Зелёный луч Куцев Е. А. Из книги Дорога моей жизни

   Когда в саду, благодаря чудесам мутации,
вдруг расцветает необычная роза, сбегаются все садовники.
Её окружают заботой, ухаживают, берегут.
   Но нет садовников для людей.

(Антуан де Сент-Экзюпери – французский писатель)


С рассказами этого человека я познакомился намного раньше, чем с ним самим. Они были опубликованы в журналах «Соборная улица» в 2016–2017 годах, газетах «Южная правда», «Вечерний Николаев» и в международном интернет-издании «Литературный Николаев» и произвели на меня сильное впечатление, вызвав неподдельный интерес.
Поразило сразу, что все его рассказы, очерки и детские сказки были написаны на лаконичном, выверенном, выразительном, чистом, продуманном и всем понятном художественном языке. Такой стиль наработать никак нельзя, с таким можно только родиться, как родятся в недрах земли истинные самородки. Не имея за плечами какой бы то ни было писательской школы, серьезных знаний теории литературы, он писал своим самобытным и отточенным языком так, что его хотелось читать. Его манера письма была очень схожа с письмом Михаила Александровича Шолохова, творчество которого сплошь пронизано суровой правдой жизни.

И пусть рассказов и стихов у него немного, но они есть, и нацелены на долгую жизнь.

Как писал Сергей Сергеевич Наровчатов, известный русский советский поэт, критик и журналист, Герой Социалистического Труда: «Язык писателя, приемы его письма, излюбленные средства изображения, наконец, присущий ему синтаксис – всё это вместе составляет то, что мы называем индивидуальным авторским стилем». Именно так и пишет Евгений Альбертович Куцев. Он реалист, не боящийся показывать глубокие жизненные противоречия.

Зная, что я моряк, а он к морю имеет самое непосредственное отношение, и, полагая, что я человек лёгкий на подъём и от приключений не откажусь, решил таким способом познакомиться со мной, предложив совместную поездку на остров Константиновская батарея, побывать на котором, несмотря на его близость, удаётся считаным единицам.

История этого острова стоит того, чтобы о ней помнили.

Скажу честно, я, к великому стыду, не знал о его существовании.

Мы встретились с Евгением на остановке, на перекрёстке улицы 6-й Слободской и Центрального проспекта и поехали в сторону села Широкая Балка. Там, на берегу речки, среди лодочных боксов нас встретил худощавый, лет пятидесяти мужчина в тельняшке. Человек очень радушный, подвижный и коммуникабельный. Он был заранее предупреждён, ждал нас, звали его Сергей Постыко. Оказалось, что он не только председатель лодочного кооператива, но ещё и заслуженный ветеран-афганец. Мы познакомились, сели в катер и быстро поплыли к острову Константиновская батарея, находящемуся километрах в полутора от берега.

Пока мы ехали, Евгений Альбертович рассказывал мне об этом уникальном сооружении.

Я ненадолго оставлю нашего героя очерка и немного расскажу вам об этом острове, который, собственно говоря, и подружил нас.

Крымская война 1853–1856 года коснулась и Николаева. Появилась угроза захвата города англо-французскими войсками.

Расположен остров в районе села Малая Корениха на берегу Бугского лимана. Остров Батарея (другие названия – Константиновская батарея, остров Флагшток) являлся элементом системы оборонительных укреплений города Николаева.

Константиновская батарея – фортификационное сооружение на реке Южный Буг времен Крымской войны, которая велась между Российской империей и коалицией в составе Британской, Французской, Османской империй и Сардинского королевства.

Это длинная искусственная коса на правом берегу Бугского лимана, насыпанная поперёк течения реки, соединяющаяся с берегом дамбой, скрытой водой. Она перекрывала половину лимана, на конце которой находится остров.

Говорят, на остров можно запросто попасть, пройдя от берега по остаткам этой старой дамбы, причем глубина на разных участках пути будет от «по колено», до «по пояс». 
 
После захвата Севастополя британо-французскими войсками, существовала угроза нападения на Николаев. Именно поэтому в 1855 году император Александр II отдал приказ направить в Николаев известного военного архитектора Эдуарда Ивановича Тотлебена, который должен был заняться укреплением города.

12 сентября 1855 года он приезжает в Николаев. К работе приступили немедля. За этим следил сам император. По плану Э.И. Тотлебена вдоль Бугского лимана была выстроена глубокоэшелонированная оборонительная система, состоявшая из земляных редутов и батарей.

Одним из основных элементов этой системы стала Константиновская батарея. Дамба перегораживала Бугский лиман почти до половины его акватории. В конце дамбы был насыпан остров, укрепленный камнем и защищенный валами, размером 350 на 160 метров и высотой 5–7 метров. Здесь планировали артиллерийскую батарею, а на противоположной стороне лимана находилась Кауфмановская батарея (Бугский редут). Обе батареи перекрывали огнем остававшийся узкий проход для судов по фарватеру.
Для того чтобы еще больше затруднить прорыв вражеских кораблей к Николаеву, между Кауфмановской и Константиновской батареями поперек оставшегося зеркала воды было создано свайное заграждение – «ряжи» из бревен, связанные между собой и загруженных камнями. Оставшийся 100-саженный проход защитили якорными минами, взрывавшимися по проводам с берега (это было первое применение морских мин на Черном море).

Цепь подводных препятствий (около 20 штук) начиналась у острова, уходила в сторону фарватера и обрывалась у бровки судоходного канала. Эти подводные объекты напоминают эллипс неправильной формы и достигают высоты 4-х метров. Они и перегораживали русло Бугского лимана.

Строительство подводных фортификационных сооружений не дали англо-французской эскадре захватить Николаев. К тому времени турецкими и англо-французскими войсками были уже захвачены Керчь, Севастополь, Очаков, Анапа, крепость Кинбурн.
Строительство батареи длилось около 4 месяцев. В создании этого укрепления активное участие принимали не только солдаты, но и жители города. Всего насчитывалось около 10 тысяч человек. Своё название батарея получила в честь сына императора Александра ІІ, Константина. Что же касается причины постройки острова, то он был сооружен из-за недолета ядер по всей ширине реки.

 Кроме Константиновской батареи, дальние батареи были установлены на Волошской и Русской косах, в Малой Коренихе и Широкой балке, которые вместе с очаковскими у


После захвата Кинбурна союзники несколько раз пытались с помощью бронированных кораблей прорваться к Николаеву и доходили даже до Волошской косы, но здесь в узком проходе попадали под перекрестный огонь двух батарей и вынуждены были отступать. Так город Николаев был спасен от захвата англо-французскими войсками.
В сражениях батарея участия не принимала и после окончания Крымской войны была заброшена за ненадобностью.

С Евгением и нашим проводником Сергеем, который знал, ориентируясь по известным ему приметам, маршрут безопасного подхода сюда катером, мы не торопясь обошли весь остров. С трудом поднялись на его вершину, ибо во множестве гнездившиеся здесь бакланы и чайки, пикировали на нас, охраняя свои гнёзда. Здесь на возвышении установлен деревянный крест и рядом две длинные скамейки. Отсюда хорошо просматривалась широченная гладь величественной реки Южный Буг.

Но вернёмся к герою нашего очерка.

Жизненный путь Евгения к своему Олимпу напоминает мне тернистый путь писателя Алексея Максимовича Горького, который через кровь, пот и мозоли на руках достиг невероятных высот.

Хочу привести читателю несколько строк автора Куцева из его рассказа «Ночь в океане», чтобы он проникся глубиной написанного, аллегорией повествования: «Ка-кая божественная глубина, какая ясность…

Интересно, а звёзды видят друг друга? А, может быть, они видят себя как раз нашими глазами?

Маленький шарик под ногами. Маленький ребёнок на маленькой одинокой планете… Смотрите. Слушайте. Я не тороплю вас. Мы пробудем здесь столько, сколько вы пожелаете…».

Так пишет Евгений Куцев, погружая нас в мир волшебства и грёз. Здесь он волшебник.

Евгений Альбертович Куцев, родился в 1958 году в городе Николаеве.

Детство Евгения прошло в Лесках, микрорайоне Николаева, расположенном на берегу реки Южный Буг, с одной стороны рядом с почти заповедным уголком вокруг озера, с другой – вблизи городского стадиона, пассажирского порта и Яхт-клуба, где всегда кипели страсти и била ключом жизнь.

Евгений Альбертович вспоминает: «Природа вокруг меня и я сам, словно существовали друг для друга. Были друзья, но путешествовать на велосипеде я обожал в одиночестве. Со мной постоянно происходили невероятные вещи (кстати, происходят время от времени и до сих пор), прагматического объяснения которым я не нахожу. Встречи, ситуации, обстоятельства, повороты судьбы – словно кто-то то ли подсовывал их мне, то ли подкладывал на моём пути…».

Его мама, Бабанина Елена Викторовна, родилась в Николаеве в 1936 году. Окончила Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии (МИИГАиК), картографический факультет. Работала инженером Николаевского вы-числительного центра, позже в отделе Автоматизированных систем управления производством (АСУП) Николаевского завода смазочных систем. Была заместителем парторга завода. Елена Викторовна была невероятно эрудированный и душевно тонкий человек.

Далее, я хочу привести рассказ самого Евгения Альбертовича, по моей просьбе составленный и пересланный мне.

Абсолютно всему, кем я есть на этом белом свете – обязан ей. Мама ушла из жизни очень рано, в 48 лет, из-за тяжёлой болезни. Она, заботясь о формировании у своих детей правильного, эмоционально-красочного и аналитического мировосприятия, умело расширяла наш кругозор, рекомендуя прочитать нужные книжки в нужном возрасте…

Вся наша семья была «читающей»: дома всегда было множество книг, взрослых и детских, а ещё – бесчисленное количество газет, журналов. Помимо этого, не реже, чем раз в две недели (мне это хорошо запомнилось), мы с мамой ходили в библиотеку и с гордостью несли домой взятые из библиотеки книги, сложенные стопкой в сетке-авоське. А знакомая женщина – заведующая библиотекой – доверительно пускала маму внутрь хранилища, куда из прочих посетителей не пускали никого, и там мама вдумчиво выбирала на полках то, что считала необходимым для нашего чтения.

Папа, Альберт Анатольевич Куцев, родился в 1934 г. в городе Шахты. Родом он из северо-донского казачества. Образование высшее, закончил тот же московский институт (МИИГАиК), где и встретился с моей мамой, геодезист по специальности.
В молодости увлекался парашютным спортом, мастер спорта по стрельбе из малокалиберной винтовки. Работу свою любил. Работал сначала на стройках Северного Кавказа, в Казахстане, затем инженером на  Николаевских предприятиях «Гипроград» и «Сельхозпроект». Картографическую педантичность, уважение к точности линий и углов, я, очевидно, унаследовал от него. Преобразовалось это впоследствии в полноценный штурманский педантизм.

В воспитании детей отец участия практически не принимал, постоянно мотался по командировкам на машине по сёлам Николаевской области, с помощником, теодолитом и рейкой. К сожалению, весь свой семейный архив отец увёз с собой, когда, уже будучи на пенсии, переехал из Николаева в Ставрополь, к своей матери.

Родители отца, оба были школьными учителями. Дед Анатолий (отец отца) с первых дней пошёл добровольцем на фронт, воевал, а после того, как попал в 1941 году в окружение где-то в Белоруссии, оказался в партизанском отряде. Погиб в 1942 году.

Несмотря на все усилия, бабушке (она тоже родом с Кубани) найти могилу мужа после войны так и не получилось. Зато ей, молодой женщине, удалось сразу же по окончании войны отсидеть два года в тюрьме за то, что во время недолгой оккупации Ставрополья, два месяца она вынуждена была работать в какой-то коммунальной, созданной немцами конторе, чтобы прокормить детей.

У меня два младших брата: Анатолий и Александр. У обоих братьев добротные рабочие судьбы, хорошие семьи. По-своему, каждый из них, я считаю, нашёл себя и состоялся как личность.

Хочется немного рассказать о своих дальних родственниках. Это очень скользкая, но вместе с тем для меня тема богатейшая. По материнской линии моя прабабушка – Мария Владимировна, урождённая Уварова, воспитанница Смольного института. Всё моё детство прошло рядом с ней. Она ушла из жизни в возрасте 96 лет, когда мне было 16, сохранив до последних дней яснейшую голову. Ни она, ни её дочь, моя бабушка, Вера Владимировна, никогда не делились детальными подробностями своих биографий. Время было такое, во многих ещё жил страх перед сталинскими репрессиями, когда за обронённое слово можно было запросто угодить в тюрьму на солнечном Магадане.

В остальном же, все попытки детальных расспросов пресекались моими бабушками фразой: «Этого тебе не следует знать, не обижайся, так мне за тебя будет спокойнее…». Я тогда слабо понимал, что отказ поделиться подробностями – это неизлечимый результат пережитых ими событий 1930-х годов, когда они просыпались, и сердца их замирали от гудения мотора чёрной машины, въехавшей ночью во двор их дома на углу Советской и Большой Морской. Многие  их близкие родственники были репрессированы. Бабушка же в первом браке была замужем за высокопоставленным командиром Красной армии по фамилии Немировский. Развелась не то в конце 1920-х, не то в начале 1930-х. Иначе репрессирована была бы и она.

А биографии их – просто сказочные! Они – ярчайшее отражение эпохи, хотя и не настолько трагичное, как у героинь «Хождения по мукам» Алексея Толстого. Всё, что знаю об их судьбах – знаю фрагментарно. Например, из случайно приоткрытых бабушкой воспоминаний о её молодости, знаю, что бабушка в возрасте 18 лет танце-вала с Фрунзе, общалась со Щорсом, бывала в одной компании с Михаилом Булгаковым… И проживала в Киеве, как раз в те годы, описанные Булгаковым в романе «Белая гвардия».

Турбины в «Белой гвардии» – фамилия подлинных людей, это наши дальние родственники. Лариосик из Житомира – тоже реальная личность. В их биографиях нет практически ничего общего с биографиями героев романа. Фамилию знакомых ему людей Булгаков использовал, чем поначалу вызвал неудовольствие последних. Владимира Николаевича Турбина я видел, разговаривал с ним, застав уже пенсионером. Мы с ма-мой приезжали к нему в Москву в гости в конце 1960-х годов. Квартира их была на Сущёвском валу, на первом этаже небольшого двухэтажного дома. Владимир Турбин тогда имел профессорское звание и преподавал то ли критику, то ли литературоведение в Московском (не помню точного

Прадед мой – муж моей прабабушки Марии Владимировны Уваровой-Моисеенко Владимир Ильич, выходец из разночинцев, до революции 1917-го года занимал должность юрисконсульта в Российском Обществе Пароходства и Торговли. У меня сохранилась его фотография: интеллигентный, круглолицый, крепкий мужчина с умными и добрыми глазами. Грамотнейший человек, погиб во время Гражданской войны.

Во время оккупации фашистами Николаева, прабабушка, бабушка и моя мама, которой в то время было 6–8 лет, оставались в Николаеве. Каких усилий стоило одиноким женщинам выжить в тех условиях – известно только им и Богу.

Дед (отец матери) – Виктор Фёдорович Бабанин, потомственный мастер-судостроитель, инженер. Бабушка Вера вышла за него замуж (её второй брак) в сере-дине 1930-х. Предки моего деда – а эта информация передавалось из поколения в поколение – были завезены в Николаев Потёмкиным. (Из каторжан-с, однако…). Дом, в котором родился дед на улице 2-я Кладбищенской, до сих пор цел, хотя живут там сейчас совершенно чужие люди. Практически всю жизнь дед проработал мастером-котельщиком на 61-м кораблестроительном заводе. В корабли и кораблестроение был влюблён, и без этого своей жизни не представлял. Роста был почти двухметрового, не в пример мелким внукам. В свободное время обожал столярничать, привив страсть к работе с деревом и мне. (Из четырёх построенных мною в детстве моделей парусников до сегодняшних дней сохранился только один). В начале Великой Отечественной войны дед в приказном порядке был направлен на Карельский перешеек. На фронт, как ни рвался, не пустили. Все четыре военных года занимался обеспечением функционирования энергетических установок укрепрайона. Награждён орденом Отечественной войны.

Кстати, бабушка Вера, (по фамилии первого мужа – Немировская Вера Владимировна) сразу же после освобождения Николаева от фашистов (а второй муж её, Виктор Бабанин, как было сказано, в это время служил на Карельском перешейке), добровольцем пошла в армию и дошла до Берлина, оставив свою подпись на стене Рейхстага. Награждена медалями.

 
Всю трудовую жизнь и до войны, и после, бабушка проработала машинисткой, так как её буржуазно-дворянское происхождение, в соответствии с тогдашними установками, не позволяло занимать никакие должности, кроме рабочих. Тем не менее, хорошо владела французским и польским языками.

Всегда говорила, что человек должен разделять судьбу своей Родины и не кидаться в бега, как бы ни было тяжело.

Дед Виктор после войны продолжил работу на судостроительном заводе, а будучи на пенсии, – работал инспектором котлонадзора.

Моя же судьба, поскольку родился я и рос в городе корабелов, также оказалась связанной с судостроением, с морскими кораблями и романтикой дальних путешествий.

Здесь мне хочется поместить рассказ Евгения Альбертовича, в котором он повествует «о времени и о себе». Это чрезвычайно интересно!

ДОРОГА К МОРЮ

Повествование не обо мне, любимом. Это о времени, что гораздо важнее.
И всё-таки: море выбрало меня или я выбрал море?

«Кысмет» – как любил повторять писатель Валентин Пикуль. Судьба.

Впоследствии я понял, что выбрать что-либо другое было просто невозможно. Причин тут много. Тут и романтический капитан шхуны «Секрет», и художник Айвазовский с его завораживающими морскими пейзажами, и даже пират Сильвер из «Острова сокровищ».

Но началось всё гораздо проще. В детстве перед нами открыты все дороги, и крайне важно либо с чьей-то помощью, либо самому нащупать дорожку свою, дорогу настоящую, судьбоносную и единственно необходимую. Это и есть самореализация. И совершенно без разницы, кто ты в будущем: сварщик, или художник, или научный сотрудник. Ты должен быть на высоте своего выбора. К этому нужно стремиться.
Помочь понять и найти самого себя мудрейшим образом мне помогала моя мама. Чтение тех или иных книг она ни мне, ни моим братьям не навязывала: она, подбирая книги в соответствии с нашим возрастом, их ПРЕДЛАГАЛА! Таким простым и надёжным образом обеспечивалось их восприятие. В итоге «нужные книжки я в детстве читал», как определил Владимир Высоцкий.

А дальше была Николаевская детская флотилия. Или Клуб юных моряков, как сейчас её величают. Попал я туда совершенно случайно. Так, по крайней мере, мне раньше казалось. До этого я пытался заниматься рисованием, пару раз даже появившись в художественном кружке областного Клуба пионеров, записывался в секцию бокса знаменитой николаевской спортшколе. Затем, опять-таки по собственной инициативе, посещал кружок лёгкой атлетики. И одно, и другое, и третье – заканчивалось быстро и вдребезги безрезультатно. Но это были попытки. Попытки личные! И они того стоили. Впоследствии от обладавших богатым жизненным опытом преподавателей Херсонского мореходного училища я услышал и запомнил важную вещь, а имен-но: отрицательный результат – тоже результат, который имеет свою серьёзную значимость.

В детскую же флотилию меня невольно затащили мои одноклассники, от которых я узнал, что они (друзей было трое: наш, так сказать, микро коллектив) туда записались, подав заявления. Я помчался за ними вдогонку. Сразу скажу: из четверых лишь один я не бросил занятия, полностью закончил обучение и спустя два года получил, после сдачи экзамена, настоящее «Свидетельство матроса-рулевого», подписанное самим  Капитаном Николаевского морского порта. Свидетельство, между прочим, было не игрушечное: оно давало возможность реального трудоустройства по специальности при достижении его владельцем 16 лет. Впоследствии его же я подал, в числе прочих документов, в приёмную комиссию ХМУ, и это Свидетельство, уверен, сыграло не последнюю роль при зачислении на обучение.   
 
Здание николаевской детской флотилии, её классы существуют и сейчас. Но тогдашняя «начинка» этих классов (к сожалению, не знаю их наполнения учебными пособиями на сегодняшний день), с прекрасными стендами, плакатами, картами, с навигационными приборами, с деревянными макетами речных бакенов, мигающих белыми и красными лампочками, производила завораживающее впечатление на детвору. Этот романтический мирок, подаренный взрослыми,  был волшебной дверцей, зовущей нас в огромную, более широкую, чем то, что нас окружало, загадочную жизнь.

Помимо занятий, на которые необходимо было приходить во второй половине дня дважды в неделю, терпеливо сидеть за столом, подробно записывая в тетрадь то, что говорил преподаватель, в учебные планы входила ещё и так называемая «практика». Это две летние недели, которые ученикам флотилии предстояло провести на настоящем, пусть даже на маленьком, но НАСТОЯЩЕМ, идущем по речке судёнышке. На моей памяти корабликов таких для практического плавания в распоряжении Николаевской детской флотилии в разные годы существовало три: маленький речной теплоходик «Отважный», совершивший множество рейсов с воспитанниками флотилии по Южному Бугу и Днепру; пассажирский теплоход «Георгий Седов», теплоход старый, но серьёзный, которому позволено было выходить в открытое море, (с колоссальным, кстати, историческим прошлым) и теплоход «Алеут», который одно время стоял, пришвартованный кормой к берегу около нынешнего Ингульского моста. На борт «Алеута» мы поднимались на экскурсию, но, к сожалению, последний так и не стал действующим теплоходом юношеской флотилии.

На речном катере «Отважный» – для детей великолепное, кстати, название – после первого года обучения мы, десятка три мальчишек и несколько девчонок, прямо от причала флотилии тёплым летним днём отправились вниз по Южному Бугу, чтобы затем, пройдя Днепро-Бугский лиман, подняться вверх по реке Днепр к Херсону.
В Николаеве, на причале «нижнего БАМа» нас провожала толпа родителей, счастливых и преисполненных гордости за своих чад. Сразу же после отплытия большинству из нас впервые довелось увидеть родной город со стороны реки во всей его протяжённости: Яхт-клуб, Лески, Речной и особенно Морской порт, где на рейде и у причалов стояли гигантские морские корабли. Нависая высокими бортами над «От-важным», корабли хранили молчание. То, что они знали о дальних странах, дремало где-то внутри них, и для нас было пока недоступно.

Первое настоящее испытание, и, как по мне, испытание серьёзнейшее, не заставило себя ждать. При подходе к Волошской косе на «Отважном» отработали, как полагается в первые сутки плавания, «шлюпочную тревогу». Всех построили на верхней палубе, объяснили и показали, как пользоваться спасательными жилетами, затем вы-брали троих учеников, надели на них ярко-оранжевые пробковые спасательные жиле-ты и заставили подопытную троицу прыгнуть за борт в сопровождении какого-то взрослого мужика (тоже в жилете) метров за триста-четыреста до Волошской косы. Надо ли говорить, что в числе троих «счастливцев» оказался и я? Плавать я тогда не умел, и предупредил об этом, но мне ответили в духе петровских времён: «Ничего страшного, в жилете не утонешь». «Отважный» замедлил ход, и нас показательно от-правили за борт. Подбадриваемые сопровождавшим нас взрослым моряком, мы, барах-таясь, доплыли в спасательных жилетах до косы примерно через полчаса и, очень уставшие, но полностью успокоившиеся, выползли на берег уже тогда, когда наши сверстники успели вдоволь накупаться и, благополучно забыв о нас, загорали ярким солнечным днём на золотистом пляже. Теплоходик «Отважный» стоял, уткнувшись носом в песок Волошской косы. С бака его на берег была спущена длинная и узкая деревянная сходня. Наша троица наплавалась к тому времени также вдоволь, поэтому, отогревшись на песке, мы пошли бродить по колено в воде вдоль берега.

В прозрачной у берега речной воде на песчаном дне среди ракушек попадались обточенные влагой и годами коричневые осколки древнегреческой керамики. Десятки веков лежали под нашими босыми ногами. Знаменитая Ольвия была рядом, чуть ниже по течению, на зелёных, обрывистых, а местами сходящих ступенями к реке склонах. И были эти склоны странным и притягивающим к себе местом, в котором удивительным образом сохранилось дыхание олимпийских богов и пронизывающая время таинственность истории нашей планеты.

«Отважный», уйдя с Волошской косы, следующим утром пришвартовался у речного причала села Парутино, и для всех нас в этот же день была организована экскурсия в археологический заповедник. Кто-то, возможно, задастся вопросом: а каким же образом такую ораву на катере кормили?

Отвечу: на катере был запас продуктов, был камбуз, были два повара. А были ещё наряды на работу: кто-то из подростков учился драить палубу, кто-то из девочек шёл на камбуз помогать чистить картошку и мыть посуду. При этом никто из учеников не перетруждался. Ещё раз подчеркну: в целях воспитания, развития и обучения детворы во время плавания на теплоходе взрослыми были продуманы до мелочей и созданы практически родственно-семейные условия быта. Питание было трёхразовое плюс полдник, по нормам пионерского лагеря. Для принятия пищи столы раскладные накрывались под тентом верхней палубы, после ужина столы и скамейки убирались, и на их месте для практикантов обустраивалась спальня.

Переход в Херсон ознаменовался лично для меня ещё одним удивительным со-бытием. Это был один из многих, но, пожалуй, первый из впоследствии осознанных мною подарков судьбы.

В направлении на Херсон катер «Отважный» снялся поздно ночью, после отбоя, когда всю мелко-флотскую детвору, находящуюся на нём, отправили почивать. Спали мы ночью на «Отважном» рядочками под тентом на верхней палубе на обычных матрацах, под головой у каждого были непривычно жесткие, по-настоящему морские, набитые пробковой крошкой подушки. Другая часть учеников спала также рядами, но на палубу ниже, во внутреннем помещении. Там было душновато, поэтому ночевавшие на открытом воздухе были, конечно же, в выигрыше. В пять часов утра меня разбудили «на вахту». Катер «Отважный» только что вошёл из Днепро-Бугского лимана в устье Днепра и двигался вверх по фарватеру в безветренной и влажной  рассветной тишине. Вода была зеркально ровной, течение реки не чувствовалось. Над верхушками камышей, которые были и справа и слева, обозначая берега, висел, тихонько дыша, сырой туман. Деревянная лодка с дремлющим рыбаком и торчащей над водой удочкой дополняли идиллическую картину. В рулевой рубке катера я стоял, растопырив руки, и держался за рукоятки огромного деревянного с медной накладкой штурвала. За моей спиной из радиоприёмника (его включил вахтенный штурман)  едва слышно звучала музыка какой-то иностранной радиостанции: томно звенели струны гавайских гитар. Сочетание звучащей из неведомых далей тягучей и сладкой, как мёд, мелодии с панорамой просыпающихся днепровских плавней – это было нечто! Это было не только утро начинающегося дня – это было настоящее утро жизни!
Вахтенный мужчина-судоводитель, находившийся рядом, через некоторое время вдруг огорошил меня тем, что отлучится из рубки на пару минут, спустится вниз, в каюту, чтобы заварить чай. Проинструктировав, как и куда держать курс, он ушёл. На мостике я остался один. ОДИН! За большущим штурвалом, сам, мальчишка, без посторонних, управляющий движением настоящего судна, ответственный и за взрослых, и за своих спящих товарищей, наедине с рекой, с плывущим над камышами туманом, голубым небом и мелодией гавайских гитар! Эти две-три минуты неожиданной самостоятельности стали, без сомнения, одними из самых восхитительных минут моего детства. Не ругайте взрослого за явное нарушение. Всё обошлось. Но каким же подарком это обернулось!

Далее был Херсон. Стоянка на центральной набережной. Самым ярким впечатлением дня стало посещение Херсонского Мореходного Училища. Мало что осталось в памяти от подробностей, кроме торжественного вида углового входа в  Мореходку, прохлады внутри здания и истёртых мраморных ступеней лестницы, ведущей на второй этаж. Осталось в памяти очень вкусное мороженое, купленное в киоске через до-рогу от ХМУ. Но главное было вот что: выйдя из Мореходного училища, я ел мороженое с полным пониманием и предвидением того, что после окончания школы учиться буду только здесь и нигде больше. Что впоследствии и состоялось. Катер с детворой пошёл дальше, вверх по течению Днепра. С восторгом мы увидели то место, где речка Ингулец впадает в Днепр. Это было прямо-таки «колумбовское» расширение географических познаний и открытие для себя новых земель. Катер поднялся ещё выше, к Каховской ГЭС. На ночь он приткнулся к правому берегу реки, носом привязавшись к деревьям какого-то необитаемого  островка в плавнях, а на утро переместился к берегу левому, к каменной причальной стенке у Новой Каховки. Ночью Каховская электро-станция сияла яркими огнями, мимо проходили грузовые и пассажирские речные теплоходы в сторону шлюзов, а невдалеке от нас, подсвеченная бликами огней, бурными потоками текла открутившая турбины гидроэлектростанции днепровская вода.
 
Многое, ох, как многое делалось тогда для детей! В тот же день была организована экскурсия в машинный зал Каховской ГЭС, а затем все юные моряки поехали на автобусе в Каховку, к стоящему в степи знаменитому памятнику «Тачанка».

Но пребывание воспитанников флотилии в двухнедельном плавании не означало лишь экскурсии и развлечения. На каждый день практики существовало расписание, в котором день был полностью расписан по часам: подъём, зарядка, умывание, завтрак, занятия теоретические, практические… И так до самого отбоя. Занятия проходили дважды: до обеда, за которым следовал «адмиральский час», и после полдника. Одними из самых увлекательных практических занятий были занятия по изучению флажного семафора, когда ученики, стоя на расстоянии, при помощи двух красных флажков передавали друг другу словесные сообщения. Правда, тогда мы не знали, что надёжный флажной семафор постепенно уходит в прошлое, становясь историей флота и уступая место более современным средствам связи. Но мы понимали, что знакомясь с лоцией, навигацией, изучая устройство судна, мы приобщаемся к чему-то очень взрослому, очень серьёзному и важному. И нам это нравилось.

От Каховской гидроэлектростанции, самой дальней точки нашего плавания, «Отважный» отправился обратно, вниз по течению Днепра к Херсону, а затем к выходу в Чёрное море, в порт Очаков. В Очакове, как можно догадаться, – экскурсия в местный краеведческий музей, памятник Александру Суворову… и (или «но»?) недоумение: а где же сама очаковская крепость, куда подевались её каменные стены? Конечно, нам всё пояснили и показали местность перед обрывом, где она возвышалась, но ни рассказ, ни рисунки, ни старинные гравюры не смогли произвести должного устрашающего впечатления, которое, без сомнения, производили на современников её высоченные неприступные башни. Памятник Александру Суворову находился рядом с музеем. «Побеждают не числом, а умением» – это товарищ Суворов подметил точно. Пулемёт «Максим», стоявший на полу посередине музейного зала и направленный прямо на входную дверь, к взятию крепости Очаков суворовскими «орлами» отношения не имел, но, наравне с горкой тяжёлых пушечных ядер, выглядел очень убедительно.

От Очаковского берега к югу простиралась гладь Чёрного моря. Нам рассказали, что если доплыть до линии горизонта, то картина повторится: снова к югу будет полоска между водой и небом. И ещё раз, а затем ещё и ещё… до самого пролива Босфор. Очень живо мы себе это представили. Доказательство того, что Земля круглая, лежало перед нами. Но для дальних путешествий время ещё не настало.
«Отважный» покинул очаковский причал и благополучно возвратился в Николаев. Первая настоящая плавательная практика закончилась. Впереди были годы учёбы.
Второй год обучения в Николаевской детской флотилии прокатился, как мне показалось, очень быстро. Точно так же, как и ранее, мы дважды в неделю являлись на занятия, проходили пешком от проспекта всю улицу Советскую, спускались к Флотилии, занимались в классах, но, как ни грустно, учеников в нашей группе с каждым месяцем становилось всё меньше и меньше. Полностью завершили обучение, по-моему, человек десять из двадцати с лишним, записавшихся на занятия в самом начале.

Следующим летом, перед сдачей выпускного экзамена, предстояло вновь пройти плавательную «практику». На этот раз для нашей группы «матросов-рулевых» она получилась несколько странной. «Отважный» где-то совершал рейсы с другими учениками, а мы попали на практику на только что ставший к причалу 61-го завода теплоход «Георгий Седов». Историю этого судна очень хорошо осветил николаевский краевед Андрей Шинкаренко, тоже, кстати, бывший воспитанник детской флотилии. (Интересующихся историей «Георгия Седова» я отсылаю к статье А. Шинкаренко «Георгий Седов» – известный-неизвестный теплоход» http://bazar.nikolaev.ua)

 
Нас же теплоход «Седов» для прохождения второй практики ожидал всего в сотне метров от учебных классов Флотилии – он был пришвартован кормой к причалу 13-го цеха завода им. 61 Коммунара. «Седов» не сделал тогда ещё ни одного рейса с николаевскими школьниками. Он только что был передан Флотилии и нуждался в ре-монте. Поэтому его и поставили к заводскому причалу. Напротив  здания Флотилии, по другую сторону от понтонного моста была рабочая проходная. Для нас, юных моря-ков, оформили пропуска на территорию кораблестроительного завода, и мы, пройдя вместе с преподавателем через проходную мимо вооружённых «наганами» охранни-ков, поднялись на борт «Георгия Седова». Занимались мы на «Седове» в течение не-скольких дней тем, что что-то скребли, что-то подметали, учились натирать специаль-ной пастой до блеска медные детали, и под руководством преподавателей Флотилии детально знакомились с оборудованием и внутренним устройством  старого пассажир-ского теплохода. Для тех ребят, которые учились на мотористов, самым впечатляющим местом на «Седове» было, конечно же, машинное отделение. Для нас – рулевых и су-доводителей – капитанский мостик. Вот о нём мне хотелось бы поговорить подробнее.

Очень старые пассажирские пароходы, у которых листы корпуса «сшиты» не сварным швом, а заклёпками, схожи со своими сухопутными ровесниками – паровоза-ми начала двадцатого века. Но если паровозы ещё можно встретить – и как историче-ские экспонаты, и действующие, – то пароходов тех лет практически не осталось: все они за ненадобностью или из-за ветхости порезаны на металлолом. Весь теплоход «Се-дов» со всей его начинкой можно было уже тогда с уверенностью отнести к антиква-риату. И особенно его капитанский мостик. Помещение мостика мало был похоже на ходовой мостик в его современном исполнении, а похоже было, скорее, на большую старинную шкатулку, наполненную музейными ценностями. У шкатулки был низкий потолок, а внутри очень мало свободного пространства. Магнитный компас – громоздкий, как медный самовар; под подслеповатыми с закруглёнными краями прямоугольными окошечками иллюминаторов с помутневшим от времени стеклом – тёмно-коричневый широкий дубовый планширь со многими слоями лака; телеграф, тяжёлая телефонная трубка и труба, в которую можно было кричать и подавать команды в машинное отделение…

А вот такого непременного атрибута как классическое колесо – штурвал, в ходовой рубке не было! В том месте, где он должен был крепиться к рулевой колонке, был прикреплен вертикальный рычаг – мощная дубовая палка в  медной оправе. Очевидно, в момент переоборудования судна такой отход от традиций был задуман как техническое новшество. Так как у рулевой машины «Седова» уже существовал электрический привод, рычаг на рулевой колонке при наклоне влево или вправо переключал клеммы и, в зависимости от угла наклона, моторы в румпельном отделении поворачивали в ту или иную сторону перо руля. Дубовая палка-рычаг и была вариантом штурвала.

Но не это являлось самым удивительным.

Удивителен был воздух внутри капитанской рубки. Если долго держать открытыми обе двери, ведущие на крылья мостика, это не было бы так заметно. Но стоило «шкатулке» постоять пусть даже самое короткое время закрытой, воздух внутри неё насыщался странными сладковатыми запахами. Это была ни на что не похожая смесь запахов моря, просмоленных канатов, ветров, несущих с берега запах пряностей… Это был воздух дальних странствий, пропитавший старое пассажирское судно, а особенно его мостик, за многие десятилетия плаваний. Тогда это было только моё предположение, но сейчас со всей ответственностью я могу подтвердить его правильность.

Именно этот воздух, хранивший воспоминания о событиях, о причалах, о громадном количестве людей, в разные годы побывавших на борту «Седова»  преподнёс неожиданный сюрприз. На капитанском мостике нас находилось тогда человек пять, включая преподавателя. Преподаватель что-то рассказывал, мы слушали его и осматривались, разглядывая приборы. Я прикоснулся к деревянному планширю, и в этот миг произошла странная вещь: на секунду, не более, я вдруг оказался стоящим в стороне, ближе к выходу из рубки. Те, кто  находились на мостике вместе со мной, на какое-то мгновение пропали, а вместо них появились – я не успел даже удивиться – две молодые женщины, в шляпках, в платьях старинного фасона. Я не мог видеть их лиц, но увидел в руке у одной из них летний зонтик. Дамы стоят около рулевой колонки, спиной ко мне, рядом с ними капитан – средних лет, в светлом морском кителе, с плоской белой фуражкой на голове. Его лицо я вижу отчётливо. Он выглядит очень довольным, без суеты разговаривает с дамами, сохраняя солидный вид, что-то им показывает. И ещё чей-то тёмный мужской силуэт в шляпе и в пиджачной паре у выхода на крыло…

Видение исчезло так же стремительно, как и возникло. Возможно, (или – конечно) это была игра воображения. Но и спустя годы я не могу объяснить, откуда возник именно такой сюжет, и более того – откуда взялась явно незнакомая мне в том возрасте детализация их одежды, движений, разговора…

Но утверждать могу точно: то, что произошло тогда на капитанском мостике «Георгия Седова», стало настоящим откровением. Прикосновение к мечте ясно дало понять: дорога в будущее открыта.

Думаю, здесь в повествовании о детской флотилии и о дороге к морю следует поставить – нет, не точку, а пока что точку с запятой. Вот такую – ;
Потому что в тот момент дорога к морю была ещё не полностью пройдена. Впереди была учёба в Херсонском мореходном училище. Но мечты сбываются, если в них верить и к ним идти.

А дорогу, как известно, осилит идущий.

Водная стихия и всё, что связано с ней, – рассказывает Евгений, –  меня просто покорили. Отучившись с удовольствием в детской флотилии, я подал документы в Херсонскую мореходку.
 
Везение сопровождало меня и во время флотской трудовой деятельности. Рейсы, которые получилось совершить во время работы в Черноморском Пароходстве, отличались удивительным разнообразием и содержательностью. Мой товарищ, с которым мы учились в мореходке, говорил: «Я хочу стать капитаном». Я ему отвечал: «А я хочу увидеть мир». И его, и мои мечты сбылись. Мир я увидел, побывав практически на всех континентах, кроме Австралии. Работал на судах «Мичурин», «Лесозаводск». А заключительным моим рейсом стало кругосветное плавание в 1982 году на теплоходе «Марнеули», после которого я понял, что пик путешествий достигнут, и судьба предлагает остановиться и заняться более «приземлённой» деятельностью.

Море очень люблю. Моряков, как национальность, уважаю за душевную широту. Моряки знают и понимают гораздо больше, чем те граждане, которые за окраину своего посёлка никогда не выезжали.

Я ушёл из ЧМП в конце 1982 года, и с 1983-го работал на Николаевском кораблестроительном заводе имени 61 Коммунара сменным капитаном буксира «Коммунаровец». Увлёкся историей, археологией, и пошёл учиться новому, поступив на исторический факультет Николаевского педагогического института. В 1988 году заочно окончил исторический факультет и перешёл на работу в Николаевскую школу-интернат № 5 для детей-сирот. Работал там воспитателем, преподавал историю. Помимо основной работы, руководил театральным и археологическим кружками.
 
Несколько раз в летнее время с группой учеников интерната на 2–3 недели выезжали в Ольвию, жили в палаточном лагере, принимали участие в археологических раскопках. Там же от научных сотрудников Киевской экспедиции получил совет (когда читал им свои стихи и отдельные, в том числе и шуточные «творения», которые никогда к публикации не предлагал) более серьёзно отнестись к творчеству. 
 
Отработав на преподавательском поприще «лихие девяностые», на какое-то время попал в коммерческую круговерть, затем вернулся к первоначальной профессии. Вернее, обе профессии: и морская и педагогическая –  переплелись. Преподавал в Николаевской мореходной школе, с 2013 года по 2016 год там же, продолжая преподавание, работал в должности заместителя директора по учебно-методической работе.

В настоящее время работаю в «Николаевском центре подготовки плавсостава» инструктором тренажерного центра и тоже преподаю.

Занимаюсь обучением и профессиональной подготовкой «взрослых» моряков, работающих не только в нашей стране, но и по всему миру в иностранных компаниях. Самому также приходится постоянно учиться, чтобы идти в ногу со временем.
Очень многое в понимании жизни добавил период работы в Николаевской школе-интернате № 5 для детей-сирот в 1990-е годы. Это такой широчайший срез человеческих судеб и житейских ситуаций, который редко кому удаётся увидеть в полном объёме, а тем более, осознать. И тут, можно сказать, мне тоже повезло. Было очень неуютно в финансовом плане, но отвечать спустя много лет по телефону на звонки своих бывших учеников – дай Бог каждому учителю!

В молодости несколько раз посылал юмористические стихи и короткие смешные рассказы в редакции николаевских газет. Что-то печатали, что-то нет. Сохранилось несколько «ржавых» кусочков – вырезок из газет того времени. Пару раз короткие заметки на рабочую тематику Черноморского пароходства публиковала одесская газета «Моряк».
А самый первый рассказ написал ещё в детстве, в классе где-то в шестом. Рассказ про какого-то шпиона. Занял он полную школьную тетрадку, с рисунками автора. Было очень миленько, но рассказ этот, к сожалению, не сохранился. Объективно гово-ря, туда ему и дорога.

Но вот была у меня в школе замечательная учительница русского языка и литературы – Наталья Ивановна Ставинская, и, как оказалось, очень долго она хранила, и показала мне много лет спустя моё школьное сочинение о николаевском поэте Гмырёве, написанное в седьмом классе по её заданию, – вот этот случай теперь кажется мне не очень-то и случайным. Кстати, ради написания данного сочинения моя мама организовала встречу (они работали вместе в Николаевском вычислительном центре) с николаевским литератором Тимофеем Ураловым, исследователем творчества Гмырёва, и я, пацанёнок, с трепетным, но умным видом, слушая рассказ Уралова, что-то там записывал в блокнот. 

В юношеские годы дальнейшее сочинительское дело «не пошло». Графоманией я никогда не страдал, но писал какие-то стихи, по большей части, признаюсь, дрянные, из которых, повзрослев и ужаснувшись, большинство уничтожил, оставив около десятка удобоваримых.

Один раз пытался печататься в журнале «Студенческий меридиан», но, к счастью, кроме обещаний редакции опубликовать явно сырое стихотворение, ничего не состоялось.

По-настоящему «писательство» началось со сказок, которые выдумывались для младшего сына. Сказки сочинялись действительно от души, и в какой-то момент мне захотелось из «разговорных» довести их до «читаемого» уровня. Что и получилось. И получилось, по-моему, неплохо.

Сказки были напечатаны за свой счёт в издательстве Ирины Александровны Гудым. От неё получил не только лестные отзывы о сказках, но и полезные советы как от многоопытного издателя. Но самое удивительное, что потрясло и меня, и всех, кто был в курсе трудностей реализации печатной продукции – это то, что из тысячного тиража очень быстро было реализовано около шестисот книжек.

А с публикацией рассказов вышла почти детективная история. Первый мой рассказ – «Кондитер Фессер», я написал (хотите – верьте, хотите – нет) для себя, даже не мечтая о его публикации. Мой коллега – преподаватель Мореходной школы, в прошлом командир подводной лодки, внукам которого понравились «Сказки новогодней ёлки», спросил, а почему я не пишу рассказы? Я сказал, что у меня есть всего один готовый рассказ. Он попросил показать его. Я согласился. А далее из его рук этот рас-сказ попал к его же другу В.В. Мацкевичу, николаевскому историку-маринисту, а уже из рук последнего – в Одессу, к редактору Международного морского альманаха «Чер-номорские румбы» и газеты «Мореход» Р.М. Короткому. В Международном морском альманахе рассказ и был напечатан рядом с публикациями профессоров и академиков, равное соседство с велеречивостью которых меня просто поразило.

У меня осталось несколько писем Роберта Манусовича Короткого, которыми я очень дорожу. В его письмах – оценки моих рассказов, советы, откровения и подкупающий аванс доверия. Для меня это большая честь. Хочу привести одну цитату из его писем. Мысль мудрого редактора  будет интересна и полезна любому начинающему литератору. А слова его вот какие: «Думается, что задумки новых рассказов Вы воплотите на бумаге, однако не следует “привязывать себя к стулу”, подобно автору Мадам Бовари. Просто всё идёт естественным путём. И в какой-то день, о котором Вы сами не полагали, придёт решение на новый рассказ (решение на бой) и тогда – бойтесь отсрочки и сделайте то, что является чуть ли не самым трудным в писательстве: положить перед собой стопку бумаги и на одном из листов написать первую фразу…»

Помимо прочего, редактор дал мне задание написать рассказ на определённую тематику. Я понял, что это своеобразный экзамен, и, переживая невероятно, рассказ написал. Рассказ мне самому, признаюсь, не очень понравился, но редактор оценил его на «отлично». Экзамен был сдан.

Далее моими «опусами» заинтересовалась газета «Моряк Украины», где в дальнейшем и были опубликованы почти все мои рассказы и очерки. От главного редактора газеты «Моряк Украины» Анатолия Венгрука получил приглашение к сотрудничеству. Невзирая на времена трудные, связь с ним поддерживаю до сих пор.

Некоторые рассказы печатались и в николаевской областной периодике.

Всем литераторам мечтается писать так, чтоб одно произведение – и на века!!!
В моём представлении это наивысшая писательская удача, как, скажем, гениального совершенства песня «В лесу родилась ёлочка», написанная в 1903–1905 годах. Автор её слов – учительница, а затем библиотекарь Раиса Куда;шева, а музыки – биолог Леонид Бекман. Песня в 2020 году отметила 120 лет, а востребована она и сейчас. Это и есть наглядный пример высочайшей вершины творчества. Или, скажем, романс «B;same mucho», созданного 24-летней мексиканкой Консуэло Веласкес в сороковых годах прошлого столетия… Вот такого бы всем успеха!

Мне очень бы хотелось, – продолжает Евгений Альбертович, – чтобы люди бы-ли умнее. При поступлении на исторический факультет мне запомнился один из вопро-сов анкетирования: «Чему бы вы хотели научить детей?» Я и сейчас отвечу на этот вопрос точно так, как ответил тогда: «Хотел бы научить аналитическому мышлению». Чтобы из детей вырастали люди думающие, а не «едоки», не тупые потребители навязанной информации. Ведь как же это всё просто, смотрите: есть факты, вот они, перед вами. Не пережёванная кем-то информация, а факты! Вы их видите, воспринимаете, сопоставляете, оцениваете… и вот, – ваше мнение оформлено и аргументировано! Казалось бы, чего проще, а?… но нет. Но! – многим удобнее бездумно кушать пережёванное или то, что им предлагают при отсутствии выбора. Да и кто предлагает, спросил бы я? Вот и куролесим с треском по жизни, уродуя и ломая судьбы собственные. И не только…

Если после меня останутся сказки, способные подарить маленьким человечкам радость – это и будет добрый результат. Всё остальное - суета.

Во время презентаций сказок в николаевских библиотеках вопрос: «Расскажите о ваших творческих планах» – всегда ставил в тупик. Сказки, особенно «Новогодние» и «Про Три-Седьмое царство» считаю наиболее удачными. А чувство юмора – это неотъемлемая составляющая «человека думающего».

Любимых писателей много. Самые любимые – Салтыков-Щедрин, Лев Толстой, Дюма, Булгаков, Фейхтвангер, Гашек, Алексей Толстой, Рэй Брэдбери, О. Генри, Гоголь, Чехов. Учился у них. Наиболее ценные советы нашёл у О. Генри и М. Булгакова.

 
Особо благодарен знаменитому редактору-одесситу (покойному, к сожалению) Роберту Манусовичу Короткому, человеку мудрому и чуткому, которому обязан первыми «тиражными» публикациями и верой в себя, как в литератора».

Я не думаю, – продолжает Евгений, – что моя биография всерьёз кого-то заинтересует. Для публики самое востребованное и интересное, что может быть у писателя – его книги. Биографией же писателя кто-то может заинтересоваться только лишь в том случае, когда живой интерес, прежде всего, вызвало его творчество: мыс-ли, рассказы, наличие таланта, в конце концов. В противном случае – до лампочки не только биография сочинителя, но даже его фамилия.
Если мне выпала честь быть в ряду людей для тебя интересных, – улыбается он, – то тут ты не ошибся. Я и сам себе удивителен. Может быть потому, что у меня никогда не выходило быть таким, «как все».

Из николаевских литераторов ярчайшим Поэтом считаю Ларису Матвееву. Она единственная в наших краях поэт «от Бога», не в обиду остальным будь сказано.
Вот вроде бы и всё что сделал в этой жизни: морячил, обучал детей, ставил с ними спектакли, вывозил группы школьников на раскопки в заповедник «Ольвия», преподавал в Николаевской мореходной школе, был там заместителем директора по учебно-методической работе, сейчас работаю инструктором в Николаевском центре подготовки плавсостава… И писал… И пишу»….

Известный николаевский писатель Владимир Николаевич Христенко дал объективную оценку творчеству Е.А. Куцева, с которой нельзя не согласиться: «Евгений Альбертович редкий талант. Как-то он незаметно вошёл в николаевскую литературу, но какая у него яркая и тонкая проза! Да и стихи приличные, хоть их мало кто читал. А уж детские книги просто изумительны. Особенно на фоне засилия нынешнего повального николаевского графоманства».

Это просто потрясающе! Вслушайтесь в эту льющуюся чистую, хрустальную, родниковую музыку истинного Мастера слова: «Давно я не испытывал такого удовольствия. Пошёл дождь. Ливень в начале лета! Город. Дрожание листьев липы. Потоки на дороге. Веер воды из-под колёс. Молния рядом, удар грома. Даже если в меня, ну и пусть. Трава, приникшая к земле. Край облака. Чем же вы занимаетесь, люди? Ведь суть всего – вот она, рядом. Вот оно – настоящее и самое ценное… Боже, какое наслаждение! Руки, протянутые под капли дождя. Чудо!»
И в этом он весь! Ничего лишнего… Простое перечисление увиденного и прочувственного, пропущенного через сердце и душу. Невероятно красиво!..

Как жаль, что нынешнее неспокойное и нестабильное время, резкий поворот от культуры до бескультурья, уход от реальности бытия в мир виртуального компьютерного счастья тупости и безграмотности не дает возможность разглядеть истинный талант этого гениального человека и писателя, Евгения Альбертовича Куцева, нашего современного Шолохова. Женечка, пиши! Назло всем пиши!!! Придёт время, и умные люди будут изучать твои произведения, а потом, возможно, найдут этот очерк и заинтересуются моей скромной фамилией.

Будь здоров, мой хороший! Живи вечно.

Завершить сие повествование я хочу стихотворением Евгения Куцева «ЗЕЛЁНЫЙ ЛУЧ».

Пусть мне простится дерзновенье –
Я магом был одно мгновенье:
Я знал, когда родится День
И видел миг его рожденья.
Там, на границе тьмы и света,
Зелёный луч – предтеча слов –
Пронзил простор клинком стилета
Под звоны ста колоколов.
С пути сметая сон и негу,
Рванулся к дальним берегам,
В своём стремительном разбеге
Подобный вестникам-богам.
Сердца и мысли пробуждая,
Всем возвещая, что грядёт
За ним
Как рок,
Как весть благая,
Светила
пламенный
восход!

PS

По завершению этого очерка мне хочется немного пооткровенничать. Скажу честно, знакомство с этим человеком меня просто удивило и восхитило, стало неожиданным открытием! В этом бушующем мире, где доминируют хаос и бескультурье, ещё живут удивительные по своей чистоте, культуре и интеллигентности люди, у которых такт, выдержанность, рассудительность и сдержанность являются нормой жизни. Могу это явление сравнить лишь с журчанием лесного родника, утренней трелью соловья или подъёмом на отвесную скалу, когда уже и сил нет, и уступов… И ты готов со-рваться вниз и погибнуть, разбившись об острые камни, как вдруг перед тобой открывается небольшая площадка, на которой можно посидеть и передохнуть.
Я прекрасно понимаю, что каждый человек имеет собственное мнение о том, что хорошо и что плохо. И каждый видит свою радугу… Я не возражаю, ибо мы все разные и воспринимаем всё по-разному, но такое явление, как благородство, основными проявлениями которого являются честность и сила духа; благородство, без выпячивания и выставления его напоказ, должно присутствовать в каждом человеке. И оно всецело присутствует в этом человеке.

Не буду много говорить, ибо я не философ и не исследователь психологии человеческой души, но Евгения Куцева отличает от многих из нас непритворная любовь к людям, искреннее желание помогать им, способность сочувствовать, соболезновать и сопереживать, а для всего этого необходимо иметь чувства собственного достоинства и долга, честь и гордость!

Может быть, его огромный плюс притянул к себе мой маленький минус и мы стали практически единым целым, которое и зовётся благородным именем ДРУЖБА!