Письма блокадного кота. ласточка

Ленинградцам.
Людям, не потерявшим свою человечность в нечеловеческих условиях, посвящается..

Письмо 1.

Если бы я умел писать письма, то  непременно написал бы длинное и большущее письмо своим друзьям в деревню, где иногда мы с Жаком проводили лето.
А возможно, даже не одно письмо, а несколько, потому что с последнего моего посещения, новостей накопилось много..

Мои друзья - это деревенские коты и кошки с простыми, не как у меня, именами- Васька, Лизка, Рыжик и другие.
Они единственные из прошлого, с кем меня связывает прежняя жизнь.
По непонятным для нас причинам, сейчас не осталось никого, кто бы мог выслушать и посочувствовать нам с Жаконей.


К сожалению, я не умею так ловко макать перо в чернильницу, как это делает бабушка и потом выводить прекрасными  закорючками чёткий, ровный текст на чистом листке бумаги.

Для своего письма я бы выбрал самый красивый конверт. Не с самолётами и кораблями, и надписями " ОСОАВИАХИМ ", а с  птичками, с которыми мы когда- то забавно играли..
На конверт приклеил бы такую же красивую марку, на которой изображена еда. Неважно какая- пусть будет всякая- фрукты, овощи, рыба, мясо, мясо, мясо..
 

Свои письма я сочиняю в голове и делюсь с ними с Жаком, потому, что  не понимаю, почему мы до сих пор находимся здесь и никуда не  уезжаем.

Иногда на меня накатывает благоразумие, и я думаю, может и хорошо, что не умею писать. Мои письма не были бы весёлыми и бодрыми. И  навряд ли мои друзья  позавидовали бы мне, как раньше тому, что я живу в городе.

Скорее, наоборот.

Я бы написал, что с недавних пор наша жизнь изменилась.
Что нет теперь того  привычного мира, той  радостной атмосферы, когда все собирались за ужином и весело пили чай.
Наш старый мир, сотканный из ярких красок, вдруг в один день померк и стал чёрно-белым.

 Нас теперь часто оставляют одних.
Сначала, летом и осенью бабушка с мамой рыли  ямы за городом, а теперь работают на каком- то большом заводе, про который они не могут говорить, потому, что тайна и потому, что там дают карточки.
Бабушка говорит, что благодаря этим карточкам мы живы.
Не знаю, мы с Жаком не видели никаких карточек, зато научились есть суп из рыбного клея и из лебеды.

Когда все уходят и мы с Жаком остаёмся одни, я взбираюсь на подоконник и смотрю на наш двор и мне кажется, что никогда уже больше не вернётся то счастливое время, когда было шумно.
Даже бабушка с мамой стали и говорить шёпотом. Весь мир будто сговорился и стал говорить тихо.
Так бывает на похоронах. Или в склепе, когда люди надевают на себя скорбные лица и говорят в-полш;пота.
Бабушка говорит, что нужно беречь силы, что на разговоры уходит много жизненной энергии.

Мы вдруг поняли, что счастье- это когда шумно. Когда  детвора кричит во дворе, когда мужики играют в домино, когда по радио звучат весёлые песни, когда бабушка играет на пианино и все смеются и далеко, за домом дребезжит трамвайный звоночек.

Нет, сейчас тоже бывает  громко. Но это совершенно другой шум.
Сначала раздаётся сирена, от неё у меня шкура поднимается дыбом, за ней свист, после которой обязательно громыхнет.
А грохот будет такой силы, что дом подпрыгнет и задрожат стены, и ещё тонко зазвенит стекло в рамах и в серванте.
Мы с Жаком до ужаса боимся этого шума.
Боимся сирену и вой, боимся дрожащих полов и грохота падающих стен на улице.

Когда такое происходит, я пулей слетаю с подоконника и прячусь под шифонером. Жаконя не может спрятаться со мной и поэтому сидит в клетке, спрятав голову под крыло.
Мне кажется, что перья он начал терять именно из-за  этого.

Под шкафом я лежу долго, пока всё не стихнет. И выхожу из укрытия, только когда перестаю слышать, как гулко бьётся от страха моё сердце
Сейчас мы немного привыкли, и ещё мы чувствуем, когда начнёт громыхать и прячемся заранее.

Раньше бабушка часто играла на пианино для гостей.
Сейчас она  играет просто так. Ни для кого. Перед тем как сесть за пианино, она слегка приоткрывает створку окна.
В тишине дома и двора музыка звучит громко.
Проходящие внизу люди резко останавливаются и задирают головы, и ищут откуда, из каких пустых глазниц дома слышится музыка.
Бабушка играет долго, пока совсем не замерзают руки.
Внизу собирается приличная толпа.
Когда бабушка заканчивает, люди молча расходятся по своим делам. Никто не хлопает, как раньше.

Но бабушку это не расстраивает, она говорит, что музыка помогает людям выживать.
Уж не знаю, помогает ли музыка выживать. Нам бы помогла хорошая отбивная.

Жак совсем перестал говорить.
Больше  всех расстраивается бабушка.
Это самое  удручающее обстоятельство из того, что случилось с нами за последнее время, не считая постоянного голода и холода, и грохота за окном.
Перед тем, как перестать говорить, Жак потерял почти всё своё оперение.


Наш старый друг, ветеринар из соседней парадной, благообразный старичок с пахучим саквояжем, каждый раз беспомощно разводит руки в стороны и вздыхая, говорит, что такое обычно случается из- за нехватки витаминов или скудного питания.

Еще он опять произносит  эти страшные  слова " Блокада" и " Война", после которых наша жизнь изменилась.
У Жака виноватый вид. Он думает, что блокада и война случились из-за него.

Раньше, когда этих слов не было,  всё было по-другому.
На улице было солнечно и шумно, и  двор был полон людьми.
А главное, было вдоволь еды.
Сейчас во дворе тихо и уныло, как в моей и жакониной мисках.
За окном не видно ни одной души.
Опавшие листья никто не убирает.
Иногда они загораются после бомбёжки и оставшиеся жильцы приходят погреться. Они тянут к дыму и огню озябшие руки и делятся последними новостями, меж бегающих мимо них пожарных.
Трамвайного звоночка не стало слышно. Трамваи теперь ходят редко и как правило, стараются не шуметь.

А ещё к нам совсем перестали приходить гости.
 Наверное, потому что мамы с бабушкой теперь тоже не бывает дома.

Они почти не говорят меж собой, когда возвращаются.
Пьют свой невкусный чай в темноте, почти не раздеваясь, а потом  идут спать и ложатся в кровать в одежде, потому что холодно.
Я забираюсь  между ними под одеяло и пытаюсь  согреть их.

Утром мама вздыхает и собирает с простыни клочки моей выпавшей  шерсти.
Я вздыхаю и молча ухожу к своему окну.
Я понимаю Жака. Мы с ним братья по несчастью.
Слова " Блокада" и " Война" действуют на нас одинаково.

С недавних пор мама не пускает меня на улицу. Она гладит меня каждый раз перед уходом, просит прощения и запирает комнату на ключ.
Мы с Жаком не знаем, почему она так делает, но наверное, ей виднее.

Но мы и вправду слышим шаги возле двери квартиры, когда мама с бабушкой уходят.
А ещё шумное сопение. Кто- то больший возится по ту сторону.

Когда я сажусь возле окна, то внизу сразу собирается толпа людей, как если бы бабушка играла на пианино.
Они, запрокинув голову, долго смотрят на меня. Кто- то показывает  рукой в мою сторону, другие просто молча смотрят, и я не понимаю, почему они не машут мне руками, и не улыбаются, как раньше.
Наверное, потому, что я стал некрасивый и бабушка давно меня не расчесывала.

Там, внизу, я вижу знакомые лица.
Жак говорит, что меня хотят съесть.
Жак всегда так говорит, когда злится.
А бабушка сказала, что я напоминаю людям прежнюю жизнь, и что мне надо почаще садится на подоконник.

Ещё бабушка говорит, что людям нужно верить во что-то хорошее, иначе смерть.

Я тоже пытаюсь верить в хорошее, поэтому радуюсь редким птичкам за окном.
Особенно ласточкам, которые не смотря ни на что, свили гнездо над нашим балконом..
Мы наблюдаем с Жаком за их весёлым щебетанием и нам иногда, вправду, кажется, что всё это сон и скоро мы проснёмся и на улице снова будет солнце и шумно, как раньше..
И у Жака снова отрастут перья, как у ласточек и появится желание говорить.

Похоже, ласточки что-то смыслят в жизни.
От них очень много шума.
А когда много шума- это  счастье..


***

Видишь,Жак, высоченный купол. Там копошаться люди. Я не знаю зачем они туда забрались. С земли они кажутся малюсенькими, как муравьи или паучки на своих паутинках. Ветер их смешно болтает в разные стороны, но они упорно делают своё дело и скоро от красивых шпилей не остаётся ничего. Каким-то чудесным образом маленькие человечки растворяют шпили прямо в воздухе.
Бабушка говорит, что это альпинисты и они закрывают парусиной блестящую поверхность специально.
Ещё она сказала, что если купола спрятать, то взрывов в городе будет существенно меньше.

***

" ЛАСТОЧКИ"

Ранней весной 43-го нам поручили залатать чехлы на некоторых высотных шпилях Адмиралтейства и Петропавловской крепости.
Красить там не получилось. Золотое покрытие неминуемо испортилось бы.
Ещё осенью 41- го было принято решение замаскировать наиболее высокие и яркие точки города.
Для некоторых из них, на шпилях  Адмиралтейства и Петропавловской крепости  пришлось шить чехлы из парусины.
Немцы использовали видимые издалека крыши и купола  в качестве ориентиров для прицельного обстрела города.

В далёком 41- ом, нас было пятеро. Через два года блокады из нашей команды остались лишь трое человек. Голод и холод унесли жизни наших товарищей- Саши Пригожиной и Алоиза Зембы.
Еще год назад Саша напросилась с нами.
Мы не отказали ей, взяли скорее, для психологической поддержки , помощи от неё никакой - она тогда уже была настоящий дистрофик.

Мы тоже были не лучшей форме.
Также как и все ленинградцы делили одинаковую пайку наравне со всеми. Те самые 125 граммов хлеба в день.
Спустя время, ситуация только ухудшилась.
Но кому- то нужно было делать  эту работу.
Кто если не мы..

Я кутаюсь в тряпки. Наверху сильный, почти шквальный ветер. Серое, свинцовое небо над Ленинградом.
Мы работаем в непогоду. Когда пасмурно, немцы не видят города и ориентиров, соответственно, не стреляют. У нас единственная возможность ремонтировать чехлы - в непогоду. Когда сильный ветер, иногда дождь со снегом..


Мы с Мишей латали дыры на, чехле,  а главное, затянули сильно разболтавшийся его низ, стянув по всему диаметру троссом.


Мы уже закончили свою работу и потихоньку спускались вниз и тут, почти у самого края карниза, буквально остолбенели от ужаса.

 Внизу,  внутри чехла, под сеткой, было какое-то шевеление.
На почти 100- метровой высоте.
Возможно, мы бы услышали его раньше, но на этой высоте, сквозь пронизывающий ветер, который переходил в вой, это было нереально.
К тому же башню невероятно сильно качало из стороны в сторону. Иногда амплитуда раскачивания доходила до 2 метров. Скрип и треск стояли  неимоверные.
Вдобавок, мы сильно, почти до изнеможения устали.
Несколько часов под пронизывающим, шквальным ветром.  Изматывающая работа в неудобной позе, и всё коту под хвост.
Нет, работу, порученную нам, мы выполнили, но..
Мы спустились к карнизу и только сейчас увидели бьющихся внутри чехла, под сеткой, ласточек.

Чехол затянулся под карнизом, сделав ласточкам  смертельную ловушку. Такая маленькая блокада для пернатых.

Дело осложнялось тем, что затягивающая петля находилась внутри. И развязать её можно было только, если залезть обратно с верха шпиля. Вдобавок, освободив ласточек нужно было оставить проходы- лазы. Ласточки успели свить гнезда для потомства.

Мы посмотрели наверх.
До верха шпиля было несколько десятков метров.

Мы переглянулись. Вероятно, нам одновременно пришла одна и та же мысль.
Хотя, других вариантов всё равно не было.
Я была старшей в группе. Но о своём мнении сказать не успела, Михаил уже принял решение для себя.
Сомнений в правильности  выбора у нас не было.
Просто не было сил.
По существу дела, подобные работы раньше проводились нами впятером.
Усталость была колоссальная.

Но мы не могли поступить иначе. Это было единственно правильным решением.
На нашем месте так поступили бы многие ленинградцы.
В кромешном аду, где жизнь ничего не стоит, каждый из нас, как ни странно, пытался эту жизнь поддерживать изо всех сил.
Мы научились ценить жизнь.
Мы научились за неё бороться.
Мы научились её спасать..


Миша, вообще, как настоящий мужчина, всегда  поступал благородно, беря на себя самую трудную работу. Такое было в нём мужское начало, вкупе с самопожертвенностью.
На такое способен не каждый джентельмен.
Поэтому не удивило, что он, придвинувшись почти вплотную ко мне, чтобы я расслышала, сказал, в порывах ветра.
- Как после этого жить..
И полез наверх.

Я начала карабкаться за ним.
Ласточек мы освободили. Правда, понадобилось несколько дополнительных часов. Тяжелейших часов в нашей жизни.

Ласточки, вообще, на тот момент  стали символом блокадного города.
Год назад, сжимая в кольцо Ленинград, немецкое командование заявило: «Отныне даже птица не сможет пролететь через кольцо блокады».

Но Ленинград не поверил и не сдался, а  продолжал верить в Победу. Именно тогда появилась Блокадная ласточка- маленький жестяной значок, а на нем – ласточка с письмом в клюве.

 Весной 1942 года его начали носить на одежде многие жители Ленинграда – этот символ стал ответом на заявления немецкой пропаганды.
Люди вырезали ласточку из картона и старых консервных банок. Дарили друг другу и ждали, ждали, ждали и верили в то, что когда-то нибудь ласточка принесёт добрую весть.
Были такие ласточки и у нас с Сашей.

Потом, муза блокадного Ленинграда, поэтесса Ольга Берггольц напишет стихотворение.


"Блокадная ласточка"

Сквозь года, и радость, и невзгоды
вечно будет мне сиять одна -
та весна сорок второго года,
в осажденном городе весна.

Маленькую ласточку из жести
я носила на груди сама.
Это было знаком доброй вести,
это означало: "Жду письма".

Этот знак придумала блокада.
Знали мы, что только самолет,
только птица к нам, до Ленинграда,
с милой-милой родины дойдет...


Я не знаю зачем Бог нам послал такое испытание в тот день с ласточками.
Для чего нам полуголодным и ослабшим нужно было пройти такую проверку на "вшивость"..

Знаю точно, и здесь Миша был прав, мы бы не смогли жить дальше с осознанием того, что когда- то могли и не высвободили наших ленинградских ласточек из ужасного плена..
Мы третий год боролись за жизнь в схожей ситуации..



***
Выходя из Петропавловского собора, задержитесь в парадном дворе Великокняжеской усыпальницы. Справа на стене вы увидите небольшой барельеф, установленный в честь героического подвига альпинистов - защитников блокадного Ленинграда
На мемориальной табличке пять фамилий - Михаил Бобров, Ольга Фирсова, Александра Пригожева, Алоиз Земба, Михаил Шестаков.
В 1942 году голод оборвал жизнь Александры Ивановны Пригожевой и Алоиза Августиновича Зембы. Михаила Иванович Шестаков ушел в 1979 году, Ольга Афанасьевна Фирсова - в 2005. Два года назад не стало Михаила Михайловича Боброва.
Эти люди спасли город и жизни ленинградцев.

***
Кот Максим единственный выживший кот в блокадном Ленинграде.
Рассказ о Максиме опубликован в "Блокадной книге" Даниила Гранина и Алеся Адамовича.
Кот родился в 1937 году и всю жизнь жил в семье Веры Николаевны Вологдиной на Большой Подьяческой улице (это в центре города, между каналом Грибоедова и Фонтанкой).
Максим прожил большую по меркам кота жизнь- 20 лет и умер только в 1957 году.

( С) Рустем Шарафисламов