Бессмертники

Отцветал последний день лета, особенно нарядно выглядел куст рябины в лучах заходящего солнца, казалось, он был специально приукрашен косым лучом, тень которого спорила своей синевой с мандариновым закатом.

В этом прекрасном дне не было грусти, но во мне она уже несколько дней как жила, в том же месте, где и у взрослых – в дыхании, в глубоком вздрагивающим дыхании. В моей грусти было нежелание расставаться с летом, с лесными ягодами, с влажным бархатным мхом, с мухоморами со смешными шляпками, с розовой, обветренной сосной, по которой текли смолистые полупрозрачные слёзы – со всем этим моим миром, с которым я ни с кем никогда не делилась.

Ещё моя грусть обещала скучать по мелкому приветливому заливу, он ведь знал, что я не умею плавать, поэтому долго был мне по пояс. Конечно, я буду скучать по бледному, по осенне-тёплому приветливому солнцу, оно не обжигало, словно знало заранее, что мне пора в школу и будет некрасиво, если я приду с облупившимся носом.

Да, да, вздыхая говорила моя грусть, я не хочу с вами расставаться, и я буду скучать и вспоминать каждый подаренный мне кусочек долгого последнего лета, такового яркого и разного, как бывает только в калейдоскопе, когда разные кусочки лета собрались в один персидский ковёр.

Утро было влажное, небо слегка туманное, по которому тянулись цепочкой молочные тучки, огибая просвечивающуюся синеву. Пожелтевшая берёза, словно соединённая со мною своей грустью, от порывистого ветра застенчиво сгибаясь, теряла листву.

Уезжала от простора вечного счастья, а приехала в колодец серого мрака. Двор нашего дома напоминал колодец из серого гранита, на дне которого лежало моё серое детство и играло в мелом расчерченные классики на выщербленном асфальте одной на всех скакалкой.

В квартире, кроме нас жила тётя Маруся с двумя близняшками и Клавдия Ивановна. Жили все дружно, одалживая друг у друга, соль, масло, спички, лук и картошку. Время было послевоенное, у кого-то всегда чего-то не хватало. Тетя Маруся была замкнутая, а Клавдия Ивановна наоборот – свойская, она мне и школьное платье сшила, и первое вечернее из серебряной парчи, новогоднее.

Но это было потом…

Коричневое платье первоклассницы аккуратненько лежало вместе с белым батистовым передничком с небольшими, накрахмаленными крылышками. Рядом примостился тёмно-горчичный кожаный портфель, внутри которого лежала линейка, цветные карандаши, два простых и ручка с пером номер восемьдесят шесть, и ещё несколько тонких тетрадей в клеточку и в линейку с розовой, мягкой промокашкой.

Мне не нравился цвет этого платья и не нравилось, что я буду носить его десять лет, но эта была школьная форма и с этим не поспоришь. Но ещё больше не нравилось мне то, что у меня не было цветов… Это меня расстраивало. Мне было стыдно идти первый раз в первый класс без букета, без горшочка, без цветочка…
И так, к моей грусти прибавилось ещё платье противного цвета, хотя и со вкусным названием, шоколадный. Ночью я думала, как лучше прийти в школу, первой или последней, чтобы никто не заметил, что я без цветов. Но я была уверена, что невозможно не заметить человека, идущего в школу с пустыми руками.

Грусть коричневого платья вытеснила грусть уходящего лета и легла настолько плотно на мои детские плечи, что даже белые крылышки нарядного фартука не спасали мой, очевидно, тогда уже присутствовавший комплекс непривлекательности. А от отсутствия букета, хотелось стать невидимкой.

И вот, уже выходя из комнаты, я вдруг увидела из приоткрытой двери Клавдии Ивановны косой луч солнца, который пересекал её комнату и выходил в наш длинный коридор. И так ярко освещались движущиеся пылинки в этом луче, словно живые, я бы их раньше и не заметила, но тут они так неспешно передвигались, точно переговаривались. Мои глаза следили за медленным движением пылинок и вдруг соединились с длинной вазой, узкой в талии, светло-зелёного прозрачного стекла, в которой стояли разноцветные бессмертники.

Наверное, они стояли в ней всегда, но этот косой луч солнца словно вырвал их из повседневной жизни и я, не помню как зашла, и быстро вынула из букета три тонких, сухих стебелька с понурыми, но яркими соломенными шляпками, и тихо вышла. Все чувства перемешались; и стыд с радостью, и неловкость со страхом, вот только гордость не появилась, что я тоже приду с цветами. И я продолжала мечтать о шапке невидимке.

Было ещё совсем рано, но уже тепло. Девочки в белых фартучках, словно бабочки порхали возле школы и весело вписывались в это светлое утро, ещё нетронутое осенним ветром. Школа встречала радостно с красными флажками, плакатами и поздравлениями. Букетов было мало, в основном несли горшочки, взятые из дома, с пёстрыми, широкими водянистыми листьями бархатной бегонии и алой геранью с нежными лепестками. Приносили и гордо ставили на свежевыкрашенный подоконник.
А мне эти чужие бессмертники даже и поставить оказалось некуда. Я притулила их в уголок оконного стекла и они, как бы спрятались от стыда за меня под кожаный тёмно-зелёный лист фикуса, как за ширму.

Первый урок был чтения, второй правописания и в конце урок рисования, но я не могла рисовать со всем классом, потому что мои цветные карандаши не были подточены…

Когда зазвенел дребезжащий, неприятно пронзительный звонок, все девочки побежали к встречающим мамам, но моя мама не пришла, потому что наша школа и наш дом были на одной и той же улице.

Все уроки я думала как-бы уйти последней и незаметно забрать эти злополучные бессмертники. Сперва мне было обидно, что наш дом и школа были на одной улице и, поэтому, мама за мной не пришла, и ещё потому, что втайне мне хотелось показать всем какая она у меня красивая, она мне очень нравилась, но потом я подумала, хорошо, что мама не пришла, мне же надо было дождаться, когда все уйдут.

Я дождалась и осторожно вытащила из-за фикусной ширмы три сухих стебелька, боясь, чтобы высохшая шейка цветка не уронила шляпку с жёлтыми мелкими соломенными лепесточками. Донесла до дома, до квартиры и улучила момент, когда дверь была приоткрыта, как давеча, поставила взятые без спроса, напрокат, бессмертники на место.

И не важно, что цветы я возвратила, этот горький поступок не улетучился из моей памяти. Я помню ту приоткрытую дверь и яркий косой луч восходящего солнца…


P.S. И никакие оттенки того коричневого платья, я так никогда и не носила.




Наташа Петербужская.  @2024. Все права защищены.
Опубликовано в 2024 году в Сан Диего, Калифорния, США