Я БЕГУ

Я БЕГУ…


Я бегу. Мои кроссовки с силой вминают прибрежный мокрый песок. Дыхание ровное. Волны океана мерно накатывают на берег. Шипят и мерно откатываются назад. Сейчас отлив и твёрдая гладь песка под моими ногами позволяет мне легко бежать. Лёгкий, попутный ветерок подбадривает меня и я с ещё большей уверенностью несусь к своему дому. Утренняя свежесть только к тому и располагает. Я несусь, не обращая внимания на преодолённое расстояние. Это и лучше, как сказали мне врачи, надо побольше бегать утром. Вот он и виден, мой дом.

На высоком утёсе из-под пальм он уже проглядывается. Уже видны его широкие окна, отражающие лучи восходящего солнца. Сейчас, ещё немного, и я добегу до него. Дыхание не сбивается, а радость встречи меня ободряет. И я несусь вперёд, ещё больше напрягая тело, ноги и вытягиваясь в струну. Надо сделать последний рывок, и я буду там, где сегодня ждёт меня моя радость. Ведь вчера я весь день мыл и чистил свой дом.

Вчера я ездил по магазинам и покупал всё, чтобы понадобилось моей любимой. Даже Курт вчера сказал, что я очень озабочен. А я и был такой. Я заставил его привезти новый диван, рабочих переставить мебель в спальне и по-новому оборудовал кухню.

Я жду её, мою любимую. Я её уже так долго жду! И эти последние шаги до дома я бегу с предельной для себя скоростью. А вдруг она уже здесь? Хоть и рано. Солнце только что выглянуло из-за кромки океана. Но может быть и так, что она уже едет.

Её самолёт сегодня первым прибывает в наш аэропорт. Может быть, она тоже скучает и так же хочет видеть меня?

Я ещё прибавляю скорость и вылетаю на прямую. От этой магнолии до дверей дома всего сто метров. Поворачиваю и вижу…

Жёлтое такси подъехало к воротам. Таксист услужливо выбежал из машины и открыл багажник. Задняя дверь такси неспешно открылась и из неё выходит женская фигурка. С этого расстояния можно только видеть её зелёную блузку, чёрную юбку и каштановые волосы, раскинутые по плечам. Она небрежным движением расправила их и делает первые шаги. Как они мне знакомы, как я их люблю эти движения, шаги, жесты.

Да! Это она, та, которую я ждал так долго и мучительно. Всего какие-то последние сто метров, но их надо преодолеть, их надо прожить. И я несусь.

Всё! Силы иссякли. И только взгляд хочет её достичь. Я встал. А она, не видя меня, позволяет таксисту поднести вещи к двери дома. И вдруг её взгляд скользнул вдоль пустой аллеи туда, откуда к ней неслась одинокая фигура. Всё! Всё в ней изменилось. Уставшие плечики приподнялись, руки вспорхнули вверх, радостная улыбка вспыхнула на лице и звонкий голос разбудил мирно спавшую аллею:

— Алечка! — раздался её громкий выкрик в тишине раннего утра.

Кто уже быстрее несся? Ветер или мы навстречу друг другу? Вот ещё секундочка и она уже здесь. В моих объятьях. Её руки обвивают мою шею. Радостно светящиеся глаза широко открыты, а наши губы соединились в поцелуе. Как долог и прелестен он! Но надо вздохнуть, надо оторваться, чтобы взглянуть друг другу в глаза. И вот они, озёра вечного моего блаженства. Как долго я их представлял и видел в своих снах. И вот они здесь. Рядом со мной. Я смотрюсь в них и её первый выдох:

— Алечка, — пахнущий парным молоком, взвинчивает все мои эмоции. Я подхватываю её на руки и несу к дому.

Смущенный таксист ждёт. Я с ним расплачиваюсь. Благо, что карта и телефон всегда со мной. А нам больше никто и не нужен. Дверь открывается с мелодичным звоном, и мы остаёмся вдвоём…

Её руки так и не отпускают моей шеи, моих плеч. Она их гладит и ласкает, её глаза смотрят только на меня и нет никаких слов. Мы любуемся друг другом. В моей широкой ладони почти скрылась её головка и я пальцами перебираю мягкую гриву её каштановых волос. А её изумрудные пальчики нежно касаются моих глаз и губ.

— Мы вместе, — почти одновременно вырывается у нас шёпот, который громом отдаётся в наших сердцах.

— Мы вместе, — в восторге вырывается у нас и мы вновь сливаемся в объятьях.

— Да! Мы вместе, — опять и опять повторяем мы после каждого поцелуя.

Как хорошо, что именно так я установил диван. Крюгер всё удивлялся. Зачем именно так? А для того, чтобы, входя в дверь, сразу упасть на него. А… эти американцы. Ни черта они не понимают в семейной жизни.

И мы упали на него, утопая во всех его подушках. Лица близки, губы не отрываются. Как же мне не хватало эти полгода именно этого. А её пальчики, лаская меня, наталкиваются на этот шрам. И она от этого невольно вздрагивает:

— Не больно? — в её зелёных глазах проскользнул испуг.

— Уже нет, — стараюсь её отвлечь, но она всё перебирает его на моей шее и из уголков её озер неожиданно вытекает слезинка.

Голос её садиться. Она старается скрыть свои страдания. Понимаю, как много она пережила и как долго из-за этого меня не видела. Но не для состраданий же мы встретились?! Надо срочно прервать минуту этих переживаний. Надо всё направить в другое русло.

— Ты же ведь не завтракала! — громко восклицая, вспоминаю я. — А что я тут приготовил для тебя? — и, проведя ладонью по гриве её волос, вскакиваю с дивана и бегу на кухню, а она неохотно следует за мной.

Надо готовить завтрак. Я так ещё и не снял с себя футболку и брюки после пробежки. Они влажноватые от пота. Это как-то меня смущает. А ей, я чувствую, не хватает этого запаха.

На кухне я всё с себя скидываю, остаюсь только в трусах и ловко готовлю наш сегодняшний первый завтрак, а она, застыв в проёме двери, наблюдает за каждым моим движением.

Всё! Всё готово и расставлено на столе. А она всё также стоит в дверях. Почему мне так неловко? А! Я раздет. Как давно я не испытывал этого ощущения. А она меня съедает глазами. Сколько месяцев меня держали без одежды? Сколько операций, сколько врачей, сколько снимков и фотографий было сделано? Я привык, что кто-то постоянно разглядывает моё тело. Но сейчас… Это было что-то новое. Это был взгляд любящей женщины. Она любовалась статностью моей фигуры, ловкостью движений, и хотела только одного, чтобы это досталось только ей. И никто бы уже больше не претендовал на это тело, на её мужа. А мне от такого необычного взгляда стало даже неловко. И, чтобы скрыть эту секундную заминку, проскользнула мысль:

"Надо хотя бы душ принять".

А она, как бы угадывая мою мысль, оторвалась от косяка двери и бархатной пушинкой, приникнув ко мне, повлекла в душ.

— Остальное всё подождёт, — её голос мягко переливался в груди.

Жёсткие струи прохладного душа обняли нас обоих. Мы долго и нежно предавались всем чувствам, которых полгода лишала нас судьба. А струи били, хлестали, подстёгивали. И только закутавшись в полотенца и халаты, можно было отойти от всего пережитого за кружкой горячего кофе. Её глаза излучали счастье. Слов уже не надо было произносить. Всё говорили только руки и жесты. И опять в моих объятьях она ласкала мои влажноватые волосы, перебирала их, касалась каждой клеточки моего тела. И, когда руки вновь наткнулась на этот страшный шрам, то пальцы её слегка вздрогнули, а в глазах вновь возник испуг.

— Как хорошо, что ты жив, — с болью и слезами вырвалось у неё. — Я не знаю, чтобы я делала, если бы тебя не стало!

Она целовала шрам у меня на шее и слёзы текли по её лицу. Не было сил оторвать её от себя. Но, переждав всплеск эмоций, я слегка отодвинул её от себя и, взглянув в наполненные слезами глаза, мягко произнёс:

— Но я же жив. Я ведь всё равно только твой.

— Да, да, только мой, — и она опять залилась слезами. Потом, уже, успокоившись, попросила:

— Мне же никто, ничего не рассказал. Я полгода только и мучаюсь от неизвестности. Что было? Что же всё-таки случилось? Расскажи.

Я долго смотрел в её глаза и, стараясь вспомнить что-то важное, посмотрел в широкое окно на океан, пляж, пальмы. А когда это «важное» встало перед глазами, начал:

— Ты же помнишь, как долго меня обрабатывали, чтобы я стал начальником охраны биологического института. Крамер звонил, добивался этого. Им нужна была надёжность и гарантия безопасности. Я же не знал, какие работы ведутся там и что вообще делается там внутри. Мне нужно было время, чтобы ознакомиться со всем, узнать сотрудников, досконально изучить все планы и расположение помещений. Я добивался только одного — ясности для себя. Мне нужна была свобода действий.

Когда Крамер согласился со всем, что я от него требовал и ознакомился с моим планом охраны и он, конечно, удивился ему. И хотя Крамер и американец, но в душе всё равно всегда оставался немцем.

Он попытался меня отговорить от части проектов охраны. Кое-что я сократил, как потом оказалось, зря. Но, в основном, всё было оставлено, как я хотел. Сумма оказалась приличная. Её долго согласовывали, утверждали, а когда оборудование прибыло, для меня начались «весёлые» деньки. Я почти перестал бывать дома. Ты, конечно, обижалась, но это была моя работа. По-другому я не мог и я ей отдался полностью. Это был мой проект охраны, моё детище и я старался сделать его, как можно лучше.

Когда всё было готово, то наняли новый персонал охраны. Я всё предъявил Крамеру и Самюелю.

Охранников я подобирал, инструктировал и обучал нюансам системы охраны лично. Специалисты-электронщики всё подготовили для первого испытания. Каждый знал только свой участок и только Питер знал всё. Он всё и контролировал.

Парень он был не из болтливых и я надеялся, что дальше него секреты охраны не уйдут. Учебные тревоги проведились на высшем уровне. Крюгер с Самюелем остались довольны результатами.

Как только они не пытались спровоцировать автоматику, охрана всегда оказывалась на месте. Все были одеты в спец форму, жилеты. Каждый вооружен коротким УЗИ и кучей прибамбасов на поясах. Охрана выглядела внушительно. И тут у Самюэля облегчённо вырвалось:

— Ну, значит Зибельман может начинать здесь делать всё, что захочет.

Стали завозить оборудование для лабораторий. Новые люди, новые заботы. Постоянные проверки и контроль. Я, естественно, достал всех своих охранников. Но они с прежним усердием выполняли всё, что требовалось от них. Никто не ныл и не ворчал по углам. Эти ребята знали, на что шли, когда нанимались. То, что Крамер снял с проекта, особенно с крыши, делало какую-то прореху в нашей защите. Но все ребята об этом знали и были там особенно на чеку.

Я ещё реже стал бывать дома. Ты мне только звонила, а о детях я знал только из твоих рассказов. Но за эти деньги, что мне платили, я работал, отдавая всего себя. Особенно когда кто-то из обслуги болтнул (я так и не узнал кто), что начались работы с газом Z.

Весь институт жил, как в осаде. Никого не выпускали, а вход в здание института я строго ограничил. В таком напряжении мы жили последние две недели.

Тот вечер начался, как обычно. Развод всех охранников совершил я лично. Всё шло спокойно, как всегда. Но какая-то тревога, обострившаяся к полуночи, не покидала меня. Я проверил все мониторы, переговорил со всеми постами, обошёл наружный контур вместе с Вилли и его грозными доберманами. Ничего, всё тихо. Но беспокойство не покидало меня. И я, взяв Уилиса и Уолтера, пошёл в бокс лабораторий.

У входа нас приветствовал, как всегда грозный, Сэмюэль. Он наблюдал за мониторами и компьютером. Мы все были, как близнецы. На голове шлем с опущенным инфракрасным забралом, тёмно-синий комбинезон, броне жилет последней модели. Он отражает даже пули последнего русского изобретения. На груди автомат, у пояса пистолет, в руках фонарь. Шнурованные до середины икры берцы специально сделаны для бесшумной ходьбы. На поясе — обоймы, наручники, рация и ещё всё то, что должно всегда находиться под рукой.

Входя на каждый этаж, предупреждаем Сэмюэля и он отключает следящие лазерные лучи. Тихо проходим по коридору, открываем двери и обследуем все без исключения лаборатории. На третьем этаже лаборатория Зибельмана — святая святых. Он уже третий день из неё не выходит. Вот и третий этаж.

Осторожно открываю дверь. Уилис и Уолтер тихо прокрадываются за мной. Что-то подтолкнуло меня идти сразу к лаборатории Зибельмана. Делаем манёвр и втроём подходим к двери. Поднимаю видоискатель и навожу его на окошко в двери. Экран показывает столы, шкафы и натыкается на стеклянный саркофаг. От него исходит фосфоресцирующее свечение. Вижу в нём самого Зибельмана. Делаю увеличение. Лицо его спокойно. Он спит. Обвожу видоискателем вокруг и вдруг… Под саркофагом вижу что-то не то. Делаю ещё увеличение. Ба! Перчатка. По виду женская, кожаная. Не может быть! Все, кто входит сюда, сдают личные вещи и одежду, переодеваются в комбинезоны, проходят контроль и только после этого им разрешается вход в бокс.

Решаю войти. Из-за забрала мой голос наружу не слышен. Командую вход. Везде темно, но нам всё прекрасно видно. Вставляю карточку в замок. Тот должен щёлкнуть. Но щелчка нет. Значит, дверь кем-то уже открыта. Мои «овчарки» поняли меня без слов. Уилис резко распахивает дверь. Я и Уолтер врываемся (проскальзываем, как тени) во внутрь. И, вот оно! Какая-то тень метнулась от саркофага. Закон наш один. Кто проникнет и будет обнаружен во время наших обходов — уничтожается немедленно. Кто без нашего ведома находится внутри бокса — тому смерть. Я вскидываю свой УЗИ и полосую по тени. Но у тени было преимущество в долю секунды. Краем глаза вижу, как разлетаются осколки шлема Уолтера. А в меня летит что-то чёрное и жуткое. Ничего не успеваю предпринять. Тупой удар по горлу бросает меня к стене и я лечу в темноту. Темнота кругом, времени для меня уже нет. Всё! Темнота — это смерть. Меня больше нет. Я умер…



Но что это? Где-то брезжит свет. Надо туда идти. Но двинуться нет сил. Ни одна частичка моего тела не шевелится. Я пытаюсь что-то сделать, но безуспешно. А свет приближается. Что? У них тут в смерти так и положено? Ведь я же умер. Я уже в другом мире. Неужели вся эта ахинея про загробный мир правда? Никогда не верил. Выходит — зря. Есть он. Но свет всё ближе. И вдруг… Я услышал удар своего сердца. Как? Оно же мёртвое. Оно не может работать. Но оно стукнуло ещё раз, ещё раз и вдруг забарабанило, что в ушах загрохотало. Так я что, живой? А вздохнуть? Я же не дышу. Мёртвые не дышат. И, как будто из-за горизонта, еле слышно донёсся голос Зибельмана:

— Давай, парень, давай! Вздохни!

Непроизвольно напряглось всё тело и воздух пошёл в меня. Он наполнил меня всего, он пропитал меня. Я полон им.

— Теперь выдохни, — голос Зибельмана всё ближе. И что же? Я выдохнул. Потом ещё раз вдохнул, ещё раз выдохнул, а этот скрипучий, родной голос засмеялся:

— Ну, что я вам говорил, господа? Газ Z делает чудеса. Этому парню повезло, что он в момент смерти был рядом с саркофагом. Газ его оживил. И он будет жить! Но это только начало! Многое ещё неизвестно, многое ещё надо узнать.

Страстное желание увидеть своего спасителя, моего бога, заставило меня открыть глаза. И, вот он мой БОГ! Он так и стоит, воздев руки к небу, произнося свои заклинания. Господи, спасибо тебе! Я жив! Я вновь увижу небо, солнце. Я вновь буду с женой, семьёй. Я не умер! Я и дальше буду попирать бренную землю и, буду любить и буду любим.

Уолтеру не повезло. Ему раздробило череп, мне же только разорвало горло и все окружающие мягкие ткани.

Потом несколько операций. И после каждой — саркофаг с его волшебным газом Z. Для Зибельмана я являлся подопытным кроликом. Я же всё равно уже умер. И ты об этом знала. Но мы с ним подружились. Он постоянно за мной наблюдает. Приставил Курта. Теперь я полон сил и здоровья. И они, через эти долгие полгода, разрешили мне встречу с тобой. Теперь у нас есть наш дом и нам никогда не надо будет разлучаться. Мы всегда будем вместе. Мы под государственной программой. Бери детей, и мы вновь начнём нашу жизнь. Здесь есть всё, чтобы и они, и ты были счастливы.



Её грустные глаза наполнились слезами, а пальчики по-прежнему гладили мой шрам. Она молчала, стараясь проглотить какой-то комок в горле и, не выдержав моего взгляда, только положила голову мне на плечо. Глубоко вздохнула, а слезинка выкатилась и продолжила свой путь по, моей щеке…

***

Механик Макаров очнулся. А слезинка так и катилась по его щеке. Но это была не она. Это была капля пота. Чёртов кондиционер еле-еле гнал воздух, не успевая его охлаждать. В каюте стояла жара, а вентилятор не успевал её разгонять. Судно слегка вибрировало и мерно покачивалось в ночной темени Персидского залива. Август — самое жаркое время года в этом районе. А до встречи с той, о которой постоянно думалось и мечталось, осталось ещё два месяца.


Август 1998 Персидский залив
Июль 2002 Шмаковка
Декабрь 2002 Аравийское море

Рассказ опубликован в книге «Три измерения»: https://ridero.ru/books/tri_izmereniya/