Теремок

Зайчик пробирался по лесу. Лес был жуткий, первобытный, над ним кружились вихри безблагодатных небес, и как будто бы вселенский демон тысячью глаз смотрел оттуда, дыша смрадным проклятым запахом. Странные мхи вибрировали навстречу его богопротивному лику. Зябко было зайчику, противно и страшно. Но зайчик шел уже давно. Он пришел в этот лес из более безблагодатных земель, и был он весь свит из жесткого заячьего мяса, такого жесткого, как коряга и такого же кислого, как приполярная хвоя. Он прошел лес насквозь в тех местах, где издыхали волки, и где лисы пищали от страха, и где даже могучий медведь трясся, как голодная сука и еле справляясь с припадком столбняка, отползал назад. Зайчик прополз по торфяному болоту, обжигаясь о призрачные огни, изрыгаемые ее гнилыми глубинами, пока, наконец, не нашел прогалину и не вышел на опушку между трех лиственных дерев. Оторвав мох и сверившись по ветру, он понял, что лучше место он не найдет.

Здесь он построил себе терем из цельных бревен, каждое весом в несколько пудовых гирь. Строительство заняло несколько лет. В ходе этих лет он спал на сырой земле, мылся дождем, ел жуков и змей и залетных страшных птиц из открывающейся в километрах к югу пустоши. Наконец, дом был построен. Это был не слишком роскошный терем, но зайчику было достаточно. Он заперся в нем, лег на занозистую доску и заснул на три дня беспробудным сном. Впервые почувствовав себя в относительной безопасности.

Его разбудил вкрадчивый стук.

-- Кто это? - спросонья хрипло отозвался зайчишка.

-- Я лиса, впусти меня. Мне зябко.

Какая к черту лиса, подумалось зайчик, последние лисы издыхают в миле отсюда, а по западную сторону от бурелома живут другие звери. Тихо подошел он к окну, и скосился так, как умеют только зайчики, через окно-бойницу к двери. То, что он увидел заставило даже его, пережившего все, что только можно, на секунду потерять самообладание. Нет, это не лиса, подумал он, сдерживая инстинктивный порыв пробить пузырь бойницы, и бежать куда глаза глядят, царапая бока до мяса. Нет, это нечто другое. Чуть левее от окна у двери клубилось что-то слабо похожее на живое существо. Это был сама ненависть к сущему, богопротивное смрадное порождение древних кошмаров.

Но зайчик уже пришел в себя. Он ответил, придерживаясь известной учтивости, которая доселе срабатывала в самых страшных уголках земли:

-- Лиса, краса, почему тебе холодно и зябко, неужели у тебя нет своей норки.

-- Потопило мою норку, зайчишка, мрачная река затопила ее своими мутными водами. Впусти меня обогреться. Я тебе прихожусь.

-- Хорошо.

Зайчик медленно отворил засов. Из туманной тьмы в него вперились  два огромных мертвых глаза. Если бы зайчик не был самим собой, он бы подумал, что его убьют в следующую секунду. Но он давно научился преодолевать оцепенение: он незаметно ломал себе палец на ноге, там где под шерсткой не было видно, и изобразил на своем покрытом шрамами лице нечто вроде гостеприимной улыбки.

Отвратительное богомерзкое существо ввалилось в его теремок.

-- Зайчик, зайчик, приготовь мне что-нибудь полакомиться. Я очень продрогла.

-- Хорошо. Но у меня есть только вот эта мертвая птица и вот этот топор.

На последних словах он схватил топор и начал кромсать суещство по суставам и по жилам. Работая на славу, как истинный дровосек, он раздробил ему кости, и хоть чудовище оторвало ему ухо и откусило часть ноги, к вечеру его истошные адские визги сменились покойницким хрипом, а к ночи оно превратилось в трупный погост, какие он видел в Хазарии, когда кочевники резали местные племена и складывали пирамиды из трупов вдоль засечных черт. Зайчик перевязал раны. Отлежался. Наутро он сделал из чудища струганину. Часть завялил, часть тут же сварил и съел, часть положил в ловушки для птиц. Наевшись, лег спать. Спал он три дня и три ночи. Вдруг опять стук. Причем такой сильный, что смола между бревен заскрипела. Что опять за сатана, не будет мне от них покоя, выругался зайчик, и прокрался к двери.

-- Зайчик, зайчик, отвори мне дверку, - проорало извне подземельным басом, что навело зайчика на мысль об огромной глотке гостя.

-- Кто ты?

-- Я?! Ха-ха-ха! Я царь этого леса, могучий медведь. Я обхожу владения и смотрю, как кто обустроился. Открой мне дверку, уважь, Зайчик. Все-таки ты обосновался в моих владениях!



Зайчик отворил дверь. И отошел вглубь терема, левой рукой сжимая за спиной бывалый топор. Но не успел он отвалить засов, как из-за поддавшейся двери, вылетела чудовищная зазубренная клешня и словно гнилую ветку, срубила ему правую руку в районе плеча. Судорожно корчась, рука пригвоздила к стене. Густые сгустки крови капали из рваного ошметка плечевого сустава. Зайчик сдержал стон, и уже знакомый с обычаями здешних мест, приветливо улыбнулся. Знаком предложил скамью. Нечто, назвавшее себя медведем, село напротив. его номоргающие бесчисленные глаза с болезненным любопытством изучали зайчика. И самым странным в них показалось зайчику неподдающаяся оправданию смесь жалости и глубокой насмешки, что сквозила во взгляде демона. Он как будто жалел зайчика, и одновременно не мог насытиться страданиями.

-- А что у тебя с рукой случилось? - спросило нечто.

-- Да промахнулся по бревну.

-- А-а. Беда. А что у тебя с ножкой случилось?

-- Да провалился в буреломе и поломал.

-- А что у тебя с глазиком случилось?

-- С глаз…

На этих словах нечто выплюнуло что-то вроде шершавого щупальца и «слизнуло» ему глаз.

Зайчик скорчился от жуткой боли.

-- С глазом - переводя дыхание ответил Зайчик, - Да смотрел в паучье гнездо, матку пожирней высматривал, не заметил, как выцарапали.

-- Хорошо, милый зайчик, ты мне понравился. Жить тебе в моем лесу. Только вот скажи мне, милый мой, что же ты держишь за спиной все это время, как я у тебя гощу? Что там такое сжимаешь?

Зайчик побледнел.

-- А это? Топорик мой кухонный. Им я хотел струганины тебе отщипнуть. Попотчевать.

-- Какой ты хороший хозяин. Добрый. Нам такие нужны. Таким мы рады. Дай мне его посмотреть, полюбоваться.



Чудовище выпростало уродливые отростки, и прошлось по рукояти заячьего топора, затем понюхало, затем лизнуло чем-то, вывалившимся из щеки.

-- Знакомый вкус. Уж не местную ли ты птичку ей порубил?

-- Какую местную? Залетную. Здешние здесь не летают. Залетные все, с пустошей, черного пера и сизого. Вот у меня в закромах висят.

-- Хорошо-хорошо! Дорогой зайчик. Вижу ты честный и сильный малый. Нам такие нужны! Очень нужны. Будешь в моем лесу, как дома. Дай только мне твою лапку напоследок посмотреть. Уж очень мне любопытно.

Зайчик понял, что без ноги и без руки он не жилец, а это адское создание может разрушить его хижину, будь она построена хоть из стальных бревен. Он раскинул мозгами. Либо он покажет королю лапу и может быть лишится ее, либо не покажет, и тогда чудище сломает ему хребет. Без двух лап можно жить. Пока есть зубы можно жить. Так думал зайчик в эту секунду.

***

Зайчик пережил многое, не зря он отправился в этот лес. В далеких южных краях, откуда он был родом, его почитали за демона, ему поклонялись целые деревни, и на праздник урожая приносили ему самых красивых детей, а также горы овощей и каждую голову скота, что помечена красным пятном. Но с изменением политики государства Ци на него объявили жестокую охоту. Он сбежал во внутреннюю Монголию, год провел на холодных вершинах Пенджаба, питаясь мясом горных козлов, он прошел Сибирь до самого севера. Но нигде ему не было покоя от вездесущих убийц императора поднебесной. Известное дело. Никто, даже ассасины Хассана ибн Саббаха, не были так жестоки, как эти вскормленные с пеленок в неимоверной жестокости разящие убийцы, нелюди, потерявшие в остатки рассудка садисты, видящие лишь один выход вживленной в их разум жестокости: найти и наказать того, на кого вялым перстом укажет император Ци.

Везде: в каждой тени, в складках горных кряжей, на песчаном горизонте, в глубинах рек, в шипящих скважинах, за масками бродячих актеров, на застолье степных ханов виделись зайчику лица этих жестоких убийц.

И вот он решил, что его убийцы все-таки люди, и отправился туда, где люди никогда не жили, чтобы построить себе терем. И он оказался прав, люди к нему не пришли.

Теперь же он должен задобрить короля этих мест, отдать ему свою руку. Но, утешал себя зайчик, и между демонами есть закон, есть ведь неписаные древние правила, основанные на соотношении ненависти и зароков, на сложном учете принесенных жертв. А Зайчик был очень древним демоном, он выпил много крови и съел множество урожаев.

Он бесстрашно протянул свою руку. В тот же миг король леса завизжал от радости и отхватил ему руку по локоть. Зайчик завопил.

-- Зайчик, зайчик, те-те-те! Что с твоей рукой?!

-- А-а-а. Она упала на дно глубокого колодца, когда я тянулся за ведром.

-- Как же она упала на дно глубокого колодца, зайчик, если вот она на столе перед тобой!

-- Ладно, - продолжило чудище, - ты дал мне достаточно для обеда.

На этих словах чудище съело руку зайчика и легло спать. Зайчик истекал кровью, всю ночь борясь с приступами боли и безумия. А когда наутро чудище проснулось, оно нашло его истощавшим от страданий. Зайчик практически потерял себя от боли, но подогреваемый надеждой, был тверд. Тогда чудище отвело его в свой дворец и представило своим вельможам. Они гладили его, с каждым прикосновением ломая какую-нибудь из тончайших костей его изможденного тела. Под конец церемонии зайчик выглядел, как сплошная набухшая гематома. Его оставили в углу, где он и сошел с ума от унижения и боли. О нем на время забыли. Его кости криво-косо срастались, делая из зайчика урода. Наконец, лесной царь вернулся к нему и решил сделать из него шута. Он учил его плясать, и щупальцами доламывал косточки и суставы, если тот делал неправильное движение. Таким образом, в глубинах леса поселилось то, что осталось от зайчика: гниющая, неправильно сросшаяся плоть как бы одержимая остатками взбесившегося разума, безумный пляшущий калека.



Прошло еще много лет. Во внутренний дворец, находящийся в роще посреди тайного города, что, в свою очередь находится посреди Пекина, пришел гонец. Он передал свиток чиновнику, тот ревизору. Удостоверенный ревизской грамотой, документ был препоручен кубикулярию, спальничьему чиновнику в павлиньем халате, который ведал всеми делами стареющего императора.

Чиновник тихо прочитал написанное в свитке. И улыбнулся. В тот же год был издан закон временно разрешающий печать народных календарей по новому образцу. В них не было страниц посвященных демону-зайцу. Так в империи Ци закончилось поклонение одному из древнейших демонов Китая.