Военкомат

                Преодолеть без утешенья,
                Всё пережить и всё принять…
                З. Гиппиус

Военкомат располагался на городской окраине у дороги, по обеим сторонам которой теснились облезлые пятиэтажки да чахлые тополя. Дальше дорога вела в аэропорт. Когда доводилось проезжать мимо военкомата, я всегда отворачивалась. Хотя глухая грязно-желтая стена и так скрывала прилегающий дворик.

Из этого военкомата я провожала мужа в армию.

Казалось бы, никакой трагедии в этом рядовом событии быть не должно. Мой отец – офицер, и я хорошо знала особенности военного быта.

Всегда с теплом и улыбкой вспоминаю время, проведенное в военном городке под Минском. Я гордилась папой. Он был высокий, статный, сильный, и ему так шла форма!

Я помнила запах кобуры и свинцовую тяжесть пистолета, который папа, к моей неописуемой радости, давал мне подержать в руках. Настоящий восторг вызывали и гильзы, папа приносил их нам с братом со стрельбища. Гладкие и одинаковые, как оловянные солдатики, они, казалось, хранили в себе некую теплоту. И тёмно-коричневый офицерский планшет, пахнущий кожей,- настоящее чудо: сколько там разных отделений – для карандашей, для линейки, для карты и еще для много другого, непонятного мне.
 
Жизнь в военных городках по-своему закалила меня. В пионерском лагере я лучше всех метала гранату и знала, чем отличается курок от спускового крючка, умела ориентироваться на местности по компасу. В игре «Зарница» наш отряд, состоящий из детей военных, всегда побеждал. В общем, я была «военная девочка», как называла себя тогда.

Хотя опасностей для детей, живущих в военном городке, было предостаточно. Территорию части окружали леса и болота. Туда нам строго запрещалось ходить, но мы тайком посещали эту «запретную зону». И кто-нибудь из детей, бывая там, приносил ягоды, которыми делился с остальными. 

Один раз я увела ребят на «минное поле». Так именовала это место наша детская фантазия. Скорее всего, это был участок полигона, где после стрельб могли оставаться взрывоопасные предметы. Тайный поход вызвал панику среди взрослых. А выдала нас соседская девочка Галька. Помню, как мы лежали в каком-то неглубоком, заросшем травой окопчике и с замиранием сердца наблюдали, как к нам темной зловещей толпой приближались родители. Что было потом, я не любила вспоминать.
А Гальку мы долго называли предательницей, но она почему-то не обижалась и свято верила в то, что исполнила свой гражданский долг и спасла нас от гибели. Потом всё забылось.

И вот эта «военная девочка», готовясь провожать своего мужа в армию, ругала себя за малодушие и очень не хотела, чтобы его забирали.

Помню, папа всегда поправлял меня: в армию не забирают, а призывают. Но тогда слово «забирают» представлялось мне более подходящим. Нам с мужем очень не хотелось расставаться. Но я, дочь военного, понимала: все служат в армии, всем надо исполнить свой гражданский долг.

В общем, уговаривала я себя долго. Но безуспешно. А когда муж шел к военкомату вдоль этой бесконечной грязно-желтой стены, я жалко семенила рядом и потерянно и беспомощно заглядывала ему в глаза.

Вот так всё мое «военное» воспитание рухнуло в одночасье, столкнувшись с жесткой реальностью. Хотя вроде бы ничего ужасного в этой ситуации не было. И служить после института муж должен был не два года, а полтора.

Правда за это время мне предстояло родить ребенка и как-то прожить одной до возвращения мужа. И было еще одно обстоятельство. Афганистан…

Многие из моих одноклассников, закончивших военные училища, попали именно туда. Какими-то невероятными способами, без встреч и телефонных звонков, мы знали, кто из наших мальчишек оказался в горячих точках, кто получил ранение, а кто погиб.

С первого класса со мной учился Саша Котенко, по прозвищу Киса. Такой маменькин сынок, тонкокостный, белокожий, с нежным девичьим румянцем. В общем, настоящий Киса. Один раз учительница, замещавшая нашу классную, прочитала его фамилию с буквой «э» – получилось Котэнко. Мы долго хохотали и сразу же начали звать его Котэ. Но не прижилось, на Котэ он как-то не тянул. А Киса было в самый раз. Говорили, что после военного училища он попал в Афганистан и получил тяжелое ранение. Сначала мы все возмущались – как это можно, Кису и в горячую точку! Нашли кого посылать! А то, что он военный, почему-то не принимали во внимание. Потом, когда узнали про ранение, даже обрадовались – хоть жив остался наш Киса.

Уходя в армию, муж обещал мне писать через день, и слово свое сдержал. Было всего два раза, когда письма от него приходили с задержкой в несколько дней по причине «военных тягот» – марш-бросков, учений и чего-то там еще.
Когда родилась наша дочь, я очень ждала его и пребывала в полнейшей уверенности, что ему дадут отпуск. Как же иначе? Но его не отпустили… Для меня, конечно, это было потрясение. Особенно когда я увидела, как молодые папы встречают своих новорожденных детей и их мам.

Я провалялась в роддоме полмесяца и всё равно никак не могла прийти в себя. А выписывать меня не хотели из-за повышенной температуры. Наконец, решив, что уж если умирать, то лучше умирать дома, я, обманув врачей, все-таки вырвалась из больницы. Встречали нас с дочкой две бабушки – моя мама и мама моего мужа. Было как-то горько и очень обидно. Приехав домой, я положила ребенка на большую кровать и долго плакала. Но в родных стенах я действительно пошла на поправку.

А здоровье мне тогда было просто необходимо. Все трудности, связанные с уходом за грудным ребенком, осложнялись тем, что дочка почему-то не спала – ни ночью, ни днем. Нет, она не плакала, просто смотрела на меня своими круглыми глазами, как взрослая, и молчала. Я тоже не спала. И было тяжело не столько от постоянного недосыпа, сколько от мыслей. Ночью ведь ничего хорошего в голову не приходит.

Однажды в детской поликлинике я встретила свою одноклассницу Таню Свищеву. Мы обе пришли с детьми к врачу на плановый осмотр. У меня дочь, у нее сын, разница две недели. Мы уложили их обоих на пеленальный столик – два свертка в розовом и голубом одеяльцах – и разговорились. У Тани муж был в Афганистане, и рожала она так же, как я, одна.

– Как ты думаешь, его не убьют? – вдруг растерянно и беспомощно спросила она и посмотрела на меня почему-то с надеждой. Как будто от меня что-то зависело.

–  Конечно, нет! – бодро ответила я, пытаясь придать своему голосу как можно больше уверенности. – Он же еще не видел сына! Как это его могут убить?

После моих слов Таня успокоилась, и мы уже с совершенно другим настроением заговорили о детских проблемах.

Ее муж действительно увидел сына. Его убили только через год…

А у меня перед глазами еще долго стояла картина – два маленьких свертка в розовом и голубом одеяльцах. С Таней мы никогда уже больше не встретились. Много лет спустя я узнала, что она погибла: ее сбила машина, когда Таня спешила на прием к больному. Она работала участковым терапевтом.
А Киса жив до сих пор. Он действительно получил тяжелую контузию, стал неуравновешенным, раздражительным, и, чтобы забыться, начал выпивать. Жена ушла от него. Трудно было узнать в худом, изможденном человеке с растрепанными седыми волосами того красивого мальчика с нежным румянцем, каким он был в школьные годы.

У меня всё сложилось благополучно. Через положенных полтора года вернулся мой муж. Возмужавший, повзрослевший. Теперь он был твердо убежден в том, что в армии должен отслужить каждый мужчина. Дочь к нему привыкала с трудом и очень долго называла его дядей.

С тех пор прошло много лет. Наш город очень изменился, стал больше и красивее, появились новые современные районы, и военкомат оказался почти в самом центре. Теперь, добираясь до работы и возвращаясь обратно домой, я уже не отворачивалась от него. Глухую темно-желтую стену снесли, и симпатичное двухэтажное здание, некогда скрытое за ней, не таило в себе никакой угрозы и не вызывало у меня негативных ассоциаций.

Но однажды осенью, проезжая мимо военкомата, я вдруг увидела около него толпу: молодые мужчины, женщины и… дети. Некоторых они держали на руках. Стоящие рядом женщины, почти девочки, беспомощно и потерянно заглядывали мужчинам в глаза. Так же, как я, когда-то…

Но от тех ребят из моего далекого прошлого, взбудораженных и шумных вчерашних школьников, эти призывники отличались какой-то строгой сдержанностью и спокойствием. Только на детей они смотрели, улыбаясь. 

Вдруг для меня всё словно остановилось и замерло… в глазах полыхнуло чем-то горячим и красным, а в душе что-то больно сжалось. Яркий взрыв памяти на мгновенье вернул туда, к глухой, будто навсегда разделяющей стене военкомата, вдоль которой я бежала, не в силах совладать со своими чувствами. Но, наверное, мне было легче. А каково сейчас им?..

Маршрутка замерла у светофора и, постояв, тронулась дальше.

Военкомат остался позади, а я все смотрела и смотрела назад не в силах повернуть голову и бесконечно, словно заученно, повторяла:

Только вернитесь… только, пожалуйста, вернитесь назад! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…