёнкой, и чирей не возобновится. Я так и сделал.
Но чирьи стали появляться в других местах. Один вскочил на правой руке. Но он был небольшим, и когда созрел, я легко его выдавил. Потом на этой же стороне появился чирей подмышкой. Такой, оказывается, называли «сучье вымя», он долго не созревал и сильно мешал двигать рукою. Не успел у меня пройти чирей подмышкой, как образовался новый огромный нарыв в совсем не потребном месте. Нарыв раскраснелся и раздувался на внутренней стороне бедра, в самом его верху. Через несколько дней он так увеличился в размере, что стал упираться в мошонку и очень мешал в ходьбе.
Несколько дней ходил на занятия, медленно и осторожно ступая, и широко расставляя ноги. Наши ребята знали, почему я так хожу, а другие, особенно со старших курсов смеялись надо мною, и придумывали всякие небылицы глупые. Потом меня застала за такой ходьбой Екатерина Евдокимовна. Спросила, почему я так иду. Я смутился и объяснил, что просто так балуюсь. Но она не поверила и потребовала пройтись не балуясь. Но у меня ничего не вышло. Догадавшись, что я что-то скрываю, она отвела меня в угол на том пространстве, где в коридоре было свободное место перед расписанием и ящиком с письмами, и пристала с расспросами. Пришлось объяснить, что у меня после колхоза никак не проходят чирьи. И она сразу догадалась, в каком месте появился у меня новый чирей. Сказала:
- Это дело серьёзное. Мальчикам ещё отцами предстоит становиться, поэтому запускать лечение нельзя ни в коем случае. Сейчас я тебе записку напишу в наш медпункт. Завтра прямо с утра пойдёшь, и фельдшер даст тебе направление в районную больницу к врачу.
В районе врач накричал на меня:
- Поразъехались от мамок учиться, а ума не хватает проследить за собой. В свиней превращаетесь в своих общежитиях. Чирьи только от грязи и лени гигиену соблюдать образуются. А у тебя вон даже карбункул образовался огромный. Купался наверно только на каникулах, когда домой отпускали.
От обиды я потерял всяческое приличие и уважение к врачу и, перейдя почти на крик, выпалил:
- Врёте Вы всё и в чирьях, значит, не разбираетесь! В общежитии у нас специальная комната умывальная. Умываемся там, а многие даже по пояс тело моют после зарядки. И ноги по вечерам моем. И бельё постельное нам через две недели чистое выдают, и в баню в парную каждую субботу ходим. А не мылись мы долго, только когда нас в колхоз гоняли на уборку. Вот там мы действительно и жили в сарае, и спали не раздеваясь. А про общежитие Вы всё придумали обидное.
- Ого, так ты ещё и ершистым оказался. Из колхоза когда вернулись?
- Да уже третью неделю учимся.
- Но нарывы подмышкой и в паху, вижу, недавно образовались.
- Они на меня ещё в колхозе напали. На ногах я гной выдавил и зелёнкой замазывал. Но ямы после гноя большущие появились.
- Что ж ты раньше в больницу не являлся?
- Думал, пройдёт. На ногах же выдавил, и зажило.
- Задал ты мне задачу. По идее тебя бы к Ивану Петровичу отправить. Но оба нарыва сейчас в таком месте образовались, где и узлы, и сосуды находятся. Опасно оперировать. Назначу тебе переливание. Ты, видно, и простыл ещё в добавок к антисанитарии. А не поможет переливание - вскрывать твои приобретения придётся.
- Я думал, у меня чирьи, а вы наверно то, что под рукою, карбункулом назвали.
- Нет, карбункул у тебя в паху образовался. Карбункул потому, что у него не одна вершина, а несколько. Но мне кажется, что в нём процесс уже завершается. Три вершины уже светлыми становятся. Ихтиоловую мазь в аптеке возьмёшь и специальный пластырь клейкий попроси. Чтобы мазь на бинту прикреплять. Сейчас тебе медсестра такую процедуру проделает, а в общежитии самому придётся справляться. Зато ходить легче станет.
Потом целых десять дней я ходил после занятий в медпункт на переливание крови. Зато чирьи мои вылечились и больше не мучили.
Во время моих страданий с чирьями из дому пришла телеграмма о том, что умер дедушка, и что приезжать на похороны не нужно, потому что его похоронили на следующий день, как только приехала вызванная телеграммой крёстная. Он с каждым годом болел всё сильнее и сильнее. А в позапрошлом году у него обнаружили ещё и сахарный диабет. Когда ему становилось особенно плохо, нужно было делать уколы специальным лекарством под названием инсулин, но он не соглашался ходить ни на какие уколы. Хотя родители и родственники говорили, что дедушка может долго не протянуть – его смерть для меня оказалась неожиданной и вызвала много переживаний.
Несмотря на то, что он часто меня ругал и стыдил, что не стремлюсь перенимать его опыт в умении заниматься важными мужскими делами. Несмотря на его строгое отношение к маме и бабушке, которых я любил, и которые меня обычно баловали и защищали – он для меня был очень уважаемым и авторитетным человеком. И мне постоянно казалось, что дедушка знает и понимает очень многое и очень важное, но мы все в повседневной суете не вникаем в его поучения и забываем о его требованиях. А теперь с его уходом, казалось, прерывалась, пропадала связь с чем-то таким, которое крайне важно для нашей дальнейшей жизни, но о котором теперь будет некому напоминать.
После отбоя, когда уже все уснут, я размышлял о том, что теперь единственным мужчиной в нашей семье остаюсь я. Что теперь на мне должна лежать вся забота о нашем благополучии. Что на меня ложится обязанность защиты нашей семьи в трудных ситуациях. Не представлял, чем, находясь далеко, могу помогать нашим, но чувство ответственности росло. Твёрдо решил, что во время поездок домой буду стараться находить побольше таких дел, которые женщинам выполнять сложно.
К техникумовской жизни стали привыкать. Дежурить по комнате, конечно, не нравилось никому. Мало того, что Толик установил правило полы вечером мыть, так дежурный и воду приносить, и со стола убирать должен целый день. Но больше всего времени дежурный тратил на отопление. Как только вернулись из колхоза, всем старостам комнат выдали топоры.
Ездовой с утра завозил дрова и угль. На площадке перед главным входом по кругу он располагал кучки угля, а на каждую сверху укладывал в зависимости от величины или одну, или две чурки дров. Или потому, что кучки располагались прямо под окном комендантши, или потому, что все были честными, но никогда и никто не воровал уголь из другой кучки. Хотя в общежитии жили старшекурсники, но и они в деле отопления никогда не обижали первокурсников.
Дежурный колол чурку на тоненькие дрова, забирал в тазик положенную порцию угля, разжигал печку и подсыпал уголь по мере его прогорания. Печную трубу договорились ночью не закрывать, даже если уголь перегорит весь и полностью, чтобы не угореть. Разжигать печку у одних получалось лучше, у других хуже, а у Костика совсем не получалось. Пацаны орали на него, и даже настучать ему хотели, но я всегда заступался и помогал ему. Потом он и сам научился, и к своему дежурству даже щепок или веточек сухих запасал, чтобы дрова быстрее загорались.
Утром подниматься и выскакивать в холодный коридор в шароварах и майках на зарядку не хотелось, а с вечера долго не могли заснуть. Особенно, когда «армянское радио» насмешит. Под большим секретом, но который был известен во всех комнатах, знали то, что старшекурсники в четырнадцатой комнате устраивали радиопередачи. Они доской закрыли то место, по которому радио заводится в общежитие, и устроили там хитрый переключатель, которым всё общежитие можно было отключить от радиосети. И вечером, когда в одиннадцать объявляется отбой, они его отключали и включали свой микрофон, который им помог наладить Стасик.
Стасик работал киномехаником и увлекался радио. Дома у него над всем двором была растянута антенна, и он по своему самодельному радио даже с кораблями переговаривался и с другими любителями.«Армянское радио» вели двое. Один разговаривал нормально, а другой вроде как армянин, плохо знающий, как говорят на русском. Начинались передачи всегда одинаково. Говоривший армянским голосом объявлял:
- Внимание, внимание, внимание! Говорит Иерэван! Точное армянское время почти что двенадцать. Передаём последние армянские известия!
Потом тот, который нормальным языком разговаривает, рассказывал, что смешного или интересного произошло в техникуме в последнее время. Высмеивали в основном парней и девок с первого курса. После этого начиналось самое интересное. Который армянином, объявлял:
- А сейчас, дарагий друзья, наш радио начинает ответы на вопросы наших дарагих и не слишкам дарагих и даже дешёвых радиослушателей.
И тут же озвучивал первый вопрос:
- Один дэвушек, учащийся на факултэт биология в большом городе Москва, спрашивает, что получится, если скрестить ежа и ужа?
Тут же нормальный голос пояснял:
- Армянское радио подумало и решило, из этого ничего хорошего не получиться, но если их детям не давать расти в толщину, то можно получить несколько метров хорошей колючей проволоки.
- Адын совсем старенький бабка паникёрша написала нам вопрос о том, будет ли опять война?
- Армянское радио в ответ на беспокойство старухи авторитетно заявляет, что никакой войны не будет. Но будет такая упорная борьба за мир, что камня на камне не останется.
- Паступыл и ещё адын вапрос про атомный война. Актывистка гражданской обороны колхоза «Сорок лет без урожая» спрасил, почему не выпускают инструкций а том, куда людям ходить в туалет после атомный взрыв? Патаму что все здания и сооружения ат взрыв будут разрушены!
- По этому вопросу аналитики армянского радио в результате напряжённой дискуссии пришли к твёрдому убеждению, что после атомного взрыва в первую очередь следует заняться поисками своей собственной задницы, а потом уже искать туалет.
- Очень молодой и неопытный невест интэрэсуется, может ли женщин забеременить на расстоянии?
- Отвечаем. Может вполне, если приспособление её жениха окажется большим этого расстояния.
- Адын очень любопытний малчик спрашивает, почему старые непорочные девы носят длинные чёрные юбки?
- Главный фотограф нашего радио утверждает, что они боятся засветить свою плёнку.
- Заведующий детских яслей для несмышлёношей захотел знать, что является самым ценным в женском молоке.
- Весь мужской состав многочисленного коллектива армянского радио категорически утверждает, что самым ценным в нём является тара.
- Адын очень строгий в сваей семье мужчин хочет узнать, чем отличается муж от строгого начальника?
- Отвечаем. Любой начальник знает своего заместителя. А мужья своих заместителей не знают
Мы ещё не закончим смеяться над ответами «армянского радио», как из громкоговорителя, чтобы ещё больше разогреть интерес к затее, объявляют задание на следующую неделю разгадать хитрую загадку:
- А нашим слушателям из шестого общежития в Воронежской области честно обещаем передачу по их заявкам, но только, если они отгадают за неделю такую вот загадку. Зелёное, солёное, висит в углу и пищит. Письма, посылки и денежные переводы с ответами на эту загадку просим передавать через коменданта тётю Машу.
На следующей неделе выяснялось, что ответы не поступили, и радио по устоявшейся традиции давало свои пояснения и комментарии.
Говоривший на русском начинал:
- Живущие в общежитии единогласно признали, что не смогли догадаться, что такое хитрое повесили в угол. Староста третьей комнаты подумал, что в угол повесили клетку с зелёным попугаем, но я ему ответил, что попугаев не солят. Поскольку слушатели требуют официального ответа на обнародованную загадку, слово для оглашения предоставляется нашему постоянному ведущему.
Который с армянским разговором, пояснял:
- Атвэт прастой – это селёдка!
- Солёная понятно, а почему зелёная?
- Патаму что покрасили в зелёный.
- Ну, а в углу зачем?
- Павесили туда.
- Ладно, могли и повесить, а почему она ещё и пищит?
- А это дарагой, что бы никто в общежитии не придумал ответ.
Но чаще вопросы и смешные ответы на них выдавались сразу же. Один начинал:
- Из братской таджикской республики поступило возмущённое обращение от их национального радио. Они заявили, что несправедливо из всего Советского Союза вопросы направлять только в армянское радио. И заявили, что тоже хотят отвечать на вопросы. Наше радио задало им очень простой вопрос. Что можно пошить из семи женских бюстгальтеров? Таджикское радио думало три месяца, признало своё поражение и потребовало предоставить им отгадку. Нашему радио пришлось пояснить братским таджикам, что из этих бюстгальтеров можно пошить четырнадцать тюбетеек на их бестолковые головы.
Если уроки задавали нетрудные, то все или те, которых недавно вызывали к доске, ходили в кино. Нам было хорошо, потому что билеты для нас были пока по пять копеек. В нашей группе только двое покупали уже по двадцать – Даншин и Полесская. Перед кино в фойе можно было сыграть в биллиард. Для этого нужно было застучать за теми, кто уже был в очереди. Но на нас обычно ругались старшекурсники, если кто дождётся своей очереди. Потому что мы ещё не умели играть, а пробовали. Часто мазали, и приходилось из-за этого даже забитые шары назад выставлять. Но прогонять не прогоняли, если кто дождался своей очереди, то играл свою партию до конца, хотя, конечно, обязательно проигрывал. А местный парень Сергиенко играл так, что никогда не проигрывал. Если он приходил играть, то партнёры его каждую игру менялись, даже хорошо играющие парни из старших курсов не могли его победить и вынуждены уступать место следующему, застучавшему очередь.
По поводу походов в кино стали складываться новые правила. Вначале как-то так само собою вышло, что в коммуну мы объединили еду. После возвращения из колхоза у Кольки и у Федьки остались не использованными большие запасы картошки, а у Толика и у Алёшки сала много осталось несъеденного. Картошку жарили на сале и ели всей комнатой. Костик вначале стеснялся, а я ему объяснял:
- Садись с нами, не стесняйся. Нам даже выгодно, если с нами будешь кушать. У пацанов картошка скоро закончится, а ты рядом живёшь. Припрёшь в воскресенье, и мы опять заживём, как короли.
- Картошки у нас дома полный погреб. Было бы на чём, мог бы хоть мешок, хоть два привезти.
- Понятно. Поэтому садись и ешь храбро наравне со всеми.
Припасённое мною масло намазывали на хлеб, когда собирались пить чай. Хлеб мы теперь в столовой не воровали, а по очереди покупали в магазине, потому, что оказались все при деньгах. Несмотря на такое подспорье или из-за скудных порций в столовой, или потому, что я спортом постоянно занимался, есть хотелось каждый день и почти каждый час. У нас даже было мнение, что анекдот о том, что студент наелся, действительно самый смешной и самый справедливый.
Перед Новым годом из дому написали, что в селе разоблачили тех, которые людей запугивали. Что почти все из них были школьники. И что старшей у них была наша Нелька. Что тех, которые уже школу закончили, и Нельку даже в милиции держали три дня. Но потом всех отпустили.
К сожалению, наша классная руководительница доработала в техникуме только до конца года. Но мы даже за короткое время к ней привыкли, полюбили и очень жалели об её уходе. Весной перед восьмым марта Валя Насонова, которая к этому времени стала у нас старостой вместо Витьки, предложила поздравить её с праздником телеграммой. Идея эта понравилась настолько, что мы решили всей группой идти в институт Докучаева на почту. Зоя Мищенко предложила, чтобы мы собрали денег на телеграмму, составили текст, и она после уроков пойдёт домой и подаст телеграмму. Но мы решили, что если пойдём в институт всей группой, то этим выразим классной ещё большую свою признательность.
После занятий те, которые были в ботинках и туфлях, сбегали в общежития и надели сапоги, потому что по дорогам была грязь непроходимая. Пока ждали переобувающихся, уговорили Насонову, чтобы она не шла с нами, хоть и была инициатором. Потому что ей потом нужно было домой идти в обратную сторону. На почту пришли огромной толпой и еле поместились в тесном помещении. Текст придумывали всю дорогу, пока шли. Написали, что помним её и любим, что вспоминаем часто, что всей группой специально пришли в институт на почту, чтобы её поздравить. Когда телеграфистка посчитала нам стоимость, оказалось, что у нас не хватает денег. Мы сначала сократили точки и запятые. Но денег опять не хватало. Потом стали сокращать текст, но так, чтобы Екатерина Евдокимовна почувствовала, как мы её любим. В результате телеграмма получилась намного короче, но всё равно очень тёплой.
В новом году 10 января наша группа впервые заступила на дежурство по учхозу. К этому времени нам назначили нового классного руководителя - преподавателя геодезии Васильева Владислава Николаевича. Он был местным жителем. Его пожилая мать Соломахина Любовь Александровна занимала одну из квартир в доме на четырёх хозяев за вторым общежитием, а он жил в отдельной квартире у зерносклада, с женой и трёхлетним сыном. Сына звали Игорь. Такое имя нам всем показалось необычным и даже иностранным. И мы об этом сразу же заявили Владиславу Николаевичу, когда он пришёл знакомиться с нашей группы и привёл с собою этого мальчика. Но он объяснил, что это древнее русское имя, и что мы вскоре по истории или по литературе будем проходить «Слово о полку Игореве» и тогда убедимся, что это очень старинное имя. Мы это даже вечером после отбоя обсуждали. Даже договорились, что когда вырастем и поженимся, то своих первых сыновей обязательно Игорями назовём.
Мне захотелось выделиться перед новым классным руководителем, поэтому высказал ему своё видение техникумовских порядков:
- Владислав Николаевич, а это ведь неправильно, что нас на целых три недели отрывают от учёбы. Нам же положено всяческие предметы учить, а мы будем, как в колхозе, на фермах и на складах работать.
- Так ты не забывай, что в техникум сельскохозяйственный поступил. Вот во время дежурства посменно познакомитесь со всеми видами сельскохозяйственной деятельности.
- Вот именно, со всеми. Мы же на агрономов поступали, а всех по фермам закрепили, только двоих оставили на сортировку зерна.
- Поступали-то вы учиться на агрономов, а кем работать придётся -неизвестно. В основном ведь наших выпускников на должности бригадиров назначают. А в бригадах и животноводство, и полеводство, и садоводство может быть. Скажу вам больше. Если окажетесь грамотными специалистами и заслужите авторитет в селе, то не исключено, что со временем и председателями колхозов некоторых выберут.
В разговор вмешался Сашка Раковский:
- Мы пока до председателей дослужимся, успеем и позабывать, что учили здесь.
Но классный возразил:
- Именно то, что научитесь своими руками делать – не забудете. Хотя, теоретические материалы могут и забываться со временем. Так мы же здесь учим ещё и книгами пользоваться. А справочная и учебная литература с каждым годом всё полнее и современнее издаётся.
Я опять решил предложить своё «умное» заключение:
- Если всё это только для обучения, так оставили бы по одной корове, по одной свинье, по одной овце и по одной лошади. Мы бы за ними в один день по очереди натренировались ухаживать, и опять на занятия. А то коров вон целое стадо, сразу четверых в доярки определили, и двоих в скотники. И в свинарник троих, а к овцам троих днём, и двоих ещё ночью дежурить, ягнят после окота спасть.
- Я бы на вашем месте только радовался наличию такого обширного учебного хозяйства. Благодаря тому, что заметную часть затрат на питание покрывается за счёт собственных продуктов, техникуму удаётся и спортивную базу расширять, и наглядные пособия приобретать, такие, которые даже не каждый институт себе может позволить. И всё благодаря необычной фамилии нашего директора.
Мы загалдели;
- А при чём здесь фамилия?
- Фамилии и посмешней бывают.
- Интересно.
- Расскажите про директора.
- О, это длинная история. Я тогда студентом был. Мне мать её рассказала. Боюсь, напутать чего-нибудь.
- Всё равно рассказывайте!
- Если что и напутаете, так Вас же некому поправить.
- Ну, пожалуйста!
- Тогда слушайте, - начал Вячеслав Николаевич, усаживаясь поудобнее. – В войну техникуму досталось основательно. Хоть немцы сюда и не дошли, но зона была прифронтовой, а здесь полно помещений больших и отапливаемых. Поэтому здесь и два госпиталя эвакуационных организовали. Прямо из боёв сюда раненых доставляли. И вышедшие из боёв войска размещали для переформирования и доукомплектования. А ещё разместили огромное количество скота, эвакуированного из Павловского и из других районов, занятых немцами. И тех местных, кого не мобилизовали в армию и на трудовой фронт, обязали добывать корма и ухаживать за этим скотом. Немцы с самолётов разведали, что здесь такое скопление всего, и при хорошей погоде начали постоянно бомбить и загоны с животными, и постройки. А когда немцев прогнали, вышло решение о восстановлении техникума и наборе учащихся. Директор посмотрел на всё это хозяйство и от безысходности отправил в министерство такую телеграмму: « Учебный корпус повреждён, общежития разрушены, отапливать их нечем, наглядных пособий нет, питание организовать не предоставляется возможным. Красота». В министерстве подумали, что телеграмму написал провокатор или решивший поиздеваться над решением о наборе учащихся. Министр дал команду вызвать директора в Москву и решить вопрос о его дальнейшей судьбе согласно законам военного времени. Ну, а когда директор явился, и Министр узнал, что это такая фамилия у директора, то подробно расспросил о сложившемся положении. И сразу же добился передачи части земель института Докучаева техникуму для сельскохозяйственного использования в учебном хозяйстве, а оставшийся от эвакуации скот тоже потребовал передать в учхоз, да ещё и стекло и другие строительные материалы помог занарядить для ремонта учебного корпуса и общежитий. С той поры в министерстве уже руководство сменилось, а техникуму каждый год по два вагона угля к началу отопительного сезона выделяют. Поэтому и вы в общежитиях сейчас не мёрзнете, тоже благодаря его фамилии.
Первые пять дней дежурства мне и Толику Тимофееву выпало быть скотниками на МТФ. Мы и доярки должны являться утром к пяти часам. Наше общежитие было ближе к ферме, и мы пришли даже немного раньше. Зоотехник нас похвалил и торопил, пока не пришли девчонки, назначенные доярками, счищать навоз с полов в специальный дощаный лоток с транспортёром. Когда все собрались, он позвал нас в молокоприёмную и заявил:
- Сельхозмашины вы начнёте изучать только со второго курса, но я вам по-свойски сейчас на месте покажу устройство автоматического доильного аппарата. Сейчас разберём один из них, расскажу, какие детали девочкам придётся тщательно мыть в тёплой воде после каждой дойки, как собирать, как пульсацию настраивать. А на пятый день вы уже сами и с завязанными глазами будете за минуту разбирать и собирать аппараты, как солдаты карабины свои в армии.
В этом коровники действительно было чему поучиться. У нас в селе механизацией называли рельс подвесной и вагонетку. А здесь электричество вращало специальную штуку, которая высасывала воздух из труб, подвешенных вдоль прохода, создавая в них вакуум для правильной работы автоматических доильных аппаратов. Вдоль кормушек проложен водопровод, и между каждой парой коров были установлены чугунные поильные ковши с решётчатым рычагом внутри. Когда надавливаешь на этот рычаг, открывается клапан, и вода из водопровода наливается в ковш. Но ни дояркам, ни скотникам не требовалось ходить и нажимать рычаги. Коровы видели на дне ковша воду, опускали туда свои моды, чтобы напиться – рычаг опускался, и вода добавлялась самостоятельно.
А навоз и часть подстилки, которую мы сгребли в лоток, тоже убирался электричеством. Зоотехник пояснял, что вначале нужно нажать на чёрную кнопку под номером один. Сразу же электромотор начинает вращать наклонный транспортер, установленный из коровника, наружу над тракторной телегой для сбора навоза. Потом нажимать на чёрную кнопку под номером два. Другой электромотор приводил в движение транспортёр, проложенный по тому жёлобу, в который мы сгребли навоз. Когда транспортёр очистит весь навоз, останавливать вначале необходимо тот транспортёр, который в лотке, а потом уже наклонный. Останавливать следовало красными кнопками.
Корма коровам доставлял другой транспортёр – ленточный. Только перед дойкой зоотехник заставил девчонок вёдрами носить дроблёное зерно и рассыпать тонким слоем по этому транспортёру. Мы спросили, почему он мучит доярок, если можно включить этот транспортёр и понемногу сыпать на него размол. Но зоотехник со смехом пояснил:
- Этого нельзя допускать ни в коем случае. Если раздавать транспортёром сразу же, допустим нарушение главного социалистического принципа справедливости.
- При чём здесь справедливость и ленточный транспортёр, - хмыкнул Толик.
- Очень даже при чём! Концентратов ведь коровам выдаётся совсем немного. Только соломы вволю. Так те коровы, которые привязаны вначале движения ленты, пока корма достигнут самых дальних, успеют столько сожрать концентратов, сколько захотят. Следующим достанутся крохи, а дальним даже и запаха зерна не достанется. Если такие механизмы установлены на фермах, где работают постоянные доярки, а не как у нас -учащиеся посменно, так доярки даже регулируют процесс подкормки. Они, раздавая вручную, специально той корове, которая больше молока даёт, и зерна больше задают.
Я запоминал всё хорошенько не только, чтобы потом на занятиях проще было отвечать на вопросы по механизации животноводства, а для того, чтобы рассказать всё в селе, когда поеду на каникулы. Думал, что дедушка, если был бы жив, даже и не поверил бы в такие чудеса. На дежурстве мне нравилось ещё и то, что все специалисты учхоза, даже все рабочие штатные были настроены на обучение и объяснение. Все, с кем приходилось сталкиваться нам на дежурстве, не только указывали, что необходимо делать, но показывали, как это делается, и очень подробно объясняли, почему следует так делать, а не по-другому.
Конюх дядя Коля, когда нас троих послали запрячь лошадей в трое саней и возить сено с поля к коровнику, вначале подробно объяснял, почему узел на супони после затяжки клещей хомута и общий узел подпузника и черезседельника следует завязывать именно таким узлом с длинным язычком:
- Вот представьте себе, что зимой ехали по тонкому льду через речку, и лёд не выдержал тяжести, или везли солому в телеге, и она загорелась. В любом из этих случаев, если мгновенно не распрячь лошадь, погибнет и груз. И времени распутывать узлы у вас не останется. Для этого наши предки придумали такие узлы и установили такие правила запряжки. Подбежав к лошади слева, левой рукой дергаешь за язычок узла на супони, а правой за язычок на черезседельнике с подпузником. И всё! И лошадь уже распряжена и может свободно избавиться от угрожающего ей несчастья. Понятно?
Мы дружно закивали головами. Но наш наставник не останавливался:
- «Звёздочку» я выпряг на ваших глазах и повесил всю сбрую по местам. А сейчас вы по очереди продемонстрируете, как запомнили правила. С кого начнём?
Я подтолкнул вперёд Сашку:
- Пусть он попробует, у вас здесь лошадей по одной запрягают, а у нас дома парами и без дуги.
А Сашка несмело поинтересовался:
- А лошадь мне какую брать, ту, которую Вы сейчас запрягали?
- Можешь и эту, она смирная. А вообще вот в этом ряду все лошади рабочие. Можете на выбор каждый себе потом понравившуюся забирать.
Сашка осторожно прошёл к голове лошади, стараясь не прикоснутся ни к её корпусу, ни к корпусу соседней, отстегнул застёжку цепи от недоуздка и, крепко захватив его рукой, вывел лошадь из стойла. У ворот конюшни дядя Коля остановил его и лошадь:
- А ну-ка, тормозни маленько, - и, повернувшись к нам спросил, - Усекли, какую он оплошность допустил?
Я сразу же догадался:
- Нужно было вначале уздечку надеть и взнуздать лошадь, даже не отстёгивая недоуздка.
- Молодец, правильно. Иди и ты себе выбирай коня и сбрую подбирай на него сам. И ты тоже, - добавил он, обращаясь к Тимофееву.
Я выбрал вороного, с блестящей шерстью коня, взнуздал его и вывел из конюшни. Толик и Сашка привязали своих коней к саням и пошли к стеллажу выбирать сбрую. Я сделал то же самое и тоже побежал за сбруей. У стеллажа сразу же прикинул, какой размер шеи у моего коня, и выбрал хомут второго размера, взял седёлку, ремни к ней, вожжи и дугу. Только не обратил внимания, что дуги тоже оказались разных размеров.
А в это время у моих товарищей начались мучения с хомутами. Они даже не знали, что хомуты лошадям надевать через морду нужно, перевернув их вверх клещами, и потом только, протолкнув за уши, следовало переворачивать его вниз клещами. Что я быстро и сделал со своим конём.
Дядя Коля меня похвалил:
- Вот видите, ваш товарищ внимательней наблюдал, как я запрягал Звёздочку, и запомнил порядок надевания хомута.
- Не, просто я дома не раз запрягал лошадей, только у нас хомуты с посторонками, а здесь гужи. А в остальном хомут он и есть хомут. Даже размеры по номерам такие же.
- Во, видите, и на номера хомутов вы не обратили внимания. Оба взяли хомуты слишком больших размеров. С такими хомутами за день плечи у лошадей сотрёте до крови. Идите меньшие выбирайте.
Пока ребята подбирали хомуты правильных размеров, я закрепил на спине коня седёлку и крепко пристегнул её крепёжным ремнём. Завёл коня в оглобли, закрепил на правой оба ремня общей петлёй. Потом тот, который посчитал черезседельником, продел в ушко седёлки и перекинул на левую сторону. Обмотал ремень вокруг левой оглобли, начал его подтягивать задирая оглобли вверх и, засомневавшись в правильности своих действий, спросил:
- Дядя Коля, а до какой высоты следует поднимать оглобли.
- Важный вопрос, - отметил он и продолжил, - обратите внимание все. Черезседельником поднимают оглобли на такую высоту, чтобы хомут был всего на один-два пальца выше холки. Нельзя, чтобы он и на холке лежал, и высоко задирать не следует, а то лошади дышать трудно будет на ходу.
Когда я завязал правильным узлом седёлочные ремни и стал натягивать гужи на концы дуги , он опять подошёл ко мне и отметил:
- А тебя, видно, перехвалил вначале. Дугу ты неправильно подобрал. Конь у тебя не такой толстый, как ты ему дугу притащил.
- Разве дуги тоже разные? А что случится, если дуга оказалась шире этого коня?
- Случиться ничего не должно. Может, даже ему лучше будет работать, если оглобли шире окажутся. Только тебе повозиться придётся, удлинняя гужи. Хомуты в основном рассчитаны на дуги малые и средние. А ты поставил большую. У тебя из-за этого силы не хватит клещи хомута полностью стянуть супонью. Даже если стянешь, то на них такая нагрузка будет, что или хомут порвётся в работе, или даже клеща сломается. Зато, конечно, такая упряжь будет прочной и как струна звенеть!
Пришлось мне идти и брать дугу меньшего размера.
Когда каждый из нас справился с заданием, дядя Коля, постучав топориком по верхушкам дуг, показав на меня и Толика, сказал:
- У вас двоих дуги слабовато закреплены. При большом грузе могут соскользнуть с оглоблей. Расстёгивайте хомуты и немножко укоротите гужи.
Так я всего за одно коротенькое занятие познакомился со всеми особенностями и хитростями упряжи лошадей в оглобли и с использованием дуги.
Мы как-то быстро уверовали в свою взрослость, столкнувшись со свободой от контроля: родительского, учительского и односельчан. В техникуме, конечно, соблюдались многие правила и требования в учёбе, в общежитии, во время дежурств в учхозе, во время тренировок в спортивных секциях и в клубе. Но нас никто не контролировал в сквернословии. Эта неожиданная свобода позволила нам преуспеть в выражении своих мыслей, чувств и пожеланий матерными словами. Вскоре в нашей повседневной речи стали редко встречаться предложения без матерных слов. Матерились, порой, даже не слишком усвоив значение некоторых из них.
Как-то Колька забежал в комнату возбуждённый и испуганный.
- Что стряслось? – спросил у него Толик.
- Пошёл у наших спросить про задание по животноводству, так Чернышов чуть моду не набил!
- За что? – удивился я.
- Да он насмехаться начал, а я сказал, что он пидор.
- И что тут такого?
- Ага, он с кровати спрыгнул, схватил своей лапой меня за морду, сдавил щёки со свей дури и заорал:
- А ты пидорасил меня? Вообще хоть соображаешь, в чём обвиняешь?
- Я отвечаю, что просто ругнулся, а он чуть мне в рожу кулачищем своим не заехал. Потом пинком под зад вытолкнул из комнаты и даже задание не дал узнать.
Постепенно мы узнали значение и роль почти всех матерных слов. Но материться от этого, когда рядом не было преподавателей или просто взрослых, меньше не стали. И ничуть даже не переживали за такую свою новую особенность. Первый раз мне пришлось пожалеть об этом дома. На летних каникулах как-то утором мама затеяла со мною неприятный разговор:
- Женя, ты знаешь, что во сне порою разговариваешь?
- Да, пацаны говорили, вроде иногда даже подолгу могу разговаривать. Так в соседней группе Сашка- тот часами сонный говорит. У них в комнате приспособились, если он заговорит сонный, они у него спрашивают, что по урокам задавали. Он потом чуть не всю ночь будет рассказывать, что выучил. Они уже уснут все, а он продолжает рассказывать, - со смехом пояснил я.
- Тут, Женя, выяснилось дело совсем не смешное. Оказалось, ты только один курс проучился в техникуме, а материться научился уже лучше любого сапожника.
Краска стыда залила моё лицо, и я не знал, что ответить. Пробовал объяснить, что в общежитии все ругаются матом и даже, что я вроде бы не ругаюсь, и что это я во сне просто повторял то, что постоянно слышу там, где мы живём. Но мама была непреклонна:
- Даже если поверить, что ты не называешь матерных слов на деле, а только во сне такое говорил, представь, что подумает бабушка, если услышит от тебя такое? Что подумают твои родные про тебя и про твою учёбу? Дедушка, еще когда ты дома был, постоянно упрекал, что не обучаешься его мастерству ни в столярном деле, ни в бондарном, ни в сапожном. Зато ты вон чему быстро научился.
- Не, мам, сапожничаю я лучше всех в группе. Всем и валенки зимой подшивал, и заплатки на сапоги ставил, если кто продырявит. Мне дедушка вон какой большой клубок дратвы просмолённой давали, когда ехал на учёбу. Так я его почти полностью за это время израсходовал.
- Ты не хитри, не об этом речь. Стыд-то какой теперь. Подумают, вот, оказывается, чему ты там обучался. Мы тут ему старались помочь, чем могли. А он отблагодарил.
Разговор получился очень тяжёлым, и я после него подумал, что нужно как-то учиться меньше слов матерных применять, даже там, где нет взрослых. Но в тот же вечер, в клубе, когда наши старались выделиться перед земляками и изощрённо матерились, рассказывая о жизни техникумовской, я тоже старался не отставать от товарищей. И тоже ловко вставлял в свою речь матерные словечки, чтобы показать, какой я уже взрослый.
Помог мне перебороть эту привычку, а потом и ребят склонить к такому, наш физрук Пётр Иванович Колесников. Даже на тренировках он, если вдруг слышал от кого случайно вырвавшееся матерное слово – сразу же начинал воспитательную беседу:
- Послушай, а ты не задумывался, что своё разочарование цензурными словами мог выразить гораздо более доходчиво или вернее сказать более достоверно?
- Так, Пётр Иванович, больно же коленке, наверно, даже кожу свёз.
- И объясни теперь нам не понятливым, причём здесь твоё неудачное приземление и обращение к женщине недостойного поведения?
- Так ведь всегда, когда больно, что-нибудь похожее само собою выскакивает. Говорят, даже негры в Америке матерятся на чистом русском языке, если им кувалда на ногу падает.
- По поводу русского языка ответственно вам заявляю, что он настолько богатый и выразительный, что очень доходчиво помогает выразить любое ощущение, любое состояние. А вы, будущие сельские интеллигенты, опускаетесь до примитивного мата. Пора уже взрослеть.
Вообще так получилось, что Пётр Иванович в техникуме заменил мне в деле повышения культурного уровня и маму, и Людмилу Ивановну. Спортом я занимался усиленно, участвовал во многих секциях и частенько, благодаря неплохим результатам, ездил на соревнования. Уже в поезде, чтобы мы не скучали, он начинал с нами всяческие воспитательные беседы. И про мат тоже часто говорил, о том, что вообще кричать на других, даже громко разговаривать – это, оказывается, было признаком дурного тона, невоспитанности. Приводил пример, как сказанное тихо или даже шёпотом слово или предложение мгновенно меняло ситуацию. Что громко кричащий на других, хоть он прав, хоть не прав, у сторонних наблюдателей вызывает чувства осуждения. Может раздражать других даже до злобы. А отвечающий тихо, уверенно и аргументировано, даже если он неправ, сразу же располагает к себе присутствующих и находит у них поддержку.
Под впечатлением этих бесед, я даже затеял всеобщий разговор в комнате в отношении мата. У нас часто после отбоя шли тихие, интересные разговоры. Порой говорили допоздна и никак не могли остановиться. В основном обсуждали новости, увиденные в киножурналах или услышанные по радио. Анекдот просто кто расскажет смешной, и вокруг этого получались длинные разговоры. Федька вспомнил:
- А слышали новый анекдот про Никулина, Вицина и Моргунова?
- Не.
- Смешной хоть?
- Пусть рассказывает, а там посмотрим - смешной или нет.
Федька уселся на кровати и интригующим голосом начал:
- Обратились они, значит, прямо в ЦК, мол, мы тоже можем проявить героизм и выдержку, как эта наша четвёрка, которых по океану на барже носило без еды, пока их американцы не выловили.
- Как те солдаты, которых в прошлом году наградили?
- Ну да, говорят, мы как Зиганшин и Поплавский с остальными тоже сорок девять дней можем без пищи продержаться в океане. Только, говорит, и нам для пропитания, как и им, выдайте: сапоги, гармошку и кожаный ремень брючной. В ЦК и согласились ещё раз проверить, действительно ли у всех советских людей такая стойкость и выдержка, что они без пищи смогут выдержать такое время и даже не поругаться ни разу. Выдали им всё, что запросили, только баржу не стали предоставлять, а просто вывезли в середину океана, на остров совершенно голый, и пообещали вернуться за ними тоже через сорок девять дней. Когда приехали забирать - смотрят, а они даже не похудели совсем. Никулин сидит на гармошке играет, а Вицин подпоясался ремнём, сапоги начистил и в зубах ковыряется спичкой. Спрашивают у них: «А Могрунов же где?». Никулин бросил играть, сплюнул на песок и заявил: «Так его на второй же день волной смыло!». Когда смех стих, Колька задумчиво произнёс:
- Пацаны, а ведь и правда, у нас у русских есть какая-то особенность. Ведь сколько после писали, как в других местах люди не в такую передрягу попадали, как наши солдаты, и то не выдерживали, бились за еду и даже убивали слабого, чтобы сожрать его. Или как у Федьки в анекдоте - самого жирного.
- Так там же не все русские. Один татарин, кажется, - напомнил Костик.
- Так я сказал русские в смысле, что советские. В войну вон, говорят, даже киргизов узкоглазых немцы русскими называли.
- Да, стойкие пацаны оказались.
- Не намного нас старше, а вон что сумели пережить.
- И даже когда американцы их обнаружили, хоть от голода уже сознание теряли, а не хотели пускать тех на баржу. Не хотели, чтобы их в нарушении присяги обвинили.
- Так они ж так и не позволили американцам на баржу высадится. Их ведь американцы с баржи вертолётом на верёвке специальной поднимали и на свой корабль перевозили.
Дальше вспоминали другие примеры из кино, из рассказов фронтовиков и даже из сказок. Или фантазировали, мечтали и планировали, как после окончания учёбы нас направят в целинные совхозы. Что там нам сразу же выделят в качестве служебного транспорта мотоциклы. В кино Ивану Бровкину мотоцикл выделили, хотя он просто был демобилизованным из армии и стал бригадиром без сельскохозяйственного образования. А мы приедем туда специалистами, нам и подавно положен будет транспорт. Нам, небось, не «Минские» выдадут, а Иж-56. То обсуждали полёт Гагарина. Восторгались, что совсем недавно в наших колхозах землю на коровах пахали. А теперь тракторов выпускают столько, что в каждом колхозе их уже по несколько и гусеничных, и колёсных. И не как раньше, с железными колёсами, а с резиновыми - как у машин.
Однажды сразу же после отбоя я и завёл разговор про мат. Вначале рассказал, как дома мама услышала, что говорил во сне. Сказал, что хочу научиться вообще матерных слов не употреблять, ни при каких обстоятельствах. Вначале меня высмеял Колька:
- И будешь как гимназистка в старину, которая всего стесняется и стоит, отвернувшись к стенке, и пальчиком её ковыряет. Такой тихоня – полупарень, полудевочка-недотрогочка.
- Про гимназисток - это ты зря. Наслушались анекдотов про них. А моя родственница, Нелькина бабушка, была гимназисткой, так там такому всякому умному научилась, что мы здесь и за пять лет не выучим. Хоть она даже и не закончила гимназию.
Но Кольку поддержал и Федька:
- Если перестанем матом на мат отвечать, так про нас подумают, что мы ещё пионеры. По нам даже не видно будет, что уже на втором курсе учимся.
Но я не зря слушал беседы Петра Ивановича. Тут же с жаром и в лицах пересказал, как без мата и даже шёпотом, можно произвести большее впечатление, чем криками, руганью и матерщиной.
Первым меня поддержал Алёшка:
- А что, пацаны, ведь действительно Женька интересное предлагает. Сразу все заметят, что из нашей комнаты никто не матерится. И что не орём, а разговариваем тихо и культурно.
- Опозоримся только перед всеми, - усомнился Колька, - девки - и те засмеют. В нашей группе все девки материться умеют не хуже пацанов.
Алексей возразил:
- Неправ ты. Во всяком случае, девки первыми нас за такое зауважают. А если ещё и слова всякие вежливые им станем говорить, как нас в Артеке учили, так тем более.
- И одуванчик подаришь каждой, с кем будешь говорить вежливыми словами. Как в кино получится. Даже представить противно, - продолжал возмущаться Колька.
А я ухватился за мысль Алёшки:
- А что, ведь и правда, представьте, что все в техникуме заметят, как мы вести себя стали. Даже старшекурсники заметят. Думаю, сразу зауважают. Ведь, чтобы матом крыть, никакого ума не нужно. А вот следить за собою постоянно и выдерживать без мата, вежливо отвечать - это не каждый сможет!
Проговорили почти до рассвета. Зато решили прямо с утра начинать жить по-новому. Даже хотели придумать специальные штрафы, если кто не выдержит и заговорит грубо или матюгнётся. Но потом передумали, потому, что понимали, как сложно будет вначале придерживаться новых правил.
Зато другое полезное правило я не пытался привить остальным. В школе, обсуждая домашние дела, мы назвали своих близких словами: «мама», «тато», «тётя», «дядя», «дедушка», «бабушка». Поступив в техникум, сразу же с первого курса все почему-то решили, что такие слова являются слишком детскими, и, упоминая о близких, начали называть братьев и сестёр «братанами» и «сеструхами». Родителей «отцами», «батями», «матерями», «мамашами» и «маманами», или «предками». Старших вообще «дедами» называли, а те, у которых в семье не было дедушек и бабушек, называли своих родителей даже «стариками» и «старухами», хотя они и были по возрасту не старше наших. А вместо слова «родители» каждый обязательно говорил: «мои родаки». Вначале удивлялся, что Пётр Иванович, рассказывая о домашних делах, называл свою старушку-мать словом «мама». Мне это казалось даже каким-то диким и неправильным. Ведь он уже вполне взрослый мужчина. Даже женат, и у них с женой уже растёт свой ребёнок, а он продолжает говорить «мама».
Потом нам с пацанами как-то пришлось на вокзале расположиться на одном диване с мужчиной, побывавшим в тюрьме. Он нам показывал наколки на своих руках, рассказывал, что они обозначают и даже убеждал в том, что пребывание в тюрьме сообразительным может дать даже гораздо больше, чем наше обучение в техникуме. Утверждал, что там сидят порой такие умные и образованные люди, которые знают и умеют гораздо больше, чем наши преподаватели. Но высказывал обиду на судьбу за то, что лишённый свободы, он не смог помочь своим родителям в старости, и что они оба уже умерли, так и не увидев его в последние часы их жизни. Рассказывая об этом, он тоже каждый раз использовал слово «мама».
Ещё до разговоров с этим мужчиной я переобулся в чистые ботинки, уложив сапоги в рюкзак. Перед приходом поезда товарищи пошли мыть свои сапоги, чтобы тоже переобуться, а я остался сторожить вещи. Воспользовавшись наступившим молчанием, спросил у соседа:
- Вот Вы уже не молодой и, наверно, не слишком добродушный, а когда рассказывали про родителей, всё время говорили слово «мама»? Как маленький. Так ведь только дети говорят, а Вы взрослый и побывали в таких местах, где не сюсюкают один с другим..
- Ничего-то ты в жизни пока не понимаешь. Матерью можно назвать только какую-нибудь постороннюю женщину, поясняя, что она приходится кому-то матерью. А свою я даже не мыслю назвать другими словами. Если бы мог сейчас её застать, пришёл бы, стал перед ней на колени, обнял и шептал бы только: «мама, мамулечка, родненькая».
При этих словах у него слёзы на глаза навернулись, и мне тоже плакать захотелось. А мужик продолжал:
- Ведь роднее у человека и ближе нет никого, и быть не может. Запомни это. А мамой дети называют, потому что они ещё ничем не испорченные. А потом вырастаем, пробуем из себя изображать чего-то, влезаем во всякие дела и заботы свои и за ними забываем, что жизнью своею ей обязаны.
- Так взрослые все к родителям не как в детстве обращаются.
- Я тебе скажу, а ты запомни слова знающего урки – только плохие дети называют своих мам матерями. А те, у которых сохранилась совесть, которые понимают жизнь – всегда, до самой смерти называть, вспоминать и считать их мамами своими любимыми будут.
Этот разговор так запал мне в душу, что с того момента, наверно, на удивление товарищей и маминых коллег снова стал называть её мамой, а бабушку - бабушкой. И при обращении к ним, и просто в разговорах. И когда при этом замечал недоумённые взгляды окружающих, не стеснялся. Когда удивление друзей или знакомых от такого обращения было заметным, даже появлялось чувство гордости за свою человечность и благодарности случайному попутчику, «открывшему мне глаза».
Пётр Иванович обучал нас и тому, как красиво кушать. Когда возил на районные соревнования в Таловую или в институт Докучаева и водил обедать в столовую за техникумовские деньги или по талонам, которые выдавали на соревнованиях, не забывал об этом. Если на раздаче были не только ложки, а ещё и вилки и ножи, он заставлял брать для каждого ещё и их. Потом показывал, как аккуратно и красиво следует есть первое блюдо. Как пользоваться вилкой и ножом, кушая второе. Даже вилку поправлял в руке тому, у кого не получалось правильно её держать левой рукой. Совсем как учительница учит первоклассников ручку держать во время письма. Но мы не обижались и свято верили в то, что станем важными и авторитетными специалистами, часто будем посещать рестораны и сможем вести в ресторанах себя естественно и уверено.
Повлиял на моё дальнейшее поведение в учёбе и в жизни и его интересный рассказ об отношении к употреблению спиртного. В поездке разговор зашёл о выпивке и о том, что наши учащиеся нечасто выпивают. Что в клуб, выпивши, приходят в основном только посторонние из первого участка и из института.
Пётр Иванович вмешался в разговор:
- А ещё обратите внимание на то, что выпивают эти типы и неправильно, и не для того, для чего можно бы было выпить.
- Как это? - удивился Ступин.
- А так, что выпивают они только для того, чтобы запьянеть.
- А для чего ещё можно выпивать, если не для этого? - удивился Киселёв со старшего курса.
- Можно, наверно, найти несколько причин для выпивки, заслуживающих оправдания или одобрения. Например, провалившимся зимой под лёд или сильно замёрзшим на морозе не только дают выпить водки, но даже и тело ей растирают. Для аппетита тоже и детям малым, тем которые плохо кушают, наливают немножечко вина. Даже когда горе непереносимое человек хочет в выпивке утопить, понять его можно.
- Да, бывает что и по делу, конечно, пьют водку, но в основном ведь просто так, для веселья, - согласился Иван.
- Для чьего веселья? – подчёркнуто вопросительно уточнил Пётр Иванович.
- Для своего, конечно, - улыбнулся Иван.
- А вот с этим давайте разберёмся внимательней. Вспомните, даже когда пьяному действительно весело, и он лыбится не по делу – у него очень даже глупый вид получается. Походка опять же такая, от которой не он веселится, а над ним потешаются. К тому же тот, который выпивши, порой такие поступки совершает, за которые потом трезвому краснеть приходится и извиняться. Вот и подумайте, стоит ли выпивать для веселья других, которые будут смеяться над тобою, да потом ещё неприятности переживать за свои пьяные выходки?
Потом ещё подробно и по научному рассказывал о вредном действии алкоголя на здоровье людей. Особенно тем, у которых, как у нас, питание недостаточное и несбалансированное. Пояснил, почему высоких спортивных результатов нельзя достичь, если хотя бы изредка употреблять спиртное. А дальше опять разговор завёл о культуре и красоте. Оказалось, что и в выпивке есть возможность проявлять культуру, демонстрировать знание этикета и делать это очень даже красиво. Он пояснял что те, которые готовы выглядеть глупо и не заботящиеся о собственном здоровье и спортивных достижениях, выпивают то, что смогли достать или что им предложили.
Но оказалось, что каждому виду спиртного по правилам должна соответствовать определённая закуска. Что белое вино знающие порядок люди подают к рыбе, а к мясу красное. Что к водке, к коньяку, к рому или к ликёру положены свои закуски. Увлекшись, он пояснял:
- В интеллигентной компании, у людей культурных уже сам процесс употребления спиртного является искусством. Умеющий правильно это делать демонстрирует своё искусство, как признанный певец на сцене, или как виртуозный жонглёр на арене цирка. Он понимает, что к нему в процессе приковано внимание окружающих, и он с гордостью демонстрирует своё умение.
- А как он это искусство показывает, губы что ли в трубочку вытягивает? Или мизинец в сторону топорщит, как Вы нам рассказывали про дам, которые кофе пьют из маленьких чашечек? - недоумённо спросил я.
- Искусство пития – это особый вид искусства. И там, как и в спорте, существуют свои строгие правила. Допустим, вино не положено пить стаканами, глотая его, как воду пьёте с жажды. Пьют вино медленно, небольшими глотками, наслаждаясь его букетом.
- Чем наслаждаясь, вы сказали? Мне послышалось - букетом, - удивлённо спросил Ступин.
- Я и сказал букетом. Это так говорят о запахе вина. Каждое вино имеет свой неповторимый запах, состоящий из множества разных малозаметных ароматов. Поэтому этот аромат и принято называть букетом.
- Хорошо, если вино не крепкое, его можно пить и маленькими глотками. А если крепкое? Сразу же поперхнёшься, - сказал в раздумье Башарин.
- Да, - согласился с ним и Киселёв, - крепкое проще залпом выпить.
- Но это только если выпивать собрались, чтобы выглядеть блатным или грозным перед другими. Кем такие на самом деле выглядят, мы уже разобрали подробно.
- А культурные что, они и крепкое вино будут пить медленно? - удивился Славик.
- Дело в том, что понимающие толк в культуре застолья, и к самим напиткам спиртным относятся по-другому. Они в них видят не способ запьянеть, а божественный напиток, дарованный богом Бахусом. Настроив себя на тот лад, что им выпало счастье оценить качество такого напитка, они так изменяют своё восприятие, что не только крепкое вино не перехватывает у них дыхание. Но и водку они пьют хоть и маленькими очень стопочками, но тоже не спеша. А коньяк, так тот вообще принято пить только маленькими глоточками, смакуя и по возможности продляя такое удовольствие.
- Как его можно глотками маленькими, ведь у него же градусов написано, как у водки? - воскликнул я.
- А у рома вообще больше семидесяти бывает, он же почти как спирт,- добавил Киселёв.
- Ром знатоки перед употреблением разбавляют специальным напитком под названием пунш, - продолжил Пётр Иванович. – А те, которые употребление вина или крепких напитков считают искусством, для которых сам этот процесс обеспечивает наслаждение, они действительно настолько готовы получить это наслаждение и продемонстрировать своё искусство, что на самом деле не ощущают неприятного действия ни во рту, ни в дыхании. И это я вам не вру. На самом деле это так. Организм наш так устроен, что если мы заливаем в рот спиртное, чтобы запьянеть, то он всеми средствами сигналит, что это гадость, вредная ему. А если человек выпивает, чтобы насладиться напитком, чтобы продемонстрировать своё искусство его употребления, то и организм всячески помогает ему в этом. И для таких людей возможность запьянеть, в отличие от тех, других, кажется плохой и даже позорной. Поэтому они, хоть и умеют выпивать красиво, но никогда не допускают, чтобы запьянеть.
Наверно под впечатлением Петра Ивановича, я вскоре твёрдо решил, что постараюсь вообще не выпивать, потому что это вредно и для спорта, и для здоровья. И ещё, что научусь настраивать себя на удовольствие от выпиваемого, если придётся выпивать. Всем покажу, что не морщусь и не спешу запивать водку водою. И потом, убедив других, что не хуже их смогу выпить даже крепкое, от следующей порции отказаться, чтобы быть трезвым. Выпивали мы не часто, в основном перед выходом на танцы. Причём выпивали из-за какого-то спортивного интереса или даже из-за неправильного представления о том, что нам будет гораздо интереснее в клубе, когда явимся туда в подпитии.
Деньги на покупку вина не тратили. Чаще кто-нибудь к субботе припасал бутылку самогона из деревни. Пробовали даже одеколон, разведённый водой. Говорили, что будет приятно его пить. Но на деле он от воды превращался в жидкость молочного цвета и издавал такой удушающий запах, что глотать его было противно. Попробовав пару раз перед тем, как глотнуть водку, настроить себя так, как рассказывал физрук, я убедился, что глотать её можно совершенно свободно и легко.
В результате придумал план. К субботе Толик Тимофеев принёс полную бутылку синеватой жидкости, объявив, что это денатурат. И все пацаны со второго курса собрались в нашей комнате выпить перед танцами. Толик объяснил, что денатурат как спирт, но пить его следует не разбавляя водой, а только запивать ею после того, как выпьешь. Лизнув языком капельку этой жидкости, которая почему-то ещё и сильно отдавала керосином, я твёрдо заявил, что пить эту гадость не буду. Сразу же, как всегда в подобных случаях, все загалдели:
- Значит слабак!
- Запах ему не нравится. Хочешь, чтобы и пьяное было, и карамелькой пахло – так не бывает.
- У нас в деревне мужики денатурат считают лучше самогона любого и даже лучше водки.
- Как девка.
- Девки и то некоторые не только вина могут выпить, но и водку не боятся.
- А ты испугался.
Специально выждав, пока осуждающие выскажутся, я громко объявил:
- А теперь давайте договоримся, чтобы раз и навсегда отбить у вас охоту доказывать, что я баба в отношении выпивки, пойдём на спор. Завтра воскресенье, складывайтесь на бутылку настоящей крепкой магазинной водки, приносите её после обеда в общежитие, и я покажу вам фокус. При всех распечатаю бутылку, не разбавляя водку, налью стакан в тарелку, накрошу туда хлеба, ложкой выхлебаю всю эту тюрю и даже не поморщусь. Но после этого, чтобы ни один из вас и шёпотом никогда не предлагал мне выпить, если я не хочу.
Об этом нашем споре на следующий день узнали чуть ли не во всех комнатах. Денег на водку насобирали быстро, и Юрка Булутанов сбегал в магазин и принёс не четвертинку, а даже пол литровую. На представление пришли не только с нашего курса, но из других. Налив чуть неполный стакан водки, вылил его в тарелку, накрошил немного крупных кусочков хлеба, чтобы быстрее их съесть, и, вооружившись глубокой деревянной ложкой, которая служила у нас за поварёшку, начал вылавливать хлеб, черпая при этом побольше водки, и не спеша, не морщась, стал есть содержимое. Пацаны ошалели:
- Ну ты даёшь!
- Глянь, и правда не морщится, и слёзы не выступают!
- Проверьте, может он с Булутановым договорился, и тот воды заранее в бутылке намешал.
- Да говорили четвертинку купить, а он бутылку принёс.
- Пальцем лизните, горькая или нет.
Недоверчивые пробовали состав на вкус, окунув туда палец и заявляли:
- Вроде бы крепкая.
- И водкой прёт, по-настоящему.
А я, почувствовав, что могу дальше не выдержать, демонстрирую свою нечувствительность к крепости блюда, предложил:
- Чтобы не было ни у кого сомнения, можно проверить крепость водки на горение. Магазинная водка должна гореть. Может, конечно, хлебом её крепость уменьшили, но давайте проверим для сомневающихся. А то водки уже совсем мало остаётся, и хлеба один только кусочек.
- Подайте железную ложку. А то в этой зажигать, вдруг загорится сама ложка.
- А мы ему можем добавить и водки и хлеба, если обижается, что мало осталось
- Не, не пойдёт, - остановил я ретивых, - договаривались на стакан. Я стакан и налил. Остальная вам - горе запивать, что проспорили.
Пока достали из тумбочки у Костика металлическою ложку, поджигали в ней водку, которая сразу же загорелась и горела синем пламенем, я сумел опять настроить себя на нужный лад. Медленно и демонстративно доел тюрю и даже для хохмы вылизал тарелку. Присутствующие удивились моим талантам. А я получил возможность не только отказываться от выпивки и при этом не слушать оскорблений, но у меня даже не требовали денег, когда по какой-то причине покупали вскладчину вино. Зато выпить предлагали всякий раз. Я обычно отказывался, а товарищи, привыкнув, что буду трезвым в любом случае, даже заранее просили проследить за ситуацией, если в чём сомневались.
Обнаружилась возможность заполучить целый мешок картошки, пообещанный Костиком. Учхозовский конюх дядя Коля быстро признал моё умение обращаться с лошадями. И когда Костик пожаловался ему, что по грязи трудно стало ходить на выходной домой в Терехово, а оттуда ещё тяжелее с рюкзаком – он предложил ему съездить на выходной верхом на лошади. Но Костик раньше не ездил верхом, а ещё в благодарность за то, что постоянно его защищаю, попросил конюха, что бы он выделил нам двух коней. Дядя Коля согласился, потому что доверял мне больше, чем своему племяннику.
Заседлали мы двух вороных, хорошо упитанных коней. Я подсадил Костика в седло, потому что у него не получалось с земли поставить ногу в стремя и, придерживаясь за луки седла, перекинуть вторую ногу через спину коня. И мы тронулись в путь. Сразу же выяснилось, что у него не получается при переходе на рысь привставать на стременах на каждом втором шаге коня. Как только я пускал своего коня рысью, его тоже переходил на рысь. И Костик начинал болтаться в седле, в такт каждому шагу лошади. При этом даже начинал сползать на один бок. Он сразу же натягивал повод и переводил коня на шаг.
Сколько я его не убеждал, что так мы до вечера не доберёмся до их деревни – он был неумолим и не пробовал привставать, как я ему показывал. А в ответ на мои уговоры попробовать скакать галопом, он вообще закатывал целую истерику. Пробовал ему объяснять, что при езде галопом всадника не трясёт так, как на рыси, но он не верил этому и не соглашался. Только когда я после долгих разъяснений несколько раз стегнул его коня прутом и тот понёсся вскачь, до моего товарища наконец дошла вся прелесть быстрой и плавной езды в галоп. Потом даже приходилось несколько раз его остепенять и заставлять переходить с галопа на шаг, чтобы дать коням возможность отдохнуть. Но всё равно перед селом и потом по всему селу он понёсся на своём коне галопом, наверно, чтобы похвастать перед земляками. Домой к ним мы подъехали на взмыленных конях.
Познакомившись с его мамой, я объяснил, что пока кони потные, рассёдлывая их, не нужно снимать со спин попоны, и если можно, то накрыть бы коней сверху чем-нибудь ненужным, чтобы они не простудились. Дарья Михайловна принесла два больших полога, сшитых из мешковины, и я тщательно укутал коней, закрепив полога верёвками. Вечером хотели сходить на станцию в клуб, но там должны были показывать кино, которое мы уже видели в техникуме, а танцев в их клубе не было даже по субботам. И мы остались дома. Постель Дарья Михайловна постелила нам на тёплой печи, а Кольке, младшему брату Костика, на лежанке.
Электричества в их деревне не было, и хозяйка зажгла лампу в другой комнате. Там, где стояла её большая деревянная кровать. Спать не хотелось, Мы лежали в темноте и через открытую дверь я следил за тем, чем занята хозяйка. Она ходила по комнате босиком, в длинной сорочке, с большим вырезом. Расплела косы, сложила ленты с них у зеркала. Долго расчёсывала волосы, потом опять заплела их в одну неплотную косу и закрепила кончик косы полоской белой материи. При её движениях сквозь тонкую ткань сорочки очень чётко и рельефно обозначались все части её красивой фигуры.
Он этой картины я так возбудился, что, отодвинувшись от Костика, постарался быстрыми движениями правой руки удовлетворить свой инстинкт. Но Костик наверно почувствовал мои движения и неожиданно схватил мою правую руку за локоть. Мгновенно замерев, я напряжённо ждал его вопросов и даже придумал ответ, что просто чесал низ живота. Но он ничего не стал спрашивать. А я в этот вечер так и остался неудовлетворённым и долго не мог заснуть, потому, что напряжение в трусах не проходило, а продолжать начатое было рискованно. Хотя мы все подозревали друг друга в том, что в тайне используем этим позорный способ получения удовольствия. Но это всеми же признавалось недостойным, унизительным и позорным.
В воскресенье после обеда мы собрались в обратный путь. Дарья Михайловна предложила нам, пользуясь случаем, взять с собою два мешка картошки. Чтобы хватило на всю зиму. Но Костик категорически отказался грузить мешок на своего коня. Заверял, что теперь мы будем часто приезжать в деревню и в любое время сможем пополнять запасы. Полный мешок картошки прочно приторочили сзади моего седла, и мы благополучно вернулись в общежитие.
Костику так хотелось продемонстрировать своё умение верховой езды, что он специально галопом проскакал несколько кругов вокруг футбольного поля за нашим общежитием. Наверно, на эти его скачки обратили внимание кто-то из начальников. Поэтому дяде Коле объявили выговор за нецелевое использование лошадей. И нам больше не пришлось использовать их для поездки в Терехово. Зато привезённую картошку наша пищевая коммуна вначале каждый вечер уплетала в варёном или в жареном виде. Потом стали есть только по субботам и воскресеньям, потому что на эти дни большинство для экономии денег вычёркивали ужины при оплате талонов на предстоящий месяц.
Вскоре принципы коммуны распространились и на одежду. Сильнее других от этого страдал Алёшка. В нашей комнате он выделялся аккуратностью и много времени и внимания уделял уходу за своей одеждой и тетрадями. В комнате этим бессовестно пользовались. Несколько человек собираются в клуб, кино смотреть. Алешка заранее нагладит свои штаны. Наведёт стрелки на них. Штаны у нас у всех тогда были хлопчато-бумажные. Стрелки на них долго не держались, но на одно посещение клуба или на половину дня занятий хватало. Рубашку тоже нагладит. Аккуратно сложит всё это на свою койку. Ботинки у него вообще всегда были вымыты, высушены и начищены.
Перед переодеванием следует хорошенечко вымыть с мылом руки, шею и лицо. Он неспешно идёт в умывальную комнату, а те, которые замыслили тоже пойти в клуб и тоже в глаженом, но не хотели этим заниматься, уже давно умылись и слонялись по комнате, выжидая момент. Быстро хватали Алёшкины вещи глаженые. Кидали ему на койку свои. Если кому подходил размер, то и ботинки успевали его надеть и убежать в клуб до Алёшкиного возвращения. Ему приходилось или опять гладить чужое, или, если опаздывал, надевать его не глаженным. И вместо выходных ботинок надевать сапоги повседневные. Хотя у него и сапоги всегда были вымыты, высушены и начищены.
Зато если кто из наших планировал подружиться с девушкой, то его всей группой собирали на свидание или в кино, если он пригласил туда ту, которая ему понравилась. Пытались дружить с девушками в основном старшие парни группы. Но и нашему однокласснику Федьке вскоре очень понравилась девочка из зоотехнической группы. В субботу, после последнего урока он подошёл к ней предложил вечером погулять в парке, заявив, что ему нужно обсудить с ней что-то важное. Она согласилась. Так мы его на это свидание собирали не только всей комнатой, а всем общежитием.
У Славика взяли настоящие шерстяные брюки, темно синие. А у Павла рубашку цветную. Алёшка нагладил их очень тщательно. Чтобы не идти в фуфайке, договорились с Сашкой Раковским из нашей группы, чтобы он одолжил Федьке своё полупальто с меховым шалевым воротником. Сашка по субботам уходит домой в соседнюю деревню Михинку, поэтому вначале упёрся, поясняя, что дома тоже планировал сходить в клуб в новом полупальто. Но мы насели на него всей комнатой. И убедили, что дома ему нечего выпендриваться, его там и в фуфайке не осудят, а на первое свидание парню следует идти одетому в фасонное. Сашке деваться было некуда, и он был вынужден одолжить полупальто. Собрали мы тогда Федьку, как самого видного техникумовского франта.
Только свидание получилось неудачным. В парк девочка пошла с Федькой свободно, выкаблучиваться не стала, мол, говори, что хотел у общежития. Он ей очень убедительно рассказал, как давно уже засматривается на неё, пояснил, почему она ему нравится, и предложил ей дружить. Но она ему отказала. Заявила, что Федька парень хороший, но она влюблена в парня со старшего курса. Но в какого, называть не стала. Он очень от этого расстроился. Грустил несколько дней. И утверждал, что она не захотела с ним дружить из-за его большого родимого пятна на щеке.
Мы в школе привыкли, что у Федьки пятно такое коричнево-красное. А в техникуме многие разглядывали его лицо, как диковину. Зато у него неожиданно открылся музыкальный талант. Вначале он на моей мандолине пробовал играть. Допробовался до того, что стал свободно играть не только те мелодии, которые я ему показывал, но и мелодии песен, которые пели, но нот на них у меня не было. И играть мог, начиная с любого места, а не как я - только сначала. Потому что я запоминал какую ноту нажимать после какой, а он мелодию на слух чувствовал. Поняв это, я только теперь поверил словам Валентина Михайловича о важности развития музыкального слуха.
А потом и Толик Салов попробовал играть на моей мандолине и тоже стал по слуху подбирать мелодии. Я даже воспользовался их умением. Федька как-то аккомпанировал нашим на мандолине, когда они пели блатные припевки «Говорит старуха деду» на мотив мелодии из индийского кинофильма «Бродяга». Когда все разошлись, я попросил его несколько раз медленно повторить мелодию маленькими отрывками. Записал за ним все ноты. За вечер выучил и на следующий день уже бойко играл такую музыку. А Федьку вскоре пригласили даже учиться играть на трубе в клубном духовом оркестре. Потом туда и Толика нашего записали на баритон, и Юрку Булутанова из Федькиной группы на бас.
Дома я ещё один раз вынужден был убедиться во вреде выпивки. Нас отпустили на каникулы в средине июня. Дома все дела посадочные давно закончились. Прополол всю картошку и остальные посевы на нашем огороде я в первые дни каникул. А помидоры и капусту с огурцами старался поливать пораньше, чтобы к вечеру заранее собраться для обязательного посещения клуба. Возможно потому, что у всех в домашнем хозяйстве всё было выполнено, и в колхозе пик полевых работ миновал, празднование «дня советской молодёжи» в этом году было организовано с размахом. После короткого митинга у клуба колхоз выделил три машины для подвоза людей в леса на отдых. Ехали не только школьники и неженатые, но и молодые женатые, даже и не слишком молодые пары собирались с кумовьями и соседями и тоже выезжали с молодёжью в леса.
Те, которые жили «на базаре», жители Горянивки и даже с Бочанивки в основном поехали в Журавлёв лес. Наверно потому, что в этом лесу пруд, и по жаре можно было ещё и искупаться. Но с нашей улицы все ехали в Высокий лес. Мои техникумовские друзья узнали, что я еду в Высокий, тоже решили ехать с нашей машиной. Семейные взрослые и старшие девки предусмотрительно захватили из дому узелки и сумки с едой и с водой. В лавке перед поездкой закупали только конфеты и выпивку. Я не покупал ни конфет, ни вина, а купил две бутылки лимонада. В лес мы с техникумовскими приехали третьим рейсом. Когда добрались до первой поляны, увидели, что все сидят отдельными компаниями. И музыки почти не слышно, и песен тоже. Потому что все почему-то накинулись на еду и на выпивку. Один Витька Калько негромко наигрывал какую-то мелодию, сидя на постеленной кем-то фуфайке под высоким дубом.
Только мы вышли на поляну, как к нам устремились Толик Кудинов и Федька Ковалёв. Сказали, что давно меня ждут, и даже не начинали есть без меня. Я объяснил, что приехал сюда со своими товарищами из техникума, и мне неловко обособляться от них. Но Алёшка замахал на меня:
- Не обижай соседей. Они ж тебя, наверно, целый год не видели. А мы пойдем к балке, Малюгина вон машет, чтобы к ним шли. Там вон и Будко, мой сосед. Тоже, небось, рад будет побазарить.
Толик с Федькой расположились в кустах, склонив их ветки себе для сидений. С ними сидела ещё и Галинка, Федькина сестра. Но он сразу же отправил её к сверстницам:
- Дуй к своим. У нас тут могут быть пацанские разговоры, а оно тебе ни к чему.
У них лежала неначатая поллитровая бутылка «Вермута», на газете было разложено тонко нарезанное сало, хлеб и несколько неочищенных яичек. Толик сразу же предложил выпить за нашу встречу.
Отказываться в такой ситуации было неприлично, а начинать разговор о вреде выпивки вообще выглядело бы, как попытка притвориться поумневшим на учёбе. Как желание выставить близких мне друзей неразумными и отсталыми. Стакан был один. Выпивали по очереди и закусывали тем, что было. Толик даже запивал вино моим лимонадом. А я специально старался пить вино медленно, отдельными глотками и как можно культурней. Но в ходе шумной беседы, мне кажется ни один, ни другой не заметили этих особенностей. Рассказать и мне было что, и друзьям тоже. Особенно Толику - он выучился на сварщика, работал в новой, в этом году построенной, колхозной мастерской. И даже серьёзно дружил с присланной в колхоз молоденькой бухгалтершей, окончившей Острогорский техникум.
Вскоре в компаниях стали слышаться песни. Разговоры стали громче, а вокруг Витьки и его баяна собрались желающие потанцевать. Но у нас накопилось столько новостей, что мы не успевали ими делиться и не покидали своей позиции. Подходила Галинка. Федька покормил её салом и яйцами и с моего разрешения отдал ей начатую бутылку лимонада. Проговорили бы мы наверно так до самого вечера. Но после обеда собрались на небе тучи, начал грохотать гром, и многие засобирались домой. Тут на лес и обрушился сильный ливень. Все прятались под высокими деревьями, а школьники набились под кузов машины. Дождь вскоре закончился так же неожиданно, как и начался. Даже тучи рассеялись, и солнышко стало выглядывать.
Но продолжать веселье на мокрой траве и в грязи никто больше не захотел. Решили, что в кузов машины погрузятся те женщины, которые брали с собою в лес детей маленьких, и девки из школьниц, какие поменьше. А остальные собрались идти до села пешком. Те, которые не в машине, обувь поснимали сразу, потому что дождь был хоть и короткий, но землю промочил сильно. Машину еле развернули на траве. Колёса буксовали по мягкой размокшей земле, и её чуть ли не на руках мужики вытолкали к дороге, где земля была не такая раскисшая. По дороге машина вначале виляя, а потом всё ровнее и всё быстрее двинулась в сторону села.
Но доехав до лесополосы, её занесло на повороте, и задние колёса провалились в промоину. Когда толпа добралась до машины, сидящие в кузове обречённо обсуждали ситуацию. А большинство взрослых заверили, что вручную теперь машину не вытолкать. Некоторые предлагали попытаться толкать её назад. И если получится выехать из промоины, то можно попытаться ещё раз с разгону проехать по дороге дальше. Оценив ситуацию, я предложил техникумовским:
- Ребята. Появилась реальная возможность доказать, что мы не зря в техникуме штаны протираем. Бежим сейчас в село. В бригаде, видели, стоят тракторы колхозные. Заведём один, вернёмся к машине, а у неё вон и трос уже заранее на крюках намотан. Ну как?
Ребята в нерешительности пожали плечами, а я настаивал:
- Что тут думать? – а потом, засмеявшись, ещё и добавил. - Выручим женщин и детишек колхозных и молча удалимся, чтобы имена спасителей остались неизвестными ни корреспондентам газет, ни репортёрам радио.
С нами побежали и мои друзья Толик и Федька. По дороге я вырвался вперёд, Толик Кудинов тоже не отставал, а остальные отстали. Прибежав в бригаду, я кинулся проверять, есть ли в тракторах бензин в пусковых двигателях. В гусеничном ДТ -54 бензин был, но двигатель был разобран. В КДП-35 не только не оказалось бензина в бачке пускача, но и шланг от бензобака к карбюратору был снят, чтобы посторонний не смог его завести. Пока наши прибежали на стан, я уже догадался снять у ДТ шланг и соединить ним бензобак КДП с карбюратором. Нашёл банку из-под консервов, вытер её изнутри и носил бензин, сливая его из бензобака трактора с разобранным двигателем. Салов и Михайлусов остались мне помогать, а Поляничко с Мошненко сказали, что пойдут домой, потому что мы и без них управился. А толпой только мешать будем один другому. Вдобавок оказалось, что и пусковой ремень на КДП спрятан. Но хороший ремень, с прикреплённой в конце палочкой для удобства запуска, оказался под сидением в ДТ. Затратив уйму времени на сборы, мы всё же завели трактор и уже осматривались, как лучше ним выехать на дорогу, чтобы не повредить стоящие рядом сеялки и культиваторы.
В это время с горы начали спускаться те, которые двинулись вслед за нами. От мужиков отделился Иван Беланов и, подбежав к нам, сразу накинулся:
- А как вы его завели, там же ни шланга, ни ремня не было?
- Так нас же хоть чему-то, но учат в техникуме. Вот и научили, как без шланга, без бензина и без ремня можно пускачи заводить, - засмеялся Салов.
- Они же студенты теперь, - уважительно добавил Кудинов.
- Пусть хоть десять раз студенты, а им никто не давал правов брать чужие трактора.
- Так трактор же колхозный, - пробовал успокоить его Михайлусов, - и машину колхозную мы сейчас на нём вытащим.
- Так тракториста ж можно было дождаться, - продолжал возмущаться Иван.
- Где ты теперь будешь искать этого тракториста? А людей сейчас выручать нужно, пока дождь вновь не собрался, - строгим голосом объяснил я ему ситуацию
- А чего его искать? Это мой трактор, и я на нем уже с весны работаю.
- Так ты же младше нас на класс?
- Ну и что. Выучился в Кантемировке, вот и посадили на трактор.
А Федька примирительно предложил:
- Хоть трактор и твой, а поехать на нём лучше нам. Мы в техникум все марки тракторов до винтиков изучили, и на практике ездили
Но Иван стоял на своём:
- А мне насрать, что вы там учили! Я тоже неплохо учился. Но главное - я на этом тракторе работаю, он за мною числится, и если полезете без меня в кабину, вам ещё и нагорит в колхозе.
Доводы Ивана были вескими, и настроен он был решительно. Жалко было, конечно, того, что он пришёл на готовенькое и даже не оценил, как мы придумали всё, чтобы завести этот трактор. Толик Кудинов пробовал на Ивана наехать, что мы и старше его по возрасту, и всё сделали, пока он не спеша шёл с толпою. Что поэтому мы должны и ехать выручать людей. Но он не захотел его даже слушать. Залез в кабину, погазовал сильно и не попросил, а даже потребовал, чтобы мы толкнули вперёд телегу конную, которая мешала трактору выехать на дорогу. Как только освободили проход, он быстро помчался на тракторе к лесу вытаскивать машину.
Вечером мы беззаботно танцевали в клубе. Михайлусов даже поругался с Леонидом Николаевичем. Федькины сестры через «Посылторг» выписали из Ростова целый набор пластинок. Пластинки эти были сделаны не на чёрной твёрдой пластмассе как апрелевские, а на мягкой, синей и гнущейся. А проигрывались только с одной стороны. На пластинках была записана музыка модная. Пока мы танцевали шейк под эту музыку, Леонид Николаевич, хоть и крутил сокрушённо головой, но не вмешивался. А когда Федька поставил пластинку с песней про девушку в серенькой юбке, которую в порту соблазнил капитан корабля, он не выдержал. Остановил радиолу, снял пластинку и накричал на нас.
- То, что вы тут стилягами прикидывались, я ещё терпел. А вот пытаться в нашем советском обществе откровенно блатные песни распространять - не позволю!
- Леонид Николаевич, пластинки у меня все разрешённые. Я могу завтра даже документ специальный на них принести, - выкрикнул Федька.
- Вот когда предоставишь документы, тогда и поговорим, а пока выброси эту дрянь и не разлагай нормальных людей, - грозно заявил директор. При этом согнул пластинку и бросил её на пол, в Федькину сторону.
В техникуме мы уже привыкли к тому, что преподаватели обращаются с нами как со взрослыми. Поэтому уже не так боялись директорской строгости. Федька не успокоился и продолжал спорить:
- А завтра что будем делать? Я принесу документы настоящие, Вы узнаете, что правду говорю, и сможете исправить сломанную пластинку?
- Вот принесёшь бумаги свои, тогда и поговорим. На такую блатную похабщину никто не сможет предоставить никаких разрешений, - ещё строже сказал директор.
В понедельник клуб не работал и народ в него не ходил. Поэтому Федька принёс бумаги в клуб и показал их Леониду Николаевичу только во вторник перед началом кино. Директор долго и внимательно изучал розовую бумагу с синей печатью, на которой было указано, что в адрес Михайлусовых выслана посылка с наложенным платежом на грампластинки в количестве 12 штук. Перечислялись названия всех двенадцати пластинок, и указывалось, что среди перечисленных изделий недозволенных вложений нет. Содержание документа его даже смутило, и он уже не так грозно, как в воскресенье, заявил:
- Никогда бы не мог подумать, что сейчас даже такую дрянь стали разрешать населению. Теперь что, выходит, я должен заплатить тебе стоимость сломанной пластинки?
- Нет, не в этом дело. Просто Вы мне не поверили позавчера. А мы музыку ставили разрешённую, и танцы такие сейчас модные в городах и у студентов. Так сейчас не только стиляги танцуют.
Но нас Федькина правота теперь уже совсем не радовала. Ещё в понедельник оказалось, что случай с нашей попыткой выручить оставшихся на застрявшей у леса машине получил скандальное продолжение в колхозе. Бригадир из «Ударника» заявил в правление, что студенты и молодёжь разграбили стоящий на ремонте трактор, завели другой и хотели его угнать с бригадного двора. В правлении решили вынести разбор этого происшествия на товарищеский суд села. Дома меня ругали и стыдили за такое дело. Даже бабушка не заступалась за меня по такому случаю. Я и сам переживал очень и прекрасно понимал, что поступили мы неправильно. Вспоминая каждое своё действие в бригадном дворе, теперь понимал, что не должен был так поступать. Вспоминал, что чувствовал и к чему стремился тогда. Понимал, что был под влиянием выпитого вина. В то же время вспоминалось, что к тому времени, как мы прибежали в бригаду, никакого опьянения уже не ощущалось. Так и не сумел понять, почему действовал именно так, и что послужило стимулом к неправильным и необдуманным действиям.
Вся наша компания переживала очень по этому поводу. Один только Толик Кудинов упорствовал в том, что поступили правильно, и хвалил меня, что сумел найти возможность завести трактор, у которого было предусмотрено всё для того, чтобы его не могли запустить. Мы с Федькой и с Саловым переживали ещё и за то, как скажется судебное разбирательство на нашей учёбе. Но успокаивали себя тем, что по колхозному делу суд не должен выносить никакого решения, касающегося нашего дальнейшего обучения в техникуме. И тем, что председателем сельского товарищеского суда был клубный киномеханик Павленко Николай, с которым мы все дружили. Он хоть и был немного нас старше, но всегда расспрашивал про техникумовский клуб и про то, какие чудеса с радио творит техникумовский киномеханик Стасик.
В среду на двери клуба, на лавке и во всех бригадах развесили большие листы бумаги, на которых крупными буквами плакатными перьями были написаны объявления о том, что в субботу, перед кино, в клубе состоится товарищеский суд над группой лиц, самовольно завладевшими колхозной техникой. А мне, Кудинову, Салову и Михайлусову почтальон принесла листочки бумаги с колхозной печатью о том, что мы вызываемся на суд в качестве обвиняемых. В этом году суд собирали всего два раза. Один раз судили Кодацких за то, что они на держат без привязи своего двухгодовалого быка, и не отправляют его в общественное стадо. А он приноровился бродить по людским огородам, поедает капусту, кукурузу и приносит другой вред. Так на том суде им присудили большие деньги выплатить пострадавшим. А парням, которые вздумали запустить с горы тяжеленный каменный жернов от ветряной мельницы, присудили только собственноручно загородить Лэньке новый тын, который раздавило жерновом, и потребовали всенародно признать, что из-за их шалости могли погибнуть люди или животные, если бы они оказались на пути несущегося с горы жернова.
В субботу в кино, наверно, пришли и те, которые целый год туда не ходили, чтобы побывать на суде. Бабушка отговаривала маму, чтобы она не ходила в клуб, не позорилась из-за меня:
- Сам натворил, пусть сам и отвечает за всё!
- Так я же не защищать его иду, а послушать, что люди будут говорить, чем будут оправдывать себя ребята, - возражала она.
- Если зайдёт разговор, то можешь заявить, что дома мы его осудили строго, и поругали сильно. Поступил он неправильно, и мы это признаём. Но считаем, что вреда колхозу он не нанёс никакого. Только лучше пусть сам говорит, что думает об этом.
Для нашей пятёрки специально установили перед сценой скамейку, хотя в зале стояли стулья с откидывающимися сиденьями. За столом, застеленным красной материей, на взятых из зала, сколоченных по пять стульях, сидел Николай, а по бокам у него тётя Нина Пискунова и ветеринарный фельдшер Новиков, выбранные судьями для этого заседания. Рядом со столом, с тетрадкой на коленях, на отдельном стуле уселся бригадир «Ударника», который значился обвинителем. Раиса Александровна, бывшая наша классная руководительница, вызвалась быть нашим защитником и сидела в первом ряду среди зрителей. Иван Беланов считался свидетелем, но сидел в зале вместе со своими товарищами.
Вначале Николай зачитал, в чём нас обвиняют. Затем предоставили слово бригадиру. Тот долго читал из тетрадки, что мы взяли из неисправного ДТ и сколько бензина слили с его бачка. Но не сказал, что бензин этот мы залили в другой колхозный трактор. Читал он тихо, постоянно сбивался и запинался. Люди с задних рядов кричали, чтобы говорил громче. Из-за этого даже шум поднялся. Тогда Павленко остановил обвинителя и потребовал тишины, заявив, что будет удалять из зала тех, которые мешают суду. После него попросил слова я. Вначале пояснил, что совершили мы такой неправильный поступок, преследуя цель помочь людям, а не для того, чтобы причинить вред колхозу. Затем заявил, что поскольку я был инициатором этой затеи и я сам, без посторонней помощи и шланг переставил, и бензин переливал, и трактор запускал, то пусть на суде рассматривают только мою вину, а остальных четверых это дело не должно касаться.
Но потом выступил Кудинов и стал настаивать, что мы все хотели сделать как лучше. Что и я, и Федька, и Салов обучаемся в техникуме, поэтому хорошо разбираемся в тракторах. И что если бы не Иван, мы бы притащили машину в село, поставили бы трактор на место и всё остальное разложили бы по местам. Николай потребовал, чтобы Беланов тоже выступил, но он с места выкрикнул, что и бригадир, и Кудинов всё правильно сказали, и что ему нечего к этому добавить. А Раиса Александровна в своём выступлении так повернула дело, что выходило, вроде как только в нашей компании оказались по настоящему душевные люди. Что мы одни проявили заботу о попавших в беспомощное положение. Что своими действиями мы не только не нанесли никакого вреда колхозной технике, но и ускорили помощь женщинам и детям, оставшимся в непогоду далеко от дома. Бригадир даже обиделся:
- Вас послушать, так их не судить нужно, а к наградам представить.
На что она парировала:
- Награждать, может, и не стоит, а вот некоторым ответственным лицам, может, и следовало бы взять пример, как заботиться о жителях села.
В результате судьи совещались недолго, и Николай громко зачитал решение суда. Которое гласило: «Поступок студентов Орлова, Салова, Михайлусова, колхозника Кудинова и школьника Ковалёва осудить. Предупредить их, что в случае повторения подобного, к ним будут предприняты более строгие меры воздействия» Выслушав решение, в зале все захлопали как на концерте.
На каникулах узнал ещё одну новость, подтверждавшую, что наш род имеет в селе заметный вес. На этот раз выделились мои младшие троюродные братья Толик и Колька. Им не понравилась, что в селе допризывная подготовка школьников заключалась лишь в том, что Валентин Иванович на уроках физкультуры водил их в овраг стрелять из малокалиберной винтовки по мишеням. Они решили организовать самостоятельное обучение всяческим солдатским премудростям, о которых узнавали от родителей и от парней, которые недавно вернулись из армии, и по рассказам из военных книжек. Вначале только учились маршировать строевым шагом, делать повороты, ползать по-пластунски, кидать гранаты спортивные, которые «позаимствовали» в школе. Потом поставили перед собою благородную цель очищать все окрестные овраги, выгоны, поля и леса от тех предметов, которые могли взорваться.
Постепенно из школьников не только старших, но и из младших классов сколотили почти настоящую военную часть. С присвоением воинских званий. С испытанием на сохранение военной тайны и стойкости на боевом посту. Даже нескольких девочек «призвали» в свою армию, убедившись, что они строго соблюдают военную тайну. Даже погоны вручали всем, прошедшим вступительную подготовку. Погон установили носить один, на левом плече. Пристёгивался он к верхней одежде двумя булавками. Дома полагалось хранить погон в таком месте, чтобы его никто не увидел. Шили их, обтягивая картонку синей фланелевой материей, а звёздочки и лычки рисовали жёлтой краской, через трафарет. Такой материи Катька Колесникова принесла из дому почти два метра, только чтобы её тоже приняли в допризывные солдаты. А уже после неё приняли ещё несколько девок. Они назначались поварами, сигнальщиками и каптёрщицами.
Командиром части выбрали Толика и звание ему присвоили полковничье. Колька тоже получил такое звание и должность комиссара, а третьим с таким званием был Петька Голубов, и он считался начальником штаба. Свою допризывную воинскую часть они расположили в устье двух сливающихся круч. Выкопали и благоустроили две землянки просторных. В одной даже печку соорудили, чтобы зимой можно греться и даже есть приготовить. Оборудовали места для дозоров и часовых, чтобы их не могли застать врасплох незванные гости. При этом младшие командиры докладывали старшим о ходе обучения личного состава и о несении службы. Рядовые рапортовали младшим командирам.
Часто проводили учебные сражения. При этом нападавших всегда выделяли много, а защитников части оставляли немного. Потому что часть была на высоте, и нападавшим было труднее. Хотя они иногда предпринимали обходной манёвр и пробовали захватить часть с тыла от выгона. Вооружены все были комками глея, которые заготавливали во время дождей, когда глей на дне оврагов раскисал и легко лепился в комки. Такой комок при ударе рассыпался на крупинки и не мог причинить большого вреда, даже если попадал в лицо.
Для отражения более серьёзного нападения у каждого бойца была выстрогана и высушена удобная дубина, которой можно было причинить заметные увечья. Но это оружие заготавливалось для отражения не учебных нападений, а для того, чтобы взрослые не вздумали разрушить их военный лагерь. За время его существования бойцам части не раз приходилось препятствовать взрослым в их попытке приблизиться к лагерю. На дальних подступах они даже установили фанерные указатели на кольях о том, что это запретная зона, и входить в неё не разрешается. О приближении постороннего сообщали дозорные. Часовые готовились к защите своих постов, а дежурный офицер через рупор грозно предупреждал, что при приближении по нарушителю будет открыт огонь. Женщины или маловозрастные пастухи обычно беспрекословно подчинялись требованиям.
Мужское население не всегда слушалось. Неподчинившихся прогоняли дружным метанием засохших комков глея. А несколько раз приходилось даже брать в руки дубины и устремляться в атаку на упрямых. При этом мужики или взрослые парни, нарушившие запрет, вынуждены были отступить.
Для особо критических случаев приготовили даже ещё более мощные средства защиты. Для этого применяли неиспользуемые патроны и трубчатый порох из снарядных гильз. Патронов неиспользованных наших, немецких и итальянских находили огромное количество. И после каждого похода по прочёсыванию местности их количество в ящике быстро увеличивалось. Когда обнаружили, что патроны можно легко засунуть в трубку от масляного радиатора трактора, изготовили пять неподвижных ружей. Для этого трубки с одной стороны распиливали, чтобы, загнув, распиленные края при загибании перекрывали трубку так, чтобы в центре оставалось только небольшое отверстие. Если в трубку затолкать патрон с порохом, но без пули, потом запыжевать её самодельными пыжами из валенка, а на пыж насыпать мелких камешков, то этими камешками можно далеко выстрелить.
Выстрел делали специальным бойком из машинного клапана, в котором стойка была сточена на точиле так, что на кончике оставался только тоненький боёк. Боёк устанавливали на капсюль патрона и резко стукали молотком по шляпке клапана. Ружьё стреляло и при этом даже не сдвигалось с места на доске, к которой было прикреплено гвоздями и проволокой. Вначале спорили, можно ли будет в случае серьёзных нападений попробовать выстрелить настоящими пулями. Толик и Колька возражали, потому что так можно убить или ранить человека по-настоящему. Но Петька настаивал на испытании. Для пробы в самую надёжно изготовленную трубку засунули итальянский патрон с пулей. Петька стукнул молотком по клапану и раздался выстрел. При этом от выстрела разогнуло все загибы, и патрон выбросило назад, а Петьке чуть не выжгло глаза и опалило руки. Да ещё и стоявший внизу часовым Вовка Гузев показал, что пуля недалеко отлетела от окопа и упала в кручу.
Поэтому от патронов с пулями отказались полностью. Зато для ружейной стрельбы камешками сделали заготовок больше сотни. Для этого патроны зажимали в деревянный зажим и, осторожно постукивая молотком по бокам пули, извлекали её из патрона. Тут же, пока порох сухой, гильзу плотно затрамбовывали мятой газетной бумагой почти до верха. И сразу заливали сверху расплавленный воск. А Колька всегда следил, чтобы воск плавили снаружи землянок, и чтобы спичку никто не смел зажигать даже в дальнем углу, когда снаряжали такие заряды. Лидка Салова принесла из дому специальную выколотку, которой её отец готовит пыжи из старых валенок, и она оказалась подходящей для пыжей в ребячьи ружья.
Потом они даже две пушки изготовили. Из труб железных, которые раньше служили ручками на крышках старых сеялок. Только пушки пришлось укреплять не на досках, а на вербовых чурбанах. И заднюю часть трубы не просто загибали, а прочно заклёпывали. Потом дрелью тонким сверлом сделали отверстие для зажигания пороха. Порох использовали от снарядов, трубчатый. Вымеряли, сколько его следует засыпать, чтобы ствол не повредило. Чтобы не мучится при подготовке к выстрелам, Петька заставил девок пошить множество трубочек матерчатых - узеньких для ружей и широких для пушек. А чтобы они все были одинакового веса, у него даже специальные мерки были. Когда пушки испытывали, так камешки из них очень далеко через кручу летели. Рядом только мешочки падали, в клочья разорванные от выстрелов. Только порох приходилось в пушках зажигать осторожно и отвернувшись, потому что из отверстия для зажигания тоже вырывался огонь и мог повредить глаза.
А осенью им пришлось испытать их оружие в настоящем сражении. Мужики в селе уже второй год были недовольны тем, что школьники затеяли непонятную военную игру. Собирают в круче целые ватаги детворы и непонятно чем там занимаются. Хотя допризывники утверждали, что они в лагере только маршируют и силу тренируют, но им не верили. Потому что слышали звуки выстрелов и знали, что ребята собирают по лесам и полям патроны, снаряды и мины, оставшиеся после войны. Несколько дней в бригаде «Семнадцатого партсъезда» готовились к ликвидации лагеря. Но никак не решались. Потом все же пригласили родителей из других бригад, чьи дети пропадали в лагере, и сговорились разрушить ребячьи сооружения и разогнать их по домам.
Допризывники конечно знали об этих приготовлениях и к моменту нападения почти в полном составе собрались в лагере. На высоком шесте над штабной землянкой вывесили красное знамя, которое девки сшили из отстиранных старых плакатов, написанных зубным порошком. Оборону возглавили Толик с Петькой, а Кольке поручили собрать рядовых из младших классов, запастись комками глея и, как только толпа двинется к лагерю, по круче пробраться им в тыл и забросать их комками. Но эта уловка не удалась. Часть мужиков шли не по дороге, а вдоль кручи. Они заметили лазутчиков, с гиканьем кинулись на них сверху. Те и так не умели далеко кидать комки, а тут ещё пришлось отбиваться от несущихся сверху. Почти всех лазутчиков наступающие половили, надрали им уши и отправили домой. Колька и ещё трое младших еле убежали. Только они прибежали в лагерь, как на той стороне оврага показались наступающие. Петька взял рупор и закричал:
- Вы нарушили запретную зону нашей части. Если не остановитесь, нами для защиты лагеря будет применено огнестрельное оружие. Требуем освободить территорию.
Мужики остановились, не приближаясь близко к оврагу. Тут и те, которые напали на лазутчиков, по дну кручи подошли к охраняемой зоне. Молодые парни из наступающих по дороге с криками «Ура» бегом кинулись по крутым откосам на дно кручи, для соединения с приближающимися товарищами. Толик дал команду всем приготовить дубины для рукопашного боя. Потом, позволив нападающим приблизиться на такое расстояние, что сверху до них легко можно добросить комки глея, заранее предупредив, чтобы целились в лица, дал команду открыть огонь комками. В наступающих полетела такая туча комков, что они мгновенно отступили на безопасное расстояние. Обе пушки и все ружья были заблаговременно заряжены и нацелены на противоположный берег кручи.
Как только нападавшие снизу отступили, Толик скомандовал стрелять из обеих пушек и из всех ружей. Пушки выстрелили почти одновременно, а ружья стали стрелять по очереди, потому что боёк и молоток припасли только в одном комплекте. Ведь никто не думал, что придётся стрелять залпом сразу из всего оружия. К тому же один патрон не сработал, и ружьё дало осечку. Но и этой стрельбы оказалось достаточно. Стоявшие толпой на противоположном берегу кручи мужики услышали сильный грохот оружия допризывников, а некоторые, ещё и получив внушительные удары достигших их и даже летящих дальше камешков, со всех ног кинулись обратно. Те, которые наступали по дну кручи, услышав стрельбу и заметив убегающих друзей, тоже кинулись в сторону села. Толик оперативно раздавал команды:
- Полковник Голубов и резервное подразделение на защиту лагеря! Комисар Орлов со вторым батальоном и имеющимся оружием преследует отступающих по выгону! Первый батальон с полным вооружением за мной вниз в атаку на отступающего противника. - И с криком «Ура!» первым скатился по крутому склону кручи вслед удирающим захватчикам. Кричали «Ура!» в его батальоне все дружно и громко, но убегающих так и не догнали, хотя бежали им вслед не только до границ запретной зоны, но чуть ли не до бригады. Второй батальон, пока преодолел овраг, не застал на той стороне никого из нападавших. Зато они догадались захватить с собою в наступление втрое знамя, на невысоком древке. И, убедившись в своей победе, установили его на высшей точке выгона. Кидали вверх фуражки, козыряли знамени и громко кричали «Ура».
Мы в эти затеи ребят не вникали, считали себя взрослыми. Да и заняты были заботами домашними. Я остался практически единственным в семье сильный, здоровый и способный выполнять мужскую работу. Корову наши продали ещё в прошлом году. Поэтому заготовкой кормов не занимался. Рубил хворост на дрова и штабелевал их в сарае. Заготовил целый воз длинного и гибкого хвороста на яру и ремонтировал им обветшавший тын. Обновил соломенную крышу над погребником и над сараем с дедушкиной мастерской. Под руководством дедушки Антона рубанком, под нужным углом прострогал подгнившие клёпки на бочках, в которых солили на зиму капусту и помидоры, и вновь собрал их. Набил обручи на новые места, а торцевые обручи пришлось даже переклёпывать, чтобы немного уменьшить их диаметр. Перед отъездом в техникум наточили вместе с мамой весь режущий инструмент в хозяйстве. Для этой цели дедушка ещё до войны изготовил оригинальное точило. Привезённый ещё в старину чумаками большой белый камень с шершавой поверхностью он обтесал так, чтобы тот стал плоским. Затем проделал в середине камня небольшое сплошное отверстие. После этого из середины отверстия, при помощи шпагата и кусочка смолы нарисовал на одной стороне очень точный круг. И по нарисованной окружности отколол лишние куски камня так, чтобы на всю толщину ставшего плоским камня образовалась круглая поверхность. Из прута выковал рукоятку, похожую на заводную ручки старых тракторов, продел длинную её часть в отверстие в камне и прочно закрепил его там дубовыми клиньями. Получившуюся ось закрепил на специальной точильной скамье, в которой был сделан вырез под точильный камень. Снизу скамьи, под камнем прикрепил жестяное корыто для воды.
Дедушка говорил, что вначале каменный круг был не слишком гладким. А теперь он уже много лет как стал гладким и ровным. Только сточился немного. Вначале он до дна корыта доставал, а сейчас уже намного выше дна. Но всё равно до воды достаёт. Когда вращаешь камень, его верхняя поверхность всё время мокрая и поэтому лучше затачивает. Раньше дедушка сам и ручку вращал, и точил. А теперь мы это вместе с мамой делали. Она вращала камень за ручку железную, а я точил так, чтобы всё получалось острым-острым.
Мы так уже привыкли к интересной техникумовской жизни, что с нетерпением ждали конца каникул. Дома было скучновато, а здесь времени не хватало на всё. Особенно, когда обе агрономические группы нашего курса поселили в 14 кабинете, в здании напротив учебного корпуса, между бухгалтерией и библиотекой. Это соседство мы даже как-то использовали для розыгрыша бухгалтеров. Пользуясь тем, что звукоизоляция между кабинетом и бухгалтерией была слабой, и порой были даже слышны громкие разговоры бухгалтеров, мы однажды придумали, как их разыграть. Аккомпанируя себе на гитаре, балалайке и мандолине, мы стали громко орать песню «Я иду по Уругваю», сопровождая её барабанным боем по кастрюле, по порожнему ведру, по крышке стола в надежде, что соседи не смирятся с таким безобразием и придут нас утихомиривать.
При этом Поляничко прислонился к оконному стеклу так, чтобы ему был виден краешек ступенек крыльца бухгалтерии, а мы, горланя песню, не сводили с него глаз. Как только он заметил сходящую по ступенькам бухгалтершу, сразу махнул нам рукой. Мы мгновенно замолчали и заняли заранее приготовленные места. Успокаивать нас направили молодую бухгалтершу – старшую сестру нашей Вали Насоновой. Пока она шла под нашими окнами ко входу в коридор между библиотекой и кабинетом, до неё не доносилось от нас никаких звуков. Подойдя к двери, она осторожно постучала в неё. Мы молчали. Она постучала ещё раз, и Славик сонным голосом произнёс:
- Кто там? Заходи.
Приоткрыв дверь, бухгалтерша увидела сонное царство сморенных послеобеденным сном жильцов. Большинство спало в верхней одежде на заправленных койках. Кто заснул с раскрытым учебником, а кто прикорнул, мило сложив ладони под щёку. Некоторые спали основательно, укрывшись одеялами. Один Славик привстал при виде гости и, протирая глаза, спросил:
- Что случилось?
Визитёрша растеряно произнесла:
- Ничего не случилось. Я ошиблась. Извините.
- А, наверно в библиотеку хотела, так туда дверь напротив нашей, - лениво пояснил Славик и опять улёгся на подушку, закрыв голову одеялом.
Проследив, что она вернулась назад и поднялась на ступеньки их крыльца, Лёшка опять махнул нам рукой, и мы вновь загорланили песню, громыхая приготовленными приспособлениями. На этот раз бухгалтеры долго не реагировали. Мы уже в третий раз начали петь сначала, когда Поляничко сделал отмашку. Всё опять повторилось в той же последовательности. Только на этот раз на стук бухгалтерши прореагировал Пашка:
- Ну, кто там опять ломится? Отдохнуть не дадут после занятий.
Заглянув в дверь, она долго и внимательно рассматривала нас, порываясь что-то спросить, Но даже наших струнных инструментов не смогла заметить. Потом медленно, с остановками, прислушиваясь к шуму за окнами, вернулась обратно, а мы в это время готовили свои инструменты и средства грохота. Как только она стала подниматься по ступенькам, мы с новой силой грянули уже и нам надоевшую песню. На третий раз к нам прихромал сам главный бухгалтер. Он не только зашёл в комнату, но и пробовал даже некоторых разбудить. Кто удачно изображал проснувшегося, а кто с сонным урчанием выдёргивал плечо из-под его руки и переворачивался на другой бок. Он ещё долго стоял у порога, а потом, проворчав что-то неразборчивое, осторожно прикрыл дверь и вернулся в бухгалтерию. Лёшка опять занял позицию для наблюдения, но Даншин сказал:
- Пошутили и хватит. Бухгалтер немного бы внимательней поворочал нас, вполне разоблачил бы. И гитару бы заметил, что не на вешалке, а под койкой, и балалайку.
Толик согласился с ним:
- Правильно. Так они долго ещё гадать будут, откуда им джаз мерещился. А застукают – так ещё и нагорит.
Вообще розыгрыши были у нас постоянно. Ступин научился до того точно имитировать голос сильно заикающегося заведующего материальным складом Дмитрия Михайловича Мыльцына, что даже мы, друзья Ивана, не могли понять, кто разговаривает, если не видели говорящего. Вечером, во время дождя, Ивану накинули на плечи просторный брезентовый плащ, подобрали кепку похожую на ту, какие носил Мыльцын, и направились к третьему девчоночьему общежитию. Мы с Сашкой отключили на электрическом щитке свет в общежитии, вывернув пробки. И стали ждать развития событий, прячась от дождя под деревьями и у стены соседнего дома. Девчонки приходили к щитку, светили спичками, но восстановить свет не смогли.
Минут через десять за дело принялся Иван. На всякий случай прихрамывая как Дмитрий Михайлович, он переходил от двери к двери, стучал в них и заикаясь сообщал:
- С-с-св-света не будет в о-о-бще-е-житии нед-д-де-лю. Старосты ко-ко-ко-мнат с-с-рочно прих-хо-ди-те-те ко мне до-до-мой и получай-чай-те фонари кироси-си-нов-в-вые.
Закончив оповещение, он, прихрамывая, вышел из общежития и направился в сторону квартиры Мыльцына. Несколько девушек направились было за ним. Но мы задержали их своими разговорами и расспросами о том, почему у них нет света в комнатах. Когда Иван благополучно укрылся в кустах сквера, мы отпустили девчонок. К этому времени и старосты других комнат потянулись к квартире заведующего складом. Когда желающих обзавестись фонарями не стало, мы быстро подключили общежитие к электричеству и умчались к себе. Но, наверно, Дмитрий Михайлович знал, кто его так виртуозно передразнивает. Потому что на следующий день во время второго урока он, не спрашивая разрешения у преподавателя, зашёл в кабинет и устроил нам выволочку. Рассказал, как к нему стучались старосты комнат из третьего общежития и требовали фонари. Девчонки из группы ничего не знали о нашей проделке, громко смеялись, а с ними и мы смеялись. А Мыльцын, указывая на Ивана, кричал:
- Ещё и смеёшься ме-ме-мерза-в-вец! На со-со-брании его ком-с-с-со-мольском разберите!
Иван пробовал извиниться, но тот и слушать не хотел. Махнул на нас рукой и вышел из кабинета, громко стукнув дверью. Видно было, что Ивану неловко за нашу проделку. Меня тоже мучили угрызения совести за то, что вздумали подшутить над человеком, и без нас страдающим от своего недостатка.
Пытались розыграть продавца в продовольственном магазине после того, как старые деньги уже не стали принимать, а в обращении остались только новые. Специально зашли в магазин толпою, чтобы поддержать своими доводами товарища, если продавец будет возражать. В качестве покупателя выступал Тимофеев. Подав продавцу десять копеек, он сказал:
- Мне один коробок спичек. Второй мне не нужен.
Но продавец подал ему девять копеек сдачи и два коробка спичек.
Толик заупрямился:
- Так я же сказал, что мне только один нужен.
Дело в том, что до реформы спички стоили пять копеек, а теперь по идее должны были продаваться за пол копейки. На это и была настроена наша шутка. Но продавец был не намерен шутить и парировал Толику:
- Я тебе и товар отдал и сдачу. А дальше дело твоё - не хочешь брать второй коробок, не бери. А хочешь - бери. Хозяин барин.
Но и без розыгрышей жизнь наша была весёлой, насыщенной и даже радостной, несмотря на постоянное и систематическое недоедание, на регулярные неприятности с успеваемостью. Днём стремились «утрамбовать» в пять-шесть часов от конца занятий до вечера ту уйму дел, которых не переделать и за целые сутки. Следовало в библиотеке или по конспектам подготовиться к занятиям следующего дня, особенно если была угроза того, что вызовут отвечать по какому-либо из изучаемых предметов. Потом хотелось выделить время на очередное увлечение. Многие из нас приобрели самые дешёвые и простые фотоаппараты «Смена», а у Витьки был даже настоящий «Зенит». В складчину купили фотоувеличитель, красный фонарь, фотобачок для проявления плёнок и ванночки для растворов при печатании фотографий. Фотографировали много, особо настырных девчонок с первых курсов часто фотографировали даже фотоаппаратами без заряженной в них плёнки. Фотографии печатать было дороже. Но делали и фотографии, и глянцевали их на куске стекла. Даже наш Вячеслав Николаевич приходил к нам, показывая мастер класс фотопечати, чтобы убедить в том, что фотографии, кажущиеся хорошими при красном свете, потом выглядят слишком бледными. И поэтому необходимо увеличивать выдержку проекции.
А Свирин Иван Васильевич вёл у нас кружок изостудии. Сам он отлично рисовал маслом на холстах природу с натуры. Я с удовольствием занимался в этом кружке. Плохо только, что приходилось экономить на всём. Потому что краски масляные, кисти и масло хоть и стоили копейки, но в сумме составляли львиную долю всех моих расходов. Хорошо хоть Иван Васильевич принёс большую банку белил цинковых для грунтовки и каждому по полтора метра полотна совершенно бесплатно. Все занимающиеся в студии завидовали мне, потому что у меня классно получалось передавать содержание картины крупными мазками. Вблизи казалось, что это просто пятна такие непонятные, а если отступить от картины хотя бы на 3-4 метра, то было понятно, что там изображено. Маме особенно понравилась репродукция картины, нарисованная мною из журнала на военную тему. На фоне поездов и проходящего под парами паровоза на переднем плане две девушки в военной форме ожидали погрузки. Картину я написал именно в такой манере, Когда привёз её домой, мама удивлялась, что если рассматривать её вплотную, то ничего не разберёшь. А когда на стене висит, то с средины комнаты и все детали паровоза, и пар, и дым из трубы, и даже лица девушек видятся отчётливо. Но портреты никто из нас не умел писать. А Вовка Рыбкин с первой группы отлично и быстро рисовал их с натуры карандашом, а потом мог выписать такой портрет и красками.
У меня, да и у многих парней с нашей группы, основное время занимал спорт. Петр Иванович тренировал нас как-то по-хитрому. Он добивался только строгого соблюдения техники выполнения упражнений или приёмов. Демонстрировал их замедленно и подробно. При этом с самой минимальной нагрузкой. Допустим, если обучал технике прыжков в высоту, то планку себе устанавливал всего на высоте 110-115 сантиметров. Убедившись, что все уяснили, какие и как делать шаги и движения в каком месте и в каком положении, заставлял других выполнять упражнение сначала с невысоким положением планки, а потом немного увеличивал высоту
Но убедившись, что в секции появилось несколько участников, хорошо усвоивших технику выполнения прыжка, он совсем переставал с ними заниматься. Начинал наседать на других. Зато те, которые лучше прыгали, при любой возможности шли к прыжковому сектору, настойчиво добивались всё лучших и лучших результатов. А которые хуже усвоили технику или имели худшие результаты, просили лучших помогать им.
Так он и на лыжных тренировках обучил нас разным способам лыжного хода применительно к разным участкам местности, потом только несколько раз подзадорил меня, попросив показать остальным, какие длиннющие шаги я выполняю при попеременно толчковом беге на ровных участках и потом совсем не приходил на наши тренировки. А я каждый зимний день, если позволяла погода, засекая время по своим часам, бегал на 10 или на 15 километров, постоянно повышая результаты.
И с волейболом было точно так же. Тренер очень усердно и настойчиво добивался выполнения нами всех способов приёма мяча. Учил принимать мяч в падении, отбивать, если он ушёл от своего далеко за пределы площадки. обучил разным способам подачи и постановке блоков. Но убедившись, что хоть по одному, по двое есть, хорошо усвоивших хоть одно из всех необходимых знаний – от совершенно «забыл» про наши тренировки. Зато волейбольная площадка в парке всё лето была заполнена играющими с обеда и до самого темна. Только дождь, если уж очень сильный, мог прогнать играющих с площадки.
В торце волейбольной сетки на нашей площадке на трёх сосновых столбах возвышалось судейское кресло. Сидящий в нём судья мог сверху видеть все касания игроков к сетке, и если кто наступит на разграничительную черту. Судящие заодно тренировались подавать все команды жестами и свистком. Строго соблюдалось правило, что судящий по своему усмотрению набирал себе команду взамен той, которая проиграет встречу. Так получилось, что из наших двух групп сформировалась техникумовская сборная команда по волейболу. Только Вовка Свертокин был со старшего курса. Потому что мы вскоре стали лучшими, нам удавалось пользоваться этим. Выбрав время, приходили на площадку, назначали своего судью или договаривались с судившим, чтобы он взял на следующую игру нас. И потом могли играть хоть до самой ночи. Потому что кого бы не выбирали судящие к себе в команду, даже пятикурсников, даже местных спортивных парней, у нашей команды обычно никто не мог выиграть. А наигравшись до изнеможения, мы гордо уступали площадку другим, уходя непобеждёнными.
А ещё мы славились тем, что Витька умел виртуозно подавать «позорный» контрольный мяч. Когда судья объявлял, что от нас идёт подача контрольного мяча, на место подачи спешил Виктор. Поворачивался задом, зажимал мяч между коленями и ударом кулака направлял его высоко через сетку, на площадку противника. Мы старались обязательно выиграть эту подачу, и наши соперники, понурив головы, с позором уступали площадку другой команде. Которую, обычно, ждал такой же финал.
На женской волейбольной площадке, с низкой сеткой, игроков было меньше. И вышки судейской у них не было. Когда девчонок не было или приходило на игру мало, молодые пацаны-первокурсники играли на этой площадке друг с другом или в смешанных командах с девками.
Спорт для нас стал настолько родным и близким, что мы спортивные увлечения считали не то, что полезными, но даже обязательными, как еда или сон. Без больших усилий уже к завершению первого курса большинство из нас с гордостью носили значки ГТО. А вскоре некоторые получили право прикрепить рядом и значки спортивных разрядов. К третьему курсу наличие значка третьего спортивного разряда уже даже считалось не слишком престижным. Второй разряд, а тем более первый котировались высоко. Из-за такой моды мы проводили на спортивных площадках чуть ли не столько времени, сколько приходилось уделять учёбе.
В начале парка, в защищённом высокими соснами месте, на просторной площадке, были устроены спортивные сооружения и оборудованы места для тренировок и соревнований. Там же было место старта и финиша забегов летом и по лыжным соревнованиям зимой. Остальное пространство было предназначено для гуляний и отдыха.
Кто и когда размечал аллеи и тропинки в парке и в скверах, мы не знали.
Но каждую весну наш завуч, наверно потому, что он преподавал плодоводство и лесоводство, загружал все группы обязательным их обновлением. Штыковыми лопатами углубляли края, а грунт выкидывали на средину. Потом граблями хорошо выравнивали, чтобы не было впадин и бугров. При хорошей погоде ещё и специально утрамбовывали поверхность, чтобы была твёрже и не размокала под дождями. Но обычно, даже если и не утрамбовывали, то в первый же вечер по обновлённой аллее пройдёт столько гуляющих парочек и целых ватаг, что поверхность сразу же уплотнялась. В парке и в скверах мы любили гулять и зимой и летом.
А весной оставаться вечером в общежитии было просто невозможно. Тянуло побродить по тёмным аллеям, послушать соловья, а ближе к лету и кукушку. И песни попеть задушевные. И просто обсудить новости, не спеша прогуливаясь по тёмным аллеям. А когда встречаются две компании, так появляется столько вопросов и предложений, вроде мы днём не и виделись в учебном корпусе.
Подружек из девчонок ни у кого с нашей группы пока не было. Поэтому гуляли чаще всего своею толпою, разговаривая, шутя и смеясь. Если встречали девчонок со своей группы или с младших, обычно не отставали от них и бродили вместе. Мы веселили их шутками и анекдотами. А они позволяли нам чувствовать себя если уж не мужчинами, то вполне себе взрослыми парнями.
Порой бродили и по двое, по трое, если появлялся общий интерес. Одно время мы с Вовкой так увлеклись общими разговорами о пчёлах, о спорте и о политике, почему-то стали часто рассуждать. Наскоро приготовив уроки к следующему дню, уходили вдвоём гулять по парку. Вначале на такое гулянье я брал мандолину, а он свой баян. С тем, чтобы, если надоедят разговоры, посидеть на скамеечке и поиграть дуэтом или спеть под баян. Но потом мандолину брать не стал. Потому что я, если сбивался в игре по счёту, то дальше не мог подстроится. Поэтому чаще просто прохаживались, разговаривая, а Володя потихонечку наигрывал те мелодии, которые умел играть.
К этому времени нам достался и патефон с пластинками от Лидки, Витькиной землячки, которая уже закончила обучение. В четырнадцатом кабинете по вечерам мы выставляли его на подоконник открытого окна и до самого отбоя развлекали музыкой гуляющих. Когда играли популярные пластинки, на скамеечках у учебного корпуса и с нашей стороны собиралось много слушателей. Патефоном обычно управлял Лёшка Поляничко. Он почему-то не слишком любил ночные прогулки по парку. А привлекать гуляющих такой музыкой, которую они не всегда могли услышать, ему нравилось. Тем более, что Федька привёз с собою и те пластинки, которые его сёстры выписали из Ростова, и из-за которых у него произошёл спор с Леонидом Николаевичем. А ещё и Юрка Булутанов привёз две пластинки с зарубежной музыкой, записанной на плёнке от рентгеновского снимка грудной клетки человека.
Конечно, когда в клубе пластинки проигрывали на радиоле, там они звучали громче и чище. Но там заведующий не разрешал проигрывать ту музыку, которая не была записана на пластинках апрелевского завода звукозаписи. К тому же танцы под радиолу организовывали в клубе только зимой. А с весны до осени танцевали на танцплощадке под духовой оркестр или под баян.
У киномеханика Стасика дома был установлен магнитофон. Он был почти такой, как радиола, но только музыка с него шла не из пластинок, а из плёнки специальной. Плёнка эта оказалась намного уже, чем плёнка в фотоаппаратах, и без перфорации по краям. А намотана она на большие катушки, похожие на те, на которые наматывается киноплёнка. У магнитофона был специальный микрофон, такой, как дают артистам во время концертов, только шнур от него был коротким. На этот магнитофон Стасик записывал разные песни и музыку от радио. А если держать микрофон рядом с радиолой и проигрывать на ней пластинку, то и с пластинки он записывал песни и музыку. Даже любой мог в этот микрофон спеть или сказать, что-нибудь - магнитофон это записывал, и мог потом проиграть, то, что спели или сказали. Эта штука нам всем очень нравилась, но Стасик не очень любил, чтобы мы к нему домой ходили. И редко давал побаловаться с его магнитофоном и микрофоном.
Весело и с задором мы не только спортом занимались, гуляли и пели по вечерам – даже работали и то обычно весело и с задором. При новом директоре в техникум пришёл проект строительства нового учебного корпуса в три этажа. Площадку под его строительство разбили на выгоне за ближнем прудом. Как только разметили границы фундамента, все группы по очереди снимали на два часа с занятий или от подготовки к занятиям, и всё светлое время суток одна или две группы одновременно копали траншеи под фундамент и тачками вывозили землю наружу. Нам как-то досталось копать в том месте, где котлован уже углубили почти на три метра. Копать было тяжело, а грунт вывозить из котлована ещё труднее. Девчонки устали копать, и мы тоже приморились. Когда сели отдохнуть, Лидия Семёновна, назначенная к нам старшей, потому что сняли нас на работу с урока химии, предложила помечтать:
- А давайте представим, какие результаты нашего труда тяжёлого увидят те, которые придут учиться после вас.
- Наверно, кабинеты будут просторнее, и отопление будет не печное, а от батарей, как в городах, - предположил Славик.
- Нет, Башарин, бери шире. Видите, как хорошеет и благоустраивается страна после войны? Воронеж вон не узнать. И здесь не только новый и красивый корпус возведут. Украсят всё вокруг.
- Цветник, наверно, перед корпусом будет ещё больший, чем у нашего, - предположила Вера Пашкова.
- Давайте ещё шире мыслить. Что мы видим сейчас, с этой площадки? Пруд мелкий и заиленный и унылое здание третьего общежития на противоположном берегу. А между берегом и общежитием ещё и туалета два общественных. Согласитесь, что это не лучший вид.
- Забор высоченный поставят, когда корпус построят, чтобы туалеты было не видно, - предположила Сенчукова.
- Так со второго или с третьего этаже всё равно будет видно, - усмехнулся Раковский.
- Бедновато ваше воображение, - упрекнула нас Лидия Семёновна. – На той стороне общежитие тоже преобразят. Сделают двухэтажным. С маленькими комнатами всего на два-три человека. И с водяным отоплением, и в каждой комнате будет кран с водой. А в концах коридора будут специальные душевые комнаты с горячей и холодной водой. И девочки, живущие в таком общежитии, могут хоть каждый вечер принимать душ с горячей водой. Наверно, тогда и баня уже будет не нужна.
- Не, баня всё рано нужна. Ведь под душем не попаришься с веником, - возразил Виктор.
- Ладно, баню давайте оставим. Зато дно пруда углубят и очистят от ила специальной такой машиной с трубами. Я её в киножурнале видела. По обоим его берегам сделают красивые каменные набережные, с перилами и скамеечками для влюблённых. А на пруду будут плавать две пары белых лебедей. Студенты и учхоз будут регулярно и сытно их кормить. Они каждое лето будут выводить здесь своё потомство и обязательно возвращаться каждую весну обратно. А выпускники будут рассказывать не в каком году закончили обучение, а говорить, сколько лебедей на этом пруду расплодилось к их выпуску.
После такого романтического отдыха мы с удвоенной энергией налегали на ручки своих тачек.
А ещё было такое занятие, во время которого хандрить, ругаться или пребывать в плохом расположении духа категорически запрещалось. Такое происходило при засолке капусты на зиму. Организовывала эту работу тётя Шура - наша комендантша. Она утверждала, что для того, чтобы капуста получилась хрусткой, сочной и вкусной, солить её следует весело, с шутками и смехом. Бочки для солений были установлены в большом каменном погребе техникумовском. Капустные бочки были высотой около трёх метров. Одни из нас снаружи очищали кочерыги от верхних грязных листьев, отрубали стебель, и чистые листы на носилках таскали в погреб.
Здесь было установлено несколько острых тёрок, на которых мы по очереди быстро шинковали капусту, и по приставленным к бочке лестницам вёдрами высыпали шинкованную в бочки. Сашка Раковский, который почему-то пользовался большим доверием тёти Шуры, находился на вершине лестницы с ведром соли, со специальным черпаком, которым рассыпал соль по поверхности капусты, в зависимости от того, сколько вёдер с измельчённой капустой мы успевали засыпать. Толстых и Щелкалова, не самые худенькие из наших девчонок, в новых резиновых сапогах ногами утрамбовывали капусту внутри бочек.
Вскоре Славик внезапно «выяснил», что занятые на трамбовке не могут выбираться из бочки, потому что испачкают свои чистые сапоги, поэтому вынуждены писать прямо там, в бочке. Передавал это «по секрету» всем, занятым на засолке. Все смеялись, и тётя Шура нас хвалила:
- В следующем году, если капуста получится удачной, обязательно опять попрошу вашу группу на засолку.
А Славик ей отвечал:
- Капуста получится изумительной. Потому что у нас есть ещё и свой, особенный секрет.
Все при этом громко смеялись. Смеялась и комендантша, хотя и не понимала причину такого нашего веселья.
Получил из дома письмо с очень грустной вестью. Погибли мой троюродный брат Колька и Петька Голубов, которые вдвоём остались командовать лагерем допризывником, потому что Толик поступил учиться в Россошанский педагогический техникум. Они хотели в честь годовщины Великой октябрьской революции устроить одиночный салют, взорвав все имеющиеся в лагере взрывчатые вещества. А детонатором хотели сделать большую противотанковую мину, которую недавно нашли вымытой дождевыми водами из земли на выгоне и на тачке привезли в лагерь. Чтобы не подвергать товарищей лишней опасности, Колька и Петька объявили сбор для осуществления салюта на шесть часов вечера, а сами решили прийти раньше и обезвредить мину до прихода остальных.
Выкручивать взрыватель они начали в землянке. Раньше им не раз приходилось удалять взрыватели и из мин, и из снарядов. Но на этот раз что-то у них не заладилось. Видимо потому, что такую мощную мину они обезвреживали впервые. Взрыв оказался таким мощным, что кровля землянки оказалась разбросанной на большом расстоянии по дну оврага и на выгоне. Даже соседнюю землянку разрушило почти полностью. Колькино тело разорвало на части, а тело Петьки оставалось почти целым, но при этом стало как бы жидким внутри. Тряслось как холодец и вминалось при прикосновениях.
Похоронили обоих в закрытых гробах. Школьных учителей и работников сельского совета строго-настрого предупредили, чтобы в дальнейшем они не допускали таких игр школьников. И чтобы предпринимали меры для организации досуга и полезных увлечений молодёжи. А Леонида Николаевича освободили от директорской должности.
На третьем курсе сразу после летних каникул нас направили на сельхоз работы в совхоз Новохапёрского района. Заявку на нас делали как на трактористов для работы на тракторах в первую смену с тем, чтобы местные трактористы работали в ночную смену, и тем самым намного бы ускорилась пахота зяби в ходе уборки зерновых культур. Девчонок с нашей группы поселили в большом совхозном общежитии на центральной усадьбе совхоза, для работы на зернотоку. А нас направили в отделение и поселили по два-три человека на квартиры к местным жителям.
На тракторах мы поработали недолго. Возможно потому, что производительность у нас с непривычки была гораздо меньше, чем у совхозных трактористов. Или потому, что наш классный руководитель запрещал нам работать больше восьми часов, а совхозные работали весь световой день, да ещё и ночи прихватывали. Или потому, что не хватало рабочих рук на переработке зерна. Но вскоре нас перевели работать на зерноток отделения и даже дважды отправляли в Новохапёрск буртовать совхозное зерно на элеваторе.
Работали мы в совхозе долго. Приятным оказалось, что нам начислили зарплату и за вспашку зяби, и за работы на току и выдали её на руки. Тут как раз выпало воскресенье. Нам дали выходной, и мы решили сходить в гости к нашим девчонкам на центральную усадьбу. Купили две бутылки вина, колбасы и конфет, приоделись и к вечеру отправились в путь, в надежде, что и у них это воскресенье окажется выходным. Они в этот день работали. Но к нашему приходу уже все были в комнате. Встретили нас радушно. Хотели даже картошки нажарить в честь нашего прихода, но мы заявили, что не голодные и что у нас с собою есть не только еда, но ещё и выпивка. Вина досталось каждому намного меньше, чем по половине стакана. Застолье было в разгаре, когда в комнату девочек без стука вломились пятеро парней нашего возраста, но плотного телосложения.
Оказалось, что всё общежитие заселено парнями, учащимися ПТУ, и только в одной комнате жили девчонки нашей группы. Они перезнакомились с ними и подружились. А парни в честь воскресенья где-то сумели крепко выпить и решили разобраться с посторонними, которые, как им показалось, пришли приставать к девушкам, которых они считали своими. Мы пробовали по-хорошему объяснить пришедшим, что мы сокурсники. Что уже третий год вместе учимся. Но пришедшие были явно настроены на драку и не слушали нас. Обнаружив, что за дверью приготовились к нападению товарищи пришедших, Пашка стал к двери и плотно придавил её своим сапогом, чтобы не могли открыть. При этом самый высокий из пришедших зашёл сбоку и со всего размаха попробовал залепить Ивану кулаком в ухо. Но Ванька пригнулся, подставил свою левую руку под руку нападавшему и двинул правой ему под дых. Тот сразу же свалился, скорчившись, на проход между кроватей. Его товарищи тоже кинулись на нас. Оказалось, что они приготовились к драке основательно, у двоих оказались железные прутья за голенищами сапог, а у одного даже свинчатка торчала из кулака.
Но нас было больше, и драться до этого приходилось не раз. Мы пустили в ход и сковородку с ручкой, и тяжёлые табуретки и почти мгновенно посбивали нападавших на пол. Упавших мы, по сложившимся в техникуме традициям, не трогали и предложили им убираться по доброму. Но когда они выходили из комнаты, тот, которого сбили первым, придержал дверь открытой и заорал:
- Пацана, полундра, наших бьют.
Тут же в комнату ввалилось сразу больше десятка парней с палками и арматурой в руках. Павел со Славиком еле сумели закрыть перед толпой, беснующейся в коридоре, дверь комнаты. И тут уже разгорелось настоящее побоище. Девчонки забрались на угловую койку и что-то кричали нападавшим, Мы отступили в другой угол. При этом обнаружили, что если сапогом стукнуть по железному пруту решётки кровати он вываливается из своего крепления. Толик быстро навышибал таких прутьев и вооружил нас. И мы очень даже успешно стали отбиваться от наседающих на нас пацанов. Но в это время задние из них развернулись к двери и втроём напали на Пашку, сбили его с ног и стали сапогами бить в живот и по голове. Мы закричали, что так нельзя драться, но они не останавливались.
Тогда Славик крикнул:
- Ваня, Мы Пашку отобьём, а ты выбивай окно, будем драпать, чтобы нас здесь не поубивали. - Пробившись к Пашке, успели крепко побить пинающих его и кинулись к окну, из которого Иван одним ударом сапога успел выбить раму. Но при этом дверь держать на запоре оказалось некому. И толпа хлынула вслед за нами. Лёшка почему-то замешкался и подбежал к окну последним. И только пригнулся, чтобы выпрыгнуть, как ему с треском разбили об голову нашу бутылку из-под вина. Он от такого удара даже сознание на секунды потерял и без сил упал на землю под окном. А мы в это время, используя тарзанку, по очереди перепрыгивали через неглубокий овраг, являющийся вершиной пруда. Славик собрался прыгнуть последним и заметил, что Лёшки с нами нет. Крикнул нам:
- Что делать будем? Поляничко, наверно, у девок добивают.
- А ты прислушайся, что там у них?
- Да драки вроде бы не слышно. Матерятся только и с девками спорят
- А из окна они не прыгают в нашу строну?
- Вроде бы нет. Двое стоят на подоконнике, но сюда спиною.
- Давайте назад, нужно же Лёшку спасать.
- А как мы в обратную? Тарзанку-то с твоей стороны можно достать, а снизу до неё не дотянешься и не раскачаешься так, чтобы на высокую сторону спрыгнуть.
- Давайте по воде через овраг. А то ему там несдобровать. Ведь сами видели, они никаких правил не придерживаются.
В это время послышался Алешкин голос:
- Никого спасать не нужно. Я сам спасся. От окна сразу в кусты заскочил. Только мне голову чем-то проломили. Вся морда в крови и по пальцам течёт.
- А мы тут из-за тебя уже перетрусили и не знали что делать. С тарзанки сможешь на ту строну прыгнуть? - спросил Славик.
- Смогу, наверно, только ты меня толкни сильнее.
- Толкнуть-то я тебя как следует толкну, только руки не разожми над водой. А то нам тебя ещё и в пруду из ила придётся выдёргивать.
Алексей удачно перепрыгнул через овраг, а за ним и Славик переправился. И вовремя. Потому что ПТУшники не через окно, а, видимо, выбежали через двери, обежали вокруг общежития на эту строну и устремились к тарзанке. Но мы грозно их предупредили, что пусть и не думают сюда перепрыгивать. Хоть по одному, хоть по двое будут прыгать, мы будем им морды бить и в овраг скидывать.
Но долго нам здесь задерживаться не было резону. Потому что видели, как часть наших противников побежали в обход пруда. Выкрикивая, что встретим перепрыгнувших через овраг, мы со всех ног кинулись по дороге на отделение. Бежали далеко и долго, опасаясь, что преследователи догадаются, куда мы двинулись, и кинутся нас догонять.
На квартире выстригли Поляничко волосы вокруг раны, и залили её зелёнкой. Обсудили произошедшее и решили, что нашей вины в том нет, даже если мы кого и угробили отбиваясь. Потому что не мы нападали. Потому что они били даже упавших. И что у нас другого выхода не было, кроме как отбиваться тем, что попадалось под руки. Мы в техникуме уже привыкли к тому, что в драках соблюдаются определённые правила.
Главным было правило: «двое дерутся – другие не мешаются». Так бывало, что друзья втроём или впятером помогают своему товарищу задержать того, который его обидел или оскорбил, но в их разборку и в драку они не вмешиваются. Даже если тот, которого задержали толпой побеждает в драке и собьёт своего соперника на землю, что считалось безоговорочной победой, присутствующие при драке товарищи побеждённого не трогают победившего. Важным было и правило – лежачего не бьют.
Случалось так, что упавший на землю не признавал поражения и требовал продолжить драку. Но победивший мог и не согласиться. Заявить, что я тебя сбил и этим доказал, что ты был не прав. Предотвратить драку можно было, особенно если соперник явно превосходит по силе, тем, что попросить прощения за нанесённую обиду или признать свою вину. Но такое у нас считалось большим позором. Признавалось такое гораздо большим унижением, чем быть побеждённым в драке.
Ещё считалось недопустимым нападать на парня, который провожает девушку или гуляет с ней в парке или в сквере. Девчонки с нашей группы даже научились выручать нас, если назревала драка с более сильным противником. Незадолго до завершения танцев или после кино, девчонка брала под руку того, за которым следил жаждущий драки, и парочкой шли через парк в направлении её общежития. Если видели, что преследователь не унимается и идёт вслед, то проходили мимо женского общежития и шли гулять по аллеям ночного парка. Таким образом часто уводили от драки и Поляничко, и Сашку Раковского. Потому что они были малого роста и не каждому противнику могли успешно противостоять.
Во время танцев на летней танцплощадке великовозрастные, нигде не работающие сынки важных научных сотрудников из института Докучаева и из первого участка приходили большой толпой в техникум специально, чтобы подраться с учащимися младших курсов. Для начала один или двое обзывали или даже толкали каких-нибудь безобидных парней. За них заступались товарищи, и пришедшие сразу же кидались в драку, нанося удары в глаз и по носу всем, стоящим рядом с конфликтующими. Но в таких случаях за техникумовских всегда шли в драку и старшекурсники. И пришедшие вынуждены были убираться восвояси, вытирая кровь с разбитых носов и прикладывая мокрые платки к синякам под глазами. При честных драках нельзя было использовать ни свинчатки, ни кастеты, ни палки, ни другие орудия. Такое считалось необходимым только для защиты от бандитов и воров, которые вроде бы всегда нападают с ножами и бритвами в руках. Но с бандитами нам встречаться пока не приходилось.
А утром управляющий отделения приехал с планёрки, которая проводится директором совхоза на центральной усадьбе, очень рано и сообщил нам, что нас наверно вызовут в милицию за драку. Потому что мы сильно покалечили учащихся ПТУ, особенно тех, которых били сидениями табуреток по голове. А чуть позже приехал на чьём-то велосипеде наш Вячеслав Николаевич и подробно расспросил обо всех обстоятельствах драки. Мы рассказали всё подробно, только не стали говорить, что тоже выпили с девками по глоточку вина. Надеялись, что и девки про это говорить не станут. Посмотрел он и на Алёшкину травму, и даже посоветовал поехать в район к хирургу и наложить шов на рану. Но Алексей отказался.
Потом Владислав Николаевич так нас ловко выгораживал, что и из милиции, и из райкома все участвующие в разборе произошедшего решили, что это мастера ПТУ допустили пьянку среди учащихся и сами тоже, оказалось, участвовали в выпивке и поэтому потеряли контроль над воспитанниками своими. Этим мастерам объявили выговоры и отправили в училище, а взамен им прислали других мастеров. А ещё шестерых их учащихся положили в районную больницу залечивать полученные травмы. У двоих повреждения оказались даже серьёзными.
Во время этой работы в совхозе я умудрился схлопотать себе заболевание, сохранившееся со мною на всю оставшуюся жизнь. Когда совхоз выполнил основной план поставок зерна государству, ему разрешили засыпать зерно и для собственных нужд. Управляющий нашего отделения радовался этому несказанно, потому что на отделении размещались животноводческие корпуса, а высокую продуктивность животных легче обеспечивать при достатке концентрированных кормов. Фуражный склад мы быстро наполнили гораздо большим количеством зерна, чем он был рассчитан, загрузив его не только в закрома, но и в проходы. На току ещё оставалось много зерноотходов, но помещений подходящих уже не было.
Тут управляющий и решил загрузить их в бывший гужевой склад конюшни. Ленточный зерновой транспортёр только своей верхушкой помещался в небольшом окошке этого склада, и едва мы загрузили через этот транспортёр первый самосвал отходов, как в складе под окном выросла гора кормов, до самого окна. А до остальной части склада зерно не долетало. Нас заставили по транспортёру залезать в склад и деревянными лопатами перекидывать зерно от окна к дальней стенке склада. Но при этом в закрытом помещении поднялось такое облако пыли, что мы даже не видели свет от окошка. Не закончив перевалку зерна, быстро выбрались наружу, задыхаясь и кашляя от пыли, колючей от остей и чёрной от комочков земли.
Понимая, что в складе без средств защиты долго не продержаться, управляющий направил тракторного учётчика на мотоцикле на центральную усадьбу за респираторами и очками. Учётчик привёз целую коробку респираторов, а очки на складе отсутствовали. Надев респираторы, мы втроём откидали кучу отходов к противоположной стенке склада, но наши лица стали чёрными как у негров, одежда тоже почернела и стала колючей. В это время самосвал уже сделал четыре рейса с отходами и почти завалил транспортёр. Не отходивший от нас управляющий взмолился:
- Ребятушки, давайте придумаем что-нибудь. Вон, слышите, уже гром грохочет, и тучи с Востока наползают. Скоро дождь, а в склад можно засыпать кормов для двух ферм на всю зиму.
- Так сами же видели, там даже в респираторах больше десять минут не продержишься, - пояснил Славик.
- Ну не знаю, или по очереди, или ещё как, но чтобы транспортёр не останавливать. Если засыпать до дождя успеем, я вам за сегодня двойную оплату подпишу и премию постараюсь выбить.
- Без остановки транспортёра не получится, - уверенно заявил Пашка, - там такое творится, что света белого не видать. Склад закрыт со всех сторон, а отходы как из грязи сделанные.
- Потому они и называются отходами, что в них попадает всё, что при очистке зерна отсеивается.
Мне стало жалко управляющего, и вспомнились дедушкины слова о том, что нужно приучать себя к преодолению трудностей, и я заявил:
- Все слышали про двойную оплату? Так я сейчас разденусь до трусов, надену респиратор и буду откидывать зерно к стенке. А вы не останавливайте транспортёр, пока сам не попрошусь.
Быстро раздевшись, я забрался в склад, и началась загрузка. Вначале мне было трудно откидывать, но когда гора отходов под окном выросла чуть ли не до окна, стало намного проще. Одним движением лопаты удавалось сразу перемещать огромное количество зерна. Только вскоре воздух через респиратор совсем не удавалось вдыхать. И я закричал, чтобы остановили транспортёр. Но не вылез наружу, а только выкинул забившийся грязью респиратор и попросил кинуть мне другой. Так я проделывал наверно раз пятнадцать или даже больше. Зато мы загрузили в склад четырнадцать самосвалов отходов, и на току оставалась всего маленькая их кучка, когда хлынул дождь. Я вылез из склада, и мы стали пережидать дождь под навесом конюшни. Одеваться не стал, потому что на моём теле лежал толстенный слой пыли и грязи.
Дождь прекратился, но на дороге и вокруг незагруженной кучки отходов получились лужи. Управляющий принёс мне аж два бруска хозяйственного мыла. Парней отпустил с работы, а меня лично проводил к пруду и показал, где удобнее искупаться и постирать одежду. Даже спину мне и голову тщательно намылил и объявил, что завтра могу не выходить на работу и отдыхать. Купаясь, я никак не мог высморкать и выплевать слюну, ставшую тягучей чёрной массой. Постирав трусы и верхнюю одежду, не надевая ее, пошёл на квартиру. Так как мне дали выходной, решил, что штаны, майка и рубаха до завтра высохнут, и я снова надену их на работу.
Но на утро у меня по всему телу появилась мелкая, зудящая сыпь, которую я не выдерживал и расчёсывал. Болела голова, и даже температура поднялась. Отдыхом не наслаждался, а мучился от жара и головной боли. Вечером ребята сказали, что у меня даже лицо изменилось и стало каким-то отёчным. А Иван даже предположил, что это у меня от пыли возникло специальное шахтёрское заболевание «силикоз», которое у них бывает, когда они надышатся угольной пылью. Но управляющий объяснил, что такое заболевание бывает только у шахтёров и только от угольной пыли. Совхозу мы конечно в тот день крепко помогли, но последствия того ударного труда мне потом часто доставляли неприятности.
Уже после завершения работ в совхозе нас на три дня отпустили по домам. Возвращаясь в техникум, мы приехали в Таловую на вокзал ночью и решили коротать её остаток в зале ожидания. Здесь скопилось довольно много людей, и мы дремали, сидя на вокзальных массивных диванах. С того дивана, на котором сидел я, народ разошёлся, и мне удалось лечь на весь диван и крепко уснуть. Разбудил меня Поляничко:
- Жень, перестань чесаться.
- А что?
- Народ на нас смотрит, как на прокажённых.
- Почему?
- Да ты чешешься, не останавливаясь даже во сне. Народ думает, что у тебя или вши, или чесотка, или что-нибудь ещё хуже. От тебя все отсели и на нас косятся.
- Нет у меня ничего. Это я после совхозных отходов отойти не могу. А что место освободили, так мне даже лучше.
- Так ведь стыдно и за тебя, и за нас – подумают, что завшивели.
- Ложись и спи, чтобы не стыдно было.
- Сидя не очень-то поспишь.
- А ты со мной ложись. Головами в разные стороны, а ноги поместятся.
Учёба, преподаватели, соседство с институтским посёлком, заселённым преимуществом учёными, поездки на спортивные соревнования в другие районы и в Воронеж помогали нам преодолеть сельские невежественные привычки и манеры. Мы уже старались даже в непогоду меньше ходить в сапогах, а по возможности носили ботинки или даже туфли. У каждого появились хотя бы одни шерстяные штаны. А девчонки наши вскоре почти все стали одеваться как городские барышни. На торжества нам советовали надевать белые рубашки и повязывать галстуки. Галстуки умели повязывать все и одинарным, и двойным, и даже тройным узлом. Но чаще надевали галстуки на резинке с неразвязывающимся узлом.
Пашкова, Сенчукова и Говорова
На ногах теперь, чтобы носки не спадали, удерживали их не простыми резинками, сшитыми в колечко, а подтяжками. Потому что резинки считались уже немодными. И ещё потому, что эти резинки, если их сшить туго, пережимали голень так, что ноги отекали, а если делать их слабыми, то они позорно сползали вместе с носком и болтались выше туфли, выглядывая из-под штанины. Подтяжки же крепились под коленом, ногу не травмировали и не сползали. Носок к такой подтяжке крепился специальным зажимом резиновым с металлическим ушком. Кстати, у девчонок существовали и продавались точно так же устроенные пояса для крепления чулок. Но на женских поясах застежки были не только спереди, а ещё и сзади.
Носки мы теперь крепили подтяжками ещё и потому, что в меру своих возможностей старались подражать стилягам. Стиляг критиковали в газетах, в журналах и в кино. На политинформациях нам приводили примеры, осуждающие стиляг. Но мы хоть и соглашались, что так одеваются имеющие нетрудовые доходы, что эта мода насаждается капиталистической пропагандой, но считали, что подражая стилягам, изображаемым на карикатурах в журналах «Крокодил» и «Перец», мы следуем самой передовой моде. У кого были добрые отношения с тётей Шурой, те уговаривали её на машинке прострочить штанины, чтобы они внизу так плотно сидели на ноге, что их трудно было даже надевать. И укорачивали такие зауженные штаны до такой степени, что они чуть ли не на ладонь были выше туфлей. На пиджаках специально перешивали нижнюю пуговицу, чтобы при застёгивании, пиджак прочно охватывал ягодицы. А верхние не застёгивали, создавая эффект широких плеч. Некоторые даже специальные ватные подкладки пришивали внутри плечевой части пиджака, чтобы плечи казались шире и выше.
Рубахи стиляжные мы, конечно, нигде не могли достать. Только Славику его мама сшила несколько таких рубах, с разными абстрактными цветными рисунками и узорами, а чёрную с белыми кантами. При случае у него можно было попросит такую рубашку, но это если куда ехать нужно за пределы техникума. Потому что техникумовские все знали, что только у Башарина есть такие модные рубашки. Даже главный модник техникума, Саша Гузенко из первой группы, по стильной одежде не мог сравниться со Славиком.
К учёбе мы тоже относились совсем не так, как в школе. Хотя тоже могли не готовить домашнее задание, если недавно вызывали отвечать, но у нас как-то незаметно сумели выработаться профессиональные навыки к изучению материалов и к порядку пересказа выученного. Так, на уроках ботаники, готовясь к описанию очередного растения, мы знали, что важным является его латинское название и принадлежность к определённому семейству. Поэтому перед занятием у каждого невыучившего урок на руке или на шпаргалке было записано и латинское название, и принадлежность к семейству. А опираясь на эти сведения, практически каждый, зная общие признаки и особенности семейства, мог составить примерное описание изучаемого растения хотя бы на троечку.
Башарин Станислав Семёнович 1962 год
Все эти профессиональные науки мы просто любили. На той же ботанике, при изучении растения цикорий, который у нас дома называли «Пэтрив батиг», я узнал, что его синие цветки и особенно корень содержат много вещества под названием инулин. Из которого сам организм человека вырабатывает специальное лекарство инсулин, очень важное для больных сахарным диабетом. Думал, что если бы мы изучали это раньше, я бы сообщил про это родным, и дедушка, возможно, не умер бы так рано.
Если предстояло растениеводство, то мы знали, что ключевыми являлись: народно-хозяйственное значение изучаемой культуры, районы её распространения и агротехника возделывания. Поскольку первые два пункта можно кратко записать на шпаргалке, если не выучил, а особенности агротехники примерно можно предположить из своего опыта сельской жизни, то даже путаясь и ошибаясь при изложении морфологических особенностей культуры и в её биологических признаках, можно все же получить удовлетворительную оценку.
Многие предметы мы учили с удовольствием, без понуканий и контроля. У парней любимой была механизация сельского хозяйства. Включающая изучение тракторов, автомобилей и сельскохозяйственных машин, применяемых как в растениеводстве, так и в животноводстве. Ещё недавно мы были свидетелями того, как все сельскохозяйственные работы нами и нашими родителями выполнялись вручную или при помощи волов и лошадей. Когда конная косилка или сеялка казались вершиной совершенства, способной заменить сразу нескольких человек. Теперь мы изучали такие хитрые устройства и приспособления, которые уже без использования животных могли заменить на полевых работах сразу сотни человек. Когда даже такие, казалось бы, навсегда ручные работы в животноводстве инженерная мысль заменила усилиями электрической и механической энергии. Изучая всё это, мы чувствовали себя если не волшебниками, то причастными к таким свершениям и переменам, которые трудно объяснить даже своим родителям и сельским друзьям.
Но пока мы всё это изучали в теории и знакомились на практических занятиях, подобные нововведения стали появляться и в наших сёлах. Слабенькие карбюраторные моторы для привода электрогенераторов заменяли на мощные дизельные генераторы. Теперь не только хаты освещались электрическими лампочками, но и трудоёмкие процессы на фермах электрифицировали. Даже механическую мастерскую в нашем колхозе построили. В которой были и точила электрические, и компрессор, и кран-балка передвижная, и электросварка. А мой друг Толик Кудинов оказался очень талантливым электросварщиком.
На удивление даже девчонки некоторые не хуже парней вникали в теорию и на практике могли свободно запустить сложным, двух ступенчатым пусковым двигателем, например, дизель ДТ-54 с тремя режимами запуска. А это ведь было совсем не просто! Валя Насонова, Зоя Мищенко, Люда Пастухова и Валя Зайченко в этих навыках совсем не уступали нам. А в теоретических вопросах механизации Насонова не только отлично запоминала все формулы, но, что было особенно важно, она понимала научный смысл, заложенный в этих соотношениях. Мне с формулами по механизации было немного сложнее. Однажды даже попал впросак и насмешил не только всю группу, но и преподаватели тоже пересказывали случай со мною как анекдот.
Из-за участия в соревнованиях я пропустил занятие, на котором разбирали особенности влияния разного состояния и состава почвы на работу тракторного плуга. Учились вычислять удельное сопротивление почвы плугу при различных условиях пахоты. Отсутствие на прошлом занятии не освобождало меня от знания темы. А тут я ещё и не почитал конспекты товарищей, присутствовавших на прежнем занятии. И как назло Калинин вызвал меня к доске и потребовал написать формулу удельного сопротивления плуга и сделать расчёты, исходя из обозначенных им исходных данных. Выйдя к доске, я уповал только на таланты Дёшина. Пашка для этого обычно садился за передний стол, его пухлые губы и способность выразительно шёпотом так произносить слова, что их не слышал преподаватель, но понимал тот, кому он подсказывает – не раз выручали нас.
К моему стыду я даже не знал, что сопротивление грунта обозначается заглавной буквой «К». Собравшись писать формулу, я вопросительно глянул на Пашку, и он добросовестно прошептал мне: « Ка (плуга) равна». Немного помявшись, я все же прислонил руку с мелом к доске и бодро заявил:
- Берём каплугу…
В ответ вся группа отозвалась таким дружным хохотом, что я покраснел до корней волос. Калинин даже присел на стул, не в состоянии остановить свой смех. Потом вытирая слёзы платком объявил:
- Садись, «Каплуга», на место. Мог честно признаться, что не выучил тему, и не смешил бы группу. Ставлю тебе точку в журнал, а на следующем занятии спрошу и по прошлому материалу, и по сегодняшнему.
С каждым годом наши отношения с местными становились всё более враждебными. Может, потому что мы становились старше, сплочённее и сильнее, местные теперь даже не пытались толпой нападать на первокурсников. Но заявившись с субботу или в воскресенье в наш клуб на танцы, многие из них специально старались оскорбить или унизить кого-нибудь из техникумовских. При этом всегда так получалось, что на нашего наезжал местный, который был явно сильнее и опытнее в драках. И таким способом местные парни стали всё чаще и чаще устраивать драки, которые в наших представлениях считались вполне справедливыми. Но побитыми оставались наши.
Хотя мы и понимали, что не совсем честными были провокации на драку сильными явно более слабых. А ещё нас, как старшекурсников, огорчало то, что многие парни нашего возраста, живущие на территории техникума и учащиеся в школе на втором участке института, умело помогали своим одноклассникам и старшим парням со второго и первого участка добывать сведения о том, кто в каком общежитии живёт. Кто чем занят. Или на учёбе, или на какой работе в учхозе, или на практике в каком соседнем колхозе. Спровоцировавшие конфликт умело пользовались такими сведениями, чтобы побить того, кого наметили в качестве своей жертвы. Подобное нам очень даже не нравилось, но формально получалось, что местные не нарушают сложившихся правил. Даже Вовка Павленко, хоть и учился с нами, но честно признался, что если возникнет конфликт с местными, и мы попробуем побить его двоюродного брата Касимова, то он будет драться на стороне брата.
Чаша терпения переполнилась, когда местные обнаглели до того, что решили запугать техникумовских, нарушив сложившиеся традиции и представления. Днём они собрались толпой в то время, когда заканчиваются занятия и учащиеся поодиночке или по двое-трое идут, кто не успел пообедать - в столовую, кто в библиотеку, кто задерживается в корпусе, а кто сразу бежит в общежитие. Проучить они решили тех, которые жили в шестом общежитии. Предварительно спрятались в сквере. А когда со сквером равнялся кто-нибудь, возвращающийся в общежитие, толпой выскакивали из засады и безжалостно избивали нечастных. Парни первых курсов, избитые в кровь, спасались бегством. А которые постарше - пробовали отбиваться, но силы были явно неравными. Юрка Булутанов из нашего курса, с первой группы, а потом и Вовка Колпаков из его группы в одиночку успели довольно серьёзно дать сдачи нападавшим. Но им самим досталось тоже. Потому что нападавшие дрались не голыми руками, а заранее припасли палки увесистые, арматуру и, как мы догадались по рассечённым лицам избитых, у кого-то была наверно и свинчатка надета на руку. Булутанову арматурой даже часы наручные разбили так, что их корпус развалился надвое, когда он защищался рукой от удара по голове.
Мы узнали о побоище от девчонок с первой группы, которые пошли зачем-то к своим парням в общежитие а потом прибежали к нам в четырнадцатый кабинет за помощью. Когда мы прибежали к скверу, местные уже покинули свою засаду. Расспросив подробности, узнали, что среди парней с первого и второго участка был даже живущий в техникуме Олег Олюшин - сын техникумовского библиотекаря. Который ходил в десятый класс школы на второй участок. Увиденное в общежитии возмутило до глубины души, не только жесткостью, но главное - явным нарушением принципов справедливости. Посовещавшись, решили, что о случившемся имеем полное право донести до сведения руководителей техникума. Послали девчонок первой группы бежать в корпус и попросить, чтобы директор или завуч срочно пришли в шестое общежитие. Прибежал запыхавшийся завуч.
Когда мы провели его по комнатам, где почти в каждой сильно избитые парни промывали раны и пробовали их залечить, Фёдор Митрофанович пришёл в бешенство. Заявил, что необходимо срочно найти хоть одного из зачинщиков этого побоища, отправить его в райцентр в милицию, а там пусть выясняют всех участников и принимают меры. Мы сказали, что Олег, участвовавший в избиениях, живёт в техникуме.
Оболенский тут же послал одного из второкурсников в гараж, чтобы прислали машину к дому Олюшина, а сам повёл нас к Олегу. Часть наших даже опередила его, и первыми добежали к Олюшиным. Олег был дома один, и пока парни пробовали зайти в коридор, он изо всех сил старался закрыть входную дверь на запор. Но Толик Тимофеев подставил под неё свой сапог и помешал ему. Тогда Олег быстро забежал в комнату, схватил ружьё и направил на стоящих у входа, завив, что будет стрелять по пытающимся зайти в комнату, пока у него хватит патронов.
Когда мы с Оболенским пришли к дому Олюшиных, картина выглядела следующим образом. Двери в коридор и в комнату были открыты. На пороге входной двери стояли наш Толик Тимофеев и Федька Михайлусов. Посредине комнаты лежал сваленный стол, за ножками которого укрывался Олег. На столе у него стволом в сторону дверей лежала малокалиберная винтовка, а в руках он держал двуствольное ружьё. Он и до этого что-то выкрикивал, а увидев подошедших, заорал, срываясь на визг. Что он перестреляет всех, кто перешагнёт порог коридора, и что требует, чтобы все отошли от двери и закрыли её. Оценив обстановку, Фёдор Митрофанович заставил Федьку выйти наружу, встал на его место и, обратившись к Толику и нам, потребовал, чтобы мы отошли в сторону таким образом, чтобы нас было не видно из комнаты, и добавил:
- А то этот подонок, может, уже выжил из ума и действительно способен пойти на такое преступление, как стрельба по человеку.
Мы быстренько переместились из поля зрения через дверь, но с обоих боков вплотную прижались у входа, готовые начинать штурм. Убедившись, что нас Олег уже не видит, Оболенский, несмотря на его выкрики, спокойным голосом начал что-то говорить и быстро направился в комнату. У нас у всех перехватило дыхание. А я даже успел подумать, что Фёдор Митрофанович явно не зря носит гордое звание фронтовика. Голос Олега стих, а через минуту Оболенский позвал нас:
- Зайдите кто-нибудь, помогите вывести этого героя на улицу.
Мы толпой ринулись в комнату. Пока Оболенский разряжал ружьё и винтовку и разряженные передал их в руки Толика Салова, чтобы отвезти их в милицию, мы выволокли Олега наружу. По пути успели отвесить ему несколько тумаков. Выйдя к нам, Фёдор Митрофанович потребовал, чтобы задержанного не трогали. Я тоже вполне искренне считал, что бить того, которого другие держат за руки, совсем не порядочно, и как мог отговаривал парней не делать этого. Но Иван с нашей группы и Вовка Колпаков из первой тоже ещё громче меня говорили, что Олега не стоит сейчас трогать, пусть милиция с ним разбирается. А как только Оболенский отворачивался, старались залепить Олегу побольнее. Особенно Вовка свирепствовал. Получилось так, что пока подъехала машина, Олег уже оказался прилично избит, даже губа кровоточила.
В милицию поехали все участвующие в захвате. Парни просили завуча сесть в кабину. А он заявил, что опасается, что мы, обозлённые произошедшим, можем по пути поступить необдуманно. Я предложил Колпакову сесть в кабину, и он с удовольствием согласился.
В милиции подробно записали рассказы Колпакова и Михайлусова, которым досталось от нападавших, а вышедший к нам начальник милиции рекомендовал Фёдору Митрофановичу создать в техникуме из старшекурсников и ответственных местных жителей, не обязательно только мужского пола, добровольную народную дружину.
Ночью мне не спалось. Вспоминал, как завуч смело, решительно и, кажется, не задумываясь шагнул навстречу опасности, когда обстановка этого от него потребовала. Думал о том, что наверно действительно те, которым пришлось участвовать в настоящих боевых действиях на войне, приобретают особые качества. А буквально на следующий день завуч организовал в клубе перед кино общее собрание старшекурсников и специально приглашённых авторитетных местных жителей для учреждения добровольной дружины техникума. Составили списки желающих участвовать в дежурствах и рейдах. Записались большинство парней старших курсов и несколько человек из рабочих. Даже несколько женщин записались. Преподавательница физики Прасковья Фёдоровна и тётя Шура из взрослых и несколько незамужних..
Про преподавательницу в нашей группе шутили, что она специально записалась в дружину, чтобы устроиться дежурить вместе с Башариным. Начиная со второго курса мы замечали, что она очень даже не равнодушна к Славику. Он конечно выделялся среди нас и одеждой стильной, и красивым был, и статным. Но всё равно было в диковинку, что преподавательница, хоть и очень молодая, может влюбиться в учащегося.
Дежурили в дружине по графику. Выпадало одно дежурство в месяц, а иногда и два. Одно в самом начале месяца, а другое в конце. Иногда приезжала милицейская машина и забирала дежурных в рейд по окрестным сёлам и на участки института. С появлением дружины мгновенно прекратились любые драки. Дежурные с красной повязкой на рукаве и надписью на ней ДНД подходили к пытающемуся нарушать дисциплину и предлагали прекратить безобразие. Поясняли, что если не прекратит, то его дежурные задержат, вызовут милицию и отправят в КПЗ для принятия мер.
Мне даже дома пришлось воспользоваться тем, что у меня было удостоверенье дружинника и повязка. Мы были на каникулах. Вечером естественно ходили в клуб на кино. Я ещё перед фильмом обратил внимание, что в зале оказалось много чужих парней. Кудинов мне объяснил, что в Пасеково, в общежитие поселили парней из воронежского ФЗУ железнодорожников. Что они днём работают на железной дороге, а вечером приходят к нам в клуб. После кино вся толпа с нашей улицы двинулась домой. На танцы никто не захотел оставаться. У моста нас догнал запыхавшийся Николай Тырса и сообщил, что оставшихся на танцы парней сельских, пришедшие с железной дороги в клубе избивают, а девок не трогают, только без согласия вытаскивают танцевать.
У меня сразу же созрел план. Предложил, чтобы парни возвращались в клуб, но драчунов не трогали. А я сбегаю быстро домой, возьму удостоверенье дружинника, надену повязку и мы тогда сможем на законном основании задержать хулиганов и позвонить в район, чтобы вызвать милицию. Хоть я и был дружинником совсем другого района, но и на минуту не возникало сомнения в том, что хулиганы не смеют не подчиниться представителю общественности, и что милиция сразу прореагирует на наше сообщение, если сообщим, что предотвратили драку и задержали зачинщиков.
Но бегал я за повязкой напрасно. Когда парни вернулись в клуб, там не оказалось не только тех, кому носы поразбивали, но и тех, которые драку затеяли. Они предусмотрительно удалились восвояси. Чтобы убедится в этом, толпой прошлись до конца села, а потом, возвратившись, ещё расспрашивали у Люмарева, обслуживающего мотор, который вырабатывал электричество селу, не прятались ли где поблизости ФЗУшники. Лымарев утверждал, что видел их, когда вечером заходили в село, а как возвращались - не заметил. Наверно, потому что у него в помещении свет горит, а на улице темно. При этом мне очень даже льстило, что Лымарев отвечал на мои вопросы и обращался ко мне, как к представителю власти, потому что видел на рукаве повязку. Хотя и Юрка Задорожний, и Тырса, и Соломахин были старше и давно уже работали в колхозе.
На следующий день мы уезжали в техникум. Из дому до Лисок мы всегда ехали с официальными льготными билетами, приобретаемыми по студенческим билетам. Когда рассказал друзьям, как я с парнями с нашей улицы пробовал воспользоваться повязкой ДНД, чтобы задержать хулиганов, Толик вдруг обратил внимание, что сложилась ситуация очень похожая на ту, которую я рассказывал на концерте в клубе:
- Жень, а ты не обратил внимание, что вчера поступил в точь, как тот сильный дружинник, про которого ты в интермедии рассказывал?
Остальные поняли, о чём речь, дружно засмеялись и потом до Лисок дружно подшучивали надо мною.
Меня и в группе, и в техникуме считали весельчаком и юмористом. Я с удовольствием поддерживал такое мнение. Из сатирических и юмористических журналов, из радиопередач, из книг выписывал смешные истории и потом использовал находки во время концертов. Техникумовский заведующий клубом Попов считал меня чуть ли не штатным конферансье. Какой бы курс не готовил очередной концерт, объявлять очередные номера и смешить публику он назначал обязательно меня. Порой я даже пытался отказываться:
- Иван Григорьевич, у меня сейчас ничего смешного, новенького не приготовлено,
- Ничего, - успокаивал он меня, - расскажешь что-нибудь из прежнего. Или просто номера объявляй, ты же насобачился даже просто объявлять с такими интонациями, что народ смеётся или заранее предвкушает неожиданное.
А вспоминали ребята, как я на последнем концерте заставил до слёз хохотать зрителей, пересказывая интермедию про дружинников, услышанную по радио. Дежурили два дружинника, один очень большой и сильный. А другой - маленький, тщедушный, но очень ловкий. Когда им сообщили, что в парке хулиган нападает на гуляющих, большой сказал: «Один из нас должен бежать задерживать хулигана, а я побегу искать милицию». И маленькому пришлось задерживать. Он применил против хулигана двойной переворот с тройным захватом, повалил его на землю, но поскольку был маленьким и хиленьким - хулиган из-под него постоянно выползал. И гуляющим пришлось помогать маленькому удерживать хулигана, пока большой не привёл милиционера к нарушителю порядка. Ребята смаковали:
- Ты, наверно, крикнул богатырским голосом: вперёд на задержание бандитов, а я пока не спеша схожу за повязкой!
- Не, он же по-честному поступил. Объявил, что одни займутся мелочью. Повалят всех ПТУшных в клубе на пол, пока он не свершит главного. Не принесёт им своё удостоверенье.
- А потом, наверно, ещё и в окна клуба заглядывал, убедиться, всех ли хулиганов мордой на пол уложили
Как-то перед выходным Владислав Николаевич предупредил, чтобы не расходились после очередного комсомольского собрания группы. Собрание закончилось быстро и мы с нетерпением ждали его прихода, потому что он обычно решал с нами все наболевшие вопросы во время перемен или приходя к нам или к девчонкам в общежитие. А тут решил собрать всю группу для чего-то важного.
Зайдя в кабинет, он поздоровался и спросил:
- Заждались, заинтригованы?
- Думаем, что что-то очень важное, если всю группу собрали, – ответила Насонова.
- Да, предложить хочу действительно важное!
- В космонавты, наверно, предложите записываться к Гагарину, - весело выкрикнула Аня Манохина, - так я по весу не пройду.
- В том деле серьёзном, которое пришёл предложить, твой, Аня, вес совсем не помеха, а может даже и на пользу.
- Примем обязательство всей группой тренировать Манохину штангу поднимать, чтобы на следующей олимпиаде не Власов нёс знамя СССР, а наша Аня, - «догадался» Сашка.
- По поводу всесоюзной славы нашей группы смею выразить сомнение, а вот для того, чтобы получить известность в техникуме и в районе, появилась реальная возможность.
- За месяц поголовно стать круглыми отличниками!
- Отказаться от стипендии и от общежитий, поселиться в степи, разводить огонь трением и употреблять в пищу только корни съедобных трав!
- Наоборот, заменить тётю Фросю и тётю Нину в столовой, три раза в день варить кашу из топоров и кормить всех студентов бесплатно, пока топоры в общежитиях не закончатся.
Подняв руку, Владислав Николаевич остудил наши насмешки:
- Вижу, дальше еды и учёбы ваши фантазии не распространяются. А как по поводу высоких культурных порывов?
- А нас теперь дома уже и так считают культурными. Даже те, кто раньше школу закончили, спрашивают и про моду, и про политику, - степенно пояснил Поляничко.
- Так я пришёл сообщить, что сейчас выдался момент блеснуть культурой не только в своих деревнях, но и на уровне техникума, и на уровне института Докучаева, и во всём районе. А может, даже и в области прославиться.
- Говорите, не томите дальше!
- Это мы запросто, подскажите только как!
- Можем и сейчас прямо из кабинета сразу на подвиг идти!
- Предлагаю дело интересное, которое обязательно зачтётся вам и как комсомольская инициатива и известность принесёт. Вы наверно уже слышали о драматургических успехах моей матери?
- Не-е-е..
- Не знаем
- А как это драматургические?
- Любовь Александровна с теми, которые уже сейчас закончили учёбу, устраивала очень интересные спектакли. Ставили и революционные пьесы, и классические. Простые учащиеся под её руководством так убедительно играли свои роли, что в зале и плакали, и смеялись, в зависимости от того, что они изображали.
- Так что, Вы и нам хотите посоветовать попробовать в артисты заделаться? – с сомнением, но уже серьёзно поинтересовался Виктор.
- Дело в том, что мать недавно выписала совершенно новую, очень смешную и весёлую комедию про гражданскую войну. Я её за одни вечер прочитал, не отрываясь. Если мы под её руководством сумеем поставить, то у вас на переменах будут автографы приходить просить, как у знаменитых артистов. Я там для себя уже роль смешную выбрал, и если мать не забракует мою кандидатуру, с огромным удовольствием сыграю с вами в одном спектакле.
Вся группа так загорелась идеей, что хотели сразу же идти к Соломахиной и выбирать себе роли. Но классный немного остудил наше рвение. Сказал, что у матери очень тесная квартира. И что он запишет сейчас всех желающих участвовать в спектакле. А с понедельника мы должны сами договориться между собою и по трое, по четверо являться к ней на прослушивание, с интервалом в полчаса. Далее она сама назначит, кому приходить на повторное прослушивание, и кому предложит какие роли.
Комедия называлась «Свадьба в Малиновке» и была она музыкальной. Поэтому на прослушивании Любовь Александровна кроме стихов и монологов прослушивала и наши музыкальные способности. В моих не слишком высоких талантах музыкальных она убедилась сразу, поэтому предложила роль Попандопуло, который не пел ни в одном эпизоде. Ивану досталась роль благородного и смелого Назара, наверно потому, что он умел играть на гармошке, а по сценарию это ему полагалось.
Мы надеялись, что Яринку будет играть Вера Пашкова, но она не подошла по певческим характеристикам, и на эту важную роль пришлось приглашать девочку из первой группы. И Сашке Гузенко из этой группы тоже досталась важная роль её жениха Андрейки. Потому что он и петь умел, и считался красавцем. А Вере осталось довольствоваться ролью Трындычихи. Моим постоянным сценическим партнёром оказался Володя Павленко, он играл роль бандита Рябобабу. Отличающейся заметной полнотой, но шустрой Вале Щелкановой досталась роль Гарпины Дармидонтовны. И мы даже на репетициях не могли сдержать улыбок, когда Ничипор называл её: «Тростиночка моя ненаглядная». А вот Ане Манохиной, хоть она тоже была не худенькой, но из-за её голоса хорошего досталась музыкальная роль Софьи. Славик играл лукавого Балясного. А Владислав Николаевич выбрал себе большую роль Яшки артиллериста. Но с нами не репетировал. И на репетициях его слова всегда зачитывала сама Любовь Александровна.
Репетировали мы вначале в квартире своей руководительницы. Она передавала записки, кто должен приходить к какому времени для репетиций очередных явлений. Явлением в тексте комедии назывались промежутки от появления очередного персонажа до появления нового или чьего-либо ухода со сцены. Вначале мы только выучили свои слова. А потом подолгу и очень тщательно заучивали интонации и движения. Чем-то похожим я уже занимался в школе, когда репетировали с классом пьесу к Новому году. Но здесь выяснилось очень много важных особенностей. Постоянно следовало представлять с какой стороны будет находиться зрительный зал. Какую реплику следует сопровождать каким движением.
Пока репетировали только со словами. Но вскоре Любовь Александровна выписала музыкальную партитуру, и те, которым предстояло петь песни, отдельно стали ходить в клуб к баянисту и репетировать с ним свои номера. А вечерами в субботу мы за закрытым занавесом репетировали ещё и народную песню «Ты гуляй, гуляй мой конь», которую по сценарию должны были петь красноармейцы на привале, а на деле с ними пели и все остальные участники спектакля, но только из-за кулис. И делали прогоны тех сцен, на которых важно было выдерживать расстояния и направления. Перед спектаклем несколько раз репетировали всю пьесу с начала и до конца со всеми участниками, и даже Владислав Николаевич репетировал с нами. Он так ловко изображал своего персонажа, что мы не выдерживали и смеялись. А Любовь Александровна сердилась и говорила, что такие несоответствующие сценарию смешки могут испортить всю картину спектакля.
К заявленному сроку не только все учащиеся и жители посёлка знали о предстоящем спектакле, но даже и жители Докучаевки, и первого участка, и институтские собирались посмотреть наше представление. Спектакль назначили на воскресенье. К этому времени Любовь Александровна получила выписанные через Попова парики с лысинами, накладные бороды и усы для мужских ролей и парики с длинными косами для женских. И ещё у неё были коробки с красками в чашечках специальных, которые назывались грим.
Гримироваться Любовь Александровна собрала за два часа до начала спектакля. До этого никто из нас даже и не представлял, как лицо человеческое можно изменить при помощи грима. Кольке со старшего курса, игравшему роль Ничипора, надели на его пышную шевелюру парик лысого. В результате его голова стала белеть бледной лысиной от лба и почти до затылка. И только сзади и с боков виднелись небольшие островки седых волос. Место соединения парика с его собственной кожей на лбу, Любовь Александровна так замаскировала одинаковым цветом грима, что даже присмотревшись нельзя было отличить, где его кожа, а где уже кожа парика.
Оказалось, чтобы зрителям наши лица казались красивыми, достаточно было в углах глаз у переносицы поставить гримом яркие красные точки, и за наружными уголками нарисовать белые треугольники. Потом ещё чёрной краской подчеркнуть ресницы верхнего века и продолжить линию ресниц за этот белый треугольник и лицо сразу преображалось. Вблизи это выглядело неестественно, но из зрительного зала, даже из противоположного конца сцены глаза после таких преобразований казались огромными и выразительными.
Чёрным гримом, помадой и разными оттенками телесного цвета Любовь Александровна ловко придавала угрюмое, злое выражение лица отрицательным героям, а радостное и весёлое выражение лиц молодым и положительным. Полное лицо Ани, играющей Софью, она несколькими штрихами превратила в скуластое, даже худощавое лицо украинской красавицы. Спектакль начали с небольшим опозданием из-за наплыва зрителей. Народу скопилось в зале невиданное количество. Не только все места были заняты, но многие устроились на коленях у сидящих на скамейках. В проходах тоже набилось полно зрителей. А Любовь Александровна потребовала, чтобы те, которые уселись прямо на полу между первым рядом и сценой покинули эти места. Они ей возражали, что сидя на полу они не заслоняют обзор сидящим и стоящим сзади. А она настаивала, что по правилам сценического искусства между исполнителями и зрителями должно существовать достаточное расстояние, и что спектакль не начнётся, пока не удовлетворят её требование.
Играли мы свои роли очень прилежно, все старались. Никто не сбился в словах и не перепутал ничего в отрепетированных действиях. Зрители, особенно институтские, часто и громко кричали «Браво!». А после смешных сцен с Яшкой артиллеристом или деда Ничипора и после удачных действий Назара иногда ещё дружно кричали « Бис! Бис!». И я только после спектакля узнал, что браво кричат, когда хотят похвалить артистов за их игру, а возгласы бис означали просьбу повторить понравившиеся моменты. После спектакля мы трижды выходили на поклоны к зрителям. Но аплодисменты не утихали и зрители не расходились. А институтские и даже некоторые наши преподаватели громко выкрикивали, чтобы мы повторили те сцены, которые им очень понравились. Тогда Любовь Александровна дала знак, чтобы мы в очередной раз вернулись за кулисы, а сама осталась на сцене, подошла к самому её краю и обратилась к публике:
- Огромное вам всем спасибо за такой тёплый приём нашего спектакля. Но я хочу объяснить, что спектакль - это не эстрадное выступление, и повторять на бис отдельные сцены, когда они не связаны основной канвой с содержанием спектакля, не принято. Но это обстоятельство не должно вас огорчать. Потому что мы, убедившись сегодня в неплохом качестве исполнения сценария, планируем в течение этого и следующего месяца по выходным регулярно выступать со спектаклем в клубах других посёлков и деревень района.
Участники спектакля перед поездкой в очередной колхоз
Это обещание своей руководительницы наш самодеятельный коллектив выполнил. Но мне больше не пришлось поучаствовать ни в одном из этих спектаклей. Я надолго попал в больницу, и мою роль в пожарном порядке пришлось заучивать Павлу Дёшину, который до этого играл роль одного из бойцов красноармейского отряда.
Подвёл меня аппендикс. После очередной поездки домой прихватил в стеклянной банке мёда домашнего, запасы которого сохранились у нас от дедушки. Да ещё летом дедушка Андрей делился с нашими несколькими вёдрами свежего мёда за то, что мама и бабушка передали всю дедушкину пасеку ему. Потому что не знали даже, как подготовить ульи к зимовке и перенести их осенью в омшаник. В дороге нечаянно стукнул сумкой об железку, и в банке у самого дна образовалась дырка. Обнаружив аварию, я выкинул мелкие осколки стекла, а образовавшуюся дырку закрыл двойным тетрадным листом, крепко закрепив его ниткой на банке.
Мёд из банки все в комнате ели без опаски, пока его количество не уменьшилось до уровня пробоины. Толик первым отказался от мёда и остальных запугивал:
- Выбросить нужно то, что остаётся. Осколки стекла очень острые и могут быть такими мелкими, что проглотишь и не почувствуешь. А потом в желудке стекло проткнёт его и в кровь попадёт. А вы же слышали, что по кровеносным сосудам даже иголки патефонные могут двигаться, пока в сердце не попадают и не убивают человека. Так иголка вон какая заметная, а стекла кусочек острого можно даже глазом не заметить. Будешь бежать на занятия, на ходу кувырк и дух испустишь!
После таких его речей, пацаны отказались от мёда. Только Костик помогал мне использовать эту сладость, но мёд черпал со стороны, противоположной от дырки. Но теперь мы с ним тоже остерегались. Есть мёд в прикуску не стали. А добавляли его в горячий чай, ждали пока мёд растворится и для подстраховки не допивали остатки чая, а выплёскивали его в мусорное ведро. Для того, чтобы если и попадётся мелкое незаметное стёклышко, так оно останется на дне кружки и будет выплеснуто с остатками чая.
В тот вечер, когда мы с Костиком доели последние остатки мёда и выкинули сполоснутую кипятком дырявую банку в ведро, у меня разболелся живот. На утро живот не перестал болеть, а боль из ноющей перешла в какую-то пульсирующую. Я даже на физзарядку отказался выходить утром. А в корпусе еле высидел до конца занятий. Толик всех убеждал, что я наверняка проглотил осколок стекла и всё добивался, не ощущаю ли я боли в венах. Но мне казалось, что боль переместилась в низ живота. И мы рассуждали, что рядом с кишками нет кровеносных сосудов и даже если стекло поцарапает стенки кишок, то в кровь не попадёт, и я не умру от ранения в сердце.
Надеялись, что к вечеру схожу в туалет, и стекло выйдет из меня естественным путём. До ночи я дважды ходил в туалет. Но боль не стихала. Болел весь живот и самый болезненный очаг переместился ближе к рёбрам. Бессонная прежняя ночь или затихшая боль позволили мне уснуть и проспать до самого подъёма. Но утром, пытаясь встать с койки, в животе почувствовал такую острую, режущую боль, что свалился опять в постель. Пока лежал, боль затухала, а когда пробовал встать, боль усиливалась, и я объявил, что не пойду на занятия. Парни советовали сходить в медпункт. Но я решил переждать приступы боли в лежачем положении. Потому как стеснялся объяснять фельдшерице, что ел мёд с осколками стекла.
К обеду живот разболелся с такой силой, что не мог даже сдерживать стоны. Каким-то образом обнаружилось, что если лежать на правом боку и сильно упирать в живот ножкой табуретки боль стихала. Когда все вернулись с занятий, я стонал и плакал и ни на минутку не прекращал упирать ножку табуретки в живот. Эта картина потрясла парней. Толик и Федька потребовали немедленно одеваться и идти с ними в медпункт. Я плакал и утверждал, что не смогу туда дойти. Костик вызвался сбегать на конюшню и уговорить дядю Колю быстро запрячь лошадь и отвезти меня к фельдшеру.
Но Толик кричал не меня:
- Вставай быстрее. Может, там у тебя уже все сосуды продырявлены. Нужно бегом бежать в медпункт, а не ждать лошадей. Бежать не сможешь, так мы тебя на спине бегом по очереди потащим.
Встав с койки, я почувствовал, что боль немного отступила. А друзья кипятились:
- На руках сцепленных можно сидя бегом нести парой, как раненых выносили.
- Да и на спине можно.
- Не, на спине быстро не побежишь, а на руках вдвоём. И не так тяжело, и бежать можно.
Но я почувствовал облегчение и попытался им возражать:
- Мне стоя сейчас намного легче. Может, переждать до завтра?
Но друзья были настроены решительно:
- Никаких до завтра. Сейчас и немедленно. Мы ещё и с других групп попросим, которые покрепче, чтобы помогли.
- Просить никого не нужно. Я сам смогу, если уж не бежать, то идти. Схожу только умоюсь и ноги помою, а то я вторые сутки валяюсь.
Но Пашка возразил:
- Сейчас не до этикету. Тебе срочно надо к медикам. А марафет наводить будешь, когда вылечат.
Из общежития вышел в сопровождении Федьки и Толика Салова. Другие тоже хотели идти, но я убедил их, что нести меня не придётся, а идти толпой с одним пострадавшим от стекла, только славы позорной наберёмся. Шли довольно быстрым шагом. Медичка заставила лечь на кушетку и пощупала мой живот. При этом боль усилилась, и я громко ойкал и стонал. Даже не дослушав наш рассказ, она написала записку и велела Федьке бежать на машинный двор за машиной для срочной доставки меня в районную больницу. Хорошо, что прислали машину с Неровным, а то шофер второй машины Рыжов славился тем, что всегда очень медленно на ней ездил.
До больницы добрались быстро. Когда Неровный и фельдшерица под руки ввели меня в больницу, хирург уже ожидал нас на пороге отделения. А я совсем не мог идти, потому что боль не давала распрямлять правую ногу, и поэтому я двигался, согнувшись и скрючившись на одну строну.
Фельдшерица сообщила:
- Иван Петрович, учащийся утверждает, что проглотил с мёдом кусочек стекла, но картина не похожая.
- Сейчас разберёмся. Уложите его в санпропускнике на кушетку.
Быстро осмотрев меня и задав несколько вопросов, хирург заявил:
- Оперировать тебя, парень, будем срочно. Операционную уже готовят, и тебя сейчас тоже быстренько подготовят.
Операция длилась очень долго и вызвала нестерпимые мученья.
Вначале ввели обезболивающие уколы в живот, и я даже не почувствовал, как сделали разрез. Догадался об этом только потому, как почувствовал, что с правого бока на спину потекла струйка жидкости, и я понял, что это кровь от разреза. И сразу же хирург мне заявил:
- Судя по тому, что мы видим, ты не два дня проходил с липнувшим аппендиксом, а видимо целую неделю его лелеял.
И сразу же кому-то скомандовал:
- Все тампоны и салфетки стерильные в операционную и пусть ещё срочно ставят стерилизовать.
Дальше начались такие боли, которые, мне казалось, что не смогу и выдержать. Меня охватил ужас. Боль терпеть на хватало сил, а вырваться и даже пошевелиться на столе я не мог - потому что был крепко к нему пристёгнут. Манипулировали с моим животом в основном молча, редкие реплики хирурга я не понимал. Кому-то он пояснял:
- По всей брюшине придётся вымачивать.
Потом удивлялся:
- Откуда, скажи пожалуйста, у студента ещё и жирок отложился? На брыжейке тоже очаги уже появились - их тоже придётся удалять.
Я сквозь слёзы и стоны просил:
- Я не могу терпеть, вот увидите, сейчас умру от боли.
В ответ хирург очень грубо пошутил:
- От боли не умирают, а только обсираются, но тебе и этого не суждено, потому как клизмой нянечка всё уже промыла.
- Тогда, пожалуйста, сделайте мне общий наркоз. Ведь вы так больно ковыряете в животе, что ни один человек выдержать не может.
- А этого, брат, в твоём случае делать никак нельзя. Ты и так на ладан дышишь. С таким диагнозом уже давно мог загнуться. А из-под наркоза ты уж точно не проснёшься
- Ну и что, пусть лучше не проснусь, но мне не выдержать то, что вы там делаете в животе. Видите, я уже орать начал, потому что терпеть такое невозможно.
- Кричать можешь, если тебе от этого легче, только не надувайся ради Бога. Кишки стали тоньше промокашки, зажимов не хватает, а ты дуешься постоянно, - строго предупредил меня хирург.
Через какое-то время между своими криками услышал требовательный голос хирурга:
- Дуйся!
Я напряг мышцы живота, и тут же послышался злобный окрик хирурга, который матом напомнил, что просил меня не дуться. Сквозь слёзы, я тоже матом заорал ему, что не могу ничего понять, то требует дуться, то матерится, чтобы не дулся. На что он пояснил:
- Дусю, я позвал Дусю. Сестру у нас так зовут, понял?
Когда меня привезли в палату и переложили на койку, соседние мужики сказали, что больше двух с половиной часов слушали мои вопли и даже не могли уснуть из-за этого. Я что-то им отвечал, но всё внимание оставалось сосредоточенным на том, что было в операционной. Тело моё дрожало от пережитого ужаса, от нестерпимой боли, которую пришлось перенести во время операции. То ли от шока, то ли от зацикленности на произошедшем, но я не ощущал, болит ли у меня теперь в животе и место разреза. Вздрагивая и даже непроизвольно дергаясь, я постепенно затих и не заметил, как уснул.
Разбудили меня уже перед самым обходом. Нянечка спросила, нужна ли мне «утка» или «судно», потому что у меня строгий постельный режим. По большому не хотелось, но «утку» попросил принести и облегчился в неё. Болел весь живот, а не только правый бок. Он был заклеен марлей, из-под которой торчали две красные резиновые трубки. Одна завёрнутая петлёй и зажатая ниткой, а другая короче, но открытая, и из неё сочилась жидкость, намочившая мою пижаму и простынь.
Во время обхода хирург почти не смотрел на мой живот.
Уточнил только, какая температура у меня, ему ответили, что тридцать восемь и две. Он тут же посоветовал дежурной медсестре после обхода померить температуру ещё раз, и если поднимется - класть не голову влажную салфетку, а ко мне пристал с вопросами:
- Проснулся давно, герой?
- Да, давно.
- За это время живот не пучило? Газы не отходили?
Я даже не понял, что он имел в виду. Поэтому переспросил:
- Это Вы про трубочку из живота? Так там только от водички мокрое, а газов вроде бы нет.
Хирург криво улыбнулся и пояснил:
- Я про другую трубочку спросил. Проще говоря, пукать не пробовал?
Мне стало стыдно. Показалось, что не только все медики, но и соседи по палате повернулись ко мне, ожидая, что я отвечу. Я замотал головой и негромко заявил:
- Не-е, не пукал, и не хочется даже.
- Плохо, даже очень плохо. В твоём положении это сейчас жизненно важный показатель.
Отвернувшись, хирург стал диктовать назначения для меня, а потом опять повернулся к моей кровати и спросил:
- Ну, а самочувствие какое? Бодрое или унылое?
- Да я никак не отойду от того страха, что вчера натерпелся. Сейчас хоть не трясёт уже. А после операции трясло как на телеге.
- Ничего, брат, не поделаешь. Ты до такой степени запустил свою проблему, что без боли её было не решить.
- Так ведь и сейчас всё пузо болит. Даже там, где разрезали, не так болит, как с другого боку, и снизу тоже очень больно.
- А ты учись пукать. Не научишься - болеть станет ещё сильнее, чем во время операции было, - «успокоил» меня хирург.
Дело в том, что мне стало пукаться сразу, как только проснулся. Конечно, старался делать это беззвучно. Но сказать об этом вслух, прилюдно, даже и не подумал.
Сразу же после обхода в палату пришла тётя Дуся – операционная медсестра и, присев ко мне на койку, тихим голосом стала пояснять:
- Ты, ЖеняЮ очень сильно расстроил Ивана Петровича. Мы так старались всё сделать хорошо и правильно во время операции, столько времени затратили, чтобы не допустить никакой ошибки. А если ты действительно не пукаешь, и боли в животе усиливаются, то значит какой-то порыв мы неправильно устранили, проходимость кишечника нарушилась и придётся тебя ещё раз оперировать. Поэтому я и пришла разузнать, может ты просто постеснялся объяснить, что газы успешно отходят. Так ты не стесняйся, скажи мне правду, и я пойду, поясню врачу, что повторная операция не нужна, и что нужно назначать тебе лечение с учётом того, что проходимость кишечника нам удалось сохранить. Понял? Подумай и скажи правду.
После её слов я покраснел. Понимал, что необходимо срочно пояснить, что с газами у меня всё в порядке. Стало стыдно и за то, что пукаю потихонечку, и за то, что соврал хирургу. Но я тут же признался:
- Газы у меня очень даже сильно отходят, и как только проснулся, и недавно, просто мне было как-то неудобно про это говорить.
- Молодец! Ты даже не представляешь, какое облегчение нам от твоего ответа!
- А у меня никакого облегчения от того, что они отходят. Живот очень сильно болит.
- Ничего, сейчас, я думаю, немного облегчим твои страдания. Антибиотик введут, температура понизится, и болеть меньше будет.
Медицинские сёстры хлопотали надо мною с утра и до вечера. Приносили пилюли и порошки, кололи уколы и в ягодицы, и в вены. Но чувствовал себя я очень скверно. Температура постоянно была высокой. Когда она зашкаливала за сорок градусов, я начинал бредить. В этой ситуации дежурная сестра через торчащую из разреза на животе резиновую трубку с загнутым и завязанным концом, большим шприцом заливала в живот какую-то жидкость, и температура моя немного снижалась.
Часто приходила тётя Дуся. Она-то мне и рассказала, что больница почти все дневные запасы пенициллина расходует на подавление воспаления в моём животе:
- Хорошо, что теперь есть пенициллин. Скольким солдатам в войну в госпиталях и на фронте вынуждены были ампутировать разные части тела потому, что нагноения не удавалось устранять. И умирало много из-за заражения гнойного. А теперь вот у тебя даже после того, как ты умудрился всю брюшную полость гноем пропитать, пока, слава Богу, удаётся не допустить общего заражения. Да и в кишечнике, хоть и с переменным успехом, но тормозим воспалительные процессы.
То ли потому, что успех медиков был не слишком впечатляющим, то ли из-за малодушия и жалости к себе, но я постоянно ныл, жаловался, хныкал, а иногда даже и плакал, отвернувшись к стенке. На вопросы медперсонала отвечал, что меня сильно мучают боли в животе, хотя на самом деле, когда поднималась температура, было не столько больно, сколько распирали душу раздражение и неудовлетворённость. Телу не мог найти удобной позы. Все и всё злило меня, а на постоянно подъезжающие и уезжающие из-под окна нашей палаты машины «Скорой помощи» хотелось бомбу сбросить. Посочувствовав мне, Иван Петрович дал разрешение на применение морфия, в качестве обезболивающего. Получив такой укол, я испытал блаженство. Болей не ощущалось никаких. А соседи по палате и медперсонал превратились в милых, доброжелательных и весёлых собеседников. А звуки санитарных машин во дворе больницы казались приятной, успокаивающей музыкой.
Такие перемены мне очень даже понравились. На следующий день во время обхода я уже преднамеренно описывал свои страдания как не переносимые и упрашивал Ивана Петровича, чтобы он приказал колоть мне морфий постоянно. После укола я опять испытал невиданное блаженство и удовлетворение. Но на следующий день при моих уговорах и причитаниях тётя Дуся категорически заявила хирургу:
- У больного воспалительный процесс явно угнетён, а возможно уже и ликвидирован. Температура стабилизировалась, а морфин обладает свойством непереносимого привыкания.
Когда после обхода и «пятиминутки» сёстры начали раздавать лекарства и делать уколы, я не получил своего долгожданного укола. Хотел даже позвать дежурную сестру и выяснить, не забыла, ли она сделать мне облегчающий укол. Но в палату пришла тётя Дуся, придвинула к моей койке табурет, уселась на него и сказала:
- Женя, нам с тобою очень серьёзно нужно поговорить.
- Если нужно, давайте поговорим, - согласился я.
- Хочу рассказать тебе о последствиях приёма морфина.
- Вы вот на обходе сказали Ивану Петровичу, что у меня уже всё поправилось в животе. Только на самом деле никаких облегчений я не чувствую.
- Даже если действительно тебя мучат сильные боли, хочу поговорить о том, что ты, как мужчина, должен настроить себя, чтобы их терпеть без этих уколов.
- Так я же говорил, что меня от этих болей корчит всего, ломает, места не могу себе найти, а после укола сразу всё успокаивается, и лежишь себе спокойно, как маленький.
- При высокой температуре не только у тебя такое состояние возникает, но и любой человек в такой ситуации испытывает очень сильный дискомфорт. Ну так у тебя сейчас и температура стабилизировалась.
- И всё равно, мне от этого не легче, а так же плохо, как и раньше, -сказал я и почувствовал, что краснею, потому что обманывал её.
Мне действительно уже стало намного легче. И выклянчивал этот укол я исключительно для того, чтобы получить удовольствие. Но признаваться в этом не хотелось, и я продолжал делать вид, что мне очень плохо. А тётя Дуся продолжала:
- Ты же не девочка, а мужчиной должен вырасти, раз тебя, считай, от верной смерти спасли. А мне на фронте довелось насмотреться, как даже девочки раненые не хуже мужчин боль терпели ужасную. И такое бывало, что без обезболивающего врачам приходилось разрезы делать и осколки удалять. Так солдаты в рот кусок бинта брали, зубы сжимали, чтобы не кричать, и терпели. Слёзы из глаз текут, а он терпит и почти не стонет. А я тоже, бывало, реву от жалости к нему, но дела свои медицинские продолжали делать для их спасения. Думаю, ты понимаешь разницу между их страданиями и твоими теперешними мучениями?
- Да, наверно, не сравнить даже, что им приходилось терпеть, с тем, что у меня с животом, - облегчённо вздохнул я, радуясь тому, что нашлось сравнение, как бы замалчивающее хитрое моё притворство.
- Морфин - это очень сильное наркотическое средство. И оно кроме обезболивающих свойств имеет ещё и свойство сильного, непереносимого привыкания к нему. Ты наверняка встречал в посёлке Ваню Махинова и видел, что он, можно сказать, потерял человеческий облик. И не потому, что он по натуре такой неряшливый и грязнуля. Он, когда напросит денег побольше, даже ходит в парикмахерскую стричься и бриться. Да и в бане его люди видят. Просто из-за своего такого непреодолимого пристрастия он всё своё время и все возможности затрачивает на поиски наркотика.
Этого нестарого мужчину все в посёлке почему-то звали детским именем Ваня. И мы тоже ещё на первом курсе обратили внимание на этого неопрятного мужчину, спящего прямо на полу в зале ожидания на железнодорожной станции. Нам объяснили, что это Ваня Махинов, и что он наркоман. Потом пришлось даже увидеть, как он под лестницей, закатав рукав своей фуфайки так, чтобы он служил вместо жгута, делал сам себе укол в вену. При этом небольшой стеклянный шприц хранился у него не как обычно в стерилизаторе, а был завёрнут в тряпицу, с иголкой, повёрнутой внутрь шприца. Мы не знали, откуда он родом, есть ли у него в посёлке или в районе родственники, но часто встречали его на вокзале, на рынке, на автобусной остановке и в районной столовой. Он постоянно попрошайничал. При этом еду и одежду брал неохотно, а просил деньги, объясняя, что ему срочно необходимо лекарство купить, чтобы поправить своё здоровье. Был он безвредным и безобидным. Если надоедал попрошайничеством, его можно было прогнать прочь, и он уходил безропотно. Но обижать его не обижали и даже сочувствовали и жалели. Иногда только детвора младшего школьного возраста забавлялись тем, что кидали в него комки земли, заставляя убегать. Но взрослые всегда пресекали такие их забавы.
- Почему Вы про него сказали? - удивился я, - он же больной этой, как его, ну… наркоманией.
- Поэтому и пришла к тебе, чтобы втолковать, отчего люди заболевают этой страшной болезнью.
- Наверно, заражаются?
- Только не заражаются, а заряжаются. Как оружие на войне заряжают, так и наркотики. Если тебе три раза уколоть морфин, то и ты будешь заряженный, и в тебя эта болезнь страшная сразу же выстрелит.
- Наркоманством заболею?
- Жить уже дальше без наркотиков не сможешь. Ты вот обрати внимание, что тебе дважды всего укололи, и тебе уже очень хочется ещё получить хоть один такой укол. А после трёх ты уже будешь испытывать ужасные страдания, если не получишь следующую дозу. Наркоманов пробовали привязывать в комнате к кроватям, чтобы они отвыкли от этого пристрастия. Так они испытывали ужасные боли, извивались в страшных судорогах, пробовали вырваться или перегрызть ремни. Но как только их отпускали, они всё равно бежали доставать себе препараты для уколов. Хоть сколько их держи на привязи, они всё равно уже не в состоянии преодолеть своё пристрастие.
- Я ничего такого и не знал даже про наркоманов. Говорили только, что они от наркотиков пьянеют, как люди от водки пьянеют. А про то, что бросить не могут, даже и не слышал.
- Теперь-то хоть до тебя дошло, в какую ты беду можешь попасть, если не сможешь свою боль терпеть?
- Знаете, тётя Дуся, я теперь, даже если у меня так будет живот болеть, что и терпеть невозможно, - всё равно не дам себе морфий этот колоть.
- Ну, вот и славно! Я вижу, что ты парень не глупый и сможешь понять всю глубину опасности.
- Да я всё понял. Спасибо Вам, что разъяснили. Я теперь даже жаловаться Ивану Петровичу не буду и потому, что мужчина, а ещё и потому, чтобы он опять этот наркотик мне не приписал!
- Молодец, - сказала тётя Дуся и потрепала меня по голове.
А я лежал и радовался, что моё притворство с болями осталось не раскрытым. Надеялся, что болеть живот не будет и дальше, а мои будущие бодрые ответы хирургу будут восприниматься операционной сестрой как признак моей храбрости.
Но воспаление в моём животе видимо никак не могли устранить полностью, опять у меня сильно поднималась температура, и из резиновой трубочки, торчащей из раны, опять начинала сочиться жидкость. За это время лицо моё осунулось, побледнело, и в техникуме, оказывается, прошёл даже слух, что я должен скоро умереть. В воскресенье проведать меня из техникума приезжали все четверо моих земляков, Пашка Дёшин и четыре девчонки из группы. В палату посетителей не пускали из-за карантина. Я разговаривал с ними через окно. Ребята рассказывали новости, а девчата плакали, глядя на меня. Валя Насонова заявила:
- Жень, ты так изменился из-за своей операции, что тебя даже узнать трудно. Нам жаль тебя очень, но мы всей группой за тебя переживаем и желаем, чтобы ты быстрее поправился. А ты тоже старайся выздоравливать!
Пашка её поддержал:
- Да, выздоравливай быстрее, назло сплетникам. А то там уже распустили слухи, что ты помирать собрался. Так ты не вздумай! А то мы тебе за это такую выволочку устроим, что сразу же пожалеешь.
Я и ребята улыбнулись его шутке, а девчата опять заревели.
Похудел я за время своего пребывания в больнице основательно. Сказывалось, конечно, и наличие этого никак не утихающего воспаления, но вдобавок ко всему я совершенно перестал есть. В первые дни из-за болей, стресса, высокой температуры было не до еды. К тому же и есть после такой сложной операции, наверно, не полагалось. Но теперь медсёстры заметили, что я и в столовую не хожу во время приёмов пищи, и то, что мне в палату приносят, тоже не ем. Хирург даже ругал меня во время очередного обхода:
- Послушай, студент, мне тут сестрички доложили, что ты новую проблему для нас замыслил.
- Ничего я не замысливал. Таблетки все пью, на перевязки хожу. И на боли ни на какие уже давно не жалуюсь.
- Всё это можно бы считать похвальным, если бы ты вдобавок ещё и кушал нормально. А так что же получается? Мы из кожи лезем, чтобы на ноги тебя поставить, а ты потихонечку норовишь все наши усилия пустить коту под хвост. Так дело не пойдёт! Нужно кушать. Иначе у тебя сил не останется, чтобы перебороть твои болячки.
- Так не хочется же. Я даже насильно пробовал себя заставлять съесть хоть немного из того, что приносят. Так когда глотаю, аж до тошноты доходит. Может, у меня от лекарств во рту и в горле что-то сделалось такое, что еда противной кажется?
- А может, есть такое, чего бы съел с большим аппетитом?
- Какой там аппетит? Как подумаю про еду, так сразу любая противной кажется.
- Ну, ты и задал мне головоломку. Ладно, сегодня вечером постараюсь достать капли для аппетита.
Потом оказалось, что вечером Иван Петрович специально ходил на станцию к поезду, в котором был вагон-ресторан, и купил там бутылку вина. И уже на следующий день перед едой медсёстры заставляли меня выпивать ложку вина и следили, чтобы я после этого съедал хоть немного той еды, которую приносили нянечки. Соседи по палате в шутку завидовали:
- У тебя, парень, привилегии как у члена ЦК. По всей стране ни в одном магазине теперь спиртного не достать. А тебе три раза в день наливают.
- Причём, обратите внимание, наливают вино покупное и, наверно, недешёвое, а не какой-нибудь там самогон вонючий.
Дальше их разговор переключился на наболевшее:
- Мужики, а что с выпивкой стало? Не только в деревенских магазинах и в районных не торгуют спиртным, с полок все бутылки убрали. Говорят, даже в больших городах тоже не продают.
- Небось, в Москве продаётся. Там даже специальный водочный магазин есть, называется «гастроном».
- Гастроном и в Воронеже есть. Но в них не только выпить продают, а и еду всякую. В воронежском отдельно молочная сторона, отдельно мясная, и рыбная есть, и с выпивкой большой прилавок. Так сейчас ту строну, где выпивка, совсем закрыли.
- Ну, значит, и в Москве тоже позакрывали.
- А как же людям, если свадьба или поминки?
- Вроде бы для этого по специальным справкам продают в магазинах со склада и так, чтобы другие покупатели не видели.
- Я думал, делать водку и вино перестали. А выходит, выпивка в магазинах есть. Почему ж тогда ей торговать запретили?
- Наверно, чтобы народ по пьяни бутузить не стал из-за того же хлеба.
- Да, с хлебом прямо беда.
- Раньше - не секрет - голодные годы случались, а после войны привыкли уже к тому, что хлеб в волю едим.
- Раньше разные причины были. И в одних местах голодали, а в других хлеб был. Мы вот изучали, как голодающему Поволжью люди, даже когда продукты по карточкам были, делились своими пайками в пользу голодающих.
- Не знаю, кому эти пайки доставались, а дед рассказывал, что в их селе в Саратовской губернии вся родня тогда от голоду преставилась. И старики, и дети малые. Никто не выжил тогда из дедовой родни.
- Наверно потому тогда голодали, что не везде ещё власть была советская. В Сибири и на Востоке японцы, в Азии басмачи. А сейчас страна стала огромной от одного океана и до другого. Если в одном месте засуха, так в другом месте обязательно уродит. Успевай только перевозить.
- Ты - учитель, поэтому и говоришь складно. Тогда объясни, почему же сейчас хлеба стали совсем по малу выпекать, а муку уже в хлеб добавляют и гороховую, и отруби? Выходит, потому, что доставить не успели с тех мест, где урожай был хороший?
- Да, очереди за хлебом с ночи занимают. По буханке в одни руки продают, и тот за полчаса кончается. Даже тем, которые с ночи в очереди, не всем достаётся.
- Люди рассказывают, что в давке за хлебом женщину и мальчика до смерти задавили.
- Не верьте вы таким сплетням. Просто сейчас у многих радиолы и приёмники есть, вот они по ним и слушают всяческие голоса буржуазные. И по наивности потом распространяют пропаганду империалистическую, думая, что она правдивая. Как можно в очереди затоптать человека? Это ж не тысячи бегущих куда-то, допустим, в панике. А на месте стоят десятки, ну может, даже сотни людей! Выдумки всё это!
- Я слышал такую побасенку, что Сталин выступал на съезде и докладывал, что в стране создан десятилетний запас зерна. Так Сталина в 1953 году не стало. А сейчас шестьдесят третий. Выходит, сожрали мы за эти годы весь сталинский запас.
Мужики невесело засмеялись, а я пояснил:
- Мы в техникуме даже и не замечали, что хлеба не хватает. По три кусочка всегда выдают и в завтрак, и в обед, и на ужин. И здесь хлеб каждый раз приносят с едой.
- В больницы, в детдома, студентам хлеб в первую очередь доставляют. И в столовую тоже. Я знаю, что в Таловой некоторые специально в столовую стали ходить, чтобы с хлебом покушать.
- Так там тоже не дураки. До каждого блюда только по одному кусочку продают. Вот студент говорит, что у них и к чаю дают кусочек, а в столовой ни к чаю, ни к компоту, ни к молоку хлеб не дают.
- Нам-то проще. У каждого зерно есть, и муки все запаслись. В деревни вообще хлеб никогда не завозили, каждый дома печёт себе сколько нужно. А вот в Таловой уже не у каждого зерно есть, а муки теперь и подавно нигде не купишь. Им, конечно, приходится в очередях маяться.
- В Таловой ладно. Тут, почитай, у каждого родня есть в деревне. Муки смогут достать. Только не у каждого печь в доме есть, а многие ж и в квартирах казённых живут. Они как хлебушек испекут, даже если мука будет?
- Да людям в колхозах послабление дали. А городским это не понравилось.
- Лично я считаю, что решение о повышении закупочных цен на продукцию колхозов и совхозов вполне обоснованное и своевременное. Колхозники всю страну кормят, а на руках даже копеек не имели, не то что рублей. Жители городов тоже конечно не барствовали, но обеспечены они намного лучше. И денежки у тех, которые работают, всегда водятся - если не пьяница. Вот и пусть немного раскошелятся, для поддержки тружеников села, – заявил учитель.
- Не очень-то они спешат раскошеливаться. Слышали, что в прошлом году в Новочеркасске случилось?
- Да, такое только в киножурналах про капиталистов показывают.
- А что там было?
- Там заводы какие-то большие, рабочих на заводах много. Так они разозлились, что продовольствие подорожало, и забастовку устроили. Милиция с ними ничего сделать не могла. Вызвали солдат, и те постреляли многих, чтобы разогнать забастовщиков.
- И убитые были?
- Одни говорят, что там горы трупов были, а другие, что только нескольким попало так, что насмерть. Мне с теми, кто сам всё видел, говорить не довелось. Но кто встречался с новочеркасскими, утверждают, что людей хоронили с забастовки.
- Что, учитель, опять скажешь, буржуи навыдумали про забастовку? Что у нас не может такого быть, как при царях, когда поп Гапон повёл людей лучшей жизни искать?
- К сожалению, я имею точную информацию о том, что там действительно люди погибли. Но Виктор вот совершенно правильно подметил про попа Гапона. В Новочеркасске я вам авторитетно заявляю, тоже не обошлось без провокаторов. Рабочим естественно не понравилось подорожание продовольствия. А сознательность не у всех высокая. Не все понимали, что сделано это было для поддержки сельского хозяйства, которое и поставляет продовольствие. Вот вражеские агенты и воспользовались таким недовольством и смогли спровоцировать толпы людей выступить против советской власти и призвали расправиться с местными руководителями.
- Так что, там даже с начальниками хотели расправится?
- Да, толпы направили на захват органов власти. Я конечно там не был, но из рассказов очевидцев получается, что только стрельбой по людям удалось остановить нападавших.
- А мы про это ничего и не слышали.
- Что ж ты хотел, чтобы про такое по радио передали и в газетах напечатали?
-А когда это случилось, давно?
- Ещё в прошлом году.
- Так в прошлом вроде бы всё нормально было с хлебом.
- Балбес! Учитель же пояснял, что народ взбаламутили, еще когда только для колхозов закупочные цены подняли.
Я почти не участвовал в этих разговорах. Постоянный их гомон меня раздражал. Лежал как бревно, безразличный ко всему и всем недовольный. Есть с трудом себя заставлял и то, только чтобы не обидеть Ивана Петровича, который из-за меня пошёл даже на такие неофициальные меры. Про мой отказ от еды узнали товарищи по учёбе. И однажды утром, сразу после врачебного отхода со двора мою фамилию стала громко выкрикивать какая-то женщина. Мужики открыли форточку и сказали, что я в их палате. Оказалось, что это приехала тётя Вовки Павленко, в семье которых он жил, Неровная Вера Ивановна. Она заявила, что привезла такое, что вмиг поднимет мой аппетит. Подняла на швабре жёлтый с красными горошинами, трехлитровый, эмалированный бидончик с ручкой и крышкой. Мужики открыли окно и забрали подарок. Бидончик оказался до верху заполненным крупными, сочными, мясистыми солёными помидорами и залит рассолом. От соления исходил такой аромат, что у меня аж слюни потекли. С жадностью набросился я на это угощение. Но соседи по палате не позволили съесть больше двух помидоров, опасаясь, как бы мне не стало хуже. Зато я завтрак съел на этот раз полностью и с удовольствием. Морозов сильных не было, и таловский учитель привязал бинтом бидончик с деликатесом снаружи нашего окна с тем, чтобы помидоры не перекисли и не покрылись плесенью в тепле.
Этот гостинец немного взбодрил меня. Три раза в день перед едой съедал один помидор и с удовольствием шёл кушать в столовую, не ожидая как раньше, чтобы мне принесли еду в палату. Но настроение оставалось никудышным, безразличие было не только к беседам соседей, но и тому, что происходило со мною. Процедуры выполнял безропотно. Лекарства принимал, даже кушать стал. Но всё это как бы происходило не со мною, как бы меня не касалось. Иван Петрович уже несколько раз требовал:
- Да оживай ты уже. От явной смерти тебя вытащили, а ты по инерции там остаёшься, не видно по тебе, что ты живой молодой студент.
Он каким-то способом нашёл адрес моей мамы и написал ей письмо с просьбой приехать и немного погостить со мною, чтобы расшевелить меня. Наши, оказывается, даже не знали, что со мною стряслось. Наверно, ребята из села редко домой письма писали или просто забыли написать про меня. А я тоже про письмо даже и не подумал почему-то.
Мама приехала на следующий день, как только получила весточку от хирурга. Квартировать она попросилась к Кружилиным. Кружилина Полина Захаровна в пятом классе преподавала в нашей школе ботанику и даже была нашей классной руководительницей немного. А её отец был парторгом в колхозе. Но она даже до конца года нас не доучила. Отца её перевели в таловский райком партии, и они переехали жить в Таловую. А Губская, библиотекарша наша, дружила с ней и после их отъезда переписывалась с подругой. Она и дала маме адрес этих Кружилиных. Раньше, когда они жили в нашем селе, мама не была в числе их друзей. Но у неё в Таловой больше не было никаких знакомых, и Кружилиным пришлось взять её к себе на квартиру.
Жили они в трёхэтажном доме на втором этаже. Полина Захаровна хотела уступить маме свою кровать и спать на полу, но мама настояла, что на полу будет спать она. Вечером ей перед сном постелили фабричный толстый ватный матрац рядом с кроватью учительницы, застелили его белой простынёй, дали подушку и одеяло с пододеяльником. Получалось хоть и на полу, но очень даже по городскому. Обо всём этом мама рассказала, когда на следующий день пришла в больницу проведать меня.
Хотя посетителей к больным не пропускали из-за карантина, маму пропустили сначала в ординаторскую, где с ней очень долго беседовал Иван Петрович, а потом и в палату ко мне разрешили прийти. Выглядела она очень расстроенной, и глаза были заплаканы. Увидев её, обрадовался как маленький, но её состояние меня смутило. Спустив ноги с кровати, я воскликнул:
- Ой, мама, как хорошо, что Вы здесь оказались! Я так рад, так рад! Только не пойму, почему Вы плакали? Вам же тоже должно быть хорошо, что мы увиделись.
Она улыбалась, даже засмеялась, присела ко мне, обняла, но слёзы на её глазах не просыхали:
- Сыночек, ты так исхудал, что тебя и не узнать даже! Что же ты не сообщил, какая беда с тобою приключилась? Мы ведь с бабушкой не знали ничего. Спасибо, врач ваш придумал письмо мне написать.
- Вам что, Иван Петрович письмо про меня написал?
- Не просто написал, а и попросил приехать на несколько дней.
- Так Вы не только сегодня, а и завтра ко мне прийти сможете?
- Меня на неделю отпустили, но денег маловато, может, на неделю и не хватит.
Долго расспрашивала меня, как я себя чувствую, что у меня болит, и почему я так похудел? Потом стала рассказывать, что наш хирург ей хвалил меня за то, что я спортом занимался, и что организм у меня закалённый:
- Он сказал, что в том виде, в каком тебя в больницу доставили - люди не выживают. Что они хоть и очень старались во время операции всё хорошо и правильно сделать, но тоже даже не надеялись, что ты сможешь поправиться. Говорит, что только благодаря твоей закалке и тренировке ты смог поправиться. И теперь он уже не сомневается, что пойдёшь на поправку, если будешь есть побольше.
На эти мамины слова готовившийся к выписке Василий из Новотроицкого заявил:
- Неправду Мозолевский сказал Вам, Ксения Стефановна! Может и помогло чем, что Женька Ваш спортсмен, но главная причина в самом хирурге. Руки у него золотые. Его ведь во всей области знают! Хоть и молодой, а многие к нему стремятся на операцию попасть. Особенно с желудком которые.
Его поддержали и другие мужики:
- И то правда. Даже из Воронежа и из других районов многие, которым барий на рентгене показал, что язву вырезать нужно, начинают хитрить, чтобы к нему попасть.
- Здесь и хитрость не сложная. Приезжают к знакомым в Таловую, а ночью скорую вызывают вроде бы из-за сильных болей и не забывают заключение врача рентгеновского захватить.
- Из-за таких хитростей ему частенько и ночью приходится в больницу являться.
- А как он не явится. Ведь неизвестно, в каком состоянии привезли желудочника. Ведь сколько, рассказывают, случаев было, что пока человек сторонний добивался, чтобы к нему попасть, у него язва и прорывалась.
- При чём там сторонний? Вон в соседней палате дедок наш, михинский, а у него ведь тоже пропадная язва случилась.
- Пропадная - это когда желудок продырявливается?
- Конечно. И хорошо еще, если он пустой. А если человек поел перед этим? Небось, не легче, чем с Женькой с его лопнувшим аппендицитом.
Мама просидела со мной в палате почти до самого обеда. Я расспрашивал про дом, про то, знают ли мои друзья в какую переделку я попал и не передавали ли они мне приветы. Но она сказала, что перед поездкой никого не видела, а про мои страдания ведь даже и родственники не знали. Перед уходом добивалась, чего мне купить на гостинец такое, чтобы я с аппетитом поел. Мне ничего не хотелось, и я сказал, что поел бы в охотку яблока или сливы. Но зимой их не бывает.
После обеда, в перевязочной, ко мне подсел Иван Петрович и сказал, что сейчас у меня вытащат трубки из живота, потому что воспалительный процесс уже подавлен. А для стерильности необходимо, чтобы разрезы зарубцевались. Швы на моём шраме уже давно удалили, а трубки могут способствовать проникновению в полость живота дополнительной инфекции. И ещё потребовал, чтобы я начинал усиленно ходить по палате и по коридору.
На следующий день мама принесла два вида конфет, пряники, покупной пирожок с повидлом и полулитровую стеклянную банку покупного компота из черешни. Про то, что существует такой фрукт, я даже и не знал. Банка была полностью заполнена фруктами, похожими на вишню, но немного крупнее и светло жёлтыми по окраске. В палату ей не разрешили проходить, но разрешили нам разговаривать в большом зале на скамейках с откидными стульями, такими, как в клубах устанавливаются. В этом зале Иван Петрович каждый понедельник проводил пятиминутки со всеми врачами и фельдшерами района. Разговаривали мы очень долго.
Маме некуда было торопиться. А я даже успел сходить в палату. Там мне открыли крышку на банке, и я попробовал этот компот. Он оказался необычайно вкусным. И сами черешни, и сок казались такими, что ими никогда не сможешь наесться. С трудом заставил себя остановиться и оставить хоть немного фруктов и сока на потом. Когда вышел опять в зал к маме, сразу рассказал, каким вкусным оказался компот. И попросил на следующий день мне ничего не приносить, а купить побольше такого компота.
Мама прожила у Кружилиных девять дней. И вначале каждый день приносила мне по банке компота. А потом в магазине этот товар закончился, и денег у неё мало осталось. А Иван Петрович всё просил её не уезжать с тем, чтобы, как только у меня заживёт рана в том месте, где были трубки, забрать меня домой. Справку на освобождение меня от занятий он даст, а дома можно будет устроить усиленное питание, чтобы я быстрее поправился. Потому что в больничных условиях я не только дольше буду выздоравливать, но и новую инфекцию смогу подхватить здесь.
Дома я действительно мгновенно почувствовал себя здоровым. Ходить стал, не придерживая рукой живот. Ел с аппетитом. Вообще очень люблю всё печёное, а тут для меня и блинчики каждое утро горячие. И пирожки бабушка печь стала два-три раза на неделю. И каждую неделю курицу резали. Было даже неловко за такую заботу. Но бабушка успокаивала:
- Нам теперь все силы прилагать нужно, чтобы тебя откормить. На тебя теперь у нас вся надежда. Мужиков в семье кроме тебя не осталось, - грустно закончила она и прослезилась.
А мама добавила:
- И то правда. Не зря, видно, Бог уберёг тебя, чтобы не лишать нас с бабушкой опоры и надежды.
Я не знал, что им сказать в ответ. А они обе замолчали и задумались. Потом мама, почему-то понизив голос, заявила:
- А может, и права была та старая цыганка, которая приходила, когда Женю пчёлы искусали? Она тогда твердила, что не раз его судьба будет спасать от верной смерти. Ведь получается, что он после операции просто чудом каким-то в живых остался. Мне ведь в Таловой рассказывали в больнице, что после того, как в животе у людей начинает всё загнивать, никого не удаётся спасти.
Я решил возразить:
- Так Вам же Иван Петрович рассказывал, что теперь от заражения пенициллином людей спасают. А мне его столько давали и уколами и в живот через трубочку, что все запасы больничные на меня тратили.
- Про лекарства мне тоже говорили, но даже медики поясняли, что твоё спасение ничем, кроме чуда, объяснить не могут. Или вон возьми Ивана Тимофеевича тётиного Люсиного, ему намного больше внимания, чем тебе было. Когда ему ноги и таз в депо раздавило, так россошанский секретарь добился, чтобы за ним из Воронежа специальный санитарный самолёт прилетел, и в области его в лучшую больницу поместили. Там же у них наверняка этого пенициллина намного больше, чем в Таловой. А ведь так и не спасли.
- Богу с неба виднее. Нам тут кажется, что Люсе за её заслуги не положены такие страдания. А Он сверху видит всё вернее. Почему-то решил, что нам с тобою, Ксения, Женька важнее, чем Люсе отец её.
Дальше мама с бабушкой углубились в обсуждение необходимости веры и о том, что при запрете на религию много происходит несправедливого и обидного. И что раньше старики следили за порядком и справедливостью, а сейчас остаётся только надежда на власть. А власти много не замечают.
А на меня нахлынули воспоминания о том визите цыганской старухи. Главными стали её слова о том, что я не простой мальчик, а чем-то особенный. И до её прихода я постоянно думал, что я лучше других. Но после её слов уже ни на миг не сомневался в этом. И было даже обидно очень, что родители запомнили её утверждение о том, что смерти смогу избежать, а о том, что я очень даже особенный, никто и не вспоминает.
Вскоре мама напомнила мне о том, что неплохо бы и физзарядку по утрам начинать делать. С удовольствием и по долгу утрами до завтрака стал проделывать по много раз те упражнения, которые физкультурные организаторы заставляли нас выполнять в общежитии. При этом было даже неловко рассказывать домашним, что когда нашу группу поселили отдельно в 14 кабинете, мы забросили утреннюю гимнастику. Потому что жили одни, не было ни коменданта общежития, на ответственных по общежитию.
Уже через две недели появилось желание усилить физические нагрузки. Работы зимой по дому мужской практически не было. Даже все ветки из Верб, которые заготавливают летом на дрова, мною были на летних каникулах порублены и сложены в сарай. Носил только воду из колодца да дрова и уголь для печи и печки. Снег расчищал, если наметёт во двор. В моду в это время у физкультурников вошла методика развития силы статистическими упражнениями. И я тоже целыми днями, при любом удобном случае старался проделать побольше таких упражнений. То хату пробовал сдвинуть с места или приподнять. То дерево в палисаднике старался сдвинуть по очереди то одной ногой, то другой. То руками силился сдвигать ствол клёна или ветки в одну или в другую сторону. Появилось даже физическое ощущение, что с каждым днём моё тело обрастает мышечной массой, и я становлюсь сказочно сильным и мощным. Мама только очень беспокоилась, что при моих попытках поднимать неподъёмное на месте послеоперационного шрама у меня постоянно выдувалась грыжа.
Вскоре и товарищи на каникулы приехали. После каникул вернулся на учёбу вместе с земляками и первым делом пошёл к Петру Ивановичу посоветоваться, как мне восстановить свои спортивные показатели, потому что за время болезни свою спортивную форму я явно потерял. Это чувствовал не только я сам, но даже неожиданно выросший за время моего отсутствия Костик, хоть худой и поджарый, но ставший на пол головы выше меня, стал демонстрировать агрессию. То толкнёт в проходе преднамеренно, то щелкнет пальцами по голове, явно стараясь показать, что теперь он уже не тот маленький мальчишка, которого мы увидели с первых дней учёбы. Отдубасить его за такие выходки не было желания, да вскоре он и сам унялся, когда я ему серьёзно пояснил, что за подобное может схлопотать не по детски.
А Колесников предложил мне попробовать себя в велоспорте. Оказалось, что в техникум поступило снаряжение для этого вида спорта. На складе оказались шесть спортивных велосипедов, столько же комплектов специальной спортивной одежды и масса запасного оборудования. Пять велосипедов были отечественные, харьковского завода с возможностью переключения передач по трём звёздочкам на заднем колесе. А один итальянский. На нём, как пояснил Пётр Иванович, было десять передач. Можно было переключать режимы как между двумя ведущими звёздочками, так и между пятью звёздочками на заднем колесе. Не знаю почему, но итальянский Колесников предложил мне.
Кроме велосипедов нам выдали по насосу, по три «однотрубки». Так назывались специальные велосипедные камеры с отлитой заодно с ними покрышкой и с клейкой обратной стороной для мгновенного приклеивания к ободу колеса, если во время гонок камера прохудится и возникнет необходимость её быстрой замены. Набор ключей в кожаной кобуре, которая крепилась к горизонтальной части рамы. И ещё одно приспособление, которое крепилось на переднюю часть рамы. Оно представляло собою две скобы и специальные пластмассовые бутылки с углубленным пояском, чтобы крепить их в эти скобы. Бутылки предназначались для того, чтобы в них возить воду и при желании пить её прямо во время гонок или тренировок.
Но самым впечатляющим оказались элементы спортивной формы. На голову следовало надевать специальный велошлем, застёгивающийся под подбородком. Шлем был изготовлен из прочной, коричневой кожи и представлял собою высокие упругие рёбра, как на фотографиях у танкистов. Только у танкистов шлемы сплошные, а у велосипедных между рёбер было пустое пространство, чтобы голова не потела. Специальные тоже кожаные черные перчатки оказались с обрезанными на концах пальцами с тем, чтобы удобно было собирать и разбирать велосипед или прикреплять шланг насоса при необходимости.
Дмитрий Михайлович нам по секрету признался, что в эту форму ещё входили специальные коротенькие, выше колен штанишки трикотажные и по две трикотажных майки, с рукавами и с вставками, как у важных спортсменов из киножурналов. Но их директор распорядился отдать кому-то другому. Нам даже не верилось, что теперь и мы можем щеголять в таком невиданном в наших местах виде и ездить на таких необычных, лёгких и очень совершенных велосипедах.
Велосипеды эти предназначались для шоссейных гонок. Колесников нам объяснил, что есть ещё и кроссовые, и трековые. Но чем они отличаются от наших - он не знал. Тренировались мы в основном на асфальтированной дороге, по несколько раз проезжая от поворота в техникум до въезда в Таловую и обратно. На новых велосипедах мы легко выиграли соревнования на районной спартакиаде. При этом перед соревнованием все велосипедисты из колхозных команд и даже из института Докучаева, обступив нас, рассматривали наши машины, нашу форму и расспрашивали, как мы на них ездим. Удивлялись, что на нас такое облачение, которое многие из них не видели даже и в кино. Потом мы заняли первое место даже и в Боброве в межрайонных соревнованиях.
Но Пётр Иванович, засекая показанное нами время, пояснял, что успехи наши пока не слишком высокие. По времени на 10 и на 20 километров лучше моего показывали Сашка Раковский и Рыбкин из первой группы. Зато со мною никто не мог сравниться в гике. Гик – это расстояние ровно в один километр, которое следовало проехать с максимальной скоростью. На гике я так разгонялся, что остальные оставались далеко сзади. А результат получался равный показателям для КМС – кандидата в мастера спорта! При этом после гика парни так тяжело дышали, что долго ещё отходили от напряжения. А у меня даже и дыхание почти не сбивалось. Колесников утверждал, что я имею очень даже серьёзные предпосылки для успехов в велоспорте. И если продолжу серьёзно этим заниматься, то могу прославиться не как хороший агроном, а как выдающийся советский велосипедист.
Наверно, благодаря велосипеду мы крепко подружили с Саней Раковским. Каждую субботу, если не было дождя, мы обязательно уезжали к нему домой в Михинку. Для меня такие поездки были выгодны ещё и тем, что мы там наедались вдоволь. И ни чего-нибудь, а утятины, индюшатины или гусятины. Я думал, что его мать специально каждую субботу, к Сашкиному возвращению из техникума, обязательно забивала какую-нибудь из домашней птицы. Птиц домашних водилось у них в неимоверном количестве. Кроме кур две породы уток, огромное стадо гусей и даже необычные серые птицы, которые назывались цесарками.
Потом выяснилось, что они не как обычно в нашем селе птицу забивают на еду по особым случаям, а ели мясное ежедневно. А нас гусей и утят если кто и смог содержать в большом количестве, то выращивали их на продажу, чтобы выручить денег для обновок и для покупок утвари необходимой. Но такого огромного домашнего птичника я раньше ни у кого не встречал. Поразившись, спросил у Сашки:
- А как вы их прокормить приспосабливаетесь? Ну ладно гуси – они на траве с утра до вечера пасутся. А остальным ведь зерно нужно давать.
- Так бате ж заведующим мастерской работает, - загадочно хмыкнул Сашка.
- Ну и что?
- А то, что все комбайнёры михинские и из других бригад целый год к нему за чем-нибудь лезут. А он от них никаких магарычей не берёт. У нас в чулане самогона этого – завались. И не вонючего свекольного, а из зерна. Почти как водка.
- А при чём тут это?
- При том, что во время уборки все норовят ему зерна подкинуть. Он, как только уборка начинается, каждый вечер по полной коляске на мотоцикле привозит. А то и трактором на телеге. У нас вон сарай специально под амбар приспособлен. Стены внутри толем обшили, и на землю постелили - все зерно туда сваливаем. Там ему сухо. Даже прошлогоднее не слёживается и не гниёт.
- А продавать в Таловую возите или в Бутурлиновку.
- Что, зерно?
- Не. Гусей, утят или этих вон цесарок.
- Зачем продавать? Мы ж для себя их завели.
- Что, всех поедите сами?
- Не всех конечно. Часть оставим на потомство. Деду с бабкой даёт мать. Но не живых, а уже забитых и разделанных. А зимой у нас гулянки бывают часто. И председатель гуляет, и начальство районное. Так на гулянку мало того, что наверно по десятку птицы забивают, так ещё и кабанчика режут.
- Весело живёте.
- Если получится, может подгадаем зимой на гулянку. У них и гармонь, и песни до утра. Всю детвору раньше перед гулянкой к деду ночевать отправляли. А теперь мы с тобою студенты уже - может, разрешат остаться, посмотреть.
Сашкиным родителям тоже выгодно было, что я гостил у них по выходным. Сразу по приезду в субботу ему выдавали задания по хозяйству. Такое, как капитальная очистка свиного или овечьего загона от навоза, он мог конечно и сам выполнить. Но вдвоём мы делали это за пару часов. Самому бы ему пол дня могло не хватить. А пилить и колоть дрова для зимы, один бы он никак не справился. Его сестры пилой двуручной пилить не умели, да и слабоваты были для этой работы. А вдвоём мы легко пилили брёвна на чурбаки. В зависимости от сучков отпиливали или короткие для разжигания угля в печке, или длинные для отопления русской печи. Напилив гору чурок, потом в два топора кололи их. Если даже все не управлялись поколоть, то Сашка в следующий раз мог это делать и без меня. Потому что брёвна уже были попилены.
Картошку у них на огороде мы тоже выкопали без участия взрослых. Один только дед Сашкин расхаживал по рядам. Но не участвовал, а только следил, чтобы тщательно выкапывали весь урожай. За пол дня в субботу мы с Сашкой в две лопаты выкопали весь их картофель, а девки тщательно всё собрали и засыпали в мешки. Не смущали даже и придирки деда. Тем более, что придирался он к нам как бы в шутку, а не в серьёз. Даже на Раю – старшую из сестёр кричал постоянно, изображая ужас в голосе:
- Райка, бесстыдница, прекрати есть паслён. У вас ведь гость в доме, а ты уже третий куст паслёна объедаешь.
Паслёна спелого меж кустов картофеля было очень много, и я тоже сорвал и съел несколько сладких ягод. Увидев это, Рая крикнула:
- Дед, смотри, гость тоже паслён ест.
- Так он же парень. А ты девка. Так что лучше поостерегись, - смеялся дед.
- И не подумаю. Я паслён люблю, а огород уберём – ни одного кустика не найдёшь потом.
Не понимая сути их спора, обратился к Сашке:
- Саш, а чё дед запрещает девкам паслён есть.
- Чтобы не опозорились после.
- Чем?
- Так с него же пукают все. Его у нас только по культурному паслёном называют, а так все говорят на него бздюха, - пояснил товарищ.
Я засмеялся и даже наверно покраснел, когда стало ясно в чём меня заподозрила Сашина сестрёнка.
Вечерами, если не шли в клуб, обычно включали большущую их радиолу, точно такую как в техникумовском клубе. Ставили и слушали пластинки. Особенно нам нравились новые песни Пахмутовой, записанные на большой долгоиграющей пластинке. Пластинок у них было много. И старые, которые покупали ещё для патефона, на 78 оборотов, и новые долгоиграющие, большущие, и маленькие с одной песней. Но песни про тайгу, про Братское море, которое люди в тайге построили своими руками, про Усть-Илим, про Марчука слушали чаще всего и не по одному разу. Сашкина мама даже шутила:
- Протрёте пластинку насквозь. Придётся новую покупать.
На что Рая ей отвечала:
- Не, мам, это ж не патефон с его иголкой толстенной. Радиола пластинку не портит, хоть сто раз играй.
А я завораживающе начинал:
- Вот бы на самом деле хоть на часик попасть в эти места! Представляете, какая там красота? По берегам скалы огромные, а на них сосны такие высокие, что и неба не видно.
- А вдоль берега корабли плывут, и на них девчонки танцуют под баян, - так же мечтательно продолжила мои мысли Рая.
Наш восторженный настрой остудил рассудительный голос Сани:
- Так вас туда и пустили. Туда, наверно, отбирают не простых зевак.
- Конечно, на стройки берут только тех, которые умеют строить, - согласился с ним я.- Мы просто о том, что интересно там бы побывать.
- Так там же и местные живут. Вот девчонки, что на палубе танцуют, наверно, местные, - предположила Лида, младшая Сашкина сестра.
- Местным, наверно, приходится плавать на кораблях и по морю этому новому, и по Ангаре, но они ж привыкли к своим местам. Им, наверно, и не интересно даже, - настаивал Сашка.
- Местных, наверно, и на стройку комсомольскую не берут. Они хоть и комсомольцы, но не сварщики, не крановщики и не строители, - продолжил я Сашкины рассуждения.
Рая ж провозгласила:
- А вы ведь комсомольцы. И можете попробовать записаться на такую стройку.
- Нас не запишут, - уверенно заявил я.
- Почему?
- Потому что мы учимся не на строителей. На нас вон уже сколько потратили и на пособия наглядные, и даже на велосипеды наши, что б мы на колхозные специальности выучились. Да там и конкурс, наверно, такой, что и строителя не каждого берут.
- А что это за конкурс, и куда он людей берёт, - переспросила меня Лида.
Мы с Сашкой засмеялись её словам, и даже Рая улыбнулась. Я потом пояснил младшей, что конкурс - это когда из очень многих отбирают одного.
Вообще Сашкиным родителям повезло, что они жили недалеко от техникума. Если было нужно, Саня мобилизовал нас на выполнение их домашних работ, требующих большого количества рабочих рук. Все охотно соглашались помочь, и не в последнюю очередь, потому что по приходу и вечером, а если ночевали, то и в воскресенье нас обязательно ждала обильная пища и даже выпивка. Но с выпивкой никто из наших не усердствовал. От спиртного отказывался обычно один я. Но остальные хоть и выпивали, но понемножку, чтобы не показаться Сашкиным родителям распущенными и непорядочными.
Забирать нас строить гараж кирпичный для мотоцикла Сашкин отец приехал на грузовой машине. Мы даже с физкультуры отпросились ради этого. Поехали всей гурьбой на кирпичный завод, грузить кирпичи. Хоть кирпич тогда было трудно достать, но Виктор Иванович как-то сумел договорится, чтобы ему продали кирпича столько, сколько нужно для строительства просторного гаража. Кирпич грузили горячий, после обжига. Хорошо, что отец Сашкин догадался запастись толстыми брезентовыми рукавицами. К концу погрузки, когда у многих даже эти толстые рукавицы прохудились, приходилось ощущать, что кирпич совсем недавно был извлечён из стоящих невдалеке печей.
Хотя кирпича мы загрузили неполный кузов, колхозный шофер ещё до окончания погрузки рассматривал рессоры машины и всё переживал, что они не выдержат и сломаются по пути в Михинку. Виктор Иванович успокаивал его:
- Ничего, Федя, будем ехать потихонечку. Да и дорога к нам ровная. Так что ничего твоим рессорам не сделается. А на крайний случай у меня на складе есть и коренные листы для подрессорников. Кузнец вмиг тебе переклепает сломанную, так что лучше новой будет.
Рессоры по пути не сломались, и пока ребята выгружали кирпичи и разносили их в кучи вокруг будущего гаража, мы с Сашкой притащили большое железное корыто из птичьего двора, установили его у кучи песка и стали готовить цементный раствор.
Обучать нас премудростям кирпичной кладки Виктор Иванович специально пригласил какого-то друга или родственника из Таловой. А он спешил, потому что боялся не успеть на последний автобус, который проходит из Бутурлиновки в Таловую. Чтобы успокоить его, мы с Сашкой и Ванька Ступин, который оказался без напарника при разгрузке, сразу же приступили к кладке. Нашу задачу облегчало то, что ещё на прошлой неделе мы с Сашкой выкопали и залили фундамент для гаража и даже пол в самом гараже выровняли и залили смесью мелких камешков с цементным раствором.
Знаток показывал нам, как следует укладывать кирпич в соседних рядах, чтобы стороны в одном перекрывали стыки в другом. Пояснял, что самым важным в кладке, является правильное сооружение углов. Показал как следует укладывать кирпичи на углах, чтобы они не только правильно перекрывали стыки, но чтобы ещё и были строго отвесными.
Пока ребята закончили разгрузку, наш руководитель сам возвёл во всех четырёх углах пирамиды высотою в семь рядов кирпича. А мы втроём, равняясь по тугому шнуру из шпагата, старательно укладывали двойные ряды кирпичей от угла до угла. Время до автобуса у нашего руководителя оказалось ещё с запасом, и он, чтобы облегчить выведение углов в его отсутствие, на каждом углу прочно закрепил четыре высокие рейки для ориентира. Рейки он выставил по уровню, строго вертикально. Тщательно их закрепил и утверждал, что если мы не будем их трогать, углы до самого верха у нас получатся правильными и ровными.
Когда машину разгрузили, и она уехала, работа закипела с новой силой. Славик с Пашкой взялись за самое трудоёмкое. В двух корытах поочерёдно замешивали раствор и успевали вёдрами разносить его тем, у которых он заканчивался. А потом ещё и кирпичи подавали на стены, чтобы мы не бегали за ними к кучам. Зато вскоре положение реек было нарушено и требовалось по уровню, самостоятельно, делать кладку на углах. Неожиданно обнаружилось, что я могу делать кладку на углах совершенно отвесно, мысленно продолжая прямую линию от кирпичей, уложенных инструктором. Тщательно вглядываясь сверху вниз, до миллиметра точно укладывал наружные кирпичи на углах.
Меня потом постоянно звали то к одному углу, то к другому. Туда, где кладка в рядах сравнивалась с кладкой на углу. Зато Поляничко и Тимофеев приспособились точненько укладывать наружные кирпичи в рядах даже без натягивания шпагата. Они рукой или на глаз точно угадывали место, на которое следует класть кирпич в ряд. К вечеру мы выложили стены высотой себе по грудь. Так что и Лёшке, и Тимофееву уже было не видно нижних кирпичей, и им тоже приходилось делать кладку по шпагату. К тому же мы порядком устали, и Виктор Иванович объявил, что пора идти всем мыться в летний душ и отдыхать, а то на завтра у нас и дел не останется.
Мы собирались вечером всей гурьбой сходить в михинский клуб на танцы, но богатый ужин поменял наши планы. За ужином Сашкин дед так усиленно приглашал ребят остограмиться, что большинство к завершению застолья уже с трудом владели своею речью. А тут ещё и усталость сказалась. Дружно решили в клуб не идти, а сразу же лечь спать, чтобы завтра с новыми силами быстро завершить начатое.
Спать улеглись, не раздеваясь, на ватных одеялах, постеленных на полу в зале. Уснули все быстро. Утром я проснулся, когда хозяева уже хлопотали по дому и по хозяйству. Встал ли Сашка, мне не было видно. Хотелось в туалет, но остальные спали, и я решил терпеть, на сколько позволит мой мочевой пузырь. Долго лежал с открытыми глазами, а потом снова начал дремать. Тут и услышал разговор деда Ивана с Сашкиной матерью:
- Что, спят студенты?
- Умаялись вчера. Теперь не разбудишь.
- Так солнце уже вон как высоко. Пора будить.
- Неудобно даже. К тому ж они ещё и выпили вчера крепенько. Хоть бы к обеду проснулись.
- Ещё чего. Подожди, я сейчас.
Послышался скрип двери, и через пару секунд раздался громкий стук в дверь, и орущий во всю силу своих лёгких дед Иван не запел, а закричал песню, наверно, известную ему одному:
- Летя ути, летя ути, А за ними один гусь!
Парни зашевелились, а продолжающих спать я растолкал и пояснил, что пора вставать. Подкрепившись молочной пшённой кашей, приступили к стройке. При этом все обратили внимание, что каша у Раковских как земля и небо отличается от молочного супа, которым нас потчуют в техникумовской столовой. Там молоко по вкусу не отличалось от воды, а здесь оно было в каше ароматным, наваристым и даже с пенкой. Возводить стены закончили часа через четыре, плотно пообедали и не спеша направились в техникум, готовить уроки на понедельник. По пути на примере Раковских обсуждали, насколько жизнь в селе поменялась в лучшую сторону.
Жизнь и обстоятельства в стране менялись так бурно, что мы вынуждены были часто обсуждать происходящие перемены в своём кругу. Такие разговоры чаще всех заводил Пашка:
- Посмотрите, всего три года прошло, а как всё поменялось. Домой приезжаешь - не успеваешь рассказать, какие новшества удалось повидать, а дома уже тоже полно перемен.
- Мы в школе, когда в колхоз работать посылали, на волах ездили, а сейчас в нашем колхозе уже волов и не осталось. Везде тракторы и машины. В колхозе не только грузовые, но и легковая «Победа» конторских возит или кого в больницу срочно. Лошадей, правда, ещё пока не перевели, - соглашался Салов.
- И на железной дороге, - продолжал Пашка, - всё поменялось. Тепловозы появились. Паровозы товарные поезда уже редко толкают. Только пассажирские.
- Мы видели, их по целому десятку собирают на запасных путях, на мелких станциях. Говорят, что в запас на случай новой войны. В Подгорном их целая колонна стоит с закрытыми кабинами, - пояснил Салов.
Иван тоже включился в разговор:
- На самих станциях тоже перемены. Помните, мы на первом курсе, следили за семафором? А теперь уже светофорами всё сообщается. И когда поезд придёт, и разрешают ли ему ехать дальше. И огоньков разноцветных электрических каких-то специальных у путей на станциях полно. Они, наверно, очень важные для машинистов.
- Что на железной дороге – она для страны как кровь для человека. Пашка и Лёшка правильно заметили, что даже в сёлах всё быстро стало меняться, – сказал Витька.
И продолжил:
- У нас в совхозе трактора какие были? Без кабин. Заводить их рукояткой приходилось. А сейчас? На любом тракторе пускачи устанавливают. Не приходится бояться, что рукояткой по морде съездит. Кабины на всех теперь закрытые и даже с обогревом для зимы. И гидравлика на всех. Теперь даже сеяльщики не нужны на сеялках. Тракторист сам из кабины и включит сеялку, и выключит гидравликой!
- И прицепщики на плугах не нужны тоже, - согласился с ним Пашка
- Комбайны уже самоходные выпускают. Не нужны трактора, чтобы их таскать по полю, - добавил Раковский.
- И у людей всё меняется, - вмешался в беседу Славик. – Наверно, в области не осталось ни одного села, ни одного хутора без электричества. Утюгами старыми пользуются, наверно, только зимой, когда плиты топят, а так уже почти у каждого электрические появились.
Все стали обсуждать перемены в сёлах:
- Плитками тоже электрическими сейчас многие пользуются. Редко у кого увидишь керогаз или примус.
- А радио? Раньше только зажиточные покупали себе радиоприёмники батарейные. Сейчас же хочешь-не хочешь, в каждую хату протянули радио. Можешь целый день на улицу не выходить, а концерты слушать и постановки всякие.
- Вместо батарейных приёмников теперь кто побогаче радиолы покупают. Патефоны в сараи вынесли. Им одни только мы из всего техникума пользуемся. В клубах - радиолы. И дома у многих радиолы и пластинки долгоиграющие. Наверно, скоро патефонных на семьдесят восемь оборотов и выпускать не будут. Оставят только на тридцать три.
- Не, на семьдесят восемь тоже оставят. Я слышал, что на таких пластинках даже в радиоле звук чище.
Обсуждения разных политических событий возникало ещё и под влиянием всяческих мероприятий. Например, повесили объявление, что в среду за час до начала кино в клубе с рассказом о событиях на войне будет выступать Герой Советского союза, генерал-майор в отставке, лётчик Кожедуб. Клуб заполнился до отказа. На сцене установили трибуну с микрофоном, и седовласый мужчина в генеральском мундире полчаса рассказывал нам захватывающие истории из своей жизни. Как пришёл в авиацию, как в любую погоду доставлял матрицы газеты «Правда» в самые дальние уголки страны с тем, чтобы тамошние типографии могли выпускать газету в тот же день, что и в Москве.
Рассказывал о трудностях и особенностях работы полярной авиации. О героизме не только лётчиков, но и военных других специальностей, создающих надёжную защиту северных рубежей нашей страны в невероятно трудных условиях. Подробно рассказывал, как участвовал в экспедиции по спасению терпящих бедствие челюскинцев. Что при этом, лично для него, самыми опасными оказались не полёты из Анадыря к пароходу, а перелёт из Хабаровска на север до села Вангкарем, без штурмана, без радиста, через горы и хребты и на расстояние больше чем в шесть тысяч пятьсот километров. Хотя и полёты к терпящим бедствие были очень сложными. Туда самолёт загружали до предела запасами еды, тёплой одежды и топлива. Обратно вывозили на двух свободных местах в кабине по три человека. А в одном рейсе ему удалось втиснуть в небольшую кабину даже четверых. Таким образом он за три рейса смог вывезти десятерых челюскинцев. Он первым совершил посадку на лёд на северном полюсе. А потом доставлял зимовщиков на нашу первую длительную полярную экспедицию «СП-1» на дрейфующую льдину. Много рассказывал и о военных действиях. Как участвовал в финской войне. Как в Великой Отечественной. Как его самолёт сбили над территорией, занятой противником, и ему пришлось тайно пробираться к линии фронта и потом переходить её.
Мы потом не только в эту ночь долго обсуждали услышанное, но и несколько вечеров после. Меня во время этой встречи почему-то больше всего заинтриговало, как генерал не имея никаких записок и бумажек, никуда не заглядывая, в течении получаса без запинок и остановок вёл своё повествование. Я удивлялся:
- Вы заметили, он всё время говорил без передыху. Даже преподаватели наши, которые назубок знают материал, когда излагают - его так не умеют. Останавливаются, думают что дальше сказать, а он - как книжку нам читал. Если б сам не видел его – так бы и подумал по голосу, что из книжки зачитывает.
- Так он же сказал вначале, что является теперь ещё и членом союза писателей. Может, это он нам свою книжку пересказывал, - заметил Дёшин.
- Книжки ж никакой не было. Вы же видели, да и смотрел он всё время в зал, а не на трибуну, - настаивал я.
- Может, он выучил свою книжку наизусть и теперь просто по памяти повторяет, что в ней написано, - предположил Поляничко.
- А похоже на то! Ведь он как объявил, что займёт полчаса нашего времени, так и правда ровно полчаса рассказывал. Только потом на вопросы пришлось долго отвечать, даже кино задержали, - поддержал его Салов
Я возмутился их предположениями:
- А ты попробуй выучить наизусть не стихи, а рассказ хоть на пять минут, и так, чтобы не сбиваться и слова не путать. Стихи вон по литературе задавали, и то мучились запоминать. Хотя стихи складные, с рифмой - их намного легче запомнить. А тут полчаса без запинок!
Мне возразил Раковский:
- Не горячись. Лешка, может, и прав. Посудите сами, только в нашем районе Михаил Васильевич выступал у нас у четвёртых. Так он же, наверно, не только в Таловском районе выступает. Его ж и в другие районы области заставляют ехать. И наверняка не только в нашей области. А рассказывать приходится одно и тоже. Может, он действительно уже так привык всё по порядку рассказывать, что теперь уже ни в одном словечке не запинается.
Как-то райком потребовал от руководства техникума провести митинг с осуждением действий хунвейбинов в Китае. Для митинга обязали все группы после занятий явиться в клуб в полном составе вместе с классными руководителями и вызвали рабочих учхоза, которые могли оставить на время свои рабочие места. Требовалось, чтобы на митинге выступили не менее двенадцати ораторов. Поэтому комсорг Пивоваров ещё с утра во время перерывов потребовал, чтобы из каждой группы выделили не менее двух выступающих. Записал их фамилии и настаивал, чтобы каждый из них к концу занятий приготовил себе конспект выступления, а хорошо бы ещё и выучил текст наизусть и выступил без бумажки.
Открыл митинг Орешкин, парторг техникума. На сцене опять стояла трибуна, микрофон, а голос выступающего отчётливо был слышен на весь зал из тех репродукторов, из которых шёл звук во время кино. Орешкин рассказал, что китайское руководство уже давно заняло ревизионистскую позицию в мировом коммунистическом движении. Что они не стали осуждать факты культа личности Сталина. Что теперь по сути дела негласно поддерживают и даже порой поощряют разгул бандитизма, унижений и принуждений видных китайских деятелей науки, культуры и руководителей признавать свои несуществующие ошибки и исправлять их непосильным ручным трудом в глухих китайских деревнях.
Затем представитель района объявлял, кому следующему предоставляется слово для выступления. Выходил тот, кого объявляли, заглядывая в конспект, высказывал своё мнение или зачитывал по бумажке о происходящем в Китае. Каждое выступление одобряли вялыми аплодисментами. Мероприятие проходило как-то скучно, обыденно, пока слово не предоставили преподавательнице физики. Кисурина была самым молодым преподавателем в нашем техникуме. Выйдя за трибуну, она даже не стала наклоняться к микрофону, а громко выкрикнула прямо в зал:
«Не позволим ревизионистам внести разлад в сплочённое движение прогрессивного человечества на пути к коммунизму!»
Зал прореагировал бурно. Громко зааплодировали, а некоторые даже тоже что-то выкрикивали. А Прасковья Федоровна так же громко и даже с напряжением выкрикивала уже следующие лозунги:
«Не позволим распоясавшимся хулиганам порочить светлые социалистические идеи и устремления!»
«Дружно встанем на защиту коммунистических идеалов!»
«Все как один поднимемся на защиту справедливых интересов трудящихся и её коммунистического авангарда!» При этом каждый свой призыв она сопровождала поднятием вверх своей сжатой в кулак правой руки, как в фильмах про митингующих испанских патриотов. Заканчивала она своё выступление тоже необычно. Потребовала:
- А сейчас предлагаю всем залом, во весь голос заявить наше решительное требование к этим молодчикам!
И даже немного отступив от трибуны, но так, чтобы микрофон транслировал её голос, выкрикнула и, дирижируя нами, продолжила дальше:
« Хунвейбин, уходи!» « Хунвейбин, уходи!» « Хунвейбин, уходи!» «Хунвейбин, уходи!» « Хунвейбин, уходи!»
Мы все дружно и во всю силу своих лёгких повторяли с нею этот призыв. Многие в энтузиазме даже вскакивали со своих мест. Некоторые зачем-то свистели даже. А когда Прасковья Фёдоровна сходила со сцены, её сопроводили такими бурными овациями, которые наверно и не снились даже самым знаменитым артистам.
Этот митинг мы тоже долго обсуждали не только в комнате, а даже и в корпусе на переменах. Своё неудовлетворение первым высказал Ступин:
- Неправильно, что вчерашнее митингом назвали. Митинги не такими должны быть.
- Ну да, как собрание простое. А объявили, что митинг против хунвейбинов, - согласился с ним Поляничко.
- Вы что, хотите сказать, что не нужно было осуждать их? А ну, Толя, организуй обсуждение Ступина, как не имеющего стойких коммунистических убеждений, на собрании группы, - полушутя, полусерьёзно обратилась наша староста к комсоргу группы Салову.
Я поддержал Ивана:
- Если по честному, так вчерашнее и правда совсем было не похоже на те митинги, которые показываю и в фильмах, и в киножурналах. На митинг люди сами должны приходить. А нас обязали прийти. И выступающие на тех митингах сами, по своей убеждённости лезут на столб или на бочку какую-нибудь, чтобы сверху призвать народ к чему то срочному. А у нас?
- Выходит, одна Кисурина только на митинг пришла! А остальные на собрании просидели почти целый час, - засмеялась Рая.
- Интересно, а почему остальных не заставили так сделать, как Прасковья Фёдоровна. Тогда бы правда получилось не собрание, а что-то на митинг похожее, - добавила Вера.
- Не, бабы, вы не правы, - поправил их Пашка. – Если бы ещё и заставляли кому как выступать, тогда бы получился и не митинг, и не собрание, а спектакль какой-то постановочный. А так хоть с помощью Кисуриной смогли собрание в митинг повернуть.
Манохина пояснила:
- Здесь хоть народу собрали много, и выступающие были. А у нас в колхозе заставляли митинг сделать после работы. Так люди почти все по домам разошлись. А пришедшие выступать отказывались. Даже конторские, которым заранее тексты дали, и те застеснялись.
Насонова пыталась выяснить:
- Вы что, считаете, не следовало осуждать этих хунвейбинов?
- Почему не следовало? Там ведь правда молодёжь и даже малолетки такое вытворяют, что когда читаешь, жутко и представить.
- Людей жалко. Особенно преподавателей и профессоров всяких. Выходит, какой-нибудь недотёпа, которому профессор когда-то двойку поставил, начинает над ним издевается. Землю есть заставляет.
- Да. Если бы просто у нас наше б мнение спросили, вряд ли кто по настоящему не возмущался тем, что хунвейбины выдворяют. А этим митингом получилось, что мы вроде как не по настоящему от себя всё это высказали, а по указанию начальства. Даже не придумаю, как такое назвать.
- Это называется словом формально. Когда не так, как на самом деле, а просто для того, чтобы в документах было записано. Для этого и придумали слово формально.
- Выходит, что для того, чтобы в документах записать про осуждение для этого формального, нас заставили по принуждению выступать про то, что мы на самом деле осуждаем по своему искреннему разумению.
Занятия в техникуме на старших курсах тоже стали намного интересней. Наш руководитель Владислав Николаевич теперь водил нас в поля на практические занятия по геодезии.
Мы с огромным удовольствием убеждались, что при помощи простой крестовины из дощечек на вершине кола и гвоздиков, укреплённых на концах крестовины, можно провешивать с помощью веточек или прутиков хоть километровые абсолютно прямые линии. А потом ещё и такие же прямые параллельно или перпендикулярно первой. При провешивании таких линий я сразу же вспомнил, как применял похожий способ при кладке кирпичей на углах, когда строили гараж у Раковского. А работа с нивелиром или теодолитом вообще казалась нам неким научным волшебством.
Владислав Николаевич, давал нам задания проложить маршруты по тем местам, показатели которых ему досконально были известны уже несколько лет. Парни даже хотели достать данные у тех, которые в прошлом году проходили практику по геодезии, а мне был интересен сам процесс. По очереди одни становились операторами, а другие реечниками и измерителями. Когда девчонки должны были таскать пятидесятиметровую металлическую ленту или рейку, Славик их инструктировал:
- Девочки, имейте в виду, теперь для вас главное - не забывать подол платья придерживать руками.
- Это зачем ещё? – удивилась Синчукова.
- Так ты глянь в теодолит на Лешку Поляничко, который сейчас с рейкой стоит. Теодолит ведь всех вверх ногами показывает. Лешке-то проще, он в сапогах и в штанах. А вам сразу подол задерёт.
- Так я тоже в брюках, - засмеялась Зойка.
- Тебе проще, а подружек предупреди, что мы при помощи теодолита враз им коленки оголим, если платья держать не будут.
Не только практика по геодезии, но любые практические занятия или дежурства в учхозе всегда сопровождались шутками и смехом. А порою и розыгрышами безобидными.
Занятия в учебном корпусе проходили в основном без шуток и без шума. Но и многие из этих занятий тоже доставляли нам настоящее наслаждение. Практические занятия по экономике вначале были посвящены овладению конторскими счётами и арифмометрами. Сложение и вычитание проще осуществлять на счётах, а умножать и делить на арифмометре. Мне было легче, потому как мама меня ещё школьником научила очень бегло и без ошибок не только суммировать и вычислять на счётах, но и проводить деление да умножения на небольшие величины. Эти приспособления мы освоили очень быстро, но в основном на занятиях по бухгалтерскому учету.
Занятия по бухгалтерии меня не слишком увлекали, потому что все эти операции я, благодаря маминым объяснениям и требованиям для сноровки самостоятельно пересчитать конторские ведомости и журналы, знал ещё со школы. А задания по экономике нас увлекали до того, что потом ещё в общежитии порой долго обсуждали, какое решение могли предложить в той или иной ситуации.
Рассчитывали планы работ или проведение отдельных компаний, к примеру, посевной или уборочной. Получали в задании определённое количество условных технических, материальных, людских и финансовых ресурсов. Составляя планы и графики стремились один лучше другого уложиться в оптимальные сроки, сэкономить побольше технических и финансовых средств и другое подобное. При этом воображали себя чуть ли не вершителями судеб колхозников. При расчётах каждый пытался выдумать свой особый способ достижения намеченного. Одни предлагали организовать двухсменную работу техники в течении всего светового дня или даже и тёмного времени прихватить, если в условиях планируемая работа позволяла выполнять её и ночью. И если в задании было достаточное количество работников для организации двухсменной работы. Другие планировали задействовать кроме техники ещё и гужевой транспорт, или даже воловьи упряжки вспоминали, которых в колхозах теперь уже почти и не осталось. Если условия задания не запрещали, то придумали привлекать дополнительно более мощную и высоко производительную технику из РТС, которые теперь были созданы на базе бывших МТС.
Такие занятия нам нравились, и мы были уверены, что приобретённые знания и навыки нам обязательно пригодятся в нашей дальнейшей, обязательно очень успешной работе в тех сёлах, куда нас распределят после окончания учёбы. Но были и такие занятия, которые нам не слишком нравились. По животноводству, составляя рационы кормления коров или свиней, добиваясь, чтобы они были сбалансированы не только по кормовым единицам, но и по макроэлементам – некоторые возмущались.
Первым, особенно когда ему не слишком получалось справиться с заданием, обычно возмущался Толик Тимофеев:
- Василий Семёнович, а скажите, пожалуйста, зачем нужно будущим агрономам добиваться, чтобы в рационе коров не только единиц кормовых хватало до нужного удоя, но ещё и кальций этот злополучный высчитывать?
- А для того, Анатолий, чтобы в твоём колхозе коровы стельные не только в хвостах своих кости рассасывали, так не могли же ещё и позвоночники повредить.
- Как это?
- А вы что, не читали, как в прошлом году в Вологодской области зоотехника передового совхоза привлекли к ответственности именно по этому поводу?
- За позвоночник? – засмеялся Толик.
- Не вижу ничего смешного! Коровы там рекордные надои демонстрировали. Вот зоотехники и старались их как можно лучше накормить не только грубыми кормами, но и силосом и сочными. А про баланс кальция не подумали. Так там дошло до того, что у самых рекордисток на последних месяцах стельности позвоночники не выдержали и переломились прямо на ходу.
- Ничего себе, - удивился Толик.
- Так сами ж сказали, что зоотехники прохлопали, а мы же агрономы, - вмешался Пашка.
- А кто сказал, что после техникума вас, имеющих специальное сельскохозяйственное образование, не назначат бригадирами или управляющими отделений? Вот принесёт к тебе, Дёшин, на подпись зоотехник фермы с твоей бригады рацион на следующий месяц. А ты и проверить его не сможешь. Так что давайте без митингов и транспарантов, спокойно считайте дальше.
Ещё большее возмущение у всех парней нашей группы вызвала практика по ветеринарии. Заставили отрабатывать кастрацию сельскохозяйственных животных. Сначала, пока изучали и практиковались, как при помощи верёвки правильно заваливать и фиксировать лошадей, телят и поросят, особых проблем не возникало. Но когда каждого заставили разрезать мошонку животного, а потом отделять яичко и выкручивать семяпроток, нас начинало коробить. Девчонки наши казались живодёрками безжалостными. Они смело и даже лихо проделывали такую операцию. Даже поросят нещадно визжащих они быстро и ловко кастрировали и спокойно засыпали рану йодоформом. А у меня сердце сжималось и низ живота сводило спазмом, даже когда мне приходилось проделывать необходимые процедуры с молча плачущим бараном или тихо стонущим бычком. После в общежитии, когда обсуждали это занятие, все парни согласились, что и переживали сильно и что в паху у себя каждый раз ощущали неприятное напряжение.
В этом году мне нестерпимо хотелось похвастать перед односельчанами своей велосипедной одеждой и самим велосипедом заграничным. Но не везти же его домой поездом. А желание было настолько сильным, что решил попробовать доехать до дому на велосипеде. Эта мысль укрепилась сильнее, когда после очередной тренировки Пётр Иванович, рассказал нам, что сейчас во Франции проводится многодневная гонка среди велосипедистов из разных стран. Что они каждый день проезжают большие расстояния между разными городами. Что тому, который проезжает лучше всех, разрешают надеть жёлтую майку. А потом по итогам всех дней на последнем отрезке определят чемпиона этих гонок.
Я и подумал, а почему бы и мне не поехать велосипедом домой. К тому же по карте получалось, что расстояние мне предстоит преодолеть не намного большее, чем между теми французскими городами. Выехать решил в субботу после занятий. Для гарантии даже сумел отпроситься с двух последних уроков. А Владислав Николаевич подписал мне разрешение и понедельник пропустить. В дорогу даже рюкзака не стал брать. А вместо него для большего эффекта надел на спину запасные камеры - велотрубки, как и положено на перехлёст через плечи.
До Бутурлиновки добрался легко и быстро. Но потом в строну Павловска, дорога оказалась практически не проезжей. Соорудили её из булыжников. Наверно и при строительстве булыжники лежали неровно, не так как в кино показывают булыжные площади в разных городах. После постройки дороги прошла наверно не одна зима. И не раз дожди поливали эту дорогу. В результате камни повыбивало со своих мест. На дороге местами зияли глубокие ямы в песке, на который укладывали булыжники при строительстве. В других местах булыжники хоть и не выбило с места, но так их утрамбовало или вздыбило, что они зачастую лежали не плашмя, а топорщились вверх. Было видно, что машины уже не ездили по этой дороге, а пробирались по её обочинам. Но во время непогоды они наделали глубоких колей, в которых ехать велосипедом тоже оказалось невозможным. Ехать приходилось в основном по этой ухабистой булыжной дороге. Но очень медленно, и часто приходилось спешиваться и катить велосипед через выбоины руками. Зато когда добрался до дороги, идущей через Павловск из Москвы в Ростов, стало намного легче.
В наших местах все возмущались, когда обнаружилось, что машины из Москвы в Ростов и оратно станут ходить не через наше село. Старики утверждали, что тракт через Бедное проходил потому, что люди наши в старину занимались чумацким промыслом. Что село из-за чумаков даже именовалось слободой и освобождалось из-за этого от податей царям. А мы в школе с учителями на карте смотрели, что через Павловск новая дорога делает изгиб. А по нашему старому тракту через Россошь, Мтрофановку на Кантемировку - намного прямее дорога была. Но говорили, что писатель Шолохов специально с начальством договорился, чтобы через Богучар дорогу новую построили - ближе к его родной станице Вёшенской. Нашим теперь хуже стало. Раньше прямо из дому на попутных можно было доехать не только до Митрофановки или до Россоши, но даже и до Воронежа, или до Ростова. А теперь редко какие машины едут по старому шляху, и к тому же только по сухой погоде. Хотя шлях продолжают и грейдерами выравнивать и столбы километровые каждый год красят. Но ездят по нему теперь в основном местные машины, а не дальние.
У дороги располагалась большая круглая закусочная из железа со стеклянными окнами без переплётов. Кушать ещё не хотелось, но тянуло пофорсить своим необычным одеянием и велосипедом. Поставив велосипед под одним из окон, напротив прилавка, зашёл в закусочную. В кармане шаровар у меня был кошелёк с деньгами. Вытащив из него рубль, подал продавщице, заказав себе стакан чая и коржик. Она тут же поинтересовалась:
- Наверно, у таких спортсменов великих и мелочи нет.
Я немного смутился и набрал ей мелочи под расчёт. Кто-то из компании обедающих шофёров предположил:
- Может, спортсмен хотел тебе чаевые предложить с рубля, а ты его обломала.
Не обращая внимания на пялившихся на меня зевак, не спеша съел коржик, запивая его чаем. Немного посидел молча за столиком у прилавка, как бы отдыхая. Хотя большой усталости пока ещё не чувствовал. Затем встал, поблагодарил продавщицу и не спеша вышел их закусочной, провожаемый внимательными взорами присутствующих. Своею затеей остался доволен. Думал, что если я на этой очень оживлённой дороге сумел произвести такой ажиотаж, то дома обязательно всех удивлю.
Дальше следовало немного проехать в строну Воронежа. А напротив Белогорья переправиться через Дон на другой берег. Новая дорога была ровной как стол, а посередине на ней была нарисована белой краской полоса. Где сплошная, а где с промежутками. Зато от Белогорья и до Подгорного ехать стало намного труднее. И дорога была не грейдированная. То пыль слоями на ней лежала, то колеи - хоть и не глубокие, но длинные - постоянно попадались. Но самое неприятное, что дорога то вниз спускалась, то вверх поднималась. На спусках конечно отдыхать удавалось. Но на подъёмах, хоть и переключать передачи можно было так, что крутить педали не трудно, но так быстро их крутить приходилось подолгу, потому, что скорость при переключении становилась очень маленькой. Усталость быстро накапливалась, и я с тревогой стал думать о том, что мне не хватит сил до вечера доехать домой.
От Подгорного дорога стала лучше, но я уже так уморился, что время от времени стал даже останавливаться, чтобы посидеть на обочине и отдохнуть немного. А в одном месте, заметив поляну с густой травой, специально свернул с дороги, прошёл к поляне и, уложив велосипед, с наслаждением улёгся на траву. Пролежал на траве наверно минут двадцать или даже больше и почувствовал, что мне трудно встать и заставить себя ехать дальше. Испугавшись, что силы неожиданно и окончательно покинули меня, быстренько вывел велосипед на дорогу и поехал дальше. Вскоре ощущение слабости прошло, но чувство усталости усиливалось. Доехав до Россоши, чувствовал себя совершенно обессилившим. Решил даже, что дальше сил не хватит, и следует свернуть к станции и на тормозной площадке товарного поезда доехать до Журавки. Но товарные поезда теперь таскали тепловозы, и я не знал, останавливаются ли они в Журавке. Когда были паровозы, то они обязательно там останавливались пополнять запасы воды для котлов паровых. А тепловозы могли и не останавливаться. К тому же ещё не знал, где поворачивать к станции. А шоссейная дорога вскоре вывела меня за город.
И тут то ли дорога знакомая придала мне силы, то ли открылось то самое «второе дыхание», но я ощутил новый прилив сил и с большей энергией стал нажимать на педали. Домой приехал засветло. Мама была ещё на работе и я с радостью зашёл к ней в контору. Естественно, все были поражены моим видом. А потом ещё и велосипед толпою рассматривали мой. Не выдавая своих эмоций, я как бы нехотя подробно объяснял его особенности. И почему он очень лёгкий, и зачем на нём однотрубки вместо шин, и как легко крутить педали при подъёме даже на самую крутую гору, если вовремя переключить цепь на нужную передачу.
Добравшись домой, сразу же улёгся на свою койку, чем огорчил бабушку, которая кинулась готовить на стол для такого неожиданного и дорогого визитёра. Но я заявил, что сначала отдохну немного, а потом с удовольствием покушаю. В моих планах одним из главных было вечернее посещение клуба во всём моем велосипедном одеянии. Но вечером, когда и мама давно уже пришла с работы, и расспросили меня обо - всём никак не мог заставить себя встать с кровати. Хорошо хоть бабушка настояла, чтобы садились вечерять. Покушав, решил все же съездить к клубу. Мама отговаривала меня:
- Чего ты туда поедешь? Там из ваших никого наверно не будет. А с младшими толковать тебе наверно теперь и не интересно уже. Да к тому ж ты и уморился сильно. Вон ведь сколько проехал. Поездами ехать целый день приходится, а ты на велосипеде за полдня доехал.
- Что Вы, мама, какая там усталость. Я ж рассказывал конторским, что это такой велосипед, на котором даже в гору можно свободно сидеть и ногами просто болтать как на стуле, без никаких усилий.
- Я этого вот и понять никак не могу. В гору пешком идёшь и то тяжелее, чем по ровному. А тут велосипедом.
- А хотите я сейчас переключу на нём передачи как положено, сядете, проедете и совсем никаких сил не будите применять, чтобы педали крутились, хотя будете ехать.
Мама в ответ замахала на меня руками:
- Я и на простом велосипеде уже давно не ездила, а ты хочешь, чтобы я на этого рогатого залезла!
- Зато на деле попробуете то, что я поясняю.
- Да я верю тебе, просто не пойму, почему такое облегчение получается.
У клуба вокруг меня сразу же собралось много парней и девок. И взрослые подходили поздороваться и послушать мои пояснения. Но приехал я поздновато. Большинство тех, которые пришли в кино, уже сидели внутри. Когда началось кино, я быстренько поехал домой. При этом чуть не упал внизу у конюшни, на дороге скопился толстый слой дорожной пыли. В темноте я её не заметил, в результате переднее колесо подвернулось, и я еле удержался на ногах, спрыгнув с падающего велосипеда. Если бы у меня как днём ноги были засунуты в туклипсы на педалях, упал бы обязательно. Но ночью мне незачем было форсить, и я вращал педали, нажимая на обратную сторону от туклипсов. Поэтому и соскочить с велосипеда сумел мгновенно.
На следующий день пришлось горько пожалеть, что хвастал знакомым и родителям, вроде бы совсем не устал, преодолевая такое расстояние. Часов в девять мама разбудила меня и предложила:
- Сейчас покушаешь и, если правда не уморился за дорогу, выручишь нас с бабушкой.
- Чем?
- Тебя как сам Бог послал нам в это время. В Вербах дрова все Заморины и Сутдыхи подчистили, Я за лето наверно всего вязанок пять насобирала, - встряла в разговор бабушка
Видя, что до меня пока не доходят их предварительные объяснения, мама уточнила:
- В дровяном сарае тех дров, что ты нам запасал ещё при дедушке, совсем немного осталось. И новых не запасли. А Стефан Парамонович, после того как смотрел твой велосипед, шепнул мне по секрету, что заготовку леса строевого в Бабичивому лесу закончили, и он с понедельника разрешит ветки забирать на дрова. И посоветовал, чтоб я тебя сегодня отрядила наготовить побольше,
- Ветки что, прямо с дубов рубить?
- Нет. Строевой лес сразу очищают от веток и увозят. Только сами ветки у дуба, ты ж знаешь, растопырены во все стороны. Их нужно так обрубить, чтобы нагрузить побольше.
- Понял. Не обрубленных три ветки в арбу кинешь и полная будет. А если все эти кудри боковые срубить, то можно столько нагрузить, что и лошади не повезут.
- Если сегодня наготовишь, нам и лошадей не потребуется. Гриша сейчас в колхозе работает. Я его попрошу – он поедет к тебе в лес после обеда, погрузите и привезёте с ним.
- Конечно поеду. Сейчас только разомнусь немного, а то залежался на родной койке.
- Я тогда сейчас в гараж быстренько смотаюсь, чтобы Гришу перехватить, а ты тогда долго не разминайся. Чтобы успел побольше наготовить к его приезду.
Но размяться у меня не получалось. Все мышцы болели. Каждый шаг давался с трудом. Стараясь, чтобы бабушка не заметила моё состояние, бодрым голосом спросил:
- А дедушкин плотницкий топор вы с мамой не затупили?
- Не. Мы его и не трогаем. Как лежал в мастерской, так и лежит. Мы своим хозяйским всё рубим. Нам и его твой крёстный хорошо наточил на той неделе.
Быстро покушав, я крепко привязал к рулю велосипеда острейший дедушкин плотницкий топор и выкатил велосипед за калитку. Оказалось, что даже ногу закинуть через сидение стало непросто. И передачу пришлось подбирать такую, чтобы крутить педали было легко. В результате я довольно медленно направился к краю села. В лесу обнаружил несколько делянок со следами заготовки. Ветки лежали массивными кучами. Нашёл такую делянку, на которой и веток было много и подъезд к ней был свободным.
Приступил к делу. Несмотря на то, что и топор был безупречно острый, и свежие ветки довольно легко поддавались топору, но это занятие сопровождалось довольно тяжёлыми страданиями. Казалось, что всё тело от пальцев ног и до макушки налилось свинцовой тяжестью. Даже просто махать топором было тяжело и с болью в руках и спине. Но ведь приходилось им не просто махать, а и рубить довольно толстые ветки.
Вначале выбирал наиболее толстые и прямые ветки и отсекал от них все боковые веточки от комля и до самой вершины. Подготовленные жерди складывал в кучу у проезда. Куча увеличивалась очень медленно и я вскоре понял, что так я даже к вечеру не наготовлю и на пол кузова машины. Дальше стал отсекать только те, которые топорщились ближе к комлю, а те, которые были ближе к вершинам, не трогал. А если и у комля толстая ветка не сильно топорщилась в сторону, а росла вдоль главной ветки - оставлял и её. В результате куча приготовленных дров стала расти быстрее. Но состояние моё не улучшалось. Часто садился на один из пней отдохнуть. Когда мне уже казалось, что наготовил дров, чтобы до верха загрузить кузов машины, в лес приехал Гриша. Окинув взглядом подготовленное мною, он огорчил меня:
- Я понадеялся, что ты к этому времени успеешь натаскать столько, что и за один рейс не заберём. А тут наверно и на пол машины не будет. Ну ничего. Я уже до самого вечера свободный.
Мне пришлось признаться ему, что не рассчитал свои силы для поездки домой. И теперь у меня все тело болело, и любое движение становилось в тягость. На что Гриша бодро заявил:
- Это дело мы враз исправим. Я подумал, что зря второго топора не захватил. А раз такое дело, то полностью тебя освобождаю от обязанностей. Будешь молча восседать на вот том самом высоком пне и любоваться, как профессиональный лесоруб готовит дрова к транспортировке.
Тут же пришлось убедиться в его профессионализме. Я отсекал боковые верки на весу. Придерживая главную ветку за комель. А он сразу сообразил, что намного быстрее и легче делать это, укладывая ветку на пенёк. Получалось очень быстро и качественно. При этом и я не стал сидеть сложа руки, а стал таскать к дороге и валить на кучу те ветки, которые он обрабатывал с невероятной скоростью. Куча вскоре стала огромной, и я засомневался:
- Мне кажется, что мы уже не поместим все дрова в кузов. Куча же шире, чем кузов, и выше, чем борта.
- А кто тебе сказал, что запрещается выше борта грузить? Я так считаю, пока разрешили – нужно хапнуть по максимуму.
- Тогда верёвку нужно иметь длинную. А без неё, что выше бортов погрузим, по дороге свалится сразу.
- Так мы с тобой и здесь всех обманем. Как загрузим вровень с бортами, срубим несколько жердей прочных, воткнём их вдоль бортов боковых, и можем дальше грузить как в арбу ещё хоть в десять раз выше, чем борта.
Во время нашего разговора Гриша обнаружил, что в лесу эхо раздаётся, и восторженно заявил:
- Какая красота! Вот только теперь я понимаю тех романтиков, которые идут в экспедиции по горам и лесам.
- Эхо ведь и в пустых зданиях бывает, - уточнил я.
- Нет, там совсем не то! А здесь же и воздух особенный. И эхо, слышишь, какое гулкое. Маяковского только читать.
- А почему именно Маяковского?
- Так у него ж голос был громовой. Он, когда читал свои стихи, так одним только голосом своим мощным заглушал всех писклявых и плюгавых, пытающихся ему мешать. Ты любишь Маяковского?
- Не знаю. Мы его уже прошли. Читать читал его стихи. И учил те, которые задавали. Но что люблю их, наверно нельзя говорить.
- А я люблю. Послушай.
И повысив голос, громко продекламировал:
- Само, раскинув луч-шаги, шагает солнце в поле.
Потом постоял молча прищурившись и, повернувшись ко мне, спросил:
- Чувствуешь? В лесу его слова про луч-шаги совсем не так звучат, как в клубе или даже как с пластинки!
- Да, -согласился я с ним. - Здесь же эхо ещё помогает.
Гриша продолжил:
- А вот послушай, как сейчас будет победно звучать его стихотворение о паспорте.
При этом он почему-то встал на пенёк ногами, повернулся в сторону низины и громким голосом начал декламировать стихотворение, выделяя интонацией значимые места. Про американцев, поляков и разных шведов декламировал как бы пренебрежительно. Зато, когда убедительно заявлял: «к любым чертям с матерями катись любая бумажка», он делал многозначительную паузу, а потом и восклицал: «но эту!». Потом опять замолкал и спрашивал у меня:
- Слышишь? Эхо тоже поддерживает важность этих его слов!
Я даже ошалел от неожиданного впечатления. Знал, вернее слышал рассказы других о том, что есть почитатели отдельных поэтов. Что есть такие почитатели артистов и спортсменов, которые не жалеют ни времени, ни сил, чтобы увидеть их. Мечтают получить от них подпись на открытке. А потом хвастают перед такими же завёрнутыми на почитание избранника, что имеют автограф, который считают бесценным. Но в то, что в нашем колхозе работает живущий в Митрофановке шофёр, так влюблённый в поэзию Маяковского, казалось невероятным.
А Гриша вошёл во вкус и, не слезая с пенька, продекламировал мне ещё несколько стихотворений. Потом, спрыгнув с пенька, подошёл ко мне с извиняющимися интонациями и тихо пояснил:
- Я наверно барышней такой кисейной, чувственной должен был родиться. Но меня очень сильно волнует, а может даже как-то тревожит, такая вот красота, тишина и эхо это.
- Мне тоже нравится и по лесу гулять, и по Вербам, и по оврагам. Но такое ,как ты поясняешь, я наверно не умею чувствовать.
- Понимаешь, и эхо, и лес, и даже пеньки эти очень подходят для того, чтобы здесь Маяковского слова звучали.
- Ну вот, а я только переживал, что дров лишних заготовили.
Гриша засмеялся и вспомнил:
- А у него даже есть про то, что некоторые и красоту природы перестали замечать. Любуемся железным, блестящим. Машины всякие уверены, что они главнее теперь. Про портсигар не читал?
- Нет, - мотнул я головой.
А Гриша, наморщив лоб, немного подумал и, насупив брови, продекламировал:
- А портсигар блестел в окружающее: «Эх, ты, мол, природа!»
Дров мы действительно нагрузили так, что выше кузова и выше кабины возвышалась их целая гора. Ехал он медленно. Так, что я успевал за ним на велосипеде. В селе он под проводами останавливал машину, а я заезжал вперёд и командовал, можно ли проезжать. Проехали под всеми проводами, нигде не зацепившись.
Возвращаться в техникум выехал в понедельник с утра. Усталость ещё ощущалась, но я был уверен, что даже с остановками на отдых до вечера всё равно доберусь Но уже в начале пути обнаружил способ облегчить путешествие. Проехав Митрофановку, остановился, потому что ветром забросило на велосипед клок соломы, и она запуталась в цепи. Присев на обочину, принялся разматывать солому со звёздочки и переключателя. Вскоре рядом остановился грузовик, и водитель, открыв пассажирскую дверку кабины, спросил у меня:
- Что, поломка?
- Небольшая, - пояснил я ему.
- Сам справишься, или помочь чем?
- Намотало много, а ножа нет. Придётся по одной соломинке выдёргивать.
- А путь куда держишь?
- Вообще-то мне до Павловска, а потом ещё дальше.
- Так кидай свою технику в кузов, а сам в кабину садись. До Подгорного тебя подкину, там и размотаешь. А то и нож достану, у меня в инструментах валяется - из полотна ножовки по металлу заточил.
- Так я с удовольствием.
Потом от Подгорного до переправы через Дон пришлось поднажать. Зато по булыжной дороге даже и не начинал ехать. Специально ждал, пока машина грузовая поедет негружёная. Остановил самосвал. У него в кузове оказались какие-то детали и узлы механические, непонятные. Водителю соврал, что подшипник в колесе рассыпался, а мне нужно до Бутурлиновки. Тот с удовольствием согласился подвезти. Ехали всё время мимо дороги. Местами колеи были глубокие, но грузовик преодолевал их без труда. Хоть машина была гражданская, и шофёр не в солдатской форме, но ехал он, оказывается, на бутурлиновский военный аэродром. Когда булыжная дорога закончилась, я поблагодарил шофера за то, что подвёз, и сказал, что мне здесь поворачивать нужно. Едва самосвал скрылся из виду, вскочил на велосипед и лихо помчался по знакомой дороге. В техникуме наши ещё не вернулись с занятий. А когда пришли, то даже не поверили, что я сегодня выехал из дому и уже здесь. Но я им конечно не признался, что больше половины обратного пути проехал пассажиром.
А в конце июля нас отправили на практику, которая называлась производственной. Направляли в те колхозы района, с которыми в техникуме были заключены договоры о практике учащихся. Но большинство заранее получили справки из тех колхозов, в которых работали родители или с которыми они рядом жили, что им будет представлена возможность работы в растениеводстве. Мне мама тоже выхлопотала справку, что получу возможность отработать практику в качестве помощника комбайнёра. Я знал, что многие только прикрываются такими справками, а сами или просто дома будут отдыхать, или даже в гости куда уедут на целый месяц.
Но я приехал, чтобы действительно участвовать в уборке на комбайне. Тем более, что меня Митрофан Игнатьевич определил помощником к самому знаменитому колхозному комбайнёру и на самоходный комбайн. Хотя в колхозе были ещё и прицепные. А на них кроме помощника требовались ещё штурвальный и по два копнительщика.
Глазев был знаменит тем, что его два года подряд командировали для уборки урожая на целину. Механизаторы на машинном дворе часто расспрашивали об этих поездках, и он охотно делился впечатлениями. Мне его рассказы были тоже очень интересны. Но каждый раз ловил себя на том, что не дождался ожидаемых восторгов от романтики целинных свершений. В нашем молодёжном представлении целинники виделись если не героями, то дружными, весёлыми и мужественными людьми, постоянно преодолевающими трудности. Первопроходцами, обживающими безлюдные степные просторы. Такое восприятие у нас сложилось из кино, киножурналов и песен про целину.
А в его рассказах не было упоминаний ни о палатках, ни о песнях у ночного костра, ни о безлюдных просторах. Жили целинники в больших посёлках. Трудностей особых не преодолевали, зато оснащение техникой, по словам Глазева, его восторгало. Комбайнов зерноуборочных прицепных на целине он не видел ни одного. Все только самоходные. Тракторы тоже или новые, или очень мощные ЧТЗ, которые таскают по полям одновременно по два пятикорпусных плуга.
Мастерские там оборудованы не только всякими разными даже сложными станками и приспособлениями, но есть у них ещё и передвижные агрегаты. Там даже сварку электрическую он видел специальную на колёсах автомобильных. Её цепляют к машине или к трактору и могут сваривать любые детали прямо в поле. А ещё там он видел машины для полного ухода и обслуживания комбайнов и тракторов прямо в степи за многие километры от посёлков.
Вечером вся техника, что работает на соседних полях, собирается в одном месте, поближе к дороге. К ним приезжает такая специальная машина, состоящая из множества разных баков и цистерн с длинными шлангами. Через эти шланги в каждый трактор или в комбайн заливают и воду, и горючее, и масло, и нигрол, и солидол там тоже есть. Даже шины комбайнам от такой машины можно за минуту накачать, и не бить пол часа поклоны насосу, качая вручную. А в других специальных машинах привозят в поле запчасти, ремни всякие, лампочки, шланги гидравлические, сегменты и заклёпки для косы комбайнам. При этом в такой машине ещё и тисы есть, и сверлильный станок. Прямо мастерская походная!
У мамы я узнал какое отчество у Глазева, и с самого первого дня стал обращаться к нему на Вы, и величал Петром Фёдоровичем. Его такое обращение даже смущало. Вскоре он даже запротестовал:
- Давай заканчивать с этим выканьем и с отчеством.
- Почему? - удивился я.
- Начнём с того, что я не намного старше от тебя, чтобы выкать мне. Да к тому же в колхозе и не привыкли по городскому. Это в городах, где народу полно, конечно для вежливости Вы говорят. А у нас мы на ты.
- Но Вы же сами Миндолина на Вы называете.
- Сравнил. Он же пожилой уже. Тех, которые намного старше, и положено на Вы называть. Или начальников всяких.
- Так Вы же и старше меня, и начальником мне приходитесь.
- Перестань. Я ж говорю, что разница в годах у нас небольшая. А если держишь меня за начальника, то чтоб с сегодняшнего дня я от тебя никаких Вы не слышал. Пойдёт?
- Хорошо, - согласился я.
Нужно сказать, что свою руководящую роль в нашем экипаже он демонстрировать не стеснялся. Требовал, чтобы я приходил на работу на полчаса раньше его. Очищал места смазки и все шкивы комбайна. Проверял натяжение ремней и цепей и при необходимости их подтягивал. Проверял уровень масла в двигателе и нигрола в коробке передач и при необходимости доливал. А особенно трудоёмкой и длительной была процедура шприцевания солидолом многочисленных мест смазки. Придя на смену и поздоровавшись, он сразу же приступал к проверке того, как я справляюсь с порученным. Я конечно очень старался и наверно поэтому ни одного раза не услышал от него никакого замечания по этому поводу. А если не успевал завершить все процедуры к его приходу, то он сразу же начинал помогать мне.
Вообще мои одноклассники и друзья, которые работали в колхозе, доносили, что Глазев обижался на председателя, что в этом году ему назначили в помощники такого молодого. Должность помощника комбайнёра считалась важной и очень авторитетной, да к тому же и заработной. Поэтому в помощники всегда назначали немолодых и уважаемых колхозников. На всех остальных колхозных комбайнах помощниками и штурвальными на прицепные были назначены взрослые мужики. Даже пожилые были на прицепных. Там только копнительщиками молодёжь назначили. На РСМ назначили Вовку Деревянко из нашего класса, а остальные были ещё моложе.
Но вскоре Глазев понял, что ему даже повезло с таким молодым помощником. Каждый день и каждый раз, обслуживая комбайн или устраняя поломку, он с нескрываемым удивлением обнаруживал, что я отлично разбираюсь и в устройстве комбайна, и в особенностях работы мотора комбайновского. Потом он ещё с изумлением узнал, что я разбираюсь в особенностях настройки системы очистки зерна. Мы ведь очень подробно изучали и настройку системы решёт, и необходимость повторного обмолота содержимого колосового элеватора, и принцип работы удлинителя. А он. Оказывается, даже не представлял, зачем следует увеличивать загрузку колосового шнека и как сократить потери зерна, осуществляя регулировки удлинителя.
Вскоре он настолько проникся доверием ко мне, что без сомнения уступал мне место за рулём комбайна. А я в свою очередь наслаждался тем, что получаю возможность самостоятельно управлять такой сложной машиной и наблюдать удивительные и даже восторженные взгляды не только грузчиков, на отвозящих зерно машинах, но и шофёров. В такой ситуации он даже специально стал приходить на работу одновременно со мною, и мы совместно выполняли все подготовительные операции, которые входили в обязанности помощника.
Зато я продолжал постоянно величать его Петром Фёдоровичем. Обращался теперь к нему на ты, но обращаясь, всегда называл по имени и по отчеству. И мне кажется, ему такой подход нравился. Потому что он ни разу не возразил против этого. В это лето Глазевы затеяли стройку, и Пётр Фёдорович стал частенько оставлять меня в поле на комбайне одного, а сам уезжал с машиной, отвозящей зерно, если возникала срочная необходимость присутствовать на строительстве.
Такая ситуация позволила мне однажды продемонстрировать свою квалификацию самому дяде Ване. Он летом всегда ездил со своей женой и дочерью на курорт. И каждый раз, проезжая мимо, делал на несколько дней остановку для того, чтобы погостить у родителей, а жена и дочь ехали дальше. Приехал и этим летом. Он всегда интересовался делами колхоза и любил осматривать знакомые места. А колхозники с удовольствием всегда вступали с ним в разговоры и расспрашивали о том, что им казалось интересным и важным. Приезжая в гости, он никогда не ходил в военной форме. Но в селе все знали, что он имеет высокое офицерское звание, что преподаёт в академии и написал много книг научных для обучения военных лётчиков.
В этот день Глазев тоже уехал домой, а я прямым комбайнированием молотил ячмень на том поле, что простиралось от леса Ясынив до птичника. Увидев идущего по дороге к лесу дядю Ваню, обрадовался очень и даже выехал из загонки к дороге, чтобы поздороваться. Он тоже удивился, увидев меня за рулём такого агрегата. И тут же попросил взять его на мостик, чтобы посмотреть, как теперь в колхозах хлеба убирают на современной технике. Я конечно с удовольствием согласился. Только козырёк брезентовый над мостиком комбайна пришлось поднимать, чтобы ему не пригибаться, стоя рядом с моим сидением.
Во время работы говорить приходилось громко, почти кричать, из-за шума мотора, близко стоящего к мостику. Дядя постоянно интересовался моими манипуляциями и даже удивлялся многому:
- Вижу, высоту среза теперь при помощи гидравлических цилиндров ты со своего места можешь регулировать. Поэтому за штурвалом уже никому не нужно стоять.
- Да. И высоту мотовила в зависимости от хлебной массы тоже гидравликой регулирую, - пояснил я.
И тут же специально приподнял немного мотовило, а потом опустил ещё ниже, чем было до этого, потому что хлебостой дальше был полёглый. И заметив, что дальше хлеба полегли ещё сильней, добавил.
- А сейчас смотрите, я на ходу вынос мотовила сделаю подальше и опущу его ещё ниже, чтобы оно своими граблинами поднимало полёгший ячмень, и не было потерь.
- Ты прямо виртуоз, - похвалил дядя.
- Это всё из-за гидравлики. Раньше комбайнёру приходилось останавливать комбайн и вручную поднимать или упускать мотовило. А чтобы вперёд его вынести, приходилось болты откручивать и передвигать его на новые отверстия. А сейчас я рычажком всё делаю на ходу.
- Я смотрю, здесь так золотники устроены, что ты одним рычагом управления сразу три операции совершаешь. Положение жатки регулируешь по высоте. И положения мотовила сразу в двух плоскостях можешь регулировать.
-Им я не три, а четыре, как Вы говорите, операции делаю. Им ещё и обороты мотовила могу увеличивать или уменьшать.
- Вот тебе и колхоз! – восторженно воскликнул дядя.
Сокрушённо или, может, восторженно покрутил головой и напомнил:
- Вчера ещё волами колхозники управляли, а конную лобогрейку считали верхом технического совершенства. Теперь же вот, пожалуйста, хлеб убираешь на технике, которая по уровню научных разработок не уступает достижениям в самолётостроении.
Вскоре дядя обратил внимание ещё на одну техническую особенность комбайновой уборки зерна:
- Я вот смотрю на твои манипуляции и обратил внимание, что там, где ячмень пореже и пониже, ты вон этим рычагом сбоку увеличиваешь скорость комбайна. А там, где густо и высоко, им же снижаешь. А обороты двигателя при этом не меняются.
- Так для хорошего обмолота и лучшей очистки зерна обороты двигателя лучше держать максимальными, - попробовал объяснить свои действия я.
- Хорошо, с этим я могу согласиться, что технологически необходимыми являются максимальные обороты двигателя. Наверно, чтобы зерно полностью выбивать из колосьев.
- Даже и не поэтому. Когда мы переехали с пшеницы на ячмень, я специально ремнями намного уменьшил обороты молотильного барабана, чтобы зерно не дробилось. А на пшенице - там да, барабану даём полные обороты. Потому что пшеница хуже из колосков выбивается и не так сильно дробится как ячмень. А обороты большие на самом деле постоянно нужны для лучшей работы соломотряса и решёт.
- Понял. Но меня интересует не сельскохозяйственная составляющая комбайна, а чисто техническая. Я как человек технический пытаюсь уяснить, как не меняя оборотов двигателя, ты можешь увеличивать или уменьшать скорость комбайна, не переключая при этом передачи. Другого двигателя для колёс я не заметил. Даже на самолёте пропеллер вращается быстрее, только если обороты двигателя увеличиваются. Здесь же явно применено какое-то другое решение при передаче усилий от двигателя к колёсам.
- А это через вариатор.
- Не понял.
-Ну я этим вот рычагом могу поменять соотношение между окружностями шкивов, передающих вращение от двигателя к коробке передач. Можно сделать, что ведущий шкив станет большего диаметра, а можно наоборот у ведомого сделать больше.
- Ты меня извини, но я совершенно не могу представить то, что ты сейчас мне втолковываешь.
- Так словами может и не понятно, а на месте Вы сразу всё поймёте. Я сейчас отъеду в сторону, чтобы Вам по хлебу не ходить. Остановлю комбайн, включу нейтральную и переведу вариатор на разные режимы. А Вы зайдёте на ту строну, где ходовые ремни, посмотрите и сразу всё поймёте.
После этой экскурсии мама говорила, что дядя Ваня и дома, и в конторе увлечённо рассказывал, что если наша страна продолжит развиваться такими темпами, то через десять лет жизнь может так преобразиться, что мы даже и представить себе не можем.
На осенних каникулах меня пригласила в гости крёстная. Она считала, что в городе люди питаются более сытно, и она меня враз откормит до нужных кондиций. В письме подробно написала, на каких автобусах до каких остановок ехать из Каменска, где пересаживаться на другой и как найти её домик. Хотя писала она не разборчиво, но маршрут я усвоил хорошо. В поездку вещей собрал немного. Двое штанов, две рубахи да тетради с конспектами. Сапоги даже не брал с собою, надеясь, что там везде тротуары мощёные. У Сашки выпросил чемоданчик совсем небольшой и прочный. Потому что в свой большущий положить было нечего, да он уже и порядком помялся за три года.
Для подстраховки на отдельной бумажке записал все номера автобусов и все нужные остановки последовательно от станции и до их «второй площадки». С такой инструкцией добрался до этой самой площадки легко и свободно. А на остановке, когда спросил как пройти к шахте №20, мне первый же встречный указал на возвышающийся недалеко террикон породы.
Двигаясь по мокрой и грязной тропинке между домами и огородами в направлении этого террикона пожалел, что не надел сапоги. Зато с каждым моментом не переставал удивляться всё увеличивающимся размерам горы с вывезенной из шахты породой. Когда перешёл железнодорожные пути и оказался у самого её подножья, то она уже закрывала половину неба передо мною. У самого террикона так, что некоторые глыбы породы скатились к заборам, огораживающим дворы, стояли семь домов, плотно прилепившихся один к другому от железной дороги до самого террикона. Дальше вдоль него улицу нельзя было продолжить, потому, что там протекал ручей. Улица эта называлась «Стеньки Разина», и я из писем даже знал, почему её так назвали. Оказывается, люди вокруг террикона, когда двадцатую шахту закрыли, понастроили себе домов и хат небольших самовольно, по бандитски. Поэтому этим постройкам потом официально присвоили такое название улицы. С другой стороны у этой высоченной горы тоже наверно были такие же самовольные постройки, потому что домик крёстной имел номер 48.
Крестная уже вернулась с работы и ждала меня дома. К моему появления у неё уже было припасено несколько вкусных блюд. Я даже сразу же отказался от борща со свининой, когда увидел на столе и ломтики тонко нарезанного сыра покупного, и два вида покупной колбасы, и полные тарелки гуляша. А потом она к чаю подала ещё и пирожки мягкие и ещё тёплые. А к пирожкам на выбор предложила сразу четыре разных сортов варенья домашнего. После такого обильного застолья сразу же поверил, что за неделю поправлюсь настолько, что в техникуме невозможно поправиться и за полгода.
Эта поездка обернулась для меня курортом. Никаких дел и обязанностей не предполагалось. Даже печку разжигать и шлак выбирать мне крестная не позволяла. Потому что для её обслуживания необходимо было знать много особенностей. Печка была так устроена, что сила нагревания плиты регулировалась величиной открытия поддувала, и топилась она, не затухая круглыми сутками. Наверно, потому что запасы угля во дворе у неё были огромными. Когда крёстной требовалось раскалить плиту докрасна - в маленьком домике становилось так жарко, что дверь приходилось открывать настежь.
Времени свободного оказалось даже больше, чем хотелось. Крёстная уходила на работу, когда я ещё нежился в постели. Кушать на целый день она наготавливала мне с вечера. Потому что на обед домой ей ходить было далеко. Сидеть слушать радио было не интересно, а конспекты с последних занятий прочитал по несколько раз в первый же день. Поэтому вечером пристал к крёстной:
- Я так не выдержу бездельничать с утра до ночи. Даже физкультурой не займёшься. Можно бы хоть часик побегать вокруг породы - так грязь.
- В кино ходи на дневные сеансы.
- А тут что, клуб есть поблизости?
- Кинотеатр у нас напротив той столовой, где я раньше работала. Там кино по три сеанса днём и вечером два.
- А далеко это?
- Не очень. Чтобы грязь не месить, иди по путям до асфальта, до него дойдёшь - поворачивай налево, и до площади. Там справа столовая, магазин и ларёк пивной, а слева увидишь кинотеатр наш, длинный такой и без окон.
- Я у соседей видел девку большую. Наверно уже в седьмой класс ходит. Порошу её сходить в кино вместе первый раз.
- Не, она ещё соплячка. В отца своего пошла и вымахала выше матери. Но ты с Перегудовыми не разговаривай даже. У нас с ними вражда из-за огорода не на жизнь, а на смерть.
- Плохо. Сам и заблудиться могу.
- У нас тут негде заблудиться. С Каменска вон сумел добраться, а тут всё на виду.
- А во сколько первый сеанс?
- Кажется, с десяти.
- Выйду пораньше, чтобы всё рассмотреть и разузнать. Может каких друзей у кино заведу.
- Мог бы с парнем Зайцевским познакомиться, так он ФЗУ учится.
- Так сейчас же у всех каникулы - и у школьников, и у нас, и в ФЗУ наверно.
- Зайди узнай. Они только в этом году хату достроили и заселились. Напротив наших хат, на бывшей территории заводоуправления видел, стоит хата большая без заборов и без сараев, только нужник один позади хаты?
- Наверно, видел, - с сомнением промолвил я.
- У них там парень твоих годов и девок аж четыре. К ним можешь сходить – они со мною не ругались пока.
На следующий день встал пораньше. Позавтракал и пошёл знакомиться с соседями. Постучав в дверь, услышал возбуждённые детские голоса, но никто не выходил. Подождав немного, постучал ещё раз, настойчивей. Через минуту услышал из сеней:
- Да иду я, иду, обую вот только что-нибудь.
Тут же дверь со скрипом открылась, а за ней оказался крепко сложенный парень, явно старше и выше меня, в трусах, в майке и в галошах на босую ногу. Щурясь из тёмных сеней на свет, потирая одной рукой веки, с лицом человека, с трудом проснувшегося - он с удивлением продолжил:
- О, а ты кто такой? Чего хочешь?
Я вежливо поздоровался:
- Здравствуйте! Я приехал в гости на каникулы к своей крёстной, что живёт за Перегудовыми. Пришёл познакомиться. Может мы бы подружились, а то я никого здесь не знаю.
Парень рассеяно оглянулся и удивился:
- Я ж один к тебе вышел. А ты мне «здравствуйте».
- Это я так, чтобы вежливо. С незнакомыми ведь положено на Вы.
- Ну, здорово! Заходи в хату, раз пришёл, а я толком ещё и не проснулся. Сейчас умоюсь, и будем знакомиться. Только учти – я эти ужимки всякие, чтобы на Вы и простите, извините не люблю.
Разувшись в сенях, прошёл вслед за ним в хату. В первой комнате у них, как и у крёстной, жарко топилась печка. Слева стоял стол, скамейка и табуретки. А за ним между окном и печкой у стенки громоздился большущий самодельный шкаф без дверок, но с большим количеством полок. На полках стояла посуда, банки и коробки, а на нижней полке разные узлы и мешочки полотняные – наверно, с продуктами. У входа с одной стороны была прибита вешалка для одежды с алюминиевыми крючками, а с другой стороны стояла умывальная тумбочка, на верхнюю стенку которой крепился умывальник. Верхом тумбочки служила никелированная раковина с отверстием посредине, а внутри за дверку ставили ведро, в которое стекала вода при умывании и чистке зубов. Направившись к умывальнику, парень предложил:
- Ты пока снимай пальто и шапку, вешай их у двери, а то у нас жарко. А я пока глаза промою.
В это время дверь в другую комнату приоткрылась, и в щели показались две девчачьих головы. Парень стукнул себя ладошкой по лбу и улыбаясь воскликнул:
- Да, ты ж знакомиться пришёл, а я спросонья ещё притормаживаю понемногу.
Протянул мне руку и крепко пожав мою назвал себя:
- Меня Геннадием зовут.
Кивнув на выглядывающих в приоткрытую дверь девочек добавил:
- Это сестрёнки мои, Катька и Светка. Они уже школьницы, а две младшие в детский садик записаны, и их сейчас дома нет.
Я тоже назвал себя, и Геннадий предложил мне, пока он соберётся, пройти в следующую комнату, поболтать с сёстрами.
Девочки наперебой рассказывали о своей жизни:
- Мы в школу ходим. Я в шестой, а Светка в четвёртый.
- А я почти отличница, у меня в этой четверти только две четвёрки.
- Не хвастай. Мы обе хорошистки. Мамка за нами строго следит, чтобы троек не было. А круглыми отличницами очень трудно стать.
- И совсем не трудно. Если я постараюсь, то обязательно стану!
- А почему ж ты не стараешься, если так легко?
Просторная комната поразила меня своим богатством. Между окон стоял широкий кожаный диван с высокой и мягкой спинкой. А по углам два таких же массивных кресла из такой же светлой кожи. У дивана стоял длинный стол, застеленный скатертью с кружевами на концах. Стол был явно не самодельный, а тоже покупной. Посредине комнаты под потолком висела большая шестирожковая люстра с матовыми стёклами на плафонах и с цветными рисунками на них. У одного кресла стояла радиола на невысокой тумбочке с двумя полками. На верхней полке тумбочки возвышалась большая стопка пластинок в конвертах, а на нижней лежали свёрнутые газеты и какие-то журналы. А у другого кресла вплотную был приставлен маленький продолговатый столик на невысоких изогнутых ножках – тоже явно покупной, а не самодельный. Но особенно меня поразило стоящее между двух дверей, ведущих в другие комнаты, настоящее чёрное пианино, точно такое, какое было в техникумовском клубе. Не выдержав, я спросил:
- А пианино вам зачем?
- Для занятий. Нас же со Светкой сразу с первого класса мама в музыкалку определила.
- Зачем?
- Чтобы в музыке разбирались и играть умели. Хотя мне баян больше нравится, но дома твердят, что баян - это не женский инструмент.
- Так на пианино ты, наверно, за это время научилась наяривать как те, которых в кино показывают.
- Ничего мы не наяриваем. Играем то, что по программе положено.
- А прямо сейчас можешь сыграть что-нибудь настоящее?
- Я не понимаю, что тебе настоящим покажется. Мы пьесы всякие проходим в музыкалке и этюды играем. Светка, сядь сыграй то, что вы сейчас проходите.
- А Света что, тоже уже умеет играть по-настоящему?
- Не пойму, что ты называешь настоящим? Кое-что она неплохо исполняет. Давай, Свет, садись, похвастай. Сейчас, я только стул подкручу ниже, а то ей до педалей трудно доставать.
Света подошла к инструменту, повернулась к нам лицом, взялась руками за подол платья и, присев со скрещёнными ногами, поклонилась в нашу сторону. Сестра улыбнулась и прикрикнула:
- Хватит выпендриваться. Играй.
Усевшись за пианино, девочка заиграла какую-то вполне стройную музыку. Для меня это было как-то даже неожиданно. Мы в клубе, когда попадали на сцену, могли просто брынчать на пианино. А некоторые умели одним пальцем наигрывать какую-нибудь известную мелодию и очень этим гордились. А девочка играла двумя руками, да ещё и в нужные моменты зачем-то нажимала на педали. Я восторженно и искренне хвалил её. Катя тоже одобряла старания сестрёнки и подсказывала, что та ещё может сыграть для меня.
Потом сёстры показывали, как они готовят уроки за маленьким столом. А за большим столом полагалось читать и писать только Геннадию и родителям. Младшим не разрешают, потому что они могут разлить чернила на скатерть или испачкать её чем-нибудь другим. Рассказали, что двери со стёклами ведут в спальни. При этом Света опять не выдержала и похвастала:
- У папы с мамой спальня малюсенькая, зато нам сделали огромедную. Только мы с Катькой всё равно этажами спим. Зина в кровати, а у Верки пока нет кроватки, и она как маленькая до сих пор в манежике спит.
- Перестань хвастать, - остановила её сестра. – Генке вон действительно повезло. Он спит в зале на диване. И то не хвастает.
В комнату зашёл Геннадий и спросил:
- Чем эта уже опять надумала похвастаться?
Пока мы знакомились с девчонками, он успел забрать из стоящего в углу большого крашенного сундука свою одежду, одеться и позавтракать. Даже меня два раза звал покушать с ним, но я, конечно, отказывался.
- Так вам тут и правда есть чем гордиться. Я никогда ещё не был в таких богатых хоромах. Наверно, и буржуи не все так красиво живут.
- Ничего у нас особенного и нет. Если бы мы на строительство два года не тратили всю родительскую получку, так тогда и правда, зажили бы как буржуины в кино.
- Не знаю, куда ещё богаче. Родители ваши, наверно, большие начальники?
- Тоже мне сказал, начальники, - засмеялся Геннадий. – Начальники все вон в больших домах. В квартирах казённых. Там у некоторых и уборные прямо в квартире, вода холодная и горячая. Купаться могут хоть с утра до вечера, и воду на плите не греть для этого.
- Я думал, что простые люди так не могут жить.
- Нашим просто повело. Оба на шахту устроились. Мамка на поверхности, табельщицей, а отец в лаве.
- А что такое лава? У нас лавой называю скамейку длинную без спинки.
- Чудак. Здесь даже детишки знают, что в лаве работают под землёю.
- Это где забой? Как у Стаханова?
- Там и забойщики, и грузчики, и электрики, и те, которые на клетях. Отец вон откатчиком вкалывает.
- Это трудно наверно?
- А ты думал? Зато те, которые на глубине, за смену намного больше получают тех, которые на поверхности.
- А какая там глубина?
- Такая, что и дна не видать. Они на смену в клеть заходят и падают в ней до самой лавы. При этом падают очень долго, и только в конце клеть тормозит, чтобы не стукнуться о дно.
- Ого, даже и представить невозможно такую глубину.
- Пока они летят вниз, у них и уши и носы закладывает от глубины такой.
- А ты бывал уже в этой лаве?
- Что ты. В шахте, чтобы на глубине работать, долго нужно готовиться. Да туда и не каждого допускают. Там всё строго. Курить нельзя. И фонари видел шахтёрские, у них от огня ни одна искорка не выскочит за стекло. А найдётся какой балбес. Откроет лампу и сразу газ так рванёт, что всю смену завалит. С весны уже на двух шахтах хоронили людей после взрывов.
Когда немного расспросили один другого, я решил уточнить и про кино:
- Геннадий, мне крёстная сказала, что тут недалеко кинотеатр, и там фильмы крутят целый день и вечером. Хотел сходить, но боюсь, что не понял, как к нему добраться.
- Ты брось меня Геннадием называть. Генкой меня все зовут. Вот и девки тоже.
- Ты же так назвал себя, когда дверь открыл.
- Так ты тоже сразу насел на меня на Вы. Вот и меня пробило назваться, как в метриках записано, - пояснил он.
- Ладно, буду Генкой звать, если тебе так хочется
- В кино я провожу тебя по короткой дороге.
- Так мне сказали, что там грязюка, а я в ботинках.
- Нет, не вокруг породы, мы через двор шахтоуправления ходим. Так и ближе намного, и сухо везде. Шлака, наверно, с метр толщиной везде насыпано.
- А не заругают?
- Не. Шахту уже давно закрыли. Только ночью один не ходи туда. Там по боксам, по мастерским и по самой конторе вечно какие-то хмыри шастают. Может, они и ночуют там. Прикопаться могут. Ночью лучше по путям обойти.
- Зачем мне ночью? Я и днём ещё запросто могу заблудиться у вас.
- Я б и сам с тобою сходил в кино. Сегодня наверно интересный будет про партизан дальневосточных. Но сейчас не получится, мне тут напоручали всякого до самого вечера.
- А откуда ты узнал, какое кино сегодня показывать будут?
- Ты и сам увидишь. Возле входа два щита На ближнем - сегодняшняя афиша и расписание фильмов на неделю, а на красном - пожарное оборудование.
Добрались мы до большой заасфальтированной площади действительно по сухой тропинке. Товарищ торопился, но успел меня немного просветить:
- На первый сеанс ты уже опоздал, а если места хочешь получше выбрать на следующий, бери билет сейчас.
- А где они продаются?
- В фойе.
- А где оно?
- Так вот же, дверь откроешь и уже в фойе, - пояснил он.
А потом продолжил:
- Смотри дальше. Вон там магазин книжный, а рядом культмаг. Прямо столовая. Там буфет есть, можешь квасу попить или сок взять. Или печенье с чаем если захочешь. На этой стороне ларёк большой пивной. Я думаю, ты по пиву ещё не страдаешь? Его недавно любители свежего пива перевернули набок. Шахтёры с ночной смены вышли и потребовали пива свежего. А она им из вчерашней бочки наливать стала. Так они так расходились, что её хоромы с кирпичей сдвинули и на бок перевернули. Даже милиция на бобике приезжала. Только они ж шахтёры настоящие, те, которые на глубине. Их даже ругать сильно не стали, а продавщица даже прощения у них просила.
- И что?
- А ничего. Они над ней посмеялись и даже ларёк назад на кирпичи сами приподняли.
Попрощавшись с Генкой, первым делом пошёл за билетом. Фойе оказалось просторным помещением со стоящими вдоль стен скамейками и двумя окошками точно такими, через которые на станциях тоже продают билеты, но только на поезда. Сквозь широкие двухстворчатые двери слышались голоса и звуки выстрелов кино. К двери прижались два малолетних паренька и пытались через щель рассмотреть то, что показывали в кино. Один стоя, а другой снизу, присев на корточки. У окошек касс никого не было. При этом открыто было только одно. За окошком, несмотря на день-деньской, при ярком освещении сидела пожилая кассирша.
Поздоровавшись, я спросил:
- Можно мне один билет детский?
- Тебе на сколько? – безразлично спросила она.
- Как это?
- На какое время билет нужен.
- Понял. На одиннадцать. Я думал, продают только на следующий фильм.
- Да хоть на послезавтра бери, если деньги есть. Тебе какое место?
У нас в техникуме и в колхозе в клубах места в билетах не указывались и в зале не помечались. Билет с указанным местом пришлось покупать впервые, и я спросил:
- А хорошие места ещё остались.
- Бери сколько хочешь. Пока только четверо взяли на одиннадцать.
- А я не знаю какие считаются хорошими.
- Вот над кассой план зала, смотри на него и сам решай.
А я не догадался спросить у своего провожатого, какие места здесь считаются лучшими, хотя он и советовал пораньше взять билет с хорошим местом. Поэтому, чтобы не выглядеть бестолковым, попросил:
- Дайте мне место где-нибудь посредине.
Кассирша взяла у меня пять копеек и подала билет. На нём спереди были указаны ряд и место, а на обратной стороне стоял синий штамп с указанием даты и времени сеанса. Спешить было некуда и я долго стоял в фойе, внимательно рассматривая такой необычный, городской билет в кино. Билет был только цветом похож на обычные. Но размером был намного больше. И слова «ряд», «место» были на нём отпечатаны заранее, а на чёрточках за этими словами кассирша сама чернилами обозначила, на каком ряду находится то место, где буду сидеть во время сеанса. За это время билеты купили только две пожилых дамы и паренёк моего возраста.
Не спеша вышел на площадь. Столовую не стал обследовать, а пошёл в книжный магазин. Над дверью у него красовалась вывеска «книги» из огромных синих букв, а внутри все стеллажи и полки тоже завалены книгами и брошюрами. На отдельном стеллаже лежали тетради самых разных фасонов и простые и общие. А также линейки, треугольники, ручки, карандаши, циркули и разные другие школьные и конторские принадлежности. В техникуме некоторые из таких вещей можно было купить в культмаге. Но такое количество книжек в одном месте до этого мне приходилось видеть только в библиотеках. На многих полках стояли солидные книги с коричневыми или красными обложками, в основном партийные. И было много книжек художественных, с цветными картинками тоже в твёрдых обложках. Но такие были дорогими, стоили больше рубля. А некоторые по три и даже больше пяти рублей за штуку. Гораздо дешевле были книжки с мягкими картонными обложками. Некоторые с блестящими рисунками и надписями, а некоторые и с простыми. Совсем дёшево стоили брошюры. Напечатанные на не слишком белой бумаге и с серовато-желтоватыми обложками, на которых помещались названия без рисунков. Обнаружив полку со спортивной литературой, я взял себе сразу несколько брошюр. По тактике шоссейных велосипедных гонок, по развитию силы и по дыханию правильному. А потом на полке про сельское хозяйство взял три брошюры по агротехнике овощей и зерновых и одну книжку в твёрдом переплете, которая называлась «Справочник председателя колхоза». В нём оказалось очень много всяких полезных таблиц, правил и примеров расчета разных мероприятий во всех возможных отраслях колхозов. Хотя эта книжка и стоила один рубль и семнадцать копеек, но все мои приобретения уложились в два рубля. Всю мою покупку продавщица аккуратно завернула в большой кусок обёрточной бумаги. Хорошо, что в кармане оказалась сетка с ручками. Уложив покупку в сетку, пошёл дальше рассматривать расположенные на площади строения и стоящие напротив столовой грузовые и легковые машины.
В кино опоздать не боялся. Потому что мне ещё весной, на день рождения мама подарила наручные часы «Восход». Перед сеансом в фойе собралось много народа. А у кассы даже образовалась очередь. Но очередь была не слишком большая. Если бы она была больше, то открыли бы наверно и окошко второй кассы. Когда двери в зал открылись, у них встала другая женщина, похожая на ту, которая продавала билеты, и объявила:
- Можно заходить.
В числе первых подошёл к ней и протянул свой билет. Она оторвала от него узенькую полоску, на которой было написано слово контроль, и вернула билет мне. Но я и без билета хорошо запомнил, на каком ряду должно находится моё место. Быстро уселся на своё место и удивился, что остальные зрители не слишком спешили занимать места. Лишь только когда, наверно чтобы предупредить, что кино скоро начнётся, в зале погас и снова зажегся свет - люди хлынули потоком. Но много мест оставалось свободными. Слева от меня сидели двое взрослых, а справа три места оставались свободными. Кино понравилось очень. Вечером даже крёстной рассказывал, как матрос со стариком, чтобы на телеге проскользнуть незаметно мимо патрулей конных белогвардейских, женщиной переоделся, а свёрток в одеяле прижимал к себе, вроде бы как ребёнка. И когда беляки заставили его показать ребёнка, он развернул одеяло и кинул свёрток им под ноги. А там оказались бомбы ручные, и они успели ускакать в лес.
В кино с этого дня ходил каждый день. А если днём показывали разные фильмы, то и на два сеанса брал билеты. Генка всего один только раз пошёл со мною в кино. Но зато за время каникул он успел показать всю округу. Ходили с ним и на платформу, где уголь загружают в вагоны из больших люков, которые закреплены внизу длинной галереи, протянувшейся высоко над железнодорожными путями от угольного склада и до самого откоса насыпи на крайнем пути. И ЦОФ рассматривали. Я не знал, как это расшифровать и спросил:
- Ген, а как расшифровывается этот ЦОФ?
- Центральная Обогатительная Фабрика. Её нам немцы пленные построили. Здесь их много было в лагерях. Им сказали, что пока фабрику не построят – домой не отпустят. Так они днями и ночами на стройке вкалывали.
- И что, их отпустили потом?
- Конечно, отпустили. Чего их кормить без толку.
Ходили мы с ним и на действующую двадцать вторую шахту. На которой заведующей прачечной теперь работала моя крёстная. Двор шахты был огромный и ничем не загорожен. На территории по маленькой железной дороге ездили электровозы и возили в высоких железных коробах на колёсах самые разные грузы. Но чаще всего деревянные невысокие столбы. Генка мне объяснял, что коробки называются вагонетки, а что столбы эти называются крепежом и служат на глубине в лавах опорами для того, чтобы проходчиков не ранило обрушившейся породой или углем.
Зато я удивлял Генку своими знаниями по технике. Узнал, что эти низенькие машины на железных колёсах, с площадкой для машиниста, называются электровозами. И что все они состоят в основном из большого количества аккумуляторов, и только место, где сидение машиниста, не занято ими. А внизу располагаются электромоторы для вращения колёс. Я тут же стал пояснять ему, что значит - электромоторы на таких электровозах не переменного, а постоянного тока, потому что работают от аккумуляторов. И что электровоз можно заставить ехать вперёд или назад, не переключая никаких скоростей, а просто меняя местами клеммы с плюса на минус. И даже, что когда такой электровоз катится с горки, то не только не разряжает аккумуляторы свои, а даже их обязательно заряжает. Генка слушал мои объяснения уважительно и удивлялся, что те, которых готовят для работы в деревнях, изучают такие сложные машины, что используют на шахтах.
Когда я узнал, что он ездил по делам в Краснодон, то поинтересовался:
- А там можно расспросить про «молодогвардейцев»?
- Конечно, там же даже музей «молодой гвардии» работает.
- Вот бы мне туда попасть.
- Хочешь, завтра съездим? Только туда от нас прямые автобусы не ходят. Нужно с пересадкой.
- Ну и что? Я вон из Каменска до вас с двумя пересадками добирался.
- Мог бы и без пересадок. На товарняке. Если бы знал, какой у нас будет углём загружаться.
- А во сколько нужно ехать, чтобы успеть туда и обратно?
- Лучше конечно пораньше. У нас в сторону Изварино автобусы минут через двадцать идут. А там потом нужно угадать, чтобы не ждать долго.
- Давай часов на семь соберёмся, - предложил я.
- Зачем же в такую рань? Мне ж ещё и девок в садик вести с утра придётся. Даже если в девять выедем, к обеду уже можем вернуться, если ты три часа по музею гулять не будешь.
На следующий день мы с Генкой к восьми часам отвели девочек в детский садик. Собственно, Зину я вёл за руку, а Веру Генка нёс всё время на руках. Предлагал ему поменяться, но он уверял, что привык уже, и ему не тяжело. Сдав девочек, с ближайшим же автобусом попытались уехать в нужном направлении. Утром втиснутся в автобус оказалось не просто. Но Генка помог мне забраться на ступеньку, а потом, взявшись руками за дверки, упираясь в меня своим животом, втолкнул внутрь и втиснулся сам. В Краснодоне музей нашли сразу. Он располагался не слишком далеко от автостанции.
У входа во двор музея сидела пожилая женщина-вахтёр. Она нам подробно объяснила, что музей располагается в бывшем доме семьи Олега Кошевого. Что экскурсовода сегодня нет. Но музей открыт, и мы можем рассмотреть все экспонаты самостоятельно. Сказала, что школьникам можно билеты не брать. А мы с Генкой не признались, что в школу не ходим. Велела только обувь перед крыльцом тщательно очистить.
Я даже волновался перед тем, как переступить порог музея. Дело в том, что в школе наша пионерская дружина носила гордое имя «Молодой гвардии», а пионерский отряд нашего класса именовался «Имени Сергея Тюленина». В классе мы много знали про этих ребят. И книгу Фадеева на внеклассном чтении слушали. И обсуждали не раз с учителями и пионервожатой, какими отважными были краснодонские ребята. И как героически они перенесли пытки, и как зверски с ними расправились немцы. С особой гордостью мы обсуждали героизм, находчивость и особенности характера задиристого и весёлого Сергея Тюленина. А теперь у меня появилась возможность самому посмотреть и даже потрогать руками вещи, принадлежащие этим легендарным парням и девушкам.
Но в комнатах музея ожидаемого восторга не ощутил. Были там и вещи всякие, и вырезки из газет, и фотографии. Может потому, что рассматривали мы это вдвоём, переговариваясь почему-то шёпотом, может по другой причине, но у меня почему-то не возникало ощущения героического прошлого этого места. Подумал, что наверно такое ощущение связано с тем, что нас не сопровождал экскурсовод и не настроил нас на восприятие необычных особенностей музея. Всё казалось обычным, простым. И выставленные вещи тоже были такими, которые постоянно мы видим в своей жизни.
Генка тоже был в музее этом впервые. Ему первому надоело всё рассматривать, и он предложил возвращаться домой, прока не проголодались. Домой вернулись после обеда. Наскоро перекусив, я опять оправился в гости к приятелю. У них, кроме разговоров и шумных игр с девочками, мне очень нравилось слушать пластинки на радиоле. Девочки старались включить музыку на всю громкость, но Гена это пресекал и настаивал, что песни и музыку следует слушать негромкую. Тогда лучше усваиваются их особенности.
Мне очень понравилась песня, которая называлась «Москвичи». Просил ставить её по несколько раз за время своего посещения. Даже слёзы на глаза наворачивались, когда сосредоточенно слушал слова певца. Гена пояснил:
- Это Марк Бернес, поёт душевно очень.
- Жалостливая песня, чуть не реву, когда слушаю, - согласился я.
- А я, если б попал, где Бернес поёт эту песню, наверно крикнул бы ему, что неправильно парни погибли, - вдруг заявил Генка. – Ведь убили их в полях за этой Вислой. Прогнали бы фашистов до границы и вернулись назад. Города разбомблённые отстраивать и заводы возвращать. А так, сколько их погибло на этих полях чужих?
- Да много. Может сотни, а может и тысячи. Но мне обидно совсем за другое. Девки, с которыми они до войны гуляли, замуж повыскакивали. И к их матерям, которые одни в пустых квартирах остались, наверно, даже и не заходят проведать.
- А я про подруг, наоборот думаю, что всё правильно. Ждать им нечего было. Теперь они нарожают новых Серёжек, чтобы если опять немец полезет, так было кому их защищать. Чтобы в следующий раз до Москвы их не допускать, а на границе им морды начистить.
К нашему обсуждению присоединилась и Катя:
- Вы вот скажете, что мала ещё и не соображаю. Но я уверена, мужья подруг не запрещают им навещать этих матерей. И не ревнуют даже. Потому, что их бывшие женихи стали фронтовиками, и пока их не убили, они прогоняли немцев. А когда немцев не стало, так и эти смогли пожениться. Если бы те не пошли на войну, то и эти не женились бы. Поэтому им обижаться на убитых не за что.
Геннадий перебил сестру, торопливо спешащую высказать свой мнение, и повысив голос напомнил:
- Я ж не про это. Чего они попёрлись в эти поля за Вислой? Прогнали бы до границы, а тех, которых у нас захватили, заставили бы разрушенное ремонтировать и новое строить как ЦОФ. Тогда бы они сами живыми к своим подругам вернулись.
После его слов мы долго молчали, представляя, как бы всё могло быть. Но подумав, я всё же возразил:
- Знаете, а наверно правильно, что красная армия до Берлина дошла! Погибли, конечно, и Серёжка, и Витька, и не только москвичи, но зато Гитлера порешили. А так бы он через год или два очухался, набрал бы себе не только итальянцев и румын, а ещё больше тех, где войны не было. А у нас ещё ни самолётные, ни танковые заводы не успели бы отремонтировать. Опять бы напал, а мы и подготовиться бы не успели.
- Да, так тоже могло бы получиться. Но парней этих жалко до слёз, - произнёс Генка.
Я с ним согласился:
- Мне тоже.
- А я когда слушаю, ещё думаю: правда ли помнят эти спасённые, что Серёжка с Витькой прогнали от них фашистов?
- Про то, что красная армия освободила их от немцев, наверно, никто не забывает. В кино показывают, сколько там памятников большущих понаставили красноармейцам.
- Это вообще красноармейцам. А про этих двух из Москвы вряд ли кто и вспомнит, кроме их матерей.
- Так про то ж и песня. У меня поэтому и слёзы. Что они остались лежать в этих полях. Никто о них ничего не знает, и не помнит их уже никто, кроме их матерей. Которых нашли убитыми, в братских могилах хоронили и с салютами. А этих не нашли значит. Может, от снаряда землёй засыпало, а может, совсем разорвало. Вот они и остались в этих полях.
Крёстной очень хотелось, чтобы я посмотрел, как она работает. В прачечной они стирают горы одежды не руками и не на доске стиральной, а на специальных стиральных машинах электрических. Сначала просто приглашала прийти посмотреть. Но у меня всё как-то не получалось. А потом она наверно специально приготовила большущий узел с одеждой, простынями и пододеяльниками и сказала, чтобы после двенадцать часов я принёс их к ней для стирки. Где находится прачечная, я знал. Мне Генка показывал, ещё когда мы с ним в прошлый раз на двадцать вторую шахту ходили:
- Вон видишь окна большие в пристройке за баней, там твоя тётка работает.
- А это с узенькими окошками наверху что, баня такая длиннющая? – с удивлением уточнил я.
- Чем она тебе не нравится? – хмыкнул Генка.
- Так большая ж очень. Там не то, что мыться, там в волейбол играть можно.
- Батя говорит, что тесновато даже.
- Как это тесновато? В ней наверно сто человек может сразу мыться, если на всех тазиков хватит.
Генка засмеялся и ещё долго хихикал:
- Ну, ты и сказал! Если хватит. Пусть бы не хватило кому. Когда смена на поверхность поднимается, они в случае каких непорядков и заводоуправление разнести могут. Шахтерня - народ дружный!
- Ладно, пусть там тазов хоть горы лежат, а зачем само помещение такое большущее?
- Ты ж сам сказал, что сразу сотня шахтёров может мыться. А их только под землёю в смене больше восьмидесяти, да плюс ещё те, которые на поверхности. А там ещё и женское небольшое отделение. Вон те два забеленных окна крайних для баб. Скоро темнеть раньше будет, и пацаны начнут там промышлять.
- Как?
- Лестницу сзади в бурьяне прячут. Потом ставят её под окном, побелку счищают и рассматривают баб голых.
- А те что, не догадываются.
- Бывает, заметят, как по стеклу скребут и специально им жопы показывают. Так они потом спрыгивают с лестницы и плюются.
- Не понял, почему плюются?
- Так опозоренным же тот считается, кому баба голую жопу показала.
Мы посмеялись над этими забавами, а я продолжил расспросы:
- Ты хоть раз мылся в этой бане?
- Не, там только для рабочих. Начальство из заводоуправления и то в ней не моется. Может, брезгуют мыться с теми, которые по пять раз мылятся, чтобы пыль угольную смыть. А может, на первую площадку ездят. Там баня для населения, с парилкой и с буфетом.
- Я никогда б не догадался, что бани могут строить таких размеров. Там наверно одних кранов с водою штук двадцать или тридцать.
- Ты думаешь, что моются по всей ширине? По той же стороне у неё раздевалка с боксами.
- А что это такое?
- Точно не знаю. Но по рассказам предков - это такие ящики с дверками. Ими вся раздевалка заставлена ярусами снизу и до верха, вдоль обеих стен.
- И зачем они там? – не понял я.
- Так они ж перед сменой в баню идут не мыться, а одежду чистую снимать и рабочую надевать. Боксы нужны для чистой одежды. А моются они только после смены и надевают то, что в боксы сложили.
- Так тогда им наверно по два таких бокса нужно. Не будут же они белые рубахи класть на место грязной робы.
- Ты чё, не соображаешь? Кто ж тебе сунет угольную спецовку в свой бокс?
- А что ж они надевают на себя, когда чистое снимают?
- Которым под землю, тем перед сменой приносят их спецовку, отстиранную у твоей тётки. А которые на поверхности или под землёй не в забое, так с собою приносят рабочее в авоськах или в узелках.
- Проще бы было каждому дать по два таких приспособления, одно для чистой одежды, а другое для рабочей.
- Глупости ты городишь. Тогда бы и на крыше боксы пришлось бы городить. А их, батя говорил, и так в бане больше пятисот. У него вот триста шестьдесят восьмой. А у мамки тридцать пятый. Потому что номера с женской бани начинаются.
- А номера зачем?
- Чтобы не путались, и чужие трусы после смены чтоб никто не надел, - улыбнулся Генка.
А потом серьёзно продолжил меня просвещать:
- Вообще-то на каждом боксе колечки приделаны, чтобы его своим замком закрывать. Бабы закрывают. А у мужиков, которые в забое работают, специально никогда свои боксы на замок не закрывают. Только шпагатом колечки завязывают, чтобы дверка не открывалась. Так они даже деньги в карманах оставляют, и никто не смеет к ним залезть.
- Интересно, не забыть бы друзьям рассказать, когда вернусь в техникум.
Про одежду шахтёрскую стало понятно, когда пришёл в прачечную. Увидев меня, крёстная похвалила:
- Молодец, вовремя принёс. А я тоже сегодня по стахановски. Перестирала почти всё и высушила больше половины. Вторую машину уже остановила. А в эту сейчас поможешь мне закинуть последнюю кучу, и буду отдыхать.
Машины для стирки были похожи на большущие железные бочки, лёжа закреплённые на массивных чугунных постаментах. На ближней был открыт узкий люк на всю длину этой бочки. Прямо на полу у порога лежала куча грязной одежды. Крёстная взяла из кучи целую охапку и пригласила меня:
- Бери тоже по немного. Вдвоём быстрее загрузим. Только к себе не прижимай, а то потом и тебя отстирывать придётся.
Мне показалось, что в эту бочку такая гора одежды не влезет. Но крёстная ловко укладывала всё внутри бочки, которую она называла барабаном. И всё отлично поместилось, сверху даже места много оставалось. Пока помогал, не переставал удивляться. В одной куче были свалены и брезентовые робы, и штаны, и рубахи, и майки, и носки, и даже трусы мужские. Всё это заталкивалось в барабан без всякого разбора, и всё должно было стираться вместе. У меня такое не укладывалось в голове. Как замызганная до черноты угольной пылью брезентовая роба не испачкает во время стирки светлые майки и рубашки шахтёров. Не выдержал и спросил:
- А разве роба в саже не вымажет майки и рубахи так, что их потом и руками не достираться?
- Сажа может и испачкала бы, а тут простая пыль угольная. Я сейчас всё два раза в холодной прокручу, и в барабане ни одного уголька не останется. А потом горячей со щёлоком уже до чистоты стираться будет.
Тут же у меня возник ещё один вопрос, и я поинтересовался:
- Крестная, а зачем на каждой робе, на всех рубахах, на штанах и даже на трусах с носками проволочки цветные прикручены целыми пучками.
- Не пучками, а по три цвета в основном. У некоторых новеньких и по четыре уже.
- Зачем они?
- Ну, чтобы различать, где чья одежда.
- Не понял.
- Механик приносит старые кабели телефонные или другие. Те, которые называются кабель управления, внутри их по шестнадцать разноцветных проволочек имеют. Он слесарей заставляет счищать с кабелей оплётку и нарезать таких проволочек длинною с четверть целую гору. И раскладывать их по цветам в шестнадцать разных баночек. Потом те, которым спецовку положено стирать, метят ими свои шмотки. Старые знают свои цвета, а новые приходят к нам, чтобы узнать какие цвета можно себе составить.
- И что в этой куче, что мы загрузили, ни один цвет из шестнадцати не повторяется?
- Конечно, нет. Хоть эта куча, скажу тебя - совсем ничто. Мы ведь за сутки все три смены успеем обстирать и высушить. В журнале отмечаем, у кого какие цвета. И ни у кого не повторяется.
- Хитрость у вас конечно интересная, но даже не верится, что из шестнадцати цветов, можно составить комбинации с таким количеством вариантов. Я дома обязательно на бумаге посчитаю, сколько их может быть максимально.
- Ты тут меня своими учёными словами совсем затуркал. Но я по журналу знаю, что ни у кого не бывает одинаковых. Хотя новенькие часто хитрят. Не хотят проверять для себя новые цвета, и записывают за собою сразу четыре цвета. Так-то проще.
Пока я разглядывал устройство и оборудование прачечной, крестная манипулировала со стиркой. Повернув рукоятку огромного самоварного крана, набирала в машину холодную воду, следя за её уровнем по стеклянной трубке с делениями. Я спросил:
- А сколько воды в эту машину помещается?
- Если не загруженная, то чтобы до люка набралось, тридцать вёдер надо залить. А в загруженную - я до нужного уровня просто добираю и всё.
- В незагруженную-то зачем воду набирать?
- А затем, если к кому племянник приезжает в гости и захочет в тёплой водичке покупаться и понырять с головой, так ему можно набрать воды до люка и пусть залезает купается.
- Чё, правда что ли?
- Конечно, правда. Я тебя специально для этого и позвала. Будешь купаться?
- Интересно, конечно, очень. Но неудобно как-то. Вдруг кто придёт. И заругают Вас за такое купание родственника.
- Никто сюда не ходит, кроме банщиц, которые узлы таскают с грязной одеждой. Так они только через три часа придут стираное для второй смены получать и сортировать. И не забывай, что в прачечной главней меня никого нет, - гордо, но с улыбкой пояснила она.
- А как тут купаться?
- Сейчас вот воды потеплее тебе наберу до самого края барабана, залезешь в него и барахтайся или ныряй с головою.
- Тогда погорячее, пожалуйста. На улице холодно и хочется разогреться.
- Слишком горячо нельзя. Сомлеешь быстро. Сам пробуй, такая пойдёт? – спросила крёстная, настроив нужную температуру двумя кранами. Я подставил свою ладонь под мощную струю и согласился:
- Да, хорошо. В такой я враз согреюсь.
- Не то, что согреешься, а напаришься даже. А пока бери вон стул у стола, ставь его рядом с машиной. Раздевайся и клади на него одежду Ботинки с носками подальше поставь, а то плескаться будешь – намочишь их.
Разувшись, быстро разделся и стоял в трусах, ожидая, пока вода заполнит барабан. Крёстная подошла, посмотрела и заявила:
- Хватит уже. Как залезешь - до краёв будет. Я отвернусь, а ты трусы снимай и лезь голышом. Запасные же не догадался захватить.
Купание в барабане доставило мне невиданное удовольствие. Пока я плескался, мылился и окунал голову в воду, крестная надела на себя клеёнчатый фартук, такие же нарукавники до плеч и начала вытаскивать из соседней машины мокрую одежду. Оставляя лужи на бетонном полу, носила и укладывала её в две другие бочки, сужающиеся к верху, к которым были приставлены низенькие лестницы с двумя широкими ступеньками. Видно было, что без этих ступенек, с пола, она бы не доставала до верха бочек. А так она даже зачем-то выравнивала одежду внутри них. Смывая мыльную пену с головы, поинтересовался:
- А куда это Вы одежду перекладываете?
- В центрифуги, - ответила она.
Я даже подумал, что мне послышалось это слово. Знал, конечно, как устроены масляные центрифуги на тракторах, чтобы очищать масло в системе, спрессовывая на стенках всякие посторонние тяжёлые частицы. Понимал, как тяжёлая вода и белки отделяются от лёгких крупинок жира в молоке при помощи центрифуги домашнего сепаратора. Но зачем в огромные центрифуги она складывает бельё, было непонятно. Не может же в них отделяться тяжёлые брезентовые робы от лёгких трусов, маек и носков? Подумал, что наверно ослышался, и уточнил:
- Зачем эти центрифуги в прачечной?
- Воду отжимать. Вручную у меня бы и рук не хватило!
- А как она отжимается?
- Укладываю всё во внутренний барабан, а он весь дырявый как дуршлаг. Потом его электричеством так раскрутит, что вся сырость сквозь эти дырки выжимается и стекает по стенкам на пол вон туда, где решётка. Если долго покрутить, так и на батареях можно не досушивать. Мы летом так и делаем.
Вскоре выяснилось, что даже в такой не слишком горячей воде появляются ощущения как в парной. Дыхание участилось, кровь в висках стала пульсировать часто и с шумом. И я объявил:
- Наверно, буду вылезать.
- А говорил, любишь баню. Думала, дольше просидишь. Хотя наверно и этого хватит. Лицо вон, как свекла винегретная, раскраснелось. Сейчас полотенце подам, а ногами на другое станешь Я его сейчас стирать буду с домашними вещами.
Распаренный, сидел за столом с какими-то конторскими книгами, а крёстная за соседним, длинным, покрытом войлочным одеялом и простынёй начала гладить электрическим утюгом мужские белые и в полоску рубашки. Тщательно выгладив, застёгивала их и очень красиво сворачивала так, чтобы рукава ровно ложились сзади, а воротник и застёгнутые пуговицы были спереди. И аккуратно складывала их в стопки. Глядя на её старание, возникли сомнения в целесообразности этого занятия. Тут же поделился своими мыслями.
- А зачем шахтёрам рубашки глаженные? Они ж у них после работы вон какие грязнущие. На рубахи они ж ещё свитера надевают и робы. Зачем же их гладить?
В ответ она громко засмеялась, а пересмеявшись, с улыбкой спросила:
- Ты что, решил, что я шахтёрские рубахи глажу?
- Ну да. Это ж прачечная для шахтёров.
- Шахтёрские шмотки сейчас разложу в сушилке на полки специальные горячие, которые батареями называют. А к вечеру банщицы их рассортируют по цветам проволочек и отнесут смене. Не то, что глаженными, а у некоторых и в комки скатается. И никто им их раздирать не будет. У других даже рвутся рубахи старые от стирки. Надевают рваную - и под землю, а на другую смену приносят целую.
- А эти чьи?
- А эти, что бы в заведующих оставаться. Нас ведь всего три прачки. Да банщицу одну обучили, чтобы подменить, которой на выходной или куда нужно отлучиться.
- Так Вы наверно начальству одежду здесь гладите, - сообразил я.
Не переставая гладить, крёстная мне поведала:
- До меня здесь другая была за старшую. Её в медпункт перевели. Так она в смены поочерёдно с другими прачками заступала. Сама не стирала ничего кроме шахтёрского и другим не велела. А чего жадничать? Воды горячей и мыла полно. И машины часто простаивают. Меня как сюда перевели, я сразу тем, которые главные в шахтоуправлении, предложила вначале постельное им для дома стирать. А потом утюг выхлопотала, чтобы поставили. И стол этот для глажения механик распорядился сварить. Потом и одежду начала брать у них для стирки. А теперь, если кого вызывают куда на совещание, так они специально прибегают ко мне, штаны чтобы нагладила. И сидят без штанов, пока я глажу! Зато мне и почёт, и премии, и даже уголь выдают по шахтёрской норме. И в смену мне разрешили всё время только в первую выходить. А Зойка с Варькой меняются. Неделю одна во вторую выходит, а другая в третью. Потом наоборот.
Возвращаясь на учёбу даже пожалел, что чемодан меленький очень прихватил. Крёстная накупила мне в магазине носков, рубашку новую, свитер голубой хоть и с рук, но тоже совсем новый. В бутылку налила мыла специального жидкого, чтобы в техникуме стирал свои вещи и не тратился на хозяйственное. Положила целую палку колбасы твёрдой копчёной и большой кусок толстой, мягкой. Кусок сыра покупного. Конфет и пряников большой кулёк. Хотела ещё и варенья несколько банок дать, но в чемоданчик больше ничего не влезало. И так крышку чтобы закрыть, коленом её прижимать пришлось.
Плохо было только, что собирались долго. Я надеялся выехать утром. Но крёстная вначале сходила на работу, чтобы её подменили, а потом её ещё и задержали по каким-то делам. Пришла почти к обеду. Переживала, что когда поедет в Каменск меня провожать, и если билетов на ночные поезда не будет, то завтра может опоздать на работу. А подменилась она только на один день. Но я её успокоил:
- Провожать меня до Каменска незачем. Дорогу я запомнил. И до города, и в городе до станции знаю как добраться.
- Так я бы за билетом тебе быстрее к кассе протолкнулась. Я и вон какая сильная, и знаю, на голос когда нажать можно.
- Если билеты будут, я и без Вас купить сумею. Но мы привыкли уже давно даже без билетов ездить. С проводниками договариваемся, если в поезде контролёры не едут. Так и быстрее, и дешевле намного.
- Так ты что, хочешь сам до Каменска добираться?
- Конечно.
- А я ж специально выходной взяла, чтобы помочь тебе.
- Ничего. Отдохнёте дома. Сейчас побегу на остановку, а Вы ложитесь.
- Ну, нет. Я уж хоть на автобус тебя посажу.
Добирался до Каменска долго. В Гундаровке больше часа пришлось автобуса ждать. А потом и в городе попал на конец рабочего дня и никак не мог втиснутся в автобус со свои увесистым чемоданчиком. На станцию приехал, когда уже стемнело. Следующий поезд должен следовать в Москву. Надеялся доехать на нём до Лисок и успеть на калачеевский, потом до Таловой. Билетов оказалось всего несколько и их забрали те, которые задолго до моего прихода заняли очередь в кассу северного направления.
По прибытия поезда устремился к вагонам, надеясь уговорить проводников. Двинулся в голову поезда, и напрасно. Впереди были купированные вагоны, и ни одна из проводников не соглашалась меня забрать без билета. Нужно было бы быстренько развернуться и попытать счастья в сторону хвоста поезда. Но меня насторожила кучка ребят, следующая мне в след. Решил поговорить ещё с проводником следующего вагона. Но в нём двери тамбурные оказались запертыми. В это время подозрительная компания догнала меня. Они двигались плотной толпой и запыхались от быстрой ходьбы. Компания состояла из четырёх пацанов и одной девки. Худой, выше меня ростом парень был без шапки и с густой кучерявой, как у Сашки Гузенко, шевелюрой. Он бегом проскочил вперёд, повернулся ко мне, протянул руку, чтобы остановить меня, и переводя дыхание, выпалил:
- Пацан, ну ты совсем не компанейский. С местными хоть табачком, а нужно делиться.
Почувствовав опасность, я заметил, что сзади вплотную, но чуть справа ко мне подошёл другой, моего роста, но очень плотный, даже можно сказать толстый парень. Остальные были мелкими, столпились на соседнем пустом пути, но у них у всех и даже у девки в руках были небольшие, но увесистые деревянные палки. Намерения их были понятны. И я сообразил, что выручить меня могут только быстрота и натиск.
Тут же в голове стали мелькать примеры из подаренной дядей Ваней книжки. Я ему написал, что занимаюсь борьбой самбо и спрашивал, не может ли он как военный для меня достать рисунки с боевыми приёмам. А вскоре он выслал мне нетолстую, потёртую книжку в синем переплёте, озаглавленную «Боевое самбо». Там на первой странице даже штамп стоял «для служебного пользования». И дядя просил её никому не показывать. Но мы после тренировок часто пробовали заучивать те приёмы, которые были в этой книжке. И перечитывали наставления, в какой ситуации следует применять тот или другой приём.
Молча, не реагируя на слова стоящего спереди, приподнял правую ногу, задрал носок ботинка и со всей силы опустил её вниз угодив каблуком по передней части сапога, стоящего за мной пацана. Сильный удар пришёлся ему где-то чуть выше пальцев. Парень громко завизжал от боли, а я сходу махнул чемоданчиком своим в направлении паха кучерявого, стоящего прямо передо мной. Он непроизвольно отставил пах назад и при этом сильно наклонился. Мгновенно ухватив его за шевелюру левой рукой, с силой «помог» ему продолжить наклон. Одновременно нанеся удар коленом правой ноги в его низко пустившиеся лицо. От такого удара по крайней мере нос у него должен был раскваситься в лепёшку. Тут же оттолкнул его в сторону и со всех ног кинулся вперёд.
Впереди было ещё три вагона. Пока бежал, решил, что заскочу в любую открытую дверь, и объясню проводнику, что мне на этой станции угрожает смертельная опасность. Что пусть меня довезёт хотя бы до следующей станции или вызывает начальство или милиционера, но спускаться на землю не буду ни в коем случае. Но вагоны впереди оказались не пассажирскими. Два багажных и один почтовый. Двери в них были закрыты. Да в них и с открытыми дверями с земли было бы не забраться.
Положение заставило меня ускорить и без того быстрый бег. Назад не оглядывался и бежал уже из последних сил. Решил обогнуть паровоз, и если там есть ещё поезда пролезть под ними и спрятаться в каком-нибудь подходящем месте. Пробегая мимо паровоза, обнаружил, что дверь в его кабину оставалась открытой, и я, не долго думая, схватился левой рукой за поручень, запрыгнул на первую ступеньку трапа и мгновенно поднялся на площадку перед кабиной. Внутри спиной ко мне стоял тучный мужчина. Видно, он только что зашёл в кабину. Слегка оттолкнув его, я проскользнул внутрь и при этом успел ещё и закрыть за собою дверь кабины. Ошалело глядя на меня, мужчина воскликнул:
- Ты кто? Сюда нельзя!
- А мне деваться некуда. На меня сейчас шпана местная напала. Поэтому вниз мне никак нельзя.
На наши возгласы повернулись мужчины и сидящие на сидениях у обоих боков кабины. Пожилой, с выбивающимися из-под форменной фуражки седыми волосами спросил:
- А у поезда почему с чемоданом оказался? Ехать куда собрался?
- Да, я студент. С каникул. Билетов нет. Хотел к проводникам попроситься. Мне аж до Лисок нужно. А потом ещё пересадка, - громко затараторил я, догадавшись, что этот мужчина на паровозе главный.
- Земляк значит, - хмыкнул он.
- Наверно, если Вы из Воронежской области.
Потом ещё сильнее повысив голос, он обратился к сидящему на сидении у другой стороны кабины, который в это время высунул голову в окно и смотрел куда-то вниз:
- Коля, что там с твоей стороны? И правда шпана?
Николай повернулся к начальнику и доложил:
- Пацаны какие-то. Ружей и ножей не видать, но с палками.
- А ну поддай им пару покруче, чтобы подальше отошли.
- Вот видите, - обратился я к старшему, - Я с ними уже подрался. А их больше – поэтому мне назад никак нельзя. Хоть до следующей станции довезите в паровозе.
- Мне не жалко, - сказал старший, - У Михалыча на площадке можешь присесть на свой чемодан под стенкой и хоть до Лисок коптиться с нами.
Копоти и дыма в кабине паровоза не было никакой, и я подумал, что про копоть он наверно пошутил.
В это время поезду, видно, дали разрешение на выезд. Николай потянул вниз рычаг с петлей, и паровоз издал протяжный гудок. Сидящие у окон сосредоточились на своих делах. Смотрели вперёд, а Николай зачем-то ещё и назад оглядывался. И поезд вначале медленно, а потом всё быстрее и быстрее стал набирать ход.
Тот, которого назвали Михалычем, оказался кочегаром. Я примостился на своём чемоданчике на площадке перед тендером с одной стороны, а с другой стороны было его место. Там стояла низенькая скамеечка деревянная, на железном поручне висело не слишком свежее вафельное полотенце и чайник с водой. Вначале переживал, что когда дверь в тендер кочегар откроет, то на скорости будет очень холодно, и я сразу же замёрзну. Хотя был в пальто в ватном, в шапке, а на ногах ещё и носки шерстяные. Потом успокоился, потому что сам кочегар был даже без ватной фуфайки. И пиджак у него был не застёгнут, но рубаха застёгнута под самое горло.
Потом, когда кочегар не раз и не два открывал дверь в тендер, набирал полную лопату угля и каким-то круговым движением забрасывал его в топку, убедился, что даже у тендера в кабине не холодно. А из открывающегося зева топки жаром пышет аж до тендера. Но даже при этом в кабину не попадал ни дым, ни копоть. Расстегнул пальто и даже снял шапку с головы. Кочегар тоже был без головного убора. Каждый раз, закидав в топку уголь, он тщательно вытирал лицо и шею полотенцем и почему-то обязательно прихлёбывал воду из носка чайника. Посочувствовав, я заявил:
- У Вас на паровозе самая тяжёлая обязанность. Те двое просто сидят и рычаги нажимают. Трудно очень уголь кидать?
- Тут привычка нужна! Я, к примеру, в руках лопату с углём не чувствую. Мне что пустой махать, что с углём.
- Обманываете наверно или шутите? С вас вон после каждого раза пот так и льёт. А говорите, не тяжело.
- Так это я от жару, а не от работы, - засмеялся он. – когда нажимаешь, чтобы топка открылась, так припекает до того, что и морду обжечь может.
- И воду Вы все время пьёте. Я подумал, что от усталости.
- Не, у меня доктора сахарную болезнь нашли. Из-за неё теперь во рту постоянно сохнет. Поэтому и чайник себе приспособил.
Кочегар оказался любителем поговорить. Поставил свою скамеечку рядом со мною и пояснил, что седой - это машинист, и зовут его Виктор Сергеевич. Что он лискинский. А Николай - помощник машиниста, но учится на машиниста тепловоза. И скоро покинет их экипаж. Что на пассажирских паровозах работать легко. Раньше он работал на грузовом ФЭД, там действительно тяжеловато. Угля приходится в топку намного больше кидать. К тому же из большой топки шлак не просто удалять. А если шлак вовремя не удалить, давление может упасть, тогда паровоз потеряет ход и мощность. Что болезнь у него вовремя приключилась, потому что скоро кочегары на паровозах ненужными окажутся. Теперь паровозы стали переделывать, чтобы мазутом в котлах давление поддерживать. Спрашивал:
- Видел паровозы, в которых в тендере цистерна большая установлена?
- Видел, - кивнул я головой.
- Так вот на них вместо угля мазутом топят. И машинист с помощником сами без кочегара регулируют давление.
- Интересно.
- Интересней совсем другое. Скоро не только кочегары, а и сами паровозы не нужны будут!
- Почему?
- Товарные поезда почти на всех дорогах уже тепловозы таскают. Остались паровозы только маневровые да пассажирские. А скоро, говорят, и для пассажирских тепловозы сделают. Нашу ж дорогу вообще на электричество переводят. Столбы поставят, провода натянут. Электровозы будут ездить с дугами как у трамваев в больших городах.
Осенью наступало время призыва молодёжи в армию. К службе в армии мы относились как к очередному обязательному испытанию. Обсуждали, что техникум нам, конечно, дал много новых знаний. И что в армии в некоторых войсках эти знания и навыки могут пригодиться. Но понимали и то, что там могут встретиться трудности гораздо большие, чем те, с которыми сталкиваемся на учёбе. Что в армии дисциплина строгая. Что там приказы придётся беспрекословно выполнять, и не получится поспорить с командирами, как мы иногда спорим с преподавателями. Зато не сомневались, что армия закалит наши характеры, укрепит здоровье. Сделает нас ответственнее и мудрее. А к военной форме отношение у нас у всех складывалось уважительное и даже почтительное. Наверно потому, что форма была красива и делала фигуру её обладателя стройной и подтянутой. В поездках мы всегда искренне и с завистью любовались теми, которых встречали в военной форме.
Мне повезло пофорсить в форме ещё до призыва. На третьем курсе я совсем неожиданно сдружился с другим третьекурсником, который поступил в техникум в этом году после десятилетки, сразу на третий курс. Звали его Анатолий Сова. Повод для нашей дружбы он придумал сам. Сказал, что у нас с ним птичьи фамилии, и поэтому мы должны дружить. Я посмеялся над таким утверждением, но от дружбы не отказывался. Он узнавал от меня о всяческих особенностях техникумовской жизни. А меня задабривал гостинцами, которые привозил из дому каждые выходные. Но прошлой осенью его призвали в армию. Весной он объявился в техникуме в военной форме. Объяснил, что у него отпуск на два дня. И все девчонки с нашего курса завидовали Наде с первой группы, что у её друг щеголяет в военной форме.
А в конце ноября он вернулся в техникум насовсем. Оказалось, что его комиссовали из армии. И пока он не закончил формальности с военкоматом, имел полное право носить военную форму. Но он предпочитал ходить на свидание в гражданском. В этой ситуации мне как его лучшему другу представилась возможность три вечера подряд щеголять в форме морского пехотинца. Преднамеренно ходил в гости в девчоночьи общежития. И к девушкам из нашей группы. И к землячкам младших курсов, вызывая своим видом неподдельный их восторг.
Но дружба моя с Толиком завершилась очень печальной историей. Сразу же после восстановления в учёбе они с Надей сыграли свадьбу. Жили, как и положено учащимся, в разных общежитиях. А на выходные поочерёдно ездили то к его родителям, то к её. Надины родители жили недалеко в «Ударнике». Когда молодожёны в очередной раз гостили в «Ударнике», их пригласили на свадьбу к соседям. Толик хорошенько выпил и пошёл с Надей вечером в клуб на танцы. А он и трезвый считался очень вспыльчивым. А выпив, стал невыносимо задиристым. Придрался к местным парням и затеял драку сразу с тремя. Во время драки он выхватил припасённый зачем-то финский нож и одним ударом насмерть убил одного из тех, с кем дрался.
Толика арестовали, но вскоре отпустили, и он продолжил учёбу. Я был поражён произошедшим и выпытал у него, почему с ним так доброжелательно обошлись после такого страшного преступления. Оказывается, в Заполярье он с первых дней начал капризничать и пререкаться с командирами. Один раз так распалился, что у него даже приключилась истерика. И его направили в госпиталь. А в госпитале он подружился с медичкой какой-то важной. Это она ему, оказывается, помогла тогда из госпиталя приехать на трёхдневную побывку. Всё время он умолял её помочь увильнуть от необходимости подчиняться командирам. И они договорились, если она поможет ему уволиться, он останется жить у неё в их городе и они поженятся. После этого она подсказала, как себя вести и что делать. В результате его комиссовали, признав психическое заболевание. А он сразу же сбежал от своей медички, потому что собирался жениться на Наде. А теперь, благодаря этой справке, ему не могут предъявить никакого обвинения.
Выслушав его рассказ, я попытался уточнить:
- Что судить тебя не стали – это ладно. А как ты теперь в глаза родителям того парня будешь смотреть? И его друзьям. Тем более, что Надька сказала, что ты первый в драку полез.
- Ха, так мне даже лучше теперь. Ездить к ним по выходным не очень нравилось. А теперь я объявил, что совсем ездить в «Ударник» не буду, чтобы ни с кем не встречаться.
Такое поведение Толика меня покоробило, и я резко прекратил нашу дружбу.
Воинская обязанность на четвёртом курсе лишила нашу группу одним из самых видных её представителей. Пришла повестка Славику Башарину. Оформив отсрочку в учебной части, он на три дня уехал домой в Хреновое. Забрал из общежития все свои пожитки. Сдал Дмитрию Михайловичу постельные принадлежности и зачем-то оставил на пружинах своей койки только свои модные рубашка. За день до прибытия в военкомат вернулся в техникум. Потому что группа решила устроить ему проводы.
Закуску Славик привёз из дому. Местные наши одногруппники Толик и Сашка принесли из дому самогон. Сложились на бутылку вина для тех девчонок, которые откажутся пить самогон. Часа через два после окончания занятий собрались в заранее оговоренном месте. Отмечать Славин уход решили подальше от посторонних глаз. За парком, в лесополосе, которая тянулась вдоль ложбины, там где было оборудовано стрельбище для занятий по допризывной подготовке. Валя Насонова даже пошутила:
- Видишь, Слава, мы место специально такое выбрали, чтобы тебя заранее настроить на военный лад.
Девчонки принесли несколько одеял, чтобы сидеть на холодной уже земле. И скатерть настоящую большую, на которой разложили закуску и выпивку. Вначале пили только Сашкин самогон. Он был чистым, но очень крепким. А потом, когда уже и голоса наши охрипли от песен и пожеланий Славику, когда уже и закуски не осталось, пошла в ход и Толикова. Даже те девчонки, которые вначале пили только вино, захмелели и соглашались выпить и этой самогонки. Она отдавала сивухой, но была не слишком крепкой. Но Сашка принёс своей в двух бутылках из-под шампанского, а Толик зато целую четверть. В общежития возвращались перед самым отбоем и с песнями. У второго общежития девочки расцеловали Славика, ещё раз пожелали ему всего хорошего и со слезами остались стоять на пороге общежития, глядя нам вслед.
Мы двинулись по центральной аллее сквера к своему общежитию. И тут со мною случился казус. Все, начиная с первого курса, считали меня непьющим. Даже с просьбами обращались проследить за чем-нибудь в случае, если они запьянеют во время случающихся иногда выпивок. Но тут вдруг обнаружилось, что меня от спиртного совсем развезло, и я почувствовал, что не могу дальше идти без посторонней помощи. Заплетающимся языком обратился к друзьям:
- Хлопцы, я ужрался и идти дальше не смогу. Сейчас или в кусты завалюсь, или на четвереньках буду пробираться дальше.
Парни засмеялись. Иван подошёл ко мне и, взяв под руку, заметил:
- Гля, Женька и правда в стельку. Обмяк весь и висит у меня на руке. Помогайте. Один я его не доволоку.
Толик Салов подхватил меня за другой локоть. Только двинулись дальше, как силы окончательно покинули меня. Ноги подкосились и я даже не шевелил ними, прока ребята волокли меня по аллее. Занятие это было не из лёгких. Им приходилось останавливаться на отдых или подменять друг друга. А поскольку ноги мои стали как ватными, при отдыхе они уже даже и не пробовали поддерживать меня стоя, а укладывали на землю. Мысли в моей голове переплетались медленно и тяжело. Но запомнилось удивление и даже открытие, осенившее во время этих процедур с моим телом пьяным. То впадая в забытьё, то следя за стараниями друзей доставить меня к ночлегу, всё время возвращался к мысли о том, что неправы те, которые для оправдания своих поступков утверждают, что ничего не помнят из того, что делали, когда были пьяны. Думал, что я допился до самого крайнего состояния, когда даже телом своим управлять не могу. Но в то же время я отчётливо осознаю, что происходит вокруг, чем заняты товарищи, и как я реагирую на всё происходящее.
В общежитии, как только меня уложили на койку, я мгновенно отключился. И поэтому не застал торжественный момент, когда Славик объявил, что дарит свои самые модные в техникуме рубашки нам. Пояснил, что после армии они ему могут оказаться не по размеру. Да и мода к тому времени может поменяться. Просил только тех, которые первыми схватили себе по рубашке, делиться ими с другими, если кому выпадет особая необходимость пофорсить.
Утром меня пробовали будить, когда провожали Славика на первый автобус. Но у меня непереносимо болела голова, а когда открывал глаза, всё вокруг плыло, и подступала тошнота. С закрытыми глазами, сидя на кровати пожал Славе руку и попросил не обижаться, что я по свински не могу его проводить. Но к восьми всё равно необходимо было идти на занятия. Не знаю, как бы я высидел все уроки. Но мне повезло. Группу с первого же урока сняли с занятий и отправили срочно обивать дранкой новый дом, построенный для Сергиенко, потому что назавтра должны приехать штукатуры из Таловой. Ребята специально поставили меня работать внутри. Когда близко не было преподавателя, я просто тихонько стонал, прислонившись к стенке. Но когда он заходил внутрь, мне тоже приходилось брать дранку и прибивать её гвоздями к щитам под нужным углом. Каждый удар молотка отдавался в моей голове мощным гулом и сопровождался дикой болью. Но приходилось терпеть, чтобы не заслужить наказания себе и не набрать минусов для группы.
Зимой нам перед двухнедельным дежурством в учхозе на хозяйственных работах предоставили недельные каникулы. Мама с бабушкой очень обрадовались. В этом году у нас гусыни очень удачно вывели гусят, и удалось хорошо их откормить. Пришло время торговать гусями, а делать это было некому. Знакомые бабушке сказали, что в Россоше гусей на рынке продавали по десять рублей за штуку и даже дороже.
Помогать забивать птицу пригласили целую кучу родственников и соседей. Трудней всего было щипать пух и перья. При этом пух собирали в отдельные тазы, а потом утрамбовывали его в узкий полотняный мешок, давным-давно приготовленный бабушкой специально для этих целей. Стояли морозы, поэтому щипали гусей в хате. Двери в вэлыкихату и в кивнату были плотно закрыты, а в хатыне стоял туман от летающих в воздухе лёгких пушинок. Даже мужчины и я помогали женщинам в этом деле. Сноровки у нас было меньше, а сил больше, и женщины внимательно следили за нами, чтобы мы не вырывали перья большими пучками. Потому что при этом можно повредить кожу гуся, а это повлияет на внешний вид тушки и конечно же на цену.
Туши разделывала бабушка Фекла. Она очень сноровисто действовала острым ножом, а движения её были выверенными и точными. Вечером даже бабушка моя с восторгом и завистью говорила маме:
- Как это у Фёклы так ловко получается гуся разделать? Грудь не надрезает, и сзади разрез маленький, а внутренности одним пучком сразу все достаёт. А как она видит сквозь шкуру, где нужно чикнуть, чтобы крыло или лапу ножом отрезать – ума не приложу. Я топором рублю, чтобы кости перебить. А она ножичком одним так ловко, что только суставы белые торчат, и кости все целыми остаются.
- Да, - соглашалась мама. - А мы и у горла обрезаем, и весь живот ему вспарываем, но достаём все по частям.
- Ещё и шею она почему-то отрезает от туловища, Чуть ли не по самую грудь. И тоже ножом.
- Шею наверно правильно, что отрезает. Она ж торчит некрасиво с разрезанной шкурой. Да и нам больше мяса дома останется с потрохами варить.
- Так с шеей может бы дороже продал.
- Он же не на вес будет продавать, а тушами. Так что как там сторгуется с городскими, так и продаст. Он не будет им напоминать, что туши без шеи у нас.
- Ну ладно, теперь уже их всё равно назад не прилепишь. Хоть бы продал за один день.
Бабушка заранее растопила печь, и пока помощники дощипывали последние туши, и бабушка Фёкла разделывала их - уже вовсю кипел в печи большой чугун с гусиными потрохами. При этом кроме привычных лапок и крыльев варились ещё и шеи гусиные. А для меня, для Маруськи и Нельки бабушка объявила, что положила ещё и три желудка гусиных. Обычно обрезки шкуры, печёнку, сердце, лёгкие, желудки и выделанные кишки после забоя птицы варили отдельно, потом измельчали на мясорубке и хранили в горшках, залитых сверху растопленным жиром, для начинки в пироги. Но на этот раз ливера было так много, что его складывали в отдельный тазик. Кишки разделывать и очищать не успевали. Поэтому нас, молодых, бабушка заставила просто резать кишки на не слишком длинные куски, тщательно выжимать из них содержимое в ведро, и замачивать до завтра в другом ведре с холодной водой. Сказала, что завтра сама не спеша разрежет их и очистит. Нелька отказалась, как она заявила, от такой позорной работы. А мы с Маруськой очень даже быстро порезали кишки и освободили их от содержимого. При этом Маруська не выдержала и съехидничала:
- Бабушка Приська, а Вы вытащите из затирки тот пуп, который для Нельки варите. Она кишки выдавливать не захотела – ей и пуп не положено.
Не знаю, как в других семьях, а у нас, когда массово забивали птицу, из лап и крыльев всегда варили вкуснейшую затирку. Когда её варили в другое время, она никогда не была такой вкусной. Наверно потому, что мясо в этот день закладывали в чугун свежайшее. Даже ещё тёплое.
Угощали помощников по-городскому. Каждому наливали затирку в отдельную тарелку и разложили алюминиевые ложки. Только себе бабушка оставила свою, деревянную. Поэтому места за столом всем не хватило, и нам, молодым, поставили тарелки на широкий табурет у дедушкиной койки, которая осталась стоять в хатыне.
Мы с Маруськой уселись рядышком на койке, а Нелька напротив нас, на низенькой скамеечке. Бабушка помнила, что я в затирке люблю вылавливать частицы сварившегося куриного яйца, которые вбивают в кипящую затирку незадолго до её готовности. И специально в мою тарелку выловила крупные сгустки сварившегося белки и желтка. У взрослых ещё и стаканы у каждой тарелки поставили. Мама заранее купила две бутылки вина и водки пол-литра и четвертинку. Но четвертинку не выставляла. Потому что мужчин было только трое, и они вскоре и с того, что было, сильно захмелели.
Нелька, нагнувшись к нам, вроде бы в шутку спросила:
- А нам почему не наливают? Мы же тоже с ними целый день вкалывали.
- Возьми и спроси их об этом, - злорадно посоветовал я
- Могу и спросить. Только выпивать мне совсем не хочется.
- Тогда ешь молча, - дала ей мудрый совет Маруська.
Когда помощники уходили, бабушка Фекла дала маме ещё один ценный совет. Выставить тушки на мороз, придав им красивую форму с тем, чтобы они так застыли. Тогда у них будет очень привлекательный вид, и покупатели не будут проходить мимо. Во дворе оставлять гусей было опасно. Потому что ночью могут учуять съестное коты или собаки и повредить туши. Решили, что и сенях мороза достаточно для этого. Вдоль чулана поставили два табурета, соединили их двумя досками и выложили на них рядами гусей, вверх грудью. В живот каждого заталкивали плотный ком газетной бумаги, обёрнутой чистым тетрадным листом. В результате тушка становилась округлой, создавая впечатление, что гусь этот очень даже мясистый.
Утром мама разбудила меня в четыре часа. Ехать на базар мы договорились вместе с тётей Олей, женой дяди Васи. Я помогу ей добраться до рынка, а дядя Вася на лошадях вывезет нас к рабочему поезду на Пасеково.А если не успеем расторговать весь товар, то вдвоём пойдём ночевать к тёте Люсе. Но даже если сумеем за один день всё продать, то мне к ней всё равно придётся идти, чтобы передать гостинец от мамы с бабушкой.
Сначала попытались уложить всех гусей в один большой льняной мешок. Но две тушки не поместились. Тогда сделали хитрее. Разложили всех в два мешка. Завязали верхушки мешков и разместили тушки внутри к обоим краям мешка. В результате посредине образовалась пустота. Потом средины обоих мешков стянули ремнями и сделали из них же ещё и петли для рук. После этого мешки стали похожими на чемоданы с ручками. На вес они конечно оказались тяжёлыми, но с остановками я мог свободно унести такие узлы на большое расстояние.
Тёте Оле сложили гусей в один мешок. При этом оказалось, что верх мешка даже завязать было невозможно, и они стянули его края шпагатом. Наверно, при помощи шила продевали шпагат через края мешковины. В результате верхние тушки оказались не закрытыми, и могли испачкаться. Зато и они догадались подпоясать средину мешка широком ремнём. И тоже сделали петлю в качестве ручки. В вагон поезда дядя Вася и тётин мешок занёс, и мне помог занести свои. А как она будет в Россоше сама тащить этот груз, я не представлял. Потому что мои обе руки будут заняты своей поклажей, и я помочь ей ничем не смогу.
В Россошь приехали затемно. К счастью в автобусы в это время народу садилось немного. Может потому, что пока мы дотащили свои мешки до остановки, первый автобус заполнился и уехал. При этом меня поразило, как тётя Оля справлялась со своим грузом. Женщина она была хрупкая, даже миниатюрная. Тащить мешок за ручку у неё не получалось. Но она обхватила его руками, подняла впереди себя и бодро понесла, наклонив голову, чтобы видеть дорогу. И даже ни разу не остановилась отдохнуть. Вскоре подошёл следующий автобус. Нас было всего несколько человек. Поэтому я заранее предупредил её, чтобы не поднимала сама мешок, что я погружу свои, а потом помогу ей. Но как только открылась дверь автобуса, она опять схватила свой мешок в охапку и двинулась к двери. Пришлось мне оставить свои, помочь ей занести мешок в автобус и установить его у заднего окна автобуса. Затем занёс свою поклажу.
На рынке ряды были пока почти пустыми. Кассирша взяла плату за места и настойчиво предлагала взять в аренду весы с гирями. Но я убедил её, что буду продавать свой товар поштучно. После меня и тётя Оля отказалась брать весы. Расположились мы с нею на соседних местах. Рядом со мною обосновались две пожилые женщины с забитыми кроликами, а рядом с тётей Олей - усатый мужик с разрубленной на куски бараньей тушей. Ветеринар проверила у всех торгующих мясом их товар. У тех, которые обосновались с большими тушами рядом с пеньком рубщика, внимательно проверила ливер от этих туш, и убедившись, что мясо безопасное, сделала на тушах оттиск штампа с синими чернилами.
Тётя Оля вывалила почти всех гусей на своём месте. Я же положил только пять из одного мешка. При этом под прилавком вытаскивал бумагу из их животов, выравнивал края разреза и укладывал на спину, хвостами к покупателю. Остальных доставать не стал, беспокоясь, что без бумажных затычек они потеряют свою красивую форму. Эту особенность наших гусей заметила и тётя Оля:
- Живыми гуси наши были бы вроде крупнее ваших. А тут - так твои вроде бы крупнее.
Пока выкладывал пятого, подошла пожилая интеллигентная женщина и поинтересовалась:
- Молодой человек, а почём будете продавать этих своих красавцев?
Хотел ей ответить, что пока ещё не узнавал цену. Но потом мелькнула мысль, что можно назвать цену большую и постепенно сбавлять её, если покупательница всерьёз заинтересуется моим товаром. Поэтому уверенно так стал излагать свои позицию:
- По четырнадцать буду просить за каждого. И дешевле не отдам. А не разберут всех – домой отвезу и сами съедим. Сейчас зима. Их долго можно на морозе держать.
- Гуси Ваши хороши, ничего не скажешь. А какой у них получится цена, если за килограмм пересчитать.
- Я и не собираюсь их рубить на килограммы. Это там вон свинину и говядину кусками продавать будут. А я на штуки.
- Вы меня не поняли. Просто я любопытствую, какой вес у вашей птицы.
- Вес наверно разный. А сколько они весят, я даже примерно не знаю. Если будите брать выбирайте любого из этих. Цену я уже назвал.
- А давайте так договоримся. Я забираю у вас вот этого крайнего, но плачу за него тринадцать рублей. А Вы не торгуясь соглашаетесь, чтобы удачной торговля была.. Потому что я первая Ваша покупательница.
Радуясь такой удачной сделке, не подал виду, что рад, и сказал:
- Ладно, забирайте. Может это и правда принесёт мне удачу.
- Принесёт, принесёт. Вот увидите.
Когда рынок оживился, оказалось, что гусей в основном продают по десять-одиннадцать рублей. Некоторые, как и я, объявляли цену и по тринадцать, и даже по четырнадцать пятьдесят просили. Но редко кому удавалось продать выше двенадцати. Мои же гуси выглядели в сравнении с другими очень привлекательно. Особенно по сравнению с тёти Олиными. Туши их, наверно, ещё парными утрамбовали в мешок. В результате они получились сдавленными, кривобокими и даже как будто уродливыми. К тому же заметил, что у всех торгующих битой птицей шеи оставались с тушками. И кожа, разрезанная вдоль шей, когда от них отделяли пищеводы и трахеи, висела некрасивыми лоскутами. Мой же товар на этом фоне выглядел ещё привлекательнее.
Расторговал я своих гусей в половине десятого. И ни одного не продал дешевле одиннадцати рублей и пятидесяти копеек. У тёти Оли торговля шла вяло. Наверно бы совсем не покупали, если бы она не уступала и до девяти, и даже до восьми рублей. Оставил одного самого крупного гуся на подарок тёте Люсе. Положил мешок с этим гусем под прилавок тёте Оле и пошел побродить по магазинам. Чувствовал себя богатеем, хоть и понимал, что деньги нужны родителям для решения многих важных проблем. Решил просто поглазеть на прилавки и полки магазинные. И если увижу что-нибудь нужное или очень важное, но не дорогое, то обязательно куплю. Потому что после такой удачной торговли ругать меня ни за что не будут.
Ничего очень важного и очень нужного не попалось. Купил гантели трёхкилограммовые и перчатки кожаные. Варежек мне бабушка аж две пары на зиму связала. В них на работе хорошо или на лыжах. А на занятия или в клуб гораздо приличнее считалось в перчатках ходить. Потом нашёл столовую. Заказал себе порцию пельменей с маслом и сметаной и чай. Покушал и вернулся на рынок. Ряды торговцев поредели, а у тёти Оли оставалось ещё много не проданного. Она из-за этого переживала очень. Даже если я её провожу к тёте Люсе и оставлю ночевать, то в воскресенье ей самой придётся добираться до рынка и торговать в окружении незнакомых людей. А потом ещё и домой одной на поезде добираться. Я к этому времени уже хорошо освоился и в поездках, и в городской обстановке легко ориентировался. И казалось удивительным, что взрослая женщина, мать двоих детей, такой беспомощной ощущает себя в городе. Решил помочь ей в торговле, и она этому несказанно обрадовалась:
- Давай их хоть по восемь, хоть по семь отдадим. А если до вечера останется два или три – домой заберу, чтобы с тобою уехать.
- Ну уж нет, я ваших продавать дешевле двенадцати не буду. Пусть и не мылятся даже. Они ж вон и правда, тяжелее моих.
- Будут брать по любой цене - отдавай.
Забрав у неё пять гусей с более ровными тушками, сложил их на прилавок, на свободное место подальше от тёти Оли и начал зазывать покупателей. Заинтересовавшимся объяснял, что гусей много привёз на продажу и помял их немного, утрамбовывая. Что мои гуси намного крупней и тяжелей тех, которыми другие торгуют. Что можно самим на руке их вес прикинуть и сходить к другим попробовать сделать тоже самое. Вскоре продал всех пятерых, и ни одного дешевле десяти пятьдесят не отдал.
Вернулся к тёте Оле и предложил:
- Теперь у Вас меньше осталось. Заканчивайте и езжайте на станцию. А я схожу к тёте Люсе и потом тоже туда приеду.
- Не хочу я тут без тебя оставаться. И с деньгами к тому же. Ограбят ещё, – а потом улыбнувшись добавила.- А то и саму цыгане украдут.
Взглянув на неё, подумал: “А ведь такую красивую и правда многим бы, небось, захотелось своровать, если бы у нас это процветало”. Благодаря складной гибкой фигуре, она казалась молоденькой девушкой. И непросто было догадаться, что у неё уже два сына школьника. Порозовевшие на морозе щёки делали её красивое лицо похожим на тщательно напудренные лица с подведёнными глазами городских красавиц.
- А что же делать?
- Отвези меня на станцию с оставшимися гусями и иди к Людмиле Ивановне хоть до поезда.
- Так пойдёмте к ней вместе. Вы ж её знаете, и она Вас обязательно помнить должна.
- Не хватало меня ещё на квартире учительницы с мешком этим.
- Ладно, времени пока ещё достаточно. Давайте я ещё три штуки у Вас заберу, попробуем продать то, что остаётся. Тем более, что продавцов уже почти не осталось, а покупатели приходят.
К двум часам мы продали всех её гусей. Последнего она не хотела продавать, чтобы отнести его тёте Люсе тоже на гостинец. А когда непонятно одетый мужчина в белой рубашке, с галстуком, но в дублённом коричневом полушубке и в валенках предложил ей за него тринадцать рублей - передумала и продала. После этого категорически отказалась идти со мною в гости к тёте Люсе. Потребовала проводить до станции. Но усадив её в автобус и рассказав, что станция будет конечной остановкой автобуса, убедил ехать одну. А мне от остановки было совсем близко до знакомого дома.
Тётю Люсю встретил у калитки. Она собиралась куда-то идти. Увидев меня, обрадовалась. Сказала, что никак не ожидала увидеться, поскольку знала, что я учусь. Вернулись в дом. Разулся у порога, и тётя тут же подала мне матерчатые тапочки. Только повесил пальто и шапку на вешалку, как она громко объявила кому-то:
- Женечка, а у нас гость неожиданный. Внук моих хозяев квартирных из Бедного.
А мне добавила:
- Пройди в кабинет, поздоровайся и познакомься с главой моей теперешней семьи.
И подтолкнула меня в направлении комнаты, которую раньше занимал Иван Тимофеевич. Комната теперь стала напоминать кабинет начальника. Стоявшую вдоль стенки кровать убрали. А вдоль неё закрепили четыре широких полки, застеленных клеёнкой, разрезанной на полосы, по ширине полок. На полках лежали, как мне показалось, в беспорядке книги, журналы, тетради, газеты и даже свёрнутые в рулоны карты. Солидность комнате придавал большущий письменный стол, покрытый зелёным сукном и с двумя массивными тумбочками по бокам. Замочные скважины на дверке левой тумбочки и на выдвижных ящиках правой были украшены бронзовыми узорчатыми рельефами и тоже узорчатыми подвижными дугами, служившими ручками для выдвижения ящиков и открытия дверки. Но стол был обращён передом не навстречу посетителям, как в кабинетах начальников, а стоял вплотную к окну.
Расположившийся за столом в инвалидной коляске, как мне показалось, пожилой мужчина, видно, что-то записывал перед этим в толстую тетрадь. Потому что развернув коляску, он продолжал держать в правой руке карандаш. Переложив карандаш в левую руку, он протянул навстречу мне правую и пригласил:
- Подходи поближе. Познакомимся.
Пожав его руку, ощутил крепкое ответное пожатие и застенчиво произнёс:
- Здравствуйте. Меня зовут Женькой. Я внук тех Орловых, у которых тётя Люся стояла на квартире, когда работала в нашей школе.
- Ну, здравствуй и ты! Наслышан о вашем благородном семействе. А меня тоже Женей зовут. Так что мы с тобою, Евгений, тёзками один другому приходимся.
- Не. Вас же по отчеству положено называть. А я просто Женька.
- Кем же это, скажи пожалуйста, было положено такое?
- Так возрастом Вашим. Вам вон уже сколько лет, а я пацан пока.
- Тут я с тобою могу и не согласиться. В старикашку я превратился после не слишком удачного приземления на одном из невезучих самолётов. Но в душе и годами остаюсь молодым. К тому же в умных книгах, которыми меня завалила Людмила Ивановна, недавно вычитал, что в старину, на Руси отчество следовало заслужить. Раньше, оказывается, разрешение на добавление отчества к имени присваивали только за большие заслуги перед людьми. А у меня заслуг пока никаких.
Я замахал на него руками:
- Вы совсем даже на старого не похожи. Просто видно, что старше меня намного. А про отчество действительно, наверно, из уважения сказал. Тётю Люсю у нас в селе все уважают и вспоминают. А того, кого она считает главою семьи своей, уже только поэтому считаю очень даже уважаемым.
- Про главу Людмила Ивановна пошутила. Она у нас самая главная и самая авторитетная спасительница и наставница не только в нашем доме, а наверно и на всю область Воронежскую. Меня вон жить заставила, а теперь ещё и дело нашла интересное.
- А чем Вы занимаетесь?
- Теперь-то многим. Я в госпитале бревном неподвижным валялся. Она мало того, что двигаться заставила, так ещё и убедила, что жить должен не только для себя, а ещё и с пользой для других.
- Как же Вы для других пользу можете делать, если в коляске ездите?
- Да. Был крылатым, и враз стал колёсным. Но только благодаря ей поверил, что мои мозги, руки, знания и слова можно продолжать использовать для обучения тех, которые меньше меня знают. Думал даже школьников вместе с ней обучать.
- Учителем? На коляске?
- А что? Физику и математику знаю не хуже учителей россошанских. Указкой и мелом не хуже тех, что на ногах, могу пользоваться. Только пока решил немного повысить свой уровень в других, не в точных науках. Чтобы кое в чём разобраться.
- Ну вот. А говорили для пользы другим, - необдуманно произнёс я.
Но его мои слова не обидели, и он начал убеждать меня в таком, которое я совсем не понимал:
- Знаешь, чем глубже пробую разобраться в том, что обнаружил, тем больше верю, что если разберусь, так окажу огромную услугу многим. Даже некоторым очень важным, а не только россошанским школьникам.
- Так в школе б Вам деньги платили.
- В этом деле мне повезло. Своих солдат у нас в стране поддерживают. Даже таких, которые уже отвоевали своё. Получаю больше, чем Людмила Ивановна, В санатории этой весной отдыхал и подлечивался. Если не откажусь, могу каждый год курортничать бесплатно. Так что в деньгах мы ничуть не прогадали.
Во время нашей беседы в кабинет зашла тётя Люся и спросила у меня:
- Ты как обедать предпочитаешь? Первое, второе и третье, или чего повкусней, но побольше?
- Я есть не хочу совсем.
- Не рассказывай. Время уже далеко за полдень, а ты сказал, что из дому с ночи.
- Правда не хочу. Я когда своих гусей продал, ходил в столовую обедать. Наелся от пуза.
- А я позавчера, хоть и будний день был, тоже после школы совершенно случайно голову свиную очень мясистую купила на рынке. Поэтому у нас сегодня и суп со свининой. И котлеты нажарила, и холодец застыл.
- Спасибо большое, тётя Люда, но мне и правда есть совершенно не хочется.
- Хорошо, еду разогревать не буду. Но самовар давно разожгла, он уже вскипел наверно. Так что чаю попить тебе в любом случае придётся.
Потом перевела взор на дядю Женю и предложила:
- Давай и ты почаёвничай с нами.
- Уволь. Мне ещё от обеда вкус варенья во рту ощущается. Поработаю пока. Нашёл данные интересные. Выписывать нужно, пока ход рассуждений не потерял.
- Хорошо, занимайся. А мы пойдём к столу. Расспрошу, как там женщины одни с заботами справляются без мужчин в доме.
Мы засиделись с ней за столом. И так получилось, что говорили в основном не о наших деревенских делах, а о муже тёти Люси. Мне хотелось побольше узнать о настоящем лётчике, а ей тоже, видимо, хотелось, чтобы я рассказал нашим побольше о её новой семье. Потому что в селе откуда-то пошла молва, что вышла она замуж за фронтовика, совершившего героический поступок, совсем даже не из жалости к нему, а потому, что таким способом решила избавиться от клейма дочери врага народа. И что такой инвалид обузой для неё окажется очень большой.
Но она рассказывала про своего избранника с таким восторгом и таким воодушевлением, что у меня все сельские домыслы мгновенно улетучились. В Воронеже дядю Женю лечили в той палате, в которую поместили Ивана Тимофеевича после того, что с ним случилось в депо. Обратила на него внимание совсем не из жалости, а потому, что поразилась тому, сколько удалось повидать этому человеку и сколько испытать за не слишком многие годы. Вначале она даже и не ухаживала за ним, и потому что там был очень заботливый и внимательный персонал, и потому что этот лётчик стеснялся своей неподвижности. Несмотря на своё горе, скромно опускал глаза и краснел по-детски, когда с ним заговаривала такая молодая и красивая женщина. Не позволял ей не только притронуться к себе, но даже одеяло поправить на постели.
А потом, когда согласился переехать к ней, когда они поженились – он стал действительно настоящим главой их маленькой семьи. До этого, даже когда у неё поселился вернувшийся на волю Иван Тимофеевич, на ней лежали все заботы и обязанности по планированию домашних дел и по их выполнению. А с появлением дяди Жени к нему сразу перешло и всё планирование, и даже в реализации намеченного он принимал активное участие. Не смотря на то, что передвигаться мог только в коляске. Ремонтировал, забивал, строгал и затачивал исключительно он сам. Даже пытался ездить к ларькам и на рынок за очередными покупками. Но зимой по снегу это стало сложнее, да и тётя Люся убедила его, что ей совершенно не сложно делать покупки самой.
С ещё большим восторгом рассказывала она про самолёты и подробно про то, как её муж получил увечье. Говорила даже такое, что сейчас считалось неправильным, потому что везде твердили о вреде религии. А она вполне серьёзно утверждала, что Бог не раз отводил от него неминуемую погибель, наверно потому, что считает его жизнь важной и полезной. Оказывается, на войне, которую он прошёл от начала и до победы, погибли почти все те его друзья, с которыми он начинал воевать. И самому ему приходилось дважды спасаться при помощи парашюта, когда его самолёт расстреливали немецкие истребители.
Но тогда самолёты летали не слишком быстро, и ему удавалось выбраться из кабины на крыло горящего самолёта и спрыгнуть с парашютом. При этом один раз истребители ещё и кружили над ними, пока их экипаж спускался, пробуя расстрелять их или повредить парашюты. Но оба раза он остался живым, приземлялся на своей, а не на оккупированной, территории и даже ни одного серьёзного ранения не получил.
А после войны, хоть и дослужился до звания полковника, но продолжал летать наряду с молодыми лётчиками уже на реактивных самолётах. Выполнял все упражнения, которые необходимо лётчикам делать, на случай новой войны. Тут и я добавил своих впечатлений:
- Когда мы в школе учились, то на переменах всегда смотрели, как над выгоном реактивные самолёты всяческие разные штуки вытворяют. Учителя говорили: когда бочку делают, когда штопор, а когда и петлю Нестерова. Они по одному над выгоном летали и парами.
В ответ она улыбнулась и пояснила:
- Это от того, что самолёты высоко очень летали, вам и казалось, что они над выгоном свои фигуры отрабатывают. А на самом деле они тренируются над такими местами, где нет никаких населённых пунктов. И на крыло вылезать теперь нет необходимости чтобы прыгнуть с парашютом из военного самолёта. Теперь у них есть такое устройство, которое выкидывает лётчиков из кабины вместе с сидением. Ему потом нужно только отстегнутся от сидения и раскрыть парашют. В небе вроде бы всё предусмотрели, а на земле попал в беду.
- А у Евгения Стефановича, что разве на земле эта катастрофа случилась. Мама когда рассказывала, что он лётчик и попал в катастрофу, - я подумал, что он с самолётом упал.
- Изувечился он на мотоцикле военном с коляской.
- А как? Расскажите. Мотоцикл наверно неисправный был, или у него опята было мало? Хотя с трёхколесного даже без опыта не просто упасть, - рассуждал я.
- Опята у него было хоть отбавляй, даже лихачом себя считал.
- Так почему ж он упал?
- Он мне этот случай тысячу раз описывал. Я его теперь так чётко представляю, вроде как в кино видела. Из-за парня какого-то всё получилось.
- Из-за какого?
- Никто теперь и не знает из-за какого. Дело летом было. Дорога хорошая, но грунтовая. Женя любил на мотоцикле разъезжать по делам и в свободное время. Вот и нёсся по этой дороге. Навстречу велосипедист и машина грузовая. От машины пыль несусветная, но не в строну Жени, а влево от него. Не доезжая до Жени, машина обогнала велосипедиста и обдала его всего тучей пыли. И он видимо решил выехать из этой пыли и выскочил поперёк дороги всего в нескольких метрах от Жениного мотоцикла. Свернув влево Женя попадал под машину. Поэтому он вынужден был крутануть вправо. При этом мотоцикл перевернулся, вверх колёсами, а его придавило коляской, всего изувечило и позвоночник сломало.
- А парень тот? – растеряно спросил я.
- Парень видимо испугался и сбежал. Да и Женю самого неизвестно через сколько времени вытащили из-под коляски председатель и колхозники ехавшие на легковой машине.
- Ужас. На большой скорости, да под такой крепкой коляской можно было и жизни лишиться.
- Так он скажу я тебе хоть и дышал и разговаривал, и руками стал владеть, а себя самого уже похоронил. Хоть и не телом, а Душою. А там бы и до настоящей смерти было бы не долго. Слава Богу, удалось растормошить его немного.
Ей удалось убедить Евгения Стефановича и в том, что Бог помог ему живым остаться, и в том, что предоставленную возможность он должен использовать во всю силу, а не хандрить, что ноги ему не подчиняются. Веру в Бога сейчас конечно не одобряют, но убедив его, что в жизни есть то, которое гораздо выше людского понимания, ей удалось вывести его из губительного, тупикового оцепенения, вызванного такими страшными последствиями аварии.
Я был не согласен с её утверждением, что Бог на самом деле существует и на что-то там может влиять. Потому что был уже комсомольцем. А комсомольцы не имели права поддаваться религиозной пропаганде. Возражать тёте Люсе, конечно же, не посмел, помня, как высоко ценят её авторитет и мои родители и другие наши односельчане. Но очень удивился тому, что она на самом деле оказалась очень даже религиозной. Я ведь помнил, что когда ещё был школьником, она советовала маме другое.
Говорила, что бы воспитывала меня активным. Чтобы приучала участвовать во всех пионерских и школьных делах. А ведь и в школе, и на пионерских мероприятиях нам постоянно рассказывали, что религия - это мракобесие, что она предназначена только для одурманивания тёмных и необразованных людей. И что наука давно доказала - Бога нет, и люди произошли от обезьян, а не Богом были созданы. Осознавая всё это, чувствовал, что зарождается даже подозрение в её лицемерии. Не может же человек одновременно быть искренним сторонником советской власти и в то же время верить в Бога.
Самому Евгению Стефановичу пришлось в его трудной жизни приобщиться к вере в разных богов. Его отец, Копачёв Стефан Филиппович, из зажиточной семьи люблинских мещан, перед революцией 1917 года заканчивал московское Александровское училище. Попал в число защитников Кремля, а когда их разоружили- прибыл к родителям. Но враждебное отношение к юнкерам и офицерам нарастало. Их обвиняли в расстреле безоружных солдат в Кремле. Многих арестовывали. Вооружённые гражданские часто провоцировали безоружных юнкеров и офицеров на конфликты, которые порой заканчивались гибелью последних. Люблинские путейские рабочие были почему-то сильно озлоблены на юнкеров. А то, что Стефан состоял в юнкерах, для них не было секретом. Начали грозить арестом. Нависла реальная угроза жизни.
На семейном совете решили отправить юношу подальше из дому, пока страсти не утихнут. В управе выхлопотали справку, что он является мещанином и проживает в родительском доме. А в торговом представительстве рудной компании за деньги достали справку о том, что он, как специалист по взрывным работам, направляется на уральские рудники для организации ускоренных методов добычи железных руд. Стефан действительно был хорошо сведущим в химической науке и много знал о взрывчатых веществах.
Ехать решил подальше на восток. Потому что по слухам там, в отличие от неспокойных столиц, формировалась устойчивая государственная власть страны. Мать и сёстры собрали запас непортящихся продуктов в дорогу, а отец снабдил приличным количеством денег в золоте. На большое расстояние уехать можно было только поездом. Устроиться на первый поезд не получилось и пришлось два дня ждать следующего. Одетый в гражданское и с надёжными документами он не боялся многочисленных проверок. Получив право на проезд в следующем поезде, днем сидел в трактире, неспешно попивая чай, а на ночь решал снять комнату вблизи вокзала, которые с утра до вечера настойчиво предлагали приезжим вокзальные зазывалы. Когда вышел из трактира подышать свежим воздухом, за углом его несмело дёрнула за сюртук легко одетая для холодной погоды девочка и жалобным голосом попросила:
- Господин хороший, подайте копеечку, ради Бога. Я уже третий день ничего не ем, только воду пью.
Лицо девочки действительно выглядело измождённым и даже серым.
Озадаченный Стефан спросил:
- А где твои родители и почему ты попрошайничаешь?
- Их бомбой убило, - со слезами в голосе ответила девочка.
- Давно?
- Уже третья неделя пошла.
- Где же они под бомбу угодили?
- В поместье у генерала. Мы там во флигеле жили, а потом меня прогнали оттуда. Пожалейте сироту, дайте копеечку.
У Стефана мелькнула мысль, что совершив благое дело, он привлечёт удачу к своим замыслам. Решив покормить девочку, вернулся с ней в трактир, в котором недавно чаёвничал. Проводил её помыть грязные руки. Когда девочка тщательно вымыла руки и лицо, обнаружилось, что оно было не серым, а просто очень грязным. Теперь же оказалось красивым и совсем не детским. В трактире они засиделись. За это время девочка поведала всю историю своей жизни.
Недавно ей исполнилось пятнадцать. Звали её Фрида, и была она мадьяркой. У родителей она была почему-то единственным ребёнком. И сколько себя помнит, жили они в Вене в качестве прислуги в доме богатого русского купца. Хозяева относились к своей прислуге очень хорошо. Купеческие дети, ради забавы даже обучили её русской грамоте. Ещё до начала войны мудрый купец, наверно, угадал, какое будущее ждёт Австро-Венгрию и перевёл свои дела в Англию. А в начале четырнадцатого года сразу после Рождества и семью перевёз туда. Перед этим он позаботился и об устройстве семьи соей прислуги. Написал им хорошую рекомендацию, договорился, что их примет в услужение семья его деверя, и помог им добраться до Москвы. Обещал, что девочку даже в школу смогут устроить
На новом месте их приняли радушно. Генеральша часто звала мать Фриды, чтобы расспросить её о подробностях жизни брата у австрияков. Но у новых хозяев было много и других, более близких им слуг. И военных и гражданских. Поселили их в отдельной комнате во флигеле. Отца определили ухаживать за лошадьми, а мать помогала той кухарке, которая стряпала еду для дворни. Этой осенью генерал привёл в усадьбу много солдат с ружьями. Потом к усадьбе пришли другие люди с ружьями. Кричали, что генерал организовывал из юнкеров и офицеров гвардию и вновь замышляет захват советов. Генерал с высокого крыльца усадьбы через рупор убеждал собравшихся, что он признаёт новую власть и предлагал собравшимся расходиться. Но те требовали пустить их в усадьбу для проверки.
Потом порученцы генерала договорились с теми, которые остались караулить усадьбу, что ночью они пропустят генерала с сыном из усадьбы. Им собрали вещи, запрягли в кибитку лучших лошадей, а кучером назначили отца Фриды. Когда мать узнала, что муж уедет, она категорически заявила, что тоже поедет с ним. А Фриде наказала, чтобы никуда не уходила из усадьбы, пока смута не закончится, и родители не вернутся назад. После этого забралась на облучок кибитки и не слезала оттуда, боясь, чтобы их не разлучили с мужем.
В назначенное время генерал попрощался с женой и дочерями, дал указания оставшимся и приказал открыть ворота. С той стороны к воротам никто не вышел, и кибитка выехала со двора. Но видно не все были предупреждены о договоренности. Сразу же кто-то выстрелил вверх, и послышались окрики с требованием остановиться. Кучеру дали команду гнать лошадей. Он привстал на облучке и стегнул по спинам рысаков плетью. Кибитка даже разогнаться не успела, как в её сторону кинули сразу две бомбы.
Взрывами сразу же убило сидящих на облучке родителей Фриды и обеих лошадей. У генерала кровью залило живот, и из раны на плече тоже кровь лилась. Его на извозчике в сопровождении людей с ружьями отвезли в больницу. Он там потерял сознание и, не очнувшись больше, на следующий день помер. Сына генеральского арестовали. А солдат всех разоружили. Родителей Фриды похоронили в гробах из неструганых досок на погосте ближайшей церкви. Потом усадьбу заняли для какого-то комитета. Фриду в этом комитете подробно расспросили обо всём и велели убираться из флигеля. Даже ничего взять с собою не разрешили. Хорошо хоть, когда звали, заставили документы принести, и у неё теперь на руках хоть метрика отца есть.
Пока Стефан расспрашивал девушку, она между ответами настойчиво и упрямо просила взять её в услужение. Утверждала, что умеет управляться со всеми домашними делами. Что будет отличной помощницей его жене и родителям. Утверждала, что платы не будет требовать, что ест она мало, а жить согласна даже в хлеву со скотиной и лошадьми. Утверждала, что если он откажется приютить её, то она неминуемо пропадёт в этом неспокойном городе.
А он любовался этой одетой в замызганные одежды красотой и ловил себя на шальной мысли увести её с собою. Разумом понимал, что это глупо. Но юношеский максимализм находил оправдания. Взяв покровительство над этой беззащитной - он действительно сможет отвести от неё большие проблемы. Что в Сибири ему придётся как-то обустраивать свой быт, и женские умелые руки могут оказаться важным подспорьем. Но благоразумие предостерегало от глупостей. Девушка неожиданно оказалась вдалеке от родных мест, а он намеривается увезти её ещё дальше. Туда, где наверно и не слышали об Австрии. Что если новые власти, разоблачат и арестуют его где-нибудь в пути, то там у неё окажется ещё больше проблем.
Оставаясь на распутье, решил оставить её пока при себе и хорошенько поразмыслить о ситуации. Позвал девушку с собою и направился искать тех, которые предлагают на съём комнаты на один или несколько дней. Присутствуя при торге и по пути к месту ночлега, Фрида пребывала в большом смятении. Представила, будто Стефан придумал способ получить с неё необычную плату за то, что накормил. На протяжении всего пути и потом в комнате убеждала его, что она ещё недостаточно взрослая, чтобы ложиться в постель с мужчиной. Но продолжала умолять взять её в прислуги. Перечисляла свои положительные качества. Поясняла, что если ему хочется отдохнуть, то она терпеливо будет ждать его до следующего дня у входа во двор дама.
Только когда он твёрдо заверил, что дурных намерений у него нет. Что в снятой комнате есть не только кровать, но и топчан. Что лечь спать она может по выбору хоть в кровать, хоть на топчан. Что он будет спать отдельно - девушка успокоилась. Тут же он посвятил её в свои планы. Рассказал, что уезжает очень далеко. Намного дальше, чем ей пришлось ехать, когда выезжала с родителями из Вены. И в направлении, противоположном пути на её родину. Спрашивал, как бы она отнеслась к предложению поехать вместе с ним. Поверившая в то, что он этой ночью не будет к ней приставать, Фрида, не задумываясь, отвечала:
- Господин хороший, я согласна следовать за Вами, куда б Вы не приказали. Видно, Бог помог мне встретить такого заступника и спасителя. Если же откажете – я непременно пропаду здесь. От прислуги теперь чураться стали. Да и молодая я ещё, чтобы поверить, что многому уже научена. А кругом все чужие и злые.
- Ты бы не спешила с ответом. Поездка эта может не сулить ничего хорошего. Я не знаю еще, как устроюсь там, куда приеду. Не начнётся ли и там такая смута, как сейчас в Москве творится.
- Господин, лишь бы Вы меня не прогоняли. Если же у Вас что-то не заладится, то я своею службой, может, даже больше пользы принесу, чем при удачных делах.
- Что ты заладила господин да господин. Я же уже напоминал, что Стефаном меня зовут. Зови по имени.
- Так Вы ж не пояснили, как величать следует. А просто по имени не прилично будет. Я так не привыкла.
- А я привык откликаться на команду юнкер Копачёв. Но такое обращение сегодня здесь неуместно. Поэтому давай сейчас строго настрого договоримся. Я тебя буду называть просто Фрида, а ты зови меня просто Стефан. А слова господин в обращении ко мне чтобы больше не слышал. Тем более скажу тебе, что сейчас господа не в моде. И господ повсюду преследуют и даже убивают, как вашего генерала.
- Но Вы же для меня господин.
- Ошибаешься, девочка. Не господин я тебе, а скорее друг по несчастью. Вот и давай сейчас сразу договариваться. Если будешь считать меня другом своим, а не господином, - то поедешь со мною. А если надеешься числиться прислугой безропотной, то придётся тебе поискать здесь других господ. Ну как?
- Если не прислуживать, то зачем мне ехать с Вами?
- Можно ж ведь помогать другому и как другу, не называя это службой.
- Если просто буду помогать, Вы прогнать сможете, когда вздумается. А прислугу хорошие господа, если она ни в чём не провинилась, никогда не прогоняют.
- Опять ты своё заладила. А меня, если хочешь знать, арестовать могут и убить, если услышат, что господином меня величаешь.
На обсуждение дальнейших планов у них ушла почти вся ночь. Сидели в темноте. Не зажигая свечи. Он на топчане, а она на стуле у столика. Решили ехать вместе. Договорились, что она ни в коем случае, ни разу не назовёт его господином. Теперь тревожило Стефана ещё и то, сможет ли он выхлопотать для Фриды место в поезде. Или ему опять придётся отставлять поездку до следующего.
Спать Фрида легла на топчане, а Стефан спал на кровати. Утром он заказал в комнату чай и яичницу для неё, и поспешил на вокзал хлопотать ещё об одном месте на поезд. Ему неожиданно повезло. Несколькими минутами раньше глава семьи из трёх человек пришёл отказываться от их поездки в том же вагоне первого класса, в который был оформлен Стефан.
Обрадованный такой удачей, позавтракав, он сразу же отправился со своею спутницей искать необходимое ей для поездки. Вначале удалось недорого купить красивые сапожки. Потом купили прочный, новый, светлой кожи полушубок женский овчинный, с двумя строчками опушки по груди. Настоял платок купить цветастый, шерстяной с бахромой. Предлагал купить платье готовое, но девушка категорически противилась. Утверждала, что платье у неё крепкое, только немного запачканное. При случае она его постирает, и он увидит, какое оно нарядное.
Фрида застыдилась, до краски на лице, когда привёл её в галантерейную лавку и потребовал, чтобы выбрала себе несколько комплектов белья. Чтобы не смущать девушку, настоял, чтобы она подобрала здесь для себя: и чулки, и перчатки, и нижнего белья не один, и не два, а не менее трёх комплектов. Заставил приказчика, чтобы тот проследил за исполнением его требования и ушёл вроде бы по срочным делам, пояснив приказчику, что когда барышня всё выберет, и он упакует покупки, пусть подождут его, пока он вернётся и оплатит товар.
Когда Стефан вернулся в лавку, Фрида ожидала его, сидя на стуле у окна, а приказчик неохотно отвечал на вопросы пожилой грузной барышни. Увидев Стефана, приказчик побежал ему навстречу, держа в руках красивую женскую фетровую шляпу. Приблизившись, протянул её со словами:
- Уговорите покупательницу взять и эту красоту. Я еле упросил её примерить. И поразился, насколько она подходит даме. Но она отказывается её забирать.
- А ну, будь ласка, примерь и правда, чтобы и я полюбовался, - обратился Стефан к Фриде.
- Не выдумывайте, - с необычной настойчивостью произнесла та.
- А что такого?
- То, что велели купить, наверно, действительно важно и нужно для будущего. А шляпка – это баловство. Да и не умею я носить такого.
После объяснения в лавке, Стефан отметил, что она не только стремится подчиняться и доказывать свою преданность и зависимость, но и пробует отстаивать свои личные суждения. И ему понравились эти робкие попытки девушки. Но не нравилось её настойчивое подчёркивание своей подчинённой роли. Поэтому до самого отправления их поезда он убеждал её и требовал обращаться к нему на ты. Фрида обещала подчиниться. На людях даже старательно следила за соблюдением этого правила, потому что считала его принятым для маскировки. Но наедине непременно говорила ему Вы.
Поездка намечалась до города Читы. Там, по слухам, но основе волеизъявления народа стремились сохранить во всей Сибири прежние порядки, но только теперь уже без отрёкшегося от престола царя. В пути, беседуя с попутчиками, и потом в самом городе Стефан не мог выработать стойкой приверженности к одному из множества политических убеждений и требований. Все вроде бы ратовали за справедливость, за равноправие. Но одни доказывали необходимость радикальных перемен для строительства счастливого общества. Другие настаивали на строгом соблюдении вековых устоев и традиций. Третьи предлагали использовать заграничный опыт и принять помощи Антанты. Приходилось слышать требования и вовсе экзотические. При этом каждый убеждал слушателей в неопровержимости своих утверждений и в необходимости непримиримой борьбы с тем, которые думают по-другому.
У Фриды не было нательного крестика, и она не знала, крещёной ли была. Поэтому вскоре по обустройству Стефан устроил для неё крещение в православную веру, а через неделю и обвенчался с нею. Весь семнадцатый год в Сибири шло постепенное отстранение большевиков от власти, и массово осуществлялась их ликвидация. Стефан не сочувствовал большевикам, но ему нравились их лозунги в защиту обездоленных, и он понимал, почему те имеют постоянную поддержку рабочих. Жалел казнённых большевиков и надеялся, что вскоре будет найден способ объединить все хорошие идеи и примирить враждующих.
В августе восемнадцатого года у Фриды и Стефана родился сын. Увлекающаяся чтением стихов русских поэтов Фрида попросила разрешения назвать его полюбившемся ей именем Евгений из «Онегина». Стефан согласился. Вскоре было объявлено о восстановлении деятельности Всероссийского Временного правительства, свергнутого большевиками, наименованного Директорией и подчинения ему огромной территории практически от Волги и до Дальнего востока. А вскоре из-за разногласий и несогласованности было принято решение передать верховную власть адмиралу Колчаку, который не слишком этого и желал. Но как человек военный, попытался наладить дисциплину и порядок на порученных ему территориях.
Но и среди военных не все согласились подчиняться верховному правителю. Есаул Семёнов, который, начиная с 1917 года, вёл активную борьбу с большевиками и собравший под свои знамёна значительные вооружённые силы, решил действовать самостоятельно. Уверенности ему придавала всесторонняя поддержка Японии, которая его противостояние большевикам трактовала как помощь в завоевании России. К тому времени, когда подчинённые Семёнову войска при поддержке чехословацкого корпуса захватили Читу, в их составе, кроме казаков, японского отряда Окумуры, двух полков китайцев, оказалась и группа бывших солдат австро-венгерской армии под командованием Драговича. Таким образом, мадьярка, увезённая за тысячи вёрст, смогла услышать родную речь.
Получивший звание атамана Семёнов распорядился создать в Чите военное училище. Стефана пригласили преподавать химию с уклоном на организацию взрывного дела, сохранности и безопасности боеприпасов. Поскольку он практически закончил обучение в московском училище, ему присвоили офицерское казачье звание хорунжего. Жалование, которого было положено на уровне губернского секретаря, что для молодой семьи оказалось кстати. Потому что запасы иссякали. А временных заработков не хватало даже на очень скромную жизнь.
Появился у них и новый член семьи. Офицеру положено было иметь денщика, и выделялись средства на его содержание. Стефан не собирался проявлять такие барские наклонности. Но возвратившись однажды на обед, обнаружил, что жена кормит грязного в лохмотьях юношу. Оказалось, что она проявила сострадание к этому азиату, почти не говорящему на русском, но явно просящему еды. Юноша попал в Читу с китайскими военными, которые мобилизовали с собою большое количество тибетских носильщиков. А в городе оставили их, заявив, что отпускают домой. Юноша отбился от своих и не знал, куда и как ему двигаться. Просил, как и Фрида раньше, принять его в услужение. Только слов у него для мольбы было недостаточно, зато он настойчиво сопровождал её поклонами и прижиманием рук к груди. В результате Стефан оформил его к себе денщиком. Имя юноша носил необычное. Его звали Норбу.
Жизнь наладилась. В двадцатом году Стефану пророчили присвоение армейского звания поручик и заметное повышение жалования. Но и в Чите начинались беспорядки, вызванные стремлением революционной армии захватить город. И здесь железнодорожники оказались сторонниками наступающих. Устраивали взрывы на складах боеприпасов и продовольствия. Сожгли цех, в котором изготавливали бронепоезд. Простой люд и здесь стал косо смотреть на офицеров. Благо, Стефан числился преподавателем гражданской дисциплины и мог ходить на службу в гражданском платье, ему удавалось избегать косых взглядов.
Летом положение белых в Чите настолько осложнилось, что началась эвакуация дальневосточной армии на восток. Училище тоже эвакуировали на станцию Даурия, но Стефан не пожелал покидать город и написал прошение об отставке, в надежде получить подходящую должность у читинских промышленников. В октябре части революционной армии полностью овладели городом, и его, как имеющего соответствующий возраст, мобилизовали на службу в качестве военспеца. Такая должность позволяла следовать на место службы с членами семьи. В результате Стефан с женой, трехлетним сыном и Норбу, который к этому времени считался полноправным членом семьи, оказались в Средней Азии в распоряжении ЦИК Бухарской Народной Республики в городе Душанбе.
В это время в Центральной Азии советская власть имела прочные позиции только в крупных городах А на степных просторах хозяйничали басмачи. Вскоре разрозненные басмаческие отряды начали объединяться и превратились в грозную силу. Борьба сопровождалась переменным успехом то одной, то другой стороны. При этом зачастую главным было не количество войск, а хитрость и тайные сговоры. Но результаты их реализации требовали тысячных жертв простых воинов, а часто и мирных жителей.
Так получилось и в Душанбе. Советская власть там казалась прочной и надёжно защищённой. Но направленный для организации разгрома басмаческих отрядов Восточной Бухары Усман Ходжиев, являющийся председателем ЦИК, с большим почтением относился к мощи и порядкам, существующим в Турецкой империи. Поэтому он искренне стремился к дружбе с Энвер-пашой, бывшим военным министром Турции, прибывшим для организации помощи братскому мусульманскому народу Бухары. Под влиянием паши, председатель ЦИК делал всё от него зависящее для устранения той власти, которая облекла его высокими полномочиями.
Когда в окрестностях Душанбе всадниками Ибрагим-бека, объединившим под своим командованием разрозненные басмаческие отряды, были свергнуты представители власти, Хаджиев распорядился вывести из города основные воинские формирования для подавления восстания. Рассчитывая, что ослабленный гарнизон не сможет оказать достойного сопротивления силам, объединяющимся под руководством Энвер-паши для ликвидации советской власти и подчинения Турции.
Однако гарнизон оказывал такое героическое сопротивление, которого не ожидали ни турецкие наставники, ни местные воины. Мотивацией защитников города было то, что они точно знали последствия. Представляли мучения и изощрённые издевательства, которые им и их близким предстоит перенести перед неминуемой гибелью в случае захвата.
Осаждающие сумели почти полностью лишить город воды, не хватало продуктов. Начались болезни и мор жителей. Чтобы облегчить судьбу горожан, защитники ежедневно предоставляли возможность желающим покинуть город. Но когда стало известно, что осаждающие казнят многих простых жителей, обвиняя их в сопротивлении захватчикам, число желающих покинуть родные дома стало намного меньше.
Задолго до осады города Стефан, чуть ли не физически ощущая нестабильность обстановки в местности, решил отправить жену и сына в родительский дом. Туда, где советская власть окрепла. А он, как военспец, теперь имел возможность просить защиты у этой власти. Сумел попасть к одному из представителей ЦИК республики и выхлопотать гербовую бумагу с указанием оказывать всяческую помощь жене военспеца Копачёвой Фриде Лукасовне и сыну Копачёву Евгению при их проезде до станции Люблино Московской губернии. Норбу решил оставить при себе. Он теперь выдавал его за своего племянника, утверждая, что его родная сестра якобы была замужем за китайцем и поэтому родила такого не похожего на русских сына. И имя ему вроде бы дала не она, а её китайский муж. Однако последующие события нарушили эти планы.
Сам Стефан в чрезвычайных условиях из военспецов преобразился в красного командира. Имея богатые теоритические знания по военному делу в сухопутных войсках, он оказался одним из немногих знающих, как организовать оборону и как не допускать прорыва штурмующих город на его улицы. Выяснилось, что он обладал и завидной личной храбростью. С каждым днём ему чаще и чаще приходилось в бою, с оружием в руках и своим примером, и своевременными командами, и настойчивостью обеспечивать сохранность позиций и не допускать больших потерь от вражеского артиллерийского и ружейного огня.
Несколько раз имел возможность заскочить к своим, чтобы пополнить их скудные запасы еды и воды. Использовал эти моменты, чтобы дать наставления. Фрида постоянно плакала и не забывала благодарить Норбу, с помощью которого они почти каждый день имели возможность пить, хоть и не слишком чистую, но воду. И даже иногда протирать тело малыша влажной тряпкой от грязи и копоти, чтобы он не заболел. Понимая, что гарнизон долго не сможет сопротивляться натиску многочисленных противников, Стефан твёрдо и настойчиво втолковывал им, как себя вести, если город сдадут.
- Вы должны быть готовыми к тому, что если наши на помощь не придут, мы долго не сможем сопротивляться. Не только воды и еды не хватает, но и боеприпасы расходуются, и защитники гибнут.
- Я слышала всякие ужасы об этих бандитах. Даже не представлю, что тогда будет. Если ты будешь защищать наш дворик от них, как солдаты защищали усадьбу в Москве, то они и тебя убьют, и с нами расправятся за это. А если не защитишь, то они заедут к нам и могут сделать такое, что хуже смерти, - причитала Фрида.
- Как тебе это не прискорбно слышать, но если басмачи захватят город, меня уже не будет в живых. И способы спасения вам придётся искать в зависимости от обстановки. Бумагу гербовую пока храни надёжно. Если помощь придёт, она поможет вам добраться до Москвы. А если город захватят, в первую очередь сожги её. Потому что она тогда станет смертельным приговором тебе и Жене. А ты, Норбу, ради Бога, не оставляй их в беде. Парень, ты умный, и если меня не станет, будешь их единственной опорой и защитой. Заучите на память и крепко запомните, как зовут моих родителей, где они живут. Добираться вам предстоит до Москвы. Город ты должна помнить. Люблино рядом с городом, а на Шоссейной улице все знают семью Копачевых..
Положение гарнизона и жителей ещё больше ухудшилось, когда взбунтовался отряд Али-Резы. Энвер-паша через своих лазутчиков сумел убедить его перейти на сторону осаждающих город, солгав, что все силы провинции уже поддерживают его, и остаётся только разбить гарнизон, защищающий город. Защитникам города удалось успешно закрыть брешь в обороне, образовавшуюся в результате мятежа. Но в городе началось массовое заболевание чумой. Больных свозили под навес у артиллерийских складов. А умерших сжигали в надежде предотвратить распространение болезни.
Энвер-паша сформировал большой военный отряд и двинулся на помощь воинам Ибрагим-бека, собираясь ускорить захват города. Сведения об этом ухудшили и без того мрачное настроение защитников. Но это ни в коей мере не ослабило их стойкости и способности к сопротивлению. Бои ужесточались, и во время отражения очередной атаки Стефан погиб. Осколками разорвавшегося вблизи снарядом ему пробило шею и ранило в грудь. Присутствующие на его похоронах командиры заверили всех, что он был храбрым воином и очень умелым командиром. Фриду надеялись успокоить тем, что он умер от ранения мгновенно и не мучился.
Фрида не могла даже осознать случившееся. Хоть он её заранее предупреждал, что может погибнуть, если наступающие победят. Но в этом случае она считала, что и им в живых остаться не получится. А теперь муж погиб, врагов нет, а они живы, и совершенно не понятно, что с ними теперь будет.
Второй день кряду как в бреду она твердила:
- Я не смогу, я даже не умею жить без него.
Потом, будто бы спохватившись, восклицала:
- Нет, теперь мне Женю самой следует защитить от всего плохого. Отводить от него все напасти, как от меня отводил мой милый, когда не стало моих родителей.
Беда словно подслушала слова о том, что не жить ей без мужа. На третий день после похорон она слегла. Вначале показалось, что это изнеможение от усталости и переживаний. Но наутро стало понятно, что приключилась чума. К вечеру на коже появились кровоподтёки. Она стала терять сознание, а придя в себя, порывалась куда-то бежать для спасения сына. Когда могла мыслить здраво, кричала Норбу, чтобы оставался с Женей под навесом и не заходили с ним в комнату. Настаивала, чтобы он ради того, что Стефан не оставил его умирать в Чите, поклялся сделать всё так, как указывал муж. Доставить Женю к родственникам. Требовала повторять имена Копачёвых и адрес, хотя при этом сознание у неё самой уже путалось.
Когда санитары забирали Фриду - она ещё дышала, но была без сознания. Норбу сам не подошёл к ней попрощаться и Жене не позволил увидеть, как его мать забирают со двора. Вечером ему сообщили, что Фрида умерла, и её поместили в костёр для сжигания. Все документы и ценности семьи хранились в потайной нише в стене дувала. Собрав в сумку хранившееся в тайнике, Норбу не стал брать из комнаты ничего, боясь заразиться, и отправился с Женей к караванщикам. Он с ними познакомился давно. Они, не предполагая, что попадут в осадное положение, уже не раз настойчиво предлагали присоединится к ним по пути за товарами в Индию, потому что он знал язык и особенности тех горных мест, через которые им предстояло двигаться.
Спасение осаждённым пришло оттуда, откуда никто не ожидал. Энвер-паша провозглашал, что является освободителем и спасителем единоверцев от гнёта советской власти. Но многие неглупые местные предводители и священнослужители понимали, что он собирается навязать им господство своей страны. Поэтому он не получил той всеобщей поддержки и желания встать под его командование, на которые надеялся. И его военная экспедиция закончилась тем, что местные басмаческие объединения разоружили отряд, арестовали его самого и всех турецких офицеров.
Обнаружив разногласия в рядах нападающих, чекисты Душанбе совершили невозможное. Они связались с Ибрагим-беком и предложили ему стать единственным правителем территории, без подчинения туркам. Предложили ему официальное соглашение, по которому он со своими воинами обеспечивал беспрепятственный выход из города всех находящихся там воинских частей и лиц, помогавших обороняющимся. Обеспечить их продовольствием, лошадьми и фуражом. А взамен ему официально будет передана власть над городом и областью, при его обещании не грабить население. Его власть будет считаться официальной и не поддающейся преследованиям, так как управлять он станет от имени Бухарской Народной Советской Республики, как её официальный военный руководитель.
Норбу вышел из города вместе с гарнизоном и караванщиками, которые сумели даже фураж получить для своих животных согласно обязательствам Ибрагим-бека. Командир артиллеристов приглашал его с собою, заверяя, что просто обязан позаботиться о судьбе сына и племянника своего товарища. Но Норбу решил остаться с караванщиками, потому что это открывало перед ним шанс вернуться в родные края. И Женю не захотел отдавать в незнакомые руки. Когда его пути с караванщиками разошлись, он с Женей был принят в один из многочисленных монастырей его родного Тибета.
Суровая, но веками выверенная монастырская жизнь, несмотря на неласковые природные особенности, укрепляли тело и дух. Женя быстро освоил местный язык и перенимал обычаи, а для Норбу это было родным и знакомым. Но он, по какому- то внутреннему убеждению считал, что Жене следует не забывать и свой родной язык. Старался разговаривать с ним на русском, когда оставались вдвоём. Но сам плохо знал этот язык. А Женя, который к этому времени уже очень чисто и чётко говорил на русском, стал частенько вместо русских слов применять местные. Выручило то, Стефан и Фрида успели немного научить Норбу грамоте. Надеясь, что это ускорит изучение им языка.
Забирая хранившиеся в тайнике их двора документы и предметы, он взял с собою все находившиеся там журналы «Нева». Наверно потому, что всяческие важные для семьи бумаги, чтобы не мялись и не пачкались, хранились между страниц этих журналов. Теперь он учил грамоте Женю. А когда тот научился читать, чётко выговаривая слова, почти ежедневно заставлял своего воспитанника читать написанное в журналах и при этом радовался тому, что и Жене сохраняет знание родной речи, и даже совершенствует свои собственные знания.
Монастырей на Тибете много. И каждый имеет своё отличие. В одних заняты углублённым изучением какой-либо древней традиции или практики. Другие делают уклон на совершенствование какого-нибудь важного качества у своих монахов. Норбу с Женей были зачислены в монастырь, который по светским понятиям мог считаться крупным буддистским университетом. Крупным не по территории и количеству послушников, а по объёму тех знаний, которые были призваны постигать члены монастырской общины. Подчиняясь интуиции или по подсказке, кандидаты каждый для себя выбирали ламу. И уже в словах посвящения упоминали не только, что они прибежали к Будде, но и что прибежали к своему ламе.
Лама Норбу требовал от него глубокого изучения древних священных текстов. В монастыре строжайше придерживались очень многих правил и дисциплинированно выполняли все требования. Норбу обязан был находить в древних текстах объяснения этим требованиям. Научиться понимать их явный и скрытый смысл и значение.
Лама Жени считал, что тот не достиг ещё необходимого возраста для постижения большинства древних знаний. Но тоже следил за скрупулёзным соблюдением монастырских правил и требований. Следил за укреплением его тела и совершенствованием душевных качеств. Обучал медитации, сосредоточению и углублению в ту проблему, которую мальчику предстояло решать. Учил его усердию, терпению, настойчивости и усидчивости. Было у Жени и ещё одно чисто детское увлечение. Он научился мастерить воздушных змеев. Этому увлечению его лама не препятствовал, а даже давал буддистское обоснование правилам конструирования змеев и возможному влияния этого увлечения на будущее мальчика. Сам Женя, если выдавалось свободное время, и позволяла погода, мог часами управлять своими конструкциями, добиваясь того, чтобы его змей поднимался на огромную высоту, с которой он был уже почти не различим.
Лама помогал мальчику понять основы буддистской грамоты. Требовал не только заучивать простые священные тексты, но и добивался, чтобы Женя понимал, хотя бы на уровне его пока ещё малых знаний, истинное значение того, что ему поручали изучить. К девяти годам Женя ещё слабо ориентировался в буддистских текстах, но зато читать на русском языке стал настолько бегло, что Норбу порой просил его повторить прочитанное своими словами. Утверждая, что из-за высокой скорости чтения не успел понять прочитанное. Женя добросовестно пересказывал содержание прочитанного текста, обязательно на русском языке. Но подозревал, что хитрый монах таким способом продолжает его тренировки по сохранению навыков русской речи.
Вскоре все тексты русских журналов Женя выучил почти наизусть. Стало неинтересно их перечитывать. У Норбу тоже оставалось всё меньше и меньше времени для общения со своим подопечным на русском языке. И он сильно переживал, что мальчик забудет его. Эти опасения оказались беспочвенными. Потому что Женя даже во снах своих разговаривал на родном языке. И наяву не забывал его особенностей.
Сам Норбу все свои силы и талант сосредоточил на постижении и совершенствовании тех знаний, возможность приобрести которые предоставлял монастырь. Его усердие было вознаграждено успехами. Пришло время, когда он понял, что достиг определённого совершенства и может иметь своих учеников, став для них ламой.
В монастырь прибыли паломники из далёкой буддистской провинции Калмыкии и настойчиво просили монахов прислать к ним тех, которые смогут быть ламами среди их народа. Когда стали обсуждать их просьбу, Норбу узнал, что в этой провинции установлена власть русских - у него мгновенно возникла идея реализации своего обещания, данного Фриде. Не дожидаясь общего решения, он твёрдо заявил, что готов отправиться в эту далёкую провинцию, если живущий с ним мальчик согласится сопровождать его в этом трудном путешествии.
За время долгого и трудного пути калмыки старались вселить в Норбу надежду на успех его миссии. Поясняли, что новая власть в России дружелюбно относится к Тибету. Что в главном городе Москве о благополучии буддистов настойчиво заботится Агван Дорджиев, который является официальным представителем самого Далай-ламы. Что он настойчиво ходатайствовал перед самим всероссийским старостой Калининым, чтобы тех мальчиков, родители которых хотели видеть сыновей знающими секреты древнего учения, направляли на обучение не в светские школы, а к ламам. Что Женя в Калмыкии при старании тоже может достигнуть совершенства достойного звания ламы.
Но на месте обстановка была иной. Оказалось, что многочисленные обращения Дорджиева в Постоянную комиссию по вопросам культов при Президиуме ВЦИК, в центральные и даже в местные органы советской власти с заявлениями, просьбами поддержки буддизма в Бурятии, Калмыкии и Ленинграде как учения, близкого марксисткой теории о главенстве пролетариата, - не получали поддержки. Все эти обращения остались без ответа. Потому что религия была официально признана идеологически вредной, и ей не было места в новой стране.
Началось массированное преследование религиозных деятелей и ликвидация мест соблюдения религиозных ритуалов. В Калмыкии закрывались и даже разрушались буддийские хурулы. Конфисковывались бурханы, изготовленные их серебра ценце, серебряные ритуальные зеркала. Много других предметов культа и утвари просто продавались на торгах, а выручку отправляли в Госбанк. Норбу планировал найти надёжный способ переправить мальчика к его родственникам, или даже самому отвезти его в Москву и подробно рассказать им о том, как жил и погиб их сын. Потому что обстановка для передачи своих знаний желающим,оказалась совсем не благоприятной.
Но власти района, как только установили, что Женя сирота и не приходится родственником своему попечителю, постановили, согласно указу о борьбе с бродяжничеством и беспризорностью, направить мальчика в детский дом. При первой же возможности Норбу старался посетить своего подшефного. А ему самому очень настойчиво и с угрозами поясняли, что пропаганда религиозных взглядов является вредной для жителей. И что такие деятели будут повсеместно преследоваться. Вскоре милицейский патруль установил, что Норбу на рынке рассказывал собравшимся об особенностях поведения и представлениях буддистов. Хотя среди его слушателей были не только верующие калмыки, но и люди других национальностей. Даже русские учителя и служащие контор проявили любопытство. Ему засчитали это как попытку создания религиозной группы и осудили на поселение в Киргизию. С этих пор Женя больше не имел никаких сведений о своём спасителе.
Детские дома хоть и создавались советской властью для сохранения жизней и воспитания правильных социалистических представлений у детей, оставшихся без родителей, – на деле были очень далеки от возможности реализовать задуманное. Условия содержания сирот были настолько ужасными, что почти каждый воспитанник детского дома мечтал сбежать оттуда, будучи уверенным, что на воле сможет жить намного лучше, чем при заботе властей. Ближайший детский дом был создан для детей репрессированных родителей. Там условия содержания и перевоспитания детей были поистине ужасными. Жене повезло, потому что его отправили не туда, а в учреждение, предназначенное для образования сирот.
Но и там были условия, далёкие от нормальных. Территорию окружал глухой высокий сплошной забор. Было всего две комнаты больших для проживания мальчиков и ещё большая для девочек. У мальчиков одна предназначалась для младших, а другая для старших детей. Кормили в другом помещении. Было ещё здание канцелярии, и пристроенное к нему помещение барака для охранников и тех сотрудников, которые жили на территории учреждения.
Поскольку учреждение было отнесено к учебным, разделили детей на группы не только по возрасту, но и по уровню грамотности. Поэтому в младшей группе, куда определили Женю, оказалось три мальчика крупнее его и гораздо старше. Они до поступления в детдом не знали даже букв. Теперь два из них обучались по программе второго класса, а зачисленный месяцем раньше Жени - начинал с изучения букв. На испытаниях Женя показал свои способности и сразу же был определён во второй класс. По теплу занятия проводили под крытым камышом очень длинным навесом. Под ним на низеньких, забитых в землю кольях были приколочены доски для сидения, а на высоких - для того, чтобы писать и читать по книгам. Всего таких классов было четыре, и отгораживались они один от другого черными учительскими досками. Начальные классы теснились на скамейках одного отдела, а у старших каждый класс располагался перед отдельной доской.
В ходе учёбы выяснилось, что те приёмы счета и вычислений, которые он постиг в монастыре, помогли Жене быстро усваивать и правила арифметики. А читал он так быстро и так чётко, как не мог читать ни один воспитанник их группы, даже из тех, которые числились в четвёртом классе. Поэтому к зиме его зачислили уже в третий класс. Приученный выявлять главное и сосредотачиваться на его реализации, он сразу же понял, что учёба является для него главным в той ситуации, в которой теперь оказался. Терпения, прилежания и усидчивости ему хватало, а хорошим подспорьем оказалось наличие способностей. Воспитатели нерадивых и балованных пугали переводом в колонию. Там содержались малолетние преступники и осуществлялось их трудовое перевоспитание. Старшие поясняли, что это просто обыкновенная тюрьма для детей, в которой их заставляют работать с утра и до вечера. А Жене даже для баловства не оставалось времени, потому что он теперь был всецело поглощён поисками способов быстрого усвоения того, чему их обучали учителя.
Но обстановка не способствовала высокому качеству обучения. Особенно когда с холодами занятия стали проводить в тех комнатах, в которых жили воспитанники. В их младшей группе учитель по очереди подзывал к себе, которые были зачислены в один класс, и, помогая себе мелом, на перенесённой из-под навеса доске, объяснял очередной материал. А зачисленные в другие классы выполняли свои задания, пристроившись кто куда мог. Потому что мебели в комнате, кроме одного стола, трёх табуреток да нескольких коек, не было никакой. Поэтому многие выполняли задания просто лёжа на полу. Клали перед собою тетрадь, ставили рядом чернильницу и писали то, что требовалось.
Койки в их комнате считались привилегированным местом, потому что их было всего шесть, а помещалось в комнате тридцать восемь детей младшей группы. Ночью спали на них самые большие, умещаясь по двое и даже по трое на одной койке. Остальные спали на полу, на тюфяках и матрацах. Но матрацев тоже не хватало, поэтому их на ночь укладывали в ряд и ложились поперёк них. Хорошо хоть одеял было вдоволь, и каждый воспитанник имел своё личное одеяло.
Когда морозы стали крепчать, проблем добавилось. Помещения, где жили и обучались воспитанники, не отапливались. Там даже печей не было оборудовано. Для сохранения тепла входную дверь в коридор занавесили брезентом, и двери в комнаты тоже, чтобы своим дыханием согревать помещение. С этой же целью и окна в коридоре обклеили старыми газетами, чтобы сохранять тепло. А в комнатах окна закрывать газетами не разрешали, потому что тогда будет не видно читать и писать. Были такие дни, что даже чернила в чернильницах замерзали.
Днём, пока дети двигались, холод не сильно донимал. Зато ночами все страдали. Выход придумали в том, чтобы спать устраиваться не просто плотно прижавшись один к другому, а кучей. В дальнем от окон углу на ночь стелили в два слоя тюфяки и матрацы. и располагались на них несколькими кучами. Спали в одежде и носках или обмотках, но без обуви. Вниз ложились самые крупные. На них поперёк укладывались те, которые худые и небольшие. Затем вся куча тщательно укрывала себя в несколько слоёв одеялами и даже не используемыми тюфяками. Получалось вполне даже тепло. Только часто слышалось недовольное ворчание тех, кому задели по лицу или больно придавили на живот. Но ближе к утру появлялись бреши в тщательно устроенном покрывале. Дети мёрзли, толкались, а некоторые не выдерживали и вставали раньше времени, ещё сильнее разрушая порядок.
В баню Женя попал только один раз, и то летом. Их тогда строем последний раз водили в специально для них натопленную поселковую баню. До этого воспитанников водили мыться два раза в месяц. Но когда Женя попал в детдом, и их повели в баню, в неразберихе сумели сбежать трое воспитанников. Два мальчика и девочка. Они были родными между собою, а верховодила ими девочка, потому что была старше братьев. Беглецов не смогли поймать, и в баню больше водить не стали.
Сейчас же по морозам не только купаться не было возможности, но и умываться не все соглашались. При таких способах ночевки вши и блохи стали непреодолимым злом. Пока спали порознь - вшивых было гораздо меньше. Ночами донимали только клопы, которые днём прятались в трещинах и щелях, и которых не могли вывести никакими усилиями. Теперь же завшивели все. Даже живущие отдельно учителя не могли похвастаться их отсутствием.
Другим, казалось, не меньшим испытанием стал голод. В голодные 1932 и 1933 годы в стране взрослые и дети погибали от голода тысячами. Руководство страны как могло распределяло запасы продовольствия, которого катастрофически не хватало. По указаниям сверху детские дома были включены в список, хотя и очень скудного, но обязательного обеспечением продовольствием. При таком снабжении воспитанники детдома могли бы выжить, но директор пошёл на нарушение, которое грозило ему огромными неприятностями. Чтобы не допустить истощения и гибели сотрудников, он тайно создал ещё и дополнительный список на питание, в который включил себя с женой и с дочерью и всех лиц, занятых на обслуживании детского дома.
В результате и без того малые порции сократились ещё сильнее. Не хватало посуды. Ложки воспитанники придумывали из всяких разных предметов. Но в основном выстругивали из веток или кусочков доски. Зато недостаток мисок было нечем восполнить. Поэтому кашевар вынужден был растягивать выдачу пищи больше, чем на час, потому что одни ждали, пока другие освободят миски. Часто случалось, что ожидающие от нетерпения даже плакали. Особенно девочки. Наверно поэтому их кормили первыми.
Кашевар умел так распределять еду, что порции получались совершенно одинаковыми и у маленьких, и у больших, и даже у персонала порции были такими же, как и у детей. Несмотря на постоянный голод, не случалось и того, чтобы сильные отбирали еду у меньших и слабых. Встречалось даже удивительное. Порою большой и сильный не выдерживал плача и причитания голодного малыша и отщипывал ему крошечку хлеба от припасённого себе кусочка с обеда. Но за эти два года в детдоме умерли более двадцати детей. Умирали почему-то мальчики. Тольке двух девочек за это время похоронили. Директор, чтобы не получить нареканий за такие потери, взамен умершим тайно принимал без направления вышестоящих органов тех местных детей, которые остались без родителей и не имели никаких возможностей для питания.
К весне Женя, несмотря на все невзгоды, продемонстрировал такие успехи, что его определили в четвёртый класс и всячески помогали ему, чтобы он прошёл испытания и в сентябре был зачислен в группу старшеклассников. Таким образом, ему удалось по учёбе даже догнать тех, которые в простых школах, а не в детдомовской, своевременно были зачислены на учёбу. Если первые годы пребывания в детдоме Женя учился хорошо и усердно потому, что обозначил учёбу для себя главной задачей, то в тридцать шестом году у него появился ещё и дополнительный стимул. Он впервые увидел летящий в небе самолёт, которые начали применяться в Калмыкии и для доставки почты, и для пассажирских перевозок.
В это время молодые люди страны буквально бредили авиацией, заразился этой страстью и Женя, помнящий свои успехи в запуске змеев. Похожие мечты и восхищённые рассказы бытовали и среди его новых товарищей. Но ни авиамоделированием, ни планеризмом в этом учреждении дети не занимались, хотя много слышали и читали о подобном. После получения семилетнего образования воспитанники детдома направлялись для обучения различным специальностям или для получения профессии в другие учебные заведения. И он надеялся после завершения учёбы получить направление для обучения той специальности, которая позволит участвовать в строительстве самолётов. Помня о своих успехах в конструировании воздушных змеев, был уверен, что сможет добиться успехов на этом поприще. Но вскоре выяснилось, что выпускников направляют для учёбы только в близлежащие учебные заведения, а среди них не значилось таких, в которое мечтал попасть мальчик.
Воспрянул духом только когда прочитал, что в Элисте школьники успешно строят летающие модели планеров и самолётов. И даже собираются построить такой планер, в котором будет подниматься в воздух человек. Попасть в Элисту можно было только для обучения в средней школе. Лучших учеников после окончания семилетней школы из детдома по их желанию могли направить в Элисту, в интернат, для дальнейшего школьного обучения. С той поры он делал всё от него зависящее, чтобы получать только отличные отметки по всем предметам.
Когда его зачислили в школу-интернат Элисты, в городе от улицы Ленины до Пушкина и вдоль них уже была оборудована посадочная площадка для самолётов с четырьмя кострами. Был учреждён и начал работу клуб ОСОАВИАХИМ и планерная школа. Женя стал постоянным зрителем и помощником первых членов клуба. А потом и сам смог попасть сначала в кандидаты, а после и в полноправные члены клуба. Таким образом, в 1938 году в школу Военно-Воздушных Сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии он поступил, уже имея серьёзный опыт самостоятельных полётов на самолёте У-2 и пять прыжков с парашютом.
В идеологическом плане тоже было всё отлично. Три года как он состоял в коммунистическом интернационале молодёжи и в своём районе был одним из самых его активных участников. С гордостью носил на своей груди значок КИМ и значок элистинского клуба ОСОАВИАХИМ. Обличал франкистов, воющих с патриотами Испании, и даже был инициатором встречи с детьми испанских патриотов, эвакуированными в СССР из страны басков. Искренне переживал за распространение фашисткой идеологии в Европе. Ненавидел мировую буржуазию, мешающую успешному развитию его страны.
В школе пилотов за ним совершенно случайно закрепилось прозвище, которое потом долго его сопровождало. В первые дни учёбы, ещё не привыкнув к правилам обращения со старшими и от волнения, он совершил ошибку. Его вызвал начальник школы. В кабинете оказалась целая толпа преподавателей и инструкторов. Переступив порог, Женя с волнением, но громко и чётко доложил:
- Товарищ командир, курсант Копачёв Евгений Стефанович по Вашему приказу явился.
Присутствующие сопроводили его рапорт дружным, продолжительным, но не злорадным смехом. Когда смех утих, начальник школы потребовал:
- Ну что ж, Стефанович, раз прибыл, изволь подойти ко мне и пояснить некоторые моменты.
Произошедший с ним казус рассказывали в школе как анекдот, а его не только товарищи по курсу, но и старшие курсанты, и преподаватели, и инструкторы, и даже техники стали в шутку, но постоянно называть Стефановичем. Непостижимым образом это прозвище потом даже на войне оставалось с ним, и когда попадал в другое соединение, и даже тогда, когда пришлось поменять один вид военной авиации на другой.
Первые боевые вылеты экипажу Стефановича пришлось совершить уже в самом начале войны. В апреле из эскадрильи, в которой служил, его отозвали для срочного переучивания на управление совершенно новым типом бомбардировщика Пе-2. Самолёт отличался от тех машин, которые он изучал и возможности которых хорошо представлял. Новая машина была буквально вся оснащена электрическими узлами и деталями. Практически все операции можно было осуществлять без больших физических нагрузок, при помощи электромоторов. При обучении они даже в теории не успели познакомиться со всеми возможностями этих машин, как их отправили осваивать только что выпущенные, ещё пахнущие заводской краской, самолёты на тренировках в действующей армии.
Интенсивные тренировки в составе 48-го бомбардировочного авиационного полка открывали перед ними всё новые и новые и довольно приятные возможности машины. В их экипаже он один прошёл переподготовку. А штурман и стрелок обучались умению воевать в ходе тренировочных полётов уже под его руководством. Радовала их и высокая скорость машины, и её вооружение. Обнаружились и невиданные до этого возможности по высоте полёта. Пытались отрабатывать и навыки бомбометания с возможностью прицельного пикирования, и дальнейший выход из пике с применением тормозных решеток. Все приобретённые навыки Стефанович мысленно старался сформировать в варианты выполнения возможных не учебных, а боевых заданий. Потому, что время было очень тревожным.
В начале войны полк избежал участи других приграничных авиационных соединений, в которых основная масса самолётов оказалась уничтоженной на земле. Машины полка приняли самое активное участие в боях с первого дня войны. Однако небо полностью и безраздельно оказалось во власти вражеской авиации. Самолёты полка с утра и до темна выполняли срочные задания. Возвращались, пополняли запасы бомб, заправлялись и вылетали снова. Возможности самолётов позволяли наносить противнику огромные потери. Но уже в первый день боёв их полк потерял две своих машины. Истребители тучами набрасывались и на строй бомбардировщиков, и на отдельные машины. Помогала высокая скорость и хорошее вооружение.
Главной задачей Стефановича являлось успешное бомбометание по заданным целям, а защитой от часто преследующих истребителей постоянно были заняты штурман и стрелок, особенно при приближении и заходах на цель. К тому же ещё и резкое снижение при пикировании увеличивало возможность повреждения огнём зенитных орудий. Зато при следовании к цели, а особенно при возвращении после бомбометания, он использовал все возможности самолёта. Кроме этого помогало ещё и наличие двух килей. Благодаря такой конструкции их машины имели внешнее сходство с двумя моделями вражеских самолётов, и при плохой видимости чужие истребители, принимали их за своих. Обнаружил, что может даже поднимать самолёт на высоту семи километров, становясь недоступным для поражения любыми средствами врагов.
Его мастерство, а может ещё и сопутствующая им удача, позволили экипажу оставаться в живых и сохранять машину почти без повреждений, даже когда на двадцать первый день войны в полку осталось всего пять машин, из которых три СБ были неисправными, и вылетать на выполнение заданий способны только две «пешки». Их и лейтенанта Игнатова. При этом у них на счету, кроме удачных бомбометаний, было уже и три сбитых вражеских истребителя. Беда их настигла после удачной бомбардировки колоны техники противника в прифронтовом районе. Отбомбившись, они на развороте не успели набрать безопасную высоту. В это время сбоку и сверху их атаковали. Один снаряд угодил в правый двигатель, а второй, сразив штурмана и радиста, лишил машину управления. Стефановича только оглушило. Он перевалился из фонаря кабины на крыло, успел даже заметить, что самолёт должен рухнуть на лес, не причинив вреда ни армии, ни населению, и спрыгнул с парашютом.
А 17 июля их полк был выведен в тыл, на переформирование, потому, что были потеряны все его шестьдесят восемь самолётов. Пополнение личным составом и техникой, поставляемой с Казанского авиационного завода и с тыловых частей, осуществили быстро. Смущало только то, что по новому указу пришедшие в полк молодые пилоты оказались в званиях сержантов. Они прошли полный курс обучения в тех же учебных заведениях, в которых учились Стефанович и его сослуживцы, но у новых выпускников их голубые петлицы были окаймлены не золотым офицерским галуном, а чёрной окантовкой младшего состава.
Старослужащие с пониманием отнеслись к такой несправедливости. Старались не обидеть новичков начальственным тоном и требованиями субординации. А ситуация порой доходила до абсурда. У командиров самолётов в сержантском звании и в экипажах, и среди наземных технических служб подчинёнными становились офицеры. Видимо, после этого непродуманного решения в авиации укоренилась традиция не соблюдать обязательность воинского приветствия, сопровождающая военную авиацию и после войны.
После пополнения полк продолжил боевую работу на Юго-Западном фронте. Экипаж Стефановича довёл мастерство бомбометания до совершенства. Была у их звена даже своя особенная тактика и приёмы. На задание шли на потолке высоты. Боекомплект пушек и пулемётов экономили. В любой ситуации в звене все чётко представляли свои задачи и старательно обеспечивали безопасность своих секторов. Стефановичу присвоили звание капитана, и он являлся командиром звена. В полку его часто привлекали к передаче опыта вновь прибывающим. К нему в деле тактики прислушивались даже те пилоты, которые успели повоевать с фашистами в конце тридцатых годов в небе Испании.
Когда к весне 1944 года их полк перевели в распоряжение второго украинского фронта, на парадном кителе Стефановича ордена и медали уже не помещались в один ряд. А борт его самолёта украшали уже двенадцать звёзд. Если быть честным, то, воюя на этой машине, официальное подтверждение они получили, что их экипаж сбил девять вражеских самолётов. Но в полку решили засчитать и те три сбитых на его первой машине, потому, что они были осуществлены при его участии. Эти звёзды давали не только моральное удовлетворение экипажу, но в какой-то мере и оберегали их. Не раз они видели, как противник, заметив такое изобилие звёзд на борту самолёта, уклонялся от нападения. Хотя если на звено наседали истребители в большом количестве, атаковать старались в первую очередь машину командира. Наземные службы наведения в радиопереговорах уже давно называли не номер машины командира звена, а использовали позывной «Стефанович». Враги по этой фразе тоже догадывались, кто сейчас находится в воздухе.
Вторую свою машину он потерял, уже воюя в составе второго украинского. На задание вылетели одним экипажем, разбомбили выявленный разведкой тщательно охраняемый зенитной артиллерией компактный склад. После довольно точного сброса основного заряда, пока разворачивались для второго захода, чтобы теперь выполнить метание в пике - заметили тройку мессершмиттов. При пикировании получили попадание зенитки, и левый двигатель стал работать с перебоями. А тут ещё истребители закрутили карусель.
Быстро набрать спасительную высоту не хватало мощности двигателей. Но у экипажа был богатый опыт отражения ещё более многочисленных групп. Мессершмитты были им знакомы давно. В прошлом им удавалось спускать на землю и их прежние модели, именуемые «Фридрих», и новые, названные немцами «Густав». Поэтому все действовали спокойно, чётко и слаженно. Стефанович удачно маневрировал, и все вместе довольно успешно отстреливались.
Удивлял необычный внешний вид этих «Густавов». Хвостовое их оперение оказалось намного крупнее того, что они видели раньше. Наверно, поэтому их манёвренность оказалась лучше, чем у прежних. Вскоре после очередного попадания загорелось горючее, и за машиной потянулся густой шлейф дыма. Высота к этому времени была уже приличной, и линию фронта они успели пересечь. Стефанович дал команду экипажу покинуть самолёт. Спускались они на землю на значительном удалении. Штурман и стрелок почти рядом, а Стефанович далеко в стороне. При этом два мессера продолжали пируэты, упорно стреляя в сторону парашютистов. Но приземлились все трое живыми. Только штурман, не имеющий опыта прыжков, получил перелом голени ноги.
Вскоре после этого Стефановичу сообщили, что поступил запрос на явку в штаб фронта военного лётчика, имеющего богатый опыт участия в боях с требованиями, согласно которым он оказался единственным претендентом. В штабе его пригласили к представителю ставки. В кабинете было трое. Копачёв доложил о своём прибытии. Присутствующие вначале, заглядывая в его личное дело, задали несколько вопросов, качающихся его опыта участия в боях. Их особенно почему-то интересовали не результаты бомбометания, а способы поражения вражеских самолётов.
Затем пояснили, что штаб ВВС Красной армии принял решение о формировании резервной авиационной группы, в состав которой войдёт и эскадрилья совершенно новых истребителей И-222, имеющих уникальные возможности. Пояснили, что ему присваивается звание майора, и он назначается командиром этой эскадрильи. Его попытки возразить, опираясь на то, что он, возможно, принесёт больше пользы в бомбардировочном полку, были решительно отметены. Пояснили, что по поручению штаба ВВС, искали пилота именно с таким опытом, как у него, и что даже не скоро удалось выявить такого. И что командование ставит целью привлечь его для разработки и применения новой тактики, на основе полученных в ходе боёв знаний, для эффективного использования уникальных возможностей нового самолёта.
Его эскадрилья не попала на фронт. Зато разработка новых навыков продвигалась успешно. Герметичная кабина новых самолётов, наличие оптического прицела и приспособлений для осуществления «слепых полётов» позволяли комэску изобретать всё новые и новые эффективные приёмы и способы ведения боя. И при сопровождении тяжёлых самолётов, и при защите наземных важных объектов, и для поражения самолётов противника. Самолёт И-222 стал прототипом будущего Миг-7.
В Москве ему приходилось бывать и проездом, и по делам, но при этом свободного времени не имелось совсем. Впервые появилась возможность попасть в Люблино и поискать своё родовое гнездо только осенью 1948 года. Усадьбу нашёл довольно легко. К этому времени от неё остался только большой каменный дом Копачёвых. Как оказалось, половину дома ещё в двадцатых годах власти забрали у семьи для уплотнения. В то же время с разницей в полгода умерли и родители Стефана. В конфискованной половине теперь было оборудовано четыре тесных коммунальных квартиры, в которых проживали совершенно посторонние люди.
В той половине, которая осталась за Копачёвыми, теперь жила семья Михаила, двоюродного брата Стефана. При встрече выяснилось, что он не слишком хорошо помнил отца Евгения Стефановича, потому как в юности жил в Тамбовской губернии и в Москве бывал редко. А когда переехал сюда на постоянное жительство, Стефан уже был в Чите. С ними проживали ещё две племянницы жены Михаила. Одна была ещё не замужем и носила фамилию Зуева, а другая вышла замуж за местного барышника. И их девочки весело щебетали у порога, пытаясь разглядеть свои отражения в блестящих голенищах сапог этого офицера.
Жили Копачёвы скромно. Работа была только у младшей племянницы. У зятя – барышника последние годы дела не ладились. Лошадей московские извозчики покупали всё реже, а оптом закупать их по дешёвке как раньше не получалось. И ездить за ними приходилось всё дальше и дальше. А это тоже влетало в копеечку. Хорошо хоть железная дорога рядом. Евгений Стефанович по своим смутным воспоминаниям и из того, что запомнил из рассказов Норбу, с воодушевлением рассказывал дяде и его семье о военных буднях и героической гибели его брата. Утверждал, что судя по отзывам товарищей отца и его подчинённых, его знания и умение имели важное значение для защиты города от басмачей. Но, как ему показалось, родственники не разделяли его восторга.
Опыт и мастерство Стефановича, которого для конспирации называли китайским именем Кун Шеньлу, пригодились во время негласного участия наших лётчиков в корейской войне. Воевали наши в основном на истребителях МиГ-15 и МиГ-15 Бис, которые демонстрировали явное превосходство над американскими.. Он считал, что ему повезло попасть в состав 64-го истребительного корпуса только благодаря тому, что в рапорте указал, будто бы в совершенстве владеет китайским языком. На самом деле оказалось, что тибетский язык, который он помнил с детства, считался в Китае довольно редким. Зато эту особенность, удалось эффективно использовать для засекречивания переговоров. В китайско-корейском объединённом штабе для связи со штабом корпуса советских лётчиков постоянно дежурили три тибетца, знающих и китайский, и корейский. А штабы между собою в эфире теперь общались на тибетском, которого не знали военные переводчики противника.
Только из-за этой особенности Стефанович практически был лишён возможности участвовать в боях. А во вражеских штабах, наверно, не могли ничего понять, когда человек, разговаривающий с командованием на непонятным языке, тут же переключался на другую волну и с русским матом пояснял находящимся в небе, какую те совершили ошибку, и как её следует исправить. Зато два его подчинённых, Щукин и Крамаренко, по результатам командировки заслуженно получили звания Героев Советского Союза.
По возвращению на родину в звании полковника он принял командование над истребительным учебным полком. Пользуясь полнотой власти и благодаря сохранению отличной физической формы, не отказывал себе в удовольствии подняться в небо за штурвалом самолёта и выполнить те упражнения, которые отрабатывали молодые.
На станцию приехал за полчаса до отправления поезда. Купил билеты себе и тёте Оле. Она, оказывается, сидела всё это время в зале ожидания. Не ходила даже в туалет, боялась вещи оставить без присмотра и не ела ничего. Рассказал, где находится туалет станционный, и настоял, чтобы потом в буфет зашла и поела чего-нибудь. С поезда нас никто не встретил, потому что не знали, сумеем ли управиться за один день. Пришли домой ночью усталые, но довольные результатами поездки.
Утром я ещё лежал в постели, когда услышал голос тёти Оли. Она пришла к нам пораньше, чтобы рассказать о том, как я ей помогал в поездке. Остатки сна улетучились. Лежал и прислушивался, как она нахваливала меня и за умение торговать, и за знание всех особенностей городской жизни, и за знание железнодорожных правил. А вскоре вынужден был даже тихонечко засмеяться. Видимо, увидев в хатыне лежащие на лавке купленные мною вчера гантели, она спросила у мамы:
- Ксения, а что это у вас за гири такие смешные?
- Так это гантели. Женька вчера купил, чтобы силу развивать. Он же у нас физкультурник!
- Как ты его назвала? – переспросила тётя Оля.
- Гантели.
- Ну слава Богу. Теперь до меня дошло.
- Что дошло? – удивилась мама.
- Женя вчера ходил по магазинам. Я возьми и спроси, что купил? А он в ответ без никакого стеснения пояснил, что перчатки и вот это вот, гантели. Я ж не знала, что это такое, и подумала, что так вроде бы называют такое резиновое, что мужики себе надевают, чтобы дети не получались. Стыдно стало. Чувствую, что покраснела, как девочка, а он даже и не смутился совсем. А теперь допёрла, что и он бы, наверно, покраснел если бы догадался, как я поняла его.
- А ты что, разве раньше такого слова не слышала?
- Слышала, но немного другое. А такого никто не называл. У нас же физкультурников нет. Вася вон с кувалдой в колхозе силу развивает. А ребята малы ещё.
В техникуме меня поразил поступок Свирина, нашего клубного художника. Я утром спешил на работу в учхоз. Мороз после ночи ещё не ослаб. Чтобы не замёрзнуть я использовал наши сельские хитрости. В сапоги постелил немного сена на подошву. Шерстяные носки надел под матерчатые, а портянку намотал маленькую, чтобы ногам не было тесно. Потому, что когда обувь тесная, ноги будут мерзнуть, даже если на них надеть не два, а три носка. Под пиджак на рубашку надел ещё и свитер. А на руки, на варежки шерстяные, надел брезентовые рукавицы, которые нам выдают на время дежурства в учхозе. Чтобы не испачкать варежки, и для утепления. Даже уши шапки пришлось опустить и завязать тесёмки на подбородке.
Выйдя из-за угла, увидел невероятную картину. В утренних сумерках у водоразборной колонки в одних трусах, босиком на снегу стоял Иван Васильевич и набирал воду в ведро. Второе ведро стояло рядом с ним уже наполненное до краёв. Пока я приближался к нему, он вылил себе на голову воду с того ведра, которое наполнял, а потом и с другого. Поставив ведро, он повернулся мне навстречу и ровным голосом, но с удивлением воскликнул:
- Во, а тут уже и прохожие спозаранок.
Приблизившись к нему, я поздоровался, а он быстренько шагнул к дереву, сдёрнул с его ветки широкое льняное полотенце и стал энергично вытирать голову. Не скрывая изумления, спросил:
- Иван Васильевич, а кто это и за что Вам такую суровую кару придумал? Я вон в фуфайке боюсь замёрзнуть, а Вы голым, босиком на морозе, да ещё и водой холодной облились.
Закинув полотенце на шею, он не менее энергично, чем голову, стал растирать полотенцем сзади шею, потом спину, а потом и ноги ниже трусов. Одновременно поясняя мне:
- Как это не смешно звучит, но процедуру эту, чрезвычайно полезную для здоровья, выполняю совершенно добровольно. Если интересуешься, выбери время, приходи ко мне в клуб, когда буду на работе - поговорим. По этим делам у меня есть много очень интересного рассказать. А сейчас бежать домой нужно. Трусы сухие надевать, а то моё достоинство уже коркой ледяной покрывается.
Пока были на дежурстве, времени поговорить с художником не находил. Но увиденным был так поражён, что не раз с ознобом и дрожью вспоминал, как он стоял на морозе босиком и мокрым. Как только наше дежурство закончилось, после занятий сразу же пошёл не в общежитие, а к Свирину, расспросить про эту его очень рискованную затею. Иван Васильевич, кажется, обрадовался моему приходу:
- Думал, не заинтересовала тебя моя закалка, что не заходишь.
- Не, просто у нас двухнедельное дежурство по учхозу было. Никак не получалось. То на работе целый день, то отсыпаешься, если ночью дежуришь на окоте у овец или скотником ночным у коров. Зато всё время думал, что Вас заставило такую ужасную закалку попробовать.
- Должен тебе признаться, что я её не пробую, а каждый день применяю. Только с утра пораньше, чтобы народ не баламутить.
- А зачем?
- Вот и расскажу сейчас, если вправду тебя это заинтересовало.
- Да, такое любого заинтересует. Только я без разрешения не стал пацанам рассказывать о том, что видел. Подумал, может Вы не хотите, чтобы другие узнали.
- Вообще, то о том, что я пробую делать, по хорошему, так все люди должны знать. Вот только у меня маловато знаний про всё такое. А тот, который мог правильно всё растолковать, не стал задерживаться в нашем районе.
- Что это за человек?
- Не просто человек, а Человечище, скажу я тебе. И мне совершенно неожиданно выпало счастье попасть в Таловую, когда он останавливался там, по пути в Новохоперск.
Нам никто не мешал беседовать, и Свирин рассказал мне столько интересного и необычного, что после, ночью, я никак не мог заснуть, обдумывая услышанное. Его, оказывается, не меньше меня удивило увиденное, когда в начале декабря он приехал в Таловую с первым автобусом и направился на рынок. Снега уже намело тогда много, и мороз был заметный, а по рынку ходил очень крепкого телосложения мужчина с густой шапкой седых волос на голове, с длинной белой бородой и тоже седыми усами. При этом на мужчине были надеты только длинные до колен трусы из толстой материи, и ничего больше. Ни рубашки, ни шапки, и даже никакой обуви.
Сначала Иван Васильевич подошёл поближе, чтобы просто поглазеть на такое чудо. Подошёл почти вплотную к чудаку и успел даже обратить внимание, что под его босыми ногами снег хоть и утрамбовывается, но даже не тает от тепла его ног. Потом стал прислушиваться, что говорит стоящий босыми ногами на снегу и не дрожащий от холода. Даже вроде бы как наслаждающийся своим положением. А он нахваливал двух старух, которые торговали разными полезными сушёными травами и измельчёнными кореньями. Пояснял им, что по травам лечебным можно даже определить, какой погода сложится, и какие напасти людей ждут в каждом сезоне. Что если хороший урожай на те травы, которые от простуды, от кашля, то жди, что погода будет простудная, и людям потребуется больше такого снадобья. Если больше трав, которые от расстройства живота, от поноса, то это показывает, что появится больше заразы всякой, которая вызывает порчу пищи. Утверждал, что Природа специально создана на земле, чтобы служить людям. И радовался, что в Таловой бодрствуют такие старушки, которые понимают толк в том, что полезное людям и как его запасать. Узнал отчества этих старух и настойчиво рекомендовал им передавать свои знания и опыт своим детям и внукам.
Зато с руганью набросился на другую довольно молодую женщину, одетую в черное, с большим деревянным крестом на груди, висевшим на медной цепочке. Причём она тоже торговала травами и настойками. Накинулся он на неё грубо и грозно:
- А ты, бесовка, зачем своё зелье выставила? За крестом хочешь спрятать свою личину бессовестную? Наколдовала тут с три короба, и богатство на людских бедах норовишь себе сколотить.
- Зачем Вы такое говорите, дедушка? Я людям стараюсь помочь, чем могу, – смиренно и негромко отвечала женщина.
- Не помочь ты людям норовишь, а на горе их нажиться, да бедой его заменить! Приворотное зелье вот для чего предлагаешь?
- Чтобы семьи создавали те, которые холостыми долго остаются.
- Не бреши! Чтобы волю у Человека забрать. Одурманить его. И заставить бегать за тем безвольно, который опоит его твоею отравой. Из людей вольных пробуешь делать невольников своим колдовством!
- Не правду Вы говорите. Я не первый год на этом рынке, и никто ни разу не жаловался на меня.
- Потому и не жалуются, что гадость творят с твоею помощью, исподтишка. Чтобы не узнал, ни догадался никто. Вымётывайся сейчас же с рынка.
С этими словами он смахнул в сугроб все её банки с растворами и стал высыпать на снег порошки. Женщина заголосила:
- Что ты вытворяешь? У меня другого нет, чем на кусок хлеба заработать. Сейчас милицию позову.
- Зови. Так я туда тебя и сдам за то, что людей травишь. С правильного пути их сбиваешь. А перечить будешь, народ на тебя так натравлю, что жизни тебе не дадут в этих местах. Собирай свои пожитки, пока совсем не рассердился.
Звали этого мужчину Порфирием Корнеивичем. Ехал он поездом в Новохаперск, потому, что попросили его помочь женщине, которую болезнь за восемь лет высушила до того, что стала на скелет ходячий похожа. Умирать не умирала, но и врачи никак вылечить её не могли. А по пути те люди, которые уже, оказывается, наслышаны были о его способностях невиданных, уговорили остановиться в Таловой и излечить их родственников, болеющих давно и тяжело. Пока один из пригласивших лекаря побежал в своё село запрягать лошадь, чтобы отвезти Порфирия Корнеевича к больному отцу, другой пошёл в конец посёлка предупредить своего парализованного деда, что к нему тоже сегодня пожалует тот, который поможет ему подняться. А другие, которые, оказывается, давно уже знали о таланте и способностях этого человека, уважительно следовали рядом.
Иван Васильевич, когда узнал, с кем ему довелось свидеться, отложил все свои дела и старался держаться поближе к такому выдающемуся Человеку. Складывалось впечатление, что Порфирий Корнеевич не столько сам знакомится с Таловой, сколько таловцев старается познакомить с тем, как нужно обустраивать свою жизнь, чтобы быть здоровыми, не болеть, не нервничать и радоваться тому, что окружает. Он очень настойчиво убеждал, что если закаляться, то любой может стать абсолютно здоровым и даже счастливым.
Что закалку можно совершенно безопасно начинать не только крепким физкультурникам, но абсолютно всем - и слабым, и немощным, и даже больным. При этом просто необходимо соблюдать несколько правил. Во-первых, постепенность. Во-вторых, осознание и понимание того, для чего собрался этим заняться, и чёткое представление того, чего этим можно достигнуть. Тогда улетучивается страх, и не будет ожидания чего-то очень неприятного. При этом под закалкой он, оказывается, понимал не только сопротивление ветру, холоду, жаре и непогоде. Но и отказ от обид, от злобы, жадности, лени, страха, лицемерия и всяких других вредных привычек. И тогда закалка поможет избавиться не только от простуды, но и от сердечных болезней, и от женских. Избавит от болезней желудка и тех органов, которые в животе. Даже тем, у которых нервы не в порядке, закалка поможет выздороветь.
Слушал я рассказ Свирина, наверно, с открытым ртом. Было интересно и даже неожиданно, что такое наяву происходило в соседней Таловой, а не в сказке или в фантастической книжке. Ивану Васильевичу я верил без сомнения. Знал, что он в своём рассказе ничего не преувеличивал и конечно же не врал. Поражали наставления этого Порфирия Корнеевича. Понимал, что этот мужчина говорил правду, и ярким доказательством этой его правды было то, как он в трусах по морозу ходил босиком по посёлку, и видно было, что ощущал он себя вполне нормально. Я сразу же проникся верой в то, что умение переносить холод может действительно дать человеку много сил и предохранит от болезни и при сильном ветре, и если ноги промокнут, и если замёрзнешь сильно.
Но некоторые требования этого энтузиаста закалки считал не важными, не имеющими никакого отношения к здоровью. Совершенно бесполезными. Не мог же отказ от перечисленных здесь Свириным всяческих вредных привычек как-то закалить человека. Да и в то, что закалка может помочь избавиться от женских болезней или вылечить желудок, тоже как-то не верилось. Но я не стал спорить с Иваном Васильевичем. Тем более, что он просто пересказывал, что услышал от другого. А сам он тоже, может, не во всё в это поверил.
А дальше услышал ещё более невероятные вещи. Оказалось, что сам этот Порфирий Корнеевич в ходе закалки так смог заставить Природу служить своему организму, что может не один месяц свободно, без ущерба здоровью обходиться совершенно без еды, что может совершенно свободно по несколько часов подряд находиться на морозе без одежды и обуви. При этом у него постепенно открылись невиданные возможности излечивать людей, без всяких лекарств и без хирургии. Он это делает с удовольствием, не требует за это платы, и с каждым днём к нему за помощью обращаются всё больше людей. Он вылечивает всех больных, даже тех, которые считаются безнадёжными. Не сможет он помочь только тем, которые сами не верят в своё излечение и настроились мучиться в ожидании смерти.
Посмотреть, как он излечивает людей, Свирину не удалось. Зато, проходив вслед за этим человеком по Таловой почти полдня, сам успел промёрзнуть, но воочию убедился, что босоногий знахарь даже не ёжился от холода. И вёл себя так, как будто ходит не по снегу, а по тёплой летней пыли.
Во время этой процессии даже появилась возможность увидеть сам процесс лечения. Люди рассказали знахарю о Ване Махинове и спросили, нельзя ли его вылечить от этой самой наркомании, которая превращает его в жалкого попрошайку, несмотря на признаки того, что тот обладает и силой, и здоровьем. Выслушав их, знахарь заявил, что скорее всего он за один раз сможет навсегда избавить Ваню от этой болезни и попросил сейчас же привести его к нему. Несколько человек тут же пошли разыскивать Махинова.
Когда Ваню нашли и приближались к людям, которым Порфирий Корнеевич рассказывал о тех правилах, которые необходимо соблюдать, толпа располагалась уже на краю парка. Сопровождающие Ваню мужики издали показали ему на знахаря и объяснили, что сейчас этот бородатый мужчина вылечит его от наркомании. Ваня резко остановился, выдернул руку из руки придерживающего мужика и сказал, что он туда ни за что не пойдёт. А когда его начали уговаривать, он развернулся и бегом кинулся в обратную сторону. Двое побежали за ним. Догнали. Пробовали уговорить. А потом пробовали даже насильно привести к знахарю, но у них ничего не получилось.
Когда пояснили ситуацию Порфирию Корнеевичу, тот пояснил, что если у Вани такой сильный настрой против лечения, то он, может быть, и не смог бы ему помочь. И на этом примере продолжал убеждать, что не только наркомания, но и все без исключения остальные болезни люди приобретают себе потому, что им хочется побольше хорошего и поменьше тяжёлого. Побольше в тёплой хате на печи лежать, а не на морозе делами заниматься. Побольше вкусной, жирной или сладкой еды поглощать с утра до ночи вместо того, чтобы ради закалки поголодать хотя бы сутки, а лучше двое или трое. Природа же, которая обязана предоставлять для людей всё им необходимое, в отместку за то, что они прячутся от её условий, наказывает таких всевозможными хворями и насылает другие страдания.
Проговорили мы со Свириным до позднего вечера. Его рабочий день уже закончился, но он не демонстрировал, что рвётся домой. Видно было, что вспоминать подробности той встречи ему очень приятно. Меня его рассказ тоже впечатлил очень. Обдумывая свои возможности, я спросил:
- Иван Васильевич. Мне скоро в институте Докучаева участвовать в районных лыжных соревнованиях, и буду каждый день помногу тренироваться. Как Вы думаете, не подхвачу ли я простуду, если тоже попробую бегать на лыжах в одних трусах?
- Как я понял, тут главное настрой. Когда решил по совету Корнеевича начать прямо зимой и босиком обливаться холодной водой, то так себя настроил, что даже самый первый раз совсем не боялся, что замёрзну или простужусь. Когда ты на меня наскочил, я уже наверно раз десять до этого обливался. И сейчас обливаюсь, только ещё раньше, что бы людей не пугать.
- Судя по тому, что Вы сейчас рассказывали, нужно не прятаться от людей, а наоборот кружок создать по закаливанию, как вы по картинам создали. Закаляться, наверно, ещё важнее. Рисовать мало кто стремится, да там и расходы всякие. А закаляться и бесплатно, и полезно каждому.
- Похожие мысли у меня были. Но не самому кружок создавать. Потому, что не всё понимаю, о чём он говорил, и опыта пока не успел накопить. А его самого хотел попросить приехать к нам и сделать специальную лекцию в клубе. Но за ним тогда из колхоза приехал мужик на лошади в санях, и Порфирий Корнеевич сразу же уехал, пояснив, что болтать приятно, а нужно спешить делать хоть и более трудное, но важное. А помогая заболевшему, он и себе во благо поступит.
- Так а про лыжи что Вы мне скажете?
- А ты сколько на тренировку времени тратишь?
- Я сейчас на пятнадцать километров тренируюсь, поэтому где-то около часа получается. Может на пять-шесть минут меньше.
- Наверно, целый час многовато будет. Он же настаивал на том, чтобы постепенно.
- У нас лыжня на пять километров, а женская на три. Может, мне для закалки сначала пробежать в трусах только женский круг? А на пятнадцать потом одетым пойти.
- Наверно, так и сделай. Только не забудь настроить себя и на то, что это безопасно, и на то, какую пользу получишь.
- Да это я уже понял.
- И ещё вот, что забыл тебе рассказать. Он, когда про обливания и про купания в прорубях рассказывал, то подчёркивал, что мужчинам ни в коем случае нельзя застужать наши причиндалы. Я даже мешочек кожаный на шнурке сшил себе и надеваю его под трусы, когда иду обливаться. Только не вздумай болтнуть об этом кому. Засмеют.
- Да что Вы. Я даже про то, что видел, как обливались, никому не рассказывал.
- И правильно сделал. А тебе даже мешочек шить не нужно. Ты ж не обливаться собираешься. Закутай хорошенько всё в газету. Газета воздух не пропускает – и тепло тела не пропустит наружу. А мне газету нельзя. Намокнет, и никакой пользы от неё.
- Очень всё Вы интересно рассказали. Ещё даже, наверно, можно чего расспросить, но время позднее. Вам домой пора, а мне ещё и к завтрашним занятиям готовиться.
- И то правда. Давай тогда, до свидания.
Придя в общежитие, готовил темы к завтрашним занятиям наскоро и не сосредотачиваясь. Все мысли были заняты предстоящим экспериментом. Но друзьям заранее говорить ничего не стал. Зато на следующий день, сразу после занятий объявил, что пойду на лыжню в одних трусах. Ребята смеялись и вначале не верили даже. Но увидев мои приготовления начали отговаривать. Не обращая внимания на их реплики и доводы, продолжал задуманное. Ещё на занятиях придумал, как решить вопрос с газетой. Ведь если использовать её, как советовал Иван Васильевич, на ходу она может размотаться или даже вывалиться. Поэтому тщательно замотав в газету то что следовало защитить, я надел свои летние плавки для купания и плотно завязал их тесёмки на своём правом боку. И только после этого сверху надел трусы. Все присутствующие в комнате умирали со смеху. Обувая лыжные ботинки, решил на ногу надеть только носок, а гетры не надевать. Но потом сообразил, что на ходу снег будет обязательно забиваться внутрь невысоких ботинок и доставит массу ненужных проблем. Ведь гетры затем и надеваются на ботинки, чтобы защитить их от попадания снега.
Лыжня начиналась на спортивной площадке совсем рядом. Проводить меня вышли всей комнатой. А пока застёгивал ботинки на лыжах, Тимофеев заскочил ещё и в библиотеку и позвал сидящих там посмотреть, как Орлов будет тренироваться на лыжах в одних трусах. Таким образом до лыжни провожали меня уже не менее двадцати человек. Среди которых были даже несколько девушек. Правда, из других групп. Все подшучивали надо мною, но перед стартом, перед тем как засечь время, я пошутил над ними:
- Вы вот смеялись и не верили, что побегу. А я, если вы не останетесь ждать, пока круг пробегу, тоже могу посмеяться над вами. Как только сверну по аллее, чтобы за кустами не видно меня было, и прослежу за вами. Если пойдёте к теплу - враз же вернусь, а завтра объявлю, что до вечера бегал.
А мороз после обеда действительно стал крепчать, и я мысленно поблагодарил Ивана Васильевича за совет с газетой. Подождав, пока секундная стрелка на моих часах приблизится к двенадцати, резко оттолкнулся палками и заскользил по лыжне длинными переменными шагами. Бежать решил первый раз только три километра. Но, набрав привычный темп, почувствовал, что моё тело совсем не ощущает холода и даже начинает разогреваться от усилий. Вначале только руки мёрзли. Но вскоре сообразил не отрывать ладони от резинок. Они быстро согрелись от тепла рук, и после этого даже в пальцах холода не ощущалось. Приблизившись к тому месту, где следовало поворачивать вдоль дороги, чтобы пробежать женскую дистанцию, уверенно продолжил бег по прямой. А когда уже возвращался к спортивной площадке, понял, что совершенно не чувствую никакого холода и разогрелся ничуть не хуже, чем когда тренировался в лыжном костюме. Поэтому заранее решил, что не останавливаясь сразу же побегу второй круг.
На площадке собрались девчата из женской сборной. Им кто-то уже рассказал о моих чудачествах, и они явно нарочно ждали, когда я появлюсь. Появление моё они встретили криками восторга и даже аплодисментами. А я кричал им «Лыжню» и старался демонстрировать максимально длинные и техничные шаги. Девчонки отбегали в сторону и смеялись. Второй круг пробежал, как мне показалось, ещё энергичней, чем первый, но на третий не решился просто из опасений того, что закаливаться необходимо постепенно.
На следующий день Славик комментировал в техникуме:
- Колесников объявил, что все девки из нашей женской сборной по лыжам вчера показали рекорды. И только благодаря нашему Женьке. Те девки, которые честные, как увидели, что за ними Орлов голышом гонится, как такого стрекача задали, что им и мастера спорта могли позавидовать. А те, которые уже замуж выскочили и мужей своих дома оставили, с ещё большей прытью кинулись за ним вслед. Потому как он своим голым задом напоминал им об их милых.
Хотя мороз в этот день придавил по серьёзному – решил не прекращать начатое. Ребята отговаривали. Убеждали, что при такой погоде шутка может обернуться серьёзной простудой. Что я недавно только выкарабкался после одной болезни, но собираюсь подхватить другую. Пробовал пояснить им, что этим я наоборот хочу избавить себя от любых простуд, кашля и соплей. Но они не понимали этого, и чувствовал, что вполне серьёзно оценивают мою затею как глупость. Бежать на этот раз решил полностью все три круга. Мазь на лыжи нанёс ещё во время перерыва на обед. Из экипировки вчерашней добавил только варежки шерстяные. Ребята провожать не пошли и даже сердито напоминали, что глупить начинаю.
Пробежал я три круга почти на четыре минуты лучше, чем бегал раньше. Чувствовал только усталость и никакого холода. А когда вернулся в комнату и оделся, то мне показалось, что и усталость быстрее прошла, чем обычно. А на следующий день хоть и потеплело, но с утра метель началась. Когда вышел в своём, теперь уже привычном виде, на тренировку, то столкнулся с тем, что лыжня во многих местах переметена сильно позёмкой. Хорошо хоть женская сборная раньше меня вышла на тренировку, и больше половины трассы оказалась неплохо утрамбованной. Зато после женской трассы два километра пришлось бежать по сильно заснеженной лыжне. Думал, что на втором круге будет легче, но мой след оказался опять занесённый снегом. Повезло, что хоть перед третьим кругом по мужской лыжне впереди меня успели пробежать наши парни из мужской сборной. Если бы не они, то у меня, наверно бы, и сил не хватило поддерживать нужную скорость. Хотя и без этого время моё оказалось совсем плачевным.
Потом метель густая зарядила на два дня. Снег валил и днём и ночью. Тренироваться не было никакой возможности. Думали, даже соревнования районные перенесут из-за погоды. Но к воскресенью погода наладилась, и даже подморозило немного. Воодушевлять команду пришли в институт и комсорг Пивоваров, и парторг Орешкин, и мой друг Сергиенко из местных отложил свою поездку в Бутурлиновку, чтобы поддержать меня перед стартом. Он даже убеждал, что смогу показать результат не хуже КМС после таких необыкновенных тренировок.
Колесников тоже узнал о моих голых тренировках и совсем не возражал против такого. Но когда я спросил, не стоит ли мне и на соревнованиях поучаствовать в таком виде – он возразил:
- По правилам, каждая команда должна выступать в отдельных по цвету лыжных костюмах. В кино показывают, что даже фасон костюмов у разных команд разный. Здесь пока такого, конечно, нет. Костюмы и у нас, и у других, наверно, тоже не одинакового цвета. Зато у вас у всех гетры коричневые, а в женской нашей у всех жёлтые. Но форма спортивная, думаю, является обязательной. В волейбол все играют в трусах и в майках. Футболисты бутсы одевают. А пловцы в плавках выступают. Так что боюсь, тебя даже отстранить от соревнований могут за нарушении формы. И номер ты куда пристегнёшь? Не на гетры же его вешать.
В соревнованиях победили местные из института Докучаева. Мы заняли второе место, а женская наша команда даже третье. Но в общем зачёте всё равно второе получилось. Касимов, который дружил с парнями из института, после узнал и рассказал, что победили нас не честно. Оказалось, что местные в одном месте на основной и на запасной лыжне насыпали соли больше, чем на сто мерах. И пометили это место ветками. Никто об этом не знал. Поэтому все, кто пробежал это место по лыжне сразу же стёрли мазь на своих лыжах, а местные специально пробегали отмеченный участок мимо лыжни. У них мазь оставалась правильно подобранной. Поэтому они и победили. Мы сразу же встали на лыжи и пошли к тому месту, которое назвал Касимов. Там действительно и на лыжне проталины увидели, которые за два дня получились от соли, и по следам видно было, что мимо главной и запасной лыжни в стороне образовалась ещё и лыжня другая. Рассказали всё Колесникову, но он сказал, что после драки кулаками не машут. Пусть эта гадость останется на совести тех, которые сделали её. И что наши результаты, которых мы достигли на тренировках - никуда не денутся. И даже наоборот пригодятся нам в других видах спорта.
С каждым годом менялись наши отношения и представления о техникумовских и других наших сверстницах. На первом курсе мы в этом плане выглядели как задиристые школьники. Могли и за косу дёрнуть девчонку, и толкнуть, и даже повалить, если не в учебном корпусе, а на практике или на работах. Сами же девчонки реагировали на подобное уже более серьёзно, с более взрослым подходом. И само собою вышло так, что не только в их глазах, но и в наших представлениях подобное хулиганство и мальчишество стало восприниматься как недостойное нашего нового статуса. Вышло так, что в наших группах пацаны и девчонки быстро сдружились.
Наладилась искренняя дружба. Мы стали как бы родными. Когда ночью добывали арбузы на институтских семеноводческих бахчах или яблоки в техникумовском саду, не забывали поделиться с ними. А они охотно пришивали нам пуговицы или ремонтировали порвавшиеся рубахи. Делали замечания тому, который неряшливо одевался. Следили, чтобы брюки у всех были отглаженными, да манжеты и воротники на рубашках чистыми. Думаю, им нравилось оказывать такую «материнскую» заботу о нас. Да мы и сами вскоре стали воспринимать их как старших сестёр, хотя были ровесниками. Даже все четыре наших великовозрастных товарища без обид и пререканий выполняли наставления и требования девчонок.
На первых курсах редко у кого из нас возникали чувства любовного характера. Кому-то нравилась девушка из числа учащихся, кому-то из местных. И если у кого и появлялись мечты или желание подружиться с такой, то в качестве товарищей. Встречаться с девчонкой не по делу, не по совместному интересу к общему занятию казалось нам тогда чем-то вроде нарушения мальчишечьей солидарности. Получалось так, что их заботу о нас воспринимали как естественную обязанность близких людей. Но в то же время сохранялся какой-то дух мальчишеского превосходства, Что-то, наверно, похожее на то, что мы сильны и сплочены. Что ни один из нас не посмеет поддаваться на девчоночьи хитрости, не пойдёт у такой на поводу и не опустится до измены мальчишечьему братству ради сомнительного удовольствия ухаживать за красивой девочкой.
Знали мы в это время и о других подходах и представлении о девушках. В третьей группе учились два, по нашим представлениям, очень даже взрослых парня. Вовка Чернышов и Генка Орехов. Они в своих рассказах, советах и поучениях с удовольствием и при первом же удобном случае поясняли, что девушки и женщины существуют исключительно для того, чтобы с ними вступать в половые сношения. Утверждали, что любой парень или мужчина постоянно хочет этого. И объясняли, как этого стоит добиваться.
Очень подробно рассказывали, как и почему следует трогать за грудь и даже мять её легонечко, если собираешься склонить девушку к близости. Утверждали, что если только почувствуешь, что она не слишком сопротивляется приставаниям, следует сразу же запустить свою руку ей в трусы и постараться погладить и пощупать то, что она в них прячет. Говорили, что порой, если девушка ещё не пришла к согласию, то обычно помогает такой необычный приём, как взять её за руку и заставить ей прикоснутся к тому месту в своих штанах, в котором уже выдувается определённое тело неимоверной твёрдости.
Подобные рассказы и поучения были нам крайне интересны. Мы слушали их, затаив дыхание, и расспрашивали о том, что непонятно. Особенно хотелось услышать подробности о том, как эти парни вступали в такие сношения с девушками, живущими на первом участке. Но парни, хоть и считали важным обучать салаг премудростям мужского поведения, но позорить своих партнёрш не желали. Поясняли, что перечисленными способами добивались задуманного. Но о том, с кем, когда и как, рассказывать отказывались. А мы услышанное хранили в памяти как приобретённые теоретические знания, но ни один из нас даже и не помышлял попытаться применить такое самому.
Хватать девчонку за грудь каждый из нас считал очень даже неприличным. И каждый понимал, что если бы он даже вздумал подобное сотворить, то, вполне заслуженно, получил бы по морде со всей имеющейся у девчонки силы. А залезть рукой в трусы к ней нам казалось не только неприличным, но и противным даже. И представить, что девчонка может прикоснуться, хоть и через штаны, к тому, что находится у нас в трусах – не мог ни один. Стыдно даже представить, что кто-нибудь из них, даже издалека, даже со спины, может увидеть, как справляешь нужду в кустах. А чтобы самому добровольно согласиться и помочь ей потрогать то, которое прячем от её глаз даже вдалеке – в голове не укладывалось.
Однако дыхание любовных чар все же сбивало некоторых из нас с привычного настроя мальчишечьей независимости. Самым влюбчивым на нашем курсе оказался Федька Михайлусов. Он так проникновенно и искренне рассказывал, что влюбился в девчонку, и что поделать с этим ничего не может, и что постарается подружиться с ней. Что мы не только не осудили его, а всячески постарались помочь ему. И когда девчонка отказала Федьке, переживали за него и сочувствовали. Зато его пример только укрепил нашу веру в то, что попытка дружить с девчонкой не как с товарищем, а именно как с девушкой – не даст ничего кроме неприятностей.
На следующий год и меня постигла Федькина участь. Недалеко от нашего общежития, вплотную к скверу располагались три щитовых домика для рабочих учхоза. В среднем жила семья шофера Рыжова. Единственная их дочь, школьница, казалась мне и многим другим красавицей неописуемой. На этой почве и возник план попробовать подружиться с ней вначале хотя бы как товарищам с тем, чтобы постепенно убедить её стать моею подружкой. В свободное время уходил незаметно в сквер и пробирался к тому месту, с которого хорошо было видно их двор и дверь дома. При этом меня самого от посторонних взглядов хорошо укрывали листья деревьев и кустарников.
Заметив Веру во дворе, я возвращался в начало парка и как бы по делам спешил мимо их двора. Поравнявшись с Верой, изображал на лице удивление, останавливался и задавал какой-нибудь невинный вопрос:
- Здравствуй! А ты что, уже из школы, так рано?
- Я всегда в это время прихожу. А тебе-то что?
- Приходи через полчаса на стадион. Наши с михинскими в футбол играть будут.
- Пусть играют. Мне ни до тех, ни до этих никого дела нет.
- Тогда, может, в парк? На площадку. В волейбол на женской площадке постоянно игроков не хватает. А ты вроде бы играла с нашими.
- Не пойму, ты-то здесь причём? Давай проходи, мне некогда.
Вскоре Вера обнаружила, что я не случайно рядом оказываюсь:
- Ты что, специально меня выслеживаешь? Чуть не каждый день пристаёшь с какой-нибудь глупостью.
- Ну и что. Я ведь рядом живу, через сквер. Могли бы и каждый день встречаться по спорту или по каким делам.
- Какие ещё дела у нас могут быть?
- Не знаю. Может, про книжку какую захочешь узнать. Я их столько перечитал, что тебе и не снилось. Или, может, велосипед починить потребуется. Так ты только скажи.
- Это что, ты вроде как в женихи набиваешься?
- Причём здесь женихи? Встречаться можно и без этого, из интереса.
Вера внимательно посмотрела на меня и, подойдя к забору, громко заявила:
- Интересов у нас с тобою не обнаружилось, как видишь. И дружить я пока ни с кем не собираюсь. Тем более с техникумовскими. И давай договоримся, чтобы ты больше вот так вот не прохаживался мимо сквера с нашей стороны, как только я домой прихожу. Понял?
- Ну ты и выдумщица. Если на то пошло, то теперь даже в магазин буду ходить с другой стороны сквера, чтобы не плела ничего такого, - ответил я ей, демонстрируя возмущение.
Но на самом деле её слова вызвали бурю чувств. Выяснилось, что из моей затеи ничего не выйдет. Почувствовал, что я ей совершенно безразличен, даже как собеседник. Хотя раньше считал, что умею завлекать интересными разговорами внимание других. Понял, что техникумовские в её представлениях воспринимаются как какая-то помеха в жизни, а не как важная составляющая. А ещё переживал, что её преднамеренно громкая отповедь могла быть услышана кем-то из наших.
На каникулах в селе после нашего отъезда на учёбу произошло тоже много перемен в отношениях между нашими знакомыми. Витька Калько не только провожал из клуба Полину Лэнькину, но и утверждал, что вступает с ней в половые сношения. Мой лучший друг Толик Кудинов гулял вечерами, и в кино покупал билет девочке-бухгалтеру, которую после техникума направили работать в наш колхоз. Со нравившейся мне ещё со школы Светкой Пискуновой теперь по настоящему дружил Иван Соломахин, который уже закончил Кантемировское ПТУ и работал в колхозе шофёром.
Поэтому в селе мы тоже почему-то стали считать, что дружба с местными девчонками, гуляния с ними вечерами не нарушит наше мальчишеское пренебрежение дружбой с девушками на учёбе. Я в этом деле не мог похвастать заметными свершениями. В клубе перед кино, понравилось танцевать с Тоней, молодой и красивой заведующей почтой. Кино это я видел в техникуме и предложил ей вместо фильма пойти погулять, хотя и не ожидал согласия на такое дерзкое предложение. Но она на удивление сразу же согласилась.
Гуляли по дороге в сторону Пасеково. Спускались в Вербы и сидели на стволе поваленной осины. Разговаривать с нею было очень даже интересно. Я постоянно шутил, а она от души смеялась моим шуткам. Раньше даже представить не мог, что девчонка может оказаться и такой умницей, и собеседницей понимающей. Беседовать с ней было легко и интересно. Ничем не хуже, чем с ребятами. Не хотелось расставаться, даже когда услышали, что зрители расходятся по домам после кино. Но Тоня предупредила, что скоро заглушат двигатель электростанции колхозной, а она хочет успеть ещё при освещении к Малюгиным, у которых квартировала. На следующий день мы с ней встретились у клуба ещё с вечера и сразу же направились гулять, хотя привезли такое кино, которое не смотрел ни я, ни она.
Когда уселись на уже знакомый ствол осины, попытался обнять её. Но Тоня остановила меня:
- Жень, не нужно этого делать.
- Почему? Тебя это обидит, или неприятно со мною обниматься?
- Знаешь, ни то и ни другое.
- А что ж тогда?
- Просто ни к чему нам это. Дружить нам с тобою не получиться. А копить сплетни про себя не хочу.
- Я про такое и не думал даже. Предложил вчера погулять и обрадовался, что согласилась. А будем ли мы дружить дальше, и на ум не приходило. Когда разговаривали про всё интересное – было весело. Мне понравилось. Думал, и тебе тоже.
- Ты не понял меня. Мне тоже всё нравится. Вчера, когда вальс танцевали, я как на крыльях летала. Ни с кем так легко потанцевать не получалось до этого. И болтать с тобою интересно. Но нам нужно на этом и остановиться.
- На чём остановиться?
- Гулянья эти прекратить.
- Только что сказала, вроде бы понравилось, и тут же городишь, что завязывать нужно. Ничего не пойму.
- Тут и понимать нечего. Попробуй подумать чуть дальше этого вечера. Допустим, мы сейчас начнём обниматься с тобою. Может, даже целоваться станем. А что будет дальше, через месяц, через год, через три года, попробуй ты мне теперь рассказать.
- Ну не знаю. Задружить, наверно, можем с тобою по настоящему. В техникум вернусь и письма стану писать. Ты ж на почте. Сразу можешь и отвечать.
- А потом?
- Потом, на следующих каникулах, опять гулять сможем.
- И сколько таких каникул у тебя будет?
- Не знаю. Наверно по два или три раза в год.
- А учиться сколько тебе?
- Пять лет.
- Во, пять лет. А потом сразу армия ещё на три года. И ты думаешь, что за это время у меня не возникнет подозрения, что у тебя на учёбе зазноба появилась? Или тебе не наплетут наши чего-нибудь про меня? Да и просто можем через год или два поругаться из-за глупости. А в селе все будут знать, что мы гуляли с тобою. Подумают, что я не честная уже. И что ж мне тогда, переезжать в другое село?
- Ну ты и расписала! Совсем даже и не подумал ничего такого. Даже про завтрашний день не думал. А ты сразу на восемь лет всё обдумываешь.
- Наверно, потому, что я старше тебя почти на три года. Да и бабы, они ведь осторожней мужиков.
- И что теперь?
- Думаю, завтра нам уже не стоит встречаться. Пока про нас не подумали, что мы дружим.
- Ты меня огорошила. Наверно, чем-то не понравился тебе. И, чтобы не обижался, навыдумывала всего этого.
- Совсем даже наоборот. Очень даже нравишься. А чтобы поверил, вот тебе и доказательство.
С этими словами она положила руки мне на плечи, повернула к себе и быстро поцеловала прямо в губы. Мне сразу же тоже захотелось целовать её в губы ещё крепче и дольше. Но она остановила эту попытку, вытянув перед собою ладонь.
Потребовала:
- Женя, прекрати. Я после нашего вчерашнего гуляния ночь почти не спала и весь день всё обдумывала. Сейчас тебе подробно пояснила. Давай оставаться просто товарищами, чтобы в дальнейшем не стать врагами.
Вскоре так получилось, что я один с нашей улицы остался в клубе потанцевать после кино. Когда музыку выключили и клуб закрыли, возможной попутчицей в начале пути могла быть Зина Кодацкая. Она, запыхавшись, догнала меня и тут же бегом устремилась дальше. И я окликнул её:
- Зина, ты куда это со всех ног?
Она перешла с бега на шаг и, повернув ко мне голову, пояснила:
- Я, когда ночью одна возвращаюсь, так всегда бегом. Особенно через Вербы.
- Так ты не одна сейчас. Нам же по пути.
- Где ж по пути? Ты сразу за мостом по Вербам пойдёшь. А мне по дороге.
- Ну так и я могу пойти по дороге. Тем более как парень просто обязан проводить девушку домой, которая боится темноты.
- Чё, и правда пойдёшь по дороге? – спросила Зина и сбавила шаги.
- Я ж сказал тебе, провожу – значит провожу. Стой, под руку возьму тебя, чтобы не боялась.
- Как подружку, прямо до дому? - почему-то с замиранием голоса уточнила она.
- Конечно, как подружку. Если б провожал тебя как трусливую землячку, так провёл через вербы, и у школы ты бы одна налево домой побежала, а я б направо на свою улицу двинулся. А как подружку доведу тебя до самого вашего дома, - громко засмеялся я.
При этом не стал брать Зину под ручку, а обнял её за талию и прижал к своему боку. Не спеша продолжая путь, спросил, не страшно ли ей теперь с таким провожатым. И тут выяснилось, что Зина наивна до абсурда, да к тому же ещё и глупой мне показалась. Вначале сразу же заявила, что боится парней. Что у неё раньше парня не было, но меня она сразу же категорически предупреждает, чтобы я не вздумал воспользоваться тем, что идём через Вербы. Что если я вздумаю воспользоваться тем, что она согласилась дружить со мною, и сделаю с ней то, что мужики делают с девками, то она сразу же отомстит мне. Придёт домой, напишет записку, что это я с ней сделал такое, положит её на видное места и после этого повесится. И мне потом придётся за всё это отвечать.
Я был сражён такими глупыми разговорами и угрозами. Но потом с её слов понял, что вызваны они были произошедшими в селе событиями этого лета. В колхозе на строительстве детского садика и телятника работала большая бригада шабашников из Южной Осетии. Бригада состояла в основном из молодых парней. Парни сразу же подружились с нашими сельскими девчонками и гуляли с ними по вечерам. Но не с теми, которые старше и уже работали в колхозе. А с теми, которые только закончили седьмой класс или учились в десятилетке в Митрофановке или в училище в Россоше.
Девчонки хоть ещё и очень молодые, но согласились с тем, что ухажёры женятся на них, заберут в Грузию, где кругом красивые горы и виноград растёт в каждом дворе. К отъезду бригады выяснилось, что по поводу женитьбы парни пошутили. Зато своих подружек они успели сделать женщинами, а дочь школьной технички даже и забеременела двойней. Открывшееся принесло позор семьям и всеобщее презрение к не устоявшим перед уговорами соблазнителей.
Несмотря на то, что понял, почему Зина несла такую чушь, желание встречаться с ней ещё раз пропало сразу же. Поэтому, проводив её до калитки их двора, пояснил, что наша с ней дружба на этом и заканчивается. А она должна быть довольна, что я помог ей добраться ночью домой через страшные Вербы целой и совершенно невредимой. Зина даже не поняла моей насмешки. И утверждала, что так со мною дружить, как мы дружили сегодня - она согласна хоть каждый вечер. Но я заявил, что дружу с теми, которые боятся через Вербы ходить ночью, только один вечер.
В следующий свой приезд в село провожал после кино домой Лиду Пушкарскую. Она вела себя вполне нормально. Ни словом, ни делом не пыталась демонстрировать какие-нибудь опасения. И несмотря на то, что была на два года моложе, разговаривать с ней было интересно. Она и мои шутки понимала. И про подружек своих рассказывала забавные истории. Поцеловать себя в первый вечер не разрешила, хотя обнимать не запрещала. Но меня очень даже удивил её деловой подход к нашей дружбе. Вроде того, о чём мы говорили с Тоней.
Лида сразу же хотела понять, как будут развиваться наши отношения дальше. Буду ли я ей письма писать из техникума? Как ей вести себя, если её в Митрофановке будут парни знакомые приглашать на танец? Или в селе, если будет ночью возвращаться из кино, а попутно будет идти кто-то из парней. Не посчитаю ли я такое изменой? Как ей убедиться, что в техникуме я не буду дружить с другой девчонкой? Я попытался пояснить, что провожая её домой, не считаю нас обязанными соблюдать какие-то правила в отношениях с другими парнями и девчатами. Что, возможно, после моего отъезда у неё окажется другой провожатый, что она с ним станет дружить. И что меня это ничуть и ничем не обидит. Но Лида утверждала, что такие слова говорят о моём легкомыслии. И что так дружить парни и девчонки не должны. На этом мы с ней и расстались.
На третьем курсе почти все девчонки нашего курса уже дружили и гуляли с парнями или со старших курсов, или с местными. Но нас они считали очень близкими товарищами, нуждающимися в их заботе и внимании. Некоторых из нас тоже стали подумывать о том, чтобы завести себе подружку, несмотря на сохраняющиеся представления о мальчишеском пренебрежении к интересам тех парней, которые позволяли себе влюбляться. О них оставались представления как о слабаках, как о лишённых твердости пацанского характера, если узнавали или догадывались, что кто-то скатился до того, что признался девчонке в любви.
В этой связи я испытывал смешение чувств. Вокруг было много красивых и интересных девчонок. Хотелось бы начать дружить с одной из них. Но товарищи пока воспринимали такое как предательство наших общих интересов, увлечений и дел. И я не представлял, как вести себя, если подружусь с какой из нравившихся. Нравились мне, которые красивы лицом и фигурой, которые имели достижения в спорте, которые танцевали легко и красиво. Или которые имели красивые голоса и умели петь выразительно и душевно. Всё это умещалось в моём представлении о том, что девочка мне нравится. Переживал, что если подружусь с какой-то - могу влюбиться в неё. А это в ту пору казалось мне недопустимым.
Во-первых, потому, что должен буду признаться ей в этом. А такое в представлении наших парней считалось явным проявлением слабости и покорности, противоречащим понятиям о твёрдости мужских характеров, которые каждый обязан вырабатывать в себе. Во-вторых, я понимал, что если дружат не потому, что чем-то нравятся одна другому, а потому что влюблены, то им следует думать о женитьбе или даже переходить к половым отношениям. В моих представлениях любовь всегда должна превращаться в создание семьи. В то время ни я, ни мои товарищи, даже старшие меня: Даншин, Башарин, Дёшин и Ступин совершенно не думали о возможности скорой женитьбы.
Иногда во время ночных разговоров, когда не спится после отбоя, обсуждали такую тему. Но лично себя представляли семейными только, когда заслужим почёт и уважение в колхозах как специалисты. Когда получим квартиры и служебные мотоциклы. Когда будем жить в достатке, а не считать копейки до очередной стипендии. Обсуждали и то, как строить отношения с родителями наших будущих жён. И как правильно воспитывать детей, чтобы они становились не только умными, но и активными, и спортивными, и здоровыми, конечно. Очень жаркие споры вызывало обсуждение того, стоит ли женится на той, которую полюбишь, а выяснится, что она уже не честная девушка.
В результате таких настроений я пребывал в постоянной нерешительности. Многих девчонок в мыслях видел как свою подругу. В то же время противился таким чувствам под влиянием настроения своих товарищей. По тем же причинам мы в это время преднамеренно холодно или даже грубо рассуждали о девушках вообще и о конкретных тоже. Если кто собирался в женское общежитие по делам, к девчонкам своей группы, или в гости к землячкам из младших групп. То говорил:
- Пойду к бабам схожу в четвёртое общежитие.
Услышав такое, завхоз тётя Шура смеялась над нами:
- Бестолковые вы ещё! Сейчас таких красивых девушек бабами обзываете. А вот поверьте мне, лет эдак через сорок, через пятьдесят станете стариками-пердунами и старушек этих, уже седых, сморщенных и беззубых, вы с удовольствием будете своими девочками называть.
Для фото тётя Шура обнимает меня как родного
Другой причиной, препятствующей мне завести себе подругу, оказалось то, что самых красивых девочек из младших курсов уже захватили старшекурсники. А пытаться уделять внимание, завлекать или, что ещё позорней, предлагать дружбу той, которая уже дружила с парнем, считалось крайне неприличным. Поэтому в техникуме не только парни младших курсов не пытались отбивать подружек у старшекурсников, но и они не опускались до позора в попытке ухаживать за той, которая дружит с парнем из младших курсов.
По-своему красивы были своею молодостью, свежестью и какой-то даже грацией все девочки, учившиеся в техникуме. А для меня ещё очень важным приоритетом женской красоты являлось наличие ума и рассудительности. И многие красивые не нравились потому, что считал их неинтересными или даже дурами. В то же время, староста нашей группы, Валя Насонова, была лицом не самой красивой, хотя фигуркой могла и похвастать. Но я её считал одной из самых красивых и желанных девочек техникума за её ум, усидчивость, и рассудительность.
Среди новеньких мы сразу выделяли своеобразных королев красоты. После летних каникул, вернувшись на учёбу, единогласно признали таковой Наташу Кальянову. Мало того, что она лицом оказалась красивее других вновь поступивших, так ещё и фигурка у неё была как бы слеплена специально для соблазнения парней. В нужных местах оставалась миниатюрной, а в других подчёркнуто выпуклой и рельефной. Мы в это время изучали по физике раздел оптики и свойства различных линз. По ассоциации с линзами Славик дал этой Наташе определение «Выпукло-вогнутая», ставшим для нашей группы тайным псевдонимом, обозначающим эту девочку в разговорах.
Наличие новеньких подтолкнуло меня к попыткам подружиться с понравившейся. Многим предлагал проводить их после кино, с танцев или просто погулять по парку. Но каждый раз не предлагал встречаться дальше. Препятствием служило моё предубеждение, что моя подружка обязательно должна быть не только красивой, но и умной. Видно, поэтому, гуляя с такой, обязательно шутил и заводил разговоры об особенностях учёбы, о том, чем комсомольцы и молодёжь страны увлекается, про моду стиляжную, которая тогда процветала. И каждый раз мне избранницы казались такими же глупыми, как Кодацкая, Даже с друзьями однажды завёл разговор о том, что мне показалось, будто все красивые девочки на деле оказываются дурами набитыми. Даже расстроился от такого неожиданного открытия.
Но вскоре повезло изменить свои представления. Как-то Даншин познакомил нас со своею землячкой, поступившей на первый курс. Девочка мне очень понравилась, но оказалось, что с нею уже подружился Витька Киселёв из четвёртого курса. И тут вскоре узнал, что она с Витькой рассорилась и не дружит. В тот же вечер напросился проводить её до общежития после кино. До отбоя было ещё почти час, и мы с ней с удовольствием гуляли по парку до самых одиннадцати. Валя и моим шуткам смеялась, и сама пробовала шутить под настроение. А тут ещё оказалось, что она не только понимает толк в той обстановке, в которой теперь ей придётся жить, так даже почти по-мальчишечьи разбирается и в том, что происходит в теперешнем сельском хозяйстве, и в стране в целом.
Подружившись с Валей, я не стал толпиться в числе претендентов, желающих подружиться с Кальяновой. Хотя, как и большинство парней техникума, сладострастно представлял такую возможность. Неожиданно для всех успеха в ухаживании за ней добился наш Поляничко Алексей. Неожиданным это стало потому, что до этого и в группе, и в техникуме его считали не только аккуратным, учтивым, скромным, но и очень даже застенчивым. На первых курсах он даже летом по парку гулять редко ходил с нами и на танцах больше сидел, чем выходил танцевать. А если на белый танец его приглашала какая-нибудь девчонка не из нашей группы, то он часто отказывал им. Или шёл танцевать с пунцовым лицом от стеснения.
Преобразил его Толик Иванищев. Этого парня в прошлом году отчислили из Калачеевского техникума из-за какой-то тёмной истории, связанной именно с девушкой. Он добился зачисления сразу на третий курс нашего техникума и попал в нашу группу. По возрасту он оказался старше даже Даншина. Поскольку у нас не было отделения механиков, то для продолжения обучения на агронома ему следовало дополнительно сдать несколько экзаменов по профессии, которые мы уже сдавали раньше. Алексей взялся помогать ему в этом. В результате они так сдружились, как никто среди нас так крепко не дружил. Я ведь тоже вначале считал, что ни с кем мне не интересно так всё обсуждать и делиться своими представлениями как с Володей Павленко. Потом велоспорт и множество общих интересов сблизили меня с Саней Раковским. Но эта моя дружба была не сравнима с тем, как сдружились Толик с Алексеем. Они, кажется, и на минутку не расставались. Постоянно что-то обсуждали, учили и даже спорили. Но споры их не ссорили, а лишь скрепляли эту дружбу.
Включение Иванищева в нашу группу привело к частому, жаркому и даже порой со скандалами обсуждению женской темы. Несмотря на рассказы и поучения Чернышова и Орешкина, наши представления о девушках носили романтический характер. Девушки вообще, и киношные красавицы, и героини современных спектаклей и песен казались в какой-то мере даже чем-то таким святым, хрупким. С чем необходимо обращаться внимательно и осторожно из-за их ранимости и слабости. Что их сила и стойкость проявляться может только в трудовых или научных свершениях, в спорте, в достижениях на сцене и эстраде. А в жизни, в отношениях с мужчинами женщины представлялись нам слабыми, зависимыми и совершенно беззащитными.
Похождения Орешкина и его поступки в отношении молодых женщин в округе считали возможными только потому, что он, видимо, для удовлетворения своих потребностей находил себе партнёрш, недостойных считаться порядочными. А Чернышов, начиная с третьего курса, сошёлся с Марфушей, работавшей в клубе уборщицей, кассиршей и контролёром на входе в зал во время кино. Он не женился на ней, но практически жил в её семье. Мы понимали, что после окончания учёбы, когда он получит направление на работу, ему теперь придётся брать Марфушу с собой. И официально регистрировать их отношения в ЗАГСе.
Те пары, которые дружили, в объятиях и поцелуях не переходили той черты, за которой могут последовать более тесные и уже телесные отношения. Исключения из этого правила случались. Но они воспринимались как что-то из ряда вон выходящее. Похожее начало случаться в нашей группе. Нина Полесская, оказалось, уже не раз и не два вступала в половые сношения и с пятикурсниками, и даже с трактористом из учхоза. Девчонки из группы знали об этом и даже советовались с нами, как им поступить, чтобы не навлечь позор на группу. Старшекурсницы некоторые выходили замуж за парней из своих сёл. При этом одни из таких доучивались и просто старались при первой же возможности уехать на выходные домой. Или даже переводились на заочное обучение. На пятом курсе ходила на занятия Лида Заволокина, которая тоже вышла замуж и была очень даже заметно беременной. Но всё это вполне укладывалось и согласовывалось с нашими представлениями. Даже то, что Толик Сова женился на Наде, не вызывало осуждений. Потому, что они не нарушали приличий. Если когда и гуляли в парке, то всегда до отбоя. Хотя Толик или для бравады, или на самом деле не слишком спешил и погулять с женой.
Иванищев же настойчиво убеждал нас в ошибочности наших представлений. Утверждал, что все девки без исключения хитрые твари. Что жалеть их и оберегать ни в коем случае не стоит. Что если девка выманит от парня признание в любви, то специально попробует отдаться ему, чтобы вынудить потом жениться. Что если девка не планирует окрутить парня, она ни за что не даст ему. Какие бы способы из тех, которые предлагает Чернышов, он не использовал.
Он не делился с нами своим опытом в этих делах, но утверждал, что пока мы молодые, пока очень даже нравимся девочкам, нужно не упускать возможности завладеть ними. Не следует только давать им никаких обещаний. Что если удастся какую-нибудь из них сделать женщиной, следует воспринимать такое как свою мужскую победу. И не переживать, не волноваться, что такое может принести ей неприятности в дальнейшем. Что девки - это такие твари, которые сумеют выкрутиться в любой ситуации. Облапошат не одного простака, если захотят потом за такого выскочить замуж.
Сам он вскоре подружился с Таней Обуховой со второго курса. А вскоре нам стало понятно, что, встречаясь с ней, он находил места и возможности для того, чтобы вступать с нею в половые отношения. Мы понимали, что планов о женитьбе у него не было. Переживали, что Таня забеременеет. Меня при этом радовало хоть то, что Толик старательно скрывал от посторонних их отношения. И даже побил парней из Таниной группы, которые пробовали говорить гадости по поводу её дружбы с Толиком.
Меня доводы Толика не убедили. Да и других парней нашей группы тоже. Дружбу с Валей я воспринимал как очень увлекательное времяпровождение. Мне с ней было легко, весело и интересно. Но думал и понимал, что это не любовь. Тем более, что мои представления о любви, как чувствах между мужчинами и женщинами, были очень романтическими и возвышенными, повидимому под впечатлением романов Майн Рида. Я их все без исключения прочитал ещё школьником. А там так возвышенно и трепетно описываются эти чувства, что во мне они засели очень глубоко. К тому же эти чувства я понимал как интимные, исключительно личные, касающиеся только двоих. И что посторонним не желательно даже и догадываться о том, кто кого любит.
Даже на мою дружбу с Валей это наложило свой отпечаток. Хотя все девчонки в её комнате знали, что мы с ней дружим. И парни с нашей группы тоже знали об этом. Я почему-то считал неправильно демонстрировать нашу дружбу. Поэтому ни на занятиях, ни в столовой старался не подходить к ней. Даже придя к ним в комнату, никогда вслух не приглашал её погулять. Просто незаметно от подруг подмигивал ей, указав глазами на дверь, и она охотно начинала собираться. Даже когда мы уже уходили из комнаты, я прощался со всеми, делая вид, что Валя меня просто провожает до выхода из общежития. Иногда, когда у неё возникали срочные дела, она действительно провожала меня до аллеи, целовала и возвращалась в комнату.
Такую мою секретность заметили её подруги и даже уговорили Валю подшутить надо мною. Был прекрасный субботний вечер. Я зашёл в клуб и убедился, что ни Вали, ни её подруг на танцах не видно, и поспешил в женское общежитие. Придя в комнату, уселся на табурет у порога, надеясь побыстрее увести свою девушку гулять. В комнате было жарко натоплено, и девчонки несколько раз предлагали мне снять пальто. Но я отказывался, поскольку спешил осуществить задуманное. Но Валя почти целый час болтала с подругами, готовила уроки на понедельник, и почему-то за всё это время ни разу не встретилась со мною взглядом. Я уже и пальто расстегнул, и несколько раз вставал со стула, вроде бы собираясь уходить. Но она всё равно не смотрела в мою сторону. Наконец она произнесла:
- Ладно, девки, вам весело, а меня уже Женя заждался. Я иду гулять.
После её слов я, не застёгивая пальто, бросился из комнаты, пояснив:
- Хорошо. Я тебя у аллеи подожду, а то зажарился у вас.
Вскоре вышла Валя и накинулась на меня:
- Почему ты никогда не говоришь, что хочешь пойти погулять со мною?
- Так ты ж всегда и так видишь, что я за тобою пришёл.
- Девок твоя секретность так заинтриговала, что они уломали меня сегодня специально на тебя не смотреть. Чтоб ты не выдержал и сказал, что за мною зашёл.
- Так ты что, специально надо мною издевалась целый вечер?
- Почему издевалась? Мне и самой интересно было, нарушишь ты хоть сейчас свою привычку или нет.
- Не нравится мне перед всеми как-то выставлять то, что дружим.
- Ну наши-то все знают об этом.
- Пусть знают. Но я думаю, что незачем лишний раз показывать это.
- Что это? Может, ты считаешь, что мы, встречаясь, поступаем плохо?
- Ну ты и скажешь. Дружба - дело правильное и важное. Мы даже недавно говорили с пацанами, что если бы все люди дружили между собою, жизнь бы стала не просто хорошей, а была бы прекрасной.
- Так чего ж ты стесняешься при девках сказать, что нам с тобою прекрасно вдвоём?
- Что за глупости. Ни я сам, ни другие не считают меня стеснительным. Просто я давно и, наверно, очень твёрдо пришёл к убеждениям, что отношения парня и девушки должны касаться только их самих. Что других посвящать в их отношения не только незачем, а даже неприлично.
- Да ты прямо чудак. Что ж мы такого неприличного с тобою делаем, чего нам от подружек нужно скрывать? Что обнимаемся, они знают. Что целуемся, тоже догадываются. Так это все делают, кто дружит. И никто такое неприличным не считает.
- Ладно, оставим это. Может, я один так думаю, но я действительно думаю так, как сказал. А сейчас дай лучше я тебя поцелую прилично, а то заждался тебя, пока вы издевались надо мною.
Зато как неприлично вести себя парням с девушками скандально продемонстрировали Ступин с Башариным. Всё началось с возмущения поведением Баландина. Он преподавал парням военное дело и сам был военным офицером, недавно уволенным из военного флота. Как человек военный и на занятиях в корпусе, и на стрельбах, и при проверке, как в общежитиях выполняют физзарядку, он требовал строгой дисциплины и беспрекословного подчинения. А теперь, когда в техникуме была создана народная дружина, он часто проявлял инициативу и вместе с дружинниками делал рейды по скверам и по парку после одиннадцати часов, чтобы выявлять тех, которые нарушают распорядок дня.
Тут Славик и придумал коварный план, как отучить Павла Васильевича от его затеи. Заранее узнали, когда Баландин соберётся выискивать нарушителей. Быстро сбегали в общежитие к нашим девчонкам и выпросили у Зайченко, как у самой высокой в группе, платье и платок головной. Иван надел платье, повязал платок, и они со Славиком затаились в сквере, ожидая проверяющих. Когда вдали появился Павел Васильевич с дежурившими в этот вечер учащимся пятого курса и двумя девушками из учхоза, парни стали близко к перекрёстку аллей так, чтобы на них падало освещение. Когда группа приблизилась к перекрёстку, Славик обнял Ивана, и они стали изображать целующуюся парочку. Баландин сразу же повернул в их сторону, а остальные за ним.
Когда Павел Васильевич приблизился к парочке метров на десять-двенадцать, Иван приложил руку к своим губам и издал ими ужасно громкий звук пуканья. Баландин остановился, как в стенку упёрся. Остальные приблизились к нему и захихикали потому, что услышали звук, исходящий от парочки. Павел Васильевич повернул обратно, матерясь потихонечку, и быстро двинулся в сторону соседней аллеи. А помощница прачки Света, глядя на такую картину, даже расхохоталась и громко объявила:
- Никогда не думала, что целоваться можно с таким усердием!
С тех пор вроде бы у Баландина и на самом деле пропала охота выискивать тех, которые не спят после отбоя.
Необычно пришлось поступить с девчонкой в другой ситуации. Когда во время практики работал с Глазевым на комбайне, иногда получалось сходить в клуб. Если по какой причине рано выезжали с поля, то, быстро помывшись, переодевался и спешил в клуб. Но обычно даже к началу кино опаздывал. А тут прошли дожди, и мы, проверив и смазав все узлы комбайна, рано разошлись по домам. Поэтому в клуб пришёл чуть ли не раньше всех. Перед кино устраивали танцы под радиолу.
Ещё до начала танцев обратил внимание на трёх девочек незнакомых. Думал, к кому-то родственники приехали издалека. Но Толик Ковалёв объяснил, что эти девочки иногда приходят к нам на кино из железнодорожной казармы. Казарма располагалась на железной дороге, между Пасеково и Журавкой. Там жили семьи стрелочников, которые по сменам дежурили, переводя стрелки перед паровозом-толкачом. Пассажирские поезда и товарные легко и свободно могли ехать от Пасеково на юг. А вот от Журавки к Пасеково за казармой начинался затяжной подъём. И гружённые углём товарные поезда даже большим паровозам вытащить на такой подъём было не по силам. Для этого такие поезда от казармы догонял толкач и помогал преодолевать трудный участок. С Пасеково толкач сразу же возвращался к казарме и стоял под парами, ожидая следующий гружённый углем состав. Теперь поезда товарные таскали тепловозы, и им не нужны были толкачи. Но казарма осталась, и люди, живущие там, никуда не уехали. Только стрелочников перевели на другие работы.
Две из этих девочек, видно, ещё и семилетку не закончили, а одна была явно моего возраста. Стройная и красиво одетая, сразу мне приглянулась. Ещё не заходя в клуб подошёл познакомиться. Обратился к старшей:
- Привет! Я учусь, в селе редко бываю и не встречал вас раньше. Поэтому давайте знакомиться. Меня зовут Женькой. А вас?
- Меня тоже Женькой зовут. А на эту мелюзгу не обращай внимания. Я их просто беру с собою, чтоб не скучно было топать в такую даль.
Когда включили радиолу, несколько раз приглашал её на танцы. Не смотря на то, что девочки пришли из стоящей в лесу казармы – танцевать Женя умела. И за словом в карман не лезла. Вскоре музыку остановили, чтобы продавать билеты тем, которые пойдут в кино. Я вышел на улицу. Женя послала подружек за билетами, а сама тоже вышла на улицу. Сразу же подошла ко мне и продолжила начатый во время танцев разговор. Встала при этом плотно, прижавшись всем телом к моему боку. Я даже смутился от этого. Ведь на людях так стоять парню с девчонкой считалось неприличным. Даже женатые на людях редко позволяли себя такое. Подумал, что Женя тоже смущалась под завистливыми и осуждающими взглядами ожидающих начала фильма. Потому, что она шёпотом предложила:
- Пойдём за магазин. А то тут везде народу полно. Ни обняться, ни поцеловаться.
Когда уединились, она по деловому закинула свои руки мне на шею и подставила губы для поцелуя. И тут же, переведя дух, заявила:
- Ты такой интересный и танцуешь классно. Теперь будешь моим парнем.
От этих слов я даже опешил. Не думал и не предполагал, что девчонка, а не парень может проявлять инициативу, предлагая дружбу. Почувствовал даже обиду. Женя за меня решила, что буду дружить с ней. В техникуме мы, предлагая дружбу, просто погулять по парку или проводить с танцев, обязательно спрашивали у девчонки, согласна ли она на это. А сейчас она парню сообщила, что будем встречаться, как дело решённое и не обсуждаемое даже.
Не смотря на обиду, не нашёл слов вежливых, чтобы немного притормозить такое бурное развитие нашего знакомства. Наверно потому, что Женя дальше тоже повела себя необычно. Обнимаясь, она прижималась ко мне грудью. Это возбуждало и было непривычно. Потому, что и обнимаясь с Валей Дегтярёвой, и с девочками, которых провожал раньше, замечал, как они следят, чтобы их грудь не прикасалась к моему телу. А новая знакомая поступала совсем по другому. Она постоянно прижимала свою грудь к моей или нарочно двигала ею по моему предплечью. Чувствуя невероятное напряжение в штанах, решил, что необходимо немного остынуть. Услышав, что из клуба донеслись звуки кино, предложил:
- Пойдём в зал. А то у меня и билет ещё не куплен.
Но Женя возразила:
- Давай ещё хоть немножко постоим. Там ведь журнал пока показывают. А когда перед кино свет включат - тогда и побежим.
Дальше выяснилось, что и в отношении того, что будет после кино, она уже всё обдумала:
- Мне с девками муторно ходить ночами. С ними, бестолковыми, и поговорить не о чем. А теперь ты меня пойдёшь провожать. Девок отправим вперёд, а сами не будем спешить. Дойдём до леса и я тебе обязательно дам. Там много таких мест, где травы по колено. Можно хоть до утра валяться.
К такому повороту событий я был совершенно не готов. Неожиданное заявление вызвало у меня вместо вроде бы неминуемой радости возмущение и даже нарастающую злость. Хорошо, что начиналось кино. Проводив Женю до двери клуба, сказал, что пойду за билетом. А на самом деле даже в кино решил не идти, чтобы успокоиться и разобраться в происходящем. Меня поразило то, что предложение такого, которое являлось пределом мечтаний любого парня, в этой ситуации не вызвало у меня ни восторга, ни даже твёрдого желания воспользоваться предложенным. Не спеша, прогуливаясь до моста и обратно, пробовал понять, что я чувствую и почему неожиданно враждебно настроился в отношении этой девочки.
Стало ясно, возмущение вызвала её уверенность в том, что у меня в принципе не может быть других желаний, кроме тех, о которых объявляла она. Даже не поинтересовалась, есть ли у меня девушка. Ясно, у неё в руках был огромный козырь. Она, конечно, знала, что организмы парней так устроены, что нам постоянно хочется половых сношений. А ещё зная, что не дорожит своей репутацией, была уверена, что сможет заполучить себе любого парня. Ведь тем, что предложила мне, она легко может переманить самого видного, даже если он дружит с порядочной и скромной девушкой.
Именно это меня и бесило. То, что обещала предложить в лесу, было до безумия заманчиво. Не с каждым и чрезвычайно редко такое может произойти. Моментами представлялось, как это будет. От таких представлений напряжение в паху достигло такой силы, что стало даже ломить и саднить в яичках. Но тут же ловил себя на мыслях, что предложенное выглядит как оплата за согласие провожать её в такую даль. Что она вроде бы как насильно пробует заставить и дружить с ней, и провожать, и даже, наверно, танцевать в клубе, а за всё это считает то, что предлагает, нормальной оплатой.
Постепенно зациклился именно на мыслях, о принуждении. Что всё приятное будет не по моему желанию, а по её предложению. Сразу же вспомнилось, как школьником не только не испытал удовольствия, а страдал от того, как Дерюгина и Лэнькина использовали меня, чтобы удовлетворить свои желания в половом сношении. Наверно, под впечатлением этих воспоминаний и к предстоящему постепенно росло даже отвращение. И картина предстоящего вырисовывалась мерзкой. Представлял, как она скомандует, где будем располагаться. Как предложит раздеваться. Что будет дальше. И всё это уже стало казаться таким же неприятным, как то, что ощущал в круче и в нужнике со взрослыми девками.
Вначале ещё обдумывал, как и о чём постараюсь поговорить с Женей после кино, чтобы направить наши отношения в то русло, которое бы устраивало моё самолюбие. Но постепенно, по мере роста отвращения к предстоящему и недовольства своей новой знакомой пришёл к выводу, что вообще не хочу видеть её после кино. Приняв такое решение, спокойно пошёл домой спать. Правда, перед сном не забыл рукой удовлетворить свои мужские желания в надежде, что боль в паху утихнет.
Встретил эту Женю я только через три дня. Не знаю, приходила ли она к нам в клуб или нет. Просто у меня в эти дни не было такой возможности. Следует отметить, что всё это время почему-то переживал за то, как произойдёт наша встреча. И не воспылаю ли я опять страстью к ней, если вновь придётся ощутить своим телом её возбуждающие прикосновения. Но как только увидел её, на меня мгновенно нахлынули те ощущения, которые в прошлый раз заставили уйти домой. Женя тоже заметила меня и, подбежав, на ходу спросила:
- Куда ж ты подевался? И в кино не зашёл, и после мы с девками ждали тебя ждали, да и ушли домой одни.
При её приближении я физически ощутил самое настоящее отвращение. Даже тошнота подступила. И я даже непроизвольно протянул руку вперёд с тем, чтобы она не прикоснулась ко мне. Сразу же придумал ответ:
- Я только за билетом собрался, а тут на велосипеде подъехала моя девушка. И мы с ней решили не идти в кино, а погулять, пока опять дожди не зарядили.
- А что ж ты мне не сказал, что у тебя здесь девушка есть? А кто она?
- Ты ведь и не спрашивала об этом.
- Она в Митрофановке учится или с тобою в техникуме?
- Какая тебе разница?
- Просто интересно. Хорошо, что хоть пояснил. А то бы я ждала, когда вновь в клубе появишься, - кажется, без всякого сожаления заявила она.
Зато на меня эта эпопея произвела неизгладимое впечатление. После этих трёхдневных раздумий и переживаний в моём сознании твёрдо укоренилось ощущение брезгливости и отторжения любой девушки или женщины, которая не то, что навязывается мне в подруги, а даже к тем, которые просто намекают, что я им нравлюсь. Разумом понимал, что такие представления неправильные, не справедливые, но в душе они поселились навсегда.
На четвёртом курсе по плану у нас начиналась практика по специальности. Эта практика предполагала уже не просто участие в сельских работах, а настоящую агрономическую деятельность. Распределили нас в те колхозы и совхоз Таловского и соседних районов, с которыми техникум через райкомы партии заключил специальные договоры. Направляли в основном в качестве дублёров агрономов. Мне повезло распределиться в соседний колхоз имени Докучаева. Валю Насонову тоже распределили туда потому, что она там жила. А к тому же, после смерти матери, являлась практически главной домохозяйкой в их семье, в которой кроме отца было ещё двое младших детей. При этом в правлении мне предложили на период практики занять свободную должность агронома-семеновода. Только без оплаты. Потому, что на период практики за нами сохранялась стипендия.
Квартировать определили в посёлок «Новый Пахарь», который в качестве отдельной бригады входил в состав колхоза. Хозяйкой была пожилая женщина-свекловичница, которая представилась мне как баба Галя. Вначале она была крайне недовольна таким решением бригадира. Потому, что в её тесной избёнке даже кровать была всего одна. Она вынуждена была её уступить мне, а сама ночевала в сарае на сене. В такой ситуации я предпочитал ездить велосипедом ночевать в общежитие своё. Благо, техникум был совсем рядом. Или к Вовке Павленко.
Ему с практикой вообще повезло. У Неровных, у которых он жил, была пасека, и он иногда помогал дяде с пчёлами. Это заприметил Мыльцин, к складам которого отнесена была и техникумовская пасека. Но специального пчеловода в его распоряжении не было. Вот он и настоял перед директором и завучем, чтобы Вовку назначили на этот период пчеловодом, и чтобы это ему было засчитано как практика.
В результате Вовка стал не только полновластным учхозовским пчеловодом, но ещё и получил в своё распоряжение единственный колёсный трактор учхоза МТЗ-2 и тракторную тележку к нему. Трактор до этого сменил множество трактористов и находился в ужасном состоянии. Но Володя поставил его на ход. Только при дальних переездах брал с собою канистру с маслом потому, что двигатель сильно дымил и «сжирал» неимоверное его количество. Кроме этого, прежние водители своевременно не поджимали гайку на шаровом пальце рулевой тяги. От этого он так износился, что постоянно норовил выскочить, и трактор тогда не слушался руля. Поэтому новоявленному пчеловоду постоянно приходилось изобретать уплотнение для этого соединения.
Володя рассказывал, что когда ездит на тракторе в Таловую, то постоянно глазеет по обочинам, чтобы подбирать пустые консервные банки. Из их тонкого металла прокладки для уплотнения получались очень удачными. Носился он на этом тракторе по дороге и по учхозу на предельной скорости. За это Дмитрий Михайлович прозвал его ухарем. А я даже переживал за такое лихачество:
- Ты так летаешь на тракторе и сам же рассказываешь, что на нём рулевое ни в красную армию.
- При чём здесь рулевое? Скорость держу такую, какую двигатель позволяет развивать, - прикидывался не понимающим он.
- Выскочит на скорости палец – или задавишь, кто рядом идти будет, или даже перевернёшь трактор, если на полном ходу колёса круто подвернутся.
- Не переживай. Я и сам вначале так думал. А потом убедился, что если палец выскакивает, трактор прямо едет. Только повернуть не получается, пока не остановишь и не соединишь тяги.
- А если во время поворота выскочит?
- Тогда беда. Сразу вывернет колёса до упора. Но я присобачился. Несусь со всей дури только по прямой. А если хоть чуть поворачивать приходится, сразу сбавляю. И если машина встречная или около людей рядом, то еду тише и ногу над тормозной педалью наготове держу.
Вовка бал доволен своею практикой Мне моя практика тоже нравилась. Ходил по не убранным полям, собирая снопы хлебов для апробации. С началом уборки отбирал в полотняные мешочки зерно для определения его посевных качеств, а в сухие стеклянные бутылки - для определения влажности. Заполнял этикетки для этих образцов и отвозил с попутными колхозными машинами в контрольно-семенную лабораторию.
Наладились отношения и с бабой Галей. Я привык к домашним сельским делам и даже скучал по ним. А баба Галя с утра и до темна была занята на колхозной работе. Зато у меня свободного времени было больше, чем достаточно. Я с удовольствием встречал её овечек из стада. Задавал им корма и ставил воду. Кормил курочек. А когда обнаружил огромную кучу нерубленных и неколотых дров за сараем, за несколько дней их порубил и поколол.
От этой помощи хозяйка была в восторге. Переживала, что часто езжу ночевать в общежитие. Думала, что я делаю это, только что бы её не стеснять. Старалась приготовить для меня что-нибудь повкуснее. Несколько раз пробовала в благодарность угостить самогоном. Но я категорически отказывался. Она подумала, что брезгую вонючим свекольным самогоном, и заявила, что за заготовленные дрова купит мне водки в магазине. Пришлось убеждать её, что я вообще не выпиваю. Чем очень удивил. В воскресенье она даже пригласила к себе своих внучек-близнецов, живущих на другой улице. Дуся и Маруся учились ещё в школе, но она заявила, что специально привела их познакомиться со мною, чтобы, когда вырастут, знали каких не пьющих женихов следует себе выбирать.
Отчёт о практике главный агроном колхоза подписал мне за неделю до её формального завершения. А в конторе заверили его колхозной печатью. И я воспользовался этим для поездки домой. Несмотря на то, что на старших курсах мы приспособились, выкраивая себе карманные деньги, ездить на поезде с билетом, считали это непозволительным и даже зазорным. Порой даже в автобусах кондукторша уточняла, не студенты ли мы? И получив утвердительный ответ - позволяла ехать без билетов. Поезда же мы теперь считали личным бесплатным транспортом.
На товарных ездили редко. И потому, что они переведены были на тепловозную тягу. При этом у них и скорости увеличились до того, что спрыгивать на ходу стало опасно. И остановок они стали значительно меньше делать. К тому же на пассажирских ездить было намного комфортней. Летом, в жару наслаждались поездками на крышах вагонов. При этом единственным недостатком была необходимость простилать что-нибудь, если хотелось сесть. Потому что крыши вагонов были сильно закопчёнными. Но мы обычно весь путь преодолевали стоя, громко распевая песни. Чем злили дежурных по станциям и милиционеров там, где поезда следовали без остановок. На тех же станциях, где поезд останавливался, чтобы не попасть в неприятную ситуацию, заранее спускались по лестницам в промежутки между вагонами с той стороны, которая была противоположной от вокзала.
Но это летом и в хорошую погоду. А для остальных случаев каждый из нас заранее изготовил для себя самодельный тамбурный ключ. Надёжные и безотказные ключи получались, если толстостенную трубку от непригодного масляного радиатора трактора загнуть буквой «Г». Короткую часть сплющить, а на конце длинной части сформировать гранённое отверстие, используя в качестве формы треугольный напильник. Такие ключи обеспечивали нам комфортный проезд не на крышах, а внутри вагонов.
Перед отправлением поезда мы заходили на его противоположную от вокзала сторону и определяли, какие тамбуры в вагонах являются нерабочими. Обычно рабочие тамбуры, через которые проводники встречают и провожают пассажиров и сигналят о готовности к отправке, в двух соседних вагонах находятся рядом. Соответственно, нерабочие тамбуры расположены с противоположных концов вагона. Перед началом движения мы забирались на лестницы в тех промежутках между вагонами, где были нерабочие тамбуры. Как только поезд набирал ход, мы быстренько перебирались на ступеньки вагона, открывали своими ключами тамбурные двери, забирались в тамбур, а дверь опять закрывали на ключ.
Пока проводник ещё стоит со своим жёлтым флажком в рабочем тамбуре отправляющегося поезда, мы уже все находимся внутри вагонов. А потом расходимся по разным вагонам, чтобы найти свободные места в плацкартном или в общем вагоне и присесть там, изображая пришедшего из другого вагона. В тех поездах, в которых были вагоны-рестораны, часто засиживались там, заказав себе чай и коржик или булочку. Если официантка интересовалась, почему так долго чаёвничаем, по секрету признавались, что едем без билетов. И они нас не трогали. Просили выйти только, если появлялись большие компании желающих покушать и выпить, а мест свободных не хватало.
Но ехать одному ни на крыше, ни безбилетником не хотелось, и я, предъявив студенческий, купил льготный билет до самого Пасеково. Уличать меня в нарушении традиций было некому, а хотелось полежать на полке и насладиться легальным положением пассажира.
Дома обратил внимание на перемены, произошедшие за время нашей учёбы. Те соседи и товарищи, с которыми раньше проводил много времени, сейчас стали недоступными. Старшая сестра Федьки Ковалёва, Рая, вышла замуж в Митрофановку и устроила Федьку работать на кориандровый элеватор.
Толик Кудинов неожиданно уехал из села, опасаясь пересудов. Он дружил с приезжей девочкой, работающей в колхозной бухгалтерии. А вскоре выяснилось, что в колхоз она приехала уже беременной от учителя, который преподавал у них в техникуме. Когда это стало заметным, девочка предложила прекратить дружбу, чтобы не позорить его. Но Толик в неё уже влюбился по самые уши. Она так ему нравилась, что не захотел расставаться и даже наоборот предложил ей выйти за него замуж, пока ребёнок не родился. В селе такой его поступок многие не одобряли, и он решил уехать со своею женой на целину, к своей старшей сестре Лидке. Она попала туда по комсомольской путёвке, вышла там замуж и уже получила со своим мужем большой отдельный дом в новом посёлке.
Толику Ковалёву тоже стало не до друзей. Потому, что тоже обзавёлся семьёй. С Марией Гайворонской он дружить начал, когда она ещё в школу ходила. После семилетки учиться дальше она не захотела и летом пошла в колхоз пасти телят. Зимой девчонке телятницей работать тяжело, и на её место поставили мужика, а она ходила на разные работы. А весной совершенно неожиданно не только для Толика, но даже и для самых близких Маруськиных подружек, она уехала на Донбасс. Уехала не только неожиданно, но и странно.
К ним в гости приехали родственники из Ворошоловграда. И с этими родственниками какой-то парень. Погостили они три дня и собрались уезжать. А с ними и Мария уезжала. И уезжала не с пустыми руками, а с огромными узлами, в которых были упакованы и перина, и подушки, и одеяла. Оказалось, что её забирают замуж за того парня, а в узлах её приданное. Родители хвастали, что парень хоть и молодой, но работает в шахте на заработной должности, и дочь не будет знать никаких забот. Толик от такого вероломства подруги и от расстройства чуть умом не тронулся. Места себе не находил. Спать не мог. Наверно, от переживаний с ним даже болезнь какая-то непонятная приключилась.
Вначале лета Мария приехала к родителям. Толик сумел её выследить и хорошенечко отмутузил за её предательство и измену. Но вскоре выяснилось, что она приехала не в гости, а насовсем. Замужество своё с шахтёром она не успела оформить. А жизнь с ним оказалась не такой беззаботной, как ей обещали, и она вынуждена была сбежать назад, не захватив даже свои вещи. В клуб она вначале не ходила, даже в кино. Зато домой к ней пытались попасть в гости многие молодые колхозные мужики. Потому что Маруся была красива, а то, что побыла замужем, позволяло им надеяться на её доступность. Но она решительно отвергала всех ухажёров, настойчиво утверждая, что любит только Толика.
Толику нравились такие сведения, которые в селе распространялись с большой скоростью. Вскоре он решил помириться с ней. А помирившись, стал и на ночь оставаться у неё. Летом тепло, и они оборудовали себе для ночлегов место в сарае над погребом. Потом Маруся напомнила, что от таких ночевок у них может ребёнок получится, а она не хочет, чтобы к её позору о неудачном замужестве добавилась ещё рождение дитя без мужа. Так они и женились. Мария переехала к Толику. В гости к ним я не заходил не только потому, что у них теперь стало очень тесно, а ещё и потому, что он при встрече явно тяготел нашими разговорами.
Даже Юрка наш был всё время занят. Мама уговорила председателя назначить его шофёром на новую колхозную машину. Машина с большущей металлической бочкой вместо кузова называлась ассенизаторской. А выделили её колхозу для подвоза воды на летние пастбища и заправки котлов для запарки кормов зимою. Через толстенный резиновый шланг, распёртый изнутри проволочной спиралью, машина могла засасывать воду хоть из пруда, хоть из Ривчака, хоть из копаней и колодцев неглубоких.
Тётя Ульяна и радовалась за то, что сыну досталась новенькая машина, на которой он ездил как начальник. Всегда в чистой одежде и в туфлях. Сапоги возил за спинкой сидения и надевал их, если только по топкому берегу приходилось опускать в воду шланг. И переживала сильно, даже сердилась, что Юрка из-за этой работы дома почти никогда не появлялся. Дело в том, что у нас в селе началось сплошное строительство.
Строилась, наверно, вся страна, с утра и до вечера, зимой и летом. Строились в техникуме животноводческие корпуса, жильё для преподавателей и рабочих учхоза. Новый учебный корпус на берегу пруда. Возводились много зданий в институте Докучаева, в Таловой. Мобилизованные на трудовой фронт в города хвастали тем, что их предприятия обновляются. Что они переселяются из землянок и из бараков, получая квартиры с невиданными доселе удобствами в пяти и трёхэтажных домах.
Зимой у нас в селе, конечно, ничего не строили, но зимой колхозникам выписывали из колхоза строевой лес. Давали ходатайства на приобретение каркасных домов в сельпо. В комплекты которых входили и пиломатериалы для каркаса и кровли, и готовые, даже остеклённые окна, и двери, и шифер, и толь. Даже дефицитный кирпич в сельпо продавался тем, которые приобретали каркасные дома. Каркасы были настолько дешёвыми, что их могла приобрести любая семья, в которой двое работали в колхозе. А поскольку стены в нашем селе в домах и сараях была возможность возводить дубовые из колхозных запасов, то оставалось ещё много пиломатериалов для одновременного сооружения надворных построек.
Поэтому с ранней весны, а то и на зиму, люди копали глину и привозили к своим дворам или к той усадьбе, которую отстраивали для себя. Чтобы при первой возможности сделать замесы глины для мазки домов и сараев или для изготовления самана, если птичник, сарай или погребник собирались строить, заполняя стены каркасов саманом. А для замеса глины требовалось большое количество воды.
Колхоз не запрещал снабжение необходимым количеством воды для замесов всех нуждающихся. Поэтому Юрка был нарасхват. С трудом выкраивал время, чтобы успевать выполнять ещё и колхозную работу. А у людей не только ссоры были из-за того, к кому первому он повезёт воду, но доходило даже и до драк по этой причине. Видно было, что Юрке нравилось быть таким востребованным. Он гордился своей ролью. Для некоторых мог великодушно согласиться привезти воду даже ночью. А другим, к которым испытывал какую-нибудь неприязнь, мог и отказать несколько раз, преднамеренно отодвигая их очередь.
Благодарили его выпивкой. Или угощали во время обеда или вечери. Или с собою давали. Поэтому он практически почти каждый день и порой даже с утра уже был выпивши. Напиваться до такой степени, чтобы было сложно управлять автомобилем, он конечно не напивался. Начальники колхозные смотрели на такое «сквозь пальцы». А автоинспекторов было очень мало, и заметить их можно было только в городе или на шоссе. С тех пор, как построили асфальтированную дорогу от Москвы до Ростова, через Павловск и Богучар на шоссе, проходящее через село, машин стало несравненно меньше. Хотя дорожники постоянно следили за его состоянием. Грейдировали, ремонтировали мосты, красили километровые столбы. Но только в хорошую погоду старые водители, которые помнили этот путь, решались сокращать расстояние, пользуясь нашим шоссе. А автоинспекторы вообще не появлялись в селе.
Пребывая почти постоянно во хмелю, Юрка искал себе приключений и удовольствий. Так сложилось, что после войны и трудовых мобилизаций женщин в селе было намного больше, чем мужчин и парней. Очень многие незамужние и вдовые не стесняясь пытались заманить к себе на ночь или хотя бы на вечер мужика или парня. Таких в селе, конечно, настойчиво осуждали и бабы, и мужики. Но беспутные придумали оправдание своим прихотям, утверждая, что благодаря гостю, они смогут забеременеть и избавятся от необходимости уплачивать налог на бездетность.
Семейные строго следили за своими мужьями, особенно когда те были выпивши. Потому, что когда пьяный совершал измену, то факт выпивки принимался как оправдание. Уличённый утверждал, что не помнит, как оказался в чужой постели. А вот Юрка в этой обстановке оказался самым популярным любовником. Его не только вдовы пытались заманить к себе в гости, но даже и в глазах некоторых молодых незамужних колхозниц, он почему-то считался очень завидным кавалером. Тётя Ульяна из-за этого сердилась на маму, что пристроила его на такую машину. И боялась, что он разгуляется, и его потом не женишь. Или, что ещё хуже, превратится в пьяницу. Но организм Юрки был крепким. Он никогда не терял контроля над собою. И даже не стремился к выпивке, когда его никто не пытался угощать. Объяснял нам, что если станет отказываться от угощения, то люди обидеться могут. Или посчитают, что он загордился.
Без друзей и товарищей я эту неделю даже в клуб не ходил. С утра до вечера старался по хозяйству. Бабушка целыми днями готовила вкусненькое. Мамы не было, она опять получила путёвку в Кисловодск для санаторного лечения. Её заболевание печени считалось хроническим и лечению в районной больнице почему-то не поддавалось. Поэтому ей каждый год больница предлагала санаторное лечение. А она никогда от него не отказывалась.
Больница предлагала такое лечение многим нашим колхозникам и колхозницам, имеющим хронические болезни. Но ездили не все. Многие просто боялись ехать далеко в незнакомые места и в незнакомую обстановку. А некоторые отказывались, думая, что в санаторий необходимо появляться в особых модных и новых одеждах. Считали, что им в поношенных колхозных платьях и жакетах будет стыдно находится среди интеллигентных людей. Мама, конечно, славилась аккуратностью и умением красиво одеваться, насколько это ей позволял её горб. Но своего вида не стыдилась и привозила из санаториев фотографии, на которых она отдыхала в красивых местах с очень даже интеллигентными женщинами. Передовикам и начальству доставались даже путёвки на курорты. Но в основном только в зимнее время. Мама утверждала, что колхозникам зимой путёвки дают на курорты потому, что летом здесь работы много. А я думал, что летом на курорты посылают более прославленных людей, а простых колхозников зимой. Тогда, когда даже на юге холодно и дождливо.
Сразу же обнаружил, что крыша соломенная протекает и в курятнике, и над дедушкиной мастерской. Соломы во дворе для обновления крыши не было. К тому же я не умел крышу соломой крыть. И чтобы крыть соломой, требовалось хотя бы двое. Чтобы один подавал солому, а второй укладывал её и утрамбовывал. Зато очерэтом; крыть можно было и одному.
Решил, поискать в Вербах место, где растёт густой и незасорённый очэрэт. Ниже нашего огорода его было много, а ближе к Ривчаку были вообще сплошные его заросли. Но он везде был сильно засорён ежевикой. К тому же ежевика уже созрела, и люди проложили много тропинок в зарослях, поломав и спутав очэрэт. Нашёл подходящие заросли почти у самой криницы. Хорошо, что Федькина мамка, узнав о моей затее, выделила в помощницы Галину. Она уже выросла и перешла в седьмой класс. Я под корень срезал серпом пучки очэрэта, а она выносила их на сухое и складывала в аккуратную кучу. Вечером дядя Игнат дал мне лошадей, и я перевёз заготовленное к себе во двор. На следующий день быстро повязал стебли в небольшие пучки и до вечера надёжно укрыл оба сарая.
После практики у нас по плану был месяц теоретических занятий, а с первого сентября мы становились самыми уважаемыми учащимися техникума. Потому, что превращались в пятикурсников. В первую же неделю наша группа понесла очередную потерю. Призвали в армию Ивана Ступина. Не успели утихнуть разговоры о его провожании, как райком подкинул директору и нам новый повод для бурных обсуждений. Область, по заданию партии, срочно формировала эшелон для помощи целинникам в уборке урожая. Каждый район выделял занаряженное количество исправных самоходных комбайнов и комбайнеров.
Таловский райком сумел доказать, что в районе большие площади поздних крупяных культур, а комбайнов недостаточно для их предстоящей уборки. Району разрешили не отправлять комбайны, но количество командируемых комбайнёров увеличили вдвое. И в райкоме придумали не ущемлять возможности колхозов, а командировать в качестве комбайнёров учащихся нашего техникума, уже получивших удостоверения трактористов-машинистов. Требовалось десять человек.
Основной костяк командируемых техникумом был представлен нашей группой. Наших направляли семь человек. Отец как-то сумел, вроде бы даже через райком, договориться, чтобы Сашку не посылали. С первой группы вначале назначили троих, но Попов убедил директора, что без Федьки Михайлусова и нашего Толика Салова, никакие предстоящие мероприятия с духовым оркестром окажутся невозможными. Поэтому с первой группы назначили двоих. И одного парня со второго курса, который уже отслужил в армии и успел поработать в совхозе трактористом.
В райкоме на инструктаже нам долго и подробно поясняли значимость и важность для страны предстоящего нам. Напоминали и требовали, чтобы мы не посрамили честь своего техникума, своего района. Что по нашим делам будут судить даже о престиже всей Воронежской области. Были и практические советы. Одежды рекомендовали много не брать, потому, что в райкоме не знают, в каких условиях нам придётся там находиться. Из обуви настойчиво рекомендовали надевать сапоги. Ботинки не советовали брать. Потому, что у нас, видимо, не будет возможности посещать клуб. Что, возможно, там его и нет совсем. И что работать в ботинках неудобно, а во время дождей ещё и ноги намокнут. Хотя на улице стояла жаркая сухая погода, категорически предупредили, чтобы взяли с собою фуфайки и свитера. Потому, что там, оказывается, даже летом тепло только днём бывает. А утром, вечером и ночью очень даже холодно. Ещё советовали все свои вещи сложить в чемоданы. Потому, что может жить придётся в палатках, а в них каждый может зайти. Вдруг среди целинников окажется непорядочный, который вздумает порыться в чужих вещах. А чемодан всегда можно замкнуть.
Состав формировали уже пятый день и подали на станцию Таловая вечером. Прочно закреплённые комбайны стояли на товарных вагонах с низенькими бортами. А посредине эшелона расположились два пассажирских вагона. Свободных мест, чтобы расположиться вместе, не оказалось. И нижние места уже все были заняты. Но мы привыкли к спартанским условиям, и никто не возмущался. Наша станция была конечной для области. Поэтому почти сразу после размещения эшелон застучал колёсами без остановок и простоев.
Станцией назначения был город Кокчетав. Но путём рассмотреть его не успели. Прибыли мы вечером. Эшелон разместили на товарной станции у высокой платформы для удобной выгрузки комбайнов. Встречающий объявил, что мы заночуем в своих вагонах, а утром те, которые прибыли со своими комбайнами, начнут их выгрузку, после завершения которой их отправят в ближайшие совхозы. А не имеющих закреплённых комбайнов утром отправят в Эндекшебекский район. Будем трудиться в совхозе с романтическим названием «Целинный».
Ехали до совхоза в кузове грузовой крытой машины с самодельными лавочками, установленными поперёк кузова. Представитель области ехал с нами только в кабине. Приехали на машинный двор совхоза. Который представлял собою огромную, неогороженную территорию. У въезда находились механические мастерские и здание конторы. За ними рядами и группами стояли комбайны и тракторы. Отдельно высилась целая шеренга установленных на деревянные козлы прицепных тракторных и комбайновых жаток. Рядами стояли сеялки, плуги и другой прицепной инвентарь.
Долго томились, ожидая приезда руководителей совхоза. Дважды к нам на необычном колёсном тракторе подъезжал тучный мужчина и спрашивал, чего мы ожидаем. Представитель области пояснял, что ждём приезда директора совхоза, и что того уже предупредили о нашем прибытии. Наконец, в кузове гружёного зерном самосвала приехали официальные представители руководства. Они представились нам как главный агроном и управляющий второго отделения. Агроном рассказал, что их совхоз обрабатывает более ста тысяч гектаров целинных земель. Что хоть и считается новым, но уже занимает первые места в районе и по урожайности, и по валовым сборам зерна. Что совхоз не всё зерно отправляет государству, а часть его использует в качестве кормов успешно развиваемым не только овцеводству и скотоводству но и производство свинины успешно наращивает. Мы перешёптывались, поражаясь масштабам хозяйства. Ни в Таловском, ни в нашем Кантемировском районе все колхозы в сумме не могли похвастаться таким количеством пахотных земель. А здесь один совхоз располагал ста тысячами!
Агроном после пояснений махнул рукой бензовозу, чтобы он подъехал к нему, и заявил, что ему необходимо срочно ехать на механизированный ток, и что всё остальное нам расскажет управляющий отделения, в распоряжение которого нас направляют. Вслед за агрономом, распрощавшись с нами и пожелав больших трудовых свершений, уехал и представитель области.
Управляющий внёс ясность. Жить и работать нам предстоит на втором отделении. Уборку зерновых на отделении практически не начинали. Потому, что в этом году поля отделения подверглись сильной ветровой эрозии и оказались малоурожайными. Совхозные постоянные механизаторы сосредоточены на уборке более урожайных полей. И в его отделении они убрали только два поля. Все остальные посевы зерновых отделения предстоит убирать нам.
Что если наш коллектив за время командировки не успеет убрать весь урожай – зерно пропадёт. Потому, что резервов у совхоза нет. Поэтому он просит нас заранее настроиться на то, что трудиться придётся не положенные по профсоюзным правилам восемь часов, а использовать всё светлое время суток. Но он уверен, что мы являемся патриотами своей страны и сделаем всё от нас зависящее для того, чтобы весь выращенный хлеб оказался в закромах.
Потом перешёл с торжественного тона на доверительный и пояснил, что расстояние от центральной усадьбы до отделения почти восемьдесят километров. Поэтому, если мы даже очень оперативно получим комбайны, доехать на них до ночи явно не успеем. Он учёл это, и сейчас сюда подвезут передвижной вагончик, в котором пол будет застелен матрацами, и одеяла в нём будут в достаточном количестве. Вещи свои нам необходимо будет сложить в этот вагончик, можем даже закрыть его на замок, который с ключами висит на двери. На тот случай, если захватили с собой много золотых вещей и денег. Рассказал, что через полчаса наступит обед, и мы сможем подкрепиться в столовой механических мастерских. Что кормить нас будут бесплатно и здесь, и на отделении.
В это время к нам опять подъехал уже знакомый мужчина на колёсном тракторе. Оказалось, что это заведующий мастерскими. Управляющий сказал, что тот покажет нам, где обедать. И поможет выбрать из имеющихся в наличии лучшие комбайны. А завтра пораньше с утра разбудит нас в дорогу и выделит провожающего.
Пока заведующий в сторонке что-то тихо обсуждал с управляющим, мы внимательно рассмотрели его диковинный вид транспорта. Трактор был с закрывающейся со всех сторон кабиной. Очень тесной для такого полного водителя. Непривычный вид ему придавало отсутствие радиатора. Рассмотрели, что охлаждался его двигатель многолопастным вентилятором, похожим на те, которые охлаждают моторы мотороллеров. Не было на нём и пускового двигателя. Но заводил его заведующий не как старые трактора рукояткой и не пускачём, а как автомобили - стартером. Прочитали и название трактора – Т-4. А надпись на капоте поясняла, что выпускает их Липецкий тракторный завод.
После обеда занялись подбором себе комбайнов по вкусу. Заведующий показал нам на два ряда комбайнов и пояснил:
- Выбирайте, какой кому приглянется. Все они остались от прошлого года. Прошлый урожай у нас оказался лучше всех. Их нам нагнали немерено, а теперь стоят без комбайнёров.
- Управляющий сказал, что Вы поможете нам выбрать лучшие, - напомнил Иванищев.
- Как я тебе укажу, который лучше? Это ж не конь, что на зубы посмотрел и определился. Полазите сами, посмотрите. Если которому понравится без жатки, цепляйте любую на козлах, только смотрите, чтобы на косе все сегменты были и мотовила целые. А по одной косе можете взять в запас, чтобы в поле не клепать сегменты, если камень поймаете жаткой.
- А заводить можно? - осторожно поинтересовался Павленко.
- Конечно. А иначе как ты проверишь молотилку и гидравлику? Чтобы запускать, аккумуляторы получите заряженные в пристройке сзади мастерской. Масло не забудьте проверить и воду перед запуском. Как определитесь, кому какой, сразу же на заправку. Она у нас за столовой. Имейте в виду, заправщица только до девяти вечера будет.
Оставив вещи в вагончике и плотно пообедав, приступили к поиску самых лучших комбайнов. Но все они оказались грязными и даже не очищенными от соломы и половы. В некоторых на клавишах даже зеленели ростки пшеницы, взошедшие от дождей из скопившегося в грязи зерна. Поскольку я ещё в прошлом году неплохо потрудился на таком комбайне с Глазевым, меня особо возмущало, что перед хранением их даже и не очистили. Но помогающий нам слесарь сообщил, что их пригнали на стоянку уже зимой, когда дожди не позволили до морозов убрать все хлеба, и прикомандированных комбайнёров распустили по домам.
Выбирать пришлось в основном по внешним признакам. Чтобы колёса не были спущены, чтобы клавиши и решета не погнуты, чтобы дека поддавалась регулировке. Через пару часов помогли один другому принести аккумуляторы, залили воду в систему охлаждения, запустили двигатели и стали проверять работу жаток, молотилки и очистки. Начали по очереди заправлять баки горючим и маслами. И тут выяснилось, что хитрый второкурсник Гришка сумел как-то договориться с заведующим мастерскими, что будет работать на тракторе. К нему как-то сразу сумели примазаться и наши Витька с Вовкой.
Стало обидно даже. Потому, что мы в группе Витьку считали самым опытным механизатором и надеялись на его помощь и подсказку. Он ведь в совхозе своём успел поработать до учёбы. И ещё было не понятно, как заведующий разрешил им готовить к перегону тракторы, если недавно управляющий расписывал, какое у них на отделении плачевное положение с уборкой. Гусеничные тракторы достались парням новенькие. Наверно, выпущенные в прошлом году или даже в этом. Хотя тракторы были оборудованы приспособлениями для навешивания сельскохозяйственных машин, плуги им выдали прицепные, а не навесные, но зато с гидравлическим приводом для включения и выключения.
Утром с рассветом двинулись в путь. Дорога казалась унылой, а езда настолько монотонной, что даже дремалось за рулём. Ехали в основном без приключений. В одном месте только задержка приключилась. Дорога пошла на подъём, и у нас у всех семерых комбайны остановились. Ходовые ремни буксовали и даже начали дымить. Пришлось ставить комбайны на ручные тормоза, глушить двигатели и натягивать ослабившиеся за зиму ходовые ремни. При этом оказалось, что ключи на девятнадцать в ящике для инструментов есть только у меня, у Тимофеева и у Дёшина. Остальным пришлось ждать, пока мы управимся со своими комбайнами и позволим им воспользоваться нашими ключами.
Провожатый и трактористы не стали нас ждать. Провожатый пояснил, что пока дорога прямая, они поедут на тракторах вперёд. Потому, что на ровной дороге тракторы не могут угнаться за более быстроходными комбайнами. А у развилки дорог они нас подождут. Но догнали мы их ещё до развилки. Траки и пальцы гусеничные на тракторах были совершенно не изношенные. Но Гришка, наверно потому, что этим местом гусеница была на земле, не заметил, что на левой гусенице у него вставлено два старых трака с сильно изношенными пальцами. Они и не выдержали такой гонки. Палец лопнул, и гусеница на ходу слетела с тележек. Хорошо хоть в каждом тракторе в запасе имелось по несколько траков и новых пальцев. Когда мы к ним подъехали, они уже гидравликой Витькиного трактора приподняли левую сторону Гришкиного и успели заправить гусеницу по направляющим. Оставалось только её застегнуть и натянуть.
Провожающий советовал нам ехать дальше, пояснив, что вскоре будет развилка, на которой мы должны повернуть направо, а потом оставить мало накатанную дорогу справа и двигаться левее по хорошо накатанной. Но мы отказались ехать без него, утверждая, что в этих однообразных тысячекилометровых степях можем так заплутать, что нас и через месяц не найдут. Предложили ему ехать с одним из нас, но он отказался покидать уютную кабину Гришкиного трактора. Из-за простоев на отделение приехали только после обеда. Но еду нам оставили.
Удивило, что поваром на кухне была не женщина, а немолодой мужчина, и на раздаче орудовал половником тоже пожилой и давно небритый, можно сказать, дед. Хорошо, что на них были надеты белые куртки, а на голове повара возвышался ещё и белый колпак. А то бы подумали, что кормят нас какие-то грузчики или трактористы.
Под жильё нам выделили большую комнату в помещении, предназначенном для жилья прикомандированным. В комнате стояли восемь коек, четыре тумбочки, длинный стол и стулья. Двоим предложили занять места в комнате поменьше, на шесть кроватей. Но мы договорились вынести стол в коридор и две тумбочки убрать, зато поставить две дополнительных койки, чтобы ночевать всем вместе. Зимой помещение отапливалось печками, но дверки печек располагались в коридоре, что нам показалось очень даже удобным. Потому, что еду в комнатах готовить на плите не было никакого смысла, так как столовая располагалась рядом, и покушать в ней бесплатно в течение дня можно было в любое время.
На следующий день с утра заправили баки горючим, пополнили масло и ещё раз смазали все точки смазки. И приготовились к выезду в поле. При этом бригадир и управляющий даже спорили между собою. Управляющий предлагал направить нас на дальнее поле, более урожайное. А бригадир настаивал начинать уборку с ближних и постепенно двигаться дальше, потому, что ему так удобнее организовать вспашку и подготовку почвы для посева озимых. Бригадир убедил управляющего в целесообразности своих доводов. А в дальнейшем мы убедились в нашей выгоде от этого предложения. Начинать работу в бескрайних просторах незнакомой местности с огромными, строго прямоугольными полями вдали от отделения, без сопровождающих мы бы не смогли.
А теперь нас направили убирать поле, прилегающее прямо к зерновому току отделения. Бригадир пояснил, что он направил нас сюда ещё и потому, что автотранспорт для отвоза зерна от комбайнов и для вывоза того, которое намолотили раньше и уже очистили, пришлют только через пару-тройку дней. А пока, намолотив полный бункер зерна, мы должны будем комбайнами привозить его на ток и выгружать в кучу около сортировки, установленной на краю тока. Нас это удивило.
Тимофеев спросил:
- Выгружать без взвешивания?
- Можешь взвесить своё, - улыбнулся бригадир. - Заезжай прямо комбайном на автовесы – сначала с полным бункером, а потом с пустым. Только комбайн на весах не завали. Они ведь под машины рассчитаны, а не под комбайн.
Вовка Колпаков не поддержал шутливого настроя бригадира и уточнил:
- Нам сказали, что зарплату будут начислять за работу. А как её начислять, если неизвестно будет, кто сколько намолотил?
Бригадир опять засмеялся, а потом уже серьёзно добавил:
- Отвыкайте от своих привычек. Это у вас на материке платят на уборке и за гектары, и за тонны. Здесь этих тонн – кот наплакал. Особенно в этом году. Но расценки у нас неплохие. Уберёте поле, поделим гектары на всех поровну, если ломаться не будете. А у которого сломается комбайн, тому за ремонт оформим. Ремонтных, конечно, меньше получается. Но всё равно не простой, не бесплатно.
В дальнейшем мы так и договорились. Делить гектары каждого убранного поля поровну. А если кто по несколько часов или даже не один день стоял на ремонте, то и его ремонтные часы делили на всех, поясняя, что помогали ему в ремонте. Нам такое распределение казалось справедливым. Но особенно был доволен бригадный учётчик. Ему теперь совсем не нужно было делить гектары убранного поля по времени работы каждого. Засчитывал только время ремонтов и делил потом всем поровну.
Зато сам процесс уборки оказался очень непривычным. Я имел опыт работы на комбайне, а остальные в теории знали, что рабочей скоростью является первая передача. Что при переключении на вторую, даже в самом медленном положении вариатора, зерно может не успевать выбиваться из колосков молотильным барабаном, что вызовет потери. Но здесь хлебостой оказался таким жиденьким, что мы почти сразу же включили вторые передачи. Несколько раз проверив качество обмолота, поняли, что даже на самом быстром положении вариатора зерно успевает полностью выбиваться из колосков, и потерь за счёт недомолота совсем никаких. После обеда пробовали даже убирать на третьей передаче, которая считалась транспортной. Потому, что поле это сильно пострадало от ветровой эрозии, и местами зерновых вообще не осталось, а зеленели только чахлые кустики сорняков. Мы такие места проезжали на повышенной третьей передаче. А вечером бригадир, поездив по тем местам поля, которые мы успели убрать за день, посоветовал:
- На те места, где ветер полностью хлеба выдул, можете совсем не заезжать. Там ни зерна, ни соломы. Только время тратите.
Вечером мы попытались хотя бы примерно вычислить урожайность. Поле было площадью в сто семьдесят гектаров. За день мы убрали явно больше трети поля. Прикинули, сколько выгрузили зерна на ток, приняв, что обмолотили только третью часть поля, и то урожайность получается меньше даже восьми центнеров с гектара. Обнаруженное возмутило Павла:
- Сколько лет твердят, что за счёт целины благосостояние народа повышается. Что целина обеспечивает стопудовые урожаи, а здесь и по пятьдесят пудов не набирается.
- Мерку сеял – мерку взял, - грустно пошутил Булутанов.
- Ладно тебе! Сеют по три центнера, а мы около семи намолачиваем. Выходит, берём по две мерки, - возразил ему Поляничко. Потом мы долго ещё не спали, обсуждая политическую и экономическую эффективность освоения целинных земель, опираясь на опыт первых дней пребывания здесь.
- Про жизнь красивую целинную и про её пользу большую и кино снимают, и по радио постоянно рассказывают, наверно потому, чтобы народ поднять.
- А зачем его поднимать, если тут по семь центнеров собирают? А вбухивают на каждый гектар, наверно, в десять раз больше затрат, чем в нашей области. Сядь, высчитай рентабельность.
- Да. У нас в самом завшивевшем колхозе собирают стопудовые урожаи. А здесь, наверно, только на плакатах.
- У нас ведь тоже только озимая пшеница больше двадцати центнеров родит, да ячмень. Овсы же, рожь и просо редко до пятнадцати показывают. А гречиха вообще 9-10.
- Оставили бы половину техники в наших колхозах. Сроки б работ сократили до самых оптимальных, и сразу бы урожайность подняли до рекордной. У нас же самый мощный в мире чернозём.
- Пацаны, не, вы не правы!
- В смысле?
- Даже если здесь урожаи маленькие, целину всё равно нужно было начинать осваивать.
- А смысл какой?
- Чтобы люди здесь появились. Места-то эти пустовали. Никому никакой пользы от них не было. А сейчас вон совхоз отгрохали с домами какими. И здесь на отделении, наверно, скоро построят посёлок и людей на постоянно заселят. Агроном же рассказывал, что и животноводство уже полным ходом заводят. Да и урожай в прошлом году вроде был намного лучше теперешнего.
- Для этого можно просто было людей направить, а не переть сюда техники столько, что половина стоит без движения. Пусть бы поселялись и обзаводились понемногу всем, что нужно.
- Так тебе и поехали все сюда. Народ двинул, когда стали в кино показывать, и за комсомольскими путёвками попёрли, только когда по радио стали рассказывать, как здесь молодёжь весело и дружно живёт. А до этого ведь упирались и пробовали увильнуть как от трудового фронта.
- С этой стороны, может, и правильно, что обживают места заброшенные. Вначале на целину накинулись. А теперь вон в тайге непроходимой и электростанции строят, и заводы показывают там, куда раньше и медведи, наверно, не заходили, чтобы не заблудиться.
- Про это я не спорю. Но можно ж как-нибудь по-хозяйски это делать. Сами ж видели, сколько на машинном дворе не используется. И с нашим эшелоном комбайны опять привезли. Их же назад не повезут. А колхозники ещё и рады, что зимой новые получат вместо них.
- Наверно, потому, что в Москве переживают за целину. Ведь в прошлом году не хватило комбайнов, чтобы весь хлеб до снега убрать. Вот и давят на области. Заставляют помогать. А тут всё выдуло к чертям собачим.
- Знаете, а нам повезло, что мы не первые целинники. И спим на койках, и столовая есть. А представьте, если бы сейчас в палатке. К вечеру вон как похолодало.
- Да, сейчас бы не валялись под одеялами, а пожрать на костре готовили.
- А где б ты его взял?
- Кого?
- Не кого, а что. Костёр из чего б ты зажёг? Здесь же ни деревьев, ни кустов никаких на всей округе.
- Они не костры жгли, а буржуйки в палатках топили. Я слышал. И их не дровами топили. Приспосабливали как-то, чтобы по трубочке металлической соляра или керосин тракторный капали тоненькой струйкой потихоньку. Говорят, на таком топливе буржуйки докрасна разогревались.
- Так и до пожара недолго. Все уснут, а пламя перекинется на бачок с керосином, и из палатки выскочить не успеешь.
- Не. Они, наверно, трубки длинные брали. Так, чтобы бачки с горючим за палаткой стояли.
По техникумовской привычке проговорили в эту ночь допоздна. А на следующий день бригадир разбудил нас раньше шести. Пояснил, что должны быстро подготовить свои комбайны и заправить их с тем, чтобы в семь часов позавтракать и выезжать в поле. При этом посоветовал обратить внимание, что радио включают в половине шестого, когда начинается передача для сельских жителей. Громкоговоритель закреплён на столбе у столовой и повёрнут в нашу сторону. Поэтому нам его хорошо слышно. И что в дальнейшем нам следует ориентироваться с подъёмом именно по этому радио.
Как нам и обещали, через три дня на отделение прислали целую колону автомашин с шоферами из Горьковской области. Поселили их в нашем помещении, в тех комнатах, в которых стояло по шесть коек. Двоих закрепили за нашей группой комбайнов, отвозить зерно на ток. А остальные должны были возить очищенное зерно с тока в Кокчетав на элеватор. Прислали и большую группу женщин для двухсменной работы на току. Но поселили их в отдельном помещении рядом с весовой на току.
Они и разгружали машины, которые привозили зерно от нас, и на сортировке зерна работали, и на погрузчике. Только двигатель заводить на погрузчике не умели, а шоферы за это в шутку издевались над ними, но всегда запускали двигатель сами. Ещё и женщинам показывали, как безопасно дёргать за приводной ремень погрузчика, чтобы двигатель завёлся. И как черенком лопаты прижимать к вершине свечи гибкую пластину, прикреплённую к корпусу мотора, чтобы двигатель заглушить.
Дальше потекли однообразные, довольно скучные рабочие дни. С каждым убранным полем мы удалялись дальше и дальше от отделения. Постепенно расстояние увеличилось до того, что иногда, наполнив бункер зерном, вынуждены были надолго останавливать комбайны, ожидая машину. Просили бригадира закрепить за нашей группой ещё один автомобиль. Но он не соглашался. Пояснял, что на корню зерно не пропадёт, а если не успеют вывезти с тока, и оно попадёт под дождь, то не поздоровится не только ему, а и тем, которые поглавнее.
Мы благодарны были своим райкомовским инструкторам, которые надоумили захватить фуфайки. Ночами здесь действительно было по настоящему холодно. И утром, спросонья, вылезая из-под одеял, с трудом заставляли себя в майках выскакивать наружу с кружкой воды, чтобы быстренько сполоснуть зубы и умыться. Потом даже своровали на току совхозный тазик, поставили его в своей комнате, чтобы умываться над тазиком. И из помещения уже выходили в свитерах и фуфайках. Но доехав до поля или ещё по пути к нему, снимали и фуфайки, и пиджаки, и свитера потому, что солнце начинало припекать нещадно. Многие к обеду и рубахи снимали.
Я рубашку во время работы не снимал. Потому, что тело и майка сразу же запылятся, а с возможностью помыться после работы была проблема. Артезианской скважины на отделении не было. Управляющий объяснял, что в следующем году на их отделении построят большой животноводческий корпус для выращивания телят, много жилых домов для постоянных жителей. Пробурят скважину, и водонапорную башню установят, и большую электростанцию с дизельным привезут, чтобы всё это обслуживать.
Пока же воду привозили бочкой на машине ЗИЛ, оборудованной для поливания асфальтированных улиц в городах. Заполняли водой и питьевую ёмкость у столовой, и бочки для технических нужд у заправки, и в бак над душевыми кабинами закачивали. Душевых было три. С дверями, закрывающимися изнутри на засовы. У двери стояла табуретка, и крючок на стене для одежды. За брезентовой занавеской с потолка свисала лейка душа, а на стенке были закреплены два вентиля, чтобы регулировать и температуру и напор струи.
Сзади душевых в пристройке находился паровой котёл, которым нагревали воду в укутанном соломой баке на крыше душевых, предназначенном для горячей воды. Плохо говорящий на русском молодой казах каждого заходящего в душ упрашивал мыться под слабым напором. И напоминал, что пока намыливаешься, воду можно совсем выключать. Но до вечера в душевых не оставалось не только тёплой воды, но и холодной. Не только нам не удавалось помыться в душе, но и шофёры тоже жаловались. Они заметили, что женщины на току, как только увидят, что котёл начинает дымить, так и бегут тройками в душ. Даже не поймёшь, моются ли те, чья смена отдыхает, или они все успевают помыться за день.
По этому поводу мы закатили скандал, и управляющий строго-настрого наказал кочегару котла, чтобы по субботам он не пускал в душ никого, кроме шофёров и нас. Теперь по субботам мы специально немного раньше выезжали с полей и спешили на отделение. Купались в душе. Стирали носки, трусы, майки и рубашки. Толик Тимофеев свою рубаху грязную даже в субботу не стирал. Говорил, что вторую взял сюда по ошибке новую и не будет её надевать. А та, в которой работает, на другой день опять испачкается. Так что нечего на неё и мыло тратить.
Те из горьковских, которые возили зерно на элеватор, не всегда ночевали на отделении. Если загружались поздно и делали по одному рейсу, то ночевали на отделении. А если делали два рейса, то приспособились на обратном пути ночевать в своих кабинах у юрты казаха, с которым случайно познакомились и подружились.
Однажды они хотели выбрать более короткий путь из Кокчетава, заблудились и проплутали почти до ночи. Попадали на какие-то дороги или следы от колёс, но потом опять теряли их.. В степи увидели большую отару овец и подъехали к чабану узнать дорогу. Оказалось, что наконец-то они приблизились к накатанной дороге в совхоз. Он пояснил, куда им ехать дальше, но подозревал, что в темноте они опять заплутают, и предложил заночевать рядом с его юртой.
В юрте чабана ждала жена и трое детей. У шофёров была с собою бутылка водки, а чабан в одно мгновенье забил молодого валуха, освежевал его и начал жарить свежие куски мяса без костей на костре из кизяков и веточек травы. Измельченные кости отдал жене, чтобы она на другом очаге готовила в большом казане сюрпу;. На следующий день они не умолкали, хвастаясь удачным знакомством. И расписывали подробности их пиршества, утверждая, что даже в самых лучших ресторанах Горького невозможно отведать таких шикарных блюд.
Потом они регулярно заезжали на ночлег к своему знакомому. Даже когда он перекочевал со своею отарой на другое пастбище, они специально делали крюк, чтобы заночевать у юрты и воспользоваться гостеприимством этой семьи. Детям не забывали привезти конфет и пряников. А жена чабана даже заказывала им покупки одежды детской в городе. Их дружба казалась нам хоть и забавной, но ничего необычного в такой ситуации мы не видели, пока горьковчане не поделились одним секретом.
Чабан пас совхозную отару и регулярно забивал для гостей барашка или ярочку. Обеспокоенные, они однажды спросили, не пострадает ли он от такой щедрости, когда выявится недостача. Но он успокоил их и заявил, что в этой отаре кроме совхозных овец он пасёт ещё и свою личную корову, и трёх телят и своих личных овец у него семь. За полтора месяца гости съели не менее двенадцати баранов, и опять забеспокоились о недостаче. Но хозяин опять их успокоил, заявив, что ели они мясо его личных баранов, и что у него их остаётся ровно семь голов. Такая арифметика горьковчанам очень нравилась и они больше не надоедали гостеприимным казахам со своими сомнениями.
Под впечатлением их рассказов мы стали вначале в разговорах между собою, а потом и с посторонними возмущаться тем, что еда на отделении не вкусная. Повар не реагировал на наши реплики. Да мы при нём не особенно и возмущались. Потому, что знали, что он попал на отделение, отсидев более десяти лет в тюрьме, и обладал крутым нравом. А бригадир пояснял, что свежее мясо на отделение не завозят потому, что его негде хранить. Завозят солонину. Из солонины же, как ты её не вымачивай, приготовить вкусное не получится. Зато порции еды рабочим не ограничивают. И если не привередничать, то можно не только насытиться, но и располнеть на такой обильной пище.
Неожиданно нас порадовал сам повар:
- Молодёжь, вы там выступали перед начальством, что солонина надоела, так я к вам с предложением.
- Да нет, мы не в претензии. Из солёного, наверно, вкусней и в ресторане не сготовят, - поспешно заявил Поляничко.
- А что за предложение? - поинтересовался я.
- Закажите шоферне пару водки, а как привезут, скажите мне. И на вечер я такое жаркое из свежины заделаю, что пальчики оближете.
Деньги у нас водились. Первый месяц мы заказали себе по десять рублей аванса. А потом на аванс указывали прочерк, чтобы за один раз получить всё в получку. Тратить же на отделении не было никакой возможности. Автолавка приезжала на отделение редко и почему-то всегда с утра. Можно было бы и конфет купить, и пряников, и ситро. Женщины даже колбасу себе покупали. Но мы никогда не попадали к её приезду. Те из наших, которые пахали убранные нами поля, один раз остановили автолавку прямо в поле. Но деньги с собою были только у Гришки. Так они у него занимали, чтобы накупить всего вкусненького. После этого и мы, и они всегда брали с собою на работу понемногу денег, надеясь заметить проезжающую невдалеке автолавку. Но так ни разу больше никто её из наших и не встретил.
На следующий день мы заказали тем, которые возят зерно в город, две бутылки водки. А когда её привезли, тут же сообщили об этом повару. Он обрадовался и заявил, что вечером организует для нас шикарное застолье. Вернулись на отделение в этот день поздно. Те, которые на тракторах работали, заждались нас. Но повар попросил, чтобы ещё намного подождали, пока последние поужинают с тем, чтобы нашему застолью никто не мешал.
Когда позвал, перед нами открылась небывалая картина. Посредине столовой стояли сдвинутыми в ряд три стола. На столах в нескольких мелких тарелках лежали нарезанные ломтиками помидоры, политые сверху сметаной. Пучки лука зелёного. На каждом столе стояли полные графины компота, и по три алюминиевых кружки у каждого с уже налитым компотом. На краю среднего стола блестела небольшая коричневая кастрюля, доверху заполненная кусками мяса на костях. Он неё поднимался парок и заполнял аппетитным ароматом весь зал. Напротив каждого места красовались ровными рядами неглубокие тарелки, Посредине каждой тарелки стояли стеклянные гранённые стаканы, почему-то перевёрнутые вверх дном. Справа у каждой лежали вилка и нож столовый, а слева по пять кусочков не черного, а белого хлеба. Белого хлеба мы не пробовали с самого первого дня пребывания на целине.
Повар радушно развёл руками и пригласил:
- Занимайте места согласно приобретённым билетам. Мне, как организатору, оставьте место во главе стола. А пока я попробую обслужить вас как в лучших домах Парижа. Стаканы убирайте – буду мясо разносить.
Перекинув одно полотенце через плечо, а вторым придерживая горячую кастрюлю, он подошёл к каждому, предлагая выбирать приглянувшиеся куски мяса и не скромничать. Закончив угощать усевшихся с одной стороны столов, перешёл на другую сторону, громко крикнул:
- Матвеич, что же ты задерживаешься с гарниром? Господа юнкера желают трапезничать.
Матвеевич выставил тазик с гарниром в окно раздачи, быстренько забежал в зал и обратился к повару:
- А как я им накладывать буду. Таз двумя руками держать нужно. Он же горячий. Пусть каждый берёт сколько захочет.
- Ну уж нет. Господа юнкера заказали праздник, и предоставить его им твоя задача.
- Тогда пусть помогут с тазиком, а раздавать, так уж и быть, постараюсь половчее.
- Не грузи. Держи таз. Я мясом попотчевал и гарнир сейчас разложу красиво.
Поставив кастрюлю с остатками мяса на место, повар взял в руки шумовку и принялся выкладывать на каждую тарелку по большому слою толченой картошки, При этом он по несколько раз придавливал её шумовкой так, чтобы картошка получалась красивыми ровными бугорками. По картошке толчёной мы соскучились не меньше, чем по мясу свежему. Потому, что гарниром ко вторым блюдам всегда были или макароны, или каши. И как нам объясняли, картофель на целину завозят из Белоруссии и Латвии. Поэтому её экономно расходуют только для приготовления первых блюд.
Закончив ритуал обслуживания гостей, повар уселся на своё место и великодушно разрешил присесть своему помощнику:
- Матвеич, с того краю тарелки и стакан для тебя. Положи себе сам, чего пожелаешь, но будь на стрёме, если господам потребуется добавки.
Потом распечатал водку и произнёс:
- Так понимаю, закуску не трогаете, потому как закусывать ещё нечего? Сейчас исправим. Которые будут причащаться открытыми оставьте, а которые трезвенники - могут наливать в них компот вместо кружек или вверх дном переворачивать..
Ещё раз обойдя по кругу всех собравшихся, он наливал совсем по немного водки в открытые стаканы. Каждому желающему наливал всего в палец высотой, но при этом у него получалось, что у всех было строго одинаково. От выпивки отказался я, Поляничко и Булутанов. Повар заставил нас налить компот в свои стаканы, заявив, что будет говорить тост, а после тоста положено чокаться. Когда у всех было налито, он встал за своим стулом и торжественным голосом заявил:
- Господа приглашённые и обслуживающий персонал, я поднимаю этот тост за сплочение. Предлагаю выпить за это, помня, что ничего так не может спаять дружный коллектив, как коллективное спаивание.
Все засмеялись. Выпили и дружно накинулись на вкусную еду. Жаркое было действительно очень вкусным. Ещё и гарнир всеми любимый. А помидоры и лук подчистили уже после первого тоста. Необычное застолье это затянулось. У захмелевших после выпитого появилось много тем для срочного обсуждения.
Матвеевич даже переживал, что скоро на току закончит работу вторая смена, и моторист заглушит двигатель электростанции. А посуду мыть в темноте или при лампе ему не очень хочется. Повару захотелось повеселиться и он обратился к нам:
- Слушайте, юные натуралисты, а кто из вас отгадает, какое мясо вы сейчас слопали?
Большинство из нас заявили, что баранину ели, только приготовленную так искусно, что запаха жира бараньего и не слышно даже. Колпаков уверял, что это телятина была. А Гришка предположил даже, что конина, только не из лошади, а из жеребёнка.
Повар улыбался и твердил:
- А вот и не догадаетесь.
Привыкший к взвешенным рассуждениям, Поляничко предположил:
- Я думаю, что это крольчатина была. Потому, что мне рёбра достались. И совсем не такие, какие у телёнка или даже у барана, а мельче.
Но повар и ему возразил:
- А где ты на нашем таборе крольчатник видел?
- Тогда, может, зайчатина? – уточнил Лешка.
- Ладно, не буду томить ваши души. Матвеич, пойди продемонстрируй им истину.
- Я думаю это лишне. Да и поздно уже. А мне ещё убирать всё, расставлять по местам, и посуды гора, - возразим Матвеевич.
- Раз уж начали, нужно доводить до конца.
- А я так-таки думаю, что не стоит. Только вечер испортим такой славный.
Но повар посуровел и даже прикрикнул на своего помощника:
- Скажи на милость, кто старший на этом корабле? Сейчас же на кухню и демонстрируй публике отгадку на мой вопрос.
Матвеевич нехотя встал со своего места и, направившись на кухню, негромко возражал своему начальнику:
- Зря всё это. Ей Богу зря. Но моё дело маленькое.
Заинтригованные мы смолкли и ждали завершения интриги. Матвеевич довольно долго возился на кухне, а наши взгляды устремились на дверь, ожидая его появления. Но его скорбное лицо появилось в окне раздачи. Постояв минутку молча, он двумя руками, так, чтобы видно было всем, выставил в окошке голову одной из двух собак, которые, видно, уже не первый год прижились у кухни.
Мы оцепенели от увиденного, и каждый, наверно, почувствовал неприятные ощущения во рту и в желудке. Иванищев и Булутанов даже вон из зала устремились. Остальные тоже не слишком хорошо себя чувствовали. Я успокаивал себя тем, что корейцы вроде бы часто едят собачье мясо и даже считают его деликатесным. Что нам пришлось пробовать этот корейский деликатес хорошо приготовленным. А тем людям, которые пробуют излечиться собачьим жиром от туберкулёза, приходится его употреблять не приготовленным. Но прекрасный вечер повар умудрился испортить нам окончательно и бесповоротно.
А Иванищев и на следующий день не мог себя заставить поесть. Даже от мысли о еде его тошнило или даже рвало. Так и работал целый день не евши, только воду пил. К этому времени наша работа почти полностью лишилась смысла. Ездить комбайнами к тем полям, которые следовало убирать, стало очень далеко. Урожайное поле убрали давно, а оставшиеся давали такой маленький намолот, что две машины свободно управлялись с отправкой намолоченного на ток.
Погода испортилась к этому времени окончательно. Ночами случались заморозки, такие крепкие, что воду на ночь из системы охлаждения комбайнов приходилось сливать. Вскоре закончили уборку на самом дальнем от отделения поле и радовались, что на этом наша командировка закончилась. Нас ведь отправляли на полтора месяца, а мы проработали в совхозе почти два. Перед перегоном комбайнов мы распрощались со всеми, собрали свои вещи и с чемоданами на мостиках своих комбайнов двинулись в путь. А те парни, которые работали на тракторах, ехали с нами на комбайнах пассажирами, потому, что им велели оставить трактора на отделении
На машинном дворе никто комбайны проверять не стал. Хотя мне очень хотелось показать заведующему, что мы их получали грязными и в соломе, а сдаём чистыми и смазанными. Нас попросили только слить воду из двигателей и снять аккумуляторы. Мы быстро управились и собирались уже идти в центральную контору получать окончательный расчёт, когда нас отыскал управляющий того отделения, на котором мы работали. Управляющий объявил, что зарплату нам ещё не начислили, и с железной дорогой вопрос о нашей отправке не решён. Потому, что основная масса прикомандированных из нашей области уже давно закончили уборку, пересдали свои комбайны совхозу и организовано убыли по домам. Из воронежских в районе, а может и в области, только наша группа и рамоньские трактористы, занятые на посевных работах.
Заверив, что вскоре вопрос нашего возвращения будет решён, он велел получать гусеничные тракторы с плугами, по одному на двоих и перегонять их на отделение, чтобы мы могли поучаствовать в пахоте, пока будет решаться вопрос с нашей отправкой. Не будем же мы без дела сидеть в ожидании расчетов и поезда. А так ещё и денег заработаем.
Вернувшись, заняли опять свои койки. Пахоту на отделении организовали в две смены. С рассветом первая смена завтракала и пахали до обеда. Тех, которые оставались на вторую смену, как только они пообедают, машиной привозили в поле. Первая смена передавала им технику и этой же машиной уезжала на обед в отделение. Тракторы заправляли прямо в борозде. Пахоту выполняли необычную. По какой-то мальцевской методике, со снятыми из корпусов плуга отвалами. В результате после прохода плуга на поле оставалось много не запаханных пожнивных остатков и небольшие гребни после каждого корпуса плуга.
Пользуясь тем, что мы хорошо знали устройство плугов и их регулировки, мы сразу же так перерегулировании положение прицепной скобы, что плуги начали сильно бочить. В результате захват плуга увеличился с ста семидесяти пяти сантиметров почти до двух метров. Производительность резко повысилась, а то, что за каждым корпусом оставалась полоска непаханой почвы, бригадир считал даже полезным, потому, что при мальцевском методе разрешалось сеять даже в вообще непаханную почву.
Печалило только то, что учет в отделении поставлен совсем плохо. Учетчик, как и все начальники, был местным, жил на центральной усадьбе и приезжал для замеров один раз в три дня. На описанные нам обозначения, где чья загонка из бугров земли, палок и пучков травы, не обращал внимания или путал их. Потому, что мы благодаря нашим уловкам, по внешнему виду пахали больше. А при замерах всегда больше всех получалось у местных трёх трактористов, которых на время пахоты тоже поселили в нашем помещении, в одну из комнат, где жили горьковские шофёры. Они уехали в тот день, когда мы комбайны на машинный двор перегоняли.
Осенняя обстановка нагоняла тоску. Погода была хмурой, сырой, и похолодало сильно. Кочегар котла теперь каждый день с обеда и до полуночи топил печи в тех комнатах нашего помещения, в которых жили люди. А с полуночи хорошо разгоревшийся уголь продолжал тлеть до самого утра, и заступающие в первую смену одевались и умывались по теплу. А те, со второй, которые не спешили в столовую, кутались под своими одеялами и мёрзли. Котёл для душа теперь топился только в субботу. Зато воды хватало всем. Потому, что на отделении кроме нас никого не было.
Управляющий нещадно пользовался тем, что мы живём на отделения. Любые срочные дела и работы он организовывал, используя тех, которые были свободны от смены. Мы были привычные к дисциплине и не возражали. Тем более, он каждый раз записывал в тетрадь свою фамилии тех, кому выдавал очередное задание, и твёрдо обещал, что за такую нагрузку он начислит дополнительную зарплату. В степи порой выпадал снег, а иногда морозец так прижимал, что не просто было даже плуги заглублять после разворотов, но мы продолжали трудится. Управляющий утверждал, что он бы давно нас отправил домой, но такой команды ему не поступало. Во время очередной получки с кассиром приезжал комсорг совхоза получать от нас взносы. И подбадривал тем, что по последним постановлениям тех комсомольцев, которые были заняты на пахоте, награждают медалями. Для этого только необходимо будет в конторе центральной усадьбы не забыть получить справку о выработке на пахоте.
Мы стали волноваться за свою учёбу. Программу пятого курса не проходим. А уже ноябрь. Нам ведь ещё и государственные экзамены предстояло сдавать. Даже праздник Великой октябрьской революции уже прошёл. Для нас он ничем не отличался от остальных дней. Только на весовой и на столовой кто-то к празднику приколотил красные флаги. И они остались висеть и после праздника. А на оба праздничных дня бригадир уговорил нас и водителя бензовоза, который заправлял тракторы, в поле поработать, чтобы получить праздничную двойную оплату.
Потом, мы сообразили, что управляющий просто хитрит, задерживая нас. Потому, что ему очень даже выгодно всегда иметь под рукой дисциплинированных и прилежных работников. Связаться с другими руководителями мы не могли. В кабинете управляющего стояла рация, но он её включал, только когда приезжал на отделение, и то не постоянно, а только когда электростанция работала.
Решили схитрить. Объявим поломку на тракторе Даншина и Павленко. Вроде бы им показалось, что двигатель застучал. Он у них действительно при работе издавал какой-то дребезжащий звук. Пока будут вызывать механика, пока определят состояние двигателя, они должны успеть съездить на центральную усадьбу и выяснить истинное положение с нашей задержкой.
Помочь вызвался водитель бензовоза. Для этого он специально привёз горючее утром и, заправив первым полные баки, объявил что не всем хватило. Пояснил бригадиру, что остальным привезёт горючее вечером. И забрал ребят с собою на центральную усадьбу. Когда Витька с Вовкой приехали к конторе, никого из начальства уже не застали. Даже комсорг был в районе. Так бы и вернулись не солоно хлебавши, если бы Вовка не догадался с почты позвонить в райком партии. Дозвонившись, они сообщили дежурному, что нас командировали в на уборку урожая на полтора месяца. А находимся мы здесь уже четвёртый. Что являемся учащимися техникума и вынуждены пропускать учебную программу. И что у нас скоро государственные экзамены, и мы из-за задержки можем оказаться без дипломов. Дежурный заявил, что сейчас же доложит руководству о таком безобразии. И что совхоз срочно вернёт нас на учёбу. Что, согласно положения, уже в сентябре учащихся не могут привлекать к сельскохозяйственным работам.
Буквально на следующий день к рассвету приехал управляющий и заявил, что даже тем, которые собрались ехать на работу в первую смену, следует оставаться на месте. Что сейчас соберут все данные о нашей работе за последний месяц, отправят их в центральную контору, там нам начислят зарплату и сегодня же выдадут её. А трактора переведут на односменную работу силами местных трактористов. Потому, что из района поступила команда срочно возвращать нас на учёбу.
Потом приехали и парторг совхоза с главным агрономом. Объяснили, что мы у них числились, как прикомандированные из колхозов района Воронежской области, и только поэтому нас ошибочно задержали. Если бы знали, что мы из техникума, то давно бы отправили по домам. Ближе к обеду прислали за нами автобус отапливаемый. А управляющий умчался пораньше, чтобы к началу работы бухгалтерии сдать все сведения о нашей выработке.
На центральной усадьбе разместили нас в настоящей гостинице. В двух шестиместных комнатах. Под окнами комнат были выкрашенные в белый цвет горячие чугунные батареи. В комнатах на низких кроватях с деревянными спинками было такое белоснежное бельё и чистые голубые покрывала сверху, что на них даже садиться казалось неприличным. Женщина, руководившая заселением, пояснила, что в конце коридора находится душ с горячей водой и там же туалет есть. Если кому потребуется. Но им обычно только ночью пользуются. А днём ходят в наружный. Настойчиво рекомендовала нам помыться, надеть чистую одежду и ждать расчётов в чистом. Пояснила, что в гостинице тепло, поэтому фуфайки можно снять пока.
Приведя себя в порядок, стали ждать, когда нас пригласят за получкой. Некоторые легли на свои кровати, не снимая покрывал. Я думал, что в гостинице, наверно, как и в общежитии, не положено ложиться в неразобранную кровать. Поэтому не ложился. Вспомнил о словах комсорга, обещавшего справки для получения медалей. Предложил пойти в контору и получить их. Согласились идти со мною Поляничко и Колпаков. Потом Лешка начал отвиливать:
- Нам, наверно, не стоит просить справки. Мы же мало пахали. Пусть вон Витька с Вовкой и Гришка сходят сначала. Они всё время на пахоте были.
- Он сказал, что любому комсомольцу, участвующему в пахоте, можно брать справку. А не дадут - так и ладно, хоть прогуляемся, чем сидеть без толку, - настаивал я.
Но Лешка заупрямился:
- Вы как хотите, а я не буду позориться среди начальства в такой замызганной фуфайке.
- Так бы и сказал, что опять форсить начинаешь. Мы ж не в театр сюда ехали, а на работу. Поэтому и одеты так.
Лешку не уговорили, зато Иванищев и Гришка тоже решили не сидеть в гостинице, а пойти поискать магазин продовольственный и купить чего-нибудь. А то неизвестно ещё, будут нас здесь кормить или нет. Мы с Колпаковым тщательно вытряхнули свои фуфайки во дворе и даже почистили грязные места щёткой, которая лежала в шкафу нашей комнаты. Фуфайки приняли вполне пристойный вид, зато щетина на щётке почернела как на сапожных. Но Вовка сказал, что вымоем её с мылом, когда вернёмся из конторы.
В конторе нам сказали, что справки такие выдают в плановом отделе. Суровая женщина, сидящая за столом у окна в кабинете планового отдела, попросила подойти к ней. Достала пачку каких-то бланков и сказала, чтобы мы назвали номера своих комсомольских билетов и количество гектаров пахоты, выработанных каждым за весь период. Хорошо, что мы уже были переодеты в чистое и документы и деньги были с собою. Пока доставал свой комсомольский билет, сообразил, что данных из отделения на нас в плановый отдел не поступало. И здесь не знают, что мы вначале работали на комбайнах. Стал быстро прикидывать в уме, сколько мог бы вспахать за три месяца. Решил, что цифра в четыреста пятьдесят гектаров может выглядеть вполне реально.
Женщина тем временем достала бланк и обратилась ко мне первому:
- Фамилия, имя, отчество полностью.
Я назвал себя. А она продолжила:
- Число, месяц и год рождения.
- Номер комсомольского билета.
Я начал продиктовал:
А женщина записала номер и уточнила:
- Какая выработка у тебя?
Не моргнув глазом я уверенно заявил:
- Четыреста пятьдесят два гектара.
Записав эти данные, она отложила мою бумажку в сторону и обратилась к Колпакову, требуя от него тех же данных. Вовка отвечал четко и быстро, но я чуть не поперхнулся, когда он на вопрос о выработке выпалил, что вспахал семьсот гектаров.
Но женщина не удивилась, записала в его бланк указанную цифру, расписалась в его и в моём бланке и пояснила:
- Подойдите потихонечку к большому столу, подайте бланки заверить начальнику отдела. А потом пойдёте в приемную, и секретарь поставит на них печать.
После того, как секретарь скрепила наши бумажки печатью, вернулись в гостиницу. По дороге я срамил Вовку, что назвал такую несуразную цифру:
- Ты хоть соображаешь, что мы могли влипнуть с твоими семьюстами?
- А какая разница сколько, - удивлялся он.
- Если б она допёрла, что мы три месяца только в совхозе проработали? А ты заявил, что семьсот гектаров вспахал за это время. И сам бы позору не оборался, и вытурили б нас без справок.
- Мне просто захотелось записать больше, чем у тебя, а сколько, сразу не сообразил
- Так ты же ещё и цифру круглую назвал.
- Ну и что?
- А то, что и один из тысячи не умудрится напахать ровно семьсот гектаров. Даже если будет очень стараться, и то получится или шестьсот девяносто девять, или семьсот один. А ты выпалил, что ровно семьсот.
- Ладно тебе. Чего прикопался спрашивается? Пошло ведь и ладно.
- А вдруг в области засомневаются?
- Ну и пусть сомневаются. Не очень то и переживать буду за эту награду. Быстрей бы деньги выдали.
Деньги нам выдали на следующий день. А потом ещё день барствовали в шикарных гостиничных условиях, ожидая, пока нам оформят билеты на проезд и на багаж. Багаж был необходим для провоза зерна. Каждому прикомандированному полагалось в дополнение к зарплате ещё и по сто килограммов зерна. Мы хотели отказаться от зерна. Не везти ж нам его с собою в техникум. Но Гришка где-то пронюхал, что вместе с нами отправляют ещё и колхозников из Рамони. Он предложил им своё зерно за пол цены. Те согласились. Мы тоже тогда пошли на такую хитрость. Нам по пять рублей лишних денег. А колхозникам корма для своего скота и птицы. Только квитанции багажные они оформляли на наши мешки не до Таловой, а до Воронежа.
В ожидании отъезда мы праздновали. Нам выдали специальные талоны на трёхразовое питание в совхозной столовой. Кормили не от пуза, как в отделении, а по порциям. Но еда была намного вкуснее отделенческой. Кроме этого в магазине накупили сладостей, колбасы, сырков и вина взяли. Заметив выпивку, дежурившая по гостинице несколько раз заглядывала к нам. Но мы не напивались и вели себя очень даже учтиво. Сходили даже в кино вечером. Окончательный расчёт выдали перед самым отправлением в Кокчетав. И не в конторе, а прямо в гостинице. Иванищев сказал:
- Тянули до последнего. Боялись, чтобы мы не запьянствовали. А до того не додумались, что у нас и за прошлые месяцы зарплата не потрачена.
Я высказал своё предположение:
- Мне кажется, что здесь другое. Каждый получил, сколько в ведомости записано против его фамилии. А проверить, как в отделении проверяли – не получится. Не знаем даже, выписал нам управляющий наряды за то, что в тетрадь записывал.
Тимофеев меня поддержал:
- Хоть бы наряды принесли, показали. А то и правда, получи то, что дают. А за что дают, не знаем даже.
Но денег мы заработали прилично, даже и не по студенческим меркам. У меня вышло триста сорок рулей. На эти деньги можно бы даже мотоцикл купить, «Минский» или даже «Ковровец», если б они свободно продавались. А те, которые всё время пахали на тракторах, заработали намного больше моего.
Пока бездельничали в гостинице Даншин открыл интересную тему про деньги:
- Я вот о чём подумал. Всего лет за десять, те что мы помним случились такие перемены, о каких мы раньше и не думали.
- Ты про тракторы с гидравликой и про самоходные комбайны, - уточнил Павленко.
- Не-е. Я не про это. Тут всё понятно. Мне не понятно из-за чего мы поменялись? И мы, и все вокруг нас другими становятся.
- Он наверно о том, что образованных больше стало, - вмешался Лёшка.
Но Виктор возразил:
- Образованных и раньше и даже при царях было много. Я про другое. Мы, простые люди меняемся и не уверен, что в лучшую сторону.
- Ну ты даёшь!
- Не в лучшую сторону говорит.
- Объясни.
Виктор встал с койки, даже вышел на средину комнаты и попробовал пояснить свои мысли:
- Я просто про целину вначале подумал. Не знаю как в ваших сёлах, а у нас когда про целинников заговорили, так не только молодёжь, но и не молодые песни пели про целину, обсуждали их значение для обеспечения хлебом и мечтали попасть в целинники. В нашем классе все без исключения и вслух и про себя обсуждали и представляли как бы мы геройски переносили всяческие лишения и как Корчагин изо всех сил бы старались выполнять, то, что было необходимо. Потому, что всем сердцем понимали важность затеянного. Тогда даже никто и не думал, сколько ему бы заплатили за такое. Видели в целинниках только героев, а сейчас вроде сами целинниками стали, но как куркули переживаем, за то все ли наши работы совхоз оплатил.
- А чё, вкалывали мы честно, и по закону должны получить сполна за это. Ничего в этом зазорного нет, - перебил его Толик Тимофеев.
- Ты не понял, - сказал Витька, и повернувшись к Толику продолжил, - Я не про то справедливо нас рассчитал совхоз или нет. А про то, что наши понятия изменились. Ведь помним, когда ещё школьниками были, люди всё делали для пользы. А сейчас все и мы тоже, за свои дела стремимся денег побольше получить. А про пользу можно сказать даже почти и не вспоминаем.
- Так раньше просто денег не было. В колхозах за трудодни вкалывали. На них потом выдавали зерно и масло чтобы было чем жить. Остальное на огородах выращивали и в хлевах своих. Рабочим тоже платили только чтобы не голодали, наверно потому, что все деньги шли на восстановление разрушенного потому и не думали про деньги, что их, можно сказать, и не было почти. А сейчас и заводы, и города разрешенные почти восстановили и людям стало больше денег перепадать , - попробовал уточнить Витькины рассуждения Пашка.
Витька повысил даже голос:
- Никак вы меня не поймёте. До меня сейчас дошло, что жить становится на много лучше, а мы от этого не становимся лучше. Это и пробую вам втемяшить.
- Почему не становимся? Мы вот специальность получаем. Скоро специалистами работать поедем в колхозы. Что ж мы не стали лучше чем были, - удивился Салов.
- Так то образование, а я про характеры наши, про то чем сейчас жить люди стали. Ведь не про пользу думаем, а про деньги. Разбогатеть за счёт целины хочется. А раньше ведь богатых воспринимали как мироедов, и нормальные к богатству не стремились даже.
Я вдруг вспомнил своё детство и поддержал Виктора.
- Знаете, а Витька наверно прав. Я вот вспомнил как ещё мелким был и у меня одного из всех пацанов с нашего края было двое штанов. Так я этим ничуть не гордился, и даже готов был вторые Федьке соседскому отдать, который уже вырос из своих. А теперь мы вон все постарались себе шерстяные штаны справить. Хотя хэбэшных у каждого крепких по несколько штук. Так в них уже даже стесняемся ходить.
- Во, хоть Женька понял о чём я, - облегчённо вздохнул Виктор.
- Так шерстяные покупали, чтобы стрелки лучше держались. Нас же Колесников всех в интеллигенты переделал. Без наглаженных стрелок ни на занятия, ни на танцы. А на заводах и в колхозах все в хэбэшнных ходят и никто не стесняется, - попытался вразумить меня Поляничко.
Дёшин возразил ему:
- У рабочих спецовка хебешная, а дома они и в клуб похлеще тебя одеваются. И штаны шерстяные у каждого, а у многих даже костюмы шерстяные. И по городу они ходят не в фуфайках, а в пальто в магазинных.
- Вот и я том же подумал. Что теперь все меньше о пользе стали заботиться, а кинулись выпендриваться один перед другим, у кого что лучше или кто больше получает. А мы ведь помним, что раньше годились теми кто был полезней. Кто на войне проявил себя, кто изобретатель, кто стахановец, - гнул свою линию Виктор.
Его поддержал Вовка Колпаков:
- Да, раньше не только не гордились пальто или мотоциклом, но и не завидовали таким. Прав Витька на тех которые побогаче были с подозрением смотрели. А теперь мы все хоть и не со злобой, но завидуем Витьке, что у него «ИЖ» есть, хоть и понимаем, что он у него вполне заслуженно оказался.
Виктор кивнул:
- Его отцу продали, когда он в районе первое место по намолоту занял.
В разговор вмешался Павленко:
- Не парни, то что партия следит чтобы передовикам в первую очередь продавали, такое чего у нас пока не хватает совершенно правильно. Так ведь сразу видно, что человек заслуженный.
- А я думаю, что и здесь мы, как Колпаков сказал, уже действительно по другому на всё стали смотреть. Может у них в «Райновском» люди и знают, что Витькин отец передовик. А в техникуме, когда он приезжает на своём мотоцикле, все Витьке завидуют и не думают про его отца, - многозначительно добавил Салов.
- Не только завидуют, но стараются как-то и себе заиметь такую привилегию. Возьмите техникумовского кладовщика, который повесился когда их разоблачили за мухлёж - он ведь тоже себе сумел такой же ИЖ-56 достать, как у Витьки. Наверно переплатил в три дорога, какому-нибудь передовику, который строиться собирался или корову заводить. Так в техникуме ж все знали, что он не передовик, а всё равно завидовали тому, что он на мотоцикле летает похлеще Витьки, - согласился с Толиком Иванищев.
Обсуждение этой темы затянулось до самого вечера. Соглашались и с тем, что после войны народ больше переживал за возможность быть полезным. Что люди были добрее, а власти даже заключённых выпускали из тюрем. Соглашались и с тем, что страна становится богаче, значит и народ должен жить богаче. Но никак не могли определить хорошо или плохо, то что многие теперь думают не о пользе, а поглощены накоплением и выпячиванием своих приобретений.
В Кокчетав ехали на том же уютном автобусе мы и колхозники из Рамонского района. А следом ехал грузовик с мешками премиального зерна, чтобы сдать его в багаж. Для проезда нам выдали плацкартные билеты в обыкновенный пассажирский поезд. До его прихода оставалось больше трёх часов, и мы с Колпаковым отправились в обком.
В обкоме у входа за деревянной стойкой дежурил милиционер. Мы показали ему полученные в совхозе справки, и он назвал номер кабинета и рассказал, как туда пройти. В кабинете за столом, заваленным какими-то документами, сидел мужчина далеко не комсомольского возраста. Мы поздоровались и подали ему наши бумаг. Мельком глянув на них, он кивнул нам на стоящие у стенки стулья и произнёс:
- Присаживайтесь. Сейчас решим ваш вопрос.
Поднял трубку стоящего на краю стола телефона и строгим голосом произнёс:
- Девяносто шестой.
И глядя мимо нас, сосредоточившись, молча продолжал держать трубку у уха. Потом неожиданно улыбнулся чему-то и ласково произнёс:
- Добрый день, Леночка. Сегодня у нас ещё двое объявилось, теперь из Эндекшебского. Зайди пожалуйста.
Не отрывая трубку от уха, молча слушал и кивал головою. А окончив слушать, положил трубку на место, встал и открыл ключом дверку большого металлического шкафа. Быстро нашёл то, что ему было нужно, прикрыл дверку и, повернувшись к столу, положил перед собою две одинаковых красных коробочки. Открыл крышки коробочек и достал оттуда какие-то зелёненькие книжечки. Открыл их, тщательно разгладил внутреннюю сторону рукою и положил обе на противоположный край стола, вместе с нашими справками. Посидел молча, разглядывая содержимое коробочек, и вдруг, как бы спохватившись, достал из ящика стола пластмассовую чернильницу, перьевую ручку и аккуратно положил их рядом с вытащенными из коробок книжечками.
В этот момент дверь открылась, и в кабинет впорхнула молодая, красивая, легко одетая только в юбку и белую блузку девушка. Прямо с порога она радостно поздоровалась:
- Здравствуйте, товарищи!
Но при этом кивнула только хозяину кабинета. От тоже с улыбнулся, кивнул ей в ответ и пояснил:
- А я к твоему приходу уже всё приготовил. И данные на парней, и удостоверения. И чернильницу с тушью. Не хватает только твоего каллиграфического почерка.
В ответ девушка молча улыбнулась, уселась на приставленный к столу стул и принялась разглядывать сложенные для неё бумаги. Затем макнула перо ручки в чернильницу и, заглядывая в справку, стала что-то писать в книжечке из вытащенных из коробки. Затем отложила её в сторону и продолжила процедуру с другой книжечкой. Закончив заполнять бумаги, посмотрела на хозяина кабинета и, улыбнувшись, заметила:
- Виктор Семёнович, а Вы опять не все предоставили мне из того, что полагается.
- Так всё ж вроде бы заполнила? – с недоумением пожал плечами он.
- Заполнить заполнила, но думая, что можно и не ждать, пока тушь высохнет, если позволите воспользоваться Вашим пресс-папье.
- Да, да, да, - замахал на неё руками Виктор Семёнович. Нагнулся и вытащил из стола деревянную подушечку с промокашкой. Девушка осторожно промокнула написанное и подала всё старшему. Он посмотрел на них, потом взял одну заполненную, встал, девушка тоже поднялась со своего стула. Виктор Семёнович выразительно глянул на нас, и мы догадались, что тоже должны встать. Когда мы поднялись, он, заглядывая в книжечку, торжественным голосом объявил:
- Уважаемый Колпаков Владимир Васильевич, по поручению Кокчетавского обкома, выполняя его решение от имени Президиума Верховного Совета СССР, вручаю Вам за Ваши трудовые свершения на благо страны и области медаль «За освоение целины».
И протянул Вовке через стол книжечку, заполненную девушкой. Вовка подошёл к столу, взял книжечку, а Виктор Семёнович пожал ему руку, поздравил с наградой и передал красную коробочку. Девушка тоже пожала Вовке руку и тоже поздравила. Вовке вручали первому, наверно потому, что у него намного больше гектаров было указано. Затем вся эта же процедура повторилась в отношении меня. Попрощавшись, мы вышли из кабинета и направились к выходу из обкома. А на площади внимательно рассмотрели и лежащие в коробках медали, и удостоверения к ним. Вовка спросил:
- Жень, а как ты думаешь, действительно сам Георгадзе расписывался в наших удостоверениях?
- Не знаю, но подписи одинаковые, что в моём, что в твоём.
А Вовка продолжил:
- Слушай, а давай сейчас прямо на фуфайки прицепим медали и пойдём с ними на вокзал. Пусть народ оглядывается.
- Ты чё, белены объелся? Награды носят военные на парадных мундирах, а гражданские на праздничных пиджаках. А ты на фуфайку предлагаешь. Не позорься.
- Я пошутил, а ты и повёлся сразу. А вообще, на какую сторону вешать медаль положено?
- Не знаю точно, кажется на левую. И знаешь, я наверно не буду её вообще носить.
- Почему?
- Ну, во-первых, мы же обманом справки получили, про большое количество гектаров. А во-вторых, медаль ведь за освоение. А мы ж с тобою не осваивали целину, а убирали урожай на уже освоенных полях. Её ж тем, которые трудности переносили, предназначали. А мы с тобою выходит как Даньшин сказал, чтобы перед другими выпендриться их оформили и, не думали до этого про пользу
- Не глупи. Трудностей, хоть и не великих, но немного и нам достались. А раз медали выдали и удостоверения, в которых наши фамилии и номера медалей указаны за подписью самого Георгадзе - значит имеем полное право носить. Не зависимо от того старались мы пользу приносить или за деньги вкалывали столько лишнего времени.
В дороге договорились, что не заезжая в техникум, на три дня, до понедельника, разъедемся по домам. Поэтому в Таловой с поезда сошли только шестеро, а я Поляничко, Дёшин и Даншин поехали до Лисок. Попутчики из Рамони тоже ехали до Лисок, потому, что у них там должна быть пересадка. А у нас билеты были только до Таловой. Но проводница не выгнала нас и даже доплачивать не потребовала.
Дома отдал маме заработанные деньги и медаль с удостоверением, чтобы она пока её хранила в своём сундуке, там, где лежат все важные семейные бумаги. Мама спросила:
- А надевать её ты что, и не собираешься?
- Не знаю, мам, - ответил я. – Может, лет через десять, когда на целине всё отстроят, как у нас, и пионеры будут расспрашивать про целинников - тогда надену. А сейчас, когда все помнят и знают, что те, которые начинали освоение, которые по снегу и ветру ставили палатки в дикой степи. Которые начинали распахивать земли, тысячи лет не видевшие плуга, действительно были героями. И на их фоне наши медали мне кажутся не совсем заслуженными.
Мама и бабушка советовали съездить в Россошь и часть денег потратить на обновки для себя. Я было засобирался, но потом отставил поездку. Хотел фуфайку купить новую и сапоги. Потому, что на фуфайке были заметны мазутные пятно, а левый сапог повредился. На кожаной его части появилась набольшая дырочка. Когда на целине сдавали аккумуляторы, электролит пролился на сапог и повредил его.
Но поразмыслив, решил, что такие траты будут лишними. В техникуме до самых государственных экзаменов работы в учхозе нам не грозили. А для того, чтобы на занятия ходить, у меня есть хорошее зимнее пальто. И сапоги по этой же причине тоже решил совсем не брать в техникум. Ботинки мне ещё в прошлом году купили просторные. Я их свободно обувал на два носка. На шерстяной и простой. А если сильных морозов не будет, то и на занятия, и в клуб мы обычно ходим даже в туфлях. Для экстремальных ситуаций в общежитии у меня ещё с прошлого года хранились крепкие, подшитые на толстую подошву валенки.
В техникуме наши однокурсники чувствовали себя королями положения. Мы тоже быстро вошли в роль самых старших. Только у Поляничко случился конфуз. Пока мы были в командировке, Федька изо всех сил уделял внимание и проявлял заботу о Наташе Кальяновой. И организовывал во время танцев исполнение той музыки, которая ей нравилась, и в кино стал её провожать. Короче, он в отсутствие Лешки подружился с нею полностью и серьёзно. Потом на претензии Поляничко лицемерно утверждал, что Наташка сама отказалась с Лёшкой дружить. И он с ней стал гулять, только когда та оказалась свободной. У них из-за этого чуть ли не до мордобоя доходило. При этом сама Наташка никак не могла сделать выбор, кому из парней отдать предпочтение.
Занятия шли своим чередом. В расписании стояли те предметы, программу изучения которых мы ещё не завершили, но мы уже практически почти точно знали какие оценки по этим предметам будут стоять у нас в дипломах. Поэтому основное внимание уделяли тем трём предметам, по которым предстояло сдавать государственные экзамены. У каждого были листочки с перечисленными предполагаемыми экзаменационными вопросами. И каждый самостоятельно в зависимости от того, что помнил и знал лучше, а что хуже, искали ответы на эти вопросы и писали краткие конспекты в библиотеке. Засиживались до её закрытия.
Олюшин не прогонял засидевшихся, и когда приходило время окончания работы библиотеки. Но мы не наглели, и к девяти вечера старались завершить свои записи. Понимали, что у библиотекаря дома есть ещё и свои дела. Да и топать ему через сквер на протезе к тому же не быстро придётся. Но однажды словоохотливый Василий Васильевич так увлёкся, беседуя с нами, что мы просидели в библиотеке ещё долго и после времени её закрытия. Так получилось, что в зале читальном остались одни парни. А Олюшин любил порассуждать не только про политику, но и на разные житейские темы. На этот раз он завёл разговор о рукоблудстве:
- Бестолковые вы. Балуетесь онанизмом, наверно, каждый день, а то и по несколько раз за день. Каждый спешит, пока родители не следят, удовольствие себе сподобить, а о том не думаете, что и здоровье своё подрываете и жизнь будущую губите.
Тема была щекотливая. И мы открыто говорить об этом остерегались. Наверно потому, что начав её обсуждение, придётся прямо или косвенно подтвердить, что грешишь таким делом. Поэтому первая реплика библиотекаря повисла в полнейшей тишине. Первым отозвался наш Пашка:
- Почему Вы, Василий Васильевич, думаете, что у нас в техникуме каждый парень этим занимается?
- Не думаю, а знаю! Вот поднимите сейчас руки те, кто не попробовал такого удовольствия.
Я и, наверно, все сидящие за столами покраснели, но руку никто поднимать не стал. Василий Васильевич торжествовал:
- А ты говоришь: «Почему думаете?» «Почему думаете?». Знаю не понаслышке, что как из-под контроля отрываются – так и начинают себе гадить.
- А чем это может навредить парням? – продолжал Пашка выпытывать ответ на заинтриговавшую нас всех тему.
- Да всем вредит. Легче, наверно, сказать, чем не вредит. Хотя я даже не могу придумать хоть что-нибудь полезное от этой гадости.
- Так удовольствие же пацаны получают и баб при этом не портят, – несмело вроде бы в шутку из дальнего угла зала выкрикнул Булутанов.
- Даже в этом, скажу тебе, Юра, нет оправдания. Уж лучше бы своё здоровье затратили на то, чтобы дитё сделать, чем в трусы всё выливать напрасно, - глубокомысленно парировал Олюшин.
А Пашка продолжал добиваться:
- Василий Васильевич, Вы опять про здоровье. Оно-то тут при чём?
- Так силы ж у вас эти упражнения отбирают. Организм ослабляют. Ежедневные половые акты даже при очень усиленном питании – истощают организм. Вы же учили по зоотехнии, что быкам-производителям даже яйца куриные в рацион вводят для быстрого восстановления организма. И быку не каждый день приводят на случку коров. А вы? Питаетесь впроголодь, да ещё и с вечера себе удовольствие норовите организовать. Даже удивляюсь, что ни один ещё не загнулся по этой причине.
- Вы, наверно, не правы или преувеличиваете сильно. Вон Женька из нашей группы. Он тоже руку не поднял, а на соревнованиях и летом, и зимою постоянно первые места занимает и первый спортивный получил, - выразил своё сомнение Пашка.
- Так это благодаря только одной молодости вашей. Сейчас природа дала вам время сил накопить на многие годы. Ведь как в старину было? Родители следили, чтобы их сыновья до женитьбы не грешили позорным занятием. В церкви раньше об этом постоянно напоминали. А сейчас церкви запретили, а на комсомольских собраниях такое не обсуждаете. Тем, которые по двадцать лет в солдатах были, их командиры тоже поясняли, что они должны силы мужские сохранять. Потому как после армии жениться будут на молодых и удовлетворять их должны будут до самой старости. А из вас половине, наверно, и жениться не придётся. Потому, что через три-четыре года уже и ложиться в постель с женой будет не с чем.
- Хотите сказать, что возможность совершения полового акта можно утратить от онанизма? – уточнил Дёшин.
- Не только хочу сказать это, а пытаюсь втолковать в ваши беспечные головы, что угробите себя сейчас. И потом всю жизнь придётся мучиться. Ни жены, ни семьи, ни детей даже. Мне про вас недавно анекдот рассказывали про гадание. Раньше гусар ехал на свидание и гадал на ромашке: «любит-не любит?». Потом, когда железную дорогу построили, в поезде ехал какой-нибудь лоботряс дворянский и гадал: «даст-не даст?» А теперь стиляга в штанах дудочкой спешит и тоже гадает: «встанет- не встанет?»
Но и при этих словах Пашка продолжал выражать сомнение:
- Возразить на Ваши доводы мне нечего, но согласиться с ними не могу. Если б Вы были правы, так из тех, кто техникум заканчивает, никто бы не женился даже. А ведь полно таких, которые давно уже женаты и детей завели.
- Так раньше и те, которые учились здесь, приличнее себя вели. И не факт, что у них в постели всё нормально сейчас. Вы транжирите семя своё, не думая, сколько его отмерено мужчинам. Не по сотне ж детей людям дано. А вы своих пацанов и дочек в трусы выплёвываете. Потом пожалеете, да исправить уже не получится.
Этот разговор произвёл на меня такое гнетущее впечатление, что я с трудом дождался, пока ребята соберутся возвращаться в общежитие. В комнате все шутили, занимались своими делами, а меня не покидали мысли о справедливости слов Олюшина. Переживал за то, что раньше о таком повороте событий не догадывался. Пообещал себе, что с этого дня ни разу не опущусь до такого вредного занятия.
К предстоящим государственным экзаменам готовились усердно. Даже праздники новогодние прошли как-то буднично из-за этого. Понемногу сдавали те вещи, которые числились за нами, чтобы после экзаменов не было проблем с подписями на обходном листе. Я сдал велосипед и всю форму спортивную, которая за мною числилась. Мячи волейбольные, которые Ступин перед призывом в армию мне передал. Собирался и лыжи сдавать, но с этим пришлось отсрочить.
Вечером меня отыскала в общежитии баба Галя, у которой я был на квартире во время практики в колхозе Докучаева. Пришла она с просьбой слёзной. В Воронеже у неё жил и работал на заводе синтетического каучука сын младший. Он был женат, и у них двое детей. Жена не работала потому, что недавно родила второго ребёнка. Теперь этот ребёнок заболел серьёзно, и жену кладут в больницу с ним. А со старшим ребёнком сидеть некому. Вот она и собралась завтра с утра ехать к сыну, а меня просит неделю пожить у неё дома. Потому, что ухаживать за её птицей домашней, козой и овцами некому. Дочь и зять на работе допоздна, и своё хозяйство у них большое, а внучки молодые ещё. Упрашивала сразу пойти с ней в посёлок, чтобы она рассказала, где у неё что припасено на зиму, и показала, на какие запоры что закрывать.
Большого желания переселяться из общежития не чувствовал. И отказать не мог потому, что во время практики дружно жил с хозяйкой домика. Да к тому же и пример Вали Насоновой, Ани Манохиной и Зои Мищенко, которые после занятий и посещения библиотеки ночами ходили домой ещё дальше, чем мне предстояло - подсказывал, что такое дело не сложное. Без лишних разговоров дал согласие подменить бабу Веру на недельку. И лыжи не стал сдавать потому, что на них было легче и быстрее добираться до посёлка.
В тот же вечер сбегал на лыжах в посёлок «принимать вахту». Баба Вера продемонстрировала имеющуюся у неё живность, требующую моего ухода и заботы. Показала, где какие корма у неё хранятся, какими запорами что закрывается, какие запасы продуктов имеются. Основные пищевые богатства хранились у неё в подвале. Прямо под лестницей, установленной для спуска в подвал, стояли две небольших кадки с солениями. В одной капуста, а в другой огурцы. В узком закроме хранился картофель. Рядом с ним стояла замаскированная берёзовыми прутьями для изготовления мётел молочная сорокалитровая фляга с самогоном. Две трёхлитровые банки самогона стояли не замаскированными, прямо на картофеле.
Баба Вера пояснила, что содержимое этих банок предназначены мне, в качестве благодарности за согласия подменить её. Поразило то, что почти всё пространство подвала, от его дна и до самого верха занимали корнеплоды сахарной свеклы. Этот стратегический запас она, оказывается, готовила всю осень. Начинала таскать свеклу домой даже раньше, чем в колхозе начинали уборку этой культуры. А потом и во время уборки, и даже после её завершения собирала потери. Зато теперь могла вдоволь кормить припасённым и овец, и козу, и курочек, и даже снабжает сочными кормами кроликов, которых выращивают в семье дочери.
Но основные запасы этого продукта предназначались для переработки на самогон, продажа которого круглый год обеспечивала её дополнительными деньгами. К тому же он служил самым распространённым средством платежа за услуги или помощь, оказываемую односельчанами. Мужчины охотно спешили помочь ей в домашних делах, зная о такой форме оплаты. Но многие женщины были крайне недовольны этими новшествами. Утверждали, что такие, как баба Вера, могут вскоре превратить их мужей в пьяниц. Грозились даже в милицию заявить.
На самом деле «сдавать» своих соседей никто не смел. Потому, что такое обязательно бы было расценено всеми односельчанами как предательство, как нарушение добрососедских отношений. По крепко укоренившимся представлениям даже очень сильно и принципиально поссорившиеся односельчане не могли себе позволить сообщить властям о тех постоянных нарушениях требований и законов, которые совершали их противники. В сельском обществе, которому для обеспечения своего благополучия приходилось систематически осуществлять мелкие нарушения, такая солидарность считалась жизненно необходимой. А нарушивший такие негласные общинные правила, непременно оказался бы чужим, презираемым и даже всеми обижаемым.
Зимой главной заботой бабы Веры было стремление успеть превратить все запасы свеклы в качественный самогон. Потому, что к весне корнеплоды начнут плесневеть и гнить. А самогон в плотно закрываемой посуде можно хранить годами.
Три дня хозяйствования утром вставал пораньше, чтобы обеспечить кормами на день животных и птицу да успеть нагреть воды для таяния льда в поилках, а потом спешил в техникум на занятия. А после выходного нам объявили подготовку к государственным экзаменам. Поэтому отпала необходимость ежедневного посещения техникума, и я перешёл на картофельную диету. Готовить разные супы, а тем более борщи, опыта не было. Зато картошки в подвале было вдосталь. Варил картошку в мундирах и без мундиров. Ел её с салом и с подсолнечным маслом. С луком и без лука. С квашенной капустой и с солёными огурцами. Жарил на сковородке тоже на сале или на подсолнечном масле. Радовался такому разнообразию и изобилию. Думал, побарствую недельку и опять вернусь к нормальной техникумовской жизни.
Но не тут-то было! Баба Вера прислала дочери письмо, в котором сообщала, что проблемы у сына скоро не разрешатся. Просили меня побыть на хозяйстве ещё неделю, а может и больше. Обещала даже по возвращении дать мне денег за такую услугу. Было там, оказывается, ещё и распоряжение дочери с зятем взять шефство над бабкиным хозяйством, если я откажусь от этой миссии. Но об этом дочь умолчала. Выдали этот секрет бабкины внучки-близнецы, когда приносили мне горячих пирожков с повидлом на гостинец. В общем мне не трудно было хозяйствовать, поэтому не стал передавать свои полномочия бабкиным родственникам.
К концу следующей недели обнаружил, что картофельная диета порядком надоела, и стал к обеду ездить в столовую для разнообразия питания. А баба Вера всё не возвращалась и не возвращалась. Приехала она только к моменту сдачи нами последнего экзамена. Все экзамены все в нашей группе и в остальных сдавали успешно. Не у каждого были высокие оценки, но двоек не было ни у кого. Последним наша группа сдавала растениеводство. Неудача постигла Аню Манохину с нашей группы. Мало того, что ей билет достался и трудный, и с такими вопросами, ни на один из которых она не знала уверенных ответов. А тут ещё посторонний член комиссии стал задавать ей такие трудные дополнительные вопросы, на которые ответить не смогла бы, наверно, и Насонова.
В результате Ане экзамен не засчитали и объявили, что вместо диплома ей выдадут справку об окончании техникума, а диплом она сможет получить, только когда на следующий год с другой группой на государственных экзаменах сможет достойно ответить на те вопросы, которые будут указаны в её тогдашнем билете.
Праздновали окончание учёбы как-то буднично. Я принёс трехлитровую банку свекольного «душистого» самогона. Настояла на этом баба Вера, которая искренне удивилась, что я за всё время не воспользовался её указанием. Намекала она даже на то, что денег мне даст, но я конечно благородно отказался. Все суетились, бегали с обходными листами. На следующий день после торжественного вручения дипломов Володю Павленко забрали в армию. А остальным выдали направления на работу
Направления получили не только в свою область. Даже в свои районы никто не попадал за исключением двоих. Мня распределили в Кантемировский район потому, что в военкомате я числился призывником- ТСМ (имеющим Тяжёлое Семейное Положение). Потому, что в нашей семье мама и бабушка были не трудоспособными, а я являлся единственным трудоспособным членом семьи. И ещё Сашке Раковскому определили работать в Таловском районе. Но он уверял, что на работу поедет устраиваться формально потому, что как выпускник сельскохозяйственного техникума воспользуется льготой для поступления в сельхоз институт на очное отделение.
Мне даже было немножко неловко перед Валей Насоновой за такое распределение. Потому, что мои мама с бабушкой вполне могли себя обеспечивать и без моей помощи. У неё же в семье на ней держались все домашние дела. А ей выпал жребий ехать на работу аж в Новгородскую область.
Период третий Сельские студенты
© Copyright: Алексей Сычев, 2024
Свидетельство о публикации №224011201249
Свидетельство о публикации №224011201249
Рецензии