глава 18. Совет

     Совещание состоялось после того, как сняли верхнюю крышку остывшего корпуса цилиндра низкого давления, извлекли второй блок лабиринтового уплотнения и констатировали, что он основательно выведен из строя. Кажется, не безнадёжно, и, возможно, его удастся восстановить.

     Гребешки уплотнения остались целы, однако ясно, что, увы, гребешки вала и корпуса взаимно коснулись (чего никак, категорически, не могло произойти в случае нормальной, правильной сборки), и о чем тем не менее красноречиво свидетельствовали кольцевые цвета побежалости.

     Это взаимное касание при трёх тысячах оборотов в минуту вращения турбины закономерно перешло в тепло со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями.

     На совещании присутствовали Барковский, Рубин, полный с румяным бабьем лицом капитан из Министерства внутренних дел, оба шефа Путиловского завода, Миша Брюханов, Стрельников, Бугаев и я.

     Настроение у всех подавленное. Все ждали нормального пуска; да, турбина иноземная, незнакомая, возможны мелкие неполадки, то да сё, но такая авария? Барковский обратился к шефам:

     — Можно ли привести в порядок блок?

     — Надо посмотреть, — осторожно ответил старший шеф, — полагаю, вполне возможно; чуть подправить на станке, пройтись, пошлифовать.

     Я сидел, но слушал вполуха. Мозг сверлили тревожные мысли. «Отчего возникла повышенная вибрация? Только ли от местного нагрева? Возможно, хотя сомнительно; для этого необходимо, чтобы
заклинило покрепче, но тогда лабиринты были бы смяты, а этого очевидно нет».

     Я следовал неумолимой инженерной логикой. «Следовательно, вибрация, скорее всего, возникла от дисбаланса ротора, но диски ротора в порядке, значит, вал и, конечно, в месте перегрева, но дисбаланс вала — это его прогиб, который мог возникнуть в момент перегрева и исчезнуть при охлаждении, но мог, — обожгла меня мысль, — и сохраниться, а это уже, мягко выражаясь значительно хуже».

     Так или иначе, следует проверить биение вала по индикатору; если вал получил прогиб, то это проблема, но я знал, что делать в этом случае.

     «Почему лабиринты заклинило?» — вот вопрос, который сверлил меня и представлялся центральным.

     — Почему лабиринты заклинило? — спросил Барковский, обращаясь к высокому собранию.

     — Неверно рассчитали толщину прокладки, регулирующую зазор между гребешками, — веско произнёс Бугаев.

     Гипотеза эта всех устроила и её приняли, как должное.

     Накалённая обстановка способствовала образованию у меня особенного состояния; такое со мной иногда случается и возникает именно в критических ситуациях, то есть, тогда, когда многие люди в этих случаях, напротив, впадают в растерянность. Это у меня врождённое.

     Слух и зрение обострились необычайно; я замечал и соображал мгновенно. Редкое и чрезвычайно ценное состояние, к сожалению, очень кратковременное.

     Большинство людей в таких ситуациях или совершают бессмысленные поступки, или впадают в ступор, или действуют в животном направлении, как бы себя спасти, и только.

     Позже, спустя годы, подобное ощущение я испытал в Сиреневом мире. Но там оно спонтанно возникало не под воздействием критической ситуации, а глубоким проникновением в духовный мир, но по ясности мышления и пониманию сути вещей, прозрению, сходство было несомненным.

     Так вот, для меня вдруг стало очевидным, что Бугаев, выдвигая свою версию, лукавит с намерением увести обсуждение от истины.

     И ещё я почувствовал его опасение, что ему не поверят из-за его намеренной лжи.

     Напоминаю, что всё это я заметил в своей повышенной, можно сказать, ненормальной обострённости. Для остальных участников совещания предложение Бугаева представлялось солидным, достоверным и не вызывало сомнений.

     Ещё при разборке турбины после аварии меня привели в недоумение некоторые обстоятельства; впрочем, расскажу по порядку.

     Блок лабиринтовых уплотнений я осмотрел не сразу. Дело в том, что, когда поднимали верхнюю крышку корпуса, меня очень некстати вызвали на щитовую к телефону. Звонил рудник Центральный, куда, согласно графику, я должен был приехать для ревизии и профилактики шахтных электромоторов.

     Разговор получился длинный, и когда я вернулся, верхняя крышка уже стояла в стороне на четырёх дубовых чурбаках. В воздухе на тросах крана висел ротор, а из нижнего корпуса был извлечён блок лабиринтов.

     Я подошёл к блоку и, оценивая величину их повреждения, вдруг споткнулся о явную несуразицу, нарушавшую инженерную логику. Повреждения находились в местах, где их не должно быть по сути!

     Я рванулся к лабиринтам вала и всмотрелся, мысленно представляя физику происшествия. Разогрев, расширение и удлинение металла вала и корпуса, их относительное движение, и, наконец, кинематику зазора между гребешками.

     Из моих размышлений однозначно выходило, что повреждения могли иметь место только на противоположной стороне кольцевых гребешков, и никак иначе! То есть, то, что произошло, произойти не могло. Что-то тут не так.

     Между тем, я несколько раз ловил на себе взгляды Бугаева, выражающие некую тревогу. Что же его тревожило?

     Авария? Переживание за товарищей по работе? Это я отбросил сразу и с негодованием: не такой он человек, этот Бугаев. Очевидно одно, его явно беспокоило моё дотошное исследование, и он в связи с
этим чего-то опасается. Видимо, опасается, что всплывёт истинная причина аварии.

     Возможно, он догадывался о моих соображениях, касающихся причин аварии? А может быть, он просто опасался за свою репутацию незаменимого специалиста и видел в моём лице и в поведении конкуренцию?

     Так что же тревожило Бугаева?

     Некоторое время я пребывал в тупике. Дело, конечно, не в конструкции. Немцы отличные инженеры и рассчитали, как надо.

     Однако возвращаюсь к совещанию.

     — Что будем делать? — вопросил Барковский.

     — Восстанавливать лабиринты и подбирать прокладку, — снова взял на себя инициативу Бугаев. Он явно укреплял свою репутацию единственного толкового специалиста, без которого им не обойтись. Решение устраивало всех, как простое и понятное.

     — Есть ещё какие соображения? — спросил Барковский, больше для проформы.

     — Есть соображение, — сказал я.

     — Какое?

     — Необходимо замерить биение вала в месте перегрева.

     Барковский покосился в сторону шефов.

     — Не мешало бы, но для этого нужно снять рубашку, а она установлена на горячей посадке, — весьма неопределённо выразил своё мнение старший шеф.

     Для горячей посадки рубашку разогревают, от нагрева она расширится, и её легко возможно надеть на вал, а когда остынет, то намертво, плотно, с натягом обхватит вал.

     — А нужно ли мерить-то? Какие опасения?

     — Вибрация.

     — Но вибрация от заклинивания.

     — Да, но может быть от прогиба вала. Вот и надо установить причину вибрации.
Все помолчали. Каждый оценивал ситуацию от себя.

      «Сроки пуска, конечно, важный фактор, — размышлял Барковский, — но если окажется прогиб вала, то полетят не только сроки, можно загубить турбину. С другой стороны, если против замеров выступили шефы, то последующую неудачу можно свалить на них. Тем более, Северов, инженер электростанции, выступил с необходимостью замеров. Но шефы не дураки, они особенно не возражают. Надо
мерить».

     Полный капитан с бабьим лицом зол безмерно. «Черт бы побрал их всех. За сроки надают по шее, но голову не оторвут, а вот если окажется прогиб вала и я не поддержал, не разобрался, могут и оторвать. Так бы можно свалить на диверсию, а теперь, после предложения инженера… надо мерить».

     «Надо мерить, — шептались шефы, — предложение толковое, да и нам зачем возражать. Один раз проглядели. Надо было самим ставить лабиринты. К тому же, командировочные идут, а сроки нам до лам-
почки».

     — Проверить биение вала. Брюханов, начинай. — принял своё командирское решение Барковский.

     — Прошу учесть необходимость быстрого проведения работы. И так бесконечно откладывается пуск агрегата. Сколько можно? Но если надо в интересах дела, значит, надо, но повторяю, быстро. Командованию известно, и оно недовольно, — назидательно, как и подобает начальству, заключил капитан МВД.

     Пока шло совещание руководства, монтажники, сильно подавленные случившимся, сидели в турбинном зале, кто на чём, курили и обменивались репликами. Дело приостановлено, решение не принято, а это самое скверное состояние для любого рабочего коллектива.

     Но вот подошёл Брюханов и дал команду. Зашумели бензиновые горелки, и несколько узких призрачно синих языков пламени упёрлись в лабиринтовую рубашку, облизывая её жаром по всей поверхности.

     Через некоторое время Миша отстранил горелки, и, надев толстые жарозащитные рукавицы, попробовал вручную сдвинуть рубашку; она довольно легко подалась на несколько сантиметров, но затем застопорилась.

     — Грей ещё!

     Минут через пять прогрева рубашку сняли. Вал под ней выглядел прекрасно: полированный, он лоснился и отливал светлыми бликами.

     Принесли и установили на верхний срез корпуса стрелочный индикатор, уткнули его носиком в вал, так, что стрелка задвигалась и уставилась в фиксированном положении. По команде бригадира трое рабочих, взявшись за диски, стали медленно вращать ротор турбины.

     В идеальном случае стрелка индикатора должна стоять неподвижно на установленном делении. Если же вал имеет прогиб, стрелка покажет его величину по разнице наибольшего и наименьшего значения
показаний.

     Идеальных ситуаций в технике не бывает; вся практика зиждется на системе допусков, которая устанавливает допустимые отклонения реальных параметров от идеальных. В паровых турбинах допускается прогиб вала не более двух сотых миллиметра. Такой прогиб тоже даёт вибрацию, но опять же, не страшную для агрегата.

     Окружающие впились глазами в индикатор. При повороте вала сантиметр за сантиметром стрелка индикатора безжалостно двигалась, беспощадно показывая истинную степень повреждения. Пройдена
окружность, и вот результат; он неутешителен.

     Вал с диаметром в двадцать сантиметров, этакое стальное бревно, из-за паршивого, вроде пустяшного перегрева получил прогиб, в десять раз превышающий допустимый!

     Индикатор отодвинули, вал промыли спиртом и протёрли тряпочками. Снова замерили. Результат тот же.

     Мы с Мишей пошли к начальству, чтобы доложить результат замера. Нас ждали с напряжёнными лицами. Миша доложил.

     — Я прошу специалистов высказать свои соображения, — с трудом выговорил Барковский, — Борис Николаевич, Вы.

     Вот тут-то я впервые увидел Стрельникова настолько растерянным. Его хромовые сапоги, чёрные суконные бриджи, китель и фуражка без кокарды, словом, весь его костюм ответственного партийного функционера, до сих пор верно и безупречно служивший поддержанию его облика уверенного высокознающего специалиста-руководителя, на сей раз не помог.

     Основательно выбитый из колеи, растерянный, он тяжело поднялся, открыл пасть, но вместо своей дежурной сакраментальной фразы «в каждом деле должен быть определённый порядок», лишь просипел:

     — Надо крепко подумать.

     Наступило напряжённое молчание. В создавшейся острейшей ситуации можно говорить только по существу и если имеешь реальные конкретные предложения по сути аварии. Пустословие не пройдёт, его просто не допустят.

     Я понял, что тут не до субординации, попросил разрешения и сделал краткую информацию о существующих способах, во всяком случае, мне известных, лечения вала. В частности, я предложил на рассмотрение уважаемым специалистам наиболее предпочтительный из них для нашего случая, способ, известный инженерам, как «клин клином вышибают». Смысл его в том, что если местный перегрев привёл к прогибу, то образуя подобный перегрев, но с диаметрально противоположной стороны, можно заставить вал прогнуться в обратную сторону, то есть, выпрямиться.

     Уязвимость предложенного способа заключается в том, что структура внутренних напряжений вала чрезвычайно сложна, и невозможно с уверенностью предсказать направление этого «клина»; он может пойти в ином, нежелательном направлении и не исправит прогиб, а даже усугубит.

     Меня выслушали со вниманием; других предложений не оказалось. Прямо скажем, руководители попали в тяжёлое положение; судьба их теперь находилась в зависимости от успеха или неудачи ремонта вала. Полный румяный капитан так расстроился, что высказался дважды.

     Вначале он остановил, а вернее, оборвал меня; он брюзгливым тоном выразил недовольство моей манерой изложения мыслей.

     — Что Вы всё «по-моему, по-моему», — брюзжал он, — нас не интересует, что и как по-вашему. Вы инженер и должны доказывать с точки зрения инженерной науки.

     Я не знал понятия «инженерная наука» и полагал естественным право специалиста использовать слова «по-моему», ибо не существует в мире отрасли знаний, где всё ясно до конца и не вызывает толкования. Эти слова как раз и выражают степень его квалификации, добросовестности и ответственности. Ведь гораздо проще сослаться на страницу такую-то «инженерного научного труда», как выразился капитан.

     Разумеется, все эти мои рассуждения я оставил при себе; я догадывался, что капитану хотя бы по форме необходимо создать впечатление объективности решения, а если окажется не так, значит, его дезинформировали.

     И ещё в конце доклада он спросил:

     — Вы лично можете гарантировать успех в случае, если мы решим принять Вашу официальную рекомендацию?

     Этим коротким вопросом он расставил все точки над «i». Во-первых, определил личную ответственность Северова за результат работы, и во-вторых, принятие официального решения обосновал предложением того же инженера Северова.

     Задавая вопрос, капитан сверлил меня взглядом гремучей змеи и ждал ответа; таким манером он ясно понуждал ответить стереотипно и выгодно для него, а именно: «убеждён в успехе, ответственности не боюсь».

     Я, хотя и не искушён в чиновничьих повадках, но в своей первозданной чистоте и наивности молодого специалиста среагировал, кажется, правильно.

     Я сказал:

     — Несмотря на некоторую указанную выше уязвимость способа, вместе с тем, по-моему… — капитан с негодованием посмотрел на меня, и я поправился, — по моему убеждению… — поправка эта по сути ничего не изменила, но капитан сделал вид, что удовлетворён, — по моему убеждению, предложенный способ является наиболее реальным, исходя из ситуации и наших возможностей, да и по ожидаемому результату.