За гранью привычного. книга 1. полностью

     В. Илюхов

    ЗА ГРАНЬЮ ПРИВЫЧНОГО               
               
  КНИГА  ПЕРВАЯ
               
    Осенний край

Пролог.
(Нарушение запрета).

1.
Женился Иван на Василисе.
Живут счастливо.
Она и собой хороша и умна, что, согласитесь, тоже случается. И «бизнес» у неё хоть и странный, но прибыльный: порчу разную снимает – лечит, короче. И право на то имеет – медицинский институт закончила с отличием.
Иван тоже на все руки мастер. Да и на ноги тоже: многоборец какой-то – и  бегун, и прыгун, и гребец, и фехтовальщик. А так же мастер всяческих восточных единоборств. Зря никого не задирает, а и спуску никому не дает.
Охранником при какой-то фирме служит.
И вот, случилось как-то Василисе, по делам отлучится. Собралась она скорехонько и мужу наказывает:
- Уезжаю я дня на три. Хозяйничай тут без меня.     Пельмени в холодильнике, хлеб в магазине. Свежие рубашки в шкафу на верхней полке. Трусы -  на нижней.   И в  моей комнате ничего не трогай – перепутаешь что-нибудь, потом от клиентов мне попреки слушать.
Наказала так, вызвала такси и уехала в аэропорт.
Остался Иван один.   
Ясное дело, пока жены дома нет - погулять с друзьями и коллегами решил.  Посидели в баре, покричали от души: «Россия вперед!» и тому подобное, дел-то? Молодому да не покричать. Ну и маленько расслабился – жены-то дома нет – а потому контроль потерял.
А  утром проснулся – голова болит. Иван похмеляться не любил, знал, что  только начни, конца края тому не будет, так что пошёл не к холодильнику, где всегда водка холодная стояла, а по квартире – анальгин искать. Походил, посмотрел – нет нигде. При жене всегда он у неё под рукой был, только скажи. Да что там - только вздохнешь, а она уж подбежит, височки потрет, и таблеточку подаст и водицы холодной в граненом стаканчике.
Все полочки, все шкафчики облазил – пусто, словно никогда ничего и не было, словно вынес кто.
Делать нечего – пошёл в её комнату, где она пациентов своих принимала. Поглядел, и там, на виду ничего нет. Заглянул в стол письменный – пусто.
«Может в шкафу где?» - подумал он и повернулся к шкафу.

Шкаф был большой, старый с разными резными штучками, шкатулочками, ящичками, ручками. Подергал за те ручки – заперто.
«Где же ключи-то?», - подумал Иван. – «Не с собой же она их увезла? Где-нибудь тут засунула. Неужели не найду?».
Стал искать, и не вспомнил даже, как жена ему, часто говаривала:
- В мой шкаф не лазь, ещё натворишь чего по незнанию. Потом мне с клиентами объясняться.
Где такое вспомнить, когда голова, как котел шумит и от боли раскалывается.
Нашёл Иван ключи! В столе, в самом уголочке нижнего ящичка.
Ключиков было два. Один простенький, другой вырезной, с витиеватой бородкой, похожей на раскрытые крылья бабочки. Посмотрел Ваня на замок шкафа и понял, что тут простой ключик нужен. Вставил он его в замок, повернул по часовой стрелке, замочек щёлкнул, дверки распахнулись.
Шкаф был сплошь в полочках, ящичках и чего там только не было: какие-то пузырьки цветного стекла и с разноцветными  жидкостями в них; баночки с мазями приятно и не очень приятно пахнущими; коробочки с травками, порошками  и вообще невесть чем. А на средней полочке  лежала простая аптечка из магазина. Открыл Ваня аптечку, - вот он анальгин! Схватил облатку, вырвал из неё таблетку и на кухню, запил водой и стал в окно смотреть, ждать, когда таблетка подействует. Долго ждал, коротко ли, вроде боль стала утихать. А как боль из головы стала потихоньку уходить, то её место стали занимать ненужные в хозяйстве мысли:
«Интересно, а от какого замка второй ключ с хитрой бородкой»?
Вернулся Иван к шкафу, стал его внимательно осматривать и заметил: полочки в шкафу узенькие, а ширина шкафа не меньше полутора метров по-всякому. Почему так? Стал глядеть внимательнее, пальцами ощупывать и нащупал – под одной из полок с левого края аккуратная щёлочка. Примерил к щёлочке хитрый ключ – он и подошёл. И подошёл и повернулся. Только не по часовой стрелке, а в обратную сторону, против солнышка. Повернулся, пропела пружинка  и с треском и боем подались полки вперед, распахнулась дверь в шкаф во всю ширину. А лучше бы не раскрывалась – отпрянул Иван от неожиданности, а голову, кажется, ещё сильнее болью стукнуло.
На Ивана из открывшегося шкафа смотрел… скелет! Ну, может и не совсем скелет. Это с испугу ему поначалу так показалось, а присмотрелся – скорее мумия. Без бинтов, правда, как в кино показывают, а почти голое усохшее  тело в каких-то серых лохмотьях. Явно не живое, потому, что и голова седая, а борода не поросла. А будь оно, тело это живым, то, судя по истлевшей на нём одежде, борода должна ступни покрывать. В самом деле, так одежда и за сто лет не истлеет, значит было время бороде отрасти.
Хотел Иван сразу захлопнуть шкаф, да не успел – мумия вдруг подняла голову, до того уроненную на грудь, моргнула огромными голубыми глазами со зрачками как у кошки, и, разлепив черные губы, попросила:
- Воды…
- Что? – не понял Иван.
- Воды. Пить.
Грех не подать жаждущему. Иван метнулся на кухню, нацедил кувшин воды, захватил стакан и вернулся к шкафу. Налил в стакан воды, думая подать его мумии в руки, а глянул, руки-то у неё кандалами прикованы к каменной стене. Это в панельном-то доме!
Ладно, – поднес Иван стакан к губам скелета. Тот не выпил её, нет, втянул в себя со свистом.
- Ещё, - сказал. И голос уже не столь  слабый, и  как бы в нём уже и властная нотка появилась. – Весь кувшин давай!
Иван поднес кувшин и вода из него со свистом, как воздух в безвоздушное пространство, влилась в пересохший рот.
- Еще! – на всякий случай спросил Иван.
- Ещё! – попробовало улыбнуться существо, синея прямо на глазах.
- Говорите сразу – сколько? – спросил Иван.
- А ты сам подумай, парень: если человек на семьдесят  процентов состоит из воды, то, думаю, учитывая мою комплекцию, ведра четыре надо.
Стал Иван его поить, едва успевает на кухню бегать. А мумия воду пьет и только хорошеет. Прямо на глазах в человека превращается; волос седой почернел, закурчавился, кожа белая очистилась, глаза пуще прежнего голубеют, только зрачки то сжимаются щёлочками, то распахиваются, как у кошки. Но взгляд озорной. И тело богатырское – атлетическое, по-нашему.
Наконец, незнакомец сказал:
- Довольно. Чувствую в себе силу прежнюю. Лишнее мне ни к чему. Отомкни теперь, меня, Иван. – И цепями тряхнул.
Иван заколебался – стоит ли?
- Я тебя отомкну, а ты бед, каких натворишь? Чай не зря ты тут прикован…
- Что-то поздно ты спохватился, – усмехнулся узник.
Иван глянул на него. Незнакомец засмеялся в голос, весело открыто – разве может такой беды наделать? И словно в подтверждение Ивановых мыслей, незнакомец сказал: - Не бойся, не натворю. Обещаю.
Иван, однако, стоит, с места не двигается – видно что, думает – то ли отмыкать – то ли нет?
- Ну что же ты? Или боишься? Так раньше бояться надо было, теперь уж дело сделано. Мне ведь эти железы сломать ничего не стоит. Только не хочу шуметь и стену портить.  Отмыкай, Иван!
- Вот ты меня по имени называешь. Значит, знаешь, кто я. А я тебя не знаю. А ломать тут чего начнешь, я и тебе тоже чего сломать смогу.
Человек засмеялся пуще прежнего. Весело, подкупающе.
- Ну, ты, Ваня, насмешил меня. Хотя… кто знает… вдруг, не зря тебя Иваном зовут.  Ладно, давай знакомится: я – Кощей Бессмертный.
Ивана даже к соседней стене откинуло от таких слов.
«Что за фигня? – подумал он. – Не в сказке же?»  - и повторил вслух:
- Не в сказке, чай! Какой Кощей Бессмертный? Опять же Кощей он чудище поганое…
Кощей перестал улыбаться.
- Не путай, Иван, не путай! Чудище поганое это одно, а я  совсем другой зверь. Вернее, чудище – зверь, а я… - человек… - Кощей вдруг вздохнул. – Вроде бы…
- Но, – не сдавался Иван, морща лоб и вспоминая сказки. – Ты же дряхлый старик должен быть?
- Должен. Но больше не буду. Это я раньше своим видом страху напускал. Для порядка. А теперь, я тут через скважину слышал,  порядок другой завёлся. Теперь народ не пугать надо, он и так жизнью напуганный. Сейчас народу понравится надо и потом - делай с ним, что хочешь.
- Что значит, «что хочешь»?
- А это я ещё не понял, не решил. Так что, давай, отцепляй меня, Иван. А-то руки мои силой налились, немеют без движения. Ключ-то у тебя, открывай! Не стену же мне ломать…
Нечего делать, снял Иван с Кощея оковы. Думал, сейчас засвищет он, захохочет по дурному и исчезнет с глаз долой. А тот, нет: вышел аккуратно из шкафа, кряхтит, руки, ноги растирает, шею трет, плечами поводит, разминая их,  от удовольствия постанывает, почесывается:
- Ух, хорошо! Ну, спасибо тебе, Иван, освободил ты меня из плена жестокого. Что хочешь, проси – исполню!
- Нет, нет! – стал отнекиваться Иван. – Ничего мне от тебя не  надо.
Иван-то наш не дурак был. Даже в институте зачем-то учился. Правда, зачем, если работал он в большой фирме охранником, куда друзья его  пристроили, после армии? А потому Иван понимал, что «благодарности» просто так, из воздуха не появляются. Чисто физически. С четвертого класса  чтил он  закон сохранения вещества имени Ломоносова – Лавуазье, с тех пор, как получил порку от отца за сигарету, что потихоньку вынул из его пачки. Так чтил он этот закон, что курить вообще зарекся и зарок этот держал даже на корпоративах. А тут дело совсем не сигаретным дымом попахивало.   
Кощей серьезно посмотрел на него, и сказал, словно прочитал его мысли:
- Ну, ладно, дворцов я тебе золотых предлагать не буду. Сам в них никогда не жил. Я, пока одно твое желание исполню.  Вижу, плохо тебе таблетка помогла – голова-то всё ещё болит?
- Болит, - буркнул Иван.
- Лечить будем?
- Нет. Хватит. С меня и вчерашнего достаточно.
Кощей рассмеялся.
- Да я не о том. Я  хоть старый, но, наверное, не совсем русский, а потому подобное подобным не лечу – так пациента и залечить недолго. Я твою боль заговорить хотел…
- Это можно, – сразу согласился Иван. Видимо вспомнил методы Василисы.
Кощей подошёл, положил руку ему на затылок, заглянул в глаза и просто сказал:

- У кошки боли, у собаки боли, а у  Ивана заживи!
Нудная боль метнулась по черепной коробке Ивана, словно ища выход и действительно ушла. Но в тот же момент во дворе их дома истошно заверещала бесхозная дворняга по кличке Флэшка, словно в неё запустили кирпичом, и жалобно взмякнул кот Васька, любимец подъезда, закормленный до неприличной для котов толщины. Взмяукнул  и свалился с капота, чьей-то остывающей машины. Ивану стало жалко животных.
- Зачем же так? – сказал он Кощею.
- Ничего, - ответил тот. – Ты вчера, как скотина был. Так пусть они себя сегодня людьми почувствуют.
- Ну, не с похмелья же…
- А почему нет? Ты знаешь, эта псина  довольно противная тварь. Ко всем ластится и на всех же гавкает последними словами. Пользуется, собака, что её не понимают.  А этот Васька, только об одном и думает – как бы ему хоть денек по-человечески  пожить. Вот пусть и поживет, узнает почем фунт лиха. То есть водки, - Кощей нехорошо засмеялся.
-  Не думай о них. Лучше, что-нибудь мне пожрать сообрази и во что одеться. А эти лохмотья выбрось.
Одним свободным движением бедер Кощей отряхнул с себя лохмотья, как листья с осеннего дерева,    и, не стесняясь своей наготы, оглядевшись вокруг, сказал:
- Шкаф затвори. Что б всё как раньше было. Ключи  положи в стол, на прежнее место. Давай действуй! А я в душ, смою с себя пыль веков!
И он величественно прошествовал в ванную.
Иван же крепко зарубил у себя на носу, что с желаньями, надо быть осторожнее. А лучше их вообще не иметь. Сегодня под руку волшебника попались собака и кошка, завтра может и чего похуже быть – понял, не столь  дорого может быть желание, как дорога может стать цена за него.

2.

Завтрак продолжался недолго. Кощей глотал всё, как казалось Ивану, прямо с обертками. Холодильник пустел на глазах. Всё припасенное Василисой для мужа, исчезало в бездонной утробе Кощея в мгновение ока. Особое удовольствие Кощей получил от уничтожения припаса пельменей. Он опрокинул ещё кипящую кастрюлю себе в глотку, и всё её содержимое исчезло в нем, как вода в раковине, только с большей скоростью. То, что кастрюля была только что снята с огня, и вода в ней ещё бурлила большими пузырями, Кощея видимо нисколько не смутило и не обеспокоило. Казалось, он даже получал удовольствие от подобного приема пищи, который любого другого привел бы в реанимацию.   
Иван молча наблюдал за ним, не совсем понимая происходящего. Всё казалось ему либо продолжением сна или галлюцинацией - реальность происходящего просто не доходила до его сознания.
Гулко отрыгнув, Кощей поставил пустую кастрюлю на плиту, и ещё раз заглянул в холодильник. Но там, как говорится, даже бы мышь уже сдохла от голода. И то, что мыши там не оказалось, Кощея расстроило:
- М-да, - сказал он. – Бедненько живете. Ни амбаров у вас, не сусеков… Пойду, может быть, где и найду, чем перекусить, – неожиданно хищно сказал он.
Кощей направился к выходу. Иван поплелся за ним.
Перед тем как выйти, Кощей задержался, оглядел себя в зеркале прихожей, повернулся к Ивану:
- Ты это…  Не обижайся, если что не так… Конечно, должен бы я тебя отблагодарить за моё освобождение… Но это не в моей натуре кого бы-то ни было благодарить. Я просто пожалею тебя. Учти, это дорогого стоит при моем-то теперешнем аппетите.  И ещё… Василису свою не ищи - бесполезно.
Иван вскинулся, нутром почувствовав беду, но мозгами ещё не осознавая её.
- И не спорь со мной! – жестко сказал Кощей. – У меня с Василисами свои счеты!

3.
Иван выскочил на лестничную площадку, но услышал только глухой удар входной двери подъезда.
Он замер, не понимая, что делать дальше? Голова была ясна даже после вчерашнего. Но ясна она была какой-то первородной пустотой – словно он был загипнотизирован. И загипнотизирован таким образом, что всё видел, чувствовал, но мало что понимал – как во сне. И он хотел скорее проснуться.
- Что, наделал дел? Теперь людям в глаза стыдно смотреть? - услышал он противный голос.
Иван завертел головой – вцепившись в решетку лифта когтистыми лапами, сидел соседский попугай Кеша, обожаемый соседкой и люто ненавидимый её мужем. Кеша любил при первой возможности улетать в неосторожно оставленные открытыми форточки и двери. Хозяин квартиры радовался этому, но не долго – Кеша всегда возвращался. Вот и сейчас, видимо воспользовавшись,   случаем, он вылетел на лестничную площадку.
Тут же, вслед за ним, из квартиры напротив, вышла соседка,  Кешина хозяйка:
- Кешенька, милый, вот ты где, красавец мой, - просюсюкала она, отцепила попугая от сетки лифта, прижала к груди. – Иди ко мне, золотце моё! Как ты напугал мамочку.
Покидая лестничную площадку, она сказала Ивану противным, как и у попугая голосом:
- Доброе утро, Ваня! На работу собрался? Молодец. Погулял ночку, а утро пришло и на работку пора. А некоторые… – это она уже повысив голос, провещала в отворенную дверь своей квартиры. – Некоторые теперь три дня похмеляться будут, потому, что совести у них нет! Слышишь меня, Иннокентий?
По совершеннейшей случайности и у мужа соседки, и у её попугая были одинаковые имена.
- Хватит, говорю, гулять! Одна я вас всех не прокормлю.
И, закрывая дверь своей квартиры, она опять обернулась к Ивану и, улыбаясь фальшивой улыбкой, добавила:
- Василисе привет от меня передавай. Как вернется, я к ней загляну…
Железная дверь щёлкнула дорогим замком.
 «Что же это такое? – подумал Иван. – Такого быть не может. Бред какой-то! Вот соседка. Вот её болтливый попугай. Всё ясно, понятно, реально. Какой Кощей? Какая потайная комната? В  панельном-то доме.»
И он отправился в кабинет Василисы, чтобы убедится, что там нет никакой потайной комнаты, что это ему всё приснилось.

4.

Потайная комната была.
Шкаф стоял отворенным. На  кирпичной стене  висели  железные кандалы. Присмотревшись к стенам тайника, Иван разглядел, что между каменной кладкой и бетоном, был проложен приличный слой какого-то белого метала, скорее всего – свинца.
От увиденного у Ивана не то чтобы, что-то стало проясняться в голове, но пришло какое-то осознание чего-то ужасного и непоправимого, в котором был, прежде всего, виноват он.
Иван опустил  голову, закрыл глаза. Когда он их открыл, то увидел на полу узилища скрученный в трубочку свиток, которого он не заметил ранее. Он поднял его, развернул. На свитке, а он оказался из бересты, были чем-то острым накарябаны, то ли буквы, то ли иероглифы. Иван решил, что это, скорее всего,  буквы.
«Древнерусские, какие-нибудь – откуда тут иероглифам быть?»
Иван попробовал среди этих знаков найти какую-нибудь знакомую буковку. Это было не просто. Вроде и узнаваемо, а непонятно. Вся запись была исполнена в одну длинную строку, без интервалов – поди-ка разбери, где какое слово начинается, где заканчивается? Да ещё после вчерашнего. Царапины плясали перед глазами, совершенно не желая быть узнанными, и категорически отказывались раскладываться в отдельные слова.
Иван протёр глаза:
- Где-то у нас тут было увеличительное спекло?
Он расстелил бересту на столе, прижав её по краям какими-то книгами, и полез в стол, искать лупу. Она нашлось сразу. Иван закрыл стол, дохнул на стекло, протер его, склонился над свитком и сразу понял, что стекло ему не понадобится: прямо на его глазах, доселе непонятные знаки ожили, вытянулись в ровные строки и превратились в буквы привычного   ему алфавита.
В  заглавии было написано: Другу моему сердечному, Ивану-царевичу!
- Ивану? – повторил он. - Ну, мне, значит…
А то, что он царевич, так кто же он ещё? Она его так частенько и звала. А он её премудрой величал…
И он стал читать дальше:
 «Если ты, Иван, царевич сердца моего, читаешь эти строки, значит, ты нарушил запрет – не открывать темницу. Сидит в ней царь Кощей. Заковали его в оковы заговорённые, обездвиженного водою мертвою, прапрадед мой, когда пришёл освобождать меня из поганых лап его. И он тоже нарушил запрет, и потом износил семь железных пар обуви, съел семь чугунных хлебов, прежде чем пришёл в царство Кощеево. Хватит ли у тебя на это терпения и сил, Иванушка?
Если нет – я не обижусь. Значит, так тому и быть: тебе помнить меня, насколько любви твоей ко мне хватит, а  мне быть вечной пленницей Кощея. Но не это страшно. Страшно то, что Кощей теперь на свободе и мысли его как всегда, черны.
Но если, Ваня, ты решишь искать меня, то ищи в Тридесятом царстве, Кощеевом  государстве. Где оно? Это мне и самой понять, а тем более объяснить, трудно: можно пойти на все четыре стороны и не найти его. Возможно оно на краю света, а может и за углом, за ближайшей избой или теремом. Это какой стороной судьба к тебе повернется.
Прощай, Ванечка!
Навсегда прощай!
Твоя Василиса премудрая.
Год (потерто), от сотворения мира».

5.

- Как это навсегда? – Иван даже не обратил внимания на дату. – Как навсегда?
Он вспомнил свою жену: высокую, стройную, с веселыми глазами, вечно улыбающуюся…
«Нет, нет! – подумал он. - Как же я без тебя, Василисушка?»
Подумал так и удивился – никогда он её Василисушкой не называл. Нет, неспроста это, неспроста…
Иван быстро оделся, схватил с тумбочки ключи от машины, и вышел из квартиры.


Глава 1.
(Начало).

1.

Во дворе, почему-то было непривычно для летнего утра темно – будто кто-то задернул над миром штору. Прохожие замерли на месте, но было заметно, что все они спешили по своим делам.
«Что же это такое? - подумал Иван и сам себя успокоил, - Наверное, так надо».
Машина его стояла в дальнем углу двора. Иван шёл к ней, обходя прохожих и понимал, как это бессмысленно – ехать в Тридесятое царство Кощеево государство на машине. Но с другой стороны – не  пешком же туда идти?
- На все четыре стороны... Это далековато будет, – бормотал он. - Пешком-то, пожалуй, и жизни не хватит.
У  машины лежала незнакомая собака. Явно не местная. Большая, серая, хвост как полено. Лобастая голова её покоилась между лап. Когда Иван подходил, она подняла голову и посмотрела на него. Собака, как ему показалась, посмотрела на него не по-доброму. Это не удивило его: собака, на то и собака – что с неё взять? Удивило его другое, собака двигалась. Он обернулся, - люди продолжали спешить по своим делам, оставаясь на месте.
Иван замер на секунду. Нет, пёс не пугал его, но был он так величественно горд, что идти прямиком к машине, переступая через него, показалось Ивану безрассудством.
 К его радости, пёс встал и, сделав пару шагов в сторону, сел, продолжая смотреть на Ивана неприветливо.
Иван открыл дверцу машины, сел за руль, включил зажигание. Мотор тут же отозвался почти беззвучным урчанием, приветствуя хозяина. Электронная навигационная система голосом Алисы осведомилась:
- Назовите пункт назначения, и я вам построю  кратчайший к нему маршрут.
- На край света, – сказал Иван, при этом понимая всю нелепость своего вопроса.
Алиса незамедлительно, словно издеваясь, ответила:
- Дорога на край света займет восемь часов тридцать четыре  минуты, если ехать на машине. Расстояние 577 километров.
И на дисплее высветился маршрут до Нижнего Новгорода.
Иван понял, что навигатор не  издевается, он указывал ему путь к какому-нибудь туристическому лагерю или отелю, где-то под Нижним.
Горько усмехнувшись, он вспомнил ещё один географический адрес, ещё одного Края света. Это был мыс на острове Шикотан. Хорошо туда не послала. Да и откуда Алиса может знать, где он тот, настоящий край света, где Тридевятое царство и Кощеево государство в нём? Объяснять бессмысленно: навигатор опять предложит какой-нибудь отель на какой-нибудь базе отдыха.
«Может быть, усложнить вопрос?» - подумал Иван и спросил, медленно формулируя его:
- Мне нужен край света, куда можно попасть, если поехать на все четыре стороны?
- Не располагаю информацией, – бодро ответила Алиса.
- То-то же…
И тут на капот машины сел ворон. Он был очень большой и очень черный. Ворон переступил с лапы на лапу и, как показалось Ивану, тоже сверкнул на него недобрым, немигающим глазом.
«Сейчас он мне покажет куда ехать. Куда полетит, туда и поеду», - подумал Иван и нажал на клаксон.
В абсолютной тишине клаксон рявкнул, как сирена, во время проверки состояния гражданской обороны. Ворон укоризненно посмотрел на Ивана, и взмыв над капотом, уселся на толстой ветке тополя.
- Ладно, - сказал Иван. – Не  хочешь помочь, как хочешь. У меня есть ещё одно верное направление пути: ехать туда, куда глядят глаза.
Он выжал сцепление, включил первую скорость и осторожно поехал со двора, аккуратно объезжая фигуры, недвижно спешащих по своим делам людей.
Когда он проезжал мимо своего подъезда, то увидел сидящего на лавке огромного кота.
- Мейн-кун, – машинально отметил про себя Иван.
Глаза кота вспыхнули красным огнем в свете фар.
Иван невольно притормозил, завороженный размерами кота. Кот спрыгнул с лавочки и, не спеша, скрылся за углом дома.
«Тридесятое царство и Кощеево государство может быть на краю света, а может быть и за углом», - вспомнил Иван строчку из письма.
И он поехал за котом.

2.

Не успел он, свернуть за угол дома, и проехать метров пятнадцать-двадцать пять, как город исчез. Мотор заглох, машина по инерции прокатилась ещё метров пять, подпрыгивая  по бездорожью,  и остановилась, попав передними колесами в глубокий ухаб.
Иван тупо смотрел  через лобовое стекло.
Дороги не было. Была тропа вьющаяся среди вереска, окруженная редкими березками и корявыми сосенками. Дальше туман…
Вдруг по крыше машины что-то царапнуло. Иван открыл дверцу. В нос ударил пьянящий запах трав. Иван вышел и посмотрел, что там могло  скрести?
На крыше машины сидел ворон. Тот же самый. Иван это понял по  строгому взгляду немигающих глаз.
- Ну что смотришь, мудрая птица? Может быть,  подскажешь, что дальше делать?
- Может, и подскажу, - ответил ворон. - Посмотрим, как себя вести будешь.
- Нечего тут смотреть, – раздалось за спиной Ивана.
Иван обернулся. Из тумана выступили двое: кот и пёс.
Пёс сказал:
- Коня у него нет, а жрать что-то надо…
- Тебе бы только жрать, – остановил его кот. – Ещё неизвестно, что бабушка скажет?
Ворон хлопнул крыльями:
- А стоит ли его к бабушке-то вести? Может, прямо к камню отведем? Там всё написано: налево пойдешь, направо пойдешь, прямо пойдешь…  Пусть выбирает.
- А-то не ясно, что он выберет – прямо ломанется и голову потеряет.
Пёс возразил коту:
- Было бы что терять? Всё равно, пустая она у него…
Ворон поддакнул:
- И-то… Надо же такое вытворить – Кощея освободить!
- Как-будто, раньше такого не бывало, – возразил им кот. – Так что не нам решать, а бабушке.
- Ладно, идём к бабушке, - проворчал пес.
И они шагнули в туман.
Иван двинулся за ними.
Ворон, хлопнув крыльями, сорвался с крыши автомобиля и тоже исчез в тумане.

Глава 2.

(У Кощея).

1.

Василиса стояла, скрестив руки на груди и смотрела в окно.
«Так, наверное, тут стояла и та давняя Василиса, моя пращурная прабабка», - думала она, вспоминая семейную легенду, которую до сего часа считала просто сказкой.
Василиса прошлась по комнате. Постояла у двери – прислушиваясь,  – тишина.
Комната, в которую её привели слуги, будь она не в Кощеевом дворце, ей бы очень даже понравилась: просторная, с высокими потолками, большим арочным окном. Одно плохо, смотреть в это окно не хотелось. За ним, насколько видел глаз, простирался угрюмый пейзаж: под багровым небом лежала багровая равнина. Со всех сторон она была окружена багровыми горами, со зловеще смотрящимися в небо скалами, похожими на зазубренные кинжалы.
Сам замок Кощея стоял на неприступной каменной вершине. К ней не вела ни одна дорога или даже тропинка. Зачем? Кощей прилетал в свой замок на черных перепончатых, как у летучих мышей, крыльях. Такими же крыльями пользовались и его немногочисленные гости, если, конечно, он хотел их видеть. Прочая же пресмыкающаяся мелюзга приползала в замок, карабкаясь по камням, цепляясь за колючки, рискуя сорваться в пропасть, лишь бы удостоится холодного и равнодушного взгляда Кощея.  Был вход и с земли. Им пользовались изредка слуги, а охранялся он надежной стражей  муриев.
Когда-то, до заточения Кощея, частым гостем его был треглавый Змей Горыныч. С одноглавыми и двуглавыми Горынычами Кощей старался не видеться, считая, что   опыт природы, по их созданию был ошибкой – а их экстерьер не эстетичным.
Змей Горыныч был единственным существом, с которым Кощей был в приятельских отношениях.
«Где-то он сейчас?»
Уже после заточения Кощея, его, говорят, утопил в море, кто-то из богатырей: то ли Вольга, то ли Микула Селянинович, как рассказывала Василисе бабушка. А маленькая Василиса думала: разве можно его утопить? Это же  рептилия? С крыльями, но рептилия – выплывет.

Пейзаж за окном, не менялся уже который час – не становился ярче и не тускнел. Настроение Василисы тоже не менялось: ни отчаяния, ни надежды. Делать совершенно ничего не хотелось. Да и совершенно нечего было. Если только читать. Одну стену комнаты, во всю её ширину и высоту, занимал книжный шкаф черного дерева, неизвестной Василисе породы. Шкаф был очень массивен, но элегантен. Василиса мельком пробежала глазами по корешкам книг: они были уникальны. В другой раз и в иной обстановке она бы с жадностью набросилась на них. Но не сейчас и не сегодня. Она ещё не отошла от факта её похищения.
Где-то далеко на границе горизонта, над горами появились две черные точки. Приглядевшись, она увидела, что одна летящая точка усердно махала черными перепончатыми крыльями, а вторая летела просто, как снаряд, выпущенный из орудия…

2.

Кощей стоял в тронном зале перед бронзовыми зеркалами в своей царской мантии.
Вокруг на столах, стульях были разбросаны книги: просидев много веков на цепи в душном чулане, Кощей наверстывал упущенное.
От чтения его оторвал старый слуга-вурдалак. Он принес царскую мантию Кощею, и чуть ли не силком заставил её  примерить.
Кощей поворачивался к зеркалу то одним боком, то другим, то, повернувшись спиной, старался заглянуть через плечо, чтобы рассмотреть себя с тыла.
- Ну как? – спрашивал он у старика-вурдалака, прислуживающего ему. – Как там? Всё нормально, моль не побила?
- Всё хорошо, хозяин. Словно вчера сшито, – и стирая с лица слезы, добавлял, – Ведь столько веков носить некому было.
- Да, - согласился Кощей, - столько веков. Устарел, небось, костюмчик, из моды вышел…
- Да как такая красота из моды может выйти, – возражал ему старик-вурдалак.
- Ну не знаю, не знаю… - сказал Кощей. – Видно плохо. Зеркала эти уже потемнели. Надо бы, стеклянные заказать. Я такие у Василисы в квартире видал.
При упоминании имени Василисы, старика-вурдалака передёрнуло.
Ещё немного повертевшись у зеркала, Кощей серьезно посмотрел на старого и спросил:
- Как там, на Буяне, – древо-то мировое ещё стоит?
- Стоит, хозяин, куда ему деваться. Деревья они  не звери, им бегать не дано.
- Мало ли чего за эти века случится могло – может и Буян и древо отменили в Прави…
Кощей резко скинул с плеч мантию – старик-вурдалак едва успел её подхватить.
- А как там звери мои? Не разбежались? А то может сундук сгнил, цепи заржавели да оборвались…
- Как можно. Каждый год самолично туда летал, цепь смазывал, сундук красил…
- Да, - Кощей, усмехнувшись, посмотрел на вурдалака. – Сам-то в него, не заглядывал ли?
- Обижаете, хозяин, - зачем оно мне? Да и кто захочет, не в раз туда заглянет. Замок-то весь проржавел, ключом и то не открыть…
- Пытался, всё-таки?
Старик виновато опустил глаза:
- Простите, хозяин,  любопытствовал…
- Выбегали, значит, звери-то? То-то я гляжу – меня не было, а в мире такое творилось… Новых-то посадил?
- Как же – посадил, - вурдалак виновато склонил голову.
- Ладно, ладно, не винись – верю. Да и плевать мне и на сундук и на его содержимое – в них ли дело...
Кощей замолчал, словно боясь проговориться о чем-то важном, даже верному своему слуге. Но о чём он мог проговориться, он вспомнить и сам не мог. Однако, какая-то тайна, важнее и дуба и сундука томила его, прячась в самом далёком закоулке его головы. Кощей попытался вытащить её оттуда, но у него это не получалось – мутная вода, песок и какие-то колышущиеся водоросли скрывали её, делали недоступной для Кощея.
Вдруг распахнулись двери залы, и в них вбежал молоденький упырь.
- Хозяин, к вам гости! Иностранные.
- И кого там принесло?
- Баш Челик…
- Баш Челик! – воскликнул Кощей. – Не поломался, значит ещё, злодей?
- А что ему будет, - пробурчал беззубым ртом старик-вурдалак. – Он же железный.
- А второй кто?
- Граф Дракула! – в восторге выкрикнул молодой упырь, скалясь от счастья.
Кощей обернулся к старику:
- Кто такой? Почему не знаю?
Старик-вурдалак пренебрежительно пробурчал:
- Да, выскочка один. Из новеньких. Вампир.
- Вампир? Это чего такое?
- Да то же самое, что и упырь. Только на европейский манер. Теперь он у нас за главного, старик в сердцах сплюнул.
- Интересненько, интересненько... – усмехнулся Кощей и кивнул упырю. – Ну, зови!
Упырь выскочил за двери, а Кощей сел на трон, ожидая посетителей.
Двери распахнулись, и в них торжественно вошли Баш Челик и граф Дракула.
Баш Челик был одет в джинсовый костюм,  длиннополую куртку, похожую на халат, из рукавов которой были видны кисти рук с длинными составными пальцами словно в стальных перчатках. Голова его на короткой шее торчала из воротника просторной рубашки из денима на стальных кнопках. Торчала она гордо, но  как-то неестественно. Было заметно, что на эту голову небрежно напялен парик, стального цвета. Под горбатым носом висели седые усы, тоже явно приклеенные. Из-под кустистых черных бровей смотрели холодные глаза, отливая стальной же решимостью. Так же заметно было, что лицо его оклеено грубой, возможно воловьей кожей. Всё это «сооружение» двигалось  чуть плавней механического автомата.
Дракула был человек, как человек, если бы не его клыкастая улыбка и нечеловеческая бледность лица. Одет он был в черное трико. На плечи накинут того же цвета плащ с красной подкладкой.
Кощей сошёл с трона, шагнул к Баш Челику, распростер руки, обнял:
- А скажи-ка ты мне, где же твоя чалма, халат и ятаган?
- И чалма и халат в прошлом, всё в прошлом, – проскрипел Баш Челик ржавым голосом. – А ятаган при мне, куда же я без него. – И он откинул полу своей куртки, показывая кривой меч с ручкой украшенной драгоценными каменьями.
Когда Кощей повернулся к графу, тот склонился в вежливом, но не более того, поклоне.
- Ну, будем знакомы, граф.
- Рад, очень рад…
Они пожали друг другу руки, при этом каждый подумал, как можно будет использовать это знакомство при случае?
- Ну что же, дорогие гости, прошу вас со мной отобедать.

3.

Обед проходил в небольшом зальчике, служащем  Кощею столовой. Прежде, в далеком прошлом, Кощей был довольно скуп, а потому и  гостей у него бывало немного.
За обедом говорили о вещах, которые всегда и всех интересовали: о политике в Тридевятом царстве, погоде и здоровье. Последняя тема почему-то особенно всем была интересна, несмотря на то, что собравшиеся за столом были практически бессмертны. Впрочем, если здраво поразмыслить да рассудить, то это было естественно: болячки в бесконечной жизни могли доконать  кого угодно.
Угощенья, выставленные гостям, были простыми, но сытными. Такими, какими они и должны быть, когда ведешь «здоровый» образ жизни.
Баш Челик ел всё подряд, без устали работая стальными челюстями, дробя кости.
Молодой упырь наклонился к старику-вурдалаку и прошептал ему на ухо:
- Этот-то куда так жрет? Он же железный?
Старый вурдалак строго посмотрел на него и так же тихо ответил:
- Силу-то надо где-то брать. Вот он и заряжается. Но, заметь, ничего не пьет, не полезно это ему – может заржаветь.
Граф ел тоже с удовольствием. Но пил без оного. Могло показаться, что в бокал ему налито плохое красное вино. Но это было не вино.
Кошей поглядывал на него с усмешкою:
- Вижу, не по вкусу вам, граф, бычья кровушка? Может быть,  велеть вам красного вина подать – поверьте, оно у меня отменное. А чтобы совсем кровушку напоминало, его можно слегка подсолить.
Граф от такого предложения скривился. Поморщились и старик-вурдалак с упырем. Баш-Челик хохотнул, поддерживая шутку Кощея: он, как и все присутствующие, отлично знал, что вампиры не переносят соленую воду. Впрочем, как и простую.
Постепенно разговор о погоде и здоровье, как это часто и бывает в мужской компании, перешёл на женщин.
Первым завел его граф Дракула:
- Я слышал, ваше величество, у вас появилась новая пассия? Василиса, кажется?
Кощей кинул на него колючий, неласковый взгляд, и, продолжая жевать, ответил:
- Какая же это пассия? Это моя пленница. Пассия… Никогда у меня этих пассий не было. А тебе-то до неё какое дело?
- Видите ли, - замялся граф, подыскивая слова. – Нам, вампирам, последнее время стражи Тридесятого царства неохотно открывает порталы в тот мир. Свежей крови бывает трудно достать. А вам теперь кто откажет? Вам путь во все миры всегда открыт. А девиц там этих пруд пруди…
- Да ты чего хочешь-то, милок? Чтоб я поставкой баб для тебя занялся, что ли? Ты думаешь, что ты и кому говоришь?
- Вот и правильно, хозяин, - неожиданно смело встрял в разговор старик-вурдалак. – Ему лишь бы только товар испортить…
Дракула зло обернулся на него, глаза его блеснули красным огнем и он прошипел:
- Молчи, старый дурак! Или забыл, кто твой хозяин?
- Но, но! – прикрикнул на него Кощей. – Потише! Или запамятовал, кто тут хозяин! Этот старик всю жизнь мне служит, и другого хозяина у него кроме меня нет и быть не может. Говори, старый, что сказать хотел.
- И скажу. Ну, укусит он её, напьется свежей кровушки, а дальше что? А и всё – пропала девка. Она же тоже вампиром станет. А это, значит, лишний рот кормить. По-хозяйски ли это?
- Погоди! – всплеснул руками Кощей. – Да ты сам-то, не тем ли занимаешься.
- Это когда было-то? В дремучей древности. А ныне по-другому жить надо. Она же, девка-то, донором может быть. Кровушку-то из неё можно будет цедить по два раза в месяц  как из коровушки молоко.
- Тьфу, молоко. Гадость какая! - не сдержался Дракула. – И как у тебя язык поворачивается, такое говорить.
Старик-вурдалак продолжил, не обращая на него внимания:
- Только кормить её, Василису-то, конечно, как следует надо.
- Да, отстал я от жизни, пока отсутствовал, - удивился Кощей. – А мир-то, как  погляжу, много гуманнее стал. Глядишь, этак-то и меня кто-нибудь пожалеет, если что…
- Да, ведь без обряда же! – не сдавался граф Дракула. – Без обряда и вкус у крови не тот. Традиции же надо чтить!
- Традиции оно, конечно, хорошо, - не сдавался и старик-вурдалак. – Только если они супроть жизни идут, тогда менять их надобно.
Баш Челик засмеялся железным смехом. Смех этот  был похож на звук, издаваемый кровельным железом, если его мелко, но быстро трясти:
- А хоть посмотреть на эту девицу, из-за которой вурдалаки переругались, можно?
- Можно. Почему нет? Приведите! – отдал приказ Кощей.
Старик-вурдалак цыкнул на молодого упыря:
- Веди, что стоишь!
Упырь метнулся в двери.

Глава 3.

(Василиса).

1.

Василиса вошла в зал красивая, как никогда: джинсы, белые кроссовки, кружевной топ, гордо поднятая голова и русые волосы волнами ниже плеч.
Она остановилась в центре зала молча и независимо.
Все посмотрели на неё с нескрываемым восхищением.
Кощей первым нарушил молчание:
- Что, баска девка?
Баш Челик, подошёл к Василисе, заглянул в глаза, обошёл кругом, рассматривая её, произнес холодным и равнодушным голосом:
-  Чёк гюзель!
Граф вскочил, и впился взглядом в Василису. Было заметно,  как его бледное лицо стало ещё бледнее.
- Она! - воскликнул он. И словно смутившись своего порыва, сдерживая заметную дрожь в голосе, сказал: - Она  прекрасна! Отдайте её мне, прошу! Ну, мало ли ещё прекрасных дам? Их за порталом столько, что на всех Кощеев мира хватит.
- Обойдутся все кощеи. Самому мало! – парировал Бессмертный.
Баш Челик опять разразился своим железным смехом.
 – Уведите! – распорядился Кощей.
Василису увели и далее обед продолжался в натянутой обстановке и принужденных беседах…

2.
Поздно ночью, когда замок Кощея уже спал погруженный в багровую мглу, было видно, как по одному из его коридоров кралась темная фигура. Дойдя до комнаты, которая была отведена графу Дракуле, фигура замерла. Прислушавшись к окружающей багровой мгле, она прильнула ухом к двери, надеясь услышать, что происходит за дверью, и тихо в неё постучала. Тишина была ответом на этот стук.
Фигура постучала настойчивее.
И тут дверь резко отворилась! На пороге со свечой в одной руке и пистолетом в другой, стоял граф Дракула.
- Кто тут?
Он поднял свечу, и свет её выхватил из мглы фигуру молодого упыря.
- Что тебе?
- Повелитель, я понял, что вы хотите заполучить Василису… - прошептал упырь.
- Ну и что теперь?
- Я ей подмешал в ужин снотворное. Теперь её можно унести куда угодно. Она крепко спит и шума не будет.
- Веди! – сказал Дракула и задул свечу.

3.
Если бы кто-нибудь минут через десяток посмотрел в одно из окон дворца расположенных на его западной стороне, то на фоне багрового неба увидел бы две летящие фигуры. В руках одной из них было нечто тяжелое, завернутое в персидский ковер. Летели они в сторону багровых гор и вскоре скрылись за ними.

Глава 4.

(Тридесятое царство).

1.
У Ивана опять начала болеть голова. Но это было не похмелье. Это был болиголов, трава, которая в больших количествах стала попадаться  среди вереска.
Иван знал, что обычно болиголов растет на болотах.
«Не хватало,  ещё в трясину угодить», - подумал он беспокойно озираясь, но ничего рассмотреть из-за тумана не смог.
Кот же и пёс шли уверенно, Иван едва поспевал за ними.
Примерно после полутора часов ходьбы, кот обернулся и сочувственно спросил:
- Устал?
- Ничего, терпимо.
Пес тут же съязвил:
- А терпимо, так терпи. А-то дышит, как… слон…
Кот усмехнулся:
- А ты слонов-то видел?
-А вот и видел. Как-то с Иваном-царевичем за жар-птицами гоняли, так на стадо слонов напоролись. Носы у них длинные, фыркают, как в трубу играют. Да всё в ре-мажоре нижней октавы. Чуть они нам всё дело не сорвали.
- Однако, – сказал кот.
К чему относилось это «однако», Иван не понял: то ли к охоте, то ли к музыкальному образованию пса.
- Не веришь? – спросил тот кота.
- Почему, верю, – ответил кот. – Особенно про ре-мажор.
- Вообще-то,  у собак слух тонкий, - подлизываясь ко псу, изрек Иван.
И про себя подумал:
«Почему бы не поверить, что говорящий пёс ещё и музыкален».
Кот и пес одновременно и с удивлением  посмотрели на него.
- Мать моя капитолийская волчица! Я не понял, - недовольно сказал пес. – Он что до сих пор думает, что я простая собака?
- Да уж, Ваня, это ты… - с некоторым осуждением сказал кот. – Это ты… Ты, вообще головой своей думаешь, когда говоришь?
- А ему, видимо, голова не для того, чтобы думать дана, а чтобы есть.
- Погоди, ты сердится, Серый.  Экий ты нервный, – сказал кот псу, а потом обратился к Ивану. – Ты, Ваня, в детстве сказки читал? Про Серого волка, что ли  ничего не знаешь?
- Да знаю я. Просто я не думал…
Пес, оказавшийся волком, перебил его:
- Не думал он. Сдаётся мне, что это твоё любимое  занятие - не думать. А он, - волк кивнул на кота, - думаешь, простой кот?
- Да нет, не думаю…
- Опять он не думает… Да, что же за человек-то такой!
- Ну, а какой я кот, Ванюша?
- Какой, какой… Ученый.
- Ну, это естественно. А зовут-то меня как?
Иван кашлянул:
- Кис, кис?..
Волк тихонечко взвыл, а кот удрученно произнес:
- Это, Серый, всё детские комплексы. Отсутствие семейного воспитания.
Волк сочувственно спросил:
- Ты, Ваня, сирота, что ли?
- Да нет.
- А тебе сказки в детстве читали?
- Читали. И сам читал. Причем тут это?..
- Так как же ты не знаешь, как кота звать?
Иван хлопнул себя по лбу:
- Баюн?
- Ну, то-то же. Ты Иван, чаще себя по лбу-то бей, глядишь, и поумнеешь.
- А тебя тоже, как в сказках, что ли звать – Левон Иванович?
Баюн усмехнулся, а волк опять обиделся:
- Еще чего.
- Левон Иванович, Ваня, это совсем другой волк, – пояснил Баюн. – Тот кум лисы Елисаветы Патрикеевны…
- Никчёмный братец мой. Позор всего нашего рода.
- А перед тобой, Ваня,  Серый волк – друг и соратник Ивана-царевича.
- Что, теперь его, если что, так  и звать: «Эй, Серый волк, друг и соратник Ивана-царевича, помоги, мол, мне?» Длинновато будет.
Волк довольно хмыкнул:
- Смотри ты, – понял, кого на помощь звать, если что. Ладно, зови меня просто – Серый. Ну, отдохнул? Так вставай, дальше пойдем…
И тут из тумана выпал ворон:
- Тихо! - шёпотом каркнул он. – Змей Горыныч летит.
Серый волк прошипел:
- Вот и этот выполз, – и погрозил Ивану. – А  всё ты!
- Да прячьтесь вы! – опять шёпотом прокаркал ворон.
И звери мигом растворились в тумане.
«Туман же, – подумал Иван. – Что прятаться-то?»
И тут же на него сверху рухнуло что-то большое, темное и, разогнав туман могучими перепончатыми крыльями, схватило Ивана поперек туловища крепкими когтистыми лапами и унесло в небесную высь.


2.
Туман ещё не рассеялся, и Горыныч не всегда был уверен, что летит в правильном направлении. За многие века сидения в горе, его внутренний компас несколько потерял чуткость к силовым линиям земли. Горыныч вглядывался в просветы  в молочном тумане, но внизу только поблескивала вода мелких озер и бескрайних болот. И всё-таки Средняя голова упрямо тянула вперед, с трудом нащупывая едва уловимые путеводные нити.
Крайние же головы нервно выискивали какой-нибудь пятачок твердой суши, на которую можно было бы  приземлиться и с удовольствием,  не спеша отобедать, честно поделив   на три равных части, так,  кстати,  подвернувшуюся им добычу.
Особенно нервничала Левая голова, почему-то считавшая себя младшей. Ей всё время казалось, что старшие её хотят обделить, а потому категорически  отказывалась садиться на какую-нибудь проплешину среди болот. Она была уверена, что уж там-то на сырой земле, где можно легко увязнуть в мокром мху, дележка пройдет на скорую лапу, и ей, конечно же, достанется самый маленький кусочек. О чем она дерзко и заявила Средней и Правой головам.
Правая голова обиженно отозвалась о её  маниакальной подозрительности. Средняя, которой их споры мешали сосредоточиться на поиске силовых полей, ведущих в царство Кощея, предложила съесть человека прямо в полете. Она сказала, что может легко это сделать, проглотив его одним глотком, и не потеряв при этом с его головы ни волоса.
- И что вы всё делитесь? – резонно заявила она. - Желудок-то у нас один, а потому пищу, распределит на всех поровну.
Но это логичное предложение Средней головы было принято в штыки двумя другими головами, под предлогом того, что де сытость это одно, а наслаждение от вкушения пищи – совсем другое. И что они, Правая и Левая головы, никогда не согласятся с такой централизованной узурпацией.
- Только поровну! Только поровну! – истерично верещала Левая голова. Правая голова поддержала её, и они продолжали высматривать  в тумане какую-нибудь скалу или подходящий камень, что было делом почти безнадежным среди безбрежного океана болот.
Тем временем Иван, крепко стиснутый когтистыми лапами Горыныча, очнулся. Он открыл глаза и увидел под собой то ли туман, то ли облака…
«Я лечу, что ли?» - подумал он. И тут же вспомнил кота Баюна, Серого волка и картавый вопль ворона:
 - Горыныч! Прячься!
«Значит, я спрятаться не успел», - понял Иван, и попробовал пошевелиться…
- Мне показалось, или он шевельнулся? – спросила Правая голова.
- Нет, не показалась, - радостно отозвалась Левая. Радовалась она тому, что ей очень нравилось делить добычу, пока та была живой. Средняя и Правая головы, обычно предоставляли эту миссию ей, и при этом угрюмо смотрели в разные стороны. Вот тут-то Левой голове и перепадал лишний кусочек поживы.
Когда Иван пошевелился ещё раз, все три головы заглянули себе под брюхо.
- Да, крупный экземпляр попался, - с удовольствием оценила Ивана Левая голова.
- Лишь бы здоровеньким оказался. А-то в прошлый раз какая-то больная корова нам попалась … - сказала Средняя голова и опять занялась навигацией.
- Это ты того зубра вспомнила? – спросила Правая.
- Да, - поморщилась Средняя голова. – Меня с него так несло…
- Не тебя одну, – хмыкнула Левая голова. – Всех несло.
- Кажется, мы тогда по южной окраине Руси летели?
- Именно там…
- Сейчас там, я от летучих мышей слышал, самые плодородные земли. Черноземами называются.
Иван слушал болтовню голов и с грустью думал, какому краю он станет удобрением.
- Интересно, как его зовут? – спросила сама себя Левая голова.
- А тебе не всё равно?
- Интересно…
- Интересно, так спроси…
- Эй, паренёк, тебя как зовут-то? Скажи перед смертью, чтоб нам было кого за трапезой добрым словом вспомнить.
 - Иваном, - с трудом выдохнул он из себя, сжатый когтистыми лапами.
- Иваном! – вдруг с испугом взревели все три головы,  и лапы Горыныча разжались.
Иван выпал из них и канул в тумане.



3.
Две юных берегини сидели у Русальего озера, плели венки, между делом играли в шашки и ждали, когда рассеется туман, чтобы погреться на солнышке.
Туман висел уже который день и это беспокоило берегинь. Были они  молоды, красивы и любили полюбоваться собой в зеркальных водах разных водоемов.
- А я опять победила, - обрадовалась одна из берегинь.
Вторая сердито сбросила шашки с доски в траву:
- Надоело!
- Это от того, что ты всегда проигрываешь. Вот Леший…
- Замолчи! – прикрикнула на неё подруга. – И шашки твои надоели и туман этот. Который день одно и то же: шашки да туман, туман да шашки. Неспроста это.
- Да, как-то тревожно…
- Бабушка рассказывала, что такое часто случалось при Кощее Бессмертном.
- Неужели? Вот беда-то если так…
Какое-то время они молча сидели, болтая босыми ногами в воде.
- А ты Лешего давно видела? – спросила бойкая берегиня.
- Третьего дня забегал. В шашки поиграли.
- В поддавки, небось? – ревниво спросила бойкая.
Подруга укоризненно посмотрела на неё:
- Нет. Я не такая! Просто играли.
- Ну ладно, ладно, не обижайся, – извинилась перед ней подруга и неожиданно пожаловалась:
- А мне он сказал: жди, завтра приду, лесных цветов принесу – и вот нет…
- Да, это на него не похоже. Он хоть и большой мухлёжник, но слову своему хозяин. Не случилось ли с ним чего?
- Вот и я думаю, - вздохнула бойкуша, а потом прошептала страшным шёпотом, - а ещё этот ужасный туман!
- Не пугай меня! Мне и так не по себе из-за этого тумана!
Подружка её весело и звонко рассмеялась. Но тут же оборвала свой смех и с тревогой подняла глаза к небу:
- Слышишь?
- Я же просила – не пугай меня.
- А я и не пугаю, – теперь уже с искренней тревогой в голосе прошептала бойкая берегиня. – Слышишь, летит кто-то?
- Замолчи! Некому тут летать… - прикрикнула на подругу робкая, однако при этом тоже с тревогой глянула в небо.
И тут из тумана  выпало что-то похожее на человека и с громким плеском упало в воду метрах в тридцати от берега.
- Прячься! – коротко приказала бойкуша и обе берегини кинулись в камыши.
Уже из камышей они видели, как в том месте, где упал человек, плеснул большой рыбий хвост и на водной глади озера остались только расходящиеся круги.
- Это русалка его… - прошептала робкая берегиня.
- Молчи! – шикнула на неё подруга.
И тут же туман над озерцом всколыхнулся, трёхголовый змей Горыныч вынырнул из него, сделал над озером пару кругов и, бранясь сам с собой, унесся ввысь и исчез в тумане.
Берегини проводили его взглядом и облегчённо вздохнули.
И тут опять вода в озере плеснула – там, где упал человек, шла нешуточная борьба.
- Ох, уж эта русалка! – воскликнула робкая берегиня, а её подруга, молча и решительно кинулась в воду.
Берегини подплыли к тому месту, где в озерце только что бурлила вода. Но теперь на его глади была только мелкая рябь.
Берегини не сговариваясь, нырнули.
В изумрудной, кристально прозрачной воде они увидели, как русалка тянет человека за ноги в глубину. Человек уже слабо сопротивлялся, пытаясь вырваться из её рук.
Бойкая берегиня не раздумывая налетела на русалку:
- Отпусти его! Он не хочет в озере жить! Он хочет на берегу жить.
- Мало ли что он хочет. Они все поначалу не хотят, а потом привыкают.
Робкая берегиня, ухватив человека за руки, стала тянуть его вверх. Русалка сопротивлялась отчаянно, не желая упускать свою добычу. Но берегинь было две, и они оказались сильнее. Они выхватили человека на поверхность озера, он глотнул воздуха, сил в нем прибавилось, и они втроем стали отбиваться от русалки.
Русалка сдалась:
- Да ладно, - отфыркиваясь и отряхиваясь сказала она. – Так и быть – ваша взяла. Не сильно-то и хотелось.
При этом русалка мотнула головой так, что брызги с её прекрасных волос рассыпались по глади озера мелким дождем. А ещё, перед тем как нырнуть, она взбила своим сильным хвостом такую волну, что берегини напрягли все свои силенки, чтобы не дать человеку захлебнуться в очередной раз.
На берегу они по очереди, и с удовольствием, сделали человеку искусственное дыханье и теперь он вполне живой, но ещё без сознания, лежал перед ними на зеленой траве. Берегини сидели рядышком и отгоняли от него назойливых комаров.
- Как же он попал в озеро? – задумчиво спросила робкая берегиня.
- Думаю, его Змей Горыныч потерял.
- Я же говорила, что этот туман неспроста.
- Вот интересно, как он в лапы к нему угодил?
- Обыкновенно. Шел, шел…
- Зачем шел? Куда шел?
- Да никуда не шёл. Может быть, просто прогуливался, - предположила робкая.
- Это кем надо быть, чтобы тут прогуливаться? – возразила ей подруга.
- Дураком, - с сожалением констатировала робкая берегиня.
- Вот именно…
- Ой, смотри, кажется, очнулся, - обрадовалась робкая и, склонившись, ласково спросила:
- Тебя как звать-то, добрый молодец?
- Иваном…
- Царевичем? – уточнила она с надеждой.
- Нет, не царевичем.
- Ну а я что говорила, - воскликнула бойкая берегиня. – А  если ты не царевич то – кто?
- Неужели ты, Ваня - дурак? – огорчилась робкая берегиня.
- В какой-то степени – да, – согласился Иван.
- А как ты сюда-то попал?
- По дурости.
- Да это-то мы поняли. Но мы тебя спрашиваем не почему, а – как?
- Так же – по глупости: зазевался.
- Да, Ванечка, тут в Тридесятом царстве зевать нельзя. Тут мигом могут за фук взять. Ты в шашки играешь?
- Да погоди ты со своими шашками! - оборвала её подруга и опять обратилась к Ивану. - Судя по твоей одежке, ты не из Тридесятого царства. Рассказывай, как ты тут оказался?
И Иван рассказал им всё, как на духу.

Глава 5.

(Кощей).

1.
Кощей рвал и метал. Рвал дорогие гобелены, срывая их со стен. Метал вазы, попадавшиеся у него на пути, золотые и хрустальные кубки, в которых ему подносили питье, чтобы успокоить. Старик-вурдалак едва поспевал за ним, собирая обрывки и осколки. Он давно отчаялся успокоить бессмертного, говоря, что Василиса не первая, и не последняя, в его жизни девица. Его утешения почему-то ещё больше злили Кощея.
- Замолчи! – кричал он на старика-вурдалака. – Замолчи! Или я на тебя серебряной пули не пожалею! - и продолжал негодовать, круша мебель:
- Раньше их у меня богатыри крали. Ладно, им так на роду было написано. Они так сердца невест завоёвывали. Но чтобы свой… Чтобы гость, обманом! Я его как родного принял… Почти… А он так надсмеялся! Он же мне в душу плюнул. Я просто чувствую, как сердце моё, от злости на части разрывается! - но вспомнив, что сердца-то у него как раз и нет – угрюмо продолжил:
- А этот-то! Этот упырёнок, что вытворил? Предал! Ну, попадись он мне в руки, я сам ему кол осиновый выстругаю, и в грудь вобью!
- Не много ли чести для него, - проскрипел  ржавым голосом Баш Челик, спокойно наблюдающий за беснующимся Кощеем.
- И то, - согласился с ним Кощей. – Я его Змею Горынычу скормлю!
- И вообще, я не понимаю тебя, друг мой, что ты так нервничаешь? Девку он у тебя украл, а ты её назад верни. Отбери!
- Да как-то не по чину мне…
- Экий ты противоречивый, однако. Чиниться вдруг вздумал. И то тебе не так, и это не эдак. Не пойму, чего ты хочешь?
- Мести хочу!
- Так отомсти: разрушь его замок. Захвати его графство, да мало ли…
- Да ты что? Что советуешь-то мне? Мне что ли теперь на него войной идти? Из-за бабы? Да надо мной же всё Тридесятое государство смеяться будет. -  И он поднял над головой очередную вазу.
И тут за окнами  раздалось какое-то хлопанье, словно кто-то яростно вытрясал половик.
Услышав  эти звуки, Кощей застыл с вазой над головой, словно раздумывая бить её или нет? Лицо его просветлело:
- Горыныч прилетел! Ну, теперь пойдет движуха!
И правда, сразу в трех окнах парадного зала показались три головы Горыныча. Кощей бросился к среднему окну, схватил Среднюю голову за уши, притянул к себе и поцеловал в нос. Змей осклабился, приятно заурчал. Две другие головы скромно, но не без зависти смотрели на эту сцену.
Надо сказать, что Кощей всегда общался только со  Средней головой. Как заядлый лошадник, он считал её главной. Как коренника в упряжке. А на остальные головы почти не обращал внимания, как на пристяжных. Есть они и ладно - значит так положено. А общался он со змеем только через Среднюю голову. От того-то, видимо, он и недолюбливал двуглавых, шестиглавых, и двенадцатиглавых Горынычей. Трудно ему было с ними – не знаешь, к какой голове обращаться. А тут всё было просто: в центре, - значит главная.
- Спускайся, друг мой, в сад, сейчас мы к тебе выйдем.

2.
Сад у Кощея был просторным, но не совсем обычным – он был каменным. Середина его была отведена под просторное квадратное патио, специально вырубленное следи скал для посещения Горыныча и общения с ним.   Тут же из камня был вырублен стол, несколько кресел перед  ним, лавки. Одно кресло, с торца, было похоже на трон, и, конечно же, предназначалось для хозяина замка.
Несмотря на то, что сад был каменным, он не выглядел скучным. И пол патио и стол и стулья всё было инкрустировано полудрагоценными камнями самых веселеньких расцветок. А в кресле хозяина даже поблескивали самоцветы.
- Давно летишь? – спросил Кощей гостя.
- Порядочно, - скромно ответил тот.
- Проголодался?
И тут подали свои голоса «пристяжные»:
- Очень! Очень!
- Обыкновенно, - ответила средняя.
И усмехнувшись, добавила:
- Как всегда.
- Так быка тебе или барашка велеть подать? – поддразнивая Горыныча, спросил Кощей.
- Быка! Быка! – облизываясь, протявкали крайние головы.
Баш Челик скрипуче хохотнул:
- И спрашивать было лишнее.
Кощей согласно кивнул ему, а у змея все-таки поинтересовался:
- Жареного или сырого?
- Жареного, если можно, - деликатно попросила Средняя голова. – Сырого мы уж накушались за столько-то лет….
- Да, - поддакнули крайние головы. – От сырого-то у нас неприятности случаются. – Годы они свое берут...
Кощей обернулся к старику-вурдалаку:
- Распорядись там…
- Слушаюсь.
И Кощей опять обернулся к Горынычу:
- А что ж вы на сырое-то налегали? Или времени не было жаркое приготовить? Или дар свой огнедышащий потеряли?
- Да как сказать, - рассудительно пояснила Средняя. - Дар вроде при нас и времени изрядно – девать некуда -  да только…
Змей замялся с ответом.
- Что только? Разучились, что ли…
- Коротко дыхнешь – недожаренное получается. Зевнешь  шире – угольки! – вступила в разговор Левая голова.
Правая голова озвучила еще один аргумент:
- А главное – выдавать себя не хотелось.
Средняя вздохнула:
- Сколько леса по глупости пожгли – прямо душа болит…
- Нашёл о чем печалиться, - хмыкнул Баш Челик.
- Да как же не печалиться? – строго глянула на него Средняя голова. – Нам же тут жить. Мы же не сеем, не пашем, мы с леса питаемся.
- Не слушай его, – сказал Кощей Горынычу. – Что он понимает про лес, в песках живя.
Тем временем слуги внесли жареного быка.
- А вот и кушанье подоспело. Угощайтесь…
Разговор за трапезой вёлся неспешно.
Крайние головы жрали в две глотки – да и как им иначе? Средняя, зная, что всё равно весь бык попадет в общий желудок, ела умеренно, только, что бы не обижать хозяина, а потому поддерживала общую беседу. Но больше слушала, чтобы неожиданной своей репликой не попасть впросак.
- Как жилось-то без меня, Горыныч? – поинтересовался Кощей.
- Да разве это жизнь. Тоска! – ответил Горыныч, манерно обгладывая кость. – Скука, одним словом…
- Не журись, старый приятель, не журись. Скуке настал конец! Теперь у нас такая веселуха пойдет, что кое-кто сильно загрустит.

- Ага! - проскрипел Баш Челик. - Решился всё-таки, наказать обидчика.
- Кто тебя обидеть посмел, Кощей? Имя назови! – грозно спросила Средняя голова, а крайние фыркнули,  и перестали жевать – шесть глаз вопрошающе уставились на Кощея.
- Да ты кушай, кушай, гость дорогой.
Крайние головы послушно зачавкали. Средняя же наоборот, отложив в сторону бычью ногу, приготовилась внимательно слушать.
- Тут такие дела, - словно нехотя начал свой рассказ Кощей. – Вампир один, некий граф Дракула, девку у меня украл…
- Да как же так! – взревел в три глотки Горыныч. – Да мы его графство в пепел превратим! – и из ноздрей средней головы пахнуло дымком…
- Ну, ну, это уж лишнее…
- Лишнее? Ты же  веселуху обещал.
- Будет, будет тебе веселуха. Только ведь она разная бывает. Бывает, что с пожарами и кровью. А бывает вроде мирная, а будет страшнее кола осинового.
- Не понял – что же ты хочешь?
- Девку я вернуть хочу. Но… Как вам объяснить?.. Я обычно невест краду, а не освобождаю. Вот!
- Ну, так и укради! – выкрикнул стальным голосом теряющий терпение Баш Челик.
- Ты не понял что ли? Это уже не кража будет, а освобождение! – вскипел и  Кощей. – Как вы этого понять не можете!
- Где уж нам… - Баш Челик с досады стукнул стальным кулаком по столу  так, что старик-вампир озабоченно посмотрел на столешницу – не дала ли она трещину.
- Правда, Кощей, - сказал змей. – У меня три головы, а ни в одной не укладывается, что ты хочешь-то?
Кощей нетерпеливо дернул головой:
- Вспомните, кто обычно этих Елен, да Василис  освобождал?
- Иваны там всякие… - поморщившись, сказал змей, не понимая, к чему клонит Кощей.
- А я, заметьте, не Иван, и даже не Менелай какой-нибудь из-за девки войну затевать. Да и Василиса тоже не Елена Троянская.
- Не скажи, - задумчиво проскрипел Баш Челик. – Видел я эту Елену Троянскую, так на любителя бабенка. Василиса-то, пожалуй, краше будет. Так, я не понял, - уточнил  он. – Кто её тогда освобождать-то  должен? Чай Иваны-то, и царевичи, и дураки, вроде перевелись…
- Ну почему? Есть один недоумок, тот, что меня освободил. Только его надо из того мира в наш перетащить.
- И как его звать? – настороженно спросила Средняя голова. А Правая и Левая навострили уши и перестали жевать.
- Как звать? Иваном, конечно…
Крайние головы поперхнулись.
- Иваном, – воскликнули они разом.
Средняя голова потупила взгляд и еле слышно прошептала:
- Так это…
- Чего это? Не мямли, говори…
- Утоп он вроде… Иван-то.
- Ага, - подтвердили крайние головы.
- Как это утоп? А ну рассказывайте, что знаете…
И под виноватое молчание крайних голов, Средняя поведала о случившемся.
Выслушав сбивчивый рассказ Горыныча, Кощей на секунду задумался:
- Утоп, говорите? Нет, дорогие мои, не мог он утопнуть.
- Ну как не мог? Мы же кружок-другой сделали, во все шесть глаз смотрели – только пузыри на воде и видели. Утоп...
Кощей хмыкнул:
- Забыли вы, где находитесь. В Тридевятом царстве вы находитесь, а не в бренном мире. Тут богатыри так просто не гибнут.
- Да, какой он богатырь? Простой парень – ни меча, ни кольчуги…
Кощей задумчиво почесал темечко:
- А видать, что не совсем и простой, если в Тридевятое царство пробраться смог,  – и строго приказал. – Сыщите мне его!

Глава 6. (У берегинь).

1.
Туман покрывал болота.
Берегини терпеливо ждали солнышко, поглядывали на спящего Ивана, и гоняли комаров. Спал Иван со вчерашнего вечера беспробудным, богатырским сном.
- Будить, однако, надо! – сказала боевая берегиня.
- Пусть поспит ещё, - пожалела Иванов сон робкая. – Да и лешего твоего всё нет. Кто его из леса выведет?
- Ну, если только… - согласилась с ней подруга.
Обе вздохнули и продолжили глядеть в беспросветный туман.
Вдруг бойкуша вскинула голову:
- Слышишь? – шепнула она.
- Что опять? – так же шёпотом ответила ей подруга.
- Камыш у берега шелохнулся. Ветерком вроде потянуло…
- Опять Горыныч, наверное, - настороженно прошептала пугливая, думая куда им прятаться, а главное куда и как прятать Ивана.
- Нет, не Горыныч это. Это настоящий ветер.
- Неужели? Значит леший где-то близко…
- Надеюсь…
И берегини ещё  напряженнее стали всматриваться в туман, вертя головами. И туман начал заметно редеть.
Ветерок окреп.
Камыш зашумел сильнее, а вдалеке зашумел и лес. Берегини улыбнулись дружка дружке:
- Он – безобразник! – радостно вскрикнула робкая.
- Он – родимый! – хохотнула бойкая.

2.
Леший появился как всегда неожиданно: раздвинув верхушки чахлых березок, он застрекотал сорокой.
Берегини обернулись к нему,  задрав головы. Но он уже из под моховой кочки,  выпрыгнул к ним лягушкой. Робкая берегиня взвизгнула, отскочила в сторону, а бойкуша радостно рассмеялась.
И леший встал перед ними бородатым крепким мужиком, с пронзительным, почти огненным взглядом.
- Ну, чего в тумане попрятались? Скучали без меня?
И тут он увидел спящего Ивана. Хитрая улыбка сошла с его бородатого лица, глаза сверкнули холодом.
- Вижу, не скучали.
Он присел рядом со спящим, внимательно вглядываясь в него. Затем сунул руку себе за ворот рубахи, вынул оттуда белку:
- Вот, забаву вам нёс, но вижу, вас и без меня было кому забавлять. – И он ласково опустил белку с руки в траву. Белка спрыгнула, отряхнулась, повернулась к лешему, погрозила ему коготком и, побежав к ближайшей ели, скрылась в её ветвях.
А леший, кивнув головой в сторону Ивана, с показным равнодушием спросил:
- Так, и кто же это у нас такой будет?
- Иванушка это, - ласково прощебетала робкая берегиня.
- Иванушка... Иван – то-есть! – Леший сердито засопел. – Короче, кончилась наша спокойная жизнь. Столько времени жили, горя не знали, а тут, здравствуйте, опять Иван явился.
Бойкая берегиня молчала, зная нрав лешего, а робкая продолжала щебетать:
- Проблемы у него, Лешенька…
- Проблемы! – всплеснул руками леший. – Кто бы сомневался! Проблемы у него. Ну и решал бы их сам, что к нам-то припёрся?
- Не груби! – неожиданно жестко сказала до се молчавшая бойкуша. – Его проблемы и нас касаются.
- Так я про это и говорю: жили себе, жили и, на тебе – проблемы... Откуда он тут взялся-то?
- Горыныч его в озеро уронил…
- Горыныч? Этот ещё на нашу голову объявился. Да, если Горыныч – худо дело.
- А мы его спасли, – не унималась робкая. – У русалки отбили.
- Может зря отбили-то. Жил бы он сейчас в подводном мире без всяких забот. И у нас бы проблем с ним не было. Сидели бы на бережку, грелись на солнышке, в шашки играли…
Леший умолк, задумался. Берегини покорно стояли рядышком, молчали. После долгих раздумий леший сказал:
- Ладно. Что теперь поделаешь. Будите убогого…
- Почему же убого-то? – вскинулась на защиту Ивана робкая берегиня.
- А какой же он, - если даже Горыныч его  в озеро выбросил?
- Может потому и выбросил, что…
- Хватит болтать, будите!
Берегини кинулись будить Ивана. Это оказалось не просто.
- Крепок сон богатырский, - словно извиняя Ивана, прошептала робкая.
Леший даже сплюнул. А потом так свистнул, что берегини от его свиста присели, а Иван подскочил, как ошпаренный, ничего не понимая.
- Алё! Где это я? – беспокойно поглядывая по сторонам, спросил Иван. – Ах, да – вспомнил.
- Проснулся, Ванечка, – умилилась робкая. – Кушать хочешь?
Иван словно не услышал её вопроса.
- Может, умыться желаешь со сна, в порядок себя привести? -  поинтересовалась вторая.
И её слова Иван пропустил мимо себя. Он смотрел на лешего. Он сразу понял, что его дальнейшие действия, а возможно и судьба, сейчас зависят от этого бородатого мужика, так угрюмо смотрящего на него.
Леший кивком головы пригласил Ивана сесть. Иван повиновался, но с таким видом, словно хотел показать этому угрюмому существу, что и он, мол, не лыком шит.
- Садись, садись, Ванечка, – не без трепета поглядывая на лешего, сказала робкая берегиня. – Познакомься,  Ваня, это леший тутошний. Он тебе обязательно поможет…
- Помолчи ты! – прикрикнул на неё леший, но на Ивана взглянул уже без ледяного выражения в глазах:
- Ну, рассказывай, добрый молодец, чего ты натворил, а мы решать будем, какая помощь тебе нужна.
И Иван в который раз за прошедшие сутки рассказал свою невероятную историю.

Глава 7.
(В замке Дракулы).

1.
Хотя было уже далеко за полдень, Дракула всё никак не мог уснуть. Вчерашний поступок смущал его. Погорячился, ясно, что погорячился – очень уж Василиса собой хороша, да и… Вот бес и попутал.
Сквозь уголочек неприкрытой шторы – слуги недоглядели – пробивался солнечный лучик. Он медленно полз по темному дубовому полу, пробираясь к стене. Кажется пустяк, но он неприятно взволновал Дракулу. Путь солнечного зайчика проходил далеко от графского ложа, но в голове навязчиво крутилась пугающая мысль:
« А что если?..»
Граф встряхивал головой, прогоняя её, но мысль упорно возвращалась:
«А что если?.. Что если этот уголок занавески отогнут не случайно? Что если это сделано намеренно? Что если это заговор? Пока неудачный, но не случайный?»
«Глупости!» - гнал он от себя  подлую мысль, и тут же в беспокойстве глядел на предательский луч.
А, собственно, почему глупости? Чего, чего, а подлостей в его замке было предостаточное количество. Правда эти подлости в основном совершались либо лично им, либо по его наущению, но  кто поручится, что рядом нет такого же лицемерного и гадкого существа, как те бояре, что так вероломно изменили ему в момент очередного военного триумфа?
Граф встал с постели, и, сняв  со стены турецкое копье с бунчуком, то самое, на которое когда-то, в том мире, была насажена его, предательски отрубленная голова, и осторожно потянулся им к шторе. Руки у него тряслись, и ему удалось не с первого раза отгородить себя от сияющего полудня за окном.
Графу нестерпимо захотелось посмотреть за окно. Вот так резко, одним движением отдернуть штору и подставить свое бледное лицо под теплые лучи ласкового солнца, как это бывало в детстве, юности и могучей воинской зрелости, вплоть до того коварного удара мечем.
Он почти с трудом подавил в себе это безумное желание, ощутить на своей коже лучи ласкового солнца.
«Ласковое солнце!».
Для кого-то оно ласковое, но не для него. И не для его гостей, что сейчас попрятались в самых укромных и темных местах замка, за плотными шторами на окнах с мутными не мытыми стеклами, с гирляндами из летучих мышей, свисающих с высоких потолков и ждущих, как и все обитатели замка, спасительных лунных ночей.   
Дракула, уже в который раз, резко повернулся на другой бок, взбил подушку, встряхнул одеяло…
Сон не шёл.
- Кажется, в гробу, под каменной плитой было мягче и легче, - пробормотал он.
Граф положил ладонь себе на лоб, сжал пальцами виски, словно пытался выдавить из головы ту самую сокровенную мысль, которая пряталась за другими и не давала ему сегодня уснуть.
- Василиса! – произнес он. – Конечно же, Василиса!   
Зачем, зачем он выкрал её? Что ему с ней делать? Глупо, как всё глупо. А всё этот упырь! Он сбил его с толку. Он словно чувствовал, что граф в ту ночь думал только о ней. Он по неведенью  задел самые нежные струны черной графской души.
- Василиса, - прошептал Дракула, и сунулся лицом в подушку. Мысленному взору его предстал родной его городок Сигошоара с каменными мостовыми, домами разных цветов, крытых черепицей; куполами башен, церквей, садами, высокими горами вокруг, покрытыми веселыми лесами…
 И множеством теплого веселого солнца.
Семь лет счастья.
Ему вспомнились игры со старшим братом Мирчи и младшим братом, всеобщим любимцем Раду… И нежные руки их матери… Василисы!
Вот в чем дело! Проклятый упырёнок! Посадить бы его на кол, да какой в том смысл? Что ему, мертвяку от такого наказания – ни тепло не холодно. И вдруг Дракула ядовито усмехнулся:
- А что если кол взять осиновый? Небось, завертится, мерзавец!
И опять его мысль вернулась к Василисе. Зачем, зачем он выкрал её? Она не заменит ему мать, но и плохого он ей сделать ничего не сможет, потому, что она – Василиса! Тогда зачем?
- Ни-за-чем!
А вот с Кощеем отношения испорчены. Глупо, как глупо!

2.
Василиса спала крепко, что было естественно после того, как её опоили каким-то отваром. Но сон её был тревожным, – первые впечатления от похищения, заточения в замке Кощея, багровые пейзажи за окном, сам полет, который подспудно отложился в её дремотном сознании – всё это не прошло мимо её подсознания.
Проснулась она в полной темноте.
«Наверное, ещё глубокая ночь», - подумалось ей.
Но тут она заметила   слабый лучик солнечного света, точно такой же, как и тот, что напугал Дракулу. Василису он, напротив, обрадовал. Она соскочила с постели. И хотя голову её кружило, особенно в темноте, где глазам не за что было, запиться, - Василиса, подставила ладонь под тоненькую ниточку солнечной пряжи, и, словно держась за неё, как за нить Ариадны, побрела к окну и отпахнула штору.

3.
За окном блистал полдень!
Комната, в которой находилась Василиса, и в которой провела эту ночь, осветилась неожиданно веселым и радостным светом. Окошечко было маленьким, как и вся комнатка, но беленые стены, витая резная мебель, с лихвой восполняли этот недостаток архитектуры: спаленка казалась просторной светлой и, что удивило Василису особенно, уютной.
Василиса выглянула в окно, осматривая окрестности.  Внизу расстилались, поля, перелески – и отсутствие каких-либо гор. И только замок стоял на высокой скале, как и замок Кощея.
«Да, - подумалось ей. - Просто так тут не убежишь. Никаких дорог ведущих к замку, одни тоненькие плутающие меж валунов и болот тропинки».
Василиса вспомнила Трансильванию, где когда-то была с экскурсией, а потому удивилась, отсутствию гор присущих тем местам. Но она тут же поняла всю глупость своих рассуждений. Это же Тридесятое царство, а не Румыния. Хотя её комнатка и была очень похожа на одну из спаленок в Трансильванском замке Дракулы.
Василиса обернулась, осматриваясь, и удивилась резкому контрасту между той комнатой, в которой она проснулась, и той, в которой она находилась теперь: беленые стены  её сменились на кирпичные - тревожные и мрачные. Резная легкая обстановка комнатки, превратилась в надежно и крепко справленную, но очень грубую на вид мебель. От резной кровати и следа не осталось – на её месте стояла топорно слаженная лежанка, застеленная мехами, накрытая балдахином, навешенном на грубо отёсанные столбы по углам постели. Вместо прикроватного ковра лежала бурая коровья шкура. Единственным «украшением» комнаты была темная картина в раме на одной из стен. Через патину старой краски на неё глядели внимательные и строгие глаза усатого и носатого мужчины, в костюме воина востока, в тюрбане и с ятаганом в руке. Одно плечо изображённого было выше другого; длинные черные волосы, висевшие из под красной шапки    ниже плеч. Были они выполнены без единого завитка – словно художник решил не заморачиваться и  писал их единым взмахом широкой малярной кисти. И только глаза человека смотрели внимательно и сосредоточенно – смотрели прямо на рассматривающего  картину зрителя, и не сводили с него живого своего взгляда, куда бы тот не направлялся. От всего портрета веяло неприятным холодком.
Василиса недолго удивлялась такой перемене интерьера своей комнаты. Видимо, услужливая память поначалу подсунула  ей картинки трансильванской крепости, которую весь мир считал гнездом кровожадного графа.  Однако ясно, что граф, оказавшись в Тридевятом царстве, хотел окружить себя знакомой обстановкой, оказаться в том замке, в котором провел основную часть своей жизни. И уж конечно это не Трансильванский замок, куда водят экскурсии в том мире. Трансильванский замок был новоделом, построенным в девятнадцатом веке. А последняя дата жизни того, настоящего,  Дракулы относятся к 1476 году – то есть веку пятнадцатому.   
Вот из того экскурсионного замка, Василиса и сотворила из своей памяти, милую комнатку. Но она растаяла, как и должно было растаять разоблаченному наваждению. Теперешняя её спальня скорее напоминала каземат.

4.
 Василиса стала вспоминать историю настоящего графа, пока ещё не вампира. Крепость его была… была не в западной Трансильвании, а… где-то на юге Трансильванских Альп…
- Но не это столь суть важно, - бормотала Василиса. – А  то, что именно образ того древнего замка принес в Тридевятое царство, Влад-третий Цепеш, известный всему миру, как граф Дракула. Как же называлась та крепость? Поенери? Поенарь? Это тоже не суть важно. Но это именно оно, то неприютное сооружение, от которого в том мире осталось несколько мрачных стен, да разрушенных временем и войнами,  сторожевых башен.
Василиса изловчилась, и, прижавшись виском к стеклу окна, насколько смогла, посмотрела вдоль крепостных стен: по крайней мере, одна из башен была ей видна такой, какой её помнил граф: она высилась над всем сооружением в первозданной своей мрачной неприступности. Но где же горы окружавшие замок, возносившие лесистые вершины  свои, вровень с его башнями?
Гор не было. За окном до самого горизонта, простиралась болотистая низина.
- Да, - сказала сама себе Василиса. – Горы это не замок, который можно легко удержать в своем воображении и перенести  в своей памяти в любое место.
Интересно только, что это за место? Кто позволил графу основать на этой земле свою цитадель? Чья это земля?
Василиса так была занята своими мыслями, что не услышала, как отворилась дверь в её комнатку. Она обернулась только тогда, когда услышала за спиной вежливое покашливание.
В дверях стояла девушка, в костюме невесть какой эпохи, и какого модного направления. Тут и юбка в пол, и светлая вышитая рубашка, и плащ с капюшоном. Если бы не эта светлая рубашка, Василиса подумала бы, что перед ней стоит ярая представительница одного из модных молодежных движений. Но нет – волосы девушки были аккуратно заплетены, никакого неестественного живому существу окраса ни на них, ни на миловидном лице. В руках девушки был поднос, на нем  видимо стояли тарелки, накрытые белой салфеткой и кувшин с каким-то напитком.
- Ваш завтрак, барышня, - прощебетала девушка, поставила поднос на столик, отошла к двери и застыла в ожидании дальнейших распоряжений.
Василиса подошла к столику, откинула салфетку. Утренняя трапеза была скромной: две тарелки – на одной хлеб, на другой сыр. Бокал толстого стекла, кувшин. Василиса настороженно  заглянула в него. Настороженность её не ускользнула от внимания девушки:
- Не беспокойтесь, барышня, в кувшине всего лишь красное вино.
- Спасибо, только…
- Я вас слушаю, барышня…
- Я с утра не приучена пить вино. Нельзя ли вместо него принести простой воды?
Девушка почему-то усмехнулась:
- Да конечно, – сказала она. - Сейчас принесу.
- А ещё бы мне умыться…
- Хорошо…
Девушка вышла.
Василиса отщипнула крошку хлеба, положила в рот,  и опять отошла к окну.
Она смотрела в окно и думала о том, как отсюда выбраться? Даже до скалы, на которой стоял замок, были отвесные стены. А ещё самой той скалы до зеленой её подошвы метров двадцать пять, тридцать… Окно, конечно без решёток, но кто отважится выбраться из него, если даже смотреть из этого окна страшно.
Раздумья её опять прервала прислужница:
- Ванна готова. Прошу, барышню, пройти за мной.
«Вот даже как? – отметила про себя Василиса. – И ванна готова и из её комнаты можно выйти».
Девушка, стоящая в дверях, посторонилась перед ней и указала куда идти…
Они прошли по коридору мимо нескольких комнат, спустились по кирпичной лестнице и оказались в светлой комнате с полом, уложенным изразцовой керамикой. Посередине комнаты стояла ванна. Скорее всего медная, на медных же, в форме песьих или волчьих, кто их разберет, лап. Ванна была почти до краев наполнена водой, от которой шёл пар.
- Прощу, барышня, - сказала прислужница, указывая на ванну.
Кстати, прислужница была не одна. Ещё две девушки стояли у стены: одна держала в руках простыню, вторая объемистый кувшин.
Василиса впервые за время пленения, смутилась и растерялась. Ранее, на все к ней обращения она гордо вскидывала голову. В данной ситуации ей это показалось неуместным. Как и необходимость обнажаться перед незнакомками, а потом ещё и лезть в эту медную ванну.
Но девушка держащая простыню, раскинула её, на вытянутых в стороны руках, наподобие ширмы. Василиса сообразила, что ей делать дальше – (да и в кино что-то подобное видела), зашла за простыню, и стала раздеваться. Когда она была совсем нагая, прислужница набросила на неё простыню, подвела к ванной и помогла в неё погрузиться.
Блаженство охватило Василису. Она закрыла глаза.
- Барышне не холодно?
- Нет. Спасибо, всё хорошо…
Но  блаженство длилось недолго. Шёпот девушек привлек её внимание. Она  обернулась и увидела, что они с удивлением и отчасти непониманием, рассматривают её одежду. Особенно нижнее бельё. Они так были увлечены своим занятием, что не заметили, что она смотрит на них. Она же, не желая их смущать, отвернулась и опять прикрыла глаза.
Процедура купания была закончена.
Она и нравилась Василисе и смутила её. Служанки подливали в ванну воду, решив, что та остыла. Подкладывали какие-то ароматные травы, капали что-то из темных маленьких флаконов. Сами пытались её мыть, чему она категорически воспротивилась, дозволив только окатить себя в конце купания.
На неё опять накинули жёсткую, скорее всего льняную, простыню и подвели к кушетке, на которой была разложена одежда, в которую Василиса должна была облачиться после купания. И тут она поняла, что чувствовали служанки, разглядывая её одежду. Юбок на кушетке было не менее трех.  Рубашка одна, еще какие-то предметы туалета с тесемками и шнурками. И ни одной пуговицы!
Взяв одну-другую из вещей своего нового туалета, Василиса их рассматривала, пытаясь понять, что должно быть надеваемо в первую очередь, что во вторую. Наконец она, краснея и смущаясь, сдалась и позволила служанкам облачить себя. После чего прислужница повела Василису теми же коридорами в её комнату. По дороге Василиса пару раз, словно перепутав, отворяла другие двери.  Комнаты были похожи одна на другую.
- Это комнаты для гостей, – объяснила ей прислужница. - Порой их бывает довольно много…
Придя в свою комнату, Василиса первым делом хотела посмотреть на себя со стороны, как она выглядит в новом своем наряде. Но  смотреться было не во что. Она вспомнила, что зеркал вампиры не держат, так как в них не отражаются.

5.
Василиса позавтракала на скорую руку, прислужница убрала со стола нехитрую посуду и ушла. Василиса села у окошечка. Она смотрела на вольный солнечный мир и думала о том,  что ждет её дальше, строила планы побега. Но все они разбивались в дребезги, стоило только ей подумать о высоте стен замка и скалы от земли до окна её «светлицы».
После обеда, так же принесенного девушкой ей в комнату, Василиса заметила, что уходя,  та просто закрывает за собой дверь. Она не слышала ни поворота ключа в замочной скважине, ни лязга какого-нибудь засова с внешней стороны.
Выждав некоторое время, пока шаги прислужницы не стихли, она подошла к двери и осторожно попробовала её отворить. Дверь открылась легко и практически бесшумно. Василиса выглянула в коридор - тот тонул в неярком свете факелов в обе стороны от двери её обиталища.
Василиса тихо пошла в одну из сторон – туда, куда её не водили на «умывание». Всё  одинаково, ничего нового или необычного. Каменные или кирпичные стены. Тусклые, коптящие факела, двери, похожие одна на другую. Пройдя метров пятьдесят, она остановилась.
- На сегодня хватит, - сказала она сама себе, и так же тихо вернулась в свою комнатку.
Занять себя было категорически нечем. Оставалось одно – сидеть, смотреть в окно и думать.
«Впрочем, можно и прилечь», - решила она, что тут же и сделала.
Она глядела на низкий потолок. Ни хитрость, ни коварство, почему-то не лезли в её голову. Вспоминалась жизнь в том мире. Вспоминалась, как что-то далекое и невозвратное. А ведь и трех дней не прошло, как злая воля Кощея вырвала её из привычной и такой, оказывается, доброй жизни.
Василиса всхлипнула. Но тут же спохватилась: вдруг за ней наблюдают через какие-нибудь хитрые устройства, упрятанные в стенах. Подглядывание за пленными и неугодными было на высоте во все времена: и во времена варварства и времена просвещения.
Василиса, как ей казалось, незаметно утерла слезы и прикрыла глаза. Изредка она чуть приоткрывала их, ощупывая взглядом комнату.
 - Портрет! – сказала она себе.
Конечно-же  - портрет! Он наблюдал за ней. Скорее всего, за портретом были просверлены в стене отверстия, а «живой» взгляд казался таким, от того, что глаза были стеклянными.
Пересиливая страх, Василиса встала с постели,  прошлепала босыми ногами к портрету и попробовала заглянуть под картину. Под ней ничего необычного не была – простая, крепкая каменная кладка. Тогда она внимательнее вгляделась в глаза изображённого – потрогала их пальчиком. Нет, это не стекло. Это просто краска, слегка шершавая на ощупь. И тут портрет ей издевательски улыбнулся одними губами. Василиса ойкнула, отпрянула от него и… проснулась.
Сердце её билось как у котенка.
-Фу! – сказала она себе, словно вскочившей со сна собаке, и зарычавшей в темноту. – Лежать! – и откинулась на подушки.
Сон не шёл.
Василиса стала думать про Ивана: где он? Как он? Что делает? Бродит ли неприкаянно по белу свету, ища её, или горе и тоску, на кухне вином заливает?
Василиса всхлипнула, до того ей стало жалко Иванушку. Чем, как помочь ему, бедному?

6.
Вдруг она услышала какое-то шуршание. Василиса скосила глаза и увидела большую крысу. Та возилась у стола, что-то подбирая с пола. Видимо собирала крошки хлеба и сыра, что упали на пол во время завтрака и обеда.
Василиса не боялась крыс: медицинский институт не пансион благородных девиц, а потому с интересом стала наблюдать за хвостатой гостьей – другого-то занятия на этот вечер у неё, кажется, и не предвиделось.
Когда тело её затекло от неподвижности, Василиса решила лечь поудобнее. Но при этом, как-то неловко повернулась и крыса, услышав её возню, кинулась в правый от окна угол комнаты и исчезла в нем.
Василиса откинулась на подушки и уставилась в потолок.
- Стоп! – сказала она сама себе. – А ведь крыса не могла пройти сквозь стену! Значит…
Что значит это «значит», она ещё не поняла, но уже соскочила с постели и опустилась на колени перед «крысиным» углом и нащупала, а потом и разглядела узкую щель между полом и стеной.
- И что мне это дает? – задала Василиса себе простой вопрос, на который был только один такой же простой ответ:
- Ничего…
Василиса почти с безнадежным стоном упала в постель. Глубоко вздохнула и тут же, опять резко села глядя уже почти в темноту – свет из окна едва сочился, освещая её комнату. Луна ещё только выплывала из-за сторожевой башни.
- Я же в замке! – сказала она себе. И сама же себе ехидно ответила:
- Да что ты говоришь? Какое глубокое наблюдение.
- Погоди! Не сбивай меня с мысли…
- В твоей голове ещё есть мысли? Ну, ну, хотелось бы узнать, что это за мысли такие, что не дают нам покоя?
- А ведь во всех замках должны быть тайные ходы. Не думаю, что этот замок является исключением.
- Так, так – это уже интересно. И что теперь?
- А теперь мне надо только найти этот потайной ход. Крыса же нашла свой…
- Согласись, что потайной ход крысы, совсем не подходит для тебя…
- Почему? Я отлично помню несколько заклинаний, котором учила меня бабушка. И там было одно… Только его надо вспомнить…
- Так вспоминай быстрее. Я тебе могу помочь?
- Можешь: не мешай мне. Я должна сосредоточиться.
Василиса опять сошла с кровати, опустилась на колени перед крысиной норой и зашептала заклинание:
- Ты, Луна, полнеешь, а я таю.
Равнодушно ты в окно глядишь.
Помоги, тебя я умоляю,
Преврати меня в простую крысу
Или даже мышь.
Василиса закрыла глаза, раскинула руки и стала ждать превращения.
Но всё оставалось по-прежнему: – луна равнодушно светила в окно, не желая ей помогать.
Василиса озадаченно посмотрела на неё.
- Полнолуние... Должно быть полнолуние. Полное, без всяких зазубринок по левому краю её лика. Или… Я же забыла… Забыла надеть одежду наизнанку.
Она стала стаскивать с себя одежду.
И тут на луну начала наплывать темная, непроглядная туча.
- Не успею, не успею… - занервничала Василиса. – Да и не к чему мне моя одежда там, в норе...
Трясущимися руками она сорвала с себя одежду, и,  едва успела подставить свое оголенное тело под последний серебряный луч лунного света, как стала быстро уменьшаться. Она ещё шептала заклинание, а уже чувствовала, как всё её тело зудит от пробивающейся сквозь кожу шёрстки, чувствовала, как отрастает крысиный хвост. Она хотела оглянуться, чтобы посмотреть на него, но не отважилась – чувство гадливости к этому непременному атрибуту крысиного экстерьера, не позволило ей этого сделать. Да и к чему? Щель в углу комнаты манила её надеждой на спасение, и она кинулась в неё, не думая, что будет дальше. Несколько мгновений она летела в полном мраке куда-то ни во что, и запоздало и отчаянно подумала о том, как она вернется в прежнее свое человеческое обличие и вернется ли вообще? Но и отчаяться она не успела, так как упала, уткнувшись лицом во что-то мягкое. Ей стало трудно дышать, она тряхнула головой и… проснулась.
Василиса лежала вниз лицом, уткнувшись в подушку.
«Однако!», - подумала она, и вслух сказала:
- Гоголь-моголь какой-то. Или нет?
Она не поленилась встать с лежанки и пройти в тот самый угол, куда скрылась крыса. Кирпичи в стене лежали плотно и крепко – никакого даже намека на крысиный лаз.
- Гоголь! Чистый гоголь-моголь…



7.
Каменный пол был холодным. И вообще в комнате к вечеру стало довольно прохладно. Василиса почувствовала легкий озноб во всем теле, быстро шмыгнула в постель, и даже накрылась каким-то одеялом, сточеным из мягкой шкуры какого-то пятнистого зверя.
 Вздрагивая от озноба, она дышала себе в ладони, терла их одну о другую, пытаясь скорее согреться. Наконец тепло разлилось по всему телу. Её потянуло в сон. Но тут скрипнула дверь. Василиса открыла глаза и увидела, что в комнату вошла  прислужница. Но не та, что носила ей завтрак и обед, и не одна из тех, что помогали ей купаться, а очень пожилая женщина.  Седые волосы её были стянуты на затылке в пучок. На тёмном морщинистом лице особо выделялся большой, крючковатый нос.
«Прямо баба Яга, собственной персоной», - подумала Василиса и натянула одеяло  до подбородка. Сердце её учащённо забилось:
«Ночь ведь уже. Вампиры просыпаются, наступает их время!».
Старуха видимо поняла состояние девушки и улыбнулась. Зубы у неё были нормальными, человеческими, удивительно ровными и белыми.   
«Мне бы такие, в её-то возрасте» - позавидовала Василиса.
- Не бойся – я не вампир, - сказала старуха. - И все, кто прислуживает тебе днем, тоже не вампиры…
-Кто же они? И почему так бесстрашно чувствуют себя в замке Дракулы?
- Потому, что его замок стоит на их земле. С этой стороны, - старуха махнула в сторону окна, - земли берендеев.  С обратной волкодлаков.
- Оборотней! – вскрикнула Василиса. – Час от часу не легче.
Старуха коротко рассмеялась и посмотрела на неё удивительно синими и добрыми глазами.
- Не стоит их боятся, они тоже люди. Ну, почти, люди.  Просто не надо с ними встречаться в  полнолуние. Да и то только с волкодлаками. Берендеи же превращаются в медведей  только тогда, когда им грозит большая беда. И только по воле их верховного колдуна. Но обижать их не стоит. Ни тех, ни других. Месть их будет страшной. Вот потому-то девушки, что прислуживают в замке, ходят по нему так смело.
- Но зачем они служат ему?
- Жить-то надо. Земля родит плохо. В озерах и реках рыбы много, а в лесу ягод и грибов… Но всё приедается. Хочется разнообразия. Ох, боюсь я, что это желание и возможность выбора, погубит когда-нибудь и эти народы.
Старуха вздохнула:
- Ну, а вампиры умеют летать. И летают по всему Тридесятому царству и Тридевятому государству.
- Понятно!
Старуха резко переменила тему разговора:
- А ты, милая, долго ли тут гостить собираешься?
Василиса укоризненно посмотрела на неё:
- Я летать не умею.
- А ноги-то, что отнялись? Или голова думать перестала? Прислужницы-то как-то выходят отсюда… А то и потайным ходом воспользуйся…
- Значит, есть он тут?
- Как не быть-то? Замок, да без потайного хода…
- Пока его отыщешь, упыри кровь высосут…
Бабушка усмехнулась:
- Не посмеют. А если какой дурак и найдется, ты на него водой плесни, он мигом о гадостях своих забудет.
- А если воды под рукой не окажется?
- В рукавах носи. Вспомни, как прапращурица твоя Василиса за царским столом вино в рукава лила?
- Это же в сказке?
Бабушка впервые за весь их разговор рассердилась:
- А ты где находишься? – и опять стала наставлять ласковым голосом. – Днем-то тебе опасаться некого, а на ночных пирах всякое случиться может. Так что не забудь мой совет: воду, вино ли, - в рукав. И если что махни рукавом на охальников. Озера, конечно не разольются и лебеди по ним не поплывут, но упырям не до тебя станет…
- А что еще за пиры такие?
- Обычные, вампирские, ночные…
- Не хочу я…
- Хочешь, не хочешь, потерпеть придется, пока выход из замка не выследишь, или тайный ход не откроешь.
Василиса горько вздохнула. Бабушка погладила её по голове:
- Не отчаивайся. Закрой глаза, да послушай, а я  тебе про тайный ход на ушко пошепчу, как найти его научу…
Василиса послушно прикрыла глаза. Бабушка склонилась к ней и зашептала:
- Как выйдешь из своей комнаты, поверни посолонь…
Василиса увидела коридор, уходящий вправо и теряющийся в свете последних факелов:
- Иди не бойся, - услышала она голос внутри себя, и пошла, повинуясь ему.
- Не глазей по сторонам – считай двери. Внимательно считай, чтобы не сбиться…
Василиса стала считать двери. Против четырнадцатой двери голос скомандовал:
- Стой! Открой эту дверь.
Василиса отворила дверь…
За дверью была глухая каменная стена.
- Пришли, называется…
- Молчи и слушай: есть  среди этих камней один, что светлее и глаже других. Найдешь его и толкнешь легонько ладонью. Вот так…
Василиса почувствовала легкое прикосновение к плечу. И еще раз:
- Вот так. Поняла?
И опять толчок в плечо:
- Поняла ли?
И опять  такой же толчок:
- Понятно?
- Да понятно, понятно! – рассердилась Василиса. - Сколько можно! – и открыла глаза. - Дальше-то что?
Каково же было её удивление, когда вместо седой бабушки с синими глазами, она увидела склонившуюся над ней черноволосую и черноглазую  прислужницу.
- Вставайте, барышня, - произнесла та. – Хозяин вас ждет на трапезу. Вот, я вам  наряд принесла. – И она указала на черное, как ночь платье.
Василиса с досады закрыла лицо руками:
- Гоголь-моголь! Полный гоголь-моголь…
- Хорошо, - сказала прислужница.  – Сейчас велю приготовить. А пока помогу вам одеться.
Платье было в пол. С обнаженными плечами. Волосы прислужница расчесала  костяным гребнем. Затем достала из кармашка передника маленькое, скорее всего бронзовое, зеркало.
Василиса мельком глянула в него и осталась довольна своим видом. Вот только… Она положила руку себе на грудь – не хватало какого-нибудь пусть самого простенького  украшения. Какой-нибудь тоненькой ниточки бус. Ну да ладно, не к милому на свидание собралась. На ужин (или обед?) к вампирам. И так сойдет. Она поправила рукава платья, они были широкие, без манжет. Вспомнила слова бабушки из сна о хитрости царевны-лягушки: мало ли – все-таки царство-то Тридевятое…

Глава 7.
(Пир вампиров).

1.
Шли темными коридорами. С дверями по обе стороны. Спустились на этаж ниже. Тут было веселее: кирпичные и каменные стены сменились гобеленами, деревянными панелями до потолка. Двери отворялись перед ними, пропуская их из зала в зал. Предназначения комнат Василиса даже не пыталась угадать: кушеточки, банкеточки, столики покрытые парчой, камины… Комната с оружием по стенам, и… библиотека. В ней Василиса невольно задержалась. Стеллажи  книг в кожаных переплетах. Полки с разной посудой: с кубками, скорее всего из золота. С фарфоровыми и стеклянными фляжками и вазочками.  Посуды из серебра, конечно, не было. В одном из углов стоял огромный глобус в медной оправе и зрительная труба на треноге.
«Наверное, телескоп», - с удивлением подумала Василиса.
Одна из стен была увешана картинами. Это были в основном портреты разных мужчин, запечатленных в честь, каких-нибудь воинских триумфов, и портреты  прекрасных дам, скорее всего, запечатленных в честь побед красоты над оружием.
Был тут портрет и того усатого и носатого воина, что висел в комнате Василисы. Только написан он был более гладко, более яркими красками. Рама, в которую он был заключен, была  дорогой.
И тут Василису привлек портрет молодой женщины, расположенный на самом выгодном для просмотра месте.
Волосы  русые. Глаза смотрят в сторону, словно не хотят видеть того, кто стоит перед ней. Платье чёрное, с открытыми плечами, как у Василисы. А на груди покоится ожерелье. Большое, тяжёлое и, по-видимому, очень дорогое. Ожерелье было из белого, на вид метала.
«Неужели серебряное?» -  удивилась она.
Василиса, невольно коснулась рукой своей груди, словно  хотела ощутить это ожерелье на себе.
- Кого-то она мне напоминает, – произнесла Василиса, обращаясь, то ли к себе, то ли к прислужнице.
Прислужница глянула на портрет, который, скорее всего не замечала ранее, потом на Василису, но ничего не сказала.
- Кто эта дама?
Прислужница пожала плечами:
- Пойдемте, барышня. Мы уже опаздываем,  - и она распахнула перед Василисой следующую дверь.
Они прошли длинной колоннадой, поднялись по лестнице, и остановились перед  высокими тяжелыми с виду дверями.
- Дальше, барышня, вы пойдете одни,  - берендеям туда вход воспрещён. – Сказав это, прислужница стала быстро спускаться по лестнице.
Василиса проводила её взглядом. Когда девушка скрылась в колоннаде, Василиса взялась за ручку двери. Массивная и тяжелая дверь, отворилась удивительно легко.

2.
Василиса остановилась в дверях большого зала. Явно парадного. Огромный стол был накрыт по-королевски. Горели свечи. По обе стороны стола сидели мужчины и женщины. Все были нарядны и могли бы, наверное, считаться красивыми, но неестественная их бледность, синева век, и вычурная краснота губ, делали их лица пугающими.
На дальнем конце стола сидел граф.  У ближнего к Василисе края, стоял пустой стул, никем не занятый, явно  ожидающий её прихода.
В зале стоял веселый шум застолья. Когда Василиса появилась в дверях, наступила тишина и все головы повернулись к ней. Тишина была напряженной, и было непонятно, чем эта тишина может закончиться, и чего после этого ждать.
Нарушил напряженность Дракула. Он поднялся со своего кресла, и жестом руки, который был понятен без слов, указал Василисе на пустующий рядом с ней  стул.
Василиса подошла к столу, гордо обернулась, показывая всем своим видом, что возится со стулом не собирается. Впрочем, в этом не оказалось необходимости – лакей, весь в черном, с красивым, естественного цвета человеческим лицом, был уже рядом, готовый к её услугам.
«Явно, волкодлак…» - поняла Василиса.
Она грациозно, словно всю жизнь только и занималась тем, что посещала такие светские мероприятия,  придержала платье и села на услужливо пододвинутый стул.  Перед ней, как по волшебству появился обеденный прибор: тарелка, вилка, нож. Ей на выбор было предложены несколько блюд. Она выбрала что-то овощное. Когда один из лакеев потянулся к её бокалу с кувшином, чтобы наполнить его вином, Василиса накрыла бокал рукой и коротко приказала:
- Воды.
Лакей вопрошающе глянул на Дракулу. Тот кивнул ему головой – можно.
Гости по обеим сторонам стола словно отмерли, зароптали, зачмокали губами.
Дракула ударил по столу ладонью:
- Цыц! Только посмейте!
Дракула взял со стола какой-то футляр и направился через весь зал к ней. Подойдя, он щелкнул застежкой футляра, открыл его. В коробке, на черном бархате лежало ожерелье. То самое, что было изображено на портрете в библиотеке.
- Одень это, - тихо сказал Дракула.
Василиса даже отпрянула, не зная почему.
- Сама одень. Я не могу. Оно серебряное.
Василиса неуверенно протянула к ожерелью руку, взяла его, рассматривая.
«А что, подумала она, и одену. Серебро, все-таки, оберег…»
Василиса, склонив голову, скрепила концы  ожерелья на шее под волосами. Она ожидала ощутить холод от прикосновения украшения к телу, но оно, на удивление, оказалось  теплым.
Дракула внимательно посмотрел на неё, задумчиво покачал головой, закрыл футляр и, положив его на стол рядом со столовым прибором Василисы, медленно пошёл к своему месту.
Застолье молчало.
- Ну, что же вы? – сказал граф.  - Продолжим наш ужин!
Все приступили к прерванной трапезе, однако, уже без былого веселья.
Но постепенно прерванное застолье набрало прежний градус.  Про Василису, кажется, даже забыли.
Первое напряжение прошло. Василиса делала вид, что произошедшая церемония с ожерельем, ничуть её не взволновала. Однако, она едва сдерживала себя, чтобы не приложить руку к украшению, – так ей хотелось его потрогать.

3.
Она пробовала кушанья, делала меленькие глоточки воды из хрустального бокала, вспоминала портрет неизвестной дамы и думала о словах бабушки из сна:
- Носи воду в рукавах…
Но тут сомнение охватило Василису: теперь, после того, как ей вручили это ожерелье, а ведь это было сделано неспроста, не насмешить бы окружающих промокшим платьем:
«Ничего, - решила она. – Если  что сошлюсь на свою неловкость».
Выгадав момент, когда ей показалось, что ни одна пара глаз уже не смотрела в её сторону, она плеснула воду из бокала в левый рукав платья и напряглась, боясь почувствовать,  как вода бежит сквозь материю по её телу. Но этого не случилось – вода ушла как в песок. Василиса облегченно вздохнула и поставила пустой бокал на стол. Услужливый вурдалак, опять  наполнил его водой. В скором времени и эту порцию воды постигла та же участь. И опять никакой сырости – рукав оставался сухим, как внутри, так и снаружи.
«Может быть, я опять сплю?»
Василиса ущипнула себя за запястье и даже рискнула, словно поправляя его, прикоснуться к ожерелью.
Нет, это был не сон.
И тут случилось неожиданное. Одна из дверей зала распахнулась, и в неё развязной походкой вошёл тот самый упырёнок, что был на побегушках у Кощея.  Василиса сразу узнала его, а он её.
- Ага! – заулюлюкал он. – Кого я вижу! Василисушка, свежая кровушка!
За столом сразу смолкли разговоры. Тишина стала более чем напряженной. Но упырёнок этого не заметил, и, раскинув руки, всё той-же наглой, вихляющей походкой направился к ней, готовый её облапать!
Василиса вскочила и отмахнулась от него левой рукой.
Нет, как и предупреждала бабушка из сна, не озеро выплеснулось из рукава её платья, но воды было достаточно, чтобы она  выплеснулась в лицо упырёнка и веером разлетелась по застолью, особенно по левой его стороне.
Упырёнок завизжал, как ошпаренный. Мерзкое его лицо вспучилось волдырями. Все на кого попали разлетевшиеся капли, вскочили со своих мест – женщины визжа и отряхаясь, мужчины бранясь.
Все с ненавистью смотрели на Василису. Всё в ней сжалось в комок, готовясь защищаться, кусаясь и царапаясь как кошка.
 И тут раздался голос Дракулы:
- Уберите этого идиота.
Лакеи подхватили упырёнка и уволокли в одну из  дверей.
- Надо же, - удивился граф. - Оказывается ему больно.
За столом, было, вспорхнул недовольный шумок.
Голос графа налился металлом:
- А я вам что говорил? «Не сметь!» - и, обведя застолье строгим взглядом, он вдруг разразился веселым смехом. Смех этот был так заразителен, что к нему, постепенно, присоединились и все присутствующие.
Так же резко граф прервал свое веселье:
- Ну, довольно! Повеселились!- и через стол обратился к Василисе. – Устала? Иди к себе, отдыхай.
Василиса потянулась, чтобы снять с себя ожерелье, но он остановил её:
- Не надо. Оставь себе, оно твоё! Иди!
Дверь за ней распахнулась, в её проеме стояла  давешняя прислужница. Словно знала, что всё случится именно так, и ждала её.
«На сутках она сегодня, что ли?» – подумала Василиса, кивнула всем головой и вышла.
Двери за ней затворились.

4.
Возвращались тем же путем: лестница, колоннада, библиотека…
В библиотеке Василиса остановилась у портрета дамы с ожерельем и долго смотрела на него:
- Кого же она мне напоминает? – спросила она саму себя. - На кого-то она очень похожа?
- На тебя, - услышала она из-за спины.
Василиса обернулась и вместо прислужницы увидела бабушку с синими глазами из своего вечернего сна.
- Знаешь, кто она, - указала бабушка на портрет.
- Нет.
- Это Василиса, королева Молдавская. Мать графа.
Василиса внимательно всмотрелась в портрет:
- И что это значит? - обернулась она к бабушке.
Но той там уже не было. Там стояла опять прислужница…
- Барышня, чего-то желает?
- Гоголь-моголь. Сплошной  гоголь-моголь.
- Я уже распорядилась: напиток будет ждать вас в вашей комнате…


Глава 9.
(У бабы Яги).

 1.
 Далеко от замка Дракулы, от земель вурдалаков и берендеев, баба Яга разогнулась над котлом, испускающим голубое сияние.
- Однако, устала… - сказала она, потирая поясницу. – Чай не молоденькая, чтоб туда-сюда по три раза за час прыгать. Ну да ладно – лишь бы впрок. Лишь бы Василиса всё, как надо поняла. С водой-то у неё ловко получилось – и Яга довольно засмеялась. – Авось и с дверью не промахнется. Только бы ума хватило до утра  дождаться, да по солнышку из замка-то бежать. Днем-то и от упырей и от вурдалаков легче скрыться.
Яга провела рукой над котлом – голубое сияние поблекло.
Посмотрела на притихшего, на печи кота:
- Как думаешь, хватит у лисы ума Василису из замка вывести? – и ответила сама себе. - Надеюсь, хватит.
После чего опять обратилась к коту:
- Ну, а ты чего молчишь? Сидишь как сирота. Как же вы с Иваном-то так не доглядели?
Кот ей мог на это ответить: «Сама бы попробовала. Там такой туман был. В таком тумане кого хочешь проморгаешь, не то, что несмышленого Ивана. Уж на что Ворон, а и тот Горыныча поздно усмотрел». Но кот с ней спорить не стал. Он  был ученый. И не раз ученый, той же бабушкой Ягой.
«Это кем же надо быть, чтобы сейчас спорить с ней? Если только Серым волком», - подумал он.
Яга, разминая, затекшие при ворожбе над котлом кости, пошла к лежанке.
- Устала, однако, устала, - повторила она. – Так и где же наш Серый?
Кот понял, что надо отвечать:
- Рыщет, где-то…
- Рыщет он.
Кот осмелел:
- Я понимаю – глупо… Что теперь рыскать, если его змей унес. Сейчас уж рыскай, не рыскай, а и косточки от Ивана не сыскать…
- Не знаю, не знаю, - сказала баба Яга, укладываясь. – Кощей он тоже не  дурак, чтобы от Ивана просто так избавляться. Тем более теперь, когда Василису у него Дракула умыкнул.
- Ну и где логика? Ивана-то не Кощей унес, а Горыныч – лениво возразил кот.
- Змей-то, чай, к Кощею летел…
- Куда бы он не летел, а позавтракал он Иваном за милую душу. Чего теперь рыскать? Не вижу в этом логики…
- Да, - согласилась Яга. – Логики тут никакой. Но сегодня я устала от свиданий с Василисой. А завтра, отдохнувши, посижу над котлом – авось, след Иванов  где-то объявится.
Яга дунула на чадящую лучину, и избушка погрузилась во тьму. Яга ещё что-то говорила, кот слушал её в пол-уха, пока она сама не стала заговариваться и похрапывать, впадая в дрему.
И только глаза кота светились в темноте. Не спалось Баюну: где-то кончиками усов чувствовал он, что Яга права: не мог Иван так просто без следа сгинуть, не смотря на полное отсутствии в этом логики.

2.
В оконную раму постучали: тут, тук, тук.
- Кого там принесло? – вскинулась Яга.
- Спи, - я посмотрю, остановил её кот.
Он спрыгнул с печи подошёл к окну:
- Кто там?
- Это я, черный ворон, принес весть про нашего мальчика. Выйди, поговорить надо…
Кот тихо выскользнул за дверь.
Ворон ждал его на колодезном срубе.
Брезгливо ступая по сырой земле, кот, подойдя к колодцу, запрыгнул на него и осторожно устроился рядом с вороном.
 Ворон начал без всяких предисловий:
- Полетал я тут, сорок послушал: трещат, что Ваньку нашего Горыныч не съел, выронил…
- Как выронил? Куда? – подскочил кот, чуть не сорвавшись с колодезного  венца.
- Как не знают, но трещат, что выронил он его в Русалье озеро…
- Ну, это лучше бы его змей сожрал…
- Сороки трещат, что его берегини отбили…
- Ну да? Это, значит, где-то там и леший крутится…
- А я что говорю: надо Ягу будить.
Кот покачал головой:
- Сегодня не стоит. Устала. Полдня над котлом просидела, колдовала… Василису искала…. Измаялась.
- А зеркало? Что у зеркала-то не спросила?
- Да ну его, это зеркало. Зазналось – врет много. Уж завтра проснется, сама посмотрит, где он плутает.
Ворон поднял крыло, сунул голову себе подмышку, пощёлкал клювом. Кот брезгливо отодвинулся от него:
- Серого волка надо искать.
Ворон переступил с лапы на лапу:
- Надо. Вдруг понадобится… Ну, я полетел?
- Давай. Не пуха ни пера, - напутствовал его Баюн.
Ворон, легко снялся со сруба, сделал круг и сел на ветку дуба, растущего над  колодцем:
- Скажи, Баюн,  а что это Яга так за Василису переживать вздумала? Ну, с Иваном понятно, его найти надо хотя бы потому, что ему с Кощеем биться. А Василиса-то, после этого, сама собой прилагается – как приданое. А она, видишь ли, за Василису первую ратует?
- Красивая она.
- Кто?
- Василиса.
- Ну и что, что красивая? Причем тут это?
- Понимаешь, - кот почесал у себя за ухом. – Понимаешь, бабе Яге кто-то сказал, что красота должна спасти мир. Вот она в первую очередь о Василисе и заботится.
Ворон встопорщил крылья выше головы:
– Красота должна спасти мир? А кто красоту-то спасать будет? Ладно, – должна, так должна,– не нашего ума  это дело – полетел я Серого волка искать.
Ворон широко растопырил крылья, рухнул с дуба, и растворился в ночной темноте.
Кот же, съёжась, продолжал сидеть на срубе колодца, и думать свои тяжелые думы, половину которых он вообще не понимал, не смотря на всю свою ученость. Так он и просидел до первых солнечных лучей.
 

Глава 10.
(Иван).

1.
А берегини и леший продолжали спорить. Берегини говорили, что, прежде всего, Ивана надо вести к бабушке Яге.
Леший стоял на своем:
- К заветному камню его вести надо. На росстани. Там написано, что дальше делать.
Иван, не выдержав, вмешался в их спор:
- Да я с детства знаю, что там написано…
Леший угрюмо посмотрел на него:
- Мало знать. Надо ещё выбор сделать.
- А может всё-таки прямо к  Яге вывести? – возразила бойкуша.
- Да… - поддержала её робкая.
- Мимо камня никак нельзя…
- А кот и волк вели к Яге.
Леший хмыкнул:
- Ну и довели? Вот то-то…
Берегини вынуждены были с ним согласиться.
- Кощей не дурак, - продолжал рассуждать  леший. – Змей ему всё рассказал – как схватил, как в озеро уронил…
- Ну, так он и подумает, что нет уже Ивана – утоп.
- Ага, сейчас, подумает, - угрюмо, словно сам с собой, рассуждал леший. – Говорю же - Кощей, не дурак. Кому, как не ему знать, что Иваны и в воде не тонут и в огне не горят. Теперь он начнет его искать.  Надо бы нам его, девушки, как-нибудь невидимым сделать.
- Значит, надо его, к бабе Яге вести: шапку-невидимку просить, - сказала несмелая берегиня.
- Вот ведь заладила со своей Ягой! – вспылил леший. – Ведь сожрут, пока дойдёт.
Иван обиделся:
- Кто это меня сожрет?
- Успокойся, - найдется кому…
- Это да, - поддакнули берегини.
- Вот что… – леший хлопнул себя по колену. – Попрошу я лес зеленый укрыть его, - чай, не откажет…
Вскоре, после недолгих уговоров лес укрыл Ивана, сделал его невидимым для посторонних глаз.
В дорогу собирались недолго. Берегини было кинулись собирать узелок, но леший цыкнул:
- Отставить! К чему нам лишний груз. Нас что лес не прокормит? -  и неспешно двинулся от озера в лесную глушь.
Иван поклонился берегиням. Те захлюпали носами, обняли его, прощаясь.
Иван бросился догонять лешего.

2.
Шли ходко. Даже можно сказать – весело.
Леший шёл то вразвалочку рядом с Иваном, то, вдруг, исчезал из глаз и появлялся в тот же миг где-нибудь неподалеку, на взгорке, терпеливо поджидая своего попутчика. То он вырастал чуть не выше дерев, и  Иван едва поспевал за его огромными шагами, то становился ниже травы и Иван боялся, как-нибудь нечаянно не наступить на него.
Леший никогда не шёл впереди. Всё время он был то слева, то справа от Ивана. То вообще неизвестно где. В такие моменты Иван по шелесту дерев, или травы  догадывался, где тот в данный момент находится.
Солнце било в макушку и к обеду Иван понял, что устал. Почему-то вспомнился узелок берегинь, который леший категорически отверг, не взяв в дорогу, и подумал:
«Интересно, что в нем было?» - берегини были мастерицы по кулинарной части – это Иван уже успел понять и запомнить.
«Пора бы и  пообедать», – подумал он и, оглядевшись, не приметил следов лешего.
- Куда он подевался?..
Иван сорвал несколько земляничек, веточку костяники. Ягоды не покрыли и ладони. Он кинул их в рот, при этом подумав:
«Однако не богатый обед для богатыря».
Опять огляделся:
- Где леший-то?
И по верхам дерев посмотрел и под ноги – нет безобразника. Затаился, и знаков не подает. Куда идти-то?
Иван решил аукнуть в полголоса.
Тишина была ему ответом.
Иван крикнул громче:
- Ау!
И тут же услышал ответ слева:
- Ау-у!
- То-то же…
Иван повернул на крик и через пару минут понял, что идет по болотине. Это не дело по болоту ходить без провожатого. Мало ли – шаг, другой и вот ты уже в болотной жиже по грудь увяз.
Иван опять крикнул:
- Ау!
- Ау! – услышал он в ответ, но не понял, то ли справа, то ли со спины?
- Эхо, что ли балует? – за пару дней нахождения в Тридевятом царстве, Иван уже привык все природные явления, считать живыми.
Иван опять аукнул. И замер, ожидая ответа. Ответное «Ау!» отозвалось сразу и справа и слева и спереди с болота, и из-за спины.
«Слева ли, справа, откуда бы не аукало, - решил Иван, - а пойду назад. Там болота нет – там уж хожено.»
Но не успел он сделать и пары шагов в обратном направлении, как под ним опять закачалась болотина.
Иван, уже не без паники, крикнул:
- Ау!
- Ау! Ау! Ау! – посыпалось на него со всех сторон.
- Леший! Что за шутки дурацкие? Ты где? Ау!
И вдруг услышал за плечом хрипловатый голос лешего:
- Ау, ау… Тут я. Что ты всё орешь-то на весь лес? На минуту отлучиться нельзя.
- А чего ты меня в болото загнал, своим ауканьем?
- Я? Больно надо. И где ты тут болото увидел?
Иван глянул под ноги – сухо. Поляна кругом сквозь видна – солнечная, да земляничная…
- Что же это за напасть?
Леший усмехнулся:
- Это Аука балует.
- Аука? Эхо, что ли?
- Да нет, не Эхо! Эхо у меня в лесу смирное, послушное. А это Аука, шельмец, играется.  – И леший погрозил в никуда. – Погоди, доиграешься ты у меня!
Из-за березки вышел маленький, пузатенький, щекастенький человечек с хитрыми глазками. На голове шапка колпак. Холстяная рубаха с опояскою. Холстяные же штаны, обернутые онучами, лапти. И котомкой за плечами.
- А что уж и пошалить нельзя? – улыбнулся человечек.
- Можно, - буркнул леший. – Только надо знать время и место!
Моментально оценив угрюмое настроение лешего, человечек посерьезнел:
- Случилось, что ли чего?

3.
Сидели под тенистой березкой.
Рыба из котомки Ауки оказалась удивительно вкусной и сытной. 
Ивана тянуло в сон. Он прилег в тени березы, и дремал, в который уже раз слушая о Кощее, Василисе, Змее Горыныче, берегинях… Сквозь дрему всё ему казалось далекой, нестрашной сказкой…
Но вот что-то новое, ранее не упоминаемое, заставило его  прислушаться к беседе лешего и Ауки:
- Ну и как там теперь? – спрашивал  леший.
- Да всё так же, - равнодушно отвечал Аука. – Одно и тоже, одно и тоже… Я уж туда и аукать ходить перестал. Дети, как волчата – всего шугаются. Взрослые на третий день на простое «Ау!», зло бранятся. Какое уж тут веселье. За околицу не выходят.  Сидят по огородам, да репу свою караулят...
- Ну и?
- Что «ну и?». Всё по прежнему… Караулят, караулят, да уснут. А он репу-то ихнюю всю и потопчет, да раскидает.
- А они, конечно, опять за топоры?
- Опять! Каждый раз одно и то же. И никак они из этого круговорота не вырвутся.
- Да-а, - задумчиво протянул леший. – А нам, вишь, надо через них идти?
- Надо ли? Не заметишь, как самого затянет.
- Нет, никак нам этот Осенний край не обогнуть.
- Никак, - подтвердил Аука. – Слева горы. Веселое место – аукается на все четыре стороны. Иной раз так весело, что снег с горных верхушек, как на санках катится. Но вам там не пройти. Справа, – Аука рубанул правой рукой воздух, словно, отрубил край земли: - Справа – море. По морю не побежишь. Бережком оно, конечно, можно. Да кто его знает, чем этот бережок закончится? Может у Лукоморья…
- У Лукоморья хорошо, - мечтательно сказал леший. – Я там бывал…
- А может у края света. А там чего? Или назад возвращаться, или за горизонт лезть. А кто знает, что там за этим горизонтом творится?
Иван про себя усмехнулся познаниям Ауки и лешего, но встревать в их разговор не стал.
- Вот и выходит, что деваться нам некуда, - подвел итог разговора леший. – Надо через Осенний край идти…
- Не знаю, не знаю… С медведем ты, чай, и договоришься -  родня всё-таки. А с деревенскими как?   Да и Ивана Вазила не пропустит – уж  больно он на людей осерчал.
Леший вздохнул:
- Да и со мной вряд ли без свары разойдется. Он же от меня помощи ждал…
- Пока не дождался, - съязвил Аука.
- Вот именно, - грустно согласился леший.
Какое-то время молчали.
- Ну, а о Ином, что-нибудь слышно? – с какой-то загадочной интонацией спросил леший. - Того, чай, больше медведя боятся?…
- Да, что за  враки придумали, вдруг возмутился Аука. – Никогда Иной недобрым не был. Уж я-то это точно знаю. Как не аукни, всегда откликнется. Как ребенок, право слово… А уж умница какой! Всё сквозь знает…
Аука замолчал, задумался.
Леший смотрел на него и тоже молчал. Ждал, знал, что сказано Аукой не всё, но торопить его не надо.
- Только... – Аука почесал макушку. – Давненько я о нем ничего не слышал.  О Ином-то. Аукал, не отзывается.
- Ну да, ну да, - покачал головой леший, словно убеждал себя в своей же правоте…
 Аука не замечая его интонации продолжал:
- Я всё думаю - откуда он родом? Старики говорили, что от дивьих людей пришёл. Из самой Гипербореи…
Леший махнул рукой:
- Вряд ли. Был я в том краю, в Гиперборее той. Никаких дивьих людей не встречал.
- Так они не каждому и показываются…
- Ладно, - хлопнул себя по коленам леший. – Довольно болтать. Надо через Осенний край идти: время пришло. Ты с нами? – обратился он к Ауке.
Тот пожал плечами:
- До краешка дойду, посмотрю, что и как. А дальше увидим.
Леший толкнул Ивана в бок:
- Вставай, богатырь, - идти пора…


КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
 (Продолжение следует)


ЧАСТЬ 2

Глава 10.
(Василиса).

 1.
Прислужница отдала Василисе свечу, и Василиса вошла в  свою комнату. Дверь за Василисой громко хлопнула.
 «Что так?» - подумала она.
Но прислушавшись, не услышала ни стука засова, ни щелчка ключа в замке.
«Сквозняк, наверное».
Ещё немного постояв, решилась проверить так ли это и выглянуть в коридор.
Дверь, как и прежде, была не заперта. Тускло горели факелы в пустой галерее.
- Надо бежать, надо! – тихо разговаривала она сама с собой. Не зря же ей приснившаяся бабушка указала  место потайного хода? Да и приснилась ли она?
Василиса аккуратно, без стука,  затворила дверь. Так и есть: это был всего лишь сквозняк. Это он подталкивал дверь, вот девушка прислужница и не удержала её.
Поставив свечу на стол, Василиса прошлась по комнате.
За окном была черная ночь.
Нет, бежать от вампиров ночью глупо. Во-первых, они в это время не спят. Во-вторых, видят в темноте, как днем. А вот с восходом солнца всё меняется: она видит, а они прячутся от солнечных лучей. Значит надо ждать восхода.
Её тело вдруг напомнило ей об усталости, накопившейся от переживаний последних часов.
Василиса прилегла на постель:
«Отдохну немного. Время есть».
Она смотрела на пламя свечи и глаза её то смыкались в дреме, то она их широко распахивала – боялась проспать урочный час.
В очередной раз, когда открыла глаза,  пламя, вдруг, соскочило с фитилька свечки и, как ей показалось, ловко спрыгнуло на пол.
Василиса подскочила на постели: сон, как рукой сняло – не хватало ещё пожара, тогда прощай намеченный побег!
Василиса была готова растоптать, потушить неосторожный огонь, но вместо  огня на ковре она увидела  огненно-рыжую лису.
Лиса сидела, в круге своего пушистого хвоста и хитро смотрела на Василису.
- Ну – сказала лиса. – Так и будем лежать? А как же наши планы? Наш побег?
Василиса уже ничему и никому не удивлялась:
- Ещё рано, - неуверенно возразила она.
- Пока рано… Но как время придет, то ты что же бежать собираешься в этом платье? В этих бархатных туфельках?
Василиса осмотрела себя в темном окне. Платье, ожерелье, бархатные туфельки…
- Да, в  этом далеко не убежишь.
- Ну, - ехидно спросила лиса. – И что ты предлагаешь?
- Надо  пробраться в ту комнату, где я…принимала ванну – может моя одежда ещё там.
- Так иди. Я тебя подожду здесь. Да, когда будешь переодеваться, ожерелье не снимай. Вообще, никогда не снимай его, – сказала лиса и сунулась ей под руку. Василиса благодарно погладила её. Шерсть на лисе была мягкой и теплой. Василиса гладила её, а лиса под её рукой становилась всё шире и шире. Спина её уже казалась такой необъятно широкой, что Василиса  не могла дотянуться до её ушей и носа – голова лисы словно растворились  в темноте комнаты.
- Что же это такое? – занервничала Василиса.
Она резко дернула рукой туда, где должна была находиться лисья голова, и больно ударившись об один из столбиков, поддерживающий балдахин над кроватью… проснулась.
Василиса лежала в постели, гладя одеяло, скроенное из какого-то пятнистого зверя.
Естественно, никакой лисы в комнате не было.
Свеча споконо горела на столе.
- Всё тот же сон! – вспомнила она теперь уже Пушкина.  – Но как вовремя он мне приснился…

2.
 Дорогу в ванную комнату она запомнила хорошо, шла тихо, практически бесшумно. Спустилась по лесенке и повернула налево…  И тут она услышала смех и голоса. Василиса вжалась в темную нишу. Мимо прошли прислужницы, о чем-то весело болтая, на каком-то непонятном языке. Василиса знала около семи языков – из них два древних – но этот ей был незнаком. Что-то старо-русское слышалось в нем, но смысла разговора Василиса понять не могла.
«Наверное, какой-нибудь берендейский», - решила она, прислушиваясь к удаляющимся шагам.
Когда они совсем стихли во мраке коридора, она двинулась дальше.
Вот и нужная дверь. Осторожно нажала на ручку – дверь мягко поддалась.
«Видимо, тут замки не в ходу» - подумала она.
Тихо притворив за собой дверь, прижалась к ней спиной, и окинула помещение взглядом, разглядывая находящиеся в нём предметы, насколько позволял тусклый свет, с трудом пробивающийся в окно.
То, что  искала,  увидела сразу: джинсы на кушетке, кроссовки под оной.   
Кружевного топа нигде не было. Так же не было и предметов нижнего белья.
«Женщины, есть – женщины», - улыбнулась  Василиса, схватила в охапку и джинсы и кроссовки,  и, прижав их к груди, поспешила в свою комнату.
Там, не снимая с себя бархатного платья, натянула джинсы, переобулась.
«Так и пойду!» - решила она. – «В платье и теплее, и верха у меня всё равно нет. А если что, оторву подол, сделаю из него какую-никакую накидку…»
 
3.
Приближалось время третьих петухов.
Тут главное не промахнуться: не пойти раньше, не выйти позже. Как это рассчитаешь?
Василиса прислушивалась к голосам замка. Было тихо. И ночью было тихо и сейчас, когда над горизонтом появилась слабое свечение.
«Пожалуй, пора», - подумала она, и, придерживая бархатный подол платья, двинулась по коридору, считая двери.
Вот и четырнадцатая.
Василиса робко остановилась перед ней.
«А вдруг это был только сон? И нет там никакой каменной кладки? Вдруг, там окажется простая комната? Да ещё неизвестно чья. А-то и просто западня. А хоть и так! Что ей грозит? Отведут назад в её же опочивальню. Ну… может ещё кроссовки с джинсами отберут.»       Пора было решаться – и Василиса распахнула дверь.
За дверью была каменная стена.
Василиса радостно припала к ней всем телом, постаяла так несколько секунд, приходя в себя, и стала ощупывать каменную кладку, ища тот самый камень, что светлее и глаже других.
В голове прозвучал голос бабушки:
«Найдешь его, и легонько толкнешь ладонью. Вот так…». И она нашла его, зеркально гладкий камень среди таких же полированных, но не с такой тщательностью как этот, камней.
Василиса опять словно ощутила прикосновение к своему плечу. И она  легонько прижала ладонь  к камню и толкнула его...
В полной тишине замка, тихо-тихо скребя по каменному полу, каменная кладка  откатилась на пару метров вглубь стены. Слева и справа её образовались тёмные проёмы.
Василиса, было, шагнула вперед, но вовремя вспомнила, что ей предстоит «путешествие» по тёмному подземелью, поэтому она сняла со стены тускло светящий факел, и только тогда, протиснулась в проем.
Едва Василиса оказалась за дверью, как та тихо затворилась. Василиса прислушалась и услышала, как и четырнадцатая дверь закрылась, маскируя потайной ход.   
Широкие ступени круто уходили вниз, оборачиваясь, словно сами вокруг себя, как спираль ДНК. Основательная каменная кладка стен и потолка, внушала уверенность в их надежности.
Василиса стала осторожно спускаться. Но ступени были так широки и удобны, что вскоре она чуть ли не побежала по ним.
Через какое-то время, Василиса стала задумываться – спустилась ли она уже к подножью замка или уже была под его основанием? Как не прикидывала, ничего верного предположить  не могла.
Вдруг, впереди  показалось какое-то слабое свечение. Свечение было неровным. Казалось, что кто-то, прохаживался в глубине подземелья, нервно покачивая факелом или фонарем.
«Ловушка!» - это первое, что пришло ей в голову.
Она замедлила шаги. А потом и вовсе остановилась, прислушиваясь. Кто-то ждал её или кого-то другого, но ждал. Слышались нетерпеливые вздохи, и  Василисе даже показалось, что она слышала глухие голоса.
Что делать? Как быть, если это ловушка? Повернуть назад? Нет, это совсем глупо. Только вперед, а там, будь что будет!
Лестница неожиданно закончилась, и Василиса оказалась на ровной  площадке, выложенной булыжником.  Мало того, она  стояла на распутье: каменная галерея уходила вправо, а влево вёл тёмный земляной туннель. Куда идти? В галерее мерцал слабый свет, из туннеля доносилась какая-то возня. Пока Василиса вглядывалась в темноту земляного хода и прислушивалась к шорохам в нём, пытаясь разгадать, что там происходит, из каменной галереи послышался голос:
- Наконец-то!
Василиса резко обернулась и увидела лису.
- Сколько можно ждать? – приветливо спросила та медовым голосом. – Идем…
Василиса шагнула было к ней, но услышала сзади другой голос – хриплый и не приветливый.
- Куда? Ох, надоели, Патрикеевна, твои глупые уловки!
Василиса обернулась и увидела угрюмого, зверя, с умными глазами на полосатой морде. Зверь стоял, практически не обращая, на Василису внимания, и вытряхал из шерсти на животе землю.
- Только не туда! – сказал он.
- Ну, барсучок, - плаксиво завела лиса. – Мы же измажемся все в этой твоей… норе.  А тут, – лиса кивнула в сторону каменного туннеля, - тут чисто, сухо, просторно…
- Кто спорит – сухо, просторно. А ты уверена, что там, на выходе,  вас никто не ждет? Там ведь земля волкодлаков.  А там, - он кивнул в сторону земляного туннеля, - там берендеи живут. А это, согласись, большая разница.
Барсук ловко отбарабанил на своем животе гулкую дробь, и, свернув в свой темный земляной лаз, безапелляционно приказал:
- За мной!

4.
Барсук шёл по тоннелю уверенно  и скоро. Лиса семенила за ним, держа хвост так, чтобы не задевать, сырые глинистые стены. Василиса едва поспевала за ними, согнувшись в три погибели. Тоннель был ей не по росту. Какое-то время она пыталась придерживать подол платья, чтобы не запачкать его. Но вскоре бросила это бесполезное занятие, так как тоннель стал так низок, что ей пришлось встать на колени.
Платье она не жалела, а вот кроссовок, заляпанных глиной ей было почему-то ужасно жалко.
Грунт становился всё более сырой и вязкий, и когда с потолка стало капать, лиса не выдержала:
- Как же здесь гадко! - капризно воскликнула она. – Когда же это уже кончится?
- Потерпите, скоро, - отозвался барсук.
- И вода ещё эта… - нервно сказала лиса, утирая  свою мокрую мордочку.
- Под ручьём идём, - объяснил барсук.
- Так иди скорее, - подтолкнула его лиса. – А то мало ли что...
- Быстрая какая, - проворчал барсук. – Тебе что, а девчонка-то за нами едва ползком  успевает…
Вскоре в тоннеле стало суше.
Они ещё какое-то время двигались паровозиком: барсук, лиса, за ней Василиса. Двигались в полной темноте, так как факел давно погас, и Василиса его за ненадобностью бросила. Она утыкалась лицом в лисий хвост. Это её успокаивало – это значило, что она в тёмном подземелье не одна.
Но вот барсук остановился:
- Пришли, - почему-то шёпотом, произнёс он.
- Наконец-то! – воскликнула лиса.
- Тише! - одернул её  барсук.  – Слушайте…
Все прислушались, сами не зная к чему.
- Слышите, что-нибудь? – спросил барсук.
- Ничего не слышим, - раздраженно ответила лиса.
- Вот и я ничего не слышу. Подозрительно…
- Ничего подозрительного, - продолжая всё больше раздражаться, ответила ему Патрикеевна. – Давай уже, выводи нас отсюда.
Василиса услышала, как впереди посыпалась земля, и слабый лучик света проник в подземный ход.
- Ну что замер, - толкнула лиса барсука. – Рой давай.
- Отстань! Сам знаю, что делать. Осмотреться надо.
Барсук осторожно высунул мордочку на свет, завертел головой:
- Никого! – и он резким, сильным движением лап увеличил  выход из норы, и вылез наружу.
Лиса последовала за ним.
Василиса высунула голову на волю и увидела прямо перед собой высокую траву  и зады сидящих и жмурящихся на солнце её спасителей – барсука и лисы. Василиса подтянулась, выбралась из норы и села рядом с ними.
Солнце весело и беспечно освещало землю.  Вдалеке, за широким ручьем и невысоким зеленым пригорком, виднелись верхушки башен замка Дракулы. Синели далекие горы, а с другой стороны стоял темный лес.
- Ну, - сказал барсук, - я своё дело сделал. Теперь ты, Патрикеевна веди её к бабушке. Да не потеряй, а-то лес у нас, сама знаешь, какой, заблудиться очень даже просто. Ну, счастливо, Василиса, прощевай пока, – и барсук нырнул под землю.
- Спасибо тебе! – запоздало крикнула она ему вслед. Он что-то пробурчал в ответ, и наступила тишина – только пели птицы, да сердито гудел в траве шмель.

Глава 11.
(Иван).

1.
Шли молча.
Леший и Аука всё видимо, переговорили ещё на привале. А Иван молчал, так как не знал, как начать разговор, да и стоит ли – в памяти ещё была свежа недавняя болтовня с котом и Серым волком и последовавший за этим полет со змеем Горынычем. Всё это научило его помалкивать, поглядывать, да послушивать. А потому он шёл тихо, поглядывал на небо, прислушивался к лесным шорохам.
И всё-таки один вопрос мучал его – ему очень хотелось спросить, что это за такое – Осенний край?
Леший шёл так, что ни одна ветка не хрустнула под его ногой, ни один сучок не обломился на его пути. Отсюда можно сделать вывод - леший старался не привлекать к их походу внимания.
Но с другой стороны – Аука вёл себя непринужденно и не настороженно: шёл, посвистывал, шумел в кустах, поднимал опавшие ветки, и хлестал ими высокую траву – шёл, не прячась и не хоронясь - то забегал вперед, то отставал.
Улучив такую минутку, когда Аука присел на колени у земляничного местечка, Иван спросил его:
- Аука, а что это за Осенний край такой?
- Осенний край это такое место, где всегда осень…
- Всегда? Разве такое может быть?
- А вот представь – может. Аномалия, там какая-то. Там место силы, где время остановилось. Но какая аномалия, отчего она – никто понять не может.
- Иной, думаю, давно всё понял, – вдруг вмешался в разговор леший. – Понял, и словно обиделся на всех нас…  А причем, спрашивается, мы? За что обиделся?
Аука поддержал его:
- Ага. Прячется, на глаза не показывается… А раньше, помню, такой веселый был, любопытный, ласковый. А попал к репоедам, и словно подменили его. Месяц пожил рядом с ними и ворчливым стал, угрюмым, слезливым, а потом и вовсе прятаться от всех стал.  Говорят, что в пещерах где-то залег… Вот осень-то и накатила. И откатываться не хочет… – И Аука шумно вздохнул. – Жалко, радостнее при нём было..
И он замолчал,  словно обдумывал что-то такое, о чем и догадаться страшился.
Леший молча прибавил шагу, ни на что не отвлекаясь. Аука и Иван едва поспевали за ним.
«Так-то вот, - подумал Иван. – Спросил про Осенний край, а говорили про какого-то Иного. Вместо одной загадки получил в ответ две».

2.               
На коротком привале, когда подкреплялись всё той же рыбой из котомки Ауки, Иван опять завел разговор:
- Вот вы говорите - Иной... А что это значит?
- Кто бы знал, что это значит.
- Почему-то же вы так его зовете?
- Понимаешь, Ваня, - подбирая слова, сказал Аука. - Вот мы тут все разные… Но все из одного теста, замешанные одной рукой. А его словно кто-то другой замесил  -  Иной он. Не такой, как мы …
- Как инопланетянин, что ли?
- Кто? – хмуро спросил леший.
- Существо с другой планеты…
- Какой ещё такой другой планеты? – переспросил недоуменно Аука.
- Да ладно. Забудьте. Это я так… типа про себя размышляю.
И правда, как объяснить про другие планеты Ауке и лешему, которые думают, что за горизонт лезть надобно? Тут не от Николая Коперника лекции надо читать, а от самого Клавдия Птоломея.
В то же время Иван, вдруг, разом вспомнил всех «иных» Голливуда и поёжился: эти, чай, пострашнее змея Горыныча будут. У того повадки-то наши – земные: поел – отдыхай. А все эти иные, как выдры – и сыты, а убивают. Игра у них такая. То есть у неё, у выдры.      
 - А может ну его этот Осенний край с Иным этим…
- Не серди нас, Иван.  Мы ведь туда идем не по своей охоте, а потому, что тебе это надо, - поднимаясь с земли, сказал леший.
- Да не надо мне туда. С чего вы взяли?
- С того, что… - леший явно чего-то недоговаривал. – С того, что к заветному камню тебя ведем, на распутье, выбор сделать…
- Да какой там выбор: лево, право, прямиком…
- Ваня, не говори того, чего не знаешь, – примирительно проговорил Аука, собирая котомку. – Ты Василису освободить хочешь?
- Хочу! –  подскочил Иван.
- Ну и хватит болтать, иди куда ведут, - строго сказал леший и пошёл, не оборачиваясь ни на Ауку, ни на Ивана.   
Те безропотно двинулись за ним.

3.
Лес закончился неожиданно. Словно его обрубило. Словно, кто-то большой и могучий пришёл с огромной линейкой, провел черту и велел лесу дальше, за эту черту, не расти.
Они стояли на его краю и смотрели на широкую лощину, посередине которой росло одинокое дерево, меж корней которого тёк ручей, деля и дерево, и лощину почти пополам. Дерево было странным: листва на одной стороне у него, по эту сторону ручья, была зеленой, как и вся часть лощины до ручья, другая – светилась осенним золотом.
Противоположный берег ручья, покрытый желтеющей травой, полого поднимался. На его невысоком берегу опять стоял лес. Березы и осины весело шелестели на ветру осенней листвой. Среди них зеленели редкие ели.
Иван обернулся: лес, из которого они вышли, был по-летнему сочно зелен.
Он опять посмотрел за ручей:
- Вот он, значит, какой Осенний край.

Глава 12.
(Василиса).

1.
Лиса легко бежала впереди, изредка оглядываясь – не отстала ли Василиса. Та едва поспевала за ней. Приходилось поддерживать подол платья, чтобы не наступить на него. Всё платье, мягко говоря, было перепачкано в подземном ходе.  Особенно на коленях и локтях. Но не это  расстраивало её – под платьем были джинсы. Василиса чувствовала, что они сырые, но надеялась, что чистые.  А ещё удручали её кроссовки: её любимые белые кроссовки, ставшие, пока она ползла под землей, неузнаваемыми: они были заляпаны глиной, которая  быстро подсыхая на солнце, покрывала обувь, впрочем, как и платье, жёсткой коркой. По ходу движения Василиса пыталась соскрести с платья особенно большие кляксы земли, оттереть о траву кроссовки.
Лиса поглядывала на неё и, как ей казалось, ехидно посмеивалась над её видом.
Они пересекали широкие поляны, шли березовыми околками, смешанным лесом, обходя густые заросли кустарников. Изредка им попадались весёлые ручейки. Василиса пыталась, отмыть с себя грязь, но лиса бежала вперед и вперед, сердито тявкала, когда Василиса останавливалась, пытаясь хоть как-то привести в себя в порядок.
Наконец к полудню, лиса остановилась у небольшой речушки, медленно текущей меж невысоких, пологих бережков.
Василиса сразу кинулась к воде – отмывать кроссовки, застирывать подол.
Лиса засмеялась.
- Что смешного, не понимаю.
- Погоди воду мутить. Всё равно тут не отмоешься. Скоро к Русальему озеру выйдем. Вот там уж и затевай свою стирку. Да  и сама помойся…
Василиса глянула в тихую заводь речушки, как в зеркало:
- Ой, мамочки! – воскликнула она. – Ужас какой!
Она решила всё-таки умыться, но только развезла по лицу грязь. Лиса смеялась от души, глядя на неё, даже каталась от смеха по траве.
- На себя-то посмотри, - сердито сказала Василиса, приглядевшись к Патрикеевне. – Сама-то не чище.
Лиса перестала смеяться:
- Хватит прохлаждаться! Пошли к озеру.

2.
Прошли  ещё около получаса скорым шагом, прежде чем увидели озерную гладь.
Лиса сразу вошла в воду по брюхо, поплескалась в ней и, выскочив на берег, затряслась вся от хвоста до кончика носа, отряхиваясь.
Василисе захотелось, как и лисе, броситься в озеро, но её удерживало только понимание того, что она, как лиса, не сможет отряхнуться, и что ей тогда придется продолжать дальнейший путь, в мокрых джинсах, платье и обуви.
- Ну и чего мы ждем? – протявкала лисица. – Ты одежду мыть собираешься? Или хотя бы глазки свои синие, щёчки румяные и губки коралловые? Мойся, давай, пока солнце  жаркое. А-то ночью при луне сушиться прохладненько будет.
Василиса первым делом решила отмыть кроссовки. Она сняла их, подвернула джинсы, и осторожно вошла в воду. Дно озера довольно круто уходило вниз. Она осторожно стала мыть кроссовки прямо у берега, чтоб не оступиться, одновременно размышляя, как будет стирать платье? Когда кроссовки были отмыты почти добела, Василиса поставила их сушиться. А сама глядела на озеро и вспоминала пословицу: «Близок локоть, да не укусишь».
- Опять заснула? Ты будешь себя в порядок приводить? – ворчала лиса. – Нам до Яги, ой-ой, сколько ещё идти. А вдруг по пути, кто встретится – красней потом за тебя чумичку. Снимай платье!
- Легко сказать, снимай – у меня же под ним ничего…
- Кто на тебя здесь смотреть будет?
«Действительно, - подумала Василиса. – Джинсы-то на мне…»
Она подняла подол и увидела, что  джинсы, как и  платье, заляпаны грязью. Она даже растерялась – как быть?
- Опять мы застыли, как не знаю кто! Ох, уж эти городские. Что-то я пока не пойму: ты премудрая, или прекрасная? Ни того ни другого я в тебе пока не нахожу, - сокрушенно говорила лиса. – Как я с такой товаркой до Яги-то дойду?
Василиса прямо из-под платья стала стаскивать джинсы. Сняв их, опять задумалась – джинсы не кроссовки их с бережка не помоешь, а дно у берега такое покатое, что удержаться на нем будет трудно.
- Ну и чего мы опять ждем? Ухти-Тухти? Так она не поможет, пока я тут…
- Хватит уже меня учить! – рассердилась Василиса. - Как я  стираться буду, если дна в шаге от берега уже не достать? А вплавь это делать я ещё не научилась. Хорошо тебе, - плеснулась, да отряхнулась.
- Ох-хо-хо, - вздохнула лиса. – Камень слева видишь? С него и стираться удобнее будет, и одежда на нем высохнет скорее…
Василиса обернулась и увидела большой каменный валун, полого спускающийся в воду.
- Что-то   и правда я в вашем Тридесятом  царстве поглупела, - призналась она лисе и направилась к камню. По нему спустилась к воде, и погрузила джинсы в озеро.
И тут из воды прямо перед ней, с шумом вынырнуло какое-то  чудище с рыбьим хвостом. Оно протянуло к Василисе руки с перепонками между пальцев, пытаясь схватить её. Василиса закричала, вскочила и резко отмахнулась от него рукой. Из рукава её платья, как из брандспойта, ударила водная струя такой силы, что отбросила, чудище на несколько метров.  Чудище, от такого  неожиданного отпора, нырнуло, и вынырнуло уже на приличном расстояния от Василисы.   
Лиса,  зайдясь от хохота, покатилась по траве.
- Что, дедушка водяной, - выкрикнула она. – Не по тебе оказалась золотая рыбка?
Водяной опасливо подплыл поближе. Был он не такой, как представляла его Василиса по страшным картинкам в интернете или фильмам. Конечно, глаз он своим видом не радовал, но  и противным до омерзения тоже не был.
- Это откуда  же взялась такая озорница красная девица? – несколько озадаченно произнес он. - Второй раз за жизнь встречаю такую сухопутную повелительницу воды.
- Василису Премудрую вспомнил? – спросила Лиса.
- Её красавицу. А тебя, как звать, девица?
Вода рядом с водяным всплеснулась и из неё вынырнула русалка:
- А это, тятенька, тоже Василиса. Только не пойму какая – премудрая или прекрасная? – почти слово в слово повторила она слова лисы. - Потому, как она тут себя ведет, премудрой вроде её считать не приходится. Да и прекрасной эту замарашку не назовешь.
- Не тронь её! Она Ивана своего ищет, -  одернула русалку Лиса.
- Того что Горыныч в наше озеро уронил? - водяной обернулся к русалке. - Которого у тебя, у дурехи, берегини отбили?
- Что это у дурехи-то? Что вы, тятенька, всё меня дурехой-то обзываете?
- А кто ты после всего этого? Попал парень тебе в руки, а ты удержать не сумела.
- А сами-то вы, сами? Воды испугались, отскочили от неё, как ошпаренный.
- Так я это… У меня инстинкт… Ещё с прошлого раза остался… Я ещё прошлую Василису забыть не могу – сколько она тут воды-то намутила, - и он неожиданно хлопнул себя по лбу так, что брызги от этого хлопка, долетели до берега. – А эта уж не родня ли той будет?
- Какая-то прапрапра… в общем – внучка…  - подтвердила догадку водяного лиса.
- Ясно… - и водяной опять повернулся к дочке. – А ты говоришь. Это тебе не с берегинями вздорить...
- Так их две было. А я одна…
- Молчи, дуреха.
- Вот опять вы…
- Молчи, сказал.
- Да молчу я…
- Вот и молчи!
Василиса во всей этой семейной сваре, не упустила главного – Иван пошёл её спасать. Здесь он в Тридевятом царстве! И главное – жив!
- И что эти берегини с Ваней моим сделали? – спросила она.
- Кто же их знает? Это у них спрашивать надо – мы посуху не ходим, - сказала русалка и насупилась.
- Что сделали, что сделали? – пробурчал водяной. – Небось, околдовала его которая-нибудь из них, да в женихи себе определила. Чай, они не такие дурехи, как некоторые.
- Опять вы, тятенька за своё! – вспылила русалка.
Водяной уже готов был ей ответить и семейная дрязга могла бы стать нескончаемой, но тут из-за березок раздался звонкий девичий голос:
- А вот и неправда ваша, дяденька водяной…
- Да! – поддержал его другой голосок. – Не знаете, так не говорите!
И на берег озера вышли берегини:
- Здравствуйте все! – хором сказали они и поклонились.
Русалка гордо отвернулась, водяной тоже промолчал, будто пожелание берегинь к нему не имело никакого отношения. Василиса поклонилась, но  молча, и скорее  от  растерянности.   
 - И вы, милые, здравствуйте, - ответила за всех лиса.
Одна из берегинь смело обратилась к водяному:
- Что же вы, дядька водяной, всем про нас,  не зная  что, городите?
- Ну и куда вы его тогда дели? – ехидно спросил водяной.
- А леший его с собой увел, - сказала вторая берегиня.
- Куда? – вскинулась лисица. – Уж, не к бабушке ли Яге?
- Нет, леший сказал, что к Яге ему ещё рано идти, пока он выбор у заветного камня не сделает.
- А вот это верно! - неожиданно поддержал берегинь водяной. – Это он правильно рассудил,  – и тут же съязвил:
- Мужик потому что – не то, что вы курицы.
- Опять вы, тятенька, за свое! – обернулась ко всем русалка. – Мало вам меня костерить, вы уж и других обругать рады.
- Молчи, дуреха!
- Да молчу я.
- Вот и молчи!
- Однако, леший  скор на ногу, - сказала лиса. – Как бы он раньше нашего к Яге не попал. Давай, Василиса, давай, поторопись – стирай свои наряды, да побежали дальше.
- Как она в мокром-то пойдет? – возразила лисе бойкая берегиня.
- Ничего,  на ходу обсохнет. А то можно и так идти – кто её тут увидит?
Русалка обернулась к отцу;
- Тятенька, может быть, мы дадим ей наш плащик, что на рыбьем меху? Что ему без дела в сундуке лежать.
- Ну, дай. Не прохлаждайся тут – нырни, да принеси! – разрешил водяной и обращаясь к остальным, сказал:
- А вы тут мойтесь, полощитесь, не буду вас смущать. Да бегите, время-то, чай, не ждет, - и водяной скрылся под водой.
Русалка, сказав, чтобы её дождались, нырнула за ним, плеснув хвостом.
Пока Василиса приводила себя и свою одежду в порядок, а берегини помогали ей в этом, русалка вернулась и положила на камень плащ, слаженный из рыбьей чешуи. Василиса взяла его в руки и к удивлению своему отметила, что он совершенно сухой.
- Спасибо, - сказала она, накинула его на себя и опять удивилась, что подкладка у плаща мягкая и теплая.
- Ты вот что – когда одежда  твоя высохнет, плащик этот всё равно носи. Он не простой, пока он на тебе и ты и твои попутчики, невидимы будете, - тихо, чтоб другие не слышали, шепнула русалка Василисе.
- А как плащ потом вам вернуть?
- Просто. Ты его где-нибудь над водой повесь, а дальше уж наша забота.
Все распрощались с русалкой. Берегини увязались за  лисой и Василисой, помогая ей нести её мокрую одежду.

Глава 13.
(Баба Яга и другие).

1.
Яга металась по избушке от колдовского котла к говорящему зеркалу - спрашивала про Василису и Ивана: где они, куда запропали? Зеркало смущенно покрывалось мутью, и лепетало невесть что.
- Смотри внимательнее, - строжила его Яга. – Василиса к озеру шла. Где-то там она и должна быть.
- Была, - сердилось уже зеркало. – Была! Не отрицаю. Была, да сплыла.
- Что значит сплыла? Утопла, что ли? А… может это… водяной её в воду уволок? – и Яга бросалась к котлу, начинала ворожить:  то напускала, то разгоняла над ним зеленый туман.
Кот Баюн с жалостью смотрел на её беспомощность, пытался ободрить, но Яга только отмахивалась от него.
- Сиди тихо! Не мешай.
И кот не мешал, сидел тихо.
Тут в окошко постучали.
- Кого там ещё принесло? Сосредоточится, не дают.
Кот мягко спрыгнул с печи, отворил дверь. Важно подняв голову, посверкивая глазами, в избушку вошёл ворон:
- Здравствуйте всем! – картаво прокаркал он.
- Тихо! Яга колдовать будет! – шикнул на ворона кот и, запрыгнув на печь, опять притих.
Ворон, взмахнул крыльями, и устроился рядом с ним.
Яга водила над котлом руками, гоняла зеленый туман над поверхностью кипящего зелья, но ничего путного не прояснялось – казалось, что кто-то с непостижимым проворством переключал телеканалы с одного на другой, не давая сосредоточится ни на одном из них.
В расстройстве Яга плюнула в котел, от чего зеленый туман свернулся изумрудной ниточкой в клубочек и упал в котел, сердито булькнув.
- Ну, извини, - попросила Яга у котла прощения, и устало села у окошечка,  подперев кулачком голову.
В избушке какое-то время стояла пропитанная драматизмом тишина, которую нарушил ворон.
- Я тут полетал, поспрошал… Получается, что они оба пропали у Русальего озера. Почти в одном месте.
- Ну, ну, говори, - обернулась к ворону Яга.
- Берегини спасли его. Потом Ивана леший увел. В лес, говорят, вошли и пропали…
Кот почесал себе за ухом:
- Если он с лешим в лесу, то не пропадёт…
- Так, так, - стала вслух размышлять Яга. – Может это леший на него невидимость напустил? В лесу он это может. Если так, то это ладно, это пусть…  А про Василису, что говорят?
- Щебечут, что тоже её последний раз у того озера видели, купалась она…
- Купалась? А русалка и водяной чего?
- С ней были…
- Это настораживает.
- А ещё с ней опять же берегини были…
- А это обнадеживает. А Патрикеевна  была с ними?
- Вроде рядом крутилась.
- Всегда я, когда с ней дело имею, нервничаю. Не перемудрила бы чего, плутовка. И всё-таки, куда они подевались? Такой толпе пропасть без следа возможно ли? Явно тут колдовство какое-то… Да-а, не всё мне, ведомо, под этой  луной…
Поуспокоившись, Яга, было, настроилась на философский лад, но тут  волшебное зеркало истерично вскликнуло.
- Чего там ещё приключилось? – обернулась к нему Яга.
- Иван! Вижу Ивана.
- Где он, где, - бросились все к зеркалу, оттесняя Ягу.
- Смотрите – вот он с лешим и Аукой из леса вышел. Какую-то лощину пресекают…
- Какую ещё лощину? А ну не толкайтесь! – прикрикнула Яга на остальных. – Дайте мне посмотреть.
Яга достала очки, неловко нацепила их на нос и  всмотрелась в зеркало:
- Ну, вот всё и проясняется: леший его через Осенний край на испытание повёл. Серый волк-то у нас, где рыскает? Помог бы Ивану-то…  Хотя, чем он ему там поможет?..

2.
Примерно в тоже время во дворце Кощея, в стране под багровым небом, шло долгое совещание, тянувшееся с  ночи. Кощей и Баш Челик думали, как вернуть Василису, чтобы не поднимать лишнего шума, и при этом поставить Дракулу на место, чтоб знал, кто здесь главный.
Наголодавшийся за много веков,  а теперь обожравшийся Горыныч, дремал, сыто отрыгивая дымом и даже огнём, и в беседе не принимал участия. Только средняя его голова в пол-уха слушала рассуждения Кощея и никак не могла взять в толк – почему замок Дракулы нельзя сжечь и разрушить?
Кощей и Баш Челик, в конце концов, пришли к единому решению: прежде чем что-то предпринимать, надо иметь хоть какой-нибудь план действий. А чтобы иметь хоть какой-нибудь план действий, надо всё, как следует разведать. Разведку Кощей поручил Баш Челику, и тот с удовольствием взял на себя эту миссию.
- А-то скоро совсем заржавею тут без дела, - сказал он и отправился собираться в дорогу.

3.
А вокруг дворца Кощея кругами ходил Серый волк. И тоже пытался прояснить создавшуюся обстановку. Он ещё не знал, что Горыныч  не донес Ивана к  Кощею, не ведал, что тот упал в озеро. И совсем не догадывался, что Василису у Кощея умыкнул Дракула, а она умудрилась от того сбежать.
Серый волк лежал в кустах, смотрел на дворец и думал про то, как ему пробраться в замок. Если бы сейчас он был не под багровым небом, он бы мог обратиться в какого-нибудь маленького зверька, или птицу и тайно проникнуть во дворец.  В кого обратиться? Да хоть в кого, а именно - хоть в крысу, хоть в сокола, какая разница! Но тут это было невозможно…
И тут волк увидел, что над одной из башен дворца взлетело какое-то существо, развернулось, и, набирая скорость, унеслось в сторону багровых гор. Волк проводил его взглядом, ломая голову вопросом – кто бы это мог быть? Ясно, что это был не Горыныч, (в этом он ошибиться не мог), но и не Кощей – его бы он сразу учуял. Но кто тогда?

Глава 14.
(В Осеннем краю).

1.
Осенний лес в Осеннем краю, был прекрасен и богат. Солнце в нем, в отличие от летнего, светило не жарко, но грело ласково. Птицы в листве рябин и калин, весело щебетали.  На каждом шагу попадались боровики и подосиновики; из желтой травы показывали свои белые, но чумазые мордочки грузди; осенние опята вились вокруг поваленных стволов; рыжики покрывали почти ковром солнечные пригорки. Малинники радовали взгляд крупными, сочными ягодами.  Костяника то и дело заставляла Ивана кланяться ей – спелые ягоды лопались в ладонях..
- Рай, просто рай! – шептал Аука. – Живи и радуйся. Так нет – не живется им в мире…
Иван долго помалкивал, слушая его ворчание, наконец, не выдержал и спросил:
- Кому им то?
- Берендеям, кому же ещё.
- Берендеям ли? - усомнился леший. – Репоеды они, как есть – репоеды.
- Точно, больше некому, - согласился с ним Аука.
- И много их тут живет?
- Да не так чтобы… Одна деревня на весь Осенний край. Да так бродяжки ещё ватажками ходят.
- Так они с ними воюют, что ли?
- Отстань, - прервал его любопытство леший. – Сам увидишь
- Да, не нашего ума их заботы.  Нам бы этот край незаметно пройти, вот и дело будет, - поддакнул Аука.
Леший на его слова почему-то ухмыльнулся себе в бороду.
- Главное ночью  тебе под их горячую руку не попасть, – продолжал говорить Аука, не заметив ухмылки лешего.
- Мне? – удивился Иван. – А вам?
- А нам что? – Аука даже остановился. – Вот мы есть – а вот нас нет, - и он исчез, словно его и не было.
- Не балуй, - сказал в пустоту леший. – Не смущай парня.
Аука появился так же неожиданно, как и исчез.
- А, кстати, в какой день мы сюда явились: первый, второй  или третий? Если в первый, то можно смело идти  и сегодня и сегодняшнюю ночь, и весь завтрашний день, и вечер. А если в третий -  то ночью нам  как-то хорониться надо.
- Да, мы-то ничего, схоронимся, – ответил ему леший. – А вот от деревенских  Ивану не схорониться, - и обратился к нему: - Ты, Ваня, как бегаешь-то, быстро?
- Не знаю – давно ни от кого не бегал.
- Если придется бежать, - наставлял его Аука. – беги туда. - Аука махнул широким жестом руки, так что Иван и не понял, куда именно.
- Куда туда-то?
- Луна выйдет… - начал было Аука…
- Луна тут не выйдет, - поправил его леший. - Тут растущий месяц завсегда светит.
- Ну пусть месяц, - согласился с лешим Аука. – Как месяц увидишь, на него и беги. Там увидишь горы. Вот туда и беги, прячься.  Туда они не ходят – Иного, дурни,  боятся…
- Я, может быть, его тоже боюсь, - буркнул себе под нос Иван.
- А вот тебе его бояться не стоит.
- Почему это?
- Увидишь, сам поймешь. Опять же, мы тебя там уже поджидать будем…
- А вместе нам, что никак нельзя?
- Ну, Ванюша, сам посуди: как нам вместе-то? Ты же тихо бегаешь, а мы -  у-ух! - и  там.…
- А вот и месяц явился – запоминай где, если вдруг пропадёт… - сказал леший, указывая на тонкий серп месяца, выскользнувший из-за тучки.
- Как запоминать-то? Он же на месте не стоит…
Аука всплеснул руками:
- Это там, у вас в Яви не стоит, а у нас бывает, что и топчется…
- Особенно тут, в Осеннем краю, - подтвердил леший. – И, вдруг остановившись, шикнул, приложив корявый палец к губам: - Тсс! Нишкни! Слышите?
Иван внимательно прислушался:
- Ничего не слышу…
- Как не слышишь? – прошептал Аука. – Вот же – скрипит…
И правда,  по лесу, издалека, слышался неприятный, скребущий, как золотинкой по стеклу, скрип.
- Березы, наверное, на ветру трутся, берестой скрипят, - предположил Иван.
- Какие березы? Где ветер? Тихо…
Иван прислушался; скрип был не просто неприятный, а пугающе неприятный. А ещё, как показалось Ивану, что кто-то что-то пел, на какой-то варварский мотив.
- Поёт кто-то?
- Поёт, чтоб его… - леший как-то удрученно покачал головой.
Аука вздохнул и  прошептал:
- Значит, мы на третью ночь сюда явились.   Надо ховаться, да утра ждать… С утра-то можно смело идти, не прячась. С ура-то все репоеды добрые будут, пока опять дело до их репы не дойдет.
Скрип становился всё ближе.
- Не учует он нас? – забеспокоился Аука.
- Не должен. Собой занят - слышишь, как страдает? Теперь так и будет песню свою тянуть, пока в подпол за смертью  своей не провалится…
Иван уже явственно разбирал слова всё повторяющегося и повторяющегося, варварского напева:
- Скырлы, скырлы, скырлы,
На липовой ноге,
На березовой клюке.
Все по селам спят,
По деревням спят,
Одна баба не спит —
На моей коже сидит,
Мою шерсть прядет,
Мое мясо варит.
- Где-то я это уже слышал… – с удивлением прошептал Иван.
- Нигде ты этого слышать не мог, - возразил ему Аука. - Ты же первый раз в Нави,
- Где?
- Ну тут у нас, в Нави. В Тридевятом царстве, то есть. А уж про Осенний край вообще ничего и говорить.
- Про Осенний край не слышал, а вот эти «Скырлы, скырлы…» - слышал… Что-то страшное с этим связано…
- Еще бы не страшное, - Аука вздохнул. – За что мишку жизни лишают? За репу! Тьфу, на неё!
- Тихо! – оборвал его  леший. – Пошли отсюда, не хочу я на это смотреть – сколько раз видел, а никак привыкнуть не могу.
Иван увидел, как меж белых берез мохнатой тенью проковылял медведь, скрипящий деревянной ногой, тянувший на одной ноте свою, морозящую душу песню, и скрылся в полночной темноте.
«Скырлы, скырлы?.. медведь на липовой ноге… репа…» - всё это крутилась в омуте Ивановых мыслей, готовое вот-вот вынырнуть на поверхность. И вынырнуло:
- Вспомнил! – воскликнул он, и тут же сам себе зажал рот.
– Вспомнил, - прошептал он. - Это же сказка. Бабушка её нам на ночь рассказывала, чтобы спали, а не баловались. И ведь действовало. Накроешься одеялом с головой, глаза от страха зажмуришь, и только эти «скырлы, скырлы» и  мерещатся. И лапа отрубленная…
- Ишь ты, - покачал головой леший. – История-то эта и до Яви дошла…
Аука, вздохнув, сказал:
- Только там под одеяло от этого ужаса можно спрятаться, а тут такого одеяла нет. Сколько веков одно и то же, одно и то же…
- Неужели, это тут каждую ночь повторяется? – удивился Иван.
- Раз через две ночи…
- День сурка, просто какой-то…
- Какого ещё сурка?
- Это я так, не обращайте внимания.
- Медвежья ночь у нас тут, Ваня! Провались он в тартарары этот Осенний край!
- Так надо этому конец положить, спасти медведя.  Людям этим, - как их?.. репоедам, объяснить всё.
- А-то не объясняли. Один ты умный такой нашёлся, – леший вздохнул. - Пустое дело.
- Ага, безнадежное: и слушать не хотят, - поддержал его Аука.
- Ну, уж нет! – вскинулся Иван. – Это потому, что вы… вы… ну понятно кто вы. Ну как они вам поверят?  А я человек, как они. Мне поверят!
И он побежал в ту сторону, куда ушёл медведь.
- Вот ведь… - в сердцах сказал Аука и пошёл за ним.
Леший постоял немного, словно раздумывая, идти ему за ними или остаться ждать тут? Но тоже, как и Аука, в сердцах то ли произнес, то ли рыкнул, что-то вроде:
- Ну что ж!.. –  и пошёл за Иваном.

2.
Когда они вышли к деревне, то увидели, что в ней мечется свет факелов; у одной избы улюлюкают и чуть ли не пляшут люди.
Леший успел догнать Ивана, и остановить его, положив ему на плечо руку, задержать его в тени дерев, окружающих селенье.
- Эх! - услышал Иван горестный вздох Ауки. – Опять ухлопали мишку.
- Может быть, его ещё спасти можно? – Иван вывернулся из-под руки лешего и побежал к толпе:
- Стойте, - закричал он. – Остановитесь! Пожалейте медведя! Что вы творите, люди!
Толпа селян, как по мановению волшебной палочки замерла и все, в напряженной тишине, повернулись к нему. Однако, это тихое напряжение длилось недолго: чей-то зычный голос  крикнул:
- Робя, да он тут был не один. А вот и ещё трое! Лови их! Бей!
В Ивана, лешего и Ауку полетели камни и палки.
Леший закрыл Ивана собой, а Аука прошептал ему в ухо:
- Ну, Ванечка, а теперь покажи нам, как ты бегать умеешь? Куда бежать-то, помнишь?
Толпа двинулась на них. Аука и леший мигом исчезли, и Ивану ничего не оставалось, как бежать.
Но… тут у него взыграло ретивое. Видимо свою злую шутку над ним сыграли атмосфера и аура Тридевятого царства. Он вдруг подумал – аль, я не богатырь? Аль меня не Иваном зовут? И ещё он решил, что если махнет правой ручкой, то среди наступающих будет улочка, а левой – переулочек. И действительно первых трех нападавших Иван легко уронил наземь. На что другие селяне сразу отреагировали и пошли на него стеной. Иван от этого «протрезвел» и понял, что надо срочно бежать и побежал. Толпа с ревом бросилась за ним. И догнала бы, и повалила бы, и забила бы, как медведя камнями, да палками, если бы перед ней неожиданно не проявился леший, сам лохматый как медведь. Толпа оторопела, но переключилась на лешего, и он стал, отбиваясь, отступать, уводя её от Ивана.
Иван долго бежал сломя голову, не зная куда. Вскоре он понял, что за ним никто не гонится, что погоня потеряла его. Он остановился, уперся руками в колени, отдышался. Прошла добрая пара минут, прежде чем он поднял голову, отыскивая в небе месяц. Чистый его серебряный серпик, был несколько в стороне,  от направления Иванова бегства. Иван повернул и, так сказать,  направил свои стопы на верный путь, ориентируясь на ночное светило.
Пройдя метров сто, он понял, что с его путеводным знаком происходит, что-то неладное. Месяц плясал в небе, то показываясь  правее, то левее. Иван поворачивал то налево, то направо, то ломился через кусты, то шёл, ощущая под ногами болотную зыбь. Наконец Ивану надоело это челночное движение, и он остановился, чтобы понять, что же происходит? И тут над лесом встали два месяца.
- Что за ерунда! Мне-то, на который из них идти – налево на восток, или направо на запад?
Недолго думая он решил:
- Если так – то пойду по середочке. Авось не промахнусь.
И тут же два месяца слились в один.
- Ну вот, другое дело. А то выдумали тут, не знай что… - отчитал кого-то Иван. – Надеюсь, теперь пойдем верным путем. Не подведешь? - спросил Иван у месяца и тот, как ему показалось, согласно кивнул ему.
Иван шёл и заученно повторял одно и то же:
- «Месяц, месяц, мой дружок, позолоченный рожок…»
Постепенно лес начал редеть и перед Иваном раскинулось широкое ковыльное поле. Где-то вдали темнели горы.
И он, обращаясь к месяцу,  сказал вслух:
- К этим горам, что ли ты меня вел?
И тут с неба брызнуло светом, осветив всю лежащую перед ним местность. И месяц исчез вовсе.
- Ну и ладно, и на том спасибо! Теперь и так видно куда идти.
Горы, словно вырезанные из картона, верблюжьими горбами темнели даже на ночном небе.
И на фоне одной из них, Иван увидел, как затеплился неровный огонек…

Глава 15.
(Василиса).

1.
Долина со всеми  её рощицами и ручейками, медленно поднималась вверх. И, в конце концов, путники оказались на самом её гребне. По другую сторону гребня склон был так же полог. Новая долина, которую Василисе предстояло пересечь, простиралась до самого горизонта. И только там, у самого горизонта, темнел лес. Настоящий лес, густой и, как показалось Василисе, дремучий. Но долина до леса мало чем отличалось от той, которую путники уже преодолели – те же светлые березовые перелески и ручейки.
Путники остановились у старой, обломанной ветрами березы, одиноко растущей на вершине гребня. Лиса и берегини сели подле неё отдохнуть.
- Тут и переночуем, - сказала лиса. – Завтра с утречка дальше пойдем.
Берегини не возражали. Василиса согласилась с ними, но предупредила, что под самой березой останавливаться не стоит: так как она стоит на самой вершине и является прекрасной мишенью для молнии.
- Успокойся, - лиса улеглась под березой и положила голову на лапы. – У нас тут теперь молний не бывает.  Вернее, раньше были, а теперь долго не будет.
- Почему?
Робкая берегиня вздохнула:
- Потому, что Кощей этого не допустит. Молния может попасть в дуб.
- Значит, тут дожди идут без грома?
- Смешная ты: откуда грому-то быть, если молний нет, -  и  лиса уточнила:
- А вот ветры с каждым днем будут всё сильнее.
- И неожиданней, - подтвердила бойкая берегиня.
Робкая тихо добавила:
– Зато туманов не будет.
- А костер тут можно развести?
- Можно, - сказала лиса. – Только нечем. Да и незачем?
- Как же вы тут без огня живете? Ну, лиса ладно, ей это действительно ни к чему. А вы, - обратилась Василиса к берегиням. – Вы что мясо сырым едите, не варите?
- Мы мясо вообще не едим.
- Мы вот, рыбкой, вяленой на солнышке, сыты. – Робкая берегиня достала из торбочки нехитрую снедь, и разложила её на листе лопуха. Потом она стеснительно спросила:
- А ты, Василиса, в шашки играть умеешь?
- Умею, но…давненько я не брала в руки шашек…
- Сыграем?
- Отстань ты со своими шашками – успеется. – Одернула робкую берегиню её подруга.
- А почему бы и не сыграть, - вступилась за ту Василиса.
- Потому, что она не просто так играет, а на желания. Кто выиграет, у того желание и  исполнится.
- Здорово! Надо попробовать…
- А толку-то? Она всегда выигрывает.
- Почему всегда? Лешему я часто проигрываю.
- Потому, что он мухлюет. А ты и рада.
Ниточка, связующая берегинь, явно натянулась. Василиса почувствовала это и решила разрядить возникшее напряжение:
- Обязательно сыграем. Только сначала давайте поедим,  я очень проголодалась.
Рыба оказалась удивительно вкусной. По крайней мере, Василиса ничего вкуснее не ела.
Лиса от угощения берегинь отказалась. Пока все ели рыбу, она бегала по косогору, заглядывала под камни, что-то выскребая лапами из-под них, на что-то резко бросаясь, и вернулась в конце ужина, совершенно довольная собой, облизывая хитрую свою мордочку.
- Где у тебя платье? – спросила бойкая берегиня.
Василиса растерянно огляделась вокруг, пожала плечами.
- Тут оно у меня, - сказала робкая, доставая платье Василисы из своей торбочки – оказалось, что в него была завернута коробка с шашками. Василиса, увидев платье удивилась:
- Оно же у меня черное было? А это зеленое.
- Мало ли что за дорогу случиться может, - сказала лиса. – Вчера черное, сегодня зеленое. Потом наоборот… Бывает…
- Да, бывает, - поддержала лису робкая берегиня, - и, развернув платье положила коробочку с шашками на невысокий камень, а платье, взяв за плечи и встряхнув, показала всем. – Вот оно – совершенно чистое и сухое.
Бойкая берегиня взяла платье  у подруги, подала Василисе.
- Надень, - приказала она ей. – Холодно становится. И днем его тоже не снимай,  в нём иди.
Василиса сняла плащ водяного, надела платье, оправила его на себе.
- В нём теплее конечно, но днем жарко будет.
- Не ужареешь, - безжалостном тоном поддержала берегиню лиса. – Я, вон, в какой шубе бегаю и ничего, не жалуюсь.
- Так надо, - как всегда, словно извиняясь, сказала робкая берегиня.
- Ну, надо, так надо!
- А чтобы удобнее шагать было, мы на подоле по бокам разрезы сделаем. А пока подойди сюда…
Бойкая берегиня взяла Василису за руку и подвела к камню с углублением, отчего камень был похож на небольшую каменную чашу.
- Плесни-ка сюда немного водицы из рукава, пить хочется. Да и умыться бы не мешало. Только не наотмашь хлещи, а тихонечко.
Василиса, как ей казалось, легонечко тряхнула рукавом, но вода всё-таки плеснула достаточно хлёстко, мигом наполнив и углубление в камне и выплеснувшись на берегиню. Та едва успела отскочить в сторону.
- Ты в голове-то отмеряй сколько надо, – отряхивая свою одежду от водных капель, - воскликнула берегиня. - Учись управлять собой. Не с испугу, чай, хлещешь.
- Ничего, научится, - сказала лиса и весело засмеялась. – Сама не зевай.
Все по очереди подошли к воде и утолили жажду. Последней к воде подошла лиса.
- А теперь, снимай платье – подол наладим.
Василиса опять так же покорно сняла платье, подала бойкой берегине. Та обернулась к подруге:
- Где-ка у нас нитки, иголки, ножницы?
Робкая достала всё это из своей, как оказалось, полной, как хорошая кладовая нужными вещами, торбочки.
Бойкая берегиня села с платьем под березкой, и начала что-то подлезать, что-то подшивать.
Робкая берегиня подошла к Василисе, тряхнула коробкой с шашками:
- Пока солнце не зашло, сыграем три партии на исполнение желания, - сказала она Василисе.
- Партий три, а желание одно?
Берегиня виновато пожала плечами
- Такое правило.
- Давай, - согласилась Василиса и они, как можно удобнее, устроившись, стали расставлять пешки.
К Василисе подползла лиса, ткнулось носом в бок:
- И что ты загадала?
- Не скажу, а то не сбудется.
- Правильно, - поддержала её соперница. – И я не скажу.
Игра длилась недолго. Первую партию Василиса с блеском… проиграла. Проиграла быстро и стремительно. Проиграла с огромным преимуществом соперницы. Во время второй партии Василиса сосредоточилась, подолгу думала над каждым ходом и как-то неубедительно, но выиграла.  Третья закончилась так же стремительно, как и первая, и, хоть с меньшими потерями, но с множеством запертых шашек или попросту говоря, большим количеством «сортиров».
- Я победила, - без всякого торжества сказала тихая берегиня и стала аккуратно собирать шашки в коробку. Расстроенная Василиса отошла от неё и села под березу рядом с её подругой. Та, перекусывая нитку, спросила:
- Проиграла?
Василиса грустно вздохнула.
- И что ты загадала? Теперь-то можно сказать.
- Загадала, чтобы мы с Иваном обязательно вернулись домой, - смахнув со щеки невольную слезу, прошептала Василиса.
- Ну и не расстраивайся.
- Почему это?
- Потому, что  она загадала то же самое. Она всегда так делает, а потом всегда выигрывает, так что и тот, кто с ней играет – никогда не проигрывает, – берегиня подала Василисе платье. – Одевайся и спать: как говорит бабушка Яга – утро вечера мудрёнее.
- Мудренее, надо говорить…
- Ну, пусть мудренее – хорошо, если так и будет.

2.
Утром, а вернее, как только солнце показалось, над горизонтом, берегини разбудили Василису и стали  прощаться.
- Как? Вы нас бросаете?
- Так надо. По эту сторону хребта, мы не хозяева. Если-только бабушка сама позовет.
- Это лисе можно бегать, где вздумается.
При этих словах лиса гордо  тявкнула.
-  Да и до избушки Яги отсюда рукой подать – только поле, так сказать перейти…
- Как же так? Я к вам привыкла… как мы без вас-то?..
- Ты, Василисушка, не печалься, – сказала лиса. – Со мной тоже не пропадешь, - и, не прощаясь, побежала вниз по склону. – Догоняй!
Василиса растерянно обернулась к берегиням, те, по очереди обняли её.
- Плащ на рыбьем меху старайся не снимать, - сказала робкая берегиня.
- Да и платье – сама  видела, какая в рукавах его сила, – наставляла другая.  - И ожерелье береги тоже. Не  зря же оно к тебе попало…
- Ну, долго мне тебя ждать? – услышала Василиса недовольный окрик лисы.
 - А ещё вот тебе торбочка, - робкая берегиня подала ей суму на длинной лямке, что бы вешать на плечо. - Там я немножко рыбки и хлебушка вам положила. А теперь беги, догоняй Патрикеевну. Добрый вам путь!
- И скатертью дорога.
Берегини, так же как и лиса легко побежали с водораздельного хребта вниз. Только в другую сторону. Василиса с грустью смотрела им вслед...
- Ну, что ты застыла, как истукан? – позвала её лиса. – Догоняй уже.
Василиса не торопясь пошла за ней – понимала: под полное влияние рыжей подпадать не надо, а то начнет командовать по делу и без дела – она давно уже уяснила, что лиса это любит.

3.
И опять Василиса шла по полянам, перелескам, перешагивала, а где и перепрыгивала, ручейки, обходила болотца. Было жарко. Она куталась в плащ на рыбьем меху, так как заметила, что ночью он согревал, а днем давал прохладу.
Когда до леса оставалось рукой подать, на пути им попался широкий ручей. Скорее даже, маленькая речка с темной илистой водой – ни обойти, не перепрыгнуть. Они остановились на её берегу, соображая, как быть дальше.
- Неужели опять лезть в воду? – спросила Василиса. – Так не хочется – только просохла. Ну, надо, так надо – не велика речушка.
Лиса посмотрела на Василису взглядом, в котором легко читалась обидная для девушки мысль:
«Ох, и глупа ты ещё, девица».
Вслух же лиса сказала:
- Ты про речку Смородину что-нибудь слышала? Та ведь тоже с виду не широка, а поди-ка не каждому суждено её перейти.  Будем брод искать.
Лиса повертела головой и направилась бережком вверх по течению:
- Почему не туда? – Василисы махнула рукой вниз по течению речки.
- Потому, что там река и шире и глубже становится. Неужели не понятно?
Лиса оказалась права: если речка и не стала уже, то через полчаса они подошли к  каменному перекату. Более того – несколько камней неровной линией тянулись от берега до берега. По некоторым можно было легко перебраться на другую сторону. Но с них можно было и легко свалиться в воду.
Лиса по этим камушкам быстро одолела водное препятствие и перебежала на другой берег, даже не замочив лапок. Она повернулась к Василисе:
- Ну, чего ждешь? Давай, не робей.
Василиса знала – она была просто уверена в себе, что она так же ловко по камушкам не перебежит, обязательно сорвется. А значит, опять суши обувь, платье, джинсы…
- Ну! Долго тебя ждать?
- Подождешь, - скорее сама себе сказала Василиса и стала снимать кроссовки. Затем подоткнула подол за пояс джинсов, и подкатала их выше колен.
- Держи! – крикнула она лисе и перебросила  кроссовки на другой берег. Лиса обиженно тявкнула, когда одна кроссовка едва не угодил в неё.
Василиса, подхватив полы плаща,  вступила в реку.
- С правой стороны от камней иди, а то тут у нас омуток.
- Справа, так справа…- себе под нос пробормотала Василиса,  и осторожно пошла, босыми ногами ощупывая скользкое каменистое дно.
Лиса в это время нашла вторую кроссовку и принесла её к первой. Потом глянула на Василису и сердито тявкнула:
- Я тебе что сказала: справа иди!
- А я где иду?
- А ты слева идешь. Стой, а то сейчас бухнешься в омут с головою.   
Василиса остановилась. И правда вода, когда до берега оставалось метра три, не журчала по камешкам, а была темна и медленно кружила листики, веточки, белую пену, пугая своей непроглядной чернотой.
- Какая ты, однако, непонятливая! - без обычного ехидства, и торжества,  настороженно сказала лиса, и тихо добавила. – Сказала же, - справа иди.
- Так  я…
- А ты слева пошла.
- А, так это с твоего берега надо было смотреть? Так бы и сказала…
- Я так и сказала. Давай, быстро перебирайся на другую сторону камней…
Но не успела Василиса перебраться на другую сторону каменного брода, как почувствовала, что кто-то из темной глубины омута, схватил её за ногу и тащит в воду. Она дернулась, стараясь вырваться и увидела, как на поверхность вынырнул лысоватый, крепкий мужик с зеленой, как тина,  бородой, с выпученными как у лягушек глазами.
- Что, попалась красавица!
Василиса испугалась и так завизжала, что с ближайшей ивы осыпалась отдельные листы. При этом она так резко отмахнулась от зеленобородого правой ручкой, что вода из её рукава мощным водопадом обрушилась на его лысую голову. Зеленобородый явно не ожидал такого отпора от прелестной девушки, выпустил её ногу и был отнесен струей метров на пять от брода.
А Василиса, с неожиданной для себя ловкостью, вскочила на ближайший камень, и, прыгая с одного камня на другой с легкостью белки, в один миг очутилась на берегу. Там она почти без чувств упала в траву. В ушах её звенели колокола.
Когда шум в ушах поутих, она услышала, как лиса с кем-то  ругается.
-  Протри глаза! Прежде чем хватать, посмотри, кого хватаешь!
- Ну, посмотрел. Она мне нравится.
- А ты видел, чей на ней плащ?
- Водяного что ли? Так он мне не указ – он сам по себе, я сам по себе. Я может, тоже желаю, русалку себе завести.
- Я вот броднице твоей расскажу, про твои желанья. Она тебе мигом последние  волосы вырвет.
- Не вырвет, - продолжал, хорохорился зеленобородый. – Она у меня добрая. Она у меня вот где сидит! – зеленобородый  показал лисе сжатый кулак.
- А вон и она идет. Сейчас мы у нее спросим, кто у кого и где сидит…
Зеленобородый вдруг засуетился:
- Где идет? Не вижу!  Вы тут это… того… Вы меня не видели, я вас не встречал! - и он с шумом и плеском нырнул в омут.
- Тьфу, на тебя! – в сердцах плюнула ему в след  лиса.
- Это кто такой был? – поднимаясь на ноги, спросила Василиса.
- Бродник, хозяин этого брода. Вредный мужик. Всё хорохорится. Всё водяному доказать хочет, что он не меньше его в воде значит. Как сойдутся, так и давай считаться, кто главнее. А что тут считаться? И так ясно -  водяной над всеми водами хозяин, а бродники эти, только над своим  бродом. И то если бродниц дома нет! Кабы бродница дома была, она бы ему не позволила охальничать.
Лиса говорила это, словно кому-то лекцию читала. Говорила громко, и явно не для Василисиных ушей. При этом, рыла на берегу землю и швыряла её в омут, вместе с вырванной травой, и презрительно повернувшись к речке задом.
Наконец устав, она глянула на Василису:
- Ну а ты что стоишь, как… не знаю кто? Обувайся, приводи себя в порядок, да дальше пойдем.
Видя состояние лисы, Василиса быстро привела себя в порядок и робко спросила, обращаясь к лисе по отчеству:
- А бродницы, Патрикеевна, это кто такие будут? Тоже хозяева бродов.
- Тоже. Только не хозяева, а хозяйки они,  - и опять залаяла в глубину омута:
– И не такие глупые, как их благоверные! – И опять спокойно пояснила Василисе:
– Умные они, бродницы-то. Добрые. Завсегда всем помочь готовы. Людей, особенно детишек ихних, если кто оступился, и в воду упал, спасают.
И опять зло тявкнула в омут:
- И уж за  ноги-то точно никого не хватают!
- Это кто тут и кого за ноги хватал?
Вода в омуте плеснулась и стихла.
Василиса обернулась и увидела статную женщину, вышедшую из-за ракитовых кустов с корзинкой в руках.
- Здравствуй, госпожа бродница, - сказала ей  приветливо лиса. – Ничего, что мы тут без спроса вашим бродом воспользовались?
- Для того он и строился, чтоб им пользоваться.
Женщина была обыкновенной. Василиса никогда бы не подумала, что она принадлежит к духам воды. Если только зеленые волосы могли выдать эту её принадлежность. Но там, в Яви столько, и не только зелёноволосых особ женского пола по улицам городов снует, что окажись эта там, никто бы на окрас её зеленых волос и внимания не обратил. Если бы только позавидовали их длине и густоте.
- Так кто же тут и кого за ноги хватал? – повысив тон, переспросила хозяйка брода.
Вода в омуте плеснулась и на его поверхности появилась лысая голова бродника:
- Да кому надо её за ноги хватать? Уж и пошутить нельзя…
- Исчезни! – прикрикнула бродница, и бродник исчез в омуте.
- Как же она сумела вырваться-то от него? – удивленно спросила бродница.
Лиса поманила её к себе: бродница присела к ней и лиса стала что-то ей шептать на ухо, в нетерпении переступая передними лапами.
Бродница посмотрела на Василису, словно оценивая ее:
- Вон как, - сказала она. – Надолго ли силы у неё этой хватит, если на такие пустяки, как мой хозяин, тратиться будет?
Вода в омуте вскипела, но покорно опала, разойдясь легкими кругами.
Лиса то ли чихнула, то ли кашлянула и сказала:
- Тогда, может быть, проводишь нас до следующей речки? Боюсь, как бы и там чего подобного не случилось.
- Идите смело. Тамошний бродник не такой дурень, как некоторые. Да и бродница на месте.
Расстались они ни тепло, ни холодно.

4.
И опять поляны, березовые околки, ковыли по пояс... Брод очередной речушки, преодолели без помех и приключений…
И только однажды попалось им на пути берендейское село. Даже не село, - деревня.
Василиса замерла, увидев её.
- Что встала? – подтолкнула её лиса. – Иди.
- Может быть, обойдем?
- Была охота, по такой жаре кругаля давать.
И они вошли в деревню.
Шли главной улицей. Берендеи выходили из дворов и возвращались обратно – никто на пришельцев не обращал никакого внимания. Поначалу Василиса  пробовала здороваться со встречными. Но они на её приветствие не отвечали. Только недоуменно останавливались, смотрели по сторонам, даже обращали взгляды к небу, и, пожимая плечами, спешили дальше по своим делам. Лиса поначалу вела себя так, словно хотела, чтобы их заметили – балуясь, она путалась в ногах прохожих, даже хватала женщин за подолы, но те, так же удивленно одергивая и отряхивая их, шли дальше.
- Да  они что – ослепли тут все! – раздраженно недоумевала лиса.
В конце концов, куры, копающиеся в соре, привлекли её внимание, и отвлекли от баловства.
Уже на выходе из деревни, почти за околицей, лиса приглядела  большого, красивого петуха. Довольный собой он сидел на изгороди и следил за своим  куриным гаремом. Петух не успел даже пискнуть, как лиса скрутила ему голову, и сунула его, ещё трепещущее тело, в суму Василисы…

5.
И вот он лес. Стоит сделать шаг, и он примет путников под свои кроны. Что её там ждет, Василиса не задумывалась: знала, хуже не будет, и всё-таки…
Только  они нашли, в лесу приметную тропинку, как из кустов на них выскочил волк. Почему Василиса решила, что это именно волк? Да потому, что собаки тут явно не водились.
- Ну, что попалась, рыжая!- прохрипел волк сорванным голосом. – Долго же я тебя искал – с самой зимы поймать не мог. А тут такая удача.
Лиса, казалось, ничуть не растерялась:
- Здорово, Левон Иванович! Что это ты такой неприветливый?
- Неприветливый говоришь? А вот верни мне мой хвост, я и опять приветливым стану.
- А причем тут я и твой хвост?
- А притом! Кто мне его в прорубь велел сунуть?
- Ну, так не совал бы…  Я тебя силком это делать, не заставляла.
- Не заставляла. А рыбы, кто обещал?
- Так не надо было над прорубью всю ночь сидеть. Прицепилась к твоему хвосту рыбка – тащи её. Ещё прицепилась, - опять тащи… Так нет – тебя жадность обуяла. Вот и сидел над прорубью, пока хвост в лёд не вмёрз.
- Так это… я же думал, что это рыба на хвост цепляется. Рыбки-то побольше поймать хотелось…
- Тебе хотелось, а  я, значит, виноватая? Где у тебя логика?
- Какая ещё логика? Нет у меня никакой логики, – волк, вдруг, всхлипнул. – И хвоста нет. Все кругом смеются надо мной. Овцы, бесхвостым называют. В свою отару пастухом зовут.
- Ну, так что тебе ещё надо, кого рожна? Лучше ничего и придумать нельзя  - волк устроился пастухом у овец!
- Да что хорошего-то? Какая овца пропадет, с меня спрашивают! Давай, Патрикеевна, возвращай мне мой хвост.
Василиса слушала эти препирательства лисы и волка, и ощущение у неё было странное:  и волка было жалко, и лису в чем-то винить грешно – нельзя же быть таким простаком: вот уж о ком истинно сказано – сила есть – ума не надо.
Однако спору волка и лисы не виделось конца – лиса была любительница потявкаться. Она переводила волка с одной темы на другую, делая их спор нескончаемым. А волк, по глупости своей не мог сказать: стоп!
Василиса решила прекратить это издевательство над бесхвостым волком, и кашлянула, напоминая о своем присутствии.
Её кашель произвел на волка неожиданное впечатление: словно над ним  грянул гром. Он икнул и так высоко подпрыгнул от страха, что когда упал обратно на землю, взвыл от боли.
- Мать моя капитолийская волчица! – выругался он и ткнул лапой в Василису: - Это ещё кого ты в лес привела? Кого одурачить решила? Кто это, спрашиваю?
- Это – Василиса.
- Какая Василиса?
- Такая.
- Какая такая-то?
- Такая, какая надо.  Или ты тут ещё,  каких других Василис видел?
- Неужели такая, которая этакая? – волк даже подавился от восторга слюной.
Лиса, довольная произведенным эффектом, не без кокетства ответила ему:
- Такая, такая. Та самая.
- И куда ты её ведешь?
- К бабе Яге, куда ещё-то…
- К бабе Яге! – ужаснулся волк. – А ей точно туда надо?
- А куда надо? Может к Кощею?  Так она у него уже была?
- Ну, если уж была, тогда да. Тогда к Яге.
Лиса, отстранила волка с тропы и ласково сказала:
- Пошли, Василисушка, нечего нам тут с ним лясы точить.
И они пошли.
Но волк скоро нагнал их:
- Знаете, я тоже с вами пойду. А то мало ли…
- Чего мало ли? – не оборачиваясь без особого интереса, спросила лиса.
- Или вдруг… - ответил ей волк.
- Эх ты, горе моё бесхвостое! Иди ты уже куда хочешь.
И они втроем пошли по тропинке, которая становилась всё шире и утоптаннее. А когда перешли очередной ручеек по живописному березовому мостику, лиса сказала:
- Ну вот, Василиса, мы и во владеньях бабушки Яги, – и она, с какой-то непонятной жалостью добавила, -  под её защитой, так сказать. Теперь плащик на рыбьем меху можешь вернуть хозяевам. – И в сердцах  схватилась за голову:
- Что же я раньше-то до этого не дотумкала?
Василиса сняла плащ, внимательно осмотрела его, не запачкан ли, и, аккуратно свернув, повесила на березовые перила.
- Ну, пошли, пошли, к Яге. Теперь-то что? Не назад же вертаться? Пошли, нечего времечко терять. Может Яга ещё что придумает…
Василиса послушно пошла за лисой и волком. На свороте тропинки обернулась – плаща на перилах уже не было.
Глава 16.
 (Серый волк и другие).

1.
Серый волк дремал в багряных, словно слепленных из кирпича, кустах под стенами замка Кощея. Иногда он вставал, осторожно и, как ему казалось, незаметно обходил замок, надеясь что-нибудь увидеть или услышать новое. Но тишина царила под багровым небом. Новостей никаких. Движения, – ни какого. Тот, что намедни улетел из  дворца и скрылся за багровыми горами, не возвращался. Кто он, куда полетел, зачем?
Загадка…
Серый волк опять залег в свое убежище, караул держать. Дело это было простое, но скучное. До того скучное, что порой волк дремал. Но дремал Серый чутко,  в пол-уха. Однако багровые небеса, и абсолютная тишина сморили его – он уснул,  на какое-то мгновение потерял контроль над миром и… на тебе: открыл глаза, а перед ним, перед самым его волчьим носом, сидит сорока. Волк не дернулся, не единым мускулом ушей или морганием глаз не выдал своей промашки. Волк спокойно, как должно было показаться сороке, прикрыл глаза и сонно спросил:
- Чего тебе, белобокая?
- Да вот, жду, когда проснуться изволите, - ответила та.
- Ну, давай будем считать, что я проснулся – чего надо?
- Спросить тебя хочу: чего ты тут третий день вылёживаешь? Ждешь кого, али караулишь, не пойму.
- Не твое дело.
- Как это не моё? – сорока подскочила к  нему ещё ближе, буквально на воробьиный скок. - А чьё? Тут под багровым небом живность не водится. Почти что. Так что поживиться тебе тут нечем.
- Ну и что? Какое твое сорочье дело?
- Именно, что мое, именно сорочье…
Сорока не успела закончить начатую фразу, Серый волк прервал ее:
- Приключение на свой сорочий хвост ищешь, так считай, что ты его уже нашла.
Волк резко хлопнул лапой по хвосту сороки и прижал его к земле, - сорока даже дернуться не успела.
- Шпионишь, белобокая, за мной? Говори, кто подослал?
- Отпусти,  дурак! – сорока махнула крылом так, что поднятая с земли красная пыль полетела волку в глаза. Вдобавок она клюнула его в нос. Серый от неожиданности выпустил сороку и стал тереть глаза лапами.
- Ну, ты у меня дождёшься! – прорычал он.
- Ага! – сказала сорока. – Только ты сначала  слезы утри и прочихайся…
Волк прочихался, утер слезы и осторожно, боясь рези, открыл глаза, – сначала один, потом другой.
Сорока продолжала нагло сидеть перед ним, не сдвинувшись ни на сантиметр. Волк, на всякий случай отполз от неё задним ходом на полметра, если не на метр.
- То-то же, - сказала сорока. - Не обижай сирых мира сего. Не пренебрегай ими, и будет тебе счастье от них.
Сорока опять нагло подскочила чуть не под нос Серому волку:
- Что, прошляпили Ивана-богатыря? Отдали Змею в лапы.
- Нашла богатыря, - огрызнулся волк.
- Я-то, может и не нашла, а вы потеряли. – Сорока присела в красную пыль, растопорщила крылья, подгребая красный песок под себя. Какое-никакое тепло и купание. Повертелась, покрутилась, удобно устраиваясь, и долгим взглядом посмотрев на дворец Кощея, сказала:
 – Богатырь не богатырь, а какой ни есть добрый молодец. Потому, как – Иван!
Волк огрызнулся:
- Что ты заладила – Иван, Иван… Что уж теперь? Теперь уж не воротишь. Теперь Василису-красу самим надо спасать.
- Не владеешь ты, Серый, последней информацией. А ещё за хвост хватаешь. А вся информация-то у меня записана на хвосте, как на белом листе. Ладно, не буду тебя томить: жив Иван. Не удержал его Горыныч в своих когтистых лапах, в Русалье озеро уронил. А русалка с берегинями спасли его.
Серого волка даже в жар бросило, влажный его нос мигом стал сухим.
- Чего же ты тут сидишь? Лети, веди Ивана сюда, замок Кощея приступом брать будем.
- Угу, угу. Сейчас, разлетелась. Замок он приступом брать собрался. Да ты точно ли Серый волк? Может тебя подменили? Может быть, настоящего-то Серого волка в темнице заперли, а нам братца его безмозглого, да бесхвостого подсунули? Да нет, вроде хвост на месте. Только умом обнищал.
- Ну, хватит издеваться! – вспылил Серый волк. – Коли знаешь чего, говори, не томи душу.
Сорока коротко рассказала ему последние новости про Ивана.
- Да долгий ему путь предстоит. А про Василису, что слышно?  Небось, Кощей её теперь в темнице держит, мстит, злодей. Выручать надо - подкоп, что ли, рыть. Я, вот, лежу тут который день, и в ум не возьму, с какой стороны к этим стенам подступиться? Всю голову сломал…
- А и не мучай свою головушку -  Василисы давно во дворце Кощеевом нет.
- Как так?
- Её у Кощея граф вампирский  Дракула в свой замок перенес. Умыкнул у Бессмертного, одним словом.
- Да что же это на свете делается? Горыныч Ивана не удержал. Вурдалак Василису у Кощея украл. Всё в мире с ног на голову встало…
- Да, времена ныне какие-то… такие… непонятные настали, - вздохнув, согласилась с волком сорока.
- Чего же я тут лежу? Чего караулю? – Волк поднялся, отряхнулся, и, несколько раз со злостью, рванул когтями красную землю. – К замку Дракулы надо спешить…
- Давай, давай, поспешай, - прострекотала сорока. – Времечко-то идет…
- Я быстро, я в два скока там буду!
И правда, не успела сорока отряхнуть с крыльев красную пыль, как Серый волк уже мчался к Багровым горам, покидая земли Кощея.

2.
Баба Яга с вечера поставила тесто – надумала с утра пирогов напечь. Волшебные дела у неё последние дни как-то не клеились, а потому она решила в радость похозяйничать.  С дрожжами, однако, переборщила: тесту в квашне угомона не было – перло, не удержать. Всю ночь его Яга караулила: в  квашню уталкивала, под рогожку прятала.
 - Лезет, как окаянное! – ворчала Яга. – Прет, прямо, как на дрожжах!
- На них и прет, - ворчал с печки Баюн. – Говорил ведь тебе, куда столько закваски кладешь. Нет, мало ей, всё подкармливала. Вот и накормила, - теперь лови.
- Поучи ещё меня, - не зло отбрехивалась бабушка. – Зато всем хватит.
- Кому всем-то? – не сдавался кот. – Много ль нас тут? Ты да я, да мы с тобой.
- Не говори, - Яга посыпала на чисто скобленый стол муки, вывалила, на неё из кадушки тесто, стала его мять. – Чует моё сердце, скоро у нас гости будут.
- Что-то, моё ничего не чует,  – проворчал кот.
- А потому, что нюх от лени потерял. Раньше бывало, за семь верст гостя чувствовал, а ныне лежишь и мышей в кладовой не чуешь.
Яга поровняла угли в печи, на секунду задумалась подбросить ли ещё дровец или с этих  жару достаточно будет?
Кот словно прочел её мысли:
- Не вздумай ещё дров кидать. И на этом быка можно зажарить, не то, что пирогов напечь. С чем хоть они у тебя будут-то?
- С луком будут,  яйцами. Со щавелем. С ягодой разной. С прошлого года мочёной…
Кота заметно передернуло:
- С мясом-то каким, хоть, будут?
- С рыбой будут. Не против?
- С рыбой не против, - промурлыкал Баюн.
На печи становилось жарко, и он спрыгнул на лавку, растянулся на ней у открытого окошечка.
Когда Яга налаживала первый противень, кот вскочил, и выглянул в окно:
- А ведь подгадала ты, бабушка, с угощением-то – и правда, идет кто-то. Яга стряхнула с передника муку, подошла к окну:
- Кто,  не видишь?
- За лесочком ещё не видать…
- Патрикеевна с волком Василису ведут. Вот-вот тут будут, – провещало зеркало.
- О, эта Патрикеевна! – непонятно чему огорчилась Яга. а вот Серый волк кстати отыскался.
- Да это не Серый волк…
- А какой ещё?
Зеркало грустно вздохнуло:
- Это братец его старшенький. Бесхвостый который…
Кот недовольно мявкнул:
- Его ещё принесла нелегкая. Тогда конечно, тогда ты, Яга со стряпней не промахнулась. Этот за семерых ест.
- Ага, - хмыкнуло зеркало. – Вечно из-за стола чуть встает.
- Всё впрок наесться мечтает, - поддакнул кот.
Тут отворилась дверь и на пороге появилась лиса.
- А вот и мы, - скромно сказала она и присела на лавочку, хвост опустила под лавочку – вроде как притомилась. –  Здравствуйте...
За ней вошел Бесхвостый, повел носом:
- У-у, как у вас тут вкусно пахнет! – сказал он, и сел рядом с лисой. При этом он так долго ерзал по лавке бесхвостым своим задом, устраиваясь поудобнее, что получил от лисы тычка в бок.
Василиса появилась последней. Встала в дверях, поклонилась, попросила разрешения войти.
- Входи, входи, милая, - словно разочарованная чем-то произнесла Яга. – Не сегодня я тебя ждала… Ну, да ладно, что сделано, то сделано…
При этом Яга почему-то так недовольно глянула на лису, что та поежилась:
- Проходи, гостьей будешь.
Яга поставила перед ней табурет, смахнула с него фартуком мучную пыль:
- Садись, отдыхай. Небось, притомились ноженьки-то?
Василиса вскинула на неё глаза:
- Так это вы, бабушка?
- Я. Кому же и быть ещё?
- И в замке у Дракулы, тоже были вы? – уточнила она.
- Мы. Был грех, были…
- А скажите, бабушка…
- А не скажу. Понимаю, тебе не терпится, всё быстрее узнать, но всему своё время. У меня же какой порядок: - всё должно быть, как по писаному: в баньке помыть, накормить, напоить, спать уложить, а потом уж и речи говорить. Так? – спросила она у присутствующих.
- Так, так, - поддакнула лиса, кот согласно мотнул головой, а Бесхвостый уточнил:
- Да, да, чтоб как по писаному, чтоб накормить…
- Ну, так чего тогда расселся, - прикрикнула на него Яга. – Иди воду носи, дрова руби, баню топи…  Помоги ему, Баюн.
Кот Баюн и Бесхвостый вышли из избушки.
Яга достала один противень с пирогами из печи, сунула туда другой. Обернулась на Василису:
- Потерпи, потерпи, девушка, всему свой срок. Наговоримся ещё. Возьми-ка ватрушку, да иди, на крылечке посиди, побалуйся печенюшкою, а то тут жарко у меня.
Василиса ни на чём настаивать не стала, сделала, как было велено. Поняла: спорить бессмысленно – всему своё время – и вышла.
Яга вздохнула, опять неприветливо глянула на лису, покачала головой. Лиса сидела, опустив глаза в пол, и словно не замечала взглядов Яги.
Хитрила Яга – ничего нового про Ивана, (а Василиса, конечно же, о нем, прежде всего, будет спрашивать), она не знала. Так что ничего другого, о чем Василисе  уже  поведали русалка и берегини, она ей сказать не могла. Поэтому Яга решила оттянуть время серьезного разговора. А вот как уж уложит её спать – после баньки-то, да с нужными травками, та быстро угомонится. А ещё скажет ей Яга свои заветные слова - про утро, которое вечера мудрёнее, а сама кинется ворожить, глядишь, к утру-то и правда, что-нибудь новое из Нави вывалится…

3.
Серый волк упал за зеленый бугор. На виду у него были башни замка Дракулы.
«Близок локоть, да не укусишь», - подумал он. То ли ночи ждать, чтобы под стены пробраться, то ли сейчас на разведку идти? Вот и думай - ночью вампиры глазастые увидеть могут, днем прислуга по замку шастает.  Тут и берендеи, и волкодлаки. От кого пакости ждать, и не подумаешь. Берендеи вроде мирный и честный народ, да, как говорят, в семье не без урода. Волкодлаки вроде свои, да кто их знает, как их Дракула воспитал за долгие годы служения ему. Придётся подождать, вдруг, кто мимо проскочит, поведает что-нибудь  полезное.
Под берендейским солнцем не то, что под багровым кощеевым небом.  Это совсем иное дело, лежать в зеленой траве, а не на красном песке. Лежать, и чувствовать, как тебя овевает ласковым ветерком. И запахи-то совсем иные: ясные, знакомые… Очень знакомые!
Волк приподнял голову и стал вертеть ею, внюхиваясь в воздух, траву и землю. Ароматы природы он сразу прогнал из своей головы. Что же его взволновало, что заставила напрячься? Какие запахи вызвали его беспокойство? Он закрыл глаза: ему привиделась лиса… Это раз! Потом запах человека. Странный запах с примесью духов, серебра, и, кажется резины. (Волк хорошо запомнил этот  резкий запах от колес Ивановой машины)… Это два! Потом запах земли. Сырой свежевырытой земли. И очень острый запах барсука. Кажется, протяни лапу и вот он перед твоим носом.
Серый волк осторожно пополз на этот запах и чуть не провалился в  какую-то нору.
Волк внимательно прислушался, сунув голову в яму: где-то там под землей капала вода, кто-то покашливал и, не таясь, возился.  Затем волк услышал отчетливую барабанную дробь – сомнения его развеялись – в норе хозяйничал барсук. Только он мог так ловко и гулко барабанить по своему тугому животу.
- Барсук, это ты там что ли?
Никто не ответил. Волк уже решил сам лезть в нору, но не успел: барсук вынырнул из-под земли, как сом из омута.
- Ну, я. Чего тебе?
- Дело у меня к тебе есть…
- Что за дело?
- Этот твой подземный ход под замок Дракулы ведет?
- Может и ведет.
- А ты можешь, мне туда показать дорогу?
- Может и могу. А тебе, зачем туда?
- Надо.
- Ну, надо, так надо. Залезай…

4.
В подземелье пахло сыростью. Сырость перебивала все остальные ароматы. Барсук ловко, не задерживаясь ни на одном повороте, не оглядываясь на волка, что бы узнать успевает ли он  за ним, уверенно шёл впереди, пропуская ненужные ответвления норы.
Барсук остановился в одно мгновение – Волк даже от неожиданности натолкнулся на него.
- Вот! – сказал барсук, сторонясь и пропуская волка вперед. – Дальше сам.
Волк вышел на выложенную камнем площадку. Огляделся, как и Василиса сутками назад, куда идти? Налево по вымощенной подземной галерее, или вверх по ступеням?
- Погоди, - позвал он барсука. – Это куда? – кивнул он направо.
- К волкодлакам, - и не дожидаясь следующего вопроса, добавил. – А по лестнице в замок Дракулы.
- Спасибо, понял, - сказал волк и стал подниматься по ступеням.
Барсук вслед ему, чуть повысив голос, сказал:
- Там на двери камушек гладенький, толкни его. И обратно так же. А я тут, у себя пока тебя подожду…
Волку не надо было не факела, не фонаря - он отлично видел в темноте и шёл уверенно. Вот и последняя ступень, и каменная дверь. Встав на задние лапы, волк осмотрел и обнюхал её. Камень нашёл сразу: и не столько глазами, сколько носом – почувствовал легкий запах  человеческой руки. Значит, кто-то из людей пользуется ею. Да и как иначе? Для кого-то, кем-то она сооружена была эта дверь?
Волк ткнул лапой в нужный камень, и каменная плита, тихо скребя по полу, покатился на него.
За каменной дверью оказалась дубовая дверь. Он осторожно нажал на ручку, приоткрыл её. Темный коридор уходил вправо и влево, тускло освещенный факелами.
- Терпение, Серый, терпение, - сказал себе волк. – Не лезь на рожон, погоди, осмотрись. А то…
Он не успел додумать, что могло последовать за словами «а то…», как услышал девичий смех. Слева шли две берендейки, что-то говорили друг дружке, посмеивались. За ними плелся волкодлак, униженно поджав хвост.
Берендейки смеялись явно над ним:
- Эх, вы – караульщики! – говорила одна.
- Только и можете блюдо к столам носить…
- Да графу кланяться, - не без издёвки, поддержала вторая берендейка  подругу.
- А сами-то вы, - огрызнулся волкодлак.
- А что мы? Наше дело замок в чистоте содержать. Вот мы и содержим.
- Содержат они… А откуда такой сыростью  тогда несет? – волкодлак остановился, принюхиваясь.
Серый волк даже дышать перестал.
Девушки обиделись:
- Не выдумывай! Какой сыростью?
- У нас сырости не может быть – граф этого не терпит. Сам, небось, за стенами в грязь какую-нибудь вляпался, и в замок её нанес – убирай теперь за тобой.
- Ну, наверное… Там ручей почему-то русло сменил, я и поскользнулся…
- Иди лапы мой, скоро обед – вам прислуживать пора.
- Смотри, фрак в спешке не испачкай.
- Не испачкаю. Для нас фрак дело плевое, - и волкодлак перекинувшись через спину, превратился в человека, подтянутого, лощеного как лорд – одно слово – природный лакей. Только глаза выдавали в нём оборотня – горели красными угольями.
«Этак-то и я могу, - подумал Серый волк. – Это мне очень даже кстати  будет».
- Смотри, какие они  ловкие! – восхитилась одна из берендеек.
- Ловкие, только кого надо ловить разучились,  - опять съязвила вторая. – Нюх у них, видите ли, пропал…
- Дуры вы, безмозглые! – не на шутку рассердился оборотень. – На ней же ожерелье матушки графа было. А оно серебряное, между прочим…
- А что вам на это сам граф сказал?
- Разгневался, небось?
- Странно, но даже не рассердился…
Голоса удалялись, стихали и чуткие уши Серого волка перестали различать их слова, когда берендейки и оборотень скрылись за поворотом.
И тут волк услышав сзади легкое покашливание, резко обернулся. Перед ним стоял барсук:
- Ты, это…Что узнать-то хочешь? Может я тебе, что подскажу?
- Это моё дело -  что надо, то и узнаю…
- Ну, ну, - сказал барсук и собрался уходить.
- Ты, полосатый, извини. То, что мне надо, я могу узнать только от самого Дракулы…
- А-а… А ты уверен, что он тебе это скажет?
- Совсем не уверен. Но, я же могу разведать, пронюхать… Подслушать, на худой конец… Сейчас перекинусь в доброго молодца, так сказать, и пойду по замку бродить. Что надо, глядишь и выведаю…
Барсук задумчиво почесал голову:
- Сейчас ещё светло, погоди перекидываться в «доброго молодца». Посиди здесь, пока не стемнеет. А там уж и перекидывайся. От Кощея к Дракуле посол прилетел – Баш Челик – стальной человек. Слышал о таком?
- Ну, знаю, как же.. – сказал волк, а сам подумал:
«Вот он кто был тот, что за багровые горы летел.»
- Вот как стемнеет, будет у графа прием в его честь.  Вот тогда и перекидывайся. Повертишься там, угощениями их попотчуешь, глядишь, что тебе надобно и узнаешь.
- Спасибо за добрый совет, брат барсук. Так и сделаю.
- Ну, удачи тебе. Пошёл я. Если что – знаешь, где меня искать.
И барсук стал медленно спускаться в подземелье,  степенно ставя лапы со ступеньки на ступеньку. Дойдя до поворота,  барсук обернулся:
- Ты это… как обернешься в добра молодца-то, да начнешь прислуживать, глаза-то прячь – вниз поглядывай больше. А то они у тебя человеческие,  как у собаки.
И барсук скрылся за поворотом лестницы.
Волк опять поблагодарил его, улегся у двери ждать своего часа и вдруг подумал о том, что надо бы его было спросить про Василису. Мало ли что:  вдруг барсук, что о ней и знает? Зверь-то он обстоятельный, серьезный. «Хотя откуда? - успокоил волк сам себя. – Откуда ему знать про Василису, если он дальше этой двери не бывает, а всё в своих норах роется».

5.
Когда волк, перекинувшийся в человека (добра молодца), во фраке, штиблетах (просто наказание), белых перчатках и с зализанными волосами, вошёл в обеденный зал, пир был в самом разгаре. Гости вели себя непринужденно – закусывая, выпивая, разговаривая, смеясь.
Волк сразу узнал графа. Тот сидел во главе стола, и с виду был весел. Но глаза его серьёзно блуждали, цепляясь холодным взглядом то за одно, то за другое лицо. По волку взгляд графа скользнул, как по пустому месту.
Рядом с ним сидел странный, нескладный человек. Да и человек ли это был, мелькнуло в голове у  волка. Весь, как на шарнирах, словно сложенный из отдельных частей. Он почти ничего не ел (или уже съел всё, что мог съесть), – тарелка перед ним была пуста.   Он что-то говорил  графу на ухо – тот то ли слушал, то ли нет, понять было нельзя.
Волк приметил лакея-волкодлака, что прислуживал им, и когда тот в очередной раз направился за новым блюдом, выскользнул следом. В тёмном коридоре он подождал его возвращающегося назад, стукнул увесистым канделябром по голове, подхватил блюдо, поставил его на место канделябра, а обмякшее тело оборотня уволок в какую-то коморку, где надежно связал и заткнул ему рот какой-то грязной тряпкой. Потом вышел из каморы, оправил на себе одежду, поднял канделябр, поставил на место, предварительно подхватив другой рукой блюдо, глубоко вздохнул и коротко выдохнув, вышёл в обеденный зал.
По первому ощущению в зале, пока он отсутствовал, ничего не изменилось. Нескладный гость, продолжал что-то говорить графу, а тот всё так же рассеянно слушал его.
Волк встал за их кресла и стоял по стойке смирно, внимательно вслушиваясь в то, что они говорят.
Гул, стоящий над залом, мешал вслушаться в разговор графа и нескладного человека. Но отдельные слова и даже фразы долетали до его слуха.
Нескладный человек всё спрашивал графа почти одно и то же:
- Зачем ты это сделал?
- Сам не знаю, уж так получилось… - отвечал граф.
- А надо оно тебе? - скрипел нескладный человек.
Граф усмехнулся на его вопрос, и ответил загадочно:
- Кто знает, кто знает? По крайней мере, сейчас я об этом не жалею.
Дальше усилившийся шум обедающих, помешал волку точнее вникнуть в беседу хозяина и гостя. Волк, нарушая всякий лакейский этикет, почти навис над головами беседующих:
- Оказалось, что в нас течет одна кровь! – услышал волк нетерпеливый возглас графа. - Ожерелье моей матери легло ей на шею и она даже не почувствовала его ледяного холода. Как думаете, это о чем-то говорит?
- Это говорит, что в вашей компании, - нескладный человек обвел рукой зал, - в этой компании она лишняя.
- Конечно, здесь ей не место.
- Так верните её Кощею.
«Вот оно»! - подумал волк и, забыв о всякой предосторожности, превратился в слух.
- Думаю, что и Кощею она не по зубам…
- Возможно, - согласился нескладный человек. – Но это уж его дело. Вы, главное, её верните, чтобы не было никаких неприятностей…
- Да я бы вернул! – как-то через чур  спокойно ответил Дракула. – Да она сбежала!
Посуда так и посыпалась с подноса Серого волка. Он быстро стал её собирать. Дракула, резко обернулся на шум и глаза волка и вампира встретились!
- Ты! – вскочил Дракула! – Да как ты посмел! Держите его!
Серый волк не стал дожидаться, когда его схватят. Одним прыжком он оказался на столе, и побежал по  нему, распинывая посуду, к выходу из зала. На бегу он превращался в волка.
- Ловите! – кричал граф. – Хватайте!
Но видимо в волкодлаках взыграло гордое родство с волками, и все они остались стоять на своих местах, как вкопанные. Вампиры, вроде, дернулись, но предпочли весёлое  застолье сомнительной погоне. И только нескладный человек ракетой взмыл из своего кресла и пушечным снарядом полетел  вдогонку  Серого.   Но это было не просто. Галереи петляли, лестницы то опускались, то вздымались. Нескладный несколько раз, не вписавшись в интерьеры замка, бился о стены, и, в конце концов, так приложился головой в одну из колон, что даже чалма, богато накрученная на его голову, не спасла его от рокового удара. Нескладный сполз со стены на каменный пол и замер.
Волк же благополучно домчался до нужной двери, отворил её, юркнул, за каменную плиту и пока она затворялась за ним, кубарем скатился к подножию винтовой лестницы.
Там его ждал барсук:
- Ну, - спросил он волка, - узнал, что хотел?
- Да. Оказывается, Василиса сбежала от графа…
Барсук почесал себе подбородок:
- Экая новость? Да об этом все только и говорят.
- Что же ты мне ничего о том не сказал? – спросил волк, потирая ушибленные в погоне бока.
- А ты меня об этом спрашивал?  - как-то даже ехидно ответил барсук. – Не спрашивал. Ладно, не сердись. Иди за мной. Поможешь мне мой подземный ход камнем завалить. Теперь уж, думаю, он кроме меня никому не понадобиться.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ




 ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава 1.
(Осенний край).

1.
Леший и Аука уже поджидали Ивана, сидя у разгорающегося костерка.
Иван подсел к ним и сразу, в лоб, без раздумий, спросил:
- Ну и что я им такого сделал, что они все накинулись на меня?
- То, что ты пришёл и стал мишку защищать.
- Братцы, вы бы объяснили мне, что тут происходит? Отчего они такие?
- Вот и он так всё спрашивал, - вздохнув,  сказал Аука. - Отчего они такие? А кто знает от чего? Он и сам гадал, гадал, да не разгадал….
- Кто он-то?
Леший громко и тяжело вздохнул:
- Известно кто – Иной. Может быть, вы бы с ним вдвоем чего и придумали…
- Может, - поддакнул Аука. – Только где его теперь сыщешь? На «Ау!» даже не отзывается, а раньше…
- Ну, завел свою шарманку: «Ау, ау!», - сказал леший и добавил нехотя:
- Как он отзовется-то?  Спит он.
- Спит? – словно о чем-то догадываясь, спросил Аука. – А ты откуда знаешь? Где спит? Как спит?
- Как, как. – Леший хрустнул сухой веткой, бросил её в костер. – Обыкновенно как - залез в свой хрустальный гроб и спит.
Иван и даже Аука с удивлением посмотрели на лешего.
- Крышку надвинул, велел мне нажать желтую пуговку и уснул. А перед этим, сказал, что как появится тут новый человек, хомо сапиенс, какой-то…
- Человек разумный, - подсказал Иван.
- Возможно… Так вот, когда он появится этот разумный человек, то пусть он нажмет на зеленую пуговку. Он  и проснется.
- И где он спит?
- Тут, - махнул за спину леший. – В горе.
Иван процитировал:
- Там за речкой тихоструйной
  Есть высокая гора,
  В ней глубокая нора;
  В той норе, во тьме печальной,
  Гроб качается хрустальный
  На цепях между столбов.
  Не видать ничьих следов
  Вкруг того пустого места,
  В том гробу твоя невеста…
- Чего? – теперь  удивленно спросил уже леший. – Какие цепи? Какая невеста?
- Да это я так, одного поэта вспомнил.
- Баяна, что ли? – хмыкнул леший. – Слушай его больше – он и не такого наговорит.
Леший обернулся к Ауке,
- Ну а ты чего, как сыч, нахохлился?
- И ты молчал? Столько лет молчал? Лучшему другу…
- Ну ладно, не обижайся, - приобнял его за плечи леший. – Нельзя было. Я слово дал. А слово надо держать.
Какое-то время сидели молча.
Аука встал, повернулся к холмам:
- В которой горе он спит-то? В средней, скорее всего..
- В ней, - кивнул леший.
- Так это… раскапывать надо…
- Прежде чем раскапывать, надо нам Ивану всю историю с медведем рассказать.
- Да что её рассказывать? Он её с детства наизусть запомнил, под одеялом-то прячась. Сам сказал…
- Да это уж конец истории, а надо сначала, - что, почему, отчего, - возразил леший.
 - Ну, рассказывай…
- Лучше, Аука, ты. У тебя складнее получится.
- Ладно, - Аука даже приосанился. – Только уж ты, чур, не перебивай.
И Аука повел свой рассказ:

2. (Рассказ Ауки).

В Яви-то тут много деревень было. И всё в них ладком шло. А вот эта одна, как-то осенней порой, к нам в Навь, Тридевятое, то-есть, царство попала. Тут и образовался вокруг неё Осенний край. Но этот край не всегда осенним был. Обыкновенным был, как и всё кругом. Так тут эта деревня и застряла, и с полями, и с огородами, и с людьми. А как дело было? Жили у двух добрых хозяев два Вазилы, два дворовых духа, значит – по хозяйству  помогали. Но как? Незаметно.  Не то чтобы всё за людей делали, а как бы на путь наставляли. Один-то с радостью своё дело правил.  Особенно он лошадей любил. Ох и кони в его конюшне были: сытые, гладкие, работящие. А второй-то с ленцой был.  Не-то, чтобы совсем, а так, по мелочам. Выведут, бывало, хозяева лошадей из конюшен (а дворы-то их окна в окна стояли) и сразу видно, чьи кони глаже. Вроде сыты  и те и другие, и вся упряжь у них по уму. Но у лошадок одного хозяина бока-то не просто круты, а скребком до блеска выскоблены. И гривы только что не в косы заплетены, хвосты чисто водопады льются. И у второго хозяина кони добрые, да, посмотришь внимательнее – и навозец из подошвы не вычищен, а у которого и камешек в ней залип, на подошву-то давит. И шипы не довернуты, и ухнали – это вроде как гвозди, которыми подкову к копыту пришивают – не совсем аккуратно  отрезаны, а то и  просто загнуты. И это только то, что ещё не всякий глаз и приметит. А уж репей в хвосте или гриве – совсем позор! Мужики-то деревенские сразу всё примечают, одного хозяина нахваливают, на лошадей его специально ходят смотреть, любуются. И других лошадок вроде тоже одобряют, но так – между прочим. Ну, и кому такие сравнения в радость? Вот и приревновал ленивый Вазила (этих духов-то конюшенных Вазилами звали), приревновал, значит, соседа-то. И зла не делает, а глядит косо. Глядел, глядел так-то, завидовал, завидовал,  да и устроил соседу пакость мелкую. В бочке, в которой, значит, воду возили, дырочку проколупал. А дело зимой было. Добрый-то ночью, пока хозяин отдыхал, на реку с той бочкой и поехал. Льет в нее воду-то, льет, а бочка всё полупустая. А до дома довезет и вовсе ведра не зачерпнуть. Так пол зимы и промаялся. А в конце февраля, вдруг такие морозы закрутили, выйдешь в поле или к реке-то, от малейшего ветерка лоб трещит. А добрый-то Вазила всё с водой мается. Как-то промахнулся в спешке мимо бочки, да на себя всё и пролил. Оледенел сразу. Конь-то с пустой бочкой постоял, постоял, да  в свой двор ушёл. А он, бедняга, так на берегу у проруби и остался. Да ещё снежком не раз его присыпало – не поймешь, что и получилось – стоит коряга ледяная на раскоряку. Люди ходят, смотрят, удивляются. Думают, мальчишки, что-то лепили, водой поливали, да морозили.  Так всю зиму и простоял.
Недобрый-то Вазила поначалу радовался – теперь, думал, его хозяйство лучшим будет. Совсем руки сложил, да всё на сеновале валялся, спал без просыпу. Ан, нет – хозяин-то доброго Вазилы видимо им хорошо научен был – лошадок своих по-прежнему в заботе держал.  Заскучал от этого завистник наш. Душой заскучал. И из рук у него всё валится, и аппетит пропал, и сон не идет. Всё ходит по  ночам к проруби, на супротивника своего смотрит, да думает: что весной-то будет, когда тот оттает? И помаленьку стыд к нему стал приходить: лежит, бывало, этак в сене, в потолок смотрит, да, вдруг, вскочит, головой затрясет! Лошади-то ажно шарахнутся. А он ходит по конюшне, да бормочет себе под нос, мол, чего же это я наделал? Что другие-то дворовЫе скажут, как супротивник-то его оттает, да правду всем поведает?
Сколько раз он к той ледяной коряжине с топором подходил. Стукну, мол, разок, она вся и рассыплется, весной с речной водой уплывет, никто ничего и не узнает. Сколько раз примерялся, куда точнее ударить, а не осмелился…
А тут и весна пришла. Солнышко пригрело. Ледок водичкой потёк, истончился. К этому-то времени и наш добрый Вазила понабрался силушки, да и сбросил с себя ледок тот, как цыпленок скорлупу.  Отряхнулся, потянулся, да первым делом к лошадушкам своим побежал, посмотреть, как там они, родимые, без него поживают? Видит, всё ладком в его хозяйстве. Весело ему стало! Лошадки его тоже  признали, похрапывают, пофыркивают радостно…
Завистник-то наш понял, что к чему, шапку, как говорится, в охапку, да в лес бегом. Бродит по лесу день, другой, месяц. Сердится, сам не зная на кого. С кем не встретится, всякий ему не рад…
Иван перебил увлекшегося рассказом Ауку:
- Не понимаю я, к чему ты все это рассказываешь?
- А вот сейчас поймешь. – Аука обернулся к лешему. – Я думал, коль он про «скырлы, скырлы» слышал, так и всю эту историю знает?
- А ты не развози её на полночи, - сказал леший. –  Вспомни, как её в народе-то сказывали, глядишь, оно и покороче, да и попонятнее будет.
- А и то, - согласился с лешим Аука. И продолжил свой рассказ нараспев, да с присказками.
- Идёт Вази;ла – огромный верзила по леси;щу. Навстречу бежит звери;ще. Спрашивает Вазила:
– Ты кто такой?
Отвечает зверище:
– Я серый волчи;ще! Вот возьму тебя на зуби;ще и утащу в кусти;ще!
Разозлился Вазила. Схватил за холку волчище, стал возить по землище. Возил, возил, все бока исколотил.
Испугался волчище, вырвался и убежал из лесища.
- Стоп! – оборвал Ауку леший. – Может тебе ещё и гусли подать? Этак мы никогда до сути не доберемся.
- Ты же сам велел говорить, как в народе сказывают.
- Велел. Но не до такой же степени. Не как при царе Горохе. Проще сказывай.
- Ну, проще так проще, – Аука с заметным сожалением, соскочил с высокопарного слога, перешёл на простой, разговорный. – Оттрепал, значит Вазила серого волка…
- Самого Серого волка? – удивился Иван.
- Да нет. Брата его старшего, бесхвостого… Но, тогда-то он еще с хвостом был… Да ты не перебивай, слушай. Оттрепал он, значит, волка, думал, ему легче станет. Ан, нет, не стало. Такая злость на самого себя в сердце его закипает – хоть топись!  Но и топиться он не стал – успею, думает: вон как в лесу-то хорошо: листочки шелестят, птички поют, солнышко греет. Только он вроде, как стал душой отходить, как видит, набегает на него другой зверь, да кричит:
- Я зверище-кабанище! Уйди с пути, а то посажу тебя на свои клычищи, да утащу в норищу!
От такого обращения разве успокоишься? Вазила и про листочки забыл и про птичек. Схватил он кабанище, да стал возить по землище. Возил, возил, все бока ему исколотил. Вырвался кабан да деру. А Вазила до того разошёлся, что бежит по лесу, да ищет на ком бы ему ещё душу отвести? А навстречу-то ему медведь!
– Ты кто такой? – орет Вазила.
– Я - медведь! Отойди в сторонку, я по малинку иду.
- Издеваешься! – кричит Вазила, да хвать мишку за грудки. А мишка рассмеялся, легонько отмахнулся от него лапой, да дальше пошёл.
Отмахнулся-то легонько, да Вазила отлетел далеконько. Отлетел Вазила  на осинку спиной, да паутинку потревожил.
Паук-то ему на переносицу и прыгнул, да  всю-то ему бороду паутиной облепил. Испугался Вазила, взмолился:
– Уходи, страшный зверище! Отпусти мою бородищу!
Отлепил кое-как паутину с лица. Паук паутинку метнул, за ветку зацепился, перед лицом Вазилы качается, лапками перебирает.  Вазила от такого страшного «зверища» побежал, как угорелый,  по лесу. Бежит да причитает:
- Вот бы мне медведем быть! Вот бы мне медведем быть! Никого бы я тогда не боялся.
А недалеко в дупле устроился дед Лесовик. Только он задремывать стал. А тут такие страсти. Выглянул из дупла, посмотреть, что случилось, а мимо Вазила бежит, эти слова свои твердит:
- «Мне бы медведем быть – никого бы я тогда не боялся».
Дед Лесовик и пожалел его:
- Будь, - говорит, - ты, Вазила, огромный верзила, с виду медведь, а в душе, как человек. Жить по чести старайся, и зря ни с кем не задирайся. 
Сказал так, дед Лесовик в дупло юркнул, да и уснул. А Вазила вдруг шерстью оброс, силой налился.  С виду медведь и медведь, не отличишь. Только не ревет, а разговаривает.
И стал он, значит, жить тихо, да вежливо. Кому, что обещает, тому то по совести сделает. На своей лапе клянется, (а у медведей это первое дело), и сам слово держит и от других того же требует. Обмана не терпит… Такие дела!
Леший, открыто, не скрываясь, зевнул.
Аука сразу отреагировал на его зевок:
- А ты не любо, так не слушай. Или сам расскажи – может у тебя лучше получится.
- Лучше вряд-ли, - без обиды ответил Ауке леший. – Если короче только. Однако, спать уж пора – завтра доскажешь…
- Нет, нет, - возразил лешему Иван. – Я уж до точки всё  узнать хочу. А ты, коль устал, то ложись, поспи.
- Ага, - поддержал  его Аука. – Мы тут потихонечку побеседуем.
- А завтра, как совы, глаза пучить будите.
- А куда нам теперь спешить? У нас теперь, что по времени-то получается? - Аука стал загибать пальцы. - Завтра день, ночь, да опять день, да ночь… А там хоть всё по новой начинай…
- Именно, что по новой. Ложитесь все. Ты, Аука, с утра всё доскажешь, а мне с Иваном пещеру откапывать – на Иного посмотреть пришла пора. Спать!
Все повиновались лешему. Разместились у костра кому как удобнее, но сон всё не шёл и все ещё долго ворочались, засыпая. И только вроде задремывать стали, Иван подскочил:
- Нет, не могу я так, братцы!..
- Чего ты не можешь? – спросил леший. – Спи!
- Не могу я, братцы, на самом интересном месте уснуть. Должен же я знать, за что Вазиле лапу отрубили? За что убили понятно, озлобились. Но почему?
Аука лежа и глядя в небо, сказал:
- Из-за репы всё. Как Вазила-то медведем стал, всё по лесу гулял, всему радовался. А потом загрустил. Все от него сторонятся, дружбы вести никто не хочет. Опять затосковал.  И вдруг по весне встречает своего бывшего хозяина. Тот полянку нашёл, вспахать её решил, да рожь посеять. Глядит Вазила лошадки-то без его присмотра и вовсе поосунулись – кожа да кости. Вышел он к своему бывшему хозяину и давай его ругать, что, мол, за лошадками так плохо смотришь? Тот, естественно, с испуга на колени пал. Страсть-то какая! Мало того, что медведь, что сердит, да ещё по-человечески разговаривает. Видит Вазила толку с хозяина никакого, один страх, да недоумение. Коней из сохи выпряг, сам  в обожи впрягся, да целик-то весь, что под рожь крестьянин намечал, за один прием поднял, засеял, заборонил. Хозяину бывшему попенял опять за лошадок-то, да сказал, чтоб тот за тутошний урожай не беспокоился, что Вазила сам о поле позаботиться. А ты, мол, только захаживай, проверяй, да новости, какие где, рассказывай. А урожай по осени поровну поделим.
Справная рожь уродилась. Мужику-то и жаль стало урожай с Вазилой делить. И вот он что придумал…
- Дальше можешь не  рассказывать, - сказал Иван. - Дальше понятно всё. Обманул мужик Вазилу. Себе вершки забрал, ему корешки оставил…
- Вот, вот, - поддакнул Аука. - Дальше как по писаному всё пошло. На другой год репу посадили и достались Вазиле теперь уж вершки, а хитрому мужику – корешки. И другие мужики Вазилу в соху впрягали тоже, как дурачка облапошили. Но, настал день и понял Вазила, что мужик  его попросту обманывает. Как про то догадался, поведал ли кто это ему, пойди теперь узнай. Только решил он обидеться. И обиделся: пришёл ночью на деревенские огороды, да всю репу повыдергал. Не столько с собой унёс, сколько поразбросал, да потоптал. Народ-то деревенский осерчал, не стерпел. А хозяин-то его бывший, который зачинщик всего, решил Вазилу погубить. Топором убить. Да промахнулся. Лапу только отсек… Ну, и что дальше сталось, ты сегодня видел.
- Да. Видел.
- И, чай, с детства знаешь, чем это кончится…
- Да уж – конец этому всем известен. Всё, как по писаному, – вздохнул Иван.
- А ведь это не конец, Ваня, - сказал доселе молчавший леший глядя в осеннее небо, на падающие звезды. – Тут у нас и конец, и начало этой истории в одном клубке напутаны. Развязывать это дело, как-то надо.
- Эти три дня повторяются из года в год, из века в век, - грустно подытожил рассказ Аука. - Утром мужик обманывает Вазилу. На другой день, тот громит огороды. Ночью ему отрубают лапу, а следующей ночью Вазила идет с мужиками разбираться и его вроде убивают. А после этого всё по новой повторяется.  И потому осень тут теперь вечно стоит. Иной сказал, что так всё и будет, пока мир меж всех не наступит. А для этого нужен хомо сапиенс. Чтоб, значит, тех и тех помирить.
- Для того мы тебя и сюда привели, - сказал леший. Авось, ты он и есть – сапиенс этот? Авось, что надумаешь? А нет, Иного поднимем, может он что подскажет.
Аука с укоризной взглянул на него – мол, экою тайну от него скрывал, но, вздохнув, добавил:
- Он, Иной-то, может и не хомо, но по всему видно – сапиенс…
- Ладно, хомо сапиенсы, - строго сказал леший. - Спать пора. Утро вечера мудрёнее.
Уж как им спалось этой ночью, что снилось, только им самим и было ведомо…

Глава 18
(У Яги).   

1.
То ли слух по лесу прошёл, то ли стряпней от избушки потянуло, но к полудню у Яги стали собираться жданные и нежданные гости. Яга знала – будет у неё большой совет. И тут никакими плюшками не откупишься. Всё съедят, да ещё с неё же и спросят.
Надо бы, как-то с лисой перемолвиться без чужих ушей, да как? Ворон на дубу сидит – черным глазом за всеми следит: всё что-то пропустить боится. Баюн по избе ходит, у ног трётся. А-то на колодец вспрыгнет, в нем что-то высматривает. Или на крышу заберётся, что в лесу делается, глядит - к каждому шороху прислушивается.
Бесхвостый волк тоже по пятам ходит: так оголодал, что опасается, как бы его пирогом не обнесли.
Василиса на крыльце сидит, Ягу караулит – видимо слова от неё какого-то желанного ждет – Яга к колодцу, и она к колодцу. Яга в погреб и она за ней: боится, слово это пропустить.
Лиса же лежит на лавке, хвост опустила под лавку, спящей притворяется. Терпит, хоть и жарко ей. Только Яга одна останется, Лиса глаза откроет, слушать готова, - нет, кто-нибудь тут как тут,  окажется. 
И Яга ждала, когда у них терпение лопнет, когда все они в одно место соберутся и  спросят у неё: - Чего ждем, старая?
 И дождалась, когда последние калачи из печи вынула.
Тут ворон слетел с дуба, сел на перила крыльца:
- Ну, что, Яга, всё по хозяйству сладила? Не пора ли сесть рядком, да поговорить ладком?
Все посмотрели на Ягу, что скажет? Баюн, явно сорвавшись с крыши, крутнул в полете хвостом,  упал перед крыльцом на четыре лапы, и даже не мявунув, сразу поддакнул ворону:
- Правда, Яга, что тянуть? Хватит уже думы думать – делать что-то надо…
- И-то, пора, - согласилась Яга. – Только голодное-то брюхо, к речам глухо…
- Это точно, это точно, - поддержал  её Бесхвостый волк.
Тут Яга и сдалась:
- Давай, Василисушка, помоги мне  стол накрыть – сядем мирком, чайку попьем, да и поговорим ладком, как ворон советует.
Стол накрыли скоро – всё было под рукой: и стряпня, и самовар пыхтел, остывать не хотел. Только и дела было – травки в заварочный чайник бросить.
Расселись.
Некоторое время ели молча.   
Первой не выдержала затянувшегося молчанья Василиса:
- Бабушка Яга, спасибо за угощение, сыта я. А ещё спасибо всем за то, что помогли мне из замка от вампиров сбежать. Только догадываюсь  я, не этим всё должно закончиться: не в лесу, как тут и не радостно душе, век мне свой доживать предстоит. Надобно скорее Ивана отыскать, да домой нам возвращаться.
- Отыскать его нетрудно, - сказала Яга. - Да мы уж его и отыскали – он в надежных руках. Но есть тут загвоздка одна…
- Какая еще загвоздка?
- Дело в том, - ворон переступил с лапы на лапу, словно раздумывая, как понятнее эту загвоздку объяснить Василисе, -  дело в том…
Ничего не придумав, он сунул голову под крыло, защелкал там клювом.
Баюн вскипел, как тот самовар:
- Что ты тянешь, нервы ей треплешь? Знаем мы, Василиса, где он. Да не ведаем, как к нему  подобраться.
- Он что в заточении каком? У Кощея? – вскрикнула Василиса.
- Кабы у Кощея,  - тявкнула лиса. – Был бы у Кощея, так глядишь, полдела бы уж было сделано.
Баба Яга так зыркнула на рыжую, что та хвост поджала и набросилась на пирог с рыбой с таким рвением, словно век ничего вкуснее не ела.
- Понимаешь, девонька, - заговорила Яга. - Ваня твой в Осеннем лесу сейчас. И выйти он пока оттуда не может...
- Заплутался, что ли?
- Да как ему заплутаться-то, если его сам леший ведет? – успокоила Василису Яга.
- Дело он там одно сделать должен, - сказал, вынырнув из-под своего крыла ворон. – Испытание ему там положено, что-то вроде подвига он совершить должен…
- Это опасно?
- Да какого подвига? - опередил ответ ворона кот. – Что ты всё пугаешь её! -  Баюн взял в лапы чашку с чаем, поднял её перед своей мордочкой и прищурился, словно во что-то прицеливаясь. – Урок он один должен выполнить, - и отхлебнув из чашки глоточек, поставил её на стол. – Выполнит, героем из того леса выйдет.
Бесхвостый волк впервые за время завтрака перестал жевать и, обведя всех своим простодушным взглядом, испуганно прошептал:
- Да неужели?..
От этого «неужели» Василису пробил озноб:
- А если не выполнит урока, что тогда? – тихо, почти заискивающе, спросила она.
- А не выполнит, так и думать о нем не стоит,  – как-то уж очень ласково сказала Яга.
А лиса равнодушно и совершенно беззлобно добавила:
- Тогда мы тебе другого Ивана найдем – умнее и краше этого. 
Тут уж Василиса не сдержалась:
- Что-о? – взорвалась она, обращаясь к лисе с интонацией базарной торговки, словно та усомнились в качестве её товара. – Ты ещё будешь мне в этом указывать?
Лиса ткнулась мордочкой в чайное блюдце и, обжегшись, раздраженно фыркнула.
- Где мой Иван? – Василиса обвела всех сердитым взглядом, – говорите! Сама пойду, если вам… если вы…
Честно говоря, Василиса не могла сформулировать свою претензию - в чём их обвинить?
- Ну, ну! – голос Яги  построжел. -  Не кипятись, девонька. Пойдет она. А куда идти, ты знаешь?
- Как куда? В лес этот. Или вы дороги не знаете?
- Дорогу-то мы знаем, да пути нам Ивановы не ведомы,  – задумчиво  произнес ворон. – Если он решит сквозь лес не раздумывая пройти – это одно.  Это вы хоть завтра дома окажетесь. Только радости всем от того немного будет.  А если он всё там происходящее к сердцу примет, да во всё это ввяжется, то кто знает, когда и куда он оттуда пойдет…
- Во что ввяжется?
- Это тебе так сразу не объяснить. Сложно всё это…
- А вы попробуйте. По простому…
Все угрюмо насупились, не зная, с чего начать. И тут, проглотив большой кусок калача, и шумно запив его чаем, прокашлявшись, Бесхвостый волк, утерев рот, сказал:
- Если попросту… То война там идет. Прекратить её надо.
Все удивленно посмотрели на него.
- Цицерон! – восхищенно произнес ворон.
- Что сразу «цицерон»-то? – обиделся Бесхвостый. - Не правда, что ли?
Лиса, потянувшись, весело сказала:
- Ты, Бесхвостый, зря обижаешься. Это он тебя так похвалил, – и подала ему новый калач.
- Да ну вас всех, - рассердился волк, но от калача отказываться не стал.
- Вот и посмотрим – прогуляет твой Иван этот урок, или героем себя покажет, - и Яга замахала полотенцем, выгоняя из избы назойливую муху.
- Какая ещё война? Вы что с ума сошли, - чуть не плача забормотала Василиса. - Он же в армии в спорт роте служил. Что он про войну знает? Только то, что по телевизору говорят: то, что там страшно и убивают. Какой из него герой?
- А ты, милая не горячись. Там у себя горячиться будешь.  А у нас тут, в Тридевятом царстве, ты  либо герой, либо… и говорить о тебе не стоит.  Сила там, в Осеннем лесу, великая спит. Повезет Ивану, ума от неё наберется. Гордиться им будешь. Ну, да это не наше дело, это ему решать. А наше дело его в нужном месте встретить. А кто знает, где оно это место, на которое он выйдет?
- Леший его на распутье,  к камню ведет. Там и встречать надо. Что тут гадать, - сказал ворон.
- А к какому камню? У нас сколько их?
- Три. Черный, белый, да серый…
- Черный, белый, да серый… И кто помнит, что там на них начертано?
Все задумались.
- Ну? – Яга уперла руки в бока. – Расслабились. Позабыли, где живете? Конечно, столько веков без Кощея жить – расслабишься. А ну, вспоминайте сейчас же!
- Я  помню, что на камне написано, - сказала Василиса.
- Ты молчи, - перебила её Яга. – Помнит она. Ты помнишь только то, что мы и знаем. А что мы не знаем, того  ты  помнить не можешь.
Яга обернулась к коту:
- Баюн, кто тут у нас ученый? Я или ты?
- Ну, ладно, чего ты… Что считаться-то теперь? Вспоминать надо. Ворон, вон, тоже у нас мудрый – его спроси.
Ворон сглотнул, словно костью подавился. Каркнул, кашлянул и изрек:
- На тех камнях много всего написано. И, вроде всё одинаково, а перепутано так, что не упомнишь от какого камня, куда и зачем идти…
Тут зеркало тихо пролепетало со стены:
- Позвольте и мне вмешаться в ваши историко-филологические изыскания?..
- Давай, милое, давай, вмешивайся, - ободрила его баба Яга. – Говори, что знаешь…
- Я про черный камень хочу сказать. Он так  всегда отполирован был, загляденье. Меня когда к нему заносило, всегда им любовалось – вроде, как родню встретило. И что на нем написано было, навсегда запомнило…
- Ну не томи, говори уже, - подала голос лиса. – А-то пока ты тут мемуарами своими делиться будешь, Бесхвостый все калачи сожрет – в дорогу взять нечего будет.
Бесхвостый волк смущенно кашлянул и положил недоеденный калач на стол.
- Так, что же на том камне написано было?
- Начертано, - поправило Ягу зеркало.
- Ну, пусть начертано, если тебе так больше нравится – что? – едва сдерживаясь, спросила Яга.
- А начертано там было следующее: «Прямо пойдешь – до утра не доживешь; направо пойдешь – в болоте пропадешь; налево пойдешь – свистульку найдешь».
- Оптимистичненький камешек, нечего сказать, -  промурчал Баюн.
- «Свистульку найдешь»… - задумчиво произнесла лиса. - Какую свистульку? Зачем нам свистулька?
- Может ей можно дичь приманивать? – Бесхвостый заерзал на лавке. – Свистнул! Оп, и куропаточка к тебе прилетела. Другой раз свистнул – зайчик прибежал, а?
Лису даже передернуло:
- Ты, давай, ешь калачи, а сам молчи!
- Свистульку? – Яга откинулась на спинку своего корявого стула и посмотрела в потолок.  – Нет, свистулька нам  вроде не к чему, пока. Не время нам ещё свистопляски устраивать, - и опять обратилась к зеркалу.  -  Свет мой зеркальце, скажи, а там, на том  черном камне еще никаких надписей не было? Типа: «Здесь, под этим камнем лежит…» - и так далее?
- Было, - ответило зеркало. – Именно так по самому низу и было начертано: «Здесь, под этим камнем лежит…».
Зеркало замолчало.
- Ну, и чего там под тем камнем лежит? Говори, что молчишь?
- Не знаю. Там всё снизу земелькой присыпано, да мхом и травой заросло…
- Понятно. – Яга откусила пирога, отхлебнула из блюдца чаю. – Ну и леший с ним с этим камнем. Не до него нам пока. А что на белом камне начертано, ты случайно не видело?
- Видело. Краем глаза… - отозвалось зеркало.
- Чьего глаза-то? – хихикнула лиса.
Зеркало затуманилось вспоминая:
- Кикимора меня тогда в карты у одной полудницы выиграла…
- Кикимора? – Яга усмехнулась. - Ну этой, конечно, как без зеркала-то… А полуднице-то ты зачем понадобилось?
- Как зачем? Со мной веселее. Глаза слепить, с пути сбивать, виденья напускать, солнечным ударом пугать…
- Ясно. Ну и потом?
- Ну и потом уже кикимора меня Лиху Одноглазому в кости проиграла. Вот его глазом я тот белый камень разок и видело.
- И что там?
- Да обыкновенно: «Направо пойдешь - богатым будешь; налево пойдешь - женатым будешь; а прямо пойдешь – власть и славу найдешь».
- Нет, нет, - встрял в разговоры кот Баюн. – Это всё не то, это нам не к чему…
Ворон поддержал его:
- Это не для Ивана. Леший вряд ли его к тому камню поведет.
- Почему это? –  спросил Бесхвостый волк.
Лиса шлепнула его ложкой по лбу:
- Да потому, что и лешему  это ни к чему.
- А-а! – то ли, что-то поняв, то ли от боли воскликнул Бесхвостый волк.
- Остаётся, значит, серый камень, - словно сама себе сказала Яга. – Вспомнить бы только, что на нем написано, да где он стоит? Только как?
- А проще простого, - опять прошелестело зеркало. – У меня на тыльной стороне вся карта Тридесятого государства выведена. Там все места обозначены: и леса, и речки и озера. Дворцы, деревеньки. И твоя изба, Яга. Ну и все камни перепутные тоже. Даже остров Буян найти можно. Только пальцем ткни, всё, что надобно, то и высветится.
- И ты про это всё время молчало?
- А вы про это и не спрашивали…
- Ну, погоди у меня, дождешься! – пригрозила Яга и пошла, снимать зеркало со стены.
- А чем ты меня напугать можешь, - осознавая свою на данный момент значимость, ворчало зеркало. – Чего мне такого от тебя дождаться можно, что бы меня расстроило? Тряпкой черной, что ли  завесит кто? Так это  тебе огорчение, а не мне.
Василиса освободила на столе для зеркала место. Яга положила его на столешницу «лицом» вниз, и наклонилась, рассматривая  обратную сторону. А зеркало не переставало вещать:
- Ну, в сундук положишь. Ну, сажей замажешь. Так тоже тебе же хуже, смотреться тогда в ведро будешь или в сковородку? Чумичкой будишь ходить, звери лесные засмеют. Разбить, опять же меня нельзя. Я не стеклянное. Погнешь? Так в кривое зеркало смотреться тоже не велика радость. Поначалу-то, конечно, смешно будет, а потом звереть начнешь…
- Да помолчи ты уже! – прикрикнула Яга. – И так голова от дум трещит! Где тут у тебя что начертано? Ничего не вижу.
- На гвоздик в левом нижнем углу нажми, карта и засветится, - сказало зеркало и замолчало.
Яга нащупала гвоздик, нажала на него – обратная сторона зеркала замерцала. На ней замелькали какие-то кривые линии, штрихи, пятна...
Все молча уставились на это мельтешение – смотрели, ничего не понимая. Наконец Баюн не выдержал:
- Ну? И что бы всё это значило?
Зеркало приглушенным голосом ответило:
- А я откуда знаю? Я же никогда свою спину не видело, откуда мне знать, что там у меня творится? Сами разбирайтесь.
Василисе эти мелькания, что-то напоминали.
- Смартфон! – сказала она. – Это похоже на экран планшета.
- Чего, чего? – спросила, любопытная до всего, лиса.
- Долго объяснять. Да и не поймете вы, - сказала Василиса и, увидев, что все, кроме Бесхвостого волка, на эти её слова обиделись, добавила:
- Я и сама - этого не понимаю. Но, как с этим обращаться, кажется, догадываюсь. Дайте попробую…
Василиса приложила палец к середине обратной стороны зеркала и мельтешение прекратилось. Под пальцем Василисы появилась какая-то точка. Василиса двумя пальчиками стала увеличивать её, как делала на смартфоне, и, в конце концов, точка превратилась в избушку бабы Яги со всеми дворовыми пристройками.
- Вишь ты, какая штука видючая, - сказал ворон. – Сначала, как вроде из под облаков смотришь, а потом, словно как с верхушки дерева.
Лиса, просунув мордочку под рукой Василисы, спросила:
- А нас там не видать?
- Нет, – ответила Василиса. – Это же карта, а не видео трансляция. 
- Чего? – почти хором спросили все.
- Да не берите в голову. Всё это в Яви осталось, вам ни к чему и знать.
Баюн хотел было оскорбиться на эти слова. Но тут зеркало провещало:
- Вы там не мешкайте. Ищите, что надо, да зарисовывайте на бересту или платок какой белый, а то скоро отключусь, в темную-то столешницу глядя.
- Так запомним, - сказал ворон. – Веди, знай.
- Где ваш серый камень? – обернулась Василиса к Яге. – В какой стороне?
- Так если б знать… - смутилась бабушка.
Зеркало опять заворчало:
- Эх вы! Всё позабывали. Всю историю Тридевятого царства. А если бы у меня это не было записано, что бы вы делали? По всему царству, по всем государствам кругами бегали, да искали? За Осенним лесом он, почти на выходе, тот камень. Потому леший Ивана туда и повел.
- И где этот Осенний лес?
- Ищи на северо-западе от избушки…
Василиса повела пальцем вверх и влево. Зеркало подсказывало: «горячо», «холодно», словно в игру играли…
Когда лес был найден, стали кружить вокруг него. И почти сразу наткнулись на камень. Василиса максимально увеличила его изображение и все, перебивая друг друга, прочли на нем надпись:
«Прямо пойдешь – живу не быть; вправо пойдешь – женату быть; влево пойдешь – коня потеряешь».
- Вот там и встречать его надо, сказала Яга, взяла зеркало со стола, протерла ему «лицо» рукавом и повесила на стену.
- Благодарствую, - поклонилась она.
- Обращайтесь, - ответило зеркало. – Всегда радо помочь,  - и  помутнело.
Яга молча, в позе мыслителя, села у окна.
- И что теперь дальше? – спросил Бесхвостый волк.
Баюн прошипел:
- Смолкли  все! Яга думать будет.   

2.
Василиса тихо прибрала стол, и теперь слонялась по двору без дела. Остальные сидели молча на своих привычных местах: ворон на дубу; кот на срубе колодца; лиса лежала на крылечке; бесхвостый волк у крыльца.
Яга думала до полудня. Когда солнце поднялось в зенит, поднялась, кряхтя, вышла на крыльцо, зорко осмотрелась:
- Патрикеевна, ты где?
- Тут я, - подала лиса свой голос. – У ног твоих, хозяйка.
Сказала, даже не усмехнувшись – поняла, настал тот самый час. Яга глянула себе под ноги:
- Вон ты где, а я и не заметила. Патрикеевна, а не прогуляться ли нам с тобой до мостика?
- Можно и прогуляться, почему нет…
Бесхвостый волк встал, отряхнулся.
- А ты, Левон Иванович, лежи, отдыхай. У меня к тебе потом дело будет, и, окинув двор взглядом, добавила:
- Как и ко всем!
Яга и лиса сошли с крыльца.
- Василисушка, красавица, ты бы тоже с нами прошлась, что тебе тут сидеть…
- Я с радостью, - сказала Василиса.
И они втроем, не торопясь двинулись по тропке к  мостику через ручей, где Василиса накануне оставила на перилах плащ на рыбьем меху.
Оставшиеся проводили их внимательными взглядами. А кот, подобрав под себя лапы, словно сам себе произнес:
- «С радостью», говорит. Не знает, милая, что за радость ей Яга приготовила? 
Остальные, ничего ему на это не ответив, угрюмо промолчали.

3.
Дошли до ручья, поднялись на мостик. Яга остановилась на серединке его. Облокотилась на перила, стала смотреть в воду. Василиса встала рядом, но спиной к перилам и подняла лицо к небу.
Легкий ветерок шелестел в ветвях ивняка. Солнце было ласково. Василиса закрыла глаза – до того у неё было спокойно и хорошо на душе. И тут она впервые подумала о том – а то ли это самое солнце, что светило там, в её мире? Или другое, особенное?
У ног её завозилась лиса. Василиса открыла глаза, глянула на неё. Ей вдруг, захотелось погладить рыжую, чмокнуть в красный сухой нос, потрепать по спинке.  Она уж было собралась всё это проделать, но лиса обернулась к ней и посмотрела на неё с непонятной виноватостью в глазах.
На солнце набежала тучка. Теплый ветерок стал вдруг прохладным, на душе – неуютно.
- Ну, Василисушка,  пришло время и тебе решать, как нам дальше быть? Как решишь, так и сделаем…
Василиса удивленно посмотрела на Ягу:
- Вы о чем? Что я решить должна?
Яга вздохнула:
- Вот, Патрикеевна, понадеялась я на тебя, а ты с такой пустяковиной справиться не смогла: ко мне её привела. Что мне теперь с ней делать прикажешь?
- А я причем? – стала оправдываться лиса. – Я её по полям, по самым открытым местам водила. У Русальего озера полдня плескались. На хребте, на самом видном месте ночевали. В деревне по главной улице, на самом виду её провела. Брод нужный нашла – знала, что там бродник вредный, обязательно шум поднимет… Что я ещё могла сделать? Прямо к Кощею её отвести? На, мол, принимай свою красавицу.
- Да понятно, понятно…
- Опять же все ей помогали. Барсук через землю вурдалаков не пустил. А это какой бы крюк был? Водяной ей плащ на рыбьем меху дал.  Все как сговорились.
- Это хорошо – значит, приглянулась она им.
- Берегини платье ей это переделали, чтоб не бросила она его, а в нем шла с рукавами этими своими…
- Да понятно, понятно…
- Стоп! – прервала их диалог Василиса. – А мне ничего не понятно! Вы, что – хотели меня Кощею в плен отдать? Зачем?  Ты же, баба Яга, сама мне подсказала, как из графского замка бежать. Для чего? Чтобы Кощею вернуть?
- Вот, Патрикеевна, сделала бы ты так, как задумывалось, не пришлось бы нам теперь перед ней оправдываться. Перед выбором   её ставить…
- Каким выбором?
- Простым выбором, милая. Но очень для тебя сложным…
- А без этих загадок можно всё объяснить?
- Не у графа надобно было тебе в заточении сидеть. А он-то,  дурак, чего удумал: у Кощея тебя украл. Сам, небось, не рад был тому, что натворил. Слабину сердцу своему дал: мать свою в тебе увидел. Теперь, наверное, довольнешенек, что ты от него сбежала…
- Ничего не понимаю…
- Что тут понимать? Иван с Кощеем должен сразиться. Победить должен его, а не Дракулу.  Как по писанному велено. Граф кто? Какое ни какое, а человеческое существо.
- Так уж и человеческое? - возразила Василиса.
- Ну, по крайней мере, таким было. Как и все эти вурдалаки его или вампиры. А Кощей кто? Никто не знает. Кто он, откуда взялся? Сколько ему лет? Были ли у него отец и мать?
- Но ведь и про тебя, бабушка Яга, никто ничего такого не знает: сколько вам лет? Были ли у вас мать с отцом?
Яга внимательно посмотрела на Василису и, секунду помолчав, сказала:
- Ну… не обо мне сейчас речь, - и продолжила. – Ты  видела мир вокруг замка Дракулы? Солнышко светит, травка зеленая, леса шумят, ручейки журчат. А у Кощея? Мёртвый мир.
Василиса вспомнила тот мир, что видела из окна своей комнаты в Кощеевом замке: багровая земля под багровым небом.
- Не знаю, зачем он это творит? Ведь если превратит всё в такой мир, самому жить не с чего будет. Ни рек в нем не будет, ни пастбищ. А вот, поди  ж ты… Задача, что ли ему кем-то такая поставлена – всё умертвить и самому багровым песком рассыпаться. Для того, видимо, и сердце у него отнято, чтоб жалости ни к себе, ни к другим не было. А может быть, у него сердца-то никогда и не было. Вот он этот мир изведет, да к вам переберется?
Василису даже передернуло от этих слов Яги – так живо она представила свой мир в багровых тонах.
- Но он же вот… девушек крадёт… Зачем? Значит, что-то живое в нем есть?
- Ты, глупая, думаешь, что он для любви их крадёт?  Ошибаешься. Кем-то сказано, что только красота спасёт мир. Вот он красоту и крадет. Уничтожает её. Красоты всё меньше становится, а багровых закатов, заметь – закатов, а не рассветов – всё больше.
Яга замолчала.
Каша в голове у Василисы закипела и даже начала пригорать.
- Принуждать мы тебя не можем, сказала ей Яга. – Сама должна решить, как жить, да быть?
- Как я  понимаю, - тихо ответила Василиса, – я не могу, просто так, встретиться с Иваном и вернуться домой?..
- Почему не можешь? Можешь, но…
- Но тогда Кощей останется тут и может захватить Тридевятое царство?
- Сказочное государство. Да, может. И захватить и погубить.
- И только Иван…
- И только Иван, освобождая тебя, может победить Кощея.
- А если вы так просто уйдете, - сказала лиса. – Он  найдет другую Василису, Елену, Варвару или кого ещё. Лишь бы красота в них была. Но не у всех у них в женихах Иван–богатырь будет.
- Как я поняла, - продолжила Яга,  – с красавицами у вас в Яви, проблем нет, а с богатырями, что в них влюблены, нехватка. Вот и будет Кощей с каждой пленницей, рушить наш мир, как разрушил Хрустальные горы. А ваш мир лишать красоты. А что в нем радости-то в мире таком, в котором красоты не останется?
Василиса молчала.
- Нет, на ваш-то с Иваном век глядишь, что и хватит её, - опять вступила в разговор лиса,  – но другим…
- Детям, например, вашим – вряд ли… - усугубила перспективы жизни в Яви Яга. 
Лиса вздохнула:
- Прямо скажем, бабушка, и им-то самим уже не много радости доводится.
Все замолчали, глядя на воду, которая весело бежала из чистого родника, сама не ведая куда, но зная зачем: чтоб мир этот напоить, оживить, сделать пригодным для жизни.
После долгой паузы, Василиса сказала:
- Я должна подумать.
- Думай, милая, думай. – Яга сошла с мостика, поправила свой немудреный наряд. – Пойдем-те домой. А то вроде дождь собирается. Пойдемте, там, небось, опять баньку затопили…
- Опять? – недовольно сказала лиса. -  Сколько можно? Не сильно ли накладно.
- Не ворчи, рыжая. Не тебе в ней мыться. Мне косточки распарить хочется. Вчера-то я без бани осталась. Так лишь, ополоснулась, а настоящего-то жару не было. Что значит, на волка понадеялась…
- Нашла,  кому доверить – Бесхвостому…
Баба Яга и лиса шли по тропинке, как казалось, беззаботно переговариваясь, но каждая держала в своей голове беспокойную мысль о том, какое решение примет Василиса.
Василиса понуро шла за ними…   

ГЛАВА 19.
(Философская, путаная.)

1.
Кощей сидел в саду, на своем любимом стуле, читал. Книга какого-то Шекспира, автора из новых, ранее незнакомого ему, лежала у него на коленях. Кощей только что прочел «Гамлета, принца Датского». Смешная история. Принц этот больной… Зациклился на себе. Мать с отчимом ему и так и так, угождают. А он вбил себе в голову, что отца его отравили  и  шизофреником стал. Его дурачат все кому не лень, а он не  понимает. Горацио этот, друг называется, артистов подогнал, кого-то из них в привидение нарядил, совсем парню, голову сломал, мозги набекрень вывихнул. А тот и поверил: на всех, как на врагов смотрит. Ходит, да рассуждает – быть – не быть. И не заметил, как этот Горацио, с его же помощью в стране государственный переворот подготовил. Чужого правителя к власти привел. Да, правильно говорят: имея таких друзей – врагов не надо…
Кощей вздохнул:
-Эх, люди, люди! До чего глупы бывают.
Задумчиво глядя в багровую даль, он погрузился в свои мысли, вспоминая свою жизнь и неурядицы с этими людишками...
Холодно было Кощею под багровым небом. Одному холодно. Старик вурдалак не в счет.  Какое от него, от нежити, тепло? А тепло Кощей любил. Ой, как любил. Сохнул он без него. Змей на него всем огненным жаром мог дышать, а тепла не мог ему дать. Только живая душа, в живом и прекрасном теле, питала его этим теплом. Не дарила, нет, просто питала. Как овца: разве она дарит себя волку? Нет, она питает его, наполняет теплом. Тепла Василисы надолго бы ему хватило. Супротивная девица. Непокладистая. Долго бы таяла, источая на него свою ненависть, наполняя его жестоким теплом, а то и жаром, пока бы сама не истаяла, не сгорела, как свеча. И рушились бы всё дальше Хрустальные горы, сверкающие под солнцем, как брильянты, и превращались бы в багровый песок, который бы всё дальше простирался в Сказочный мир зелени, голубых вод и синих небес. Давненько он не раздвигал границы своего царства. Сколько же веков он пробыл в заточении, сколько времени потеряно впустую…
Радовало ли Кощея его сокрушительное умение? Нет, радости он не чувствовал. Он чувствовал удовлетворение. Удовлетворение, которое не приносило ему ни радости, ни счастья.
Вампиры, напившись живой горячей крови, радовались этому и бывали оттого даже счастливы. Людоеды, тоже были рады и счастливы своей поживе. А он? Чему радовался он? Да ничему. Он годами мог не есть, не пить, превращаясь в остов обтянутый кожей. При этом он был так же жив и бодр, как и теперь, вырвавшийся из многовекового заточения, набравшийся сил и нарастивший на свой костяк плоти.
Что же заставляло его рушить мир? Ведь мир жил своей жизнью, не мешающей ему так же жить и радоваться своему существованию в своем мире? Но он рушил! Рушил медленно, методично,  посмеиваясь, но не радуясь. Сколько к нему этих Иванов с мечом приходило? Он и со счета-то сбился. Придут и мечом тем машут, смешные. На дуб лазали, зайцев ловили, уток стреляли – иглу в яйце искали. Разве она в яйце уместится…
- А что уместится? – вдруг спросил Кощей, сам себя. - Смерть моя? В яйце! Яйцо символ жизни, а не смерти, так что…
Мысли Кощея путались, когда он думал о своем бессмертии. О игле этой. По ночам просыпался,  увидев иглу эту – вроде блеснуло что-то. И тут же наплывала подводная  муть, песок, придонные водоросли…
Он и сам не помнил где смерть его, а они её найти старались… Посмеётся Кощей, по притворяется, падет, или рассыплется в прах на глазах у Ивана победителя… и… отпустит дурака. Жизнь-то у него у Бессмертного бесконечная, как-то развлекаться надо… А вот последняя Василиса умнее других была.. Да…. Умудрилась в узилище заточить, кандалами к стене приковать. Обманул он нынешнего Ивана, сказал или отмыкай, или стены порушу. Нет, те стены и кандалы не рушимы были  для Кощея. А отсутствие воды так иссушили его, что многое из прошлого своего забыл он. Иглу эту, например – что за игла? Где она теперь спрятана? Всё забыл за века безводного заточения. Потому, видимо ему так часто эта зеленая водная муть и мерещится даже наяву. Вот  сейчас обрубить бы всё одним махом, да жить в своё удовольствие, жить да радоваться! 
- Радоваться-то я и не могу, - произнес Кощей. - Нет во мне радости. Одно удовлетворение. Удовлетворение от того, что я сильнее других. Люди эти… За что я их  так невзлюбил? Почему творю, что велено? – подумал так Кощей и удивился:
- Стоп! А кем велено? – спросил он себя в полный голос.
Сытый Горыныч поднял Среднюю голову:
- А? Что? Что велено? Приказывай!
Кощей махнул на него рукой:
- Спи. Это я так, сам с собой…
- Сам с собой? Не дело это. Когда я сам с собой начинаю разговаривать, - вздохнула Средняя голова,  – тошно мне становится. Я сразу  крайние головы бужу: одна поворчит, вечно всем недовольная, другая тоже что-нибудь ляпнет - глядишь, оно и легче становится.
- Интересно, до чего ты такого додумываешься, что переварить не можешь?
Средняя голова опять вздохнула:
- Да всякая чушь  в голову приходит. Одна тоскливей другой…
- Ну-ка, ну-ка – интересно послушать?
- По мелочам-то всего и не упомнишь… А вот одна мысль, самая назойливая и тоскливая, часто стала посещать, - Горыныч понизил голос, потянулся к Кощею Средней головой к почти самому его Кощееву уху, и тихо, то ли сообщил, то ли спросил его:
- Зачем я живу?      
« Вот тебе и на!» - подумал Кощей.
Он внимательно посмотрел на Горыныча:
- Думаю, Горыныч, ты живешь затем, чтобы быть сытым.
- По молодости я так и думал, - задумчиво ответила Средняя голова. – Сытым, конечно, быть хорошо. Для Левой головы ничего больше и не надо. Она так и думает, что мы для этого  живем. А вот Правая голова думает, что наш смысл жизни в том, чтобы на весь мир обиженной быть.  А я? Мне и того и другого мало. Ну – наелся, ну – поворчал на то, на сё… А дальше что? Радости-то нет!
«Смотри ты – и этому радость подавай», - подумал Кощей.
А Горыныч, тоскливо вздохнув, спросил:
- А дальше-то что? Спать? А если не спиться?
- Да, трудно тебе с ними…
- Да мне не с ними трудно. Мне с собой невмоготу. Я сколько веков в пещере просидел, пока тебя не было, и всё думал: зачем я тут сижу? Что  высиживаю? Выползем, бывало, полетим, сожжем  чью-нибудь деревню, нажремся до отвала и опять в пещеру. Эти храпят, - Средняя голова кивнула на крайние. – А мне не спится…
- У людей бывает такое. Раздвоение личности, называется. Лечат это как-то…
- Лечат? – с надеждой в голосе спросил Горыныч. – А как лечат?
- Да плохо, насколько я знаю. А у тебя и вовсе разтроение личности получается. Думаю, это с тобой навсегда, привыкай.
- Хорошо тебе говорить, «привыкай», – а как к этому привыкнешь?
- Ну не рубить же тебе лишние головы?..
- Что ты! Как можно рубить? Жалко. Всё-таки родные, привык я к ним. Хотя… Да нет. Не в них дело-то? Дело-то в моей башке. 
Помолчали.
- Кто мы, откуда, куда мы идем? – задумчиво произнес Горыныч.
 – Это ты сам до такого додумался? - удивленно спросил Кощей.
- Это я в книжке одной… про художника, прочитал. С картинками. Интересная книжка.
- Где же ты её взял? Я что-то такой не помню…
- У тебя всё старинные  книги – я через окно заглядывал в твою библиотеку, видел. А эта новая. Почти теперешняя.
- Где же ты её нашёл?
- Скучно нам стало в пещере прятаться, на свет белый глаза не показывать. Да и жратву тут, в Нави, трудно добыть стало. Пастухи такие, что скорее тебя съедят, чем захудалую овцу отдадут. Вот мы и решили в Явь податься – знали пару ворот. Восточные, да Западные. Подумали, посовещались и вылетели в Западные…
- Давно ли?
- Да не помню. У меня с датами всегда проблемы были… Полетали, повеселились. А потом там изобретения всякие стали появляться. Того и гляди прямо  на лету собьют.  Хотя они нас и боялись, но отчаянные люди всегда на белом свете водились. Ну, мы-то уж ученые. Видим, дневная наша охота кончилась. На ночной режим перешли. А день где-то надо сидеть, прятаться. Нашли пещеру в горах. Хорошую: просторную, сухую. С подземным озером.   С каменистым балкончиком над пропастью – взлетать легко – шагнул, расправил крылья, да и полетел…
- Что ты мне всё про свой быт рассказываешь. Ты скажи, где к чтенью-то пристрастился?
- Там и пристрастился. Гномы, тамошние приучили. Они тоже в тех пещерах прятались. Да и не прятались, а просто жили. На свет белый не показывались совсем… почти. Чтоб людей не смущать. Камни драгоценные, да  золото в груды складывали. А ночами мышковали.  Вот они все эти книги и таскали. Любили почитать. Ну и меня пристрастили.
- Лучше бы Белоснежку какую завели.
- Были у них и Белоснежки. Поживут, порядок в пещере наведут. Они их наградят, да ещё и замуж выгодно отдадут…  Всё как в сказке. А ещё я там, кстати, одну интересную историю прочитал: «О спящей царевне и семи богатырях». Гномы всё возмущались: - «Плагиат, плагиат!» - кричали.   А мне понравилось. Я её часто читал. Даже наизусть выучил…
- Наизусть? И ума хватило?
- Легко. Она в стихах. А стихи такие, что прямо сами в голову укладываются.
- Интересно послушать…
- А давай, расскажу. Всё равно не спиться.
- Ну, рассказывай…
И Средняя голова прокашлявшись, торжественно начала:
- Царь с царицею простился,
В путь дорогу снарядился,
А царица у окна
Села ждать его одна…
И рассказ о приключеньях несчастной царевны, полился из уст Горыныча, как хрустальная вода из горного родника…
Кощей слушал не перебивая. Иногда вскакивал, ходил по патио, и непонятно было – слушает ли он Горыныча, или думает о чем-то  своем.
Горыныч же читал стихи самозабвенно – по всему было видно, что они ему очень нравятся. И вот, прозвучали последние строки, и наступила возвышенная тишина. Средняя голова не без гордости посмотрела на Кощея, ожидая его оценки. Но Кошей с какой-то непонятной тревогой спросил:
- Это кто же такое написал?
- Пушкин Александр Сергеевич.
- Русский! – воскликнул Кощей. – Конечно русский. Мог бы и не спрашивать. Если про богатырей, то русский. Не про гномов же ему писать…
- Ага, ага, - поддакнула Средняя голова.
- Вот только…
- Что только?
- Откуда этот твой Пушкин о такой пещере с хрустальном гробом узнал? Я ведь, его, этот хрустальный гроб, тоже вижу. Во сне… Откуда он там взялся? Не может же приснится то, чего никогда не было? Вот бы узнать, где он теперь?..
- Так ведь это, Кощей… это же сказка.
- Ты что, не слышал, что я только что тебе сказал? Снится он мне! Сказка? Ну, допустим, - сказка… А откуда взялась эта сказка? Из Яви, или из Нави? Ведь сказки это тот же сон. Только не у тебя или меня, а у всех разом. Если сказка из Яви, то, скорее всего это сказка очень давний сон – было, да прошло. Считай, как и не было... А если это тут в Нави? В Тридевятом нашем царстве, Сказочном государстве? То это уже не сказка.
И развивая свои рассуждения, продолжил:
- Он же Пушкин этот, он же поэт. А кто знает, откуда поэтам, что в голову приходит? Живут, вроде,  в Яви. В Навь мало  кто и заглядывать осмеливается, а вот, поди ж ты, знают. И про остров Буян, небось, ему ведомо было. Откуда? Не иначе это ему из  Прави нашёптывалось
- Ну, это я не знаю. Это тебе виднее, - сказал Горыныч и замолчал – видимо обиделся за Пушкина.
- Ты, Горыныч, не случайно это всё прочел. Да ещё и выучить не поленился, а для того, чтобы мне, когда время придет, рассказать. Вот время и пришло.
Лезли мысли в голову Кощееву, как тараканы. И одна противоречила другой:
«Кто мы? Откуда? Куда мы идем?  Это надо же, что его, бедолагу, мучает».
Кощей прошёлся, разминая ноги.
«Кто мы? Откуда?..» Тут с одной-то головой ничего не понять, а каково ему с тремя сладить. Одна жрать вечно хочет, другая недовольна всем. А желудок на всех один. Поневоле задумаешься, куда бы от них уйти?»
Но Кощей не был бы Кощеем, если дольше минуты, думал о чужих проблемах. Он примерял эти словесные формулы к себе. 
- А, правда, кто я? Родителей не знаю. Сирота горемычная? Нет, не сказал бы. Сколько себя помню, всегда я царь Кощей был. Нет, - сначала просто Кощей. Вот так – ни с того ни с сего – Кощей и всё. Куда я шёл? Знаю, что в Стеклянные горы, победить богатыря Вихря, и горы эти разрушить!   Почему у меня такая неприязнь ко всему хрустальному? Зачем я это сделал тогда? Чтобы стать царем Кощеем. Горы рухнули. Небо стало багровым. Горы, окружающие неведомо откуда появившийся замок, тоже стали багровыми с внутренней стороны кольца. Зажил Кощей спокойно, тихо. Но зачем? Мне-то это всё равно. Но кому-то это надо? Все эти чёрные души, что заперты в этом багровом плену, почему они здесь? А потому, что они не бессмертны, как я. А значит, после смерти им надо где-то обретаться. Значит, я бессмертный, у них в услужении? Но я же царь! Почему кому-то я должен  служить? Все цари служат своему народу. Значит, и я служу своему. Но где же он, мой народ?
-  Горыныч, - Кощей опять обратился к змею. - Зачем мы таскаем сюда этих девок? Чего мы от них хотим? Ну, ты ясно чего – тобой твой желудок повелевает. Да и то ты давно понял, что коровы сытнее. А мне они зачем? Мне, в моем царстве мертвых, зачем эти живые, непослушные, капризные девицы? Морока же одна с вечными их защитниками, Иванами этими? Опять же, почему, всегда Иваны? Бьёшься с ними, вроде побеждаешь их, а они оживают, и меня в прах. Глупость какая-то получается: они победили, невесту забрали, а я опять один стою на башне своего дворца и смотрю им вслед… Несуразица. И вот теперь этот гроб хрустальный! Откуда я про него знаю? Я же помню его, этот хрустальный… ковчег. Да и не хрустальный он вовсе. Это первое, что я о себе помню: ковчег этот, а рядом я… Плачущий! Представляешь? И так тошно мне стало на себя такого смотреть, что я ушёл, и забыл всё, что ранее было… А теперь вот… Что ты думаешь по этому поводу?
- Ничего ещё не думаю, - словно извиняясь, ответил змей. – Я же совсем недавно думать-то начал… 
Кощей продолжал, словно не слыша его:
- Но что-то же не дает мне покоя? Что? Где он теперь это хрустальный гроб? Где он ждёт меня? А он ждёт! Зачем? Чтобы я и его разрушил? Или наоборот, найти в нём успокоение? И зачем эта вся бессмертная кутерьма вокруг меня? Последняя Василиса как-то умудрилась пленить меня. Мне тогда вдруг плохо стало. Представляешь – мне? Я тогда поскорее, как всегда, в прах рассыпался. Думаю уйдет – в себя приду. А она не ушла,  она прах мой собрала,  в куклу пустотелую всыпала и на куклу оковы наложила. В стене замуровала. А я же бессмертный! Кукла та истлела, как скорлупа яичная разлетелась. Вот тут я единственно мог бы сказать, откуда я. Но оковы не пали и темница не рухнула. Почему? Что за сила в них была? И зачем я, когда Иван – этот последний – дверь в мою камеру отпер,  Василису опять умыкнул? Не столько по зрелому размышлению, как по привычке. Откуда она у меня привычка эта взялась? Хлопоты от неё одни. Словно  толкает кто-то в спину, по башке бьет: забери девку, забери девку! Ну, забрал. А зачем? Не нужна она мне! Спокойнее без неё. Я тут маленько рассердился, когда её граф у меня украл. А потом успокоился, подумал: а и хорошо, что она у него оказалась. Иван придет, а он придет, уж я-то знаю, а Василиски-то у меня и нет. У Дракулы она. Вот пусть с ним и разбирается. Правильно говорю?
Горыныч молчал.
- Что молчишь? Я точно знаю, что правильно. Хорошо мне тут. Покойно. Что ещё надо человеку? Вот опять загвоздка: а человек ли я? У людей-то мать с отцом бывают, а у меня их никогда не было...
- Что-то ты, Кощей, по другому кругу песню свою завел, – не без укора сказал Горыныч. – Этак, на кругах этих, и свихнуться можно. 
- Вот, вот! Конца-то у колечка и не бывает. А ведь кто-то его ковал? Кто? Я конечно бессердечный, даже бездушный, но я же не дурак! Я знаю, что хоть я и  бессмертный, но не вечный. Ибо вечного ничего не бывает. Кому-то больше отмерено, кому-то меньше, но всему есть конец. И я знаю, что и мне он будет. Смешно - начала вроде не было, а конец наступит… 
- Ну, хватит, право… Что мы с тобой, как пьяные вакхи, одно и то же талдычим?
- Твоя,  правда – помолчим…
Средняя голова поскорее брякнулась между крайних голов, закрыла глаза и нарочито засопела, изображая сладкий сон.
Кощей уселся в кресло, положил ноги на стол, запрокинул голову, закрыл глаза и затих, унимая в себе дрожь от непонятных его сознанию мыслей и чувств.  Однако несвойственные его натуре мысли обуревали его, и он продолжал бормотать:
- Чем больше мертвых, тем меньше живых. Закон? Закон. А что же он так плохо работает? И неживых, ой, как много – багрового царство моего на них уже не хватает. И те в Яви, как кошки плодятся. Скоро их тоже девать некуда будет. Боюсь, треснет Явь, как скорлупа. И кинутся они все сюда. И багровое мое царство их не вместит в себя. Тоже треснет. Если его не расширять. А расширять его можно медленно и методично уничтожая Красоту. А Красота, это прежде всего, как не обидно это понимать, люди. А самые прекрасные среди них женщины. Ну и мужчины, конечно, случаются. А вот собери их в одну кучу, сотри до однородности, чтоб все одинаковыми были, - чтоб не понятно было, кто мужчина, кто женщина – и всё! Конец. Здравствуй пустующая вечность! Да, хлопотная жизнь впереди предстоит… И почему сразу так не сделать? А так что? Хлынет всё это узаконенное безобразие из Яви в Навь, и погибнет Тридевятое царство, Подсолнечное государство. И где мы все окажемся? Вот вопрос.
И тут раздался голос старика вурдалака:
- Прости, хозяин, что встреваю в твои размышления. Я ведь тоже не первый век живу – может, выслушаешь меня, старика?
- Говори. Я разве когда тебе это запрещал?
- Не надо Ивана с Василисой живыми отпускать. Не стоит смотреть им с башни вслед. Догнать надо, погубить до самого последнего конца их. А-то больно уж они после, этой победы над тобой, много из себя мнят.   Будто кто-то им специально надежду дает. В грудь себя бьют: вот, мол, мы какие, сама смерть нам нестрашна. Хватит их поважать. Там, глядишь, и другим неповадно будет. Поскромнее, себя вести станут. А то, заглянешь в Явь, а они там и правда – плодятся, как кошки. Да что кошки – как крысы. Такое вытворяют, что мне, вурдалаку, смотреть стыдно. Не к свету, ведь, тянутся, а во тьму ползут. Думают, что во тьме-то слаще будет.  На свету-то мы, мол, уж всё повидали и испытали.
Вурдалак смахнул со стола невидимые соринки:
- Пора, пора их опять в страхе подержать. А-то зажрались, многого ненужного хотят. Желают иметь больше чем нужно. Паскудничают, как скоты! Скоро у нас под багровыми небесами, для таких и места не останется. Сейчас-то уже в тесноте, как в киселе живем! Лопотанье ихнее, ой, как надоело! - Старик-вурдалак отмахнулся от кого-то невидимого метелкой, коей сметал со стола крошки. – Кыш вы, окаянные! Проходу от вас нет! Если так дальше у них там пойдет, нам тут наше царство расширять придется. А оно бы не желательно… Может зря мы у них Красоту-то отнимаем?
- Может и зря. Но как иначе то? А так наука – глядите, мол, что может быть!
- Что-то эта наука, им на пользу не идёт, – подала голос Средняя голова Горыныча. -  Привыкают они к безобразиям очень уж быстро. Словно до них  Красоты-то никогда и не было.
- И-то, правда! – вздохнул старик-вурдалак. – Может прихлопнуть их всех разом? Ведь похоже, что они только того и добиваются? А? Пока они до безобразия не расплодились. Ведь потом девать некуда будет…
- Несуразицу ты какую-то несешь, - буркнул Горыныч.
- Мда, - покачал головой Кощей. – Но, я подумаю.
Старик-вурдалак продолжал ворчать себе под нос:
- И бить жалко, а без битья какая учеба? Без строгости уму-разуму не научишь…
Может быть и дальше бы шёл этот пустой и непонятный разговор, но тут на окоёме багровых гор, появилась блестящая под внешним солнцем точка, летящая как камень в мир багровых тонов.
- А вот и Баш Челик возвращается. 
Горыныч поднял среднюю голову, прищурился:
- Кажется, один летит. Без Василисы.
 Долетев до дворца, Баш-Челик лихо спикировал вниз и встал на камни патио твердо расставив ноги на ширину плеч и урча нутром. Потом дернулся всем своим стальным телом, и урчание  в нем прекратилось.
- Сколько смотрю на твои полеты, - сказал Кощей, - столько и дивлюсь: как ты это делаешь? Крыльев нет, а ты летаешь? Как?
- Летаю и летаю. А как – не знаю. Дайте, лучше, что-нибудь погрызть…
- Распорядись, - велел Кощей старику-вурдалаку и повернулся опять к Баш Челику. – Ну, что там, у Дракулы? Как Василиса поживает?
- Никак, - проскрипел ему в ответ Баш Челик. – Сбежала она от него.
- Хм! Дела.
- А ещё я там с Серым волком нос к носу, можно сказать, столкнулся.
Кощей весь вскинулся и звонким голосом, холодно произнес:
- Горыныч, а жизнь-то, кажется,  перестает быть пресной. Видимо в этом и есть смысл моего существования. Как говорится – кто не спрятался, я не виноват?

Глава  20.
(Осенний край. Утро первого дня, после третьей ночи).

1.
Спалось ли кому, думы ли спать не давали – это уж им самим ведомо. Но только солнце рассыпало в небе корону лучей, ещё не успев собрать их в огненный узел, Иван моргнул пару раз, поднял голову и сел, щурясь от света.
- Что не спишь? – ткнул его в бок Аука.
- Идти надо.
- Куда?
- С мужиком поговорить...
- И о чем ты с ним говорить собрался? - зевая, спросил леший.
- О вершках и корешках -  с них же всё началось…
- Думаешь, не говорили? Без толку.
- Кто говорил?
- Леший говорил. Серый волк говорил…
- Кот Баюн говорил… – не без ехидства, продолжил его перечисления Иван. – И он вас слушал?
- Нет. Даже убегал.
- Естественно. А человека послушает.
- Иной говорил… А он с виду, человек, как человек.
Иван встал:
- Ну… не знаю, какой он человек, если вы его Иным величаете. Пошёл я…
- Иди, иди, – пробурчал леший. – Может, лишнюю лопату там добудешь.
- Смотри, чтобы солнышко в затылок светило, – напутствовал его Аука.
- Ладно, - ответил Иван и двинулся по высокой траве, наступая на свою тень и подгоняя её.
Глядя ему вслед, Аука спросил лешего:
- Как думаешь, можно надеяться на успех?
- Надеяться всегда можно и нужно. По крайней мере, надеюсь, что лопату он принести не забудет.


2.
Погода в Осеннем краю, который уже век все эти три дня стояла великолепная. Леса были полны ягод и грибов.  В полях и огородах созревал знатный урожай.
Мужик окинул взглядом поле репы. Репа была крупная, лезла на поверхность желтыми шарами, оставляя в земле только хвостики корней.
- Пожалуй, всю её на одном возу и не увезешь, - довольно улыбаясь, сказал сам себе мужик. И тут же почесав затылок, добавил, - если только с горкой навалить? Только бы телега выдержала, да лошадка не подвела…
Он обернулся на свою лошадку, уныло жующую  осеннюю  траву:
- Ничего, авось, вытянет.
Затем посмотрев в небо и, сощурившись на вставшее над лесом солнце, недовольно цокнул языком и пробормотал:
- Однакось, что-то мой помощничек запаздывает…
И тут он увидел, как из леска кто-то вышел:
- А вот и он, кажись… Только, что-то он ростом помельчал? – и, ехидно усмехнулся. - Видно, ржаные-то корешки не больно питательны оказались.
Солнце слепило, и мужик не сразу разглядел, что это был не Вазила-медведь, а какой-то парень в странной, не местного покроя одежде.
- Это кто ж такой? – насторожился он.
Из леса частенько появлялись отбившиеся от хозяйства людишки, промышлявшие набегами на крестьянские огороды. Он попятился к телеге, не спуская с парня глаз, нашарил под рогожей топор, крепко сжал топорище. Он хорошо помнил, прошлогоднюю встречу с подобным субчиком. Мужик с делами припозднился, возвращался домой за полночь. Как, вдруг, на перевозе через реку, кто-то проворно выскочив из под мостика, стал вырывать у него вожжи. Вот так же нашарив топор, мужик, не раздумывая, тюкнул лихого человека обушком по голове, и, оттолкнув ногой,  хлестнул по лошадке с криком: «А ну выноси, милая!», и понесся прочь от опасного места. Он слышал плеск упавшего в реку тела, но оглядываться не стал. Ничего, вынесла тогда, родимая. Сейчас же она жевала жухлую траву разнузданная, и надежда у мужика была только на себя, да на топор. 
Подойдя парень, улыбаясь, сказал:
- Привет!
- Чего? – не понял мужик.
- Привет,  говорю.
- От кого? – настороженно спросил мужик, а сам подумал: «Может их тут целая шайка? Сейчас и остальные нагрянут».
- Ни от кого, – озадаченно ответил парень. – От меня. Здравствуйте, говорю.
- И ты, милок, здравствуй.
- Меня Иваном зовут. А вас?
- А нас с утра звали Федот. Да не тот, который напротив живет в своем дому, а что тебе надо, пока не пойму.
Довольный своей прибауткой, мужик, было, расслабился, но топорище из руки не выпустил:
 - Чего, Ваня тут рыщешь?  Или чего потерял? Так не там ищешь? Я тут свою репу стерегу. Вряд ли тебе чем помогу.
Не только Иван, но и сам мужик удивился своей речи. Отродясь, за ним такого не водилось, что бы слова складно говорить – скоморохом никогда не был, а тут на тебе.
- Да ты, дядя Федот, просто поэт. У вас тут все стихами говорят, или ты один такой?
- А хоть бы и один. Не пойму я,  куда ты клонишь? Пока один, а надо, свисну, и другие прибегут.
- Да нет, к чему нам другие? Видел я вчера других и более с ними встречаться, не намерен. У меня, по всему судя, именно к вам разговор.
- Ну, открой мне душу, - говори, а я тебя послушаю…
- Это ваша репа? – Иван показал на поле.
- А почему вас интересует этот предмет? Али на репу вышел запрет?
Мужик собирался продолжить свою речь, но Иван остановил его:
- Погодите, дядя! Я и так сбиваюсь: не знаю с чего начать, а вы тут со своими стихами.
Мужик понял, что опасаться парня нечего, снял руку с топорища, присел на телегу:
- Ну-ну, не тушуйся – говори, чего пришёл-то, чего хочешь?
- Я, дядя, насчет твоего урожая к тебе пришёл. Поговорить о нём с тобой, хочу.
- Купить, что ли надумал? Так давай, торговаться, авось, в цене и сойдемся.
- Нет, репа мне твоя и даром не нужна. Я о твоем договоре с медведем, поговорить пришёл - насчет вершков и корешков. Не хорошо это, так животное обманывать.
На лице мужика появилась наглая улыбка:
- А твоя, какая забота до наших с мишкой дел? Иди-ка ты, милок, туда, отколь пришёл. Не лезь не в свои дела.
- Хорошо ли  – обманом-то жить?
- Говорю – иди мимо! Учить ещё меня будешь.
Иван вспылил:
- Да, ведь, добром это не кончится. Поймет медведь, что ты его обманул, придет с тобой разбираться. Что ты ему скажешь?
- Скажу: уговор дороже денег. Сам виноват. Думать  раньше надо было.
- Хочешь, расскажу, чем все это закончится?
- Ну, ну… Интересно послушать…
И Иван рассказал мужику историю о вершках и корешках.
- Складно складываешь. Только это не про меня…
- Про кого же? Ведь тебя же уже и леший предупреждал, и Серый волк, и кот Баюн…
Мужик громко рассмеялся:
- Ну, ты, Ваня, и горазд врать. Леший, кот, Серый волк... Не видел я их никогда, а потому и не слышал их баек. Так что полно сказки рассказывать! Где это видано, что бы звери по-человечески разговаривали?
- А медведь!
- Медведь другое дело – он же раньше человеком был.
- Домовым он был.
- Вань, если ты в эти сказки веришь, то меня за дурака не держи. Проваливай, а-то я тебе мозги-то вправлю! – и мужик выхватил из-под рогож, лежащих на телеге, топор.
Иван холодно усмехнулся; справиться с мужиком, ему не представляло никаких усилий, будь у него хоть два топора. Топор, чай,  не «Калашников». А потому он шагнул вперед, перехватил руку с топором таким образом, что мужик сам выронил его. И упал бы топор ему же на ноги, если б Иван не поймал его и не откинул в сторону. Мужик, однако, не сдавался, ерепенился, и Иван не без труда сдерживал его. Некоторое время они боролись: мужик, чтоб вырваться, а Иван держал его, чтоб вырвавшись, тот не натворил чего такого, за что его пришлось бы усмирять более строго.
И тут они услышали хриплый голос:
- Гляжу, силами тягаетесь?
Мужик и Иван обернулись – перед ними стоял медведь. За своей возней они не заметили, как он подошёл. Это был Вазила
- С утречка борьбу затеяли – молодцы! – сказал Вазила. – Люблю…
Супротивники оттолкнули от себя друг друга, успокаиваясь, стали приводить себя в порядок.
- Чего ж вы? Тягайтесь. А я посмотрю, кто победит. А потом бы и сам с победителем потягался…
- Некогда нам тут баловаться, – резко оборвал Вазилу мужик. – Ты зачем пришёл?
- Так это… за долей своей. Как договаривались: урожай собирать, да делить – тебе корешки, а мне вершки…
- То-то! Я тебя жду, а тебя всё нет и нет. Так что не до баловства нам – солнышко-то уже высоко.
- Это ты не беспокойся. Это мы мигом – и соберем и поделим… -  и показал на Ивана. – А этому, что тут надо?
Не успел Иван и рта разинуть, как мужик затараторил:
- Да вот, тоже насчет урожая пришёл. Помешать нам в дележе  хочет.
- Насчет нашего урожая? – Вазила повернулся к Ивану. – А ты, паря, пашню пахал? Ты его сажал, поливал урожай-то наш, чтобы о нём беспокоиться?
- Да я только… - начал было Иван, но мужик опять перебил его:
- Да он, товарищ ты мой дорогой, не о всём урожае печётся, а только о твоей доле. Хочет твои вершки, на корешки поменять.
- Мои вершки на корешки! Нет уж! Я прошлым годом корешков наелся – век бы их не видать и не едать. Мне теперь, вершки подавай.
- Да ведь прошлогодние корешки от ржи были. А нынче-то – репа, - попробовал возражать Иван. – Нынче-то, корешки надо брать…
И тут увидел он, как Вазила посуровел и с угрозой сказал ему:
- Иди, паренек, отсюда, пока я тебя не помял! Ишь, что удумал: опять мне корешки всучить! Нет! Вершков хочу! Не проведешь! Сам те корешки ешь!
- Да я, что ли тебе те корешки всучил?
- Уйди, сказал; не смущай! А то я за себя не отвечаю!
- Да делайте вы, что хотите! – сказал Иван и, отойдя в сторону, сел на какую-то лесину. – Потом не  обижайтесь, что я вас не предупреждал.
Вазила и мужик быстро собрали урожай, поделили его:  ботву сложили в кучу, а репу уложили на телегу. Хотел было мужик лошадь запрячь, да Вазила сказал:
- Почто лошадку мучать этакой-то тяжестью, я сам! – ухватился за оглобли и повез воз с репой с такой скоростью, что мужик даже испугался: не развалилась бы дорогой телега-то. Схватив повод уздечки, мужик, поднял топор и, проходя мимо Ивана,  хохотнул ему в лицо:
- Ну что, съел!  Так что сиди молча, пока цел, - и  почти рысцой побежал догонять Вазилу.
Лошадка едва поспевала за ними.
Когда   они скрылись из глаз, Иван встал, подошёл к груде ботвы, пнул её в сердцах, и отправился восвояси, не солоно хлебавши.

3.
(Утро первого дня, после третьей ночи. Продолжение)

1.
Подходя к горам, Иван  увидел Ауку, сидящего у костерка. Лешего  не было.
- Кушать, Ваня, будешь? – заботливо спросил Аука.
Иван молча сел рядом, понурился.
- А-то покушай, оно и полегчает. 
Аука подал ему всё ту же рыбу, которая у него, (как и у русалок), видимо, не переводилась и, что удивительно, не приедалась.
– Кушай, Ваня, свою рыбку, - рыбка хороша.
Иван ел молча.
- Не переживай, не ты первый, не ты последний. Уж такой он, мужик этот. Ему хоть кол  на голове теши,  а он своё гнёт.
Аука ещё говорил что-то утешительное, но Иван почти не слушал его, занятый мыслями о том, что делать дальше? Сдаваться он не собирался. Но и ничего путного в голову не приходило. Понимал – и в следующий раз всё повторится одно в одно. Уж  такой он этот Осенний край.
- Так оно и будет раз за разом, - словно подтверждая его мысли, говорил Аука. – Так и будет. И вот, что надо крепко запомнить:  более месячишка, тут находится нельзя, - самого в эту круговерть затянет. И куда потом деваться? Пути два: либо в лес идти, отшельником жить, либо в деревню. А там и не заметишь, как на медведя, на Вазилу, то есть,  всем обществом, с вилами пойдешь. Оравой-то оно так и бывает – мало кому по силам из такого стада выскочить…
Аука ещё, что-то говорил, но Иван остановил его:
- Леший где?
- Да как где – лопаты пошёл добывать. Поняли мы, ситуация повторяется - надежды почти нет. А без лопат как? – он мотнул головой в сторону горы:
- Смотри, как за долгие-то годы камень, которым вход в пещеру закрыт, землей заплыл – руками не откопать.
- За какие годы? Тут время остановилось. Что за три дня заплыть может?
- Так-то оно так, да только, вокруг его пещеры время на месте не топчемся. Как ему положено идет. Оглянись, саженей на пятьдесят всё зелено. Лето тут, как и везде. Такая сила в нем.
- Лето в осеннем лесу?
Иван осмотрелся – и правда по кругу метров на пятьдесят трава и лес были зелены. А подальше, за полем, опять была всё та же золотая осень – пропади она пропадом.
- Мудрено у вас тут, мудрено…
Вскоре явился леший. Принес две лопаты.
«Где он их взял?» - подумалось Ивану. Аука тут же разрешил его задачу. Он наклонился к уху Ивана и доверительно прошептал:
- Спер у кого-нибудь…
- Ну, - спросил леший у Ивана, - послушался тебя мужик? – и тут же подвел итог своему вопросу:
- То-то! Бери лопату, копать будем.
Ивана никто не упрекал за его неудачу, видимо все прошли через это и понимали, что тут и почем.
Копать пришлось много и долго. Только к вечеру докопались до самого низа камня, который прикрывал ход в пещеру.  Осмотрев его, Иван спросил:
 - Как же мы отвалим этакую тяжесть?
- Ничего, осилим, - успокоил его леший. – Двое, трое не один. Вот тут надо подкопать, - леший показал на одну из сторон, что была более пологая, - он сам и упадет. Но это уж завтра, со свежими силами…
- Завтра, так завтра, - согласился Иван, а потом обратился к Ауке:
- Аука, ты знаешь, где обитает Вазила?
Аука пожал плечами:
- Вроде знаю. Только, может, он другое место за столько-то лет облюбовал…
- Да нет, - возразил ему леший, прибирая лопаты. – Когда ему? Каких лет? Всё там же: в корнях под старым дубом. Я сегодня проверил…
- Зачем? – удивился Аука.
- А уверен был, что Иван к нему  заглянуть захочет, чтоб убедить не топтать огороды.
- Напрасно это, Ваня, только время зря потеряешь. Ложись-ка ты спать-почивать. Отдохни, нам завтра пещеру распечатывать, камень ворочать… Утро-то вечера мудрёнее.   
- Так проводишь, нет? – оборвал его Иван.
- Ладно… - Аука встал, осмотрелся, плюнул на палец, поднял его над головой. – Проводить не провожу, а показать покажу, и внимательно посмотрев на палец, добавил, - вон, куда ветер дует, туда и иди, - и махнул рукой в сторону леса.
Иван, тоже поднял палец, постоял, прислушиваясь к своим ощущениям:
- Что-то я никакого ветра не чувствую.
- Ну, а коли не чуешь, вот тебе перышко… - Аука порылся в своей торбе и достал из неё перышко. Самое обыкновенное, словно из подушки выдернутое.
– Вот куда это перышко полетит, туда и ты иди.
Иван принял перышко, положил на ладонь, стал ждать, когда  и куда ветер сдует его. Пуховое перышко лежало не шевелясь. Иван попробовал сдуть его с ладони, перышко даже не одной пушинкой не повело.
- И чье это перо?
Аука, гордо подбоченясь, ответил:
- Финиста-Ясна сокола.
- Ну-ка я погляжу, - с недоверием сказал леший и внимательно пригляделся к перу, склонившись над ним.
- Не веришь что ли? – обиделся Аука. – Видишь, рябенькое, так у сокола бывает.
Леший с усмешкой посмотрел на Ауку:
- Прямо, так тебе и доверят соколиное. От курочки Рябы оно.
Аука обиженно промолчал.
- Ну и как эту пушинку заставить работать?
- Подбрось её, - велел Аука.
Иван подбросил перо. Оно поднялось вровень с его ростом, отплыло на метр и застыло.
- Что оно дорогу-то не показывает?
- А ты не стой, иди за ним…
Иван шагнул к перу, оно отлетело на шаг. Иван ещё сделал шаг – ещё на метр отлетело перышко.
- Что, так и будешь вышагивать? Иди уже ходче, - подсказал ему  леший.
Иван ускорил шаг, затем побежал – перышко плыло перед  ним, ни на метр не улетая вперед, и не приближаясь к нему.
Аука прокричал ему вслед:
- Дорогу-то запоминай – назад самому придется возвращаться…
Иван бежал и думал о том, сколько ещё раз ему предстоит бегать такие кроссы по Осеннему лесу?

4.
(Ближе к вечеру первого дня после третьей ночи).

А в это время, у старого дуба, медведь Вазила, перекладывая ботву репы - желтее и  посуше – налево,  зеленее и сочнее – направо – пытался думать нелегкую думу: а не обманул ли его мужик и в этот раз? Дума была обидная, а потому плохо укладывалась в его голове.
«Конечно, - размышлял он, - у репы вершки сочнее, чем корешки у ржи, но …»
Он ещё не знал, что это за «но», только чувствовал в этом «но» какой-то обидный подвох. Вазила машинально выбрал из кучи зеленой ботвы лист репы, помял его в пальцах, ощущая неприятную его шероховатость и даже колкость, как у репья и попробовал на вкус.
 - Конечно, - уже вслух высказал он мысль своего сомнения. – Конечно,  корешки у ржи не такие сочные, как вершки у репы, но так ли они вкусны, как вершки той же ржи? Да и корешки репы я не пробовал, а вдруг…
Вазила поднял свой корявый палец со страшным, медвежьим ногтем и погрозил им, не совсем понимая кому – то ли себе, то ли мужику и решительно сказал:
- А уж не  пойти ли мне опять на огороды, да корешки репы попробовать: каковы они на вкус? Вдруг, парень-то правду говорил? А-то вишь ты какие!..
Он резко поднялся, и даже сделал решительный шаг в сторону огородов, как увидел того самого парня, который его предупреждал об обмане. Зорким глазом Вазила приметил и перышко, а это значило, что пареньку кто-то помог найти  его жилище.
- Привет! – сказал Иван, подойдя к Вазиле.
- От кого? – спросил тот.
«Опять двадцать пять, - подумал Иван. – Как и с мужиком, блин! Надо тут с этими «приветами» завязывать», – и сказал исправляясь:
- Здравствуй, говорю.
- Виделись уже, - ответил Вазила. – Чего надо?
- Да разговор у меня к тебе… -  Иван махнул рукой в сторону ботвы. – Насчет вершков и корешков, так сказать…
- И какое тебе дело до наших вершков и корешков?
- Я вижу, что ты сейчас сердит на мужика, а потому можешь натворить бед. И людям и себе…
Вазила прорычал:
- А пусть не обманывают! Надо по справедливости чтоб!
- Надо, тут с тобой не поспоришь… Но ты же сейчас пойдешь их огороды зорить. А разве так справедливости добьёшься? 
- Точно, - радостно воскликнул Вазила. – Пойду-ка я им всю репу потопчу!
- Тьфу ты! – сплюнул Иван и подумал:
«Это я ему, что ли такое подсказал?»
Вслух же продолжил:
- Ну, потопчешь ты огороды, а дальше что? Они обидятся, да на тебя с топорами…
- Пусть попробуют!
- И попробуют. 
Вазила недобро рассмеялся.
- Не осмелятся!
- Ещё как осмелятся. Я тебе правду говорю, - почти обреченно, понимая всю тщетность своей затеи, сказал Иван.
- Слушай, парень, уйди, а то я тебя первого зашибу! Правду он говорит! А зачем  мне нужна эта твоя, правда? Вот ты утром сказал её. И что теперь? Лучше мне от такой правды  стало? Жил бы я себе и жил, ничего бы не знал, не ведал: один год бы корешки жевал, другой год вершки. Не вкусно, но жить можно. А теперь во мне всё кипит! А всё от того, что ты мне правду сказал. Ведь теперь я… не утерплю! Пойду разбираться. Ох, и наделаю я дел – не разгрести будет. Так что толк от такой твоей правды один: идти и свою правду доказывать! Поэтому не стой на пути, уйди по добру поздорову! – и Вазила замахнулся на Ивана.
Спорить было бесполезно – Иван вздохнул, и пошёл к пещерам.
Вазила долго смотрел ему вслед, пытаясь, что-то сообразить…  Но что? – он понять был не в силах…




5.
(Первая ночь, после первого вечера первого дня после третьей ночи).

Иван добрался до лагеря у пещер, когда уже стемнело. Осенью, известное дело – темнеет рано. Но над горизонтами, по кругу было сияние – там, в летнем краю еще солнце не садилось. И у пещер тоже было чуток светлее, чем в самом осеннем лесу, из которого вынырнул Иван.
Леший и Аука, вольготно расположившись у негаснущего вторую ночь костерка, вели какую-то беседу. Вернее беседу вёл как всегда Аука, леший с интересом слушал его.
- Ты думаешь, что в Яви такого нет? – в азарте Аука махал руками. – А вот и ошибаешься. Не только в полях, лесах, водах, и селениях их, но и… - Аука многозначительно поднял палец, - но и в городах!
- Да ну, - лениво возразил леший. – В городах-то откуда!.. Да ну… -  опять махнул он рукой.
- Не веришь? – Аука усмехнулся. – А я вот тебе расскажу…
- О чем спор? – подходя, спросил Иван.
- Да… пустое. Аука уверяет, что в городах у вас в Яви тоже живут разные, как бы сказать? Ну, разные не люди, а… как бы сказать? - леший не найдя нужного объяснения, умолк. Однако видя, что Иван вроде бы понял, что он хотел сказать, вдруг спросил: - Правда, что ли?
Иван пожал плечами:
- Не знаю, не встречал.
- Здрасьте, - Аука развел руками и, вроде даже как бы обиделся. – А  лешие в лесах, а… а русалки? Разве их нет?
- Там я их не видел. Только тут повстречал.
- Именно, - назидательно сказал леший. – Только тут. А там… Нет, мы туда бывает заскакиваем. Так, ради смеха. Так мы же живые. А неживые, разве могут там обитать?
Аука не сдавался:
- А как же дети?
- Дети?
- Да, дети с черными глазами. Тут-то их не водится. И барабашек там разных тут тоже нет.
- Ну, в общем да… - нехотя согласился леший. – Про барабашек слушок и у нас в Нави ходил, а вот про детей первый раз слышу. Что у них с глазами-то?
- Да нет у них глаз.
- Дырки, что ли пустые?
- И не дырки. А как… - Аука замялся, подыскивая сравнение. – А словно у них в глазницы, стекла чёрные вставлены. Ни зрачков, ни белков, сплошная чернота бездонная.
Леший поежился:
- Жутковатое, наверное, зрелище…
- То-то, даже тебя проняло. А каково им, - Аука кивнул головой на Ивана, – когда они с таким встречаются?
- Да-а, - сказал Иван, – выдумки всё. Это всё интернет...
- Чего нет?
- Вот его-то тут и нет.
- Ну, а нет, и говорить  о нем нечего. Не знаю я нечего про то, чего нет. А вот один из ваших мне сказывал…
- Из каких это наших? Тут  что кто-то ещё, кроме нас с Василисой из Яви есть?
- Понимаешь, Ваня, тут все эти люди, ну вот хоть те, что в Осеннем лесу живут,  они все из Яви, прости за тавтологию,  сюда явились. В разное время, по разным причинам: кто из-за пожара, кто от неожиданного врага сюда попал. В общем, они все тут немного неживые. А если в Явь их выслать, совсем неживыми будут.
- И мы с Василисой? – воскликнул Иван.
- Вы с Василисой другое дело. Вы здесь по делу, а этих случаем занесло, и назад им хода нет. А есть такие, что им сюда давно пора, а их назад тянут…
- И какие же это такие?   
- Разные. Такие, которых у вас лечат от чего-нибудь неизлечимого. Их лечат, а вроде получается, что их к нам не отпускают. Вот и этот, бедолага, что мне про детей черноглазых рассказывал, и там вроде уже не живет, и тут   никак не устроится. 
- И чего он про этих детей рассказывает?
- Говорит, что встретился с ними и после этой встречи и того… Приболел, короче…
- Да что ты как кота за хвост тянешь. Рассказывай всё по порядку – хватит, как белка по древу скакать! - с раздражением сказал леший.
- Ну вот, слушайте: жил, значит, один мужик. Этот, то-есть, который, значит, мне всё и рассказал. И поехал он на дачу…
- На удачу, - не понял леший. – Чево это?
- Да не на удачу, а на дачу. Это домик такой загородный. К вечеру дело было. Один поехал. Семья  утречком должна была явиться. А он, значит, печь протопил, баньку, воды откуда-то накачал… Он сказывал откуда, да я забыл. Чего-то там посмотрел перед сном…
- Телевизор, наверное, - подсказал Иван.
- Похоже его… И стал ко сну готовиться. Вдруг слышит, в окно постучали. Он огонь засветил, в и в окошко выглянул. Видит  - мальчонка стоит, лет так  семи-восьми.
- Впустите, - говорит, - дяденька, погреться.
А голос у него такой хриплый, как и не детский вовсе. Ну, как, говорит, ребенка на ночь глядя в дом не пустить? Любой бы пустил. И он дверь, значит, перед ним и распахнул: 
- Входи. Вон печка, грейся, а я пока решу, что с тобой делать: либо до утра оставить, либо к родителям проводить.
А малец-то встал посреди комнаты и на него молча смотрит. Мужик взгляд на него поднял и обмер: глаза-то у ребенка черные, как уголь! И не зрачки или радужка вокруг них, а полностью. Белков-то совсем нет. И эти черные глаза, словно в ямы посажены, и из ям этих на него страшно глядят. И такой мужика от этого ужас обуял, что застыл он, как хомячок перед змеёй – шевельнуться не может. А ребёнок этот совсем уж не детским голосом говорит:
- А я, дяденька, не греться к тебе пришёл, а жизни тебя лишить. Протянул руку к его груди, да как закричит:
- Отдай своё сердце! - при этом Аука всё это наглядно продемонстрировал на расслабленно лежащем у костерка лешем. 
От неожиданности леший стал выше леса стоячего. И оттуда, с высоты своего роста, посмотрел на Ауку не совсем добрым взглядом:
- Дурак, что ли? – грозно сказал он и повертел пальцем у виска.
Аука вжал голову в плечи, зажмурился.
Видя его испуг, леший рассмеялся, принял нормальный вид, и, опять улегшись у костра, примирительно сказал:
- То-то же.  Ладно, отомри, хомячок. Рассказывай дальше.
- Чего рассказывать-то? Всё, конец, вроде. От ужаса, бросился мужик наш опрометью бежать, да далеко-то не убежал, до калитки только. Там и упал, сердечный. Утром   соседи заметили его. Помощь какую-то быструю вызвали…
- Скорую, – подсказал Иван.
- Вот, вот, её. А пока она до него добралась, он первый раз сюда попал. Повезло мне, на меня он наткнулся. Всё мне, как было и обсказал. Я-то сразу понял, что к чему. Тут и к бабушке Яге не ходи, и так ясно, что без нечистой силы не обошлось. Но люди-то, которые в Яви живут, почти сплошь народ тёмный. Лечат его, мучают. Вот он и мается, ни там, ни здесь ему покоя нет.
И, без всякого перехода и паузы, Аука спросил Ивана:
- Ну а как твои дела? Поговорил с Вазилой?
- Поговорил, - ответил Иван голосом полным безнадежности.
- Понятно. Ну да не переживай – не ты первый, не ты…
- Помолчи, - оборвал Ауку леший. – Ещё неизвестно какой. Может и последний…
- Я, пока это дело до какой-то точки не доведу, не сдамся, - сказал Иван. – Сейчас немного передохну, да пойду Вазилу от огородов гнать…
- Нет уж, - твердо сказал леший. – Ложись и спи, нечего попусту по лесу бегать. Отдыхай. Завтра будем  камень откатывать. Пещеру с Иным откроем, а там увидим, что дальше делать. 
- Ладно – спать, так спать. Только… - Иван замолчал.
После некоторой паузы Аука не выдержал и спросил:
- Что только?
- Да, когда я разговаривал с Вазилой, он мне сказал: «Вот ты, мол, мне утром правду про мужика сказал…
Иван замолчал.
- Ну? – в этот раз спросил леший.
- Сказал, что это из-за моей правды он на мужика очень осерчал…
- Ну и что?
- А-то! Это что же получается: если бы я ему глаза на вершки и корешки не открыл, он бы не о чем и не догадался - в мире, да согласии продолжил ботву жевать? Но я же только сегодня ему глаза раскрыл, а воюют они с незапамятных веков. Как так может быть, чтобы следствие впереди причины шло?
- Что-то ты мудреное говоришь. Воюют они действительно давно. Но войну-то свою начали только сегодня.
- Что же получается? Получается, это из-за меня всё началось?  Нет, так быть не может.
- Понимаешь, у этих гор всё может быть. Время тут на месте топчется…
- Но оно же и до меня топталось…
- Так это оттого, что ты  пришёл, сказал – оно и топтаться начало.
- Но я пришел сегодня, а оно, который век  эти три дня прокручивает, как киноленту по кругу.
- Это для окружающих который век. А тут с  сегодняшнего дня всё начинается. 
- Короче: ты начал, тебе и  закончить эту  историю надо, – раздраженно сказал леший. 
- Не понимаю…
- Что тут непонятного?
- А ты, если понимаешь, так объясни мне, дураку...
- Я, Ваня, понимать-то понимаю,  а растолковать, все узелочки связать и в одну ниточку пустить, не могу. Так что прими, как данность и действуй.
 - Но…
- Спи. Утро вечера мудрёнее, - и леший улегся, повернувшись спиной к костру.
Иван понял, что чем дальше, тем больше разговор этот заводит его в тупик, а потому лег спать. Только сон ещё долго не приходил к нему.

5.
(Утро второго дня. После первого дня, после третьей ночи).

Утром, когда общими усилиями отвалили камень, затворяющий вход в пещеру Иного, Иван, следом за лешим вошёл под её своды. В пещере были полумрак и прохлада. Сырости и затхлости не чувствовалось. Пещера была овальной формы. Пол, стены и потолок  были аккуратно  вырублены в камне.
В самом центре пещеры висел прозрачный саркофаг, возможно и хрустальный – ни  каких цепей, тросов или веревок. Саркофаг просто висел в воздухе. С одной его стороны, более широкой, горел жёлтый огонек. С другой, как на панели какого-то электронного прибора,  мерцали, переливаясь, огоньки красного,  жёлтого и синего цветов. Саркофаг тихо, едва слышно гудел. Воздух вокруг него сухо потрескивал.
Иван осторожно, вслед за лешим, подошёл саркофагу, готовясь увидеть в нём иное существо и обомлел: за прозрачным стеклом, покоилось тело Кощея…



Глава 21.
(У Яги).
   
1.
Баба Яга была уверена, что Василиса примет правильное решение. А возможно уже и приняла его. Она делала этот вывод из её поведения: Василиса была молчалива и задумчива. Баба Яга не понуждала её скорым ответом, понимая, что ответить ей будет не просто – то есть она, Василиса, цеплялась за свое молчание, как за последнее «авось»: авось, обойдется; авось, что-то случиться, и Яга изменит свое решение...
Баба Яга не подгоняла её с ответом ещё и потому, что спешить было ни к чему. Миссия Ивана в Осеннем краю ещё не окончена, и когда закончится, было неизвестно. Так зачем же девушку раньше времени возвращать в царство Кощея. Яга ждала нужного момента и верных вестей.
Василиса всё это время пыталась отвлечься от невеселых дум, каким-либо делом: хлопотала по хозяйству,  находя себе занятие в том, до чего у Яги не доходили руки. А возможно бабушка просто не замечала, какого либо непорядка в своем хозяйстве, из-за того, что всё ей давно примелькалось, и она к такому давно привыкла.
А ещё Василиса часто и подолгу гуляла в лесу. Яга пробовала её урезонить – лес, всё-таки лес. Тем более в Сказочном царстве-государстве. Но Василиса в ответ молчала и продолжала свои прогулки до мостика через ручей и обратно.  Она часто задерживалась у мостика, чуть ли не до темна простаивая на нём и глядя на воду.
Звери тоже старались не смотреть в её сторону, всем своим видом показывая, что ничего необычного в том, что должно быть, нет. Только Бесхвостый волк ходил за ней попятам, всё время пытался поймать её взгляд, словно хотел перед ней оправдаться, за то нелегкое решение, которое Василиса, должна была принять. Душа Бесхвостого волка была проста и добра. Он сам не раз был вынужден принимать непростые решения, от чего почти всегда попадал впросак, а потому переживал за неё. И, когда Василиса уходила в лес, Бесхвостый, старался, не попадаясь ей на глаза, следить издали, прячась в кустах, чтобы не нарушать хрупкое равновесие   её души.
В тот день Василиса быстро управилась по хозяйству, сняла фартук, сполоснула руки из висящего у колодца на ветке дуба глиняного рукомойника с двумя ушками и двумя носиками, как у заварочного чайника. Утерев руки рушником  с примитивно вышитыми на нём конями  и фигурками людей, Василиса повязала голову белой косынкой,  и пошла к мостику.
Бесхвостый дремал у крыльца. После сытного завтрака ему было  лень вставать, но Яга строго глянула на него, и он, вздохнув,  крутнул головой, почесал за левым ухом,  надеясь вытрясти из него, кого-то мешающего ему спокойно жить, и отправился  за девушкой.       Утро было прекрасным. Солнце светило ласково, воздух был свеж.
Лес жил своей жизнью: ветер шелестел листьями берез и осин; пауки плели сети, гудели насекомые; птицы пели свои радостные песни. Где-то далеко-далеко бесконечно куковала кукушка – это вносило в жизнь некоторый оптимизм.
 В этот раз Василиса не пошла к мостику.  Не доходя до него метров сто, она свернула вправо. Ручей петлял по лесу, и она решила, как можно быстрее пройти к его верховью. Там она не была ещё ни разу.
Густые папоротники окружили её. Мелкая поросль норовила хлестнуть по лицу. Под ногами хрустели сухие ветки. И тут Василиса увидела груздь. Один, другой… Она, было, обрадовалась, кинулась собирать, да одумалась – зачем? В чём нести? В платке? Поломаются. Вот если бы белые… И тут же увидела отборный боровик, окруженный мухоморами. За ним второй, третий… Вот и платок полон, а белым конца не видать.  Василиса вздохнула – как не додумалась взять корзинку?
Она нагнулась за ещё одним красавцем, и вдруг заметила в траве берестяной кузовок. Она даже не поверила своим глазам. Подумала старый березовый пенек. Пригляделась - да нет же - короб. Не большой, не маленький, в самый раз. Подошла, осмотрела. Пустой, не новый и не старый. Поглядела вокруг – вдруг сейчас появится его хозяин. Но никто не появлялся. Василиса  аккуратно переложила грибы из платка в кузов. Вошли все, ещё    хватило места и для новых.
- Наберу-ка я  полный кузов, - сказала она сама себе. И задумалась: дальше ли в лес идти или назад повернуть?
Решила идти назад:
 – К обеду как раз успеем грибов нажарить. А по дороге, глядишь, кузовок и наполнится. А нет, так и того, что собрала, нам с бабушкой хватит.
А ещё, бредя по лесу, она вспоминала, как Иван её очень любит грибную жареху. Вот бы он рад был такой удаче.
Так, незаметно, грибок за грибком, она набрала полный кузовок и вышла на тропинку недалеко от любимого мостика. Переложила кузовок из руки в руку, в последний момент оглянулась на мосток. И увидела, что на нем стоит, опершись о перила, мужчина. В русской косоворотке, синих в полоску штанах, в сапогах… Кто же это мог быть? Василиса внимательнее пригляделась и обмерла: на мостике стоял Иван.
 - Ваня! – закричала она и бросилась к нему, выронив кузовок. Иван побежал к ней.
Грибы рассыпались по траве…

2.
А в избушке Яги был новый гость – Серый волк. Бабушка угощала его, а он рассказывал всем о своих похождениях. На приключениях в замке Дракулы, дверь в избушку отворилась, тихо вошёл Бесхвостый и робко сел на лавку у стены. Яга увидев его, строго спросила:      
- А Василиса где?
- Дак, там, - в хитрой улыбке скривился Бесхвостый. – У мостика…
- Ты что же её там одну оставил?
- Почему одну? С Иваном.
Все находящиеся в избушке, с тревогой переглянулись.
- С каким Иваном? – спросила лиса.
- С ейным…
- И чего они там? – настороженно спросил кот.
- Чего, чего?.. Обнимаются. – Бесхвостый не понимал, к чему ему чинился такой допрос.
Баба Яга медленно поднялась со своего любимого стула и сурово спросила:
- И ты, значит, решил им не мешать …
- Ничего я не решал, - почти огрызнулся Бесхвостый. - Ты сама сказала: не мешай им, иди отсюда!
И тут посмотрев на Ягу, и поняв всю нелепость своего ответа, Бесхвостый ойкнул и от страха даже зажмурился.
- Мать твоя капитолийская волчица! – чертыхнулся Серый волк и с рыком и воем вылетел из избушки. Все последовали за ним…



3.
Иван говорил и говорил Василисе о своей любви к ней. Никогда ещё он не был таким сентиментальным и разговорчивым. Василиса плакала, припав к его груди.
«Ну, теперь-то всё будет проще, - думала она. - Теперь они с Иваном вместе. Теперь они вернутся домой»…
Правда, эта радостная мысль всё время натыкалась на обещание, которое она должна дать Яге. Да уже и почти дала: отправиться к Кощею. А Иван потом победит его и её спасет. А иначе, как поняла Василиса из разговора с Ягой, нельзя. Да и сама она помнила по преданьям её семьи, что Кощей должен быть побежден, иначе не будет от него жизни ни в Яви, ни в Нави.
И она, хлюпая носом, говорила себе:
«А что? И победим. Нас теперь двое. А двое-трое – не один».
А Иван тем временем говорил и говорил о счастье, которое их ожидает, и, приобняв за плечи вел её дальше и дальше от мостика в  лес.
«Куда же это мы идем?» – подумала Василиса.
И она сказала, утирая слезы:
- Погоди, Ваня, а грибы то, грибы?
- Какие ещё грибы? – спросил Иван. И голос его, как показалось Василисе, из нежного и ласкового, на какую-то секунду выразил недовольство и досаду. Но Иван тут же улыбнулся,  и тем же умильным тоном повторил свой вопрос:
- Какие грибы, красавица моя?
- Белые. Я их полный кузовок набрала. Вернуться бы, собрать…
- Полно, милая. Что же нам из-за каких-то грибов время терять. Да что мы других, что ли не наберем?
«И то правда, - подумала она. – Что мы других, что ли не наберем?»
Но тут же, ещё раз оглянувшись по сторонам,  произнесла:
- А куда мы идем? Нам же к бабушке Яге надо…
- Хм, - скривился Иван.  – А  мы к ней и идем, только более коротким путем.
Василиса озадаченно остановилась:
«Откуда же ему тут знать более короткие пути?» – задала она сама себе вопрос. Но ответить на него не успела. Откуда не возьмись, перед ними появился  волк. Огромный, лобастый. Он встал на их пути и  припал на передние лапы, словно готовясь к прыжку.
- Так, так, так! – прорычал волк. – Это что же ты, обморок несчастный, удумал?   Кому служишь? Кощею!
Иван как-то весь сжался, попятился, прячась за Василису.
 - Ну-ка, девица, отойди в сторонку, дай мне поговорить с этим клоуном!
Волк одним прыжком оказался перед опешившей Василисой, не церемонясь, отодвинул её в сторону с такой силой, что она упала в папоротники, и кинулся на «Ивана», и они, сцепившись, покатились по траве,   ломая кусты. Борьба была не долгой. Уже через несколько секунд волк, скалясь и рыча, стоял передними лапами  на груди крепкого, хоть и седого, старика,
Василиса, было, кинулась на помощь  Ивану, но увидев в кого, её Ваня превратился, после недолгой схватки с волком, растерянно остановилась.
Старик же, сбросив с себя лапы волка, встал, отряхаясь, и гордо вскинул седую голову с длинной, неопрятной бородой. Глаза старика сверкнули недобрым блеском. Одет старик был в длинную, черного цвета хламиду. Левой рукой он сжимал, невесть откуда взявшийся, корявый посох. Старик гордо оправил свою хламиду, расправил плечи, надменно глянул на волка и медленно процедил сквозь зубы:
- Да как ты, Тоскующий по ночам, посмел коснуться меня своими грязными лапами! - старик поднял посох и замахнулся им на волка. – Да я тебя!..
Что он собирался сотворить с волком, старик сказать не успел – откуда-то сверху перед ним, резко затормозив у самой земли, появилась ступа с бабой Ягой.
- А ну, прекращай свои штучки, старый! – сурово сказала она. Руки её при этом сжимали метлу с не меньшей решимостью, чем старик сжимал свой посох.
Старик зло глянул на Ягу. Его черные одежды колыхнулись, наливаясь пурпуром.
- Охолонь! – властно сказала Яга и с концов прутьев её метлы  посыпались искры.
Старик на секунду задумался и, не теряя гордого величия и напускного достоинства, медленно опустил посох.   
- Признавайся, старый плут, кому служишь своей верой и неправдой?
- Что? Чтобы я Морок, сын Мораны кому-то служил? Вы говорите, говорите, да не заговаривайтесь.
- А для кого же ты Василису увести решил?
- Василису? Так это Василиса? Та самая Василиса? – Морок оглянулся на девушку, внимательно её осматривая. – Вот, значит, какая она у нас? А я, гляжу, девица гуляет. Одинокая, грустная, ну я и… решил пошутковать…
- Шутник, - примирительно усмехнулась Яга. – Ладно, ты нас не видел, мы тебя не видели.
Морок осклабился:
- А я что? Я ничего.
- Главное, чтобы кое-кто раньше времени не узнал.
- Да это я уже понял…
- Ну, что, Василиса, полезай ко мне в ступу, домой полетим…
Василиса, уже пришедшая в себя после своего приключения, и давно понявшая, что тут, в Тридевятом царстве, ничему удивляться не стоит, но, всё-таки, опять попавшая впросак, покорно сказала:
- Ладно… Только грибов жалко. Собрать бы надо, вернутся…
Все засмеялись. Даже волк:
- Какие грибы? Морок это, – и, глянув на Морока, добавил:
- Это он тебя так заманивал, твои мысли выведывал…
 Когда Василиса умостилась рядом с Ягой в ступе, Морок сказал Яге:
- Ты, Яга, это… Если что – зови, помогу, чем смогу…
- Там посмотрим, - уклончиво ответила Яга.
Ступа с Ягой и Василисой, надсадно гудя, поднялась вверх и полетела над лесом.
Морок глянул на Серого волка и криво усмехнувшись, произнес:
- Повезло тебе: Яга вовремя явилась. А  то…
- Что «а то»?
- А, вот, то!.. Так что смотри,  Серый, мы ещё встретимся.
- Не советую! - холодно ответил волк, и скрылся в высокой траве и молодой осиновой поросли.

4.
Ступа приземлилась во дворе перед избушкой. Василиса неуклюже вылезла из неё на землю, подала руку Яге. Но та сноровисто, опершись на метлу, как прыгун с шестом, без её помощи  покинула свой летательный аппарат.
Баюн и лиса сидели на крылечке. Виновато хлопающий глазами Бесхвостый волк лежал  в сторонке, опустив голову на лапы,  и смущенно моргая глупыми и добрыми глазами.
Вскоре появился и Серый волк. Подошёл к колодцу,  и стал пить воду прямо из ведра.
Василиса стояла перед ними, как на суде, опустив голову и пряча глаза, чем была очень похожа на Бесхвостого волка.
Яга, поставив метлу у крыльца, обернулась к ней:
- Больно ты проста, девонька, - сказала она. – Экая сила тебе дадена, а ты, как глупая девчонка вечно во что-то вляпаешься. Простой Морок – за любимого приняла…
Василиса шмыгнула носом, готовая расплакаться.
- Ну, сама не можешь, к ожерелью своему бы прислушалась. Руку на него положила, оно бы тебе всё и подсказало. Ведь Дракула платье это и ожерелье своей матушки тебе, не зря дал. А ты только одному научилась – рукавами махать. Да и то…  Нет, видимо, надо мне тебе самой весь курс наук преподать. – И повернулась к зверям:
- Нынче вам всем на дворе ночевать придется, а я в избушке с Василисой беседовать буду, уму-разуму её учить.
И тут лиса подала свой голос:
- А где оно ожерелье-то матушки графа Дракулы? Нет его на ней.
Яга вскинула на Василису глаза:
- Где оно?
Василиса положила руку на грудь – и правда, ожерелья на ней не было.
Строгий голос Яги стал сердитым:
- Потеряла?
- Вчера перед баней я его сняла… - Василиса усердно восстанавливала в памяти вчерашний вечер. – Положила на подоконник…  Потом ужинали… Посуду помыла, спать легли… О нём и подумать некогда было...
- Вечные бабьи отговорки, - сказал Баюн и легко, прямо с крыльца прыгнул в окно. – Нет его тут.
- Под окном посмотри.
С полминуты все напряженно ждали. Наконец кот появился в окне:
- Нигде нет, - виновато произнес кот, разведя лапами. – Ума не приложу – куда  оно могло подеваться?
Кот склонил голову на бок и стал сметать с подоконника невидимую пыль.
- Та-ак! – сказала Яга. – Набрала помощничков! Этак и саму из избы вынесут, никто не заметит.
- А я чего? Я – ничего. Я на крыше спал. Откуда мне знать, что у вас ночью в избушке творилось?
- Ты мне тут невинную мордочку не строй! Меня этим не проймешь! Чай, знаешь, я не кошатница. Особливо с тех самых пор, как ты у меня поселился. Так что, зови своего дружка или ищи, куда он спрятался. А-то сама найду и вышвырну его из избы. Он у меня в погребе будет жить! Там ему тёпленько будет.
- Где я его искать буду? – не сдавался Баюн.
- Где хочешь, там и ищи!
- Не буду. Подождем, ночью сам вылезет.
- Ах, ты чучело не набитое! Да я тебя за твоё непослушание, опять на столб посажу! Лет на десять!
- Не тронь его, Яга, - сказал Серый волк. – Видишь, он товарища выдавать не хочет.
- Благородно, конечно. Но ожерелье нам нынче важнее его благородства.
- Да, ладно, давай, я  его найду, не велика задача, - и волк прошёл в избу.
Там он принюхался, повел носом направо, налево и, уверенно шагнул к печке.   Волк сунул нос в подпечек, поморщился, чихнул и сказал сам себе:
- Тут он голубчик. Куда ему деваться. Спит, безобразник.
Сунув лапу в подпечек, волк пошарил там и вытащил на свет маленького, всклоченного человечка. Человечек тер глаза кулачками, морщился – белый свет ему явно был не мил.
Держа человечка коготком одной лапы за шиворот, другой лапой волк опять пошарил под печью. Разочарованно крякнул:
- А ожерелья нет. Жалко.
- Отпусти меня, Серый, - пискнул человечек. - Отпусти, а-то…
- Что «а-то»? Что вы меня сегодня все этим «а-то» стращаете! Лучше, говори, куда ожерелье подевал?
- Не скажу! – человечек вертанулся на волчьем когте, пытаясь соскочить с него.
- Тихо, тихо. А то, ненароком поранишься. Понял?
- Понял, понял! Только всё равно не скажу!
- Ну, мне, может, и не скажешь, а Яге расскажешь всё до последней капельки. – И Серый волк вынес человечка на крыльцо, поставил на одну из ступенек.
Яга подсела к нему, ласково сказала:   
 - Что ж ты творишь, Запечник? Я тебя кормлю, пою, а ты нужные нам вещи невесть куда прячешь. Хорошо ли это?
- А чего она, – Запечник ткнул пальчиком в Василису. – Чего она их раскидывает? Не порядок это! Я непорядка не люблю!
- Да вы что сегодня все сговорились? – вскинулась Яга. – Один благородство свое тешит, другому порядок подавай! Нашли время!
Яга стукнула по крыльцу так, что Запечника подбросило над доской, на которой он стоял, на пяток сантиметров – как раз почти в половину его роста.
- Говори, куда ожерелье подевал?
- Не скажу! – упрямо ответил Запечник. – Куда надо, туда и положил. Чтобы порядок был.
И Запечник юркнул под крыльцо – только его и видели.
 - Нет, вы посмотрите на них! – развела руками Яга. – Это что такое, а? Бунт? Ну, я вас научу свободу любить! Вы у меня узнаете, где раки зимуют.
- А-то мы не знаем, - не к месту вставился кот. – Подумаешь тайна великая.
Яга так посмотрела на кота, что Бесхвостый волк поджал остаток своего оборванного хвоста и тихо, тихо, пополз за колодец.
- Вот что, - взяв себя в руки, сказала Яга. – Сейчас все встанут и будут усердно искать ожерелье. Переверните всё вверх дном, разрешаю, но чтобы ожерелье ещё до ужина лежало на столе. Иначе ужина никому не видать. Все поняли? – И повернулась к Василисе:
- А ты девонька послушай сама себя. Сердце своё послушай – никуда оно тебя не манит?
Василиса покорно прислушалась сама к себе – сердце манило её…
- Куда-то манит, - ответила она. – Куда не пойму. Но больше всего домой хочется, к Ивану…
- А-а, - махнула на неё рукой Яга и опять повернулась к зверям:
- Вы ещё тут? Я что сказала: ищите!
- Да что его искать? – безмятежным голосом сказала Лиса. – И так ясно где оно…
- И где же? – лицо Яги стало наливаться кровью.
- Запечник что сказал? Он сказал, что любит во всем порядок…
- Ну?..
- А если так, то место ожерелью, по его мнению – в сундуке.
Все ломанулись в избушку, облепили сундук. Яга шикнула на них, чтобы расступились, и откинула крышку сундука.
Ожерелье Василисы лежало в левом боковом отделении, поверх разных оберегов Яги, сделанных или её руками, или доставшихся ей при случае.
Яга бережно взяла ожерелье:
- Это конечно. Это верно. Где же ему и быть? Или на шее Василисы, или тут, среди других оберегов…
И тут из-за печки выглянул Запечник:
- А я что говорил: порядок, во всем должен быть – порядок! – сказал он и гордо прошествовал мимо всех под печь.
Яга проводила его взглядом:
- И как он только такие тяжести таскает? Право, как муравей.
Яга повернулась к Василисе, подала ей ожерелье:
- Надевай. Да уж больше не снимай, ни при каких обстоятельствах. А вы после ужина все вон из избы – чур, нам с Василисой не мешать. Учить её буду, как силой своей пользоваться…

5.
В эту ночь никто не спал. Конечно, кроме Бесхвостого волка. Ему всё было нипочем: ни искры летящие из трубы, ни молнии с чистого неба, ни жуткие варварские напевы, несущиеся из избы – сначала на один голос, а потом и на два.
Под утро, невесть откуда послышалось петушиное пенье, и всё смолкло.
Лиса покачав головой, прошептала коту на ухо:
- Откуда бы тут петуху взяться?
- Это тот, что ты третьего дня принесла. Его с лапшой сварили. Он в чугунке на загнетке стоит…
- Ай, ай, ай! – только и сказала  в ответ лиса.

6.
На другой день, ближе к  полудню, Василиса появилась на крыльце, и все поняли – сегодня это была совсем другая Василиса. Хоть вроде бы  ничем и не отличалась от прежней, вчерашней.

Глава 22.
(В Осеннем краю. Утро второго дня, после третьей ночи).

1.
- Что застыл? – обратился леший к Ивану. - Подойди ближе-то…
Иван остался стоять на месте.
- Удивлен? Чай, не ожидал  такое увидеть?
- Ожидал, но не такое…
- Ну, так жми на зеленую пуговку, буди его, – сказал леший, а Аука, стоящий за спиной Ивана, подтолкнул его к хрустальному саркофагу.
- Нет, погожу.
- Что так? – спросил леший. – Пришла пора, буди.
- Я  уж одного такого разбудил, хватит с меня…
- Какого такого?
- А вы, посмотрите внимательнее на него. Узнаете, кто это?
- Иной это.
- Что и говорить: настолько иной, что дальше некуда. Это же Кощей.
- Ты чего городишь-то?  Кощей там, в багровом своем царстве сидит. Какой ещё Кощей?
- Не знаю какой. Второй, скорее всего. Видимо вам, одного мало…
-  Вань, глупости-то не говори, - Аука положил руку на его плечо.
- Глупости? – дернул Иван плечом. – Вы что ослепли? Посмотрите внимательнее – ведь одно же лицо…
- Уверен?
- Да вы что! Глаза-то протрите? –  Иван впервые повысил голос на свих товарищей.
- Дело в том, Ванечка, что мы с Кощеем незнакомы. Мы в глаза его не видели. Мы только слыхом, о его  беззакониях, слыхивали, – как всегда мягко, в спорных ситуациях, сказал Аука. – А вот  Иного очень давно и хорошо знаем – никто никогда от него никаких безобразий не терпел.
Иван задуматься: не верить своим попутчикам у него повода не было, но и не верить своим глазам он тоже не мог.
- Так что – буди.
- Погодите, - после некоторой паузы сказал Иван. – Пролежал он тут много веков, думаю, ещё пару дней потерпит, пока я с репоедами не разберусь. Сегодня второй день от третьей ночи. Нынче деревенские, если их не отговорить, на Вазилу, за потоптанную репу, мстить пойдут. Лапу отрубят…
- А там уж ни его, не их не удержишь, - вставился леший.
- Именно. Пойду, их увещевать, пока до топоров не дошло…
- Да пустое. Мы, думаешь, не пытались…
- А вот теперь  я попытаться должен. Так, что пусть ваш… Кощей пока спит.
- Да не Кощей он! – отчаянно крикнул Аука. – Не Кощей! Он совсем иной!
- А-то я Кощея не видел, – произнес Иван. – Ладно, пошёл я – ждите…

2.
Ещё издалека, подходя к деревне, Иван услышал людской гомон. Когда же вышел на околицу, то увидел у крайней избы толпу народа. Наверное, тут собралась вся деревня.
На крыльце избы стоял тот самый репоед, что обманул медведя Вазилу, при дележе урожая. В руках его был зажат знакомый Ивану топор. За спиной репоеда стоял крепкий молодой парень, недобрыми глазами поглядывавший на шумящую толпу. Скорее всего, это был сын мужика. В дверях, ведущих из избы на крыльцо, прижимаясь друг к другу, стояли младшие члены  семьи и дородная женщина, смело глядящая на бушующую толпу зелеными глазами.
Толпа махала руками, кричала, мужик же стоял молча и спокойно смотрел на неё. Наконец он вскинул руку и, что для Ивана было удивительно, все мгновенно умолкли.
- Ну, накричались? – мужик обвел народ недобрым взглядом. – Что же вы не кричали, когда медведь корчевал пни, помогая вам осваивать пустоши? Не возмущались моей находчивостью, когда он, жалея ваших заморенных лошадок, таскал ваши возы с сеном из леса по бездорожью?
- Ты одно с другим не путай, - крикнул, выходя из толпы на передний план, плюгавый парень. - Не путай! – парень задрал свою редкую, рыжую бородку, стараясь поймать взгляд стоявшего на крыльце репоеда. – Одно дело польза, а другое разор!
Толпа одобрительно зашумела.
- Ну, и чего теперь? – нервно спросил мужик.
- А того! – сказал уже другой парень,  отодвинув в сторону рыжебородого, - Ты его приручил, ты и дело поправляй. Ведь он, окаянный,   теперь нам каженную осень так вредить будет. И помощи от него теперь не дождешься, а только каверзы…
Народ опять зашумел.
- Тихо! – поднял руку мужик. – Тихо! Глотки драть мы все горазды.   Делать-то теперь что?
- Убить его надоть! – подскочил рыжий.
И тут Иван, который во время свары незаметно встал за спинами собравшихся, сказал:
- Не надо никого убивать.
Все обернулись на него. А он, протиснувшись через эту онемевшую, от его внезапного появления толпу, подошёл к крыльцу и, встал на его нижнюю ступеньку:
- Надо пойти к медведю и повиниться ему. Так, мол, и так: извини, грех попутал. Больше такого не повториться. В будущем всё по-честному будет. Он простит – вы же знаете, он добрый, отходчивый.
Мужики задумчиво молчали. И всё бы, наверное, обернулось для них и для медведя новым путём, только репоед-обманщик, толкнув Ивана в спину, сказал:
-  Вот он, братцы, виновник нашей беды. Я его вспомнил: это он прошлым утром медведю на нас наговаривал! Держите его!
И что странно, так это то, что в толпе сразу нашлись охотники и мигом скрутили Ивана. И Иван тут же получил хороших тумаков под ребра.
- Да что вы делаете! Я же добра всем хочу! Ведь если вы убьёте Вазилу, эта история никогда не закончится! Эта осень никогда не пройдет! Так и будете весь свой век в Осеннем лесу проживать…
Мужик репоед усмехнулся:
- А чем это плохо-то? Не пахать, не сеять, не поливать, ни полоть не надо – только урожай успевай собирать, – и он весело засмеялся. Но тут же мигом помрачнел:
- И не рассказывай нам сказки. Будут у нас и весна и лето. И зима будет, век бы её не видать! А вам с медведем не живать, ничего этого не узнать. Ждет вас лютая смерть, что бы вы с медведем народ своими беззакониями  не смущали.
И приказал парням, державшим Ивана:
- Ведите его в старый амбар, заприте там. Да надежно заприте, чтобы не сбежал, что бы Вазилу-медведя не предупредил. Я это дело начал, я с ним и покончу: ночью медведя подкараулю, - мужик поднял руку с топором. – Больше никто не будет нам репу топтать.
Крепкие парни завернули Ивану руки за спину. Иван, было, встрепенулся, чтобы дать отпор, но получил по скуле слева и тумак под правый глаз. Разноцветные звезды разом вспыхнули перед его взором, и,  пока он тряс головой, чтобы вытряхнуть их из неё, его лихо взяли в тиски, отвели в старый, но с виду ещё крепкий амбар, и заперли в нем.

3.
Аука вышел из пещеры и подсел к костру. Леший лежал на спине. Смотрел в небо, сосредоточенно думая о чем-то только ему ведомом. Так молча, глядя в одну точку, он мог лежать часами. Ауке такой «подвиг» был не по силам.
- С чего он взял, что это Кощей? – начал он разговор, на беспокоившую его тему. – Да, он иной. Но такой добрый. Какой из него Кощей? Он же то  плачет, то смеётся… Что ты об этом думаешь?
Леший задумчиво взглянул на Ауку, пожал плечами:
- Не знаю. Разбудим, сам расскажет. Что гадать-то…
- Это да. Этак только голову сломаешь, а не разгадаешь.
Вдруг над их головами послышался сорочий стрекот, и большая белобокая птица пронеслась над ними, спикировала, и приземлилась на толстой сухой  ветке,  принесенного для костра валежника.
Аука и леший молча уставились на неё, понимая, что она принесла им какую-то весть и, вряд ли, приятную.
- Сидите? – как всегда бесцеремонно спросила она. – Ну, ну, сидите, сидите. А там репоеды Ивана связали и в амбаре закрыли.
- Ух, ты! – подскочил Аука.
- А чего от этой затеи и ждать было? – проворчал леший.
- Что делать будем? – забеспокоился Аука.
- Ничего.
- Как это ничего? Иван в темнице, а он «ничего», – сорока заскакала вокруг костра.
- Не мельтеши! – так же равнодушно сказал ей леший. - Амбар - не темница.
- Нет, вы посмотрите на них, - обратилась сорока к предполагаемым зрителям. – Их сотоварищу расправой грозят, а им хоть бы что! Серый волк так бы не поступил. Серый волк, как только узнал, что Василиса в руках у Дракулы, так сразу кинулся её спасать!
- И как – спас?
- Нет.
- Что так?
- А она сама спаслась…
- Как это?
- Бежала из замка по потайному ходу.
- Вот! – поднял корявый палец леший. – Сама! Потому, что она – Василиса! Премудрая она! Она – сама. А Иван?..
- Что Иван? – сорока перестала скакать и недоуменно уставилась на лешего. – Что Иван?
- А Иван у нас тут на положении богатыря, вот пускай сам свои закавыки и решает.
Сорока вспылила:
- Сам? А вам, вроде, как дела до него нет? А вот Серый волк…
- Слушай, - леший резко поднялся. – Лети отсюда, пока я терпение не потерял!
- И полечу! – продолжила возмущаться сорока. – К Серому волку полечу! А вы дрыхните тут! Ишь, ты какие!.. Ишь, какие…
Сорока подскочила, взмахнула крыльями и улетела, что-то неразборчиво стрекоча.
- Вот ведь какая… - леший замялся, подыскивая нужное слово,  – сорока! Будто без неё не знаем, что делать!
- А правда, что делать-то? – видя реакцию лешего, озадаченно спросил Аука.
- А ничего!
- Как так? Так нельзя, сам знаешь…
- Ночи будем ждать. Когда репоеды на медведя двинутся, мы пойдем Ивана выручать.
- А если они его раньше порешат?
- Вряд ли. Не для того они его в амбар запирали. Отдыхай пока…

4.
В амбаре воздух был сух и пылен. Дневной свет, проникая в одно маленькое оконце и дверные щели, едва освещал его. Иван с полминуты стоял, привыкая к полумраку, потирал «ушибленные» бока.
Парни, что привели его сюда, потоптались у двери, видимо запирая её, и ушли, уверенные, что он никуда не денется.
«Это хорошо», - подумал Иван и огляделся.
Амбар был пуст и чисто выметен – лишь кое-где пол был припорошён соломой, да в одном углу была свалена какая-то рухлядь. Иван вспомнил, что именно в таком хламе герои фильмов находили то, что им помогало выбраться из самых безнадежных положений.
Увы, в углу был свален деревянный хлам: двуногие табуреты, беззубые грабли, ломаные черенки и, пришедшие в негодность, соха без сошника и деревянная борона. Ничего железного. Это и не удивительно – железо тут зря не пропадает. А ещё Иван поразмыслил о том, что неплохо было бы ему уже обзавестись каким-нибудь кинжалом или простеньким ножом. Впрочем, что теперь об этом думать – теперь прыгать надо.
Он похлопал себя по карманам – не завалялось ли в них чего нужного. В кармане куртки звякнули ключи от квартиры, чудом сохранившиеся после полетов и купаний. Он достал их, посмотрел – толку ту в них не было никакого. Сунул обратно в карман,  застегнул на молнию.
- Прыгать надо, прыгать, - повторил он, и посмотрел на потолок – вернее крышу амбара. Она в нескольких местах просвечивала. Щели были не большие, но они были. Видимо потому амбар и пустовал – хозяин его опасался дождей.
Когда Иван топтался, рассматривая крышу, то почувствовал, что наступил на что-то твердое.
Это был кованый гвоздь. Острый, длинный – больше похожий на костыль.
- Кто ищет, тот всегда найдет! – прошептал Иван. – Вот только, что мне с ним делать?
Он вертел этот гвоздь в руке и так и так, чуть ли не пробовал его на зуб: в голову лезла одна и та же идиотская и не выполнимая для него мысль: поднять шум, и первого, кто откроет дверь, пырнуть этим гвоздём!
- И что дальше? – спрашивал он себя. – А дальше, воспользовавшись неожиданностью, бежать!
Но это он мог сделать и без гвоздя – просто ударить кулаком.
- Не-е-т - свалят, скрутят. А гвоздь он… Он для чего-то другого послан… Вот только бы знать – для чего??
Иван задумался: что бы таким гвоздем, окажись он под рукой, стал делать какой-нибудь киногерой: например узник замка Ив, или заключенный Шоушенка? Подкоп! Конечно подкоп! Тем более что, кованый гвоздь это вам не ложка и не ручка от ковша.
Иван подошёл к противоположной от двери стене, подальше от охранников и поближе к лесу, и попробовал рыть. Земля в  амбаре была утоптана до бетонной твердости.
«Этак я буду не один день тут ковырять!» - в досаде Иван ударил тупой стороной гвоздя по стене. И, о чудо! Гвоздь  без стука вошёл в бревно, как нож в масло.
Иван обомлел – амбар-то оказывается, гнилой!
Он вспомнил, как после армии поехал в деревню, погостить у дяди Толи, брата отца. На радостях стали топить баню. Дядя Толя сказал:
- Пойдём, племенник, последний раз в старой баньке попаримся. Во время ты успел: на следующей неделе ломать её думал, новую ставить. Эта совсем сгнила. Вот, смотри… - и дядя ткнул ручкой кочерги в одно из бревен сруба. Ручка вошла в него легко, даже не издав никакого звука ломающегося дерева.
- Только снаружи тонкая, сухая корочка и осталась, - засмеялся дядя Толя. – Но тоже, знаешь, стукни по ней кулаком и стену пробьешь так, что  сам Джеки Чан позавидует, - дядя опять засмеялся. – Ты как, племенник, поможешь с демонтажем?
На следующий день они играючи разнесли баньку практически, голыми руками. Бревна крошились, как сухой навоз. Дядя сокрушался:
- Вот, ведь, непруха какая – и на дрова-то они не годятся, один мусор – никакой пользы…
Вспомнив всё это, Иван принялся ковырять стену. Древесная труха сыпалась со стен, под натиском кованого гвоздя.
- Так, - сказал он сам себе. – Не будем пороть горячку. Вынем из стены внутренности, а наружную «корочку» - оставим на последний, решающий момент…
И он стал выскребать внутреннюю часть стены, при этом повторяя словосочетание «не пороть горячку».
Что это значит - не пороть горячку - Иван понимал. Но почему так говорят, уразуметь не мог. Отдельно каждое слово понятно: пороть, горячка… Но, как, почему они оказались прицеплены друг к другу? Пороть можно одежду. Пороть нерадивого ученика, например. Но как пороть горячку? Или вот пороть чушь? А ещё чушь можно нести, городить… И бывает она собачья… И больше, вроде, никакой иной….
- Да, велик и могуч… - сопя от усердия, сказал он сам себе.
И, размышляя обо всём этом, Иван не услышал, как одна   воротина  сарая заскрипела и отворилась. В проеме появился главный его сторож:
- Ты чего тут шумишь? – строго спросил он.
Иван выронил гвоздь из рук, наступил на него и развел руки, – мол, вот он я перед  вами стою и не дергаюсь. Какие претензии?
И хорошо, что сторож, после яркого солнечного света улицы не всё увидел в полутемном сарае, а то бы план побега рухнул.
- То-то… - сказал вошедший. – Смотри у меня, а-то…
Как обычно после слов «а-то», никаких пояснений  этому не последовало.  Да и смысла развивать эту недосказанность не было. «И так всё ясно…», как говаривала Зайчиха в одной театральной сказке, виденной Иваном в детстве.
На всякий случай, предупреждая неожиданные действия репоеда, Иван сказал:
- Пить хочу.
- Что?
- Пить, говорю, хочется. Сухо тут, пыльно – в горле першит.
Для убедительности Иван несколько раз кашлянул. А сам подумал:
«А что, если сейчас дать этому репоеду в его репу и дать дёру!»
С этим намереньем Иван уж было сделал шаг к выходу из амбара, но тут репоед обернулся и сказал кому-то находящемуся снаружи:
- Эй, Фролка, принеси-ка водицы этому разбойнику.
«Стоп! - сказал себе Иван. – Не будем пороть горячку. Он там не один – махом повалят, а ещё и ребра пересчитают.».
- Какой же я разбойник? – как можно мягче возразил он репоеду.
- А кто же ты?
- Я – просто человек прохожий.
- Просто прохожие по ночам вокруг деревни компаниями не ходят, репу не топчут.
- А я и не топтал…
- Это ты бабушке своей рассказывай…
В это время в проеме двери появился рыжий парень с деревянным ковшом. Видимо это и был Фролка. Иван вспомнил его: там, вовремя бучи перед крыльцом, он, рыжий, долговязый, нескладный, больше остальных хорохорился. Остальные же парни отмахивались от него как от назойливой мухи. И сейчас едва он сунулся в сарай, репоед, взял у него ковш, и, не церемонясь, вытолкнул вон.
Подав Ивану воду, репоед продолжил свою речь:
- Кто дружбу с нашим медведем завел? Кто его с панталыка  сбил? Ещё день назад Вазила у нас был добрым, можно даже сказать, ручным был. А теперь что? Не медведь стал, а просто зверь какой-то!
- А не надо было его обманывать. Не хорошо это…
- А натравливать его на людей хорошо?
- Да не я же всё это начал…
- Не важно, кто начал. Важно кто всё это до точки довел! До того, что и медведь на нас ополчился, и мы на него.
- Да я же и хочу именно точку в этой истории поставить. Но вы же не слушаете. Вы как глухие: вам стрижено, говоришь, а вы брито, кричите! Вот и получили по заслугам.
- А ты, если бы не лез в наши дела, то  тут в сарае бы не сидел. Не ждал бы, когда по своим заслугам получишь. Молчи и пей!
Иван пару раз приложился к ковшу.
- Пей, пей. Наслаждайся моментом. Может, в последний раз в своей жизни, водичку-то пьешь.
Иван даже поперхнулся. Пить моментально расхотелось. Он протянул ковш репоеду:
- Спасибо! Напился…
Репоед усмехнулся:
- То-то же, - и, выплеснув оставшуюся воду, вышел из сарая, затворил воротину, бухнув большим колом, подпирая её.
С минуту Иван стоял, можно сказать, ни о чём не думая. Просто стоял и тупо смотрел на запертые ворота. Так, наверное, смотрят бараны на новые ворота, не узнавая их  и  не понимая, что делать дальше?
И всё-таки совсем уж бараном Иван себя не считал: ни тем, что теряет смысл в жизни из-за новых ворот, ни тем, что готовился на заклание. У Ивана был кованый гвоздь, который лежал в древесной трухе у стены и ждал его дальнейших действий…

5.
Иван, чтобы не привлекать внимание сторожей, аккуратно и не торопясь продолжал, колупать стену. Работа была практически закончена.  Он уже расчистил проем в свой рост, осталось только дождаться темноты, крепко ударить по зачищенному месту и вырваться наружу. А там лови его в лесу-то, да в темноте. Но как он не старался быть осторожным, таки пробил в стене дыру. Небольшую, размером с кулак.
Иван замер, прислушиваясь – не привлек ли чьего-нибудь внимания?
За стеной было тихо.
Переведя дыхание, он решил посмотреть,  далеко ли лес? И только он хотел прильнуть к отверстию здоровым глазом,  как увидел, что снаружи  в амбар глядит другой глаз с рыжими ресницами.
«Рыжий! – ударило в голове Ивана колоколом. – Сейчас поднимет тревогу и побег сорвётся».
А рыжий, заглядывая в отверстие то одним, то другим глазом, увидел Ивана. Лицо его удивленно вытянулось, и глаза стали большими и испуганными. Он уже готов был, завопить, предупреждая товарищей, но не успел. Реакция Ивана была молниеносной: он резко и сильно ударил кулаком в испуганное лицо рыжего прямо через стену. Рыжий, ойкнув, упал, лягнув воздух ногами навзничь и, все-таки, закричал.
Иван понял, что ему надо теперь ждать новых гостей, а подарки у него не готовы. А потому одним сокрушительным ударом всего тела, проломил гнилую стену и выпрыгнул на белый свет.   
Рыжий лежал на траве и громко скулил.  Иван перепрыгнул через него и кинулся бежать к лесу. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как перед ним появились все его сторожа в количестве четырех человек. Они ещё что-то жевали. Видимо вопли рыжего,  застали их за трапезой.
- Все репу жрёте! – зло крикнул Иван  и замахнулся на них гвоздем. От неожиданности репоеды, застыли, а Иван, уложив ударом под дых одного из них на траву, кинулся в образовавшуюся брешь и припустил к лесу.
Репоеды, быстро придя в себя, кинулись за ним. Но расстояние между ними быстро увеличивалось, а не сокращалось. В какой-то момент он даже остановился, прислушиваясь к погоне.
«Кажется, - подумал Иван, -  я научился быстро бегать».
В многоборье бег у него был не самой любимой дисциплиной.
Но преследователи тоже неплохо бегали.
Иван опять кинулся наутёк. Петляя по лесу, он наткнулся на сосновый выворотень. Меж корней его чернела едва различимая нора. Недолго думая, он втиснулся в неё и проворно стал засыпать себя землей и хвоей, после чего затих и, стараясь даже не дышать, затаился.
Он слышал, как преследователи пару раз пробежали  мимо его убежища, но продолжал лежать, как волк в логове.
Набегавшись, репоеды, собрались у поваленной сосны и стали совещаться. Никто из них даже не догадался заглянуть под корни поваленного дерева.
«Да, - думал Иван.  – Не смотрели вы голливудских боевиков, а то бы уже давно волокли меня под белы ручки на расправу».
А его преследователи, между тем, недоумевали:
- Куда же он подевался?
- Ох, и горазд шельмец, бегать.
- Ничего, далеко не убежит, – узнал Иван голос предводителя своих тюремщиков. – Я знаю, где его искать -  у Трех гор.
- Я туда не пойду, - возразил ему один из его сотоварищей.
- И я! – испуганно сказал другой.
- А никто вас туда и не гонит, - успокоил их старшой. – Мы пойдем ему наперерез. Укараулим его у корявой березы. Мимо неё-то он не пройдет…
- Это ладно…
- Это можно,  - поддакнули ему остальные.
- Тогда пошли.
«Идите, идите, - думал Иван. – Вы к горам идите, а я к медведю Вазиле пойду. Надо предупредить его, о замыслах репоедов».
Иван ещё некоторое время, притаившись, сидел в корнях сосны, опасаясь мужицкой хитрости, затем осторожно выполз из своего убежища, отряхнулся, и, озираясь по сторонам,  зашагал в противоположную сторону от погони.



6.
Вазила стоял перед корягой, которая была очень похожа на сидящего медведя. Для пущего сходства он облачил её в рогожку и свою старую соломенную шляпу. Прошлым утром он сделал это для смеха – пришли бы репоеды, увидели бы её, обознались – смеху бы было...
Только, какой уж теперь смех? Вазила сорвал с коряжины и рогожку и шляпу, кинул их наземь. Теперь,  после устроенного разорения огородов,  его мучали сомнения. С одной стороны в нём кипела обида на репоедов: нашли, понимаешь, дурачка, обманули!.. С другой стороны, – а сам-то что? Неужели не мог догадаться, что тут дело не чисто? И не им сказано – на чужой каравай – рот не разевай.
Но, если подумать, какой же он чужой, каравай этот?  Он помогал мужику всем, чем мог: пни корчевал, лошадок жалел – сам соху, возы таскал, огороды от непрошенных гостей охранял…  За это одно, кажется, можно было бы, наградить его по совести, а не дурить и не обманывать. Пусть-ка, вот теперь, без репы попробуют зиму пережить. Правильно, правильно он их наказал! Чтобы впредь неповадно было.
Но с другой стороны парень этот, Иван, его предупреждал: не будь дураком – обманут! Не поверил. Да и как было ему верить? Его он видел впервые, а с репоедами не первый год дружбу водил. И Вазила заскрипел зубами:
- Я к ним со всем сердцем, а они!..
Так, бродя вокруг коряжины, то садясь с ней рядом, то вскакивая, Вазила мучал себя сомнениями. Его весы справедливости никак не хотели прийти в равновесие. То переваливала чаша обиды, то сильнее давила чаша его глупости. В конце концов, все сомнения упали на одну чашу – чашу обиды! И правильно! За всё надо платить – и за обман, и за глупость! А так получается, что только он, -  дурак? Нет, – всё правильно, – месть!
Медведь Вазила закрыл глаза – почему-то сильно хотелось спать.
- Будут знать! - твердил он себе, через каждые пять минут, то впадая в дрему, то вываливаясь из неё.
И тут, перед его сонным взором, появился вчерашний молодец.
- Чего тебе? – хмуро спросил Вазила.  Он всё не мог решить, как ему теперь вести себя с Иваном: быть ли  благодарным парню, или сердится на него, как и на других людей?
- Ну, говори, чего пришёл?
- Я предупредить тебя пришел. Ты, это… помирился бы с репоедами.
Вазила молчал.
- А то ведь добра, от вашей свары, не будет…
- Да, я уж думал…
- Вот и молодец, что думал…
- Думал, думал… Ну, как с ними мириться? Они же меня обманули. Дураком выставили…
- Но и ты им тоже… уже устроил…
- Это да, - хмыкнул Вазила и, впервые открытым взглядом посмотрел на Ивана и усмехнулся. – Что это у тебя с глазом-то?
Иван  вспомнил про подбитый глаз, потрогал его, сморщился.
- Это так – упал…
Вазила усмехнулся:
- Упал он… - затем тяжело вздохнул. – Тебе что? Синяк твой пройдет, а каково мне с побитой душою теперь  жить? А ты говоришь, мириться. Как с ними после этого мириться?
- А что делать? Надо мириться. А-то ведь это осеннее безумие никогда не закончится…
Вазила про «осеннее время» ничего не понял, но переспрашивать не стал. Чувство обиды опять застило ему разум:
- А чего они? – воскликнул он.
- А ты не обращай внимания. Пойди, поговори с ними, поладь…
- Ага, ты уж, вижу, с ними поладил.
Иван рубанул рукой воздух:
- Какой ты... упертый! Слушать ничего не хочешь. А ведь они убивать тебя собрались.
- Как это? – глаза Вазилы недобро сверкнули из-под лохматых бровей.
- Да просто: придут мужики ночью… С топором и… - Иван замолчал – про отрубленную лапу говорить не стал. – А потом и вообще…
- Что вообще?
- Не скажу…
- И правильно – не говори. Этого «потом» у них не будет. Пусть идут. Я им…
Вазила вскочил и выломал с корнем молодую липу, стал обламывать верхушку и ветви, делая дубину:
- Спасибо, что предупредил. А теперь уходи…
- Да погоди ты…
- Уходи, сказал, а-то я тебе и второй глаз прикрою…
Иван хотел было ещё что-то ему сказать, но Вазила страшно рыкнул на него:
- Ну,  долго мне  ждать?
Иван понял, что на этом их, если можно так сказать, душевный разговор окончен и события, не смотря на все его старания, будут развиваться по прежнему сценарию. Он шумно вздохнул, посмотрел в небо, плюнул под ноги, и пошёл восвояси.
Шёл и думал про Ивана-царевича: почему его все звери слушались, помощь обещали? И сам же сделал вывод: а потому, что у царевича были меч, лук, стрелы и он постоянно целился в кого-то. А когда в тебя целятся, тут попробуй ослушаться?

Глава 23.
(Вечер и ночь второго дня после Третьей ночи).

1.
Обойдя корявую березу стороной, Иван вышел к Трем горам. Подойдя к костру, молча сел рядом с товарищами.
Леший и Аука внимательно посмотрели на него:
- Гляди-ка, сам выбрался,  -  радостно воскликнул Аука.
Леший поддержал его:
- Молодец! Однако, вижу, что разговор с репоедами был отнюдь не мирным.
- И, как всегда, бессмысленным, – вздохнув, констатировал Аука. – Дай-ка, глаз посмотрю…
Иван отстранился от него, прикрывшись рукой:
- Что там смотреть? Пройдет.
- Ну да, - до свадьбы заживет, – ни к селу, ни к городу добавил Аука.
Леший хмыкнул:
- Интересно, до чьей? Ивановой, или твоей?
- Иван женат. А Ауки не женятся. Они, сам знаешь, из ничего появляются.
- Из ничего не появляется ничего, - изрек Иван.
- Ну, не совсем из «ничего». Из «Ау!», значит. Но не женятся. Выходит, что глазик твой, Ванечка, до лешенькиной свадьбы должен зажить. Правда, леший, что ты тянешь? Берегиня-то, чай, заждалась, - не без ехидства заметил  Аука.
- Ничего, подождет…
- Ага, а вот русалка, говорят, по Ивану так слезы и льет, так и льет…
- Это да. Даже водяной настолько просолился, что решил стать царем морским.
И оба, и леший и Аука, довольные своей шуткой, с нескрываемым удовольствием, рассмеялись.
- Тоже мне остряки-самоучки нашлись, - огрызнулся Иван. – Поесть, что-нибудь есть?
- Чего изволите?
Иван, обычно с благодарностью принимавший из рук Ауки пищу, сегодня не удержался и съязвил:
- А у вас сегодня что, есть выбор?
- А как же. Выбор всегда есть.
- Даже когда тебя кормят одной рыбой?
- А зачем ты одну рыбу-то ешь? Мы вон с лешим и жаркое пробуем, и калачик с медком…
- И репу пареную, пропади она пропадом! – буркнул леший.
- И, зайчатинку тушёную, и заливное разное...
- Ладно, заливать-то… Какую зайчатинку, если у тебя в мешке только одна рыба.
- Это ты, Ваня, так решил, что тут только  одна рыба. А мы так не считаем. Вот перед тем, как ты пришёл, буженинкой с ситным поужинали….
Иван, услышавший слово «буженинка», даже слюнки сглотнул.
- Вижу, хочешь буженинки-то. Так бери, кушай…
Иван глянул на лист лопуха, на котором обыкновенно Аука раскладывал рыбу и вместо оной увидел тонко нарезанную буженину и горбушку каравая. Не веря глазам своим, он протянул руку к еде, положил ломтик буженины – именно буженины – на хлеб, и, боясь, что это наваждение исчезнет, закрыв глаза, вцепился в бутерброд зубами.
Это была буженина! Иван блаженно заурчал, как кот.
- Видим, любишь буженинку-то? А мы всё с лешим смотрим,  удивляемся, что это ты, всё на рыбу-то налегаешь. Решили было, что ты мясо вовсе не потребляешь…
Иван съел всё до капельки, вернее до крошки, и даже пальцы облизал. Настроение его несколько  улучшилось:
- Я, пожалуй, вздремну до темна, да пойду…
- Куда опять? – вскинулся Аука.
- Попробую мужика перехватить по дороге к Вазиле.
- Пустое всё.
- Отниму у него топор. Чай без топора-то он не осмелится к медведю идти.
Аука хотел было, что-то возразить, но леший остановил его:
- Погоди, Аука! - а затем обратился к Ивану. - А что, Ваня,  а попробуй. Может что-то и изменится…
- Да, и вот ещё что, - Иван почему-то понизил голос. – Вы тут тоже не спите. Я слышал, как репоеды говорили, что знают, где нас искать – у Трех гор, говорят. Вдруг придут и…
-  …и никого не найдут, - рассмеялся Аука.
- А то и просто поплутают полночи в лесу, помокнут в болоте, да и обрадуются тому, что хоть домой-то дорогу нашли, - недобро усмехнулся леший.
- Ну, конечно, что это я - позабыл, с кем повёлся, - Иван потянулся так, что косточки затрещали. – Вы, значит это… до темна меня не будить, а как месяц выйдет… Впрочем, я сам встану.
И Иван пошёл к первой горке, где трава была позеленее, и мох помягче.
Проводив его взглядом, леший повернулся к Ауке:
- Ну, ты меня удивил: «Чего изволите?», - передразнил он Ауку. - И где это ты только такое слышал?
- Да недавно, перед нашей встречей, - ответил Аука. - Аукнул как-то кто-то где-то, а  я ответил. И полетело моё «Ау!» от дерева к дереву, от камня к камню, от скалы к скале, от стены к стене, а там и в окошко. Я огляделся – зал большой, стол с яствами, и за ним кто-то сидит. А слуга, вурдалак-старый, и говорит ему:
- Чего, мол, изволите?
И тут тот голову поднял, и…
Аука, вдруг, замолчал, и посмотрел на лешего чумным взглядом.
- Ты чего так смотришь, словно «Ау!» под ватным одеялом крикнул?
Аука молчал.
- Давай уже: если сказал «а», «б» тоже говори...
- А ведь, я сейчас только, лешенька, понял, что тот кто за столом-то сидел, с Иным на одно лицо был. Точно! Как я такое забыть-то мог? Это, выходит, я до Кощея тогда доаукался?

2.
Иван уже хорошо изучил почти все тропки Осеннего края. По крайней мере те, что вели в деревню репоедов, к дубу медведя Вазилы, и тропу от деревни к тому же дубу, – а потому знал, где ему следует дожидаться мужика с топором.
Ждать пришлось недолго. Когда небо из мрачно-синего стало превращаться в черное, мужик появился на тропе.
Иван ждал до последнего момента, боясь, что если он станет дожидаться его на виду, мужик ломанет через кусты. А потому едва они поравнялись, Иван встал перед ним, загородив путь. От неожиданности мужик отпрянул:
- Ты! – вскрикнул он.
- Я, кто же ещё.
- Сын мне сказал, что ты из-под стажи бежал. Я уж думал – всё – напугался, больше не появишься.
- Ну, как видишь, не очень и напугался.
- Что ты к нам пристал? Покоя от тебя нет! Что ты от нас хочешь?
 - Сколько я могу вам говорить – не троньте медведя. Не дразните его. Не обманывайте, а то…
- Что, а то?
- А то это безобразие, что у вас тут творится, никогда не закончится…
- А вот нынешней ночью и закончится, - мужик положил руку на топорище – топор у него был заткнут за пояс.
- Да нет, не закончится. Не убьешь ты Вазилу. Только лапу ему отрубишь. А завтра он вам мстить придет… И опять всё по новой. Сколько можно? – и Иван резко протянул руку к топору. - Отдай топор!
Мужик сделал страшное лицо, и было уж, потянул топор из-за пояса, но вспомнил, как Иван, прошлым утром, ловко отнял его у него, а потому только попятился:
- Не подходи! Не лезь не в своё дело!
Но Иван отступать не собирался:
- Дай мне топор! – наступал он на мужика. – Лучше сам отдай, ну!
Вот на этом «ну!» из глаз Ивана брызнули снопами искры, а когда они все померкли в тёмной ночи,  мир в Ивановых глазах тоже померк.  Иван пал на мягкий мох, потеряв сознание.
А над ним встал молодой парень, с увесистой дубинкой в руке.
- Вот спасибо, сынок. Вовремя ты подоспел, - сказал парню мужик репоед. Если бы Иван был в сознании, он бы узнал в парне того, кто был главным его караульщиком.   
- А я как знал, тятя, что он от своего не отступится, - и не без   уважения добавил: - упрямый…
- Ох, упрямый, - мужик поскреб пятернёй бороду, оправил её ладонью. – И главное, я никак в ум не возьму, что он от нас хочет? Несёт, какую-то несуразицу… Ладно, время не ждет. Ты, сынок, как – со мной пойдёшь, или в деревню вернешься?
- С тобой.
- Ну, идем, если так.
- А с ним, тятя, что делать будем? – парень показал на распростертое тело Ивана.
- А ничего. Очухается, пусть, куда ему надо, ползет…
- А не очухается?
- А не очухается, туда ему и дорога. Надоедать не будет…

3.
Весь вечер, после ухода Ивана, медведь Вазила думал то так, то этак, вздыхал. Наконец, он подошёл к вывороченной им вчера старой коряжене, и опять нарядил её в рогожку.
 - В темноте, чай, сойдет за лохматую шкуру.
На макушку опять напялил свою шляпу, которую носил в жаркую погоду.
- Вот так, - сказал он. – Думал, для смеха делаю, а она, однако, и для войны пригодится!
Затем Вазила присмотрел в орешнике место для «засады». Из-за орехового дерева он, как на ладони видел и свой дуб, и берлогу, и ряженый корявый пень. Осталось только ждать. Вазила улегся и стал смотреть в небо.
Осенние звезды были яркими и крупными. Не-то что летом, когда солнце долго не заходило, но и, зайдя, освещало небо ровным сиянием, от которого звезды блекли, а-то и вовсе пропадали на небосводе. На осеннем же, чёрном небе они блистали ярко, и четко образовывали привычные глазу скопления.
А ещё осенью звезды часто падали. Говорили, что к несчастью, но Вазила не верил в это.  Какого несчастья  можно ждать от такой красоты?
А вот и месяц зажёгся в вышине. Вспыхнул, словно взялся из ниоткуда. И над ним, как всегда, не мигая, засияла яркая звездочка.
- Лепота, - сказал сам себе Вазила.
И добрые чувства стали закрадываться в его душу: может забыть всю эту историю с репой? Пойти к людям, покаяться? Хотя, в чем каяться-то? Они первые начали…
Звездочка над месяцем помигала и исчезла, месяц помутился. А верхний его рожок и  вовсе подернулся красным туманом. Зашелестели листья на вершине дуба. Значит, это бродяга ветер пригнал тучку, и стал прятать месяц в мутные пелёны…
А вот это не к добру, решил Вазила, видя, как наливается кровью ночное светило. И тут он услышал треск поломанной сухой ветки. Поднявшись на локте,  осторожно раздвинув кусты орешника, Вазила увидел мужика-репоеда, крадущегося к наряженному пню.
Мужик скрадывал зверя, не догадываясь, что зверь из засады наблюдает за ним. Своим медвежьим зрением Вазила в темноте видел лучше, чем человек, а потому, наблюдая, как репоед крадется к наряженной коряге, спотыкаясь на кочках и постоянно натыкаясь  на то или иное препятствие, появляющееся на его пути, в душе Вазилы стала зарождаться жалость к человеку, этому несовершенному созданию природы. Медведю захотелось, как это бывало раньше, помочь бедняге, простить ему всё, и забыть обиду. Он даже поднялся из-за орехового куста, чтобы окликнуть репоеда, но увидел, как тот, добравшись до коряги, вонзил в её  верхушку, накрытую шляпой, свой топор.
- Вот оно значит, как! – произнес Вазила и слова его кованым железом прозвенели в лесной тишине. Доброе и жалостное чувство, начавшее было всплывать в сердце медведя, от этого удара моментально нырнуло на самое дно его души.
- Вот оно, значит, как! – повторил он.
Мужик вздрогнул, и, озираясь, стал лихорадочно рвать топор из коряги.
Вазила вышел к нему из укрытия:
- Неужели бы ты вот так мог меня… по голове? Как же после такого, дальше жить? Во что теперь верить, прикажешь? - спросил он мужика.
И тут Вазила своим звериным нутром учуял, что  кто-то крадется к нему сзади. Он  резко обернулся. Молодой парень, сын мужика (Вазила хорошо его знал), занес над  головой  березовую дубинку, собираясь  оглушить его ею. И  медведь Вазила понял, что разговаривать, и что-то выяснять с этими людьми было бы бесполезно. Да и желания к этому не было никакого. Вазила легко перехватил опускающуюся на него дубинку, вырвал её из рук парня, разломал пополам, и сердито рыкнув, отбросил  её обломки в сторону, а сам, нагнув голову, шагнул к парню. Парень попятился от него:
- Тятя, он сейчас меня разорвет!
И тут мужик – откуда и сила взялась – так рванул топор из коряги, что не удержал его в руках, и тот, взлетев высоко над всеми, стал на них же и  падать.  Паденье это длилось секунды, но показалось всем вечностью – как зачарованные они смотрели на топор, а он, перевернувшись вокруг своего центра тяжести несколько раз, упал блестящим лезвием ровнехонько на левую медвежью лапу. Ещё не почувствовав боли, Вазила рванул ногу из под топора и с ужасом увидел, что и топор и половина его ступни, остались лежать в корнях дуба.      
Все с ужасом, какие-то секунды, смотрели на отрубленную лапу.
Парень первым пришёл в себя:
- Тятя, бежим!
И побежал, не видя троп, ломясь через кусты, соблюдая только направление. Отец завороженно смотрел на Вазилу. И только тогда, когда до медведя дошла боль, и он упал на спину, скуля и плача, мужик схватил свой топор и, зачем-то, подобрав  отрубленную медвежью лапу, бросился догонять сына.

Глава 24.
(У Яги. Совсем короткая).

1.
Дни текли на подворье Яги размеренно и тихо.
«Как на даче», - порой думала Василиса, и с беспокойством ждала, когда эта дачная идиллия закончится.
Все были с ней предупредительны и ласковы. Только лиса, которая и прежде не выказывала ей должного уважения, теперь вовсе отдалилась от неё, обходила стороной, странно поглядывала на неё издали.
Василиса помногу работала на огороде – полола, поливала. Звери и были бы рады ей помочь, но толку от них в этом было мало.
Бесхвостый волк по своей доброте кидался ей пособить, но только топтал гряды. Серый волк глядел на бестолкового брата и только вздыхал.
Кот обычно сидел меж грядок и неприлично вылизывался. В такие моменты Серый волк  сердито рыкал на него.  Но  Баюн быстро забывал его одергивания.
Действительная помощь была только от ворона. Тот ловко выдирал из земли сорняки и с удовольствием склевывал попадавшихся на глаза вредителей.
Как-то после обеда,  в самый жар, когда на огороде что-либо делать было утомительно, ворон, сидя в тенистых ветвях дуба, сказал коту:
- Что-то я не припомню, чтобы у Яги на грядах было когда-либо так запущено.
Кот с сожалением посмотрел на него и произнес фразу, на которую ворон мог обидеться, но категорически не понял, к чему она была произнесена:
- Эх ты, - сказал Баюн. – А еще мудрой птицей считаешься.
Поразмыслив над тем, что изрек кот, ворон всё-таки решил, что для поддержания разговора,  надо обидеться:
- Что-то я не понял, к чему это ты сейчас о моей мудрости вспомнил?
Кот промолчал. Лиса же, лежавшая тут же под дубом, не замедлила съязвить:
- Что ты от него хочешь, Баюн? Он же у нас по натуре философ, а тут психологом надо быть.
- Может, тогда вы мне объясните эту вашу огородную психологию, - уже по-настоящему обидевшись, взъерошил перья ворон.
- Легко, - лиса почесала задней лапой за ухом. – Огород Яги оттого так неожиданно зарос, чтобы Василису делом занять. Чтоб о предстоящем  испытании она думала поменьше. Огород,  как известно, нужен хотя бы для того, что бы мозги меньше трудились.   
Ворон спорить не стал – по себе знал: тянешь из земли травинку за травинкой, и ни о чем, кроме того, сколько их вытащил, и сколько ещё осталось, не думаешь.
Кот же посмотрел на лису со сруба колодца и спросил:
- А что это ты, Патрикеевна, Василису стороной обходить стала?
Лиса ответила через паузу:
- Да она и раньше-то на меня косо посматривала…
- Заслужила, чай… - усмехнулся Серый волк.
- Может и заслужила, а не хотелось бы сейчас ей под горячую руку попасть, после того, как Яга ей на её силу глаза раскрыла. А-то глянет, да ненароком в змею обратит. А-то и хуже того – в зайца какого-нибудь…

2.
Вечером, после всех дел, пили чай. Ну как чай? Что такое настоящий чай Василиса уж и забыла. Яга заваривала какие-то травки – было вкусно и покойно от них.
Звери горячего не пили, долго дули в свою посуду, пока питье не остывало. При этом пироги и ватрушки глотали практически с пылу с жару.
В этот вечер, едва все расселись за столом, в окно влетела сорока. Устроилась на подоконнике и прострекотала:
 - Так, так! Чаёвничаете, значит.
- Ну, чаевничаем. И что? – грубо ответил ей Серый волк. – Нельзя, что ли?
- Можно. Почему нельзя. Только не всем такое удовольствие доступно. Некоторые в темницах сидят без воды и без хлеба. И никто им помочь не хочет…
- Это о ком ты сейчас? – спросила Яга.
Сорока продолжала стрекотать свое, словно не слыша её вопроса.
- А леший, между тем, спокойненько у костра полеживает. А Аука ему сказки сказывает…
- А Иван что?
- Так я вам про Ивана и стрекочу. Репоеды его в амбаре закрыли…
Василиса и Серый волк одновременно вскочили со своих мест.
- Веди! – крикнул Серый, а Василиса сдернула со спинки стула свою косынку и стала ею повязывать голову.
 Яга строго посмотрела на них:
- Ну, Серый у нас известный забияка: ему лишь бы бежать, да кого-нибудь спасать. Но ты-то, Василиса что  взвилась?
- Как что? Ваня, же…
- Понимаю, родной человек, в тебе всё  и вскипело. А в таком состоянии, с твоим-то даром, можно такого натворить – век не отмоешься. Представляешь, приходит кто-то в деревню ту, а там вместо мужиков одни козлы по улице ходят.
Василиса потупила взор:
-  Я не козлов представляла, а крыс…
- Час от часу не легче. Поэтому, узнай сначала, что к чему. Поразмысли, как делу пособить, без колдовства? Остынь. Да и всему ли, о чем сорока трещит, надо верить?
Сорока от таких слов выпала из окна, взлетела, вернулась в комнату, опять устроилась на подоконнике:
- Обижаете, - сказала она. – Всё как есть сказала.
Волк, и Василиса полезли из-за стола.
- Да сидите вы, - каркнул ворон. – Тут воробьи ещё днем чирикали, что бежал он из плена. Какой-никакой, а богатырь, всё-таки…
- И ты молчал! – упрекнула его Яга.
- А чего было вас попусту волновать? Я не сорока…  Бежал и хорошо…
Серый волк обернулся к сороке:
- Что-то, белобокая, все твои новости стареют раньше, чем ты их на своем хвосте приносишь. Предназначение своё терять начинаешь…
- Кто бы говорил! Сидишь тут, пироги трескаешь. А раньше бы, не дождавшись объяснений, давно к Ивану на помощь летел.
- Это да, это ты права – стареем…
- Не стареешь, а умнеешь, - успокоила его баба Яга. И наклонившись к Василисе, тихо сказала:
- Ожерелье, где попало, не бросай, – утащит.
- Пусть попробует, - так же тихо ответила Яге девушка.
Яга одобрительно посмотрела на неё, а сороке сказала:
- Давай, белобока, к столу, пирога с рябиной отведай.
Сорока, гордо вздернув голову, слетела на стол, угнездилась рядом с вороном:
- Как поживаешь, старый?
- Ничего, живем, хлеб клюем…
- Ну, ну, клюй, - словно укорила она его. И обратилась к Яге:
- Который пирог с рябиной-то?
 Дальше чаевничали молча – каждые думал своё, хоть и об одном и том же.

3.
После ужина, прибрав со стола, расселись по своим любимым местам. Сороке, как гостье, ворон великодушно уступил часть подоконника.
Яга обратилась к зеркалу:
- Ну, свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи: ты в Осенний край заглянуть можешь?
Зеркало затрещало, блеснуло заходящим солнечным лучом, затуманилось:
- Нет, не получается.
- А если с обратной стороны глянуть?
- А смысл? Что где показать, конечно, могу, а кто где – нет.
- Ладно, - сказала Яга. - Придется, видимо, над котлом колдовать. Охо-хо! -  закряхтела она поднимаясь. - Только подумала, а спину уже сразу и заломило…

4.
Полночи Яга простояла склонясь над котлом.
Стены избушки переливались разными цветами, от сияний, что рождались в кипящем колдовском вареве.
Звери тайком подглядывали за ней. Василиса стояла рядом, но, кроме бурлящих мерцаний, как и сама Яга, ничего не увидела.
Наконец Яга разогнулась, держась за спину:
- Пустое дело. Видимо он у Трех гор. А там сила не наша живет. Так что, куда нам…

     КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ  ЧАСТИ


               

               











             ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава 25.
(Осенний край. Утро, день, вечер, и ночь третьего дня, после третьей ночи.)
Иной…

1.
Почти к полуночи, держась за голову, охая и нетвердо ступая, практически в бессознательном состоянии, Иван добрался до Трех гор.
Леший мельком глянул на него и сказал:
- Однако, это уже не смешно…
Аука захлопотал возле Ивана: достал из своей торбы какую-то склянку с какой-то мазью, силком уложил Ивана у костра и, наскоро осмотрев, стал накладывать мазь на ушибленное место. Мазь приятно холодила. «Как вьетнамская «Звездочка», - подумал Иван. Боль уходила, сознание возвращалось.
- Может пойти, да разворошить всё это гнездо, - в сердцах произнес леший.
- Ага, ещё ты ввяжись в эту историю. Думай, что говоришь, - сказал Аука, накрывая Ивана чем-то мягким и теплым.
Иван прошептал ему:
- Я же хотел как лучше. А они…
- Ты поспи, поспи, Ванюша, - Аука погладил его по плечу. – Поспи – утро-то оно вечера мудрёнее…
И Иван уснул. Но сон его был неспокоен…

2.
Осень это всё-таки осень, какой бы теплой она не была в Осеннем краю. Под утро Иван озяб, завозился и проснулся. Сел поближе, к ровно горящему костру, одернул на себе какую-то рогожку. Вчера она показалась ему мягкой и теплой.
«Видимо за ночь пообтрепалась», - невесело подумалось ему.
Вспомнились и вчерашний разговор с репоедом, и мгновенная тьма в глазах.
Вспомнил, как его лечил Аука.
Иван прислушался к себе: голова совершенно не болела. Стал ощупывать затылок, никаких последствий удара не обнаружил. Приснилось, что ли?
За спиной кто-то хмыкнул.
Иван обернулся: приподнявшись на локте, на него насмешливо смотрел леший.
Ауки нигде не было.
- Ну, как дела, богатырь? Долго ли еще собрался своей головушкой рисковать? Или ты решил её окончательно сложить, за благое дело?
- Ну, а ты, что предлагаешь?
Леший откинулся на спину, заложил руки за голову, вздохнул:
- Не знаю…
- Ну, и… нечего тогда…
Тут из пещеры вышел Аука, обрадованно раскинул руки:
- Проснулись. Вот и хорошо. Умывайтесь, завтракать будем. Тебе чего, Ванечка?..
- Кофе с круассанами, - угрюмо ответил Иван, направляясь к ручью.
Когда Иван вернулся от ручья прибранным и посвежевшим, Аука и леший пили чай; вернее, какую-то травяную заварку, массу рецептов которой знал леший: заварка утренняя, полуденная, вечерняя...
Ивана, как всегда  на большом листе лопуха, ждал и его завтрак. На этот раз это был кофе и круассаны. Кофейный аромат Иван почувствовал ещё метров за десять, до подхода к их, так сказать, бивуаку. Увидев же мучные изделия в форме полумесяца, удивился:
- Неужели круассаны?
- Они самые, - подтвердил Аука. – Мы не знали, какие ты предпочитаешь, - Аука стал показывать на рогалики.
- Это просто заварные. Это со сгущённым молоком, с малиновым джемом… Эти с шоколадом. Я тебе все достал. Сам выбирай…
- Шоколад, сгущенка, джем… Круасаны… Откуда вы это знаете?
- Ну что же ты, Ванечка,  нас совсем за диких держишь? Видел бы ты, сколько тут заплутавших французов бродит? Ещё с восемьсот двенадцатого года. Да и прочих немцев хватает… Так что кушай на здоровье.
Иван с блаженством пил кофе. Кофе был превосходен. Однако с круассанами он погорячился, настроение подвело. А потому сейчас с завистью поглядывал на лешего и Ауку, которые завтракали омлетом с ветчиной.
- А я читал, что лешие мяса не едят, что они питаются, ягодами, орехами, грибами…
Леший покачал головой, проглотил завидный кусок омлета, сказал:
- Брехня…
Аука дополнил его немногословный ответ:
   - Нет, бывает, балуются. Да и одними орехами сыт не будешь. – И посмотрев на нетронутые круассаны, добавил: - ты, Ваня, я вижу, сладкому-то не очень рад. Давай-ка позавтракай как мужчина – яишенкой с  сальцем, что ли… А хочешь, я тебе парочку жареных куропаточек соображу? А-то, что они, круассаны-то эти – баловство одно для мужика…
При этом он протянул руку к лопуху, заменяющему Ивану скатерку, взял пару рогаликов – один протянул лешему, другой надкусил сам:
- У! Повезло – мне с шоколадным кремом попался.
- А мне со сгущенкой, - пробасил леший. И, жмурясь от удовольствия, добавил:
- Действительно, баловство…
Иван не сомневался, что оставленный ему круассан, будет пустым; но тут же забыл об этом – перед ним, на листе лопуха, проткнутые ореховыми прутиками, лежали две аппетитных  куропатки...

3.
Оттерев жир с рук, после завтрака куропатками, Иван сказал:
- Спасибо. Всё было очень вкусно – особенно мороженое.
Старая испытанная шутка на лешего и Ауку не произвела никакой ожидаемой реакции. Аука только слегка и криво улыбнулся.
Иван, обескураженный этим,  произнес:
- Ну, это… Вы тут оставайтесь… Короче, ждите меня. А я – пошёл.
- И куда это мы собрались в такую рань? – спросил леший.
- Пойду к репоедам загляну.
- К репоедам? Мало тебе от них досталось. Хочешь, чтобы они тебе ещё раз башку твою  глупую проломили? – логика у лешего была железная.
- Ну, тогда к Вазиле. С ним поговорю…
- Уймись! - уже прикрикнул на него леший. - Он тебя вчера здоровый не послушался. Неужели, ты думаешь, что послушается теперь, когда они ему лапу отрубили?
Аука, как всегда, был более мягок в своих увещеваниях.   
- Да, Ванюша, уймись. Этой ночью его всё равно убьют. Так что ты с ним уж завтра утречком и поговоришь. Видимо, по второму кругу идти придется.
- А там, глядишь и по третьему, и по четвертому…  И так до бесконечности, - без всякого оптимизма в голосе пробурчал леший.
- Да, - подтвердил Аука. - Успеешь ещё со всеми не раз повстречаться.
- Так что сиди, - леший так посмотрел на Ивана из под мохнатых бровей, что тот невольно повиновался.
Аука укоризненно глянул на лешего, взял Ивана за руку, заглянул в глаза, и сказал серьёзно и, почему-то шёпотом:
- У нас, Ванечка, ныне Иной должен проснуться. Познакомишься с ним. Вдруг, он что дельное и присоветует.
- Сегодня? Без меня, значит, решили его разбудить…
- А что делать? Ты вчера-то ведь чуть жив вернулся. Так чего ещё ждать? Вот мы и решили меж собой – нажать на пуговку.
Иван мотнул головой:
- Блин!
- Вот он проснется, так к обеду можно и блинков сотворить…  Да ты не тушуйся - он добрый, очень добрый…
- Даже через чур, - подтвердил леший. – Чуть что – в слёзы..   

4.
Они сидели в пещере и молча ожидали пробуждения  Иного.
Обычно слегка влажный воздух пещеры был сегодня на удивление сухим. В горле у Ивана першило. Он встал и пересел к выходу. Сырой воздух осени освежал. Но в пещере, сразу за порогом он  становился сухим, словно кто-то невидимый выкачивал из него влагу.
Иван вспомнил Кощея, как тот не мог напиться.
- «Видимо, и с этим Иным та же история», - решил он. И тут, словно в подтверждение его догадки, сырой воздух стал проникать и в нору, постепенно подбираясь к хрустальному саркофагу. Иван не заметил, в какой момент электрический треск вокруг него прекратился. Низкое гудение умолкло.
Все трое в напряжении ждали – что будет?
Ничего особенного не произошло. Произошло именно то, чего Иван и ожидал: крышка саркофага медленно поднялась, как верх дорогого автомобиля; Иной открыл глаза, глубоко вздохнул, руки его легли на борта хрустального ложа и он медленно сел.
- Надо же, - произнес он. - Я, кажется, проснулся,  - и при этом всхлипнул.
Он обвел пещеру взглядом. Глаза его были полны слез. Взор его остановился на Иване. Иван отметил про себя, что зрачки Иного, как у людей, круглые.
«Странно, - подумалось ему. – С Кощеем одно лицо, а глаза разные. Почему?»
- Вот он значит какой – Homo sapiens…
Иван понял, что Иной это сказал о нём, и смутился. Он не был уверен, что его можно стопроцентно причислять к данному виду людей.
- Сколько же я ждал его прихода? – обратился он к лешему и Ауке, опять всхлипнул и утер слезу со своих человеческих глаз.
«Какой-то он уж слишком сентиментальный»,  - подумалось Ивану.
Аука, похоже, тоже украдкой тер глаза. Леший покашливал…
Иной полез из саркофага. Иван подошёл, чтоб помочь ему.
- Спасибо, милый, - поблагодарил его Иной. – Похоже, залежался я…
Держась за руку Ивана, Иной пошёл к выходу. Выйдя из пещеры, он остановился, раскинул руки и подставил лицо ласковым лучам утреннего солнца.
- Хорошо! Вот вроде только вчера уснул, а так соскучился по солнышку, по ветерку, по ароматам леса, - он вздохнул и горько покачал головой. – Как я понимаю, всё ещё осеннего леса.
И пошёл к костру. Его покачивало. Иван придерживал его с одной стороны, леший с другой. Аука спешил расстелить у костра скатерть. Иван усмехнулся – им  с лешим он никогда скатерти не стелил, обходились лопухами.
Иного усадили перед этой скатертью, уставленной яствами, но он на кушанья внимания не обращал – сидел, подставив лицо солнцу, жмурясь, и глубоко вдыхая сырой утренний воздух.
Иван вспомнил Кощея:
- Может вам водички? – спросил он Иного.
- Водички, - повторил тот и облизнулся. – Будь добр, дружок, водички…
Иван метнулся к ручью…
Воду Иной пил так же жадно и столь же много, как и Кощей…

5.
Как и Кощею, вода почти мгновенно придала Иному и силы, и свежесть.
Напившись, он приступил к трапезе: ел долго, с удовольствием, но без жадности, неловко орудуя ножом. В один какой-то момент нож соскользнул с хлебной краюхи и ударил Иного по пальцам, держащим хлеб. Два пальца Иного упали на скатерть! Иван ойкнул, увидев это и, было, кинулся ему на помощь, но Иной спокойно взял один палец и приставил к отрубленному месту. Палец тут же прирос, словно ничего и не случилось. Пока Иной возился с одним пальцем, на месте среза другого вырос новый палец. Иван глянул на скатерку – где отрезанный-то? Его не было. Увидел только, как с полотна испаряется чистая прозрачная, как вода жидкость.
«Вот она – регенерация-то как выглядит», - подумал Иван.
 А Иной, как ни в чем не бывало, продолжал наслаждаться трапезой. И только когда очередь дошла до пареной с медом репы, он решительно отодвинул от себя посудину, и, как показалось Ивану, в глазах его сверкнула недобрая искорка – на мгновение зрачки их сузились в вертикальные щёлочки, присущие глазу хищника, но тут  же опять стали человеческими. И он грустно спросил, как бы заранее зная ответ:
- Как там, всё по-прежнему?
Молчание в ответ ему было согласием.
- Надеюсь, тебя Иваном зовут? – с каким-то словно умоляющим взглядом, Иной посмотрел на Ивана.
- Иваном, Иваном, - торопливо подтвердил Аука.
- Помню, прежнему Ивану, царевичу, я говорил: разберись с репоедами, а потом уж Кощея ищи. Яга, конечно, поможет. Но она уверена, что смерть Кощея, есть решение всех вопросов. А он же бессмертный. Какая смерть? Где она? Это даже ей не ведомо. Вбила себе в голову сказочку про дуб,  сундук, иглу, сердце...
- Значит он не бессердечный? – спросил Иван, уже представляя, как пронзит его сердце заветным мечом. И сам себе удивился: чего это он о каком-то мече вспомнил?
Иной словно прочёл его мысли:
- Мечи, кинжалы, Ваня, они против нас… его, то-есть, бессильны. Нет в нем сердца…  Качать ему в его теле нечего. Бескровные мы…
- Вы?
- Мы. Мы с ним одно существо…
- Как это?
- Не земные мы особи. Не такие, как вы нас видите. Это – Иной провел руками от головы вниз по своему телу, - Это всего лишь форма, оболочка, которую мы принимаем, чтоб не пугать аборигенов. А-то сунулись, было, к вам в ваши доисторические времена в своем виде, так  люди, которых и людьми-то по сути было трудно считать, такого о нас нагородили, такого напридумывали… И грустно и смешно вспоминать…
Аука и леший видимо впервые слышали такие откровения, хоть и знали Иного давно. Прежде он с ними так не раскрывался. Знал, пустое это, не поймут. А Иван был из другого времени: его век, как смог, уже просветил его.
- Вас тут зовут Иным. А какое ваше настоящее имя? Если оно, конечно, у вас есть.
- Есть, конечно, но оно такое… не приспособленное для вашего слуха, понимания и языка. Так что уж зовите, как зовете.
- А откуда вы прилетели? С какой звезды?
- О, она так далеко… Её не видно с Земли, а потому у землян ей имени не придумано.
- А цель вашего визита…
- Вода! Планет во вселенной с водными ресурсами много, но с такой, как у вас… - Иной в восхищении воздел руки. -  И водорода и кислорода очень много во вселенной. Но в таком сочетании как у вас – Н2О – такая редкость. В этом плане ваша планета просто чудо. Но что вы с ней творите!
Он умолк и сокрушённо покачал головой.
«Да, наверное чудо, - подумал Иван. – Скорее всего, так оно и есть. Даже в масштабах вселенной. Но мы привыкли к этому чуду, не понимаем этого, потому, что мы тут живем».
Иной продолжал;
- Когда мы это увидели, мы приняли решение вас вразумить… Но вы оказались такими, прости, тупыми. Какие знания вам не дай, вы их тут же приспосабливаете, для самоуничтожения. Поначалу мы подумали, что это по молодости. Стали ждать, когда подрастете. Но чем взрослее вы становились, тем изощрение ваш ум работал на самоуничтожение. Что там, в Яви, у вас  творилось – ни в сказке сказать, ни пером записать. Так, кажется у вас говориться. Впрочем, возможно я ошибаюсь, и сейчас всё по-иному? По-другому, я хотел сказать…
- Ну-у, - Иван стал искать приемлемый ответ, но тут Иной внимательно посмотрел на него. Зрачки его глаз опять стали вертикальными, потом горизонтальными, затем какими-то въедливо человеческими. Иван буквально на пару секунд словно потерял сознание и самого себя – Иной рылся в его голове, как в своем кармане.
Глаза Иного опять стали задумчиво грустными, слезы выступили на них:
- Да, не сильно-то вы продвинулись по дороге любви и добра…
- Возможно, - обиженно за весь род человеческий, произнес Иван, и резонно добавил. – Но и вы к нам прилетели не конфетки раздавать? Вода, видите ли, вам наша понравилась.
- Отвечу по порядку: «конфетки»  мы вам пробовали раздавать. Но оказался не в  сивку-бурку корм. А вода… мы составляем каталог Н2О всей вселенной. Вот и всё. Планеты с разумными обитателями мы отмечаем галочкой – чужое, мол. Мы очень гуманная цивилизация.      
Иван не сдавался:
- А Кощей? Он что тоже  великий гуманист?
- В нас девяносто девять и девять десятых любви и добра. И только одна десятая агрессии. На всякий случай, для самозащиты. Да и просто для волевых решений в непредвиденных, экстремальных обстоятельствах…
- И как же так получилось, что вы отправили эту одну десятую по свету гулять?
Иной помедлил с ответом, а потом, как бы осмысливая каждое слово, опять заговорил:
- Когда мы поняли, что в  Яви нам с вами не справится, мы отправились в другое измерение вашей планеты – в Навь. Сюда то есть. Если и тут ничего не получится, посмотрим, что можно сделать в третьем измерении. Как оно у вас называется? – обратился Иной к лешему и Ауке.
- Правь, - быстро ответил Аука.
- Вот, вот – в Правь… Но поначалу тут всё было, как в сказке. Вон, Аука подтвердит. А  потом случился этот конфликт между репоедами и медведем. Как мы только не старались их помирить – ничего не получалось. Я закольцевал время. Я не я, думаю, помирю!   Товарищ мой отчаялся  и сказал, что будет ждать меня на орбите за девятой планетой вашей системы…
- Плутоном?
- Возможно. Тогда ещё у неё не было названия. Вот… Он улетел, а я остался с капсулой. В любой момент я мог в ней улететь и вызвать основной корабль… Однако, я всё ещё надеялся образумить репоедов. Но, увы! В очередной раз, когда мои усилия ни к чему не привели, я в гневе, для чего очень даже хватило той самой одной десятой процента, вышел из себя. Так появился Кощей.
Все молчали, скрывая свое удивление. Иной продолжил:
- Обычно, мы выходим из себя, когда чувствуем, что всё внутри нас созрело для… ммм… рождения нового существа.  Выходим всеми ста процентами своей сути, а тут вот такой казус. И пошёл он, обиженный на весь род людской, «гулять» по свету…
- И вы не смогли его вернуть?
- С его уходом я потерял волю. Я уже ничего не хочу. Ни о чем не мечтаю. Я только живу, и чувствую одно: усталость от этой жизни…
- Бывает. Но, вы же не бросили нас, не улетели? Не оставили нас наедине с вашей одной десятой процента? Значит, на что-то надеетесь?
- На себя и надеюсь… - и добавил словно извиняясь. – На него то есть, на Кощея надеюсь. Он же не глупый. Он умеет мыслить и возможно, когда-нибудь подумает: зачем я живу? Кто я такой? Откуда взялся?
- О-о! Тут надежда плохая – он зло. И плодит только зло. Убить его нельзя – он бессмертный.  Образумить тоже, он бессердечный… Думал я, что смерть его на конце иглы, так и это оказалось сказкой…
- А это, Иван, не совсем сказка. Игла эта существует. И спрятана, видимо,  надежно…
- Но в известном всем месте…
- А ты ещё найди её. Доберись до этого места, добудь иглу эту. Да примени по назначению…
- А вы знаете её назначение?
- Знаю. И вот для исполнения этого, ты должен принести её мне. Не ломать её, не гнуть, не жечь огнем – только мне.
- И что тогда?
- Принеси её и всё узнаешь.
- А подробнее нельзя?
- Видишь ли, мой друг…
 И тут Иван понял, что он сейчас узнает много интересной и полезной для земной цивилизации информации, которую он на сто процентов не поймет. Ну, может не на сто, а на те же пресловутые девяносто девять и девять десятых. И информация эта ему, в сложившейся ситуации, будет совершенно бесполезна, и,  скорее всего, она будет носить научно-познавательный характер. Но перебивать Иного он не стал, и только сокрушенно думал о том, что закончил он не физмат, а физвоз, и не может запомнить всё, чтобы поведать знающим и заинтересованным в данной информации людям. Сожалел, что у него нет диктофона. Сожалел, что этой «лекции» не слышит Василиса – уж она-то бы не пропустила ни одного слова из неё. Уж она-то, получив эти знания, наверное, написала бы и защитила не одну диссертацию, содержание которых, возможно, принесло бы огромную пользу человечеству. Уж она-то бы знала, что спросить у Иного.
Но, хоть и слушал Иван  бесценную информацию, практически не понимая, о чем в ней идет речь, некоторые  моменты он понял и, на всякий случай, зарубив в своей памяти, сделал из них свои, какие смог выводы:  что знания до добра не всегда доводят; что победить Кощея не просто, так как у него нет сердца – так как сердцу нечего качать, так как Кощей бескровный; что Змей Горыныч его детище. Любимое детище. В том смысле, что с измальства он воспитал его послушным себе и преданным, как собака человеку. Что другие, ещё более многоголовые змеи, не оправдали его надежд. Что у Горыныча сердце есть и качает оно кровь черную, скорее всего какое-то углеводородное соединение. Что добывает он его из всего, что проглотит, и даже из воздуха, как и Кощей, да и как он, Иной, из воды; что он, Иной, с Кощеем не братья, а по сути одно существо. И что смерть Кощея на острие, так сказать, иглы. Да и не смерть это, а продолжение его жизни, но в ином, отличном от нынешнего смысле, так как игла эта не убивает его, но прерывает его злодейское существование.  И совсем она не похожа на иглу, тем более швейную. Просто люди прежних веков, не понимая её сути, приписали ей несуществующее свойство – как-то: уничтожение сердца Кощея, сердца которого у него нет…
- А еще запомни, Иван: нашедший иглу, ни в коем случае не должен её ломать, иначе Кощей будет практически вечен…
Тут Иван затряс головой и поднял руку, развернув ладонь в сторону  Иного:
- Стоп! – воскликнул он. – Зачем же  тогда Кощей хранит эту иглу, как зеницу ока?   
- Затем, что где-то в дальних закоулках его головы заложена информация о воссоединении его сути с общей сутью, и возвращением к своему истинному предназначению – поиску воды во вселенной.
Осоловевший Иван понял одно: вода, это краеугольный камень всего того, что нужно всем Иным, как впрочем и всем прочим, на планете Земля.
- Если ему, так необходима вода, зачем же он разрушает этот мир?
- Затем, что в его мире нет живых, которые бы тоже нуждались в воде. Есть только территория с неживыми.
- А Василиса, зачем ему?
- Аберрация.
- Это чего такое?
- Когда-то он возомнил себя человеком. А вернее - сверхчеловеком. А ещё вернее -  человеком, но совсем иным. И надумал вывести новую породу людей, похожих на него. Но просчитался: ваш способ размножения, совершенно не совместим с нашим…
- Ну и размножался бы, так сказать, почкованием. Так, как и сам появился на свет…
- Это невозможно. Он… как бы это сказать? Он не полный сосуд. Воды в нем на самом донышке. Как, впрочем, и во мне… Прежняя  Василиса, в меру своего понимания, пленила его.  И теперь Кощей это имя терпеть не может, а предков этой Василисы, обладающих особым даром, и носящим её имя, просто будет полонить или сживать со свету. Чтобы прервать эту ветвь.
- А Иваны они тоже предки того Ивана?..
- Увы, Ваня. Иваны могут быть любыми, но такими, чтобы были  Василисе по душе.
- Ну, хоть это утешает, что по душе… Да, а как же Кощей выжил столько веков без воды?
- Даже самый сухой воздух имеет какой-то процент влажности…
- Понятно. Значит я должен спасти Василису и вернуть вам иголку… Но зачем мне нужны все эти заморочки с репоедами?
Тут в разговор вмешался леший:
- Это, Иван, уж так положено. А уж если, что положено – умри, но сделай. Если этой задачи не решишь, то к Кощею тебе, как я понял, соваться не стоит.
- И, увы, Ваня, это не единственная задача, кою тебе решать придется, пока ты до Кощея доберешься, - добавил Аука. – Как только справишься с этим испытанием, тут же другие подоспеют.
- Пока до бабы Яги дойдешь, сапоги сносишь.
Иван усмехнулся, глянув на свои кроссовки, «породу» которых, за время пребывания в Тридевятом царстве, было не невозможно определить.

6.
Разговор их закончился под утро.
Аука и леший давно крепко и безмятежно спали, убаюканные непонятными для них разговорами.
Едва солнце осветило небо зарёй, Иван сказал Иному:
- Всё это интересно, что вы говорите, но я должен идти, и начинать всю мороку с репоедами сначала.  Будет ли у этой истории добрый конец?
- Должен быть. Иначе… иначе ничего тут не случится иначе…
 
Глава 26.
(Осенний край. Утро первого дня после второй третьей ночи. Окончание.)

1.
 Удивительно, но после бессонной ночи, Иван не чувствовал никакой усталости. Он уверенно шагал к полю репоеда, чтобы начать опять вразумлять его.
Он вспоминал прошлый разговор. И чем подробнее его вспоминал, тем шаг его становился медленнее, пока Иван окончательно не остановился.
- А смысл? – сказал он сам себе. – Репоед выслушает, усмехнется,  дождется медведя, нагрузит телегу репой доверху и повезет её глупый медведь в деревню. И всё пойдет прежним чередом. Нет, тут надо с чего-то другого начать.
Он вспомнил, как леший сказал:
- И так по кругу, до бесконечности.
Вспомнил рассказ Иного, как он отчаявшись примирить репоедов с Вазилой вышел из себя. Вспомнил сетования и вздохи Ауки по тому же поводу…
От утра первого дня, до конца третьей ночи это повторяется с незапамятных времен и никто не может прекратить это трагическое безобразие.
- А что если… - Иван даже остолбенел от неожиданности. Стал перебирать в голове, вспоминая: - Нет, никто не начинал эти переговоры с медведя. Неужели я  первый до этого додумался? Конечно, никому и в голову не приходило начать разговаривать с медведем. Все увещевали только людей…
Иван тряхнул головой. Надо идти перво-наперво к Вазиле. А чтоб поверил, что его обманывают, забежать на огороды, да прихватить парочку корнеплодов, пусть попробует, сравнить...
Иван бежал, а мысли вместе с ним скакали в голове его:
- Теперь, главное успеть, медведя повидать перед встречей с репоедом… Он, конечно, рассердится, что его обманули… Мне с ним сердитым не справится… Тогда побегу к репоедам, предупрежу их. Не дураки же они. Должны понять…
Однако эти мысли не давали стопроцентной надежды на урегулирование ситуации, а ничего другого Иван придумать не мог.
На бегу вырвав на огороде пару репок, не оглядываясь, он понесся по тропе к логову Вазилы.
Мужик, подъезжая к огороду, увидел убегающего человека.
- Кто это там так быстро свинтил? Вот ведь прохиндеи, учуяли, что репа созрела. Ничего, сейчас придет медведь, всё приберем, да в деревню…

2.
 А Вазила с вечера был занят странным для медведя делом: не далеко от огромного дуба, между корней которого, он устроил свою уютную берлогу, больше похожую на благоустроенную землянку, который год торчала огромная коряжина, формой своей напоминающая сидящего медведя. Вазила давно приглядывался к ней и вот решил вывернуть её из земли и перенести к своей берлоге. Что он  и сделал этой ночью. «Усадив» коряжину на видное место, Вазила обломал лишние с неё сучья, от чего коряга стала ещё больше похожа на дремлющего лесного зверя. Для большей убедительности, он нарядил пень в ношенную рогожную рубаху, а на вершину пня напялил свою старую соломенную шляпу.
Отойдя на десяток шагов, лесной ваятель с радостью убедился, что его деревянную поделку на первый взгляд очень трудно отличить от него самого, в задумчивости сидящего у входа в берлогу. Представив, как все будут ошибаться, путая деревянную корягу с ним, Вазила довольно улыбнулся: вот смеху-то будет!
Однако, потехе время, а делу час… Или как там люди говорят? Как бы не говорили, а пора бежать на огород, помогать мужику, собирать репу.
Вазила наскоро прибрался у берлоги – собрал обломанные сучья, и тут услышал, что кто-то идет по лесу.
- Вот, - сказал сам себе Вазила: – сейчас и  проверим, насколько удачна моя поделка.
И, предвкушая веселую забаву, Вазила спрятался за  густым ореховым деревом.

3.
Выйдя к дубу, Иван сразу увидел Вазилу, задумчиво сидящего у берлоги. Иван решительно подошёл к нему:
- Здравствуй, Вазила-медведь.
Вазила не шелохнулся.
- Ты меня не знаешь, хотя мы с тобой виделись вчера…
Вазила на его слова никак не реагировал…
- Ну, да это и понятно – ты-то меня первый раз видишь… Как бы то ни было, ты должен меня выслушать, - и Иван положил руку на медвежье плечо, и тут же отдернул её:
- Что за фигня? – Иван заглянул под соломенную шляпу. – Одеревенел, что ли?   
И тут он услышал за спиной хриплый смех. Обернувшись, увидел Вазилу.
- А-а, разыграл я тебя, парень? Признайся, разыграл?
Вазила смотрел на Ивана так радостно, так весело, что Иван на секунду засомневался – стоит ли ему открывать правду? Но потом вспомнил веками происходящее и понял – без правды эта трагедия будет играться вечно – кто-то, в конце концов, должен опустить занавес.
- Погоди, - сказал Вазила. – А ты чей будешь? Что-то я тебя не припомню…
- Да я это… я в гости приехал…
- В гости? Давненько у нас гостей-то тут не было. И к кому, если не секрет?
- Да какой секрет… Я сам по себе. Я за грибами приехал.
- За грибами? Это правильно. У нас грибов этих в этом году,  под каждой кочкой. Вот, например…
Вазила склонился и буквально у ног Ивана сорвал прекрасный боровик:
- На, - протянул он Ивану гриб.
Иван принял гриб и стал вертеть его в руках, не зная, что с ним делать.
- Да ты не сомневайся, хороший грибок, не червивый. Да тут их вон, вон, смотри сколько! Где-ка твоя корзинка-то?
- Где-то там…
- Ты где остановился-то?
- Да там… У Трех гор.
- У Трех гор! У-у! Страшно там, поди?
- Чего страшного то?
- Ну как – смотри: кругом осень, а там – лето. Понимаешь? Не  чисто там…
Иван-то знал, что лето как раз было кругом, а осень только тут. Однако, стоит ли сейчас это   рассказывать Вазиле.
А Вазила, вдруг, заторопился:
- Заболтался я с тобой, а меня же на деревенских огородах мужик ждет. Мы с ним репу в этом году вырастили. Так надо помочь ему урожай убрать. Да поделить поровну.
- Ага, тебе вершки, ему корешки…
- Точно. А ты откуда это знаешь.
- Откуда, откуда… оттуда. Вся деревня о том говорит, смеется, как мужик тебя обманул: рожь посеял – тебе корешки отдал, себе колоски забрал. Всю зиму из ржаного зерна хлеб пекли. А ты сухие корешки жевал.
- Ну, было дело. Промахнулся я тогда с дележом. Но теперь-то я вершки выторговал.
В другой момент Иван удивился бы такому простодушию, но только не сегодня.
- Да ведь в этот раз репа выросла.
- Так что?
- А то, - Иван подал Вазиле, захваченную им с огородов репу. – Разница есть? Попробуй в этот раз корешки, что мужик себе заберет, и вершки, что тебе достанутся.
Вазила сначала пожевал ботву.
- Ну, так-то вроде ничего – съедобно.
- Да ты корешок теперь попробуй.
Вазила откусил кусок репы, стал жевать. Репа была сочная, и, видимо, вкусная – Вазила от удовольствия закрыл глаза.
«Ну, кажется, дело двинулось», - подумал Иван.
 И тут Вазила открыл глаза. Никакого благодушия в них не было.
- Это что же получается? Они меня обманывали! Я к ним со всей душой, а они…
Вазила нервно заходил вокруг наряженной коряжины.
Иван испугался:
«Вот так уладил дело!»
А Вазила уже примерялся к молоденькой липе собираясь вырвать её с корнем.
- Ну, я им! Ну я им! – твердил он.
- Да погоди ты серчать! – вскричал Иван. – Почему сразу обманывали?
- А что же? – взревел медведь.
У Ивана от этого рева даже мурашки от ног до макушки пробежали и спрятались в корнях волос на голове.
- Вот смотри, - Иван указал на коряжину. – Ты зачем её нарядил в рогожу, да напялил на неё свою шляпу?
- Для смеха. Розыгрыш хотел устроить…
- Вот! Розыгрыш. А они тебя с репой решили разыграть. Для смеха.
Вазила оставил липу в покое:
- Правда, что ли?
- Ну  а зачем мне тебе врать?
- А, правда, зачем? Зачем ты мне всё это рассказал, если это розыгрыш? Такое веселье нам испортил…
- Ничего не испортил, а наоборот. Теперь ты притворись, что ничего не знаешь, а потом посмейся над ними.
Медвежья морда расплылась в улыбке:
- Точно! Пойдем, посмотришь, как я всех разыграю...
 
4.
Мужик терпеливо ждал Вазилу на делянке.
Солнце было уже высоконько над горизонтом, а медведя всё не было. Мужик удивлялся – раньше такого за ним не водилось: сказал по росе придет, значит – по росе. А тут уж, какая роса? Тут уж пчелы вовсю поют.
Но мужик к работе приступать не спешил – знал, как бы Вазила не припозднился, работа с ним пойдет споро, за пару часов справятся. А одному полный день репе кланяться. Раньше-то в поле всей семьей выходили, а с появлением в друзьях Вазилы, надобность в этом отпала – зол был медведь на работу.
Лошаденка паслась неподалеку, выискивая в желтой траве зеленые травинки.   Мужик просто отдыхал.
Каково же было его удивление, когда он увидел, что медведь Вазила вышел из леса и идет к нему не один, а с каким-то парнем. Парня он узнал сразу: это тот, что убежал, когда мужик подъезжал к делянке. Рука репоеда невольно потянулась к топору, воткнутому лезвием меж досок в передке телеги. Впрочем, это, пожалуй, ни к чему – Вазила не допустит никакого безобразия.
- Доброе утро, - сказал парень подойдя.
- Доброе, - ответил репоед. – А ты, паря, чей будешь?
- Ничей, - ответил Иван. – Я сам по себе.
Однако Ивану было не по себе под пристальным взглядом мужика: три дня подряд он сталкивался с ним нос к носу. Его Иван уговаривал вот тут, на этом самом месте, не обижать медведя обманом; его, Ивана, мужик велел запереть в сарай; с ним встречался на лесной тропе; при нём кто-то ударил его по голове и он, мужик, ушёл, не оказав ему никакой помощи. А теперь смотрит на него, как в первый раз и спрашивает, кто он и откуда?
Ивану стало казаться, что вот ещё секунда, другая и он будет разоблачён. Иван даже забеспокоился.  Но тут Вазила сказал мужику:
- Это друг мой.  Мы с ним сегодня подружились. Кстати, как тебя зовут, паря?
Иван назвал себя. Мужик тоже что-то неразборчивое буркнул в ответ. А Вазила, сам того не замечая, потирая руки-лапы, снял возникшее между людьми напряжение, сказав:
- Ну, чего ждём? За работу…
Работали молча.
Пока Иван и репоед набирали одну корзину, Вазила успевал наполнить четыре, а то и пять плетенок. При том он так лихо отвинчивал от репы ботву, и, не заботясь о ней, раскидывал по всему полю, что мужик пару раз урезонил его:
- Ты в кучку вершки-то складывай. Потом же тебе  по всему полю её собирать.
- Да ладно, - Вазила хитро подмигнул Ивану. – Соберем, не велик труд.
Иван недоумевал: вот так розыгрыш! Всю репу собрал, погрузил в телегу мужику, ещё, конечно, и сам в неё впряжется, чтоб мужицкую лошадку не мучать. В чём же соль?
В чём соль выяснилось вскоре: когда Вазила сам ухватился за оглобли, но потянул телегу не в деревню, а повернул к лесу.
- Эй, эй! – забеспокоился репоед. – Куда? Ты чего?
- Как чего? Корешки к себе в  берлогу везу.
- С чего это вдруг? Корешки ты прошлой осенью возил. В этом году тебе вершки достались. Таков уговор был.
- Да нет, - серьезно возразил Вазила. – Прошлой осенью я колоски снял, хлеб всю зиму ел. А вы на корешках перебивались. Не справедливо это. В этот раз я корешки заберу, а вы вершками наслаждайтесь. А я так и быть буду корешки грызть, - и Вазила, выдернув из земли пропущенную во время сбора репку, отер её о себя и, откусив от неё добрый кусок, стал его со смаком, причавкивая, есть.
Мужик понял, что теперь медведя вернуть ему репу не заставишь. Понял и то, что  дело тут не обошлось без Иванова вмешательства. А потому грустно глянул на него, и, покачав головой, с печальным видом, сел на межу.
Вазила весело рассмеялся:
- Что ловко я разыграл тебя? Ты хотел меня разыграть, а я тебя разыграл. – И глянув на печального репоеда, подсел к нему, обнял. – Ладно, не тушуйся. В другой раз ты меня разыграешь.
- А вот этого лучше не делать, - сказал Иван. – А то эти ваши розыгрыши до добра не доведут.
- Да я понял, - не весело сказал мужик, и опять вздохнул.
- Да ты не думай, - сжал его в объятьях Вазила. – Я много репы-то не возьму. Мешок-другой, не больше. Мне только до зимы сладенького похрумкать, а там сам знаешь, что мы в берлоге всю зиму лапу сосем.
Мужик кряхтел в объятьях медведя, но по лицу его уже было видно, что такой оборот дела ему по душе.
- Ну что, - Вазила поднялся с межи. – Повезли репу в деревню.
- Дак, а как же твоя доля? – расправляя плечи, спросил мужик.
- А где мне её хранить? Я уж к вам буду раз в неделю за репой забегать. Заодно орехов вам носить, грибов, ягод…
Вазила опять ухватился за оглобли:
- Пошли, что ли? Ты, Иван с нами?
- Да нет, я по своим делам пойду.
- Ладно, иди, – Вазила порылся в своей рогожной рубахе, достал из-за пазухи камышовый гудок. - Это я, когда скучно бывает, в него с птичками пересвистываюсь. Держи.
- Да на что он мне?
- Держи, говорю. Если вдруг помощь моя понадобится, дунь в него, я и явлюсь.   
И, покрепче ухватив оглобли, медведь потащил воз с репой с такой скоростью, что мужик даже испугался – не  развалилась бы дорогой телега-то. Схватив уздечку, мужик  почти рысцой побежал, догонять Вазилу.
Лошадка едва поспевала за ними.
«Вот оно! – подумал Иван, сжимая гудок в руке. – Вот всё и пошло, не по писаному. А ещё и первый даритель появился. Теперь  точно можно сказать, что я в Тридевятом царстве-государстве!»

5.
Аука, прикорнувший у костра, проснулся от того, что пара капель упала ему на лицо. Он быстро подскочил, обалдело поглядел на лешего.
Леший выставив руку ладонью вверх, смотрел в небо:
- Однако, - сказал он.  - Ветер тучи гонит. Дождь будет.
- Неужели?
- Свершилось, кажется!
Где-то вдалеке загрохотал тихий осенний гром.
Из пещеры вышел Иной, посмотрел в небо, затем повернулся к остальным:
- Кажется, Иван прошёл первое испытание. И что дальше?
Аука промолчал. Леший, задумчиво сказал:
- Кто знает? Пойдем к серому камню. Потом куда путь-дорога укажет.
- Понятно. А мне, значит, опять ждать, - Иной обернулся к пещере. – Заходите уже, сейчас хлынет. А я погуляю - люблю воду…

6.
Вскоре явился промокший до нитки, Иван.
В пещере было тепло. Саркофаг, видимо, тоже был «рад» дождю: напряженно гудел, запасаясь влагой впрок, дыхал теплом.
Иван разделся, положил одежду на камень рядом с капсулой, так он про себя уже называл саркофаг. Тот более увлечённо загудел, от одежды пошёл пар.
День, в сумраке пещеры, прошёл тихо.
Обед, ужин, ничего не значащие разговоры.
Стемнело рано. Пещера совсем погрузилась во мрак. Только огоньки работающего «саркофага», освещали её своими мерцаньями.
 - Ладно, - сказал Леший. – Пора спать, завтра двинемся дальше.
- А Иной где ходит? Его ждать не будем?
- Что его ждать? Придет, не пропадет.
- Да, - сказал Аука. – Он тут не только спал. До сна-то он тут, каждую тропку изучил.
- А за три-то дня этих прошедших веков их тут новых не появилось. Если, только те, что ты дуриком натоптал. Так что – не заблудится. Ложись спать, силы поберечь надо…
Аука съязвил:
- Да уж мы их тут  порядочно растратили – столько спали, да ели.
- Я не про себя. Я про Ивана, - ему, чай, не в пример нашему досталось…
- Да я не устал. Ложитесь, я Иного подожду.
Аука и леший выбрали местечко посуше, - не далеко от «саркофага», но поближе к выходу – оба не любили замкнутых помещений.
- Теперь, после такого дождя, - сказал Аука укладываясь, - на «ау» не скоро кто отзовется.
- А оно нам надо? Нам, в нашей спешке, оно только отвлекать будет. Спи!
Леший и Аука, немного повозились, устраиваясь и уснули.
Иван лежал и слушал дождь.
В голову почему-то пришла пословица: «Сделал дело – гуляй смело». Увы, гулянка, кажется, предвидятся не скоро: что-то день грядущий готовит?
Дождь стал стихать и вдруг, резко, прекратился.
Иван уж стал задрёмывать, как в пещеру вошёл Иной, промокший, но довольный. Осенний дождь словно смыл с него грусть – он улыбался.
Присев рядом с Иваном, спросил:
- Спишь?
- Да нет – вас ждал.
- Спросить, что-нибудь хочешь?
- Да, вроде, всё понятно…
Помолчали. Первым молчание нарушил Иной:
- Вижу, миссия твоя в  Осеннем краю завершилась удачно…
«Однако какой казенный язык,  - подумал Иван. – Других слов, что ли не нашлось? Лучше бы промолчал».
- Чем ты их убедил? – спросил Иной.
- Кого их?
- Репоедов. Что ты им такое сказал, что они тебя поняли?
- А я с ними в этот раз и не разговаривал. Я с Вазилой первым поговорил.
- Вот как! Интересно. Выходит, что с медведем было легче договориться, чем с людьми…
- Выходит. Если, конечно, его не злить…
Помолчали.
- А теперь, значит, дальше пойдешь?
- Пойду.
- Совет тебе хочу дать: ты и с Кощеем постарайся не воевать…
- Что же с ним – целоваться?
- Даже встречаться не пытайся. Просто найди иглу и принеси мне. Она такая…
Иной начертил на песке пещеры нечто, даже отдаленно не напоминающее иглу…
Иван присмотрелся к «чертежу»:
- Какая же это игла? Это скорее на… Эйфелеву башню похоже…
- Не знаю, не видел.
- Большая она хоть?
- Ну, так, - Иной показал рукой от пола. – С локоть будет. А к Кощею не лезь. Обходи. Разведай, где у него эта штуковина спрятана и ко мне…
- А Василиса, как же?
- Иглу принесёшь, будет тебе и Василиса. А с Кощеем не воюй.
- Ну, это как получится…
- Постарайся, что бы получилось, как надо, как я говорю. Если о подвигах мечтаешь, так их тебе не миновать, пока до иглы доберешься.
- И последний вопрос: Если вы с Кощеем одно целое, то почему, ты помнишь это, а он нет?
- А ему это не надо. Выкинул он это из своей памяти. Так ему проще – память о себе прошлом ни к чему. Он новой жизнью зажил, которую во зле нажил…
… И опять разговаривали полночи, пока Ивана не сморило…






Глава 27.
(Утро и день, после последней первой ночи).

1.
Утро выдалось тоскливым – дождливым, ветреным. Все сидели в пещере, ждали Иванова пробуждения. Костра не разжигали – дождь, да и к чему: еда в котомке у Ауки всегда была той готовности, какой должна была быть, какой хотелось.
Позавтракали.
- Ну что, Ваня, пора идти, - сказал Аука.
- К репоедам прощаться пойдешь? – язвительно спросил леший.
- Нет, - ответил Иван. – И так задержались мы тут. К Вазиле бы сходил…
- Что к нему идти – вон он между сосенок топчется. Сказал, что проводит, до зеленого леса.
С Иным прощались не долго: Аука, после проводов Ивана, хотел к нему вернуться. Леший обещал подумать.
- Впрочем, - спохватился он, - у меня и в лесу дел много. Да и к берегиням надо заглянуть – как там у них дела? Не обижает кто?
- Да кто их обидит? – усмехнулся Аука и достал из своей котомки кое-какую одёжку, подал Ивану и лешему. – Дождь, все-таки.
Леший от одежды отмахнулся:
- Долгое ли дело Осенний край пройти? А там уж солнце.
Иной сказал:
- Помни, Иван, мой наказ. И не нарушай его.
Сказал, повернулся, и ушёл в глубину  пещеры.
Медведь Вазила встретил их невдалеке от пещер, улыбнулся Ивану и сказал, что проведет друзей прямыми путями, куда им надобно…

2.
Звери ещё нежились в последних утренних сновидениях, когда в избушку скорым шагом вошла баба Яга. Она уже  в пороге сняла с плеч короб, в который собирала, травы, ягоды и грибы. Следом за ней в дверях появилась Василиса - остановилась, привалившись к косяку.
С вечера они с Ягой ушли в заветное место, караулить, когда расцветет папоротник. И, вдруг, баба Яга, после бессонной ночи, не дождавшись рассвета, встала с сухого местечка на болоте, и, закинув свой короб за плечи, ничего не говоря, ходко пошла в сторону своего подворья. Василисе ничего не оставалось, как следовать за ней.
Войдя в избу, Яга  вытащила из-под своей кровати гадальный котел, велела принести пару ведер колодезной воды, вылила их в котел и стала капать в него всякие зелья из разноцветных пузырьков. В конце концов, вода в котле забурлила, над ней поднялся туман. Именно туман, как отметила про себя Василиса, а не пар. Когда туман рассеялся, вода засветилась, переливаясь всеми цветами радуги, но больше отдавая в зелень. Яга склонилась над котлом, и стала над ним водить руками, что-то радостно бормоча.
Василиса заглянула ей через плечо, но не поняла, чему радовалась старая. Она увидела мокрую осеннюю траву, лес и три горы за пеленой дождя. Хотела приглядеться внимательнее, но тут Яга распрямилась и видение исчезло.
Довольная увиденным, Яга оглядела избушку и зверей, словно пересчитывая их, и решая, какие роли  теперь им предстоит играть. Потом, обернулось к зеркалу:
- А ты, свет мой, что скажешь?
- Да я уж со вчерашнего дня вижу – дождит в Осеннем краю…
Звери, услышав это, все разом, как по реплике охнули, каждый на свой лад.
- Что же ты мне-то вчера-то ничего не сказало?
- А что говорить – задождило и задождило. Теперь до общей осени у них такое будет.  Так что успела бы, узнала. А потом, - вы же пошли к Кудыкиной горе, на Закудыкинские болота папоротник караулить. Как он, кстати, расцвел?
- Расцвел, расцвел…
- И сорвать успели?
- Успели. Василиса сорвала. А я и смотреть не стала; меня как кто в бок толкнули и нога, словно к непогоде заныла. Да так резко, словно зуб. Э, думаю, неспроста это. Надо домой поспешать…
- И что теперь? – спросила лиса.
- А что теперь? – Яга обернулась к Василисе. – Такие вот дела, красавица: прошёл твой Иван первое испытание. Теперь твой черед пришёл…
Василиса неторопливо, словно искала опору, присела на лавку.
- Ну, ну, – ласково сказала Яга. – Чего ты испугалась. Не вдруг ещё. Ещё пока  побудешь с нами. Посмотри на них, - Яга указала на зверей. – Видишь, сколько нас? Все поможем, в беде не оставим.
Василиса посмотрела на кота, лису, ворона, обоих волков – все смотрели на неё нежно и ободряюще.
А Яга вдруг строго скомандовала:
- Котел от зелья опростать и под кровать закатить - до следующего раза. А ты, Патрикеевна, всё, что в печи, на стол мечи – проголодалась я. Да и вы, думаю, от завтрака не откажетесь.
Все кинулись исполнять бабушкино приказанье. Яга же, подсев к Василисе, тихо спросила:
- Цвет-то покажи… А то я ведь задремала в самый момент, не успела поглядеть…
Василиса потянулась за своим заплечным мешком.
- Погоди, что это я? – остановила её старая. – Не доставай. Не любит он света и лишних глаз. Пусть в темноте окрепнет. Время придет, достанешь…
- Обомнется там…
- Да что ему будет каменному…
- Как каменному? Я же помню… Я же его рвала, в руке держала…
- Ну, держала. Долго ли он живой-то проживет? И потерять легко. А самоцветный не потеряешь.
Василиса вспомнила, как цветок папоротника и правда сверкал как самоцветы. Она осторожно нащупала его, завернутый в берестяной кулек в своей торбочке:
«А ведь правда, каменный он», - поняла она.
- Ты его потом, чтоб под рукой всегда был, на груди спрячь. Я, думаю, ему в паре с ожерельем твоим, не скучно будет…
Котел был убран. Стол накрыт. Все сели завтракать.

 3.
Шли быстро – дождь и ветер прохлаждаться не давали.
Иван даже подумал, стоило ли нарушать прежний порядок этого заповедного края ради такой непогоды? Но тут же, глянув на Вазилу и лешего идущих впереди и о чем-то увлеченно беседующих, устыдился своих мыслей.
Едва дошли до края осеннего леса, Вазила остановился:
- Ну, дальше уж вы сами, - сказал он, и, обняв всех по очереди, ушёл.
Лощина, отделяющая осенний лес от зеленого мира, как и по дороге в Осенний край, была пересечена ручьем. Не хватало только раздвоенного деревца. За ручьем всё было зелено. Там было лето – солнце, не дождя, ни ветра.
Вступив под зеленые кроны. Иван оглянулся: осенний лес, который они покинули, был одновременно жёлт, оранжев,  сиял огнено-красными и даже фиолетовыми цветами. Такой лес Иван однажды видел в Яви, когда они компанией ходили за грибами. Тот лес разноцветной полосой горел на горизонте. Знающий человек сказал, что это от того, что там аэродром стратегической авиации. И что машины, возвращаясь с задания, часто на тот лес сбрасывают лишнее топливо. Правда это, нет ли, Иван не знал, но зрелище было захватывающее и удручающее одновременно, как и тут.
«Выходит, - подумал он, - людская злоба не менее токсична, чем неотработанное авиационное топливо».

4.
К полудню вышли к серому путеводному камню с письменами.
- Ну, вот и конец нашему с Аукой путешествию.
- Да, Ванечка, теперь ты сам свой путь выбирай. Мы теперь тебе не советчики.
Иван прочёл вслух первую надпись:
- Направо пойдёшь – женатому быть… Ну, это  мне ни к чему - я уже женат. И кроме Василисы мне никто не нужен.
- Может прямо? – подсказал леший.
- Прямо пойдёшь – убиту быть. Не знаю почему, братцы, но «убиту быть» мне совсем не хочется.
Аука прочёл третью надпись:
- Налево пойдёшь – коня потеряешь. А коня-то, Ваня, у тебя и нет. Так, что выбирать  тебе одно из двух: или женату быть, или убиту…
Иван усмехнулся:
- Вот и хорошо, что коня нет. Туда и пойду, где мне терять нечего. Вы со мной?
- Мы бы с радостью, да не для нас это начертано.
- Ну, тогда, как говорится, прощевайте! Авось, ещё увидимся.
- Обязательно, увидимся, - сказали леший и Аука в один голос.
Иван шагнул за камень с левой стороны и… оказался перед своей машиной...
               
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ.