Кяманча

Кяманча

После войны, в один из осенних дней, по нашей улице Верхняя бульварная (ныне проспект Вагифа) прошла колонна немецких военнопленных. Весь двор вышел смотреть на них. Многие впервые видели плененных немцев в Баку.
Реакция жителей была адекватной тому послевоенному времени. Из толпы раздавались оскорбительные выкрики, подростки бросали в них, что попадалось под руку. Маленькие дети прятались за спинами взрослых, напуганные рассказами о фашистах. Немцы, опустив головы, медленно шли нестройной колонной. Бледные, худые, с впалыми, но чисто выбритыми щеками, одетые во что попало. У многих на ногах вместо сапог были деревянные колодки, стук которых громко отдавался жутким и тревожным эхом в осеннем воздухе.
Колонну провели на пустырь за парком (ныне парк Р.Зорге), расположенным с правой стороны от интерната для глухонемых, где сейчас находится учебный корпус Мединститута. Через несколько дней сами пленные отгородили пустырь колючей проволокой и приступили к строительству 8-миэтажного жилого здания.
В 1938 году, присутствуя в Большом театре на концерте, посвященном ''Декаде культуру и искусства Азербайджанской Республики '', Сталин был так впечатлен мастерством наших исполнителей, что  после окончания концерта дал указание спроектировать и построить для семей знаменитых азербайджанских артистов и актеров жилой дом. Правительство СССР выделило под этот проект 3 млн. рублей. За короткий срок проектирование было завершено, собирались начать строительство, но война внесла свои коррективы. Только после ее окончания приступили к возведению здания. Поэтому этот дом так и называют "Дом актеров''.
Немцы работали медленно,  очень размеренно, слажено,  но стоило им услышать удары по обломку рельса, возвещающих перерыв на обед, как они тотчас останавливали работу. И так же мгновенно, без раскачки, приступали к ней после перерыва. Обедали они недолго, после чего, не более чем по двое, прогуливались вдоль колючего ограждения. Один из них постоянно играл на губной гармошке, что вызывало неописуемый восторг у детворы, приходившей посмотреть на пленных со стороны, сначала из далека, а затем подбираясь к ограждению все ближе и ближе.
Рано утром пленных приводили на работу, а вечером уводили в казармы. Играть на гармошке или петь в строю им не разрешали ,так что два раза в день молчаливая колонна полуголодных пленных проходила по нашей улице, и со временем к ним привыкли и почти не обращали на них внимания, а гнев и ненависть к ним со стороны жителей окрестных домов постепенно переросли в жалость и сочувствие . Дети стали смелее и во время обеденного перерыва приносили ломтики хлеба , картофель,лук. Немцы мастерили из подручных материалов фигурки животных, шахматные фигуры, свистки и обменивали их на продукты. Один из немцев хорошо рисовал и многие из детей заимели свои портреты, выполненные углем на кусках картона или тетрадных листках.
Надзирающий персонал, среди которых были и женщины,  не препятствовали общению пленных с детьми, тем самым давая возможность пленным разнообразить свое скудное питание.
Переводчиком во всех этих, как сейчас говорят, бартерных сделках выступал еврейский мальчик по имени Янек, знавший идиш, несколько схожий с немецким. На первых порах Ян отказывался общаться с немцами, и только после многократных просьб своих дворовых друзей дал согласие быть посредником.
Однажды весной, перед самым Новруз байрамы, произошел такой случай.    Мальчик 8-9 лет, обменивающий продукты на какую-то безделушку, очень сильно поранил о колючее ограждение руку и кровь буквально хлынула из рванной раны. От вида такого количества крови мальчик стал истерично плакать и кричать, да так громко, что его было слышно даже в соседних домах. Немец, который проводил обмен,  растерялся, не зная как помочь, но затем подбежал к охраннику-женщине, стоявшей у ворот, начал что-то быстро говорить на немецком, показывая руками в сторону истекающего кровью мальчика. Охранник открыла ворота и его ввели на территорию стройки.
К нему вызвали другого немца, который, осмотрев рану и подойдя к охраннику, начал что-то объяснять ему, та сразу же вынесла из своей охранной будки солдатский вещмешок с мединструментами и перевязочными материалами. На плач пришла начальник охраны, крупная краснощекая женщина средних лет, в звании старшины, и, увидав несколько пленных, собравшихся вокруг мальчишки, невесть откуда оказавшегося на охраняемой территории, начала поносить всех отборным  матом.   Она кричала так громко, что собравшиеся немцы мгновенно разбежались по своим рабочим местам.
Старшина, продолжая кричать, с грозным видом подошла к притихшему и дрожащему от страха мальчику, и поняв, в чем дело, на миг замолкла, а затем еще пуще начала кричать на свою подчиненную, требуя срочно найти медика. Через минуту тот самый немец с солдатским вещмешком, вместе с помощником уже подбежали к ребенку. Старшина, усадив малыша к себе на колени, своим платком перевязав выше локтя его руку, гладила его по голове, успокаивая его ласковыми словами. От этой нежности он снова вспомнил о своей ране и вновь начал реветь. Передав пострадавшего немцам, она распорядилась об окончании перерыва.
Медик с помощью помощника, крепко державшего ревущего от страха и боли мальчика, начал обрабатывать рану. По его уверенным действиям чувствовалось, что он врач или, по крайней мере, фельдшер. А в это время к стройке уже бежали женщины, среди которых была и мать мальчика. С криками и причитаниями "немислер ушагы доюблер"  ( немцы  побили ребенка ), они подбежали к ограждению. Увидев на земле кровь, немца, державшего ревущего сына, топор с пилой, лежащими на земле по ту сторону ограждения, мать стала еще громче кричать:
- Ай джамаат! Комяя гялин! Вяши немисляр ушагын ялини балта иле догруюблар".  (  Люди, идите на  помощь!  Звери  немцы  отрубили  руку  моего ребенка топором)
Дети объяснили, что произошло, она немного успокоилась и стала требовать, чтобы сына отпустили к ней. Но немец через своего переводчика пояснил, что ребенка сейчас нельзя оставлять без присмотра врача и только через полчаса его выпустили к матери.
На следующий день, к перерыву, тот же самый мальчишка принес в маленьком газетном свертке шекербура с пахлавой и передал немцу, который вместе со своим помощником торопливо, как дети, дрожащими руками, наспех, почти целиком, запихивали в рот сладости. Как эти люди не были похожи на вчерашних, которые с таким хладнокровием, выдержкой и профессионализмом спасали мальчику руку.
Самым желанным приобретением для детворы, конечно, была немецкая губная гармошка. Что только не предлагали за нее, но Ганс-Юрген, так звали обладателя гармошки, был неумолим. Однажды, устав от домогательств на свою гармошку, он через Яника сообщил, что обменяет ее на какой-нибудь азербайджанский музыкальный инструмент. Условия, конечно, были почти невыполнимые, на что, видимо, рассчитывал и сам немец, но неуемное желание иметь немецкую гармошку не давало никому покоя.
В конце лета, по окончании каникул вернувшийся из Агдама один из претендентов на гармошку, юноша по имени Исмаил, привез кяманчу, когда-то принадлежавшую его деду. Кяманча была очень старая, корпус был весь в трещинах, из-за провисших конских волос струн смычок был похож на вяленую рыбу, наконечник для упора и вовсе отсутствовал.
Хозяин гармошки, увидев у ребят кяманчу, спешно подошел к ограждению. Взяв кяманчу и смычок, он с удивлением начал осматривать их. Обращаясь к Янику, он попросил его поинтересоваться у ребят, как называется инструмент. После разъяснений немец рассказал, что до войны он преподавал в музыкальной школе по классу скрипка и знает, как обращаться со струнными инструментами. Со знанием дела, в течение нескольких минут, он подтянул струны, вытащив из кармана маленький кусочек мыла, тщательно натер их.
В это время к нему подошла женщина-охранник, грозно крикнув на ребят, которые мгновенно разбежалась, взяла из рук немца кяманчу и начала внимательно осматривать ее. Затем постучала пальцами по корпусу, слегка потрясла кяманчу и, не глядя на немца, вернула ему. Немец взял кяманчу в левую руку, а смычок в правую и резким артистичным взмахом руки вскинул кяманчу к подбородку, но из-за ее веса и размера, не  соразмерных скрипке, его движения, претендующие на эффектность, получились неуклюжими и смешными, что вызвало искренний хохот детей и дружный смех с комментариями пленных, наблюдавших со стороны.
Немец сильно смутился, но когда Исмаил пояснил, как держать кяманчу, тот установил ее на колене и начал пальцами перебирать струны. Сначала у него ничего не получалось, он снова и снова настраивал кяманчу, и вдруг он заиграл, правда сильно фальшивя, что и неудивительно. Играл он что-то веселое и, видимо, хорошо знакомое слуху немцев, т.к. они начали выглядывать из оконных проемов строящегося дома, в такт музыке покачивая головами, их лица выражали радость, восторг, одобрение и огромное желание спеть всем вместе, но помня о строгой инструкции, только тихо подпевали себе и незаметно пританцовывали. Сам немец был так поглощен игрой, что не сразу услышал окрик охранника. Быстро передав губную гармошку, он через переводчика сказал Исмаилу, чтобы тот через неделю, в это же время, пришел сюда.
Дома Исмаилу сильно досталось от матери за то, что он поменял кяманчу - память об отце и дедушке, на какую-то фашистскую свистульку, так и сказала "фашистскую свистульку".
- Ты хоть знаешь, сколько труда и времени потратил твой покойный дед, чтобы изготовить ее, увещевала его мать. - Твой отец уже собирался привести ее в порядок, но началась война...
Она резко отвернулась и тихо всплакнула. Успокоившись, продолжила: - Откуда ты знаешь, может, твой отец погиб от рук этого фашиста, а ты отдал ему такую дорогую для нашей семьи вещь. Как хочешь, забери кяманчу и верни ее домой.
Через  неделю  Исмаил вместе с друзьями уже подходил к стройке, держа в руке гармошку и мысленно проговаривая заранее подготовленный текст. Ганс-Юрген ждал  возле ограждения,  держа в руках  сверток, он торжественно приподнял лоскутки тряпок, и все увидели ту самую кяманчу, только почти как новую. Все трещинки на корпусе были аккуратно склеены, струны подтянуты ,корпус и гриф были идеально подчищены и блестели. Не успел Исмаил начать заученный текст, как немец, переводя взгляд с кяманчи на переводчика и снова на кяманчу заговорил:
- Несколько дней я внимательно изучал механизм  какого-то неземного звучания этого инструмента и понял, что оно в основном зависит от материала корпуса, расстояния от струн до поверхности грифа и неизвестной для меня кожи, которой обтянут корпус. Например, в скрипке, чтобы получить нужное звучание, необходимо участие 9-10 ее элементов, изготовленных из клена, ели, пихты, из твердых пород красного или черного дерева, специального лака, а ваша кяманча изготовлена всего из одной породы дерева - и такое волшебное звучание. Для меня это осталось загадкой.
Он сделал паузу, и, кажется, специально - посмотреть, насколько внимательно и с интересом его слушают. Довольный реакцией ребят, он продолжил:
- Я педагог музыки, имею музыкальное образование, до войны обучал детей игре на скрипке и, наверное, все что я говорю очень сложно для вас, к тому же, не знаю, насколько точно переводит мои мысли Ян.
Улыбнувшись, Ганс-Юрген посмотрел в сторону Яна, затем вновь перевел взгляд на Исмаила: - Каждый вечер, после работы, когда нас ведут в казармы, на трамвайной остановке, со стороны кафе, где у вас пьют чай, доносится какая-та ваша грустная, но прекрасная по звучанию мелодия. Но только сейчас я понял, что эта мелодия исполняется на кяманче.  У нас другая музыкальная культура,иное слуховое восприятие музыкальных ладов. Все мои товарищи, которых ты видишь на стройке, не являются профессиональными военными. До войны они были специалистами различных гражданских профессий, есть среди них понимающие и непонимающие музыку, любящие и безразличные к ней. Но,  каждый вечер, когда мы проходим мимо чайной и слышим эту мелодию, нам становится невероятно грустно, и мы вспоминаем в это мгновение свою родину, родителей, семью, детей, свою молодость и первую любовь. На глазах у многих этих взрослых мужчин, познавших все ужасы войны, появляются слезы. И это повторяется изо дня в день.
Ганс-Юрген  смолк, посмотрев по сторонам, продолжил:
- Люди, прошедшие войну, не раз смотревшие смерти в глаза, становятся циничными, грубыми. Чтобы выжить, не умереть от голода, болезней, совершают самые гнусные поступки в отношении своих же товарищей. Бывали случаи, когда у больного и бессильного соседа по нарам отнимали ему принадлежащие вещи и продукты. Люди порой совершают такое, чего в мирное время, даже под страхом смерти, не позволили бы себе.
А  эта  мелодия чудотворна. Чужая для нас, немцев, музыка вызывает в нас такие родные, близкие нашему сердцу чувства и переживания. Она  придает нам силы, сплачивает нас, побуждает оказывать помощь друг другу, возвращает потерянные нами в плену человеческие качества, в нас появляется уверенность, что мы сможем вернуться на свою родину живыми.
В Германии у меня осталась семья. Моему сыну сейчас 14 лет, он почти твой ровесник, но я не знаю, где он, жив ли. Кроме них у меня никого нет. Я каждый день молю Всевышнего, чтобы он сберег их и моя семья воссоединилась. Пройдут годы, наверное, между нашими странами не будет ненависти, мы станем лучше понимать друг друга, и тогда я вместе с семьей приеду в Баку, встречусь с тобой и ты мне поможешь приобрести такой же прекрасный инструмент. И обязательно научусь играть на ней именно эту мелодию, которую мы слышим по дороге в казармы.
Глаза военнопленного  на  мгновение  увлажнились:
- Я буду рассказывать своим ученикам о кяманче, о ее волшебном звучании, о Баку, немецкой кирхе, увиденной нами здесь и очень похожей на нашу в моем родном городе Пирна на Эльбе, вашем народе и обязательно расскажу им о тебе. Я хочу вернуть тебе твою кяманчу, береги ее, это достояние твоей семьи, твоего народа. А гармошку оставь себе на память...
Прошло несколько месяцев после этих событий, когда, как обычно, ребята, придя на стройку, не застали там немцев, а вместо них работали гражданские строители. Среди населения поползли слухи, что пленных вывезли на остров Наргин и там расстреляли. Какое-то непонятное оцепенение охватило многих, особенно переживали дети, в сознании которых никак не укладывались два абсолютно несовместимых понятия: немец - это фашизм, зло, кровь, смерть, и в тоже самое время совсем противоположенные категории, которые им пришлось самим прочувствовать своим детским умом.
Больше всех от этой жуткой вести переживал Исмаил, он даже всплакнул, а ночью он увидел сон, как будто сын Ганс-Юргена стоит с протянутыми руками на высоком берегу реки, а на противоположном берегу стоит его отец, в солдатской протертой шинели с опушенной головой. И вдруг, впервые, во сне, Исмаил увидел своего отца, погибшего на фронте 2 года назад, с протянутыми в сторону немца руками, в которых он держал дедовскую кяманчу. От увиденного Исмаил сразу проснулся в холодном поту. Поняв, что это сон, он призадумался, и его вдруг  , по-взрослому,  осознал всю глубину трагедий человеческих судеб и страданий народов, воевавших друг против друга.
Вечером следующего дня Исмаил пошел в чайную, о которой рассказывал Ганс-Юрген, и увидел там слепого кяманчиста. Он
 сразу узнал односельчанина своего деда. Летом он жил в деревне, а когда наступали холода, приезжал в Баку, где днем играл на трамвайной остановки возле чайной, иногда и в самом трамвае, а вечерами в чайной. Старик рассказал Исмаилу, что в чайной он играет в основном две народные мелодии. Одна из них "Сары гялин", а вторая о матери, потерявшей сына на войне. Мужчинам, которые вернулись с фронта, нравятся именно эти две мелодии.
Через две недели стало известно, что пленных немцев отправили домой, в Германию. Все с облегчением вздохнули, а Исмаил каждый день перед сном молил Аллаха, чтобы Ганс-Юрген нашел свою семью, своего сына и когда-нибудь они все вместе смогли приехать к нему в гости, а он их отвезет в деревню деда, где сыграет на кяманче "Сары гялин". А потом он подарит ему новую кяманчу, изготовленную своими руками...

Вагиф  Гаджибейли

Кяманча - струнный  инструмент.

Сары Гялин -  Златовласая  невеста - Народная песня, популярная в Азербайджане, Турции и лругих  странах, в которой воспевается любимая девушка и невеста.