Глава XII

     В этом мире у каждого человека на земле
свой неповторимый путь. Мне очень жаль, что
многие люди, в особенности правители или же
те, кто, при какой-либо власти, выбирают
именно тёмный, ибо больше возлюбили тьму,
нежели свет, больше ложь и богатство, нежели
правду и справедливость. Я, вдруг почувствовал
духом, глубоко проникнув в древние времена;
 где слабость, радость, веселие,— там падение.

     Преобладающие большинство людей действуют и живут отчасти по своим мыслям, отчасти по мыслям других людей. В том, насколько люди живут и действуют по своим мыслям и насколько подчиняются, пресмыкаются мыслям других людей, состоит одно из главных различий и противоречий между людьми. Большая часть населения пользуется своими мыслями, как умственной игрой, небрежно обращаются со своим разумом, поэтому их легко другие превращают в рабов. Неважно какой пост занимает раб, большой или малый, он всё равно остаётся рабом. Потому, как раб, в поступках своих подчиняется чужим мыслям,— чужим заповедям, неразумным, бесчеловечным законам, поведению. Иные же люди, всегда прислушиваются к своему разуму, сопоставляют свои мысли со своими делами и поступками, постоянно дают разумную оценку словам и решениям других людей. Именно таким был Дмитрий Кравцов. Он всё решал разумом, а что решал, то и делал.
     Он очень легко, быстро и без усилий, сходился с политическими поняв мотивы, руководившие этими людьми, и, как человек из народа, вполне сочувствовал им. Он понял, что люди эти шли за народ против новых господ; и то, что многие из них были сами господа, собравшиеся здесь со всех городов Казахстана, жертвовали своей свободой и жизнью за народ, заставляло его особенно ценить этих людей и восхищаться ими.
     С тех пор как мы заехали в 36-ю колонию, я постоянно видел, что где бы Дмитрий ни был, при каких бы ни было условиях, он никогда не думал о себе, а всегда был озабочен только тем, как бы услужить, помочь кому-нибудь в большом или малом. Весь интерес его жизни состоял в том, чтобы найти случай служения другим. И это было правдой, ибо это дело сделалось для него привычкой, сделалось делом его жизни. И делал он это так естественно, что все знавшие его, уже не ценили, а требовали этого.
     Что же касалось меня, то я полностью уединился, как было описано выше. Я не участвовал в спорах, не участвовал в сходках и собраниях, а полностью погрузился в чтение библии. Читая и перечитывая её вновь и вновь я постоянно открывал для себя что-то новое. И каждый раз читая это новое и осознавая открытое мне, я радовался, словно приобретал огромное богатство. Так прошло почти два года. За это время я лишь однажды участвовал в крупной игре, где один из бродяг мне проиграл крупную сумму. Он не сумел вовремя расплатится и был бит башмаком по лицу. Так на общем лагерном собрании он был признан фуфлыжником. Когда его объявили, ударив по лицу тапком, я вздрогнул, словно ударили меня самого. После этого я решил, что никогда больше не буду играть на деньги. Мне со всей ясностью пришлось провести в душе новую черту, через которую ни в коем случае нельзя переступать. Ибо я отчётливо осознал, что жажда наживы за счёт другого человека никогда не принесёт пользы, независимо от того выиграл ты или проиграл. Потому что от этого положительный, разумный человек приобретает только разочарование, угрызение совести и адские душевные муки, а на основе этого неизбежно возникает болезнь.
     Многое можно было бы описать в моём повествовании, с многими хорошими, как и с плохими людьми меня столкнули дороги жизни, но я стараюсь писать очень кратко, только основные, поучительные события, чтобы молодые люди могли прочесть о правдивой жизни нашего поколения, о тех, которые не продались, не прогнулись, не стали приспособленцами и прихвостнями нового гнойного режима существования. Скажу только, что я сам за свой срок, отсидел в изоляторе несколько раз по пятнадцать суток и один раз в буре четыре месяца, после чего моя борьба с администрацией лагеря закончилась, ибо лагерь стали ломать голодом, но об этом позднее.
      Сан-Саныч не дожил до своего освобождения несколько месяцев. Умирал он медленно и очень болезненно. На него навалилась некая болезнь, на подобии водянки. У него очень сильно опухли половые органы, особенно яйца. Они буквально превратились в футбольные мячи и с этим ничего невозможно было поделать. В сан-часть его не положили, так как она была перегружена туберкулёзными больными, умирал он здесь, в бараке.
     Я убеждён, что Сан-Саныч очень боялся, чувствуя приближение конца, своего земного срока существования. Я убеждён, что он очень страдал от страху, особенно в ночь накануне, в ту ужасную ночь. Дмитрий упоминал потом, что он лег спать уже поздно, и спал. Но это ничего не доказывает; приговорённые к смерти, говорят, спят очень крепко и накануне казни.
     В последние свои дни Сан-Саныч много общался с нами и мы все трое проникали к нему глубоким сочувствием. Нас угнетало то обстоятельство, что мы совершенно ничем не могли ему помочь. И он чувствуя нашу душевную поддержку старался дать нам свои поучительные наставления.
— Бойтесь друзья мои, избегайте сластолюбивых женщин, даже если они очень привлекательны,— говорил Сан-Саныч.— Если женщина курит, любит выпить, упряма и своенравна, бегите от такой, как от страшного бедствия. Ищите такую спутницу, чтобы её главными качествами были доброта и милосердие, всё же остальное приложится.  И зарубите у себя на носу, что женщина дает вам своё тело лишь на малое время, а ваши нервы, заработок, всё ваше имущество и жизнь забирает навсегда.  Как говорится в мифологии и древних книгах одинокому мужчине мало что нужно для жизни, он может жить и прекрасно себя чувствовать хоть в пещере, хоть в шалаше, даже под деревом, ему по природе мало что нужно, а вот когда у него появляется женщина, и он женится, тогда оказывается для жизни нужны разнообразные удобства, потому что под влиянием женщины он должен очень много работать, так как женщине нужно очень много разных вещей. Поэтому материальной жизнью управляет женщина. А духовной — мужчина.
    Запомните, между двумя влюблёнными должно находиться что-то душевное, что будет их удерживать вместе. И этим влюблённым не будет абсолютно никакого дела, что о них подумают люди, как близкие, так и посторонние.
     Что, мы люди можем поделать против естественной похоти совокупления? Может мы можем запретить петуху топтать куриц? Или же запретить овце спариваться с бараном, который ей понравился? Или вы так глупы, что верите в общественную идеологию, которая противна естественному? Не гуляй, не трахайся, а соблюдай верность.
     Я не знаю как в сексуальном плане дела обстоят у женщин, но у мужчин в жизни наступает такой период, что он не может удержать себя в руках, это истинная физиология. И по истине, тут ничего не помогает, каким бы порядочным не был мужчина. Ведь вокруг столько прекрасных женщин, которые к тому же открыто провоцируют на близкие отношения. И у каждого мужика этот период протекает в разном возрасте. И если нет в это время рядом с мужиком любимой, понимающей, доброй женщины, то мужчина готов прыгать на всех подряд, без исключения. И это неоспоримая правда.
     Знаете, всё дело в том, что человек сам развращает себя смотря порнуху, всякие развращённые фильмы и ролики, которые стали доступны для каждого в наше время. На самом деле человеку секс нужен в жизни не так часто, как думают многие. Если мужчина перестаёт просматривать поганые фильмы, поганую эротику, перестанет в мозгах своих прокручивать всевозможные кадры, перестанет фантазировать и накручивать себя на секс, то ему станет намного легче жить, и, естественно, легче сопротивляться женским соблазнам. Каждый здравомыслящий муж должен понимать, что у женщин в простой повседневной жизни мысли развиваются только в приобретении богатства и развития своих отпрысков, но если дело касается каких-либо добрых идей или дел, мысли их мгновенно притупляются и обрываются.
     Я не плохо познал, как страшно коварство женщин, мне пришлось с многим столкнуться на своей шкуре. Очень печально то, что до нас мужиков многое доходит тогда, когда ничего уже нельзя исправить, ты уже попал в сеть и выход из этой сети происходит с большими потерями, очень болезненно. Ведь в большинстве случаев всё происходит изначально с подачи девушки. Которая с начала берёт себе цель выйти замуж, потом начнёт искать себе мужа, далее, найдя жертву она завлечёт его своими прелестями, во всём изначально соглашаясь с ним и стараясь во всём ему угождать. Далее, выйдет замуж за свою избранную жертву. После сего, как родится ребёнок или дети, она обвинит его во всех грехах, в том, что он мало уделяет ей внимания, плохо заботится о семье, мало зарабатывает, ведёт не тот образ жизни, какой хотелось бы ей, хотя она сама не знает чего хочет и так далее. Как бы не сложилась жизнь, муж всегда будет виноват.
     Ведь Ева первая сорвала яблоко, а уж потом накормила им Адама. Посему истина до сих пор до конца не раскрыта и где корень зла — неведомо.
     Как здорово, когда вокруг тебя есть хорошие люди, когда есть за кого заплатить, когда есть в кармане лаве, когда ты чувствуешь, что ты нужен окружающим тебя людям, когда ты в состоянии гнать от себя скотское удовлетворение плоти, когда ты видишь удовлетворение жизни в хороших делах и поступках. И запомните, человек одинок не тогда, когда рядом нет близких, родных людей… Человек одинок, когда нет понимания с теми, кто окружает его. Многие желают большого богатства, но самое страшное время в жизни человека наступает тогда, когда он становится очень богат, тогда стираются границы его желаний, и он становится ненавидим всеми людьми, хотя многие ему льстят и заискивают его расположения...
    И ещё одно, что мне кажется наиболее главным: никогда не сворачивайте со своего избранного пути. Если ты решишь свернуть с пути, который выбрало твоё сердце, который выбрал твой разум, твоё мировоззрение, то тогда какой смысл в твоей жизни. Никогда не сворачивай со своей дороги даже если будет очень страшно, потому, что именно на этой дороге обретёшь силу, а в последствии и счастье.
     Однажды, проснувшись утром мы начали будить Саныча, но он был холодным. Он умер тихо, никого не потревожив. Когда я взял его за руку, она оказалась холодной. Нет человека, который мог бы удержать в руке долго кусок льда, тем более крепко сжимая его. Холод передаётся источникам жизни со смертоносной быстротой. Но влияние этого ужасного холода, действующего, как яд, едва ли сравнимо с тем ощущением, что производит на душу окоченелая, ледяная рука мертвеца, если её так держать и так сжимать. Это смерть говорит с жизнью, она открывает тёмные, страшные тайны, убивающие многие чувства. А измениться для чувства — не значит ли это умереть.
     Я между тем смотрел на мертвеца, который нашёл наконец успокоение. Невысокий крутой лоб с возвышениями над безжизненными глазами был очень красив, синеющие губы были сложены в улыбку; небольшая бородка только окаймляла нижнюю часть лица. Выражение лица было и спокойное, и строгое, и доброе. Не говоря уже о том, что по лицу этому видно было, какие возможности духовной жизни были погублены в этом человеке.
— Геша! Брат! Оставь его, он уже далеко,— сказал Дмитрий удаляясь.— Я пошёл, сообщу завхозу, пусть его унесут. Всё!  Отмучился бедолага.
     Да, мало что хорошего вспомнишь за эти годы прожитые в лагере. Сидеть в своей раковине, со страхом озираться вокруг, видеть кругом смерть и опасность и сознавать, что единственное спасение для тебя — уничтожиться, уничтожиться телом, душою, всем, чтоб ничего от тебя не осталось… Можно ли с этим жить?
     Что более всего удивляло меня, это было то, что всё делалось не нечаянно, не один раз, не по недоразумению, а что всё это делалось постоянно, в продолжении многих веков, с той только разницей, что прежде отрезали уши и рвали носы, клеймили и рубили головы, а теперь надевали наручники, везли в автозаках, морили болезнями и голодом, насмерть забивали и расстреливали в подвалах.
     Возмущало меня с Дмитрием, главное, то, что в судах и министерствах сидели люди, получающие большое, собираемое с народа жалование за то, что они, опираясь на законы, написанные такими же негодными чиновниками, как и они, подгоняли поступки людей, нарушающих написанные ими законы, под статьи и по этим статьям отправляли людей в лагеря, где они в полной власти жестоких вертухаев, огрубевших дебилов надзирателей, конвойных тысячами гибли духовно и телесно.
     Я обратил внимание на одно из распространённых людских суеверий, что как будто каждый человек имеет свои определённые свойства, что бывает человек злой, глупый или мудрый, добрый или умный, энергичный или безрассудный и так далее. Это будет не верно. Людские души, как потоки ветра: ветер всюду один и везде одинаков, но поток ветра бывает разным, то тёплым, то холодным, то быстрым или тихим, порывистым или свирепым, жарким или ледяным, и так далее. Так и люди. Каждый человек носит в себе людские свойства и иногда проявляются одни, а иногда совершенно другие. У некоторых людей эти перемены бывают особенно резки. Перемены эти происходят от духовных, физических и душевных причин, поэтому то и происходят хорошие или дурные поступки. Поступок дурной можно не повторять и раскаяться в нём, дурные же мысли родят все дурные поступки. Дурной поступок только накатывает дорогу к дурным поступкам; дурные же мысли неудержимо влекут по этой дороге.

     Как то, в один прекрасный вечер Дмитрий пригласил меня сходить с ним вместе на собрание, где собирались политические и бродяги недовольные режимом содержания. Когда мы пришли в небольшую секцию одного из бараков, собрание уже шло полным ходом. В это время выступал один лагерный художник, который прославлял неувядаемую силу искусства.
— Всё в жизни тленно, всё умирает, всё проходит, и только одно искусство бессмертно — говорил он.— Легендарный образ мог существовать в жизни или быть выдуманным людьми, но к нему прикоснулось искусство, оживило его своим дыханием, и он будет жить вечно. Возьмём к примеру Христа, нам неведомо был такой человек или нет, но благодаря искусству он живёт в веках. Лишь искусство дало ему жизнь. Искусство возвеличивает личность или унижает её.
     Он обвёл взглядом присутствующих.
— Пройдёт время,— продолжал художник,— улягутся страсти, вымрут последователи всех ваших учений, борцы всех ваших партий, но в картинах художников останется для потомства то, чего нет ни в одном из ваших действий. Это неумирающая прекрасная форма...
     Художник кончил говорить, и тогда по приглашению одного из бродяг, который вёл собрание поднялся бизнесмен, новый бай (который угодил в лагерь за убийство, которого хорошо грели с воли и он уделял на общее). Бай, демократ оказался человеком небольшого роста, с солидным брюшком. Говорил он не спеша, с аппетитом, покряхтывая между предложениями. На его сером лице часто блуждала снисходительная улыбка. Он не выпускал из руки длинный мундштук, которым беспрерывно чадил.
 Он начал спокойным, самоуверенным тоном, снисходительно глядя на собеседников.
— Деловому человеку некогда обдумывать, состоит ли земля из атомов или небо из радужных сводов. Мы никогда не будем беспокоиться о том, был ли наш предок похож на Адама или на обезьяну. Нам достаточно реальных забот...
     Прогресс развивается на земле только усилиями крупных капиталистов-демократов,— они мозг и мускулы человечества. Но и здесь идёт бесконечная борьба. Тот, кто отупел, ожирел, устал, кто не умеет шевелить мозгами, приспосабливаться, тот разоряется, опускается, пополняет ряды мелких ничтожных бизнесменов и торгашей. Повсюду на земле царит закон борьбы за существование: выживают сильнейшие, слабые гибнут — это всесильный закон природы, он основан на разуме и целесообразности. Всегда и везде одни эксплуатируют других. Умный — глупого, сильный — слабого, богатый — бедного. Где эксплуатация — там прогресс...
     Ни одно замечательное произведение искусства, ни одна оригинальная работа в науке не могла быть создана, если бы не было эксплуатации,— убеждённо говорил новый, современный бай демократ, взглянув на художника.— Прогресс есть не что иное, как естественный и искусственный отбор сильнейших личностей при гибели остальных...
     Всё самоувереннее становились жесты нового буржуя, всё повелительней, резче звучал его голос. Бесстрастно и прямо смотрел на него Дмитрий, ёрзая на стуле.
— Будущая аристократия капитала превратится в особую избранную расу,— продолжал капиталист,— которая будет властвовать на земле, подчиняя себе все народы. Трудовые массы будут представлять собой безликую силу, рабочий скот, полностью находящийся в подчинении у аристократов капитала, у них не будет не только стремления, но даже и мысли улучшить своё положение, потому что всякая попытка жить по иному повлечёт за собой немедленное и безусловное уничтожение возмутившейся единицы...
— Ты в своём уме!?
— Видали! Чего захотел! — раздались возмущённые голоса и по залу прокатился шумок. А новый демократ, повышая голос, продолжал:
— Наивные коммунистические лозунги, вроде: “Свобода, равенство и братство,” которые провозгласила старая, бестолковая социалистическая партия, нам больше не нужны. Всему этому пришёл конец!.. Впереди ожесточённая борьба между капиталом и трудом, борьба беспощадная, смертельная. В этой борьбе крупный капитал в союзе с наукой захватит мировую власть. Будущее принадлежит демократии, которая соединит в себе силу ума, силу знаний и силу воли. Новое демократическое общество должно захватить всю государственную власть, всё духовное господство, все экономические средства и на основе строгих научных данных выработать социальное устройство, которое закрепило бы навсегда его господство и вечное подчинение всего человечества. Будущее принадлежит капиталу, усиленному умом и знанием, оно принадлежит ему одному! — закончил демократ своё выступление.
— Нет, будущее принадлежит не вам!  Скоро ваш час пробьёт! — выкрикнул один из политических вставая, с ненавистью глядя на нового буржуя.— Против вас развитие природы, против вас прогресс истории. Напрасно вы закрываете глаза перед силой, которая растёт под вами, растёт от каждого вашего удара, растёт при победе, растёт при поражении и, наконец задушит вас!  Уже давно минул тот век, когда на земле царствовал звериный закон борьбы за существование, когда сильный уничтожал слабого. Люди стали бороться за правду. Народы шли на кровавую борьбу, пренебрегали спокойствием и благополучием, отстаивая свою национальную независимость. Партии сталкивались в междоусобных войнах и боролись насмерть, чтобы завоевать своим политическим идеям место в жизни. Из века в век человечество ищет справедливости, стремиться к светлым идеалам, борется за осуществление высших потребностей. Народные массы гибли вовсе не для того в этой борьбе, чтобы проложить дорогу победоносному шествию демократического капитала. Народ начинает прозревать, скоро наступит время, когда народы поймут, кто их враг и кто союзник и в чём заключается их собственная сила...
     Новые капиталисты говорят, что будущее принадлежит им!..— продолжал патриот.— Но разве будущее существует для них? Дельные торговцы подобных глупостей не знают, они не котируются на их бирже. Для них реально только личное наслаждение. Ради этого они продадут всех своих компаньонов, как продают своё отечество, как продают всё на свете. Им принадлежит только настоящее, и то до поры до времени!..
     Я посмотрел вокруг и заметил, что слушатели все притихли: между говорившим и слушателями возникло взаимное понимание, каждая звучащая фраза, повышала интерес к говорившему.
—Что касается крупного капитала, то здесь борьба не может остановиться. Борьба продолжалась бы между умнейшими и могущественнейшими капиталистами, они направляли бы армии для взаимного разорения; и пока в мире оставались бы два господствующих капитала, они вели бы борьбу между собою с целью образовать великую империю, где один эксплуатировал бы всё человечество...
     Тут приподнялся лагерный “священник” (один из бродяг, который, типа уверовал, везде по лагерю бродил с библией и “двигал крышу” братве, пересказывая слова, написанные в писании). Он начал говорить с язвительной насмешкой:
— Вы, как я посмотрю, всезнающие и очень умные люди, вы читаете будущее, как школьный учебник, всё для вас ясно и просто. Один из вас уже выработал особую расу, обратив людей в обезьян, что весьма не мудрено, если они и без всякого пособия сделались из обезьян людьми. Другой вывернул всё общество наизнанку, так что старое проклятие человека — труд в поте лица своего — стал господином и повелителем. И всё это на основании науки!..
     Он обвёл присутствующих взглядом и стал доказывать бессилие науки, ничтожность её достижений.
— Ваша наука обещала вам господство над природой. Дала ли она его?.. Изменили ли вы направление ветров, морских течений, распределение града с дождями, ход ураганов?  Могут ли ваши доктора, употребляя всю жизнь на свою науку, гордиться тем, что излечили хотя бы одну болезнь? Вы бессильны перед природой столько же, как и они несмотря на всю вашу науку...
     Как только становится вопрос, как происходит жизнь, чем отличается живое существо от неживого, всё становится в тупик. Я не могу не смеяться, слушая хитрые определения, которые дают ваши учёные и мыслители... Нет, вы природу ещё меньше понимаете, чем ею властвуете!
      И с этим круглым невежеством, с этим-то полнейшим бессилием вы приступаете к определению будущего и решаетесь сказать: “Мы так-то и так-то перестроим общество...” Безумцы!  Человечество направить нельзя. Каждый раз, когда ослеплённые руководители думали вести его к одной цели, они бессознательно вели его к другой. В недалёком, прошлом времени либералы думали обеспечить мир в человечестве, отрицая политическую вражду, отрицая национальное обособление, ставя единственной целью человеку экономические обороты и денежную выгоду,— в результате получились столь кровопролитные и столь варварские войны, какие едва ли видел свет за существование всего человечества; и за этими войнами уже видна неизбежность новых, ещё более кровопролитных столкновений, так как не только личные честолюбия правителей, но даже ненависть целых народов проявилась с непонятным ожесточением. Но и это ещё не всё: уже видно приближение иной, более глубокой, более истребительной борьбы ожесточённых классов общества, которые здесь присутствуют в лице двух самых откровенных представителей.
     Он кивнул на бая демократа и политического оратора.
— Во даёт!.. Башковитый — не то, что священники в мечетях и церквях! — восторженно выкрикнул один из бродяг.
     Под конец речи голос лагерного “священника” становился всё более суровым и угрожающим. Он долго говорил о могуществе религии, которая держит в повиновении толпу верующих, готовых по первому призыву церкви пойти крестовым походом против науки, и закончил свою речь мрачным предсказанием страшной, мучительной гибели безбожников, которые будут наказаны по воле всевышнего...
     Когда он умолк, все в зале облегчённо вздохнули. Тогда поднялся пожилой человек, толи доцент, толи учёный профессор. Поблескивая очками, он заговорил спокойным голосом, обличая философию предыдущего оратора. Что он может противопоставить науке?  Веру, религию?  Но она не одна, их несколько...
— Почему одна из религий заслуживает предпочтение перед другими?  Чем  обряд, совершаемый шаманом, в религиозном отношении ниже обряда, совершаемого религиозным попом? Чем библия кальвинистов священнее корана?.. Священник верит в папскую церковь, негр в своего фетиша, политический патриот в будущее торжество социалистических учений... Только наука ничего не принимает на веру. Всё, что добыто строгим научным трудом, есть безусловная, бесспорная истина.
     Понятие о правде, справедливости относится к личным субъективным ощущениям, к области нереального, несуществующего. Подлинно научная — объективная — социология знает общественные формы и смену их по закону научных явлений и рассматривает их с таким же беспристрастием, как и любые химические процессы. Ко всем явлениям учёный должен относиться объективно и беспристрастно. Учёный не должен вмешиваться в борьбу партий, не должен стремиться изменить и направить ход событий, потому что этим самым он нарушает объективное научное рассмотрение исторического процесса...
— Тогда большинство людей не будет охвачено религиозными, политическими или социальными страстями, не будет делиться на монархистов и республиканцев, на консерваторов и прогрессистов, на экономистов и политиков. Все эти партии вымрут вместе со всеми своими симпатиями и антипатиями к какому бы ни было общественному строю. Спокойное наблюдение и бесстрастное отыскивание закона событий независимо от всякого идеала — таково будет миросозерцание большинства. Будущее принадлежит науке — беспристрастной, объективной!
     Учёный доцент кончил свою речь. Все выступавшие ораторы поднялись и, окружив его, все разом заговорили перебивая друг друга.
— Нам не нужна такая наука! — истерично кричал политический патриот. В будущем обществе наука не может быть идиотическим примирением с существующим. Она должна быть орудием для осуществления лучшего!..
— Великолепно! — скрипя зубами воскликнул “священник.”— Бессмысленная агония существ, не имеющих надежды не только жить, но даже удавиться!
— Если мы фантазируем, то вы фантазируете во сто раз больше! — усмехаясь прорычал буржуй.
— Неслыханная профанация чувств! — возмущаясь визжал художник, панически всплескивая руками.
     Выступавшие ораторы так разошлись, что чуть было не полезли в драку. Мы с Дмитрием не могли удержаться от смеха.
     Так продолжалось несколько минут. Но вот к спорящим подошёл Дмитрий.
— Вы меня извините! — мягко сказал он.— Но вопросы поднятые здесь так серьёзны и так давно меня занимают, что я не могу не высказать того, что приходит мне на мысль.
     Дмитрий пользовался в лагере неоспоримым авторитетом, поэтому спорящие уселись на свои места и притихли.
— В нашей стране для всех существуют те же вопросы,— продолжал Дмитрий,— но они поставлены иначе. Церковь и мечеть занимает у нас лишь тех, кто живёт в стороне от общественного движения. Наши попы сумели сделаться лишь предметом насмешек для народа, который в своей горькой доле не встретил в них ни помощи, ни утешения. У нас нет и художников чистой формы. Бессодержательное искусство для нас не существует, наши поэты становятся в ряды партии прогресса или партии реакции...
     Тут художник что-то шепнул “священнику” и они вызывающе поднявшись оба демонстративно вышли из зала.
— Из рядов измученного разорённого народа,— повысил голос Дмитрий,—  вырабатывается наша передовая молодёжь, которая провозглашает себя защитницей народного дела, его пособницей в стремлении жить по человечески. Но теперь лучших представителей молодёжи ждут лагеря, тюрьма и смерть. Наш государственный порядок не допускает никакого человеческого развития в обществе, он притупляет нашу интеллигенцию, разоряет наш народ. Всё то, что делает сейчас правительство, оказалось ядом для общества,— поэтому борьба с нашим государственным строем есть для нас самый насущный вопрос!..
     Эти слова Дмитрия вызвали оживлённую реакцию зала.
— Многие ваши заботы для нас уже не существуют,— продолжал Дмитрий.— Но за вашей борьбой капитала с трудом, за успехами ваших научных знаний мы следим старательно. В сдержанном, почтительном тоне Дмитрий обратился к учёному доценту, призывая быть до конца последовательным и беспристрастным. Если основной целью науки является всестороннее изучение явлений и их связей, то учёный не может отрицать значение субъективных впечатлений.
— Прошу обратится к социологии. Что требует от нас наука?  Прежде всего установить, из каких элементов состоит общество, какие силы сближают эти элементы в соединения. Вы сознаёте, что общество состоит из личностей, что их сближают между собой, определённые потребности, что эти потребности, бессознательные и сознательные, вызывают необходимые общественные формы. Тогда разрешите поставить вопрос так: какова должна быть комбинация общественных форм, при которых все естественные и здоровые потребности личности удовлетворяются самым полным и совершенным образом?  Не следует ли из этого ряд других вопросов: как должен быть изменён современный общественный строй, для того чтобы осуществить эти естественные и здоровые потребности человека? Какие меры должны быть приняты, чтобы совершить это изменение с наименьшей тратой сил и времени?  Какую роль при этом может играть личность, решающая эти вопросы?..
     Когда учёный решил поставленную задачу теоретически, он обязан проверить её на практике. Величайшие завоевания науки и техники основаны на практическом их применении в человеческом обществе. Можно оспаривать правильность мышления общественного деятеля, доказывать, что строй, который он хочет осуществить, не соответствует интересам общества, но если учёный признал правильность постановки вопроса, то не только его право, но и прямая обязанность энергично выступить против людей и вещей, препятствующих этому осуществлению, то есть деятельно участвовать в социальной жизни, стремиться на практике осуществить строй, при котором будут наибольшим образом удовлетворяться здоровые и естественные потребности человека, иначе говоря, учёный должен стать социальным борцом за разумное и справедливое существование людей...
     Дмитрий согласился с буржуем демократом, что в принципе возможна выработка новых антропологических особенностей, новых рас. История человечества подтверждает это. Однако в плане капиталиста имеется непреодолимое затруднение: ему надо не только превратить человечество в особую расу рабов, но и ещё не дать ей погибнуть, как гибнут и вырождаются покорённые европейцами туземные племена. Помимо того, не надо забывать, что общество, которое должно превратиться в рабов, представляет собою классы, которые вы разграбили при развале СССР, состоящие из простого народа, отупело в следствии лишений и непосильного труда, до богатого буржуя, умственное развитие которого весьма немногим отличается от развития капиталиста-миллионера. Все эти оттенки должны быть доведены согласно теории монополистов до одной и той же ступени умственного ничтожества. Затем эту новую расу идиотов, предавших все свои идеалы на которых их воспитала партия коммунистов, годных лишь для чёрной работы, придётся охранять одновременно и от физического вырождения и от умственного развития. Именно это и составляет задачу невыполнимую, именно это противоречит науке и подрывает планы капиталистов в их основе. Капитализм и здесь, как всюду, приходит к внутреннему противоречию в своих построениях...
     При этих словах бай капиталист, взглянув на часы, почесав бестолковку, встал и неспешным шагом вышел из зала.
— Если учёные останутся глухи к вопросам жизни и оттолкнут от себя живую силу подавленного народа,— продолжал Дмитрий, глядя на учёного доцента, и повернулся к политическому патриоту,— если рабочий народ вследствие того отвернутся от науки и не сумеют организоваться, то борьба духовенства и капитала за господство может иметь самый разносторонний исход, хотя, конечно, временный, эпизодический. Но эпизоды в истории довольно продолжительны и могут вызвать много страданий не только для отдельных личностей, но и для целых народов…
— Да, будущее не может прочно принадлежать ни церковникам, ни капиталистам, но их временная победа на довольно значительный срок возможна. Наука и труд в тесном союзе могут дать прочное будущее человечеству, но и в данную минуту они должны это будущее завоевать. Перед нами борьба со всеми разнообразными её условиями, со всеми её изменчивыми вероятностями, и каждому участнику в борьбе следует сказать то, что говорил вам ваш учитель: развивайте в себе силу мысли и энергию убеждений, ясное понимание и самоотверженную решимость!  Здесь условия победы, здесь возможное будущее. Если пока будущее вам не принадлежит, то оно может и будет принадлежать вам. Идите и завоюйте его!..
     Дмитрий замолчал и присел на скамейку. Учёный доцент быстро поднялся, подошёл, протянул руку.
— Заходите ко мне, потолкуем! — сказал он, и с достоинством вышел из зала.
     Политический патриот и Дмитрий взглянули друг на друга, протянули друг другу руки и рассмеялись.

     Двумя днями позже в лагере состоялось другое собрание. Собрание офицерского состава администрации лагеря. В ожидании прибытия Хозяина зам. по РОР собрал всех заранее.
     Зам. по РОР подполковник Карабаев был плотный и приземистый человек лет за сорок, с широким лицом и окладистою бородкой; из высокого и очень крутого лба внимательно смотрели маленькие глазки, в которых была странная смесь наивности и хитрой практической смекалки. Он взял налитый стакан чаю, положил туда лимон и со стаканом в руках подсел к спорившим офицерам, коротавшим время в разговорах.
— Что спорить?  Сама по себе артель, разумеется, дело хорошее,— говорил старший лейтенант Жандосов (начальник шестого отряда), стройный парень с чёрной бородкой и презрительно-надменною складкою меж тонких бровей.— Я не сомневаюсь, что этим путём вам удастся поднять на некоторое время благосостояние нескольких десятков кустарей. Но все силы, всю свою душу положить на такое безнадёжное дело, как поддержка кустарной промышленности,— по моему, пустая трата сил и времени.
— Почему же эта кустарная промышленность — такое безнадёжное дело? — спросил подполковник Карабаев.
— Потому что существует более совершенная форма производства, с которою не нашему кустарю бороться. Вы посмотрите: он уже по всей линии отступает перед фабрикою, и вовсе не по каким-нибудь случайным причинам; машина с неотвратимой последовательностью вырывает из его рук один инструмент за другим, и если кустарь покамест хоть кое-как ещё конкурирует с нею, то только благодаря своей пресловутой “связи с землёй,” которая позволяет ему ценить свой труд в грош.
— Возмутительно! — встал Карабаев и зашагал по “красной” комнате.— Для вас это —  теория, а для меня это трупом пахнет!
— Полноте, какая тут теория! — сказал майор Султанов.— Нужно быть слепым, чтоб не видеть умирания кустарничества, и — вы меня извините — нужно не знать азбуки политической экономии, чтоб думать, что артель способна его оживить.
     В комнату вошёл лагерный врач прапорщик Ерёменко Анатолий Иванович. На минуту все замолчали.
— Я рад вас видеть Анатолий Иванович,— обратился подполковник Карабаев к доктору,— а мы тут говорим об организации артели.
— Я слышал, что члены артели должны жить между собою по “божьей правде.” А как поступает артель с членом, если он перестанет жить по правде? — спросил прапорщик.
— Разное бывает. Чаще всего урезонишь его,— мужик и одумается, сам поймёт, что не то дело затеял. Ну, случается, конечно, что иного ничем не проймёшь,— такого приходится жестоко наказать: шелудивая овца всё стадо портит.
— А вам не кажется, что вы слишком много требуете от человека?  Ваши кустари, которых вы хотите собрать в артель не смогут жить по “божьей правде.”
— Я вижу только одно, господа,— сказал Карабаев,— вы не верите в человека. Ну, скажите, неужели вправду невозможно понять, что дружная работа выгоднее работы врозь. Вы злорадно указываете на неудачи... Что ж?  Да они есть!.. Но знаете ли вы в каких условиях приходится жить мужику?
     Майор Султанов и прапорщик Ерёменко в ответ пожимали плечами, удивляясь, как можно так плоско понимать вещи.
     Впрочем, серьёзно спорить и доказывать продолжал только прапорщик Ерёменко. Старший лейтенант Жандосов больше забавлялся, наблюдая, какую нелепую уродливую форму принимали их взгляды в понимании подполковника Карабаева.
— Нет, господа, чтоб до такой дойти чёрствости и бессердечия,— сказал Ерёменко,— этого я не ожидал!.. Ну, и времечко же теперь, нечего сказать,— довелось мне дожить!
— На время грех жаловаться,— серьёзно возразил майор Султанов,— время хорошее и чрезвычайно интересное. Великолепное время. А что касается ваших упрёков в бессердечии, то, уверяю вас, Анатолий Иванович, убедить ими кого-нибудь очень трудно. Мы утверждаем, что Казахстан вступил на известный путь развития и что заставить его свернуть с этого пути ничто не в состоянии; д о к а ж и т е, что мы ошибаемся; но вы вместо этого на все лады стараетесь нам втолковать, что наш взгляд “возмутителен”. Странное отношение к действительности!  Пора бы уж перестать судить о её явлениях с точки зрения наших идеалов.
— Старый прапорщик с любопытством спросил:
— Вы полагаете, что пора?
— Да, я думаю, давно уже пора. Жизнь развивается по своим законам, не справляясь с вашими идеалами; нечего и приставать к ней с этими идеалами; нужно принять те, которые диктует сама действительность...
     Тут вмешался подполковник Карабаев, он увещевал Ерёменко служить, говоря, что честные, благородные люди, подразумевая себя в числе таких людей, особенно нужны президенту... “и отечеству”,— прибавил он, очевидно только для красоты слога.
— Так вот, мой милый, не взыщите с меня, но я, любя вас, говорю. Не общайтесь с людьми, которые у нас содержаться. Невинных не бывает. А люди это всё самые безнравственные. Мы-то их знаем,— сказал он тоном, не допускающим возможности сомнения. И он точно не сомневался в этом не потому, что это было так, а потому, что если бы это было не так, ему бы надо было признать себя не почтенным героем, достойно проживающим хорошую жизнь, а негодяем, продавшим и продолжавшим продавать свою совесть.— А лучше всего служите,— продолжал он.— Президенту нужны честные люди... Ну, если бы и я и все так, как вы, не служили бы?  Кто же бы остался?  Мы вот осуждаем порядки, а сами не хотим помогать правительству.
— Я не против государственных интересов,— раздражённо заметил прапорщик.— Но суд, по-моему, есть только административное орудие для поддержания существующего порядка вещей, выгодного нашему правительству.
— Это совершенно новый взгляд,— с спокойной улыбкой сказал Карабаев.— В наше время суду приписывается несколько другое назначение.
— Теоретически, а не практически, как я увидал. Суд имеет целью только сохранение общества в настоящем положении и для этого преследует и казнит как тех, которые стоят выше общего уровня и хотят поднять его, так называемые политические преступники, так и тех, которые стоят ниже его, так называемые преступные типы.
— Не могу согласиться, во-первых, с тем, чтобы преступники, так называемые политические, были казнены потому, что они стоят выше среднего уровня. Большей частью это отбросы общества, столь же извращённые, хотя несколько иначе, как и те преступные типы, которых вы считаете ниже среднего уровня.
— А я знаю людей, которые стоят несравненно выше своих судей; все политические — люди нравственные, твёрдые...
      Но зам. по РОР, с привычкой человека, которого не перебивают, когда он говорит, не слушал Ерёменко и, тем особенно раздражая его, продолжал говорить в одно время с прапорщиком.
— Не могу согласиться с тем, чтобы суд имел целью поддержание существующего порядка. Суд преследует свои цели: или исправления...
— Хорошо исправление в тюрьмах и лагерях,— вставил Ерёменко.
—...или устранения,— упорно продолжал Карабаев,— развращённых и тех зверообразных людей, которые угрожают существованию общества.
— То-то и дело, что оно не делает ни того, ни другого. У общества нет средств делать это.
— Это как?  Я не понимаю,— насильно улыбаясь сказал Карабаев.
— Я хочу сказать, что, собственно, разумных наказаний есть только два — те, которые употреблялись в старину: телесное наказание и смертная казнь, но которые в следствие смягчения нравов всё более и более выходят из употребления,— сказал Ерёменко.
— Вот это и ново и удивительно от вас слышать.
— Да, разумно больно сделать человеку, чтобы он вперёд не делал того же, за что ему сделали больно, и вполне разумно вредному, опасному для общества члену отрубить голову. Оба эти наказания имеют разумный смысл. Но какой смысл имеет то, чтобы человека совершившего преступление запереть в тюрьму, а потом на зону, тем самым перевести его на содержание государства и всего народа?
— Но, однако, люди боятся лагерей и тюрем и если бы не было лагерей, мы бы не сидели здесь с вами, как сидим теперь.
— Не могут эти тюрьмы и лагеря обеспечить нашу безопасность, потому что люди эти сидят там не вечно и их выпускают. Напротив, в этих учреждениях доводят этих людей до высшей степени порока и разврата, то есть увеличивают опасность.
— Вы хотите сказать, что пенитенциарная система должна быть усовершенствована.
— Нельзя её усовершенствовать. Усовершенствованные тюрьмы стоили бы дороже того, что тратится на народное образование, и легли бы новою тяжестью на тот же народ.
— Так что ж, надо убивать?! — спросил Карабаев победоносно улыбаясь.
— Да, это было бы жестоко, но целесообразно. То же, что теперь делается, и жестоко и не только не целесообразно, но до такой степени глупо, что нельзя понять, как могут душевно здоровые люди участвовать в таком жестоком и нелепом деле, как уголовный суд.
— А я вот участвую в этом,— бледнея, сказал Карабаев.
— Это ваше дело, но я не понимаю этого.
— Я думаю, вы многого не понимаете,— сказал дрожащим голосом зам. по РОР.
     В это время в комнату заседания вошёл Хозяин. Все присутствующие офицеры по вскакивали со своих мест и застыли в почтительном молчании.
— Прошу садится,— сказал он, вытащил из кармана носовой платок и протёр лоб, когда все уселись, он продолжил.— В министерстве не довольны нашей работой. Мне недвусмысленно заявили, что во всех лагерях наведён идеальный порядок, только у нас твориться хаос и разгильдяйство. В самое короткое время должен быть наведён идеальный порядок... Лакалки закрыть, зеки должны проживать каждый в своём  отряде, свободное движение по лагерю прекратить. Осужденные должны по лагерю передвигаться только строем и желательно с песней...
— Господа,— возвысил голос Хозяин, что произвело эффект,— вы, я думаю, хорошо понимаете, что нам нечего теперь размазывать. Вчера в министерстве всё было сказано и пережёвано, прямо и определённо. Но, может быть, как я вижу по физиономиям, кто-нибудь хочет что-нибудь заявить; в таком случае прошу поскорее.
— Это невозможно быстро исполнить господин полковник,— сказал вставая с места один из офицеров.— Я познал их ненасытную гордыню и жажду свободы, они знают, что мы пытаемся смирить их, и потому уже сейчас могут произойти открытые столкновения.
— Армией в данном учреждении управляю я,— возвышая голос провозгласил Хозяин.— От меня здесь исходят все приказы и решения. В этом лагере я олицетворяю собой весы всевышнего и сам взвешиваю дела моих подчинённых. Недальновиден тот, кто считает, будто мне неизвестны все гири весов.  Мы усиленно накинем на них узду голода...
     В комнате повисла гробовая тишина.
— Я надеюсь, однако, господа, что всякий исполнит свой долг,— нетерпеливо закончил Хозяин и быстрым шагом вышел из комнаты.

     В начале мая 1996 года меня  Дмитрий вытащил на улицу для серьёзного разговора.
— Геша, я решил пойти в побег,— сказал он.— Чую брат, я не доживу до конца срока. Сам видишь кругом смерть. Ты со мной?
     Я молчал, обдумывая ответ.
— Зачем я от времени зависеть буду? — продолжал Дмитрий.— Пускай же лучше оно зависит от меня. Ты видишь брат, что происходит вокруг, сейчас перестали завозить хлеб, а что будет дальше. “Тюху,” (лагерное, булку хлеба делят на пять частей, одна пятая называется тюхой) дают один раз в сутки, кругом голод, тубик. Они хотят заставить бродяг ходить строем в столовую, но у них ничего пока не получается. Долго ли выдержат бродяги. Я чувствую, скоро сломают зону. Ибо я вижу брат мой,— нужда и голод даже из бесстрашных львов, делают трусливых собак. Ты видел, как много людей уже подписывают лохматину и идут в суки, подожди скоро закроют лакалки и вообще перекроют кранты.
     Я отчётливо понимал Дмитрия и понимал в каком положении находился. Время тяжёлое, глухое и сумрачное охватывало меня, и я со страхом видел, что оно посягает на самое для меня дорогое, посягает на моё миросозерцание, на всю мою душевную жизнь... Я чувствовал, что там где-то, в этом неуловимом “бессознательном” мире, шла тайная, предательская, неведомая мне работа и что в один прекрасный день я вдруг окажусь во власти этого “бессознательного.” Мысль эта наполняла меня ужасом: я слишком ясно видел, что правда, жизнь — всё в моём миросозерцании, что если я его потеряю, я потеряю всё.
     Я пристально следил за всеми этими переменами; обидно становилось за человека, так покорно и бессознательно идущего туда, куда его гонит время. Я обрекал себя на мёртвую неподвижность, отчаянно стараясь стать выше времени (как будто это возможно!) Мне грозила опасность обратиться в совершенно “обессмысленную щепку” когда-то “победоносного корабля.” Я не бичую себя, потому что тогда непременно начнёшь лгать и преувеличивать; но в этом-то нужно сознаться,— что такое настроение мало способствует уважению к себе. Заглянешь в душу,— так там холодно и темно, так гадко-жалок этот бессильный страх перед окружающим! И кажется тебе, что никто никогда не переживал ничего подобного, что ты какой-то неполноценный человек, выброшенный на свет теперешним странным, неопределённым временем... Меня спасала только библия. Я верил, я знал только одно,— что должен выжить любой ценой.
— Нет брат, прости, но мне до звонка осталось меньше года,— сказал я.— Я понимаю, у тебя большой срок, возможно если бы у меня был такой, я бы с тобой пошёл. Ты идёшь на верную смерть, ты не сможешь преодолеть запретку. Мы сильно изголодались и ослабли. Посмотри, какие мы стали, не наберётся и шестидесяти килограмм веса. Сплошные скелеты.
— Понимаю тебя, но здесь меня ждёт тоже смерть,— задумчиво произнёс Дмитрий.— Здесь от голода и чахотки, выплёвывая свои лёгкие, медленная, а при попытке побега по крайне мере достойная, быстрая.
— И всё же брат!..
— Заметь! — перебил меня Дмитрий.— Любой человек, который интересуется жизнью людей, мог обратить внимание, что человек кончает жизнь самоубийством, когда не видит для себя возможности испытывать чувство удовлетворения от своей жизни, который не видит для себя ни продолжения жизни, ни будущего счастливого существования. Также заметь, что все люди, так же, как и все религии мира запрещают самоубийство и считают его грехом, все вместе они требуют от человека бороться за жизнь и счастье до конца, и в этом они безусловно правы. Но не в моём случае брат. Я определённо точно знаю, что не дотяну до своего освобождения...
— Да. И хорошо тем, о ком некому печалиться.
     Мы становились всё ближе друг другу. С отдающимся доверием сообщника Дмитрий взглянул на меня и произнёс:
— И удивительная у меня организация! Никакая болезнь ко мне не пристаёт.
     Я неподвижно глядел на Дмитрия. Так вот на что способен он, всегда такой ровный и весёлый! Стало страшно от мыслей, которые он только что высказывал. Я встал с лавочки, прошёлся несколько раз, туда-сюда, потом остановился перед Дмитрием и изменившимся, возбуждённым голосом заговорил:
— И всё-таки мне кажется, что ты меньше всех других имеешь право так поступать. Тебе жить тяжело, это я теперь вижу. Но я не раз слышал, как восторженно отзываются о тебе все, с кем ты сталкиваешься, вижу, каким светлым лучом ты везде являешься... Какое ты имеешь право уходить из жизни только потому, что тебе самому тяжело?  Неужели это не самый грубый эгоизм?
     Дмитрий с недоумением взглянул на меня и опустил глаза, жалея, что рассказал мне о своих намерениях. А я смотрел на его красивое, благородное лицо, на его истощённое тело,— и рыдания забились в груди.