Матрёнино счастье

Бабка Матрёна доживала век одна. Муж её, Степан, давно с Богом на небесах беседовал, а сынок единственный Васятка на Северах пропал. Два года от него—ни слуху ни духу.

С утра Матрёна спешила с хозяйством управиться и садилась у окошка. Ждала рябую почтальонку Катю—вдруг какая весточка от Васятки. А та опускала голову и бежала мимо—не могла старухе в глаза смотреть, будто виновата в чём.

—Избаловала Мотя Василия своего,—судачили соседки,—вот и получает теперь по заслугам. Это ж надо было додуматься Бурёнку, лучшую на селе молочную корову, на образование сыночку спустить? И где он теперь, с этим образованием?

Был у Матрёны ещё сынок, да помер в младенчестве. Вот и тряслась она всю жизнь над Васяткой—всё лучшее ему. И Степан потворствовал, потому как любил—и жену, и сынка оставшегося—до смерти.
Грустно теперь старухе, стыдно перед соседями. У тех всё лето дети с внуками со всех концов слетаются, а у неё что лето, что зима—вс; одно. Швыряется себе в огороде и носа на улицу не кажет.

А тут ещё сосед Семён учудил—повадился на рыбалку мимо Матрёниной хаты шастать, будто другой дороги на реку нет. Людей бы постыдился—два месяца как Господь его Глафиру прибрал, а он прилип к Матр;ниной калитке, будто муха к сладкой приманке. То воды принесёт, то забор подправит, то коту её ленивому рыбёшек подкинет. И всё в дом норовит, в дом. Совсем старик рехнулся—как-никак семьдесят пятый годок обоим пошёл, чай, в один год родились. Помощник незваный, что гость непрошенный, не пускает его Матрёна в дом. А ему хоть бы что!

Семён и правда будто десяток лет скинул. И поясница отпустила, и коленки по утрам сгибаются, как у молодого. И на речку каждый день так и тянет…

Хоть и хорошо прожили они с Глафирой, ладно. Двух дочерей вырастили, пятеро внуков деда не забывают. Но даже себе Семён боялся признаться, что всю жизнь любил одну женщину. Не Глашу. Соседку свою, Матрёнушку.

В молодости дважды к ней сватался. На гармошке ради неё играть выучился. Но со Степаном тягаться, что на дохлой кобыле резвого жеребца догонять. Вихрастый, лихой комбайнёр появился на селе внезапно—приехал на уборочную и увёл красавицу Мотю после первой же кадрили.

А теперь столько лет прошло, оба овдовели, а любовь-то никуда не делась! Разрывалось сердце Семёна от жалости к Матрёне. Будто это его непутёвый сын на старости лет бросил. Долго думал старик, чем помочь Матрёнушке. И затеял дельце хитрое.

Любаша, внучка старшая, Интернетом рулила, как опытный водитель на трассе. А вдруг в каких сетях и Василия Матрёниного выловит?
Расхрабрился Семён и загадал—найдёт Люба Василия, пойдёт он в третий раз к Матрёне свататься!

Долго ли коротко ли, но однажды не пробежала мимо почтальонка, остановилась у окошка Матрёниного. Потом подумала и в избу вошла. Сердце у старухи забилось, как заяц в силках.
—Что, Катя? Что?
—Баб Моть, ты только не волнуйся. Вот, попей водички,— и протянула телеграмму:
"Маманя, ждите семьёй на Троицу. Василий, Ольга, Саша,Дима".

Матрёна засуетилась:
—Катя, это мне? Что за Ольга? Какие Саша, Дима? Это от Васятки?

Не могла старая поверить, что теперь у неё и сын, и невестка, и даже пара готовых внуков—всё, как у людей. А Катя накапала старушке валерьянки и помчалась дальше с тяжелой сумкой. Разносить почту. И радостную весть по всему селу.

Вечером только младенец не знал, что у бабы Матрёны сын нашёлся. Да не один, а с семьёй. Да не просто нашёлся, а в гости едет.

А Семён в это время, довольно покряхтывая, расчёсывал перед зеркалом жидкую свою бородёнку. Потом достал из сундука пакет, Глашей «на смерть» заботливо приготовленный.
—Ты, Глафира, слышь, не обижайся на меня, непутёвого. Видать, рано мне помирать. Поживу ещё чуток.

Облачился в новенькую рубаху и штаны парадные. Повесил через плечо гармонь старенькую, а в другую руку прихватил с сараюшки петуха любимого вроде подарка свадебного. И с огромным волнением отправился в путь по деревне. Свататься, значит.

Не выгнала его Матрёна в этот раз. И бутылку с самогонкой на крыльцо поставила. И рюмки вынесла. И огурчик солёный достала, чесночком аппетитно пахнущий. Светилась вся изнутри, будто люстра в сельмаге. Любовался Семён своей Мотей, единственным зрячим глазом видел, как по-прежнему хороша Матрёнушка.

Помянули Глафиру и Степана да затянули под гармонь песни душевные. Те, что из далёкой молодости. Да так, что притихло село, заслушалось. И с каждой песней выходила из Матрёны боль, занозой в сердце застрявшая. За одинокие годы накопленная.

И смотрела она на Семёна счастливыми глазами, а сама прикидывала: «Надо бы ещё могилку у Степана подправить. Приедет Васятка, а у меня здесь полный порядок…»