Дюймовочка

Принцесса Александра Луиза Мария фон Гофмансталь была графиней Дюмари по линии двоюродного дяди Филиппа де Армандиса и герцогиней Санти по желанию папского престола, наградившего этим титулом ее покойную бабушку Сансоньетту Лиаможскую за церковную благотворительность. Ей посчастливилось родиться в роскошном поместье на берегу Рейна, в кобленцской резиденции своего отца, Клавдиана Густава Форштадского, когда тот уходил в поход на венгров. Ей было всего несколько дней и весила она не более дюжины унций, когда ее укутанную в несколько шерстяных платков, бережно, но все-таки немного поспешно, положили в коробочку от драгоценностей ее матери, нежнейшей из принцесс, Бертины фон Гольденройс, которой, увы, приходилось тратить свое драгоценное здоровье на такой плебейский поступок, как бегство. Она бы осталась, если бы не ее малютка дочь!;Итак, венгры, убившие ее мужа, и объединившиеся со свирепыми литовцами, осаждали имперский город Кобленц. Ходили слухи, что к домам знати подосланы убийцы. Этот слух и стал причиной отъезда. Между тем маленькая принцесса, укутанная, спала в шкатулке. Она уснула так крепко, что ее сон не нарушили ни тряска кареты, ни ржание коней, сменившееся лязгом оружия, ни крики слуг, ни вскрик, сменившийся всхлипом, ни мертвая тишина, ни грубый говор на незнакомом наречии. Маленький принцессе не было еще знакомо никакое наречие. Она еле слышно сопела, и когда ужасный венгерский воевода Алифас, раскрыл багаж и увидел драгоценный короб травленый серебром, с вживленными смарагдами, и услышал изнутри тихое сопение, он подумал, бог весть что, и одержимый суеверным страхом, поклялся передать эту находку лично в руки великому князю. Но на полпути к ставке Алифаса убили. Литовцы в самый последний момент предали венгров, разграбили их обоз и жестоко расправились с их арьергардом. И опять повторилась история: хмурый военачальник литовцев Ригаурдас не посмел прикоснуться к шкатулке. Не говоря ни слова, он укутал ее в свой плащ, сел на лошадь военного гонца, и скакал до тех пор, пока не прибыл в ставку.
Князь Ягайло возлежал со своими женами. Из его шатра раздавался хохот. Ригаурдас понял, что момент подходящий, и что вряд ли когда-нибудь выдастся минута, когда звезды бы более благоволили ему получить долгожданное первенство. Он вошел и с поклоном преподнес царю шкатулку. Вялый царь потянулся к ней, поначалу лениво, но, когда он открыл ее, маска безразличия тотчас спала с его лица. Он поднялся, и приказав дать себе одежды, и спешно облачаясь, не спускал взгляда с маленькой принцессы, обнаружившейся в глубине шелковых покрывал-платочков, словно драгоценный рубин в лепестках белоснежной розы. Ягайло удивился и встревожился, но всякую тревогу в нем победила божественная, неиспорченная, красота этой до невозможности миниатюрной девочки. Поспешно наградил он Ригаурдаса всем, что тот у него попросил, поспешно княжеский писарь выдал военачальнику грамоту с ярко-красной печатью, поспешно отправился Ригаурдас под своей радостной звездой. Ничто не могло оторвать князя Ягайло от маленькой принцессы. Была она необычайной комплекции. Не было в ней ни младенческой пухлости, ни несуразности, ни, свойственной грудничкам, плешивости. Вся она была, как будто точеная статуэтка. Прекрасна и завершена! Возможно, были в ней какие-то изъяны или была она сама вся аномалией, ведь не могли же это не заметить покойные принцесса Бертина и ее приживалки-матушки. А, может быть, вовсе слепы были они, которые видели ее всего-навсего полчаса между рождением и бегством? Ослеплены, как все женщины, чудом человеческой жизни? Неизвестно.

Достоверно же то, что при дворе литовского князь Ягайло долгое время жила таинственная гостья без имени, без места и даже без облика. Многие говорили, что так к нему явилась яростная совесть, призванная мучить его за убитую им в ходе дворцовых интриг родную сестру. Другие подозревали, что это иносказание о любовнице с востока, с половецких степей, которую скрывали за ширмами отдельных специально для нее выделенных комнат. Другие же подозревают, что, как бы это странно ни звучало, гостья была очень маленькая, и поэтому князь мог легко носить ее с собой, чтобы, как одни говорили, развлекаться с ней получаемым только от нее удовольствием. Другие же утверждали, что влечение князя было сугубо платоническим, на что намекает невозможность соития, выраженная в диспропорции размеров влюбленных. В любом случае, принцесса  Александра Луиза Мария фон Гофмансталь по официальной версии умерла в ночь атаки венгров на Кобленц. Та же, что жила в шкатулке князя Ягайло, была кем-то другим. Как о неизвестной истории незнакомке, а возможно, как и об аллегории, продолжим сей рассказ. Была она, как указывалось выше, необычайно гармонична и «закончена» уже с самых первых минут рождения. Будто точеной статуэткой восхищались ей князь Ягайло, кормилицы и другие женщины дворца. Последние тем легче, что не видели в ней соперницу. Все ласкались к ней, как к сущему ангелу, или по литовским сказаниям, к лайме или маленькой агни. Для принцессы было даже придумано особое питание и окружение: вместо шкатулки ей сделали коробочку из легчайшего дерева на земле, арабского теревинфа, каждый вечер механическая турецкая птичка, заведенная безымянным суфием, пела ей колыбельную, и каждое утро на блюдце появлялась особенная молочная ягодка, которую изготавливал маньчжурский повар. Его Ягайло специально выторговал у восточного хана. От этого же хана князь узнал, что с запада на восток люди становятся все меньше и меньше, и в странах на берегу желтого океана встречаются люди величиной с грецкий орех. А также что в великой поднебесной империи придуманы тысячи блюд, способные утолить прихотливый голод этого миниатюрного народа. Так при дворе князя Ягайло появился маньчужский повар. Каждый день, ровно с пением петухов, он уходил далеко в поле, а позже, разведав и изучив флору своего местопребывания, гнал гонцов к лугам Кярнавы, и рвал специальные травы, а может делал еще кое-что, что никто не замечал, но когда он или его гонец возвращался, на маленьком ажурном блюдце под ажурной крышечкой лежала у него молочная ягодка, щепотку от нее повар давал княжескому стольничему, а остальное клалось перед домиком маленькой принцессы. Каждое утро она просыпалась, и радостная принимала эту ягодку, как дар божий, кушала и начинала играть. Весело ей было во дворце, привольно. Такая она была маленькая, что комната казалась ей целым миром. Она гуляла по персидскому ковру, и в такие моменты всем стражникам был дан указ зорко следить, как бы кто на нее не наступил. На ковре изображались реки, дворцы, озера, львы, скачущие воины, и маленькая принцесса как бы поселилась в этой чудесной стране: расхаживала в живописных галереях, на игрушечной лодке переправлялась через реки, пряталась за спинами солдат от ужасных львов. И не могла нарадоваться жизни. Не умела она, правда, говорить и совсем не росла, но была день ото дня все прекраснее и нежнее, как редчайшее чудо. И князь Ягайло, любуясь на нее, смахивал слезу. Впрочем, он-то старился. Со времен Кобленцской битвы прошло пять лет. Если принцесса его не изменилась, то князь, как говорили, ослаб. Тяга, всегда бросавшая его в жизнь, приуменьшилась, страсть постепенно начала перерождаться в отеческое благоволение, мышцы его одрябли, зрение потускнело. Все чаще он оставался один с маленькой своей девочкой, все чаще играл он с ней, гладил пальчиком ее головку, и не мог насытиться ее красотой. Вопрос только в том, была ли эта красота настоящей или иллюзорной. Впрочем, князь – первый и, к тому времени, как пошли странные слухи, совершенно единственный, кто мог заметить у ней начинающийся изъян, мог бы разглядеть порочную кривизну ее ручек, услышать, как иногда ни с того ни с сего хрипло, надрывая миниатюрные с виноградную косточку легкие, кричит она. Но тихо она кричала: когда ее мучили кошмары, старящийся князь спал. Когда она в непонятном припадке, падала на попку и бездумными глазами смотрела на какой-нибудь незамысловатый участок узорчатого ковра, князь только умилялся, не видя ничего, будучи совершенно слеп. Но что бы ни видел в самом деле князь, или как бы он ни скрывал то, что видит, в конце концов до слуха высшей знати не могли не дойти странные сплетни из женских покоев дворца. И на внушенное им, возможно несправедливое отвращение к маленькой принцессе, накладывалось возрастающее сомнение в здравомыслии государя.

В одну из ночей, в Каунасе, где располагалась временная столица Ягайло, княжеский советник Радислав Галич и главный стольник Гандопаскас горько размышляли о своем конце. Уже было ясно, Ягайло - не жилец. Его племянник Скиргайло Ольгердович наместничает в центральных областях княжества и скоро возьмет всю силу. Тогда придется им бежать или в Ливонию, или в Москву. Как всегда случается в конце истории, решительных действий ожидали до самого конца, но от лидера, который, увы, не был на них способен. Однако Галич и Гандопаскас были скептического склада, и это сыграло им на руку. Они решили сымитировать смерть князя после грядущего празднества в честь недавней победы Скиргайло над князем Смоленским, когда в Каунас съедутся все верховные байоры, с женами, и пфальцские графы с высшим рыцарством, и польские паны, и тогда, в нужный момент, если они поймут, что Скиргайло в этом нуждается, они отравят Ягайло так и тогда, как могут лишь они, советник и стольничий. Но для этого им нужно будет проверить, точно ли Ягайло лишился разума. Им надо присутствовать в его глубинных покоях, там, где он играет со своей принцессой, и откуда, через матушек и других жен разносятся зловещие сплетни. К слову сказать, ни Галич, ни Гандопаскас в эти сплетни не верили. Они полагались лишь на свои собственные пять чувств. И вот на третий день после тайного встречи с Гандопаскасом, Радислав Галич зовет Ригаурдаса, к тому времени влиятельного военачальника. Вдвоем спешно они идут по полутемным мрачным покоям, к той двери, за которой находится комната, что вся устланная персидским ковром, где у шкатулки механическая птица каждое утро и поет неведомую никому песнь, и где стоит шкатулка из легчайшего дерева теревинф, и где, как говорят, играет маленькая, величиной всего в несколько дюймов, принцесса. А перед нею и впадающий в забытье князь… Но стражники скрещивают перед советником и военачальником копья. Тогда Ригаурдас показывает им грамоту от Скиргайло, которую подделал переписчик Радислава, и под нажимом советника, и из-за недвузначной угрозы, сквозящей во взгляде Риагурдаса, стражники пасуют. Двое проходят внутрь. В центре огромной залы они едва замечают силуэт сгорбившегося князя. Он сидит к ним спиной. На его руках спит принцесса. Они осторожно обходят его сбоку, и содрогаются: по мертвенно бледному лицу князя текут слезы. Вошедшие понимают, что что-то произошло. И тогда учтивый Радислав берет князя под руку и уводит его из проклятых покоев в тронную залу, где его уже поджидает стольничий и высшая знать. Все воодушевлены, Галич подает заговорщикам тайный знак в пользу князя. На лицах отражается новая надежда. Последняя эпоха в правлении Ягайло живописует его истым воителем, каким он был в молодые годы. Выведенный трагедией из многолетнего оцепенения, князь полон решительности взять судьбу в свои руки. И когда через три месяца у стен Каунаса происходит битва, он руководит обороной. Несколько избранных его дружин, поддерживаемые вовремя подоспевшими ливонскими ландскнехтами и некоторой польской знатью, дорого даются жестокому Скиргайло. Но когда новый господин Литвы входит в Каунас, он приказывает никого не щадить. Своего же противника он находит у разломанной шкатулки, с на редкость уродливым ребенком в руках. Ягайло мертв. Вот в какой час пригодился яд, заготовленный советником и стольником, и выпитый уже по доброй воле.

По другим же сведениям, Ригаурдас обнаружил в покоях принцессы народного демона, карлика никштукаса, который плясал перед князем гипнотический танец, внушая ему безумие. Движимый страхом и брезгливостью, военачальник прибил черта, ударив мечом плашмя. Раздался хруст, и князь зарыдал. В этот момент Радислав Галич подбежал к князю и тронул его перстнем, после чего дряхлый властелин упал, как мертвый, но еще дышал. И только благодаря неопровержимому доказательству вмешательства бесовских сил в виде трупа чудовища Ригаурдас и Галич избежали того, чтобы их порубили тут же в дверях. Они вывели Ягайло под руки. И на этом его история была закончена. Что же касается до осады Каунаса, то битва происходила в действительности между Скиргайло и занявшими крепость ливонцами.

Третья из исторических версий, гласит, что находящийся в покоях князя урод не был принцессой. Ее заранее вывез таинственный маньчжурский повар. И она умерла при дворе одного из Тимуридов в Хорезме, или в Агре. Впрочем, в пользу Индии свидетельствуют позднейшие сказки о Дюймовочке. Аллегорический же смысл ее второго и последнего бегства на восток ученые видят в постепенном отравлении принцессы Александры Луизы (сторонники аллегории склонны верить, что маленькая принцесса была Александрой Луизой Марией фон Гофмансталь) или в недоступной пониманию европейцев операции по извлечению ее души в специальный сосуд, который манчжурец носил за поясом. Тогда позднейшее ни с чем не сравнимое ее уродство трактуется в том же иносказательном свете, и венчается сентенцией: как цветок умирает без влаги, так тело - без души.

Наконец, есть и последняя версия, она не так поэтична, как предыдущая, но она многое объясняет. Дело в том, что принцесса - или кто бы это ни был - росла как должно младенцам, с одним только отличием от них, что уже была рождена абсолютным совершенством. Так что начало сказки не врет. Она не была ни плешива, ни тучна, ни беспомощна, но вся являла собой как бы утонченнейшую статуэтку. Однако же, не была, как дух, изъята из цикла природы, и продолжала расти, то есть тучнеть, наливаться нездоровыми опухолями, искривляться то тут-то там горбами и грыжами. Когда Ягайло заметил первую аномалию, он тайно, в обход высших чиновников, через матушек-кормилиц, жен и безумцев-приживал отыскал того, кто мог бы ему помочь, таинственного доктора. Этим доктором был китайский мастер Лю Фучжинь – это имя известно по летописям Сыма Цаня и по косвенным данным, упоминаемым арабским путешественником ибн Фадланом.  Лю Фучжинь привел и суфия. Он же изобрел специальное лекарство, останавливающее ее рост, а безымянный суфий подарил князю механическую птичку. Каждое утро она издавала звук, и тогда князь должен был приходить и лично разламывать в ее клюве зерно опиума и гашиша, которое наводило на принцессу дурман, сквозь который она не чувствовала бесконечную боль, сопровождавшую ее неизбежный, хоть и всячески замедляемый рост. В позднейших гнусных сплетнях тоже была своя правда: на лекарства и лекарей князь истратил небольшую, но решающую долю казны, и эти траты дали о себе знать, когда Скиргайло неожиданно набрал силы, а постоянное растворение опиума подорвало остроту его ума и волю. Принцесса же, несмотря на все усилия Лю Фучжиня, продолжала расти, и чем больше изменялся ее облик, тем дольше склонялся князь над механической птичкой, вдыхая черный яд. Не в этом ли заключалось истинное предназначение того лекарства, которое оставил безымянный суфий? Наконец, примерно в то же время, когда Радислав Галич и Гандапаускас задумали его отравить, китайский доктор покинул Ягайло, крепко приложив шелковый платок к лицу, он вошел в залу с персидским ковром, и стараясь не дышать беспрерывно курящимся опиумом, положил последние три молочные ягоды на ажурное блюдце перед шкатулкой из легчайшего дерева. Сидящий в беспамятстве Ягайло не заметил его. Он баюкал уродливое существо, то во что превратилась принцесса, которой он забывал давать лекарство. Нежно поводил он ладоней по его изломанным грыжами телу, по вздувшемся опухолями и прыщами рукам, по деформированному гидроцефалией лицу. Принцесса еще умирала, Ягайло же умер давно. Вошедшим через на третий день Галичу и Ригаурдасу оставалось лишь остановить пустопорожнее биение его сердца. ;Таким образом, верно говорят, что принцесса убила князя и верно говорят, что она разрушила его власть. Не ошибаются и те, кто выводит отсюда мораль против чудесного и против прикосновения к проклятому, как велит Святая Церковь. Когда Литва стала католической, ее государи при водительстве благоразумных викариев начали придерживаться более мудрой политики.