О бесах и дьяволицах. Охота на слова

Время от времени, занимаясь охотой на слова, я вынужден обращаться к понятиям БЕСЫ и ДЬЯВОЛЫ, а всё потому, что бесовщины в нашей жизни становится всё больше, и люди часто,  борясь с бесами и их идеологией, осуждая их, делают им же рекламу, даже на таком разновозрастном  сайте, как Одноклассники, в  большой массе выставляют голые задницы, половые акты и много всяких безобразий и мерзостей.

Явно, что это происки бесов, которых нередко называют ещё и дьяволами, потому что они лишают людей ВОЛИ.

Безвольные люди и на преступления идут, и предают родных, друзей, страну и народ. И вечеринки «голых» организуют, и участников боевых действий плохо защищают, и бумаги на бывших воинов, на раненых, на членов семей убитых эти ублюдки на своих  столах по три месяца держат, в ход не пускают. Они же бесчеловечны. Для них важнее всего прибыль и деньги на  личных загрансчетах. 10 лет рубль только обесценивается, а это значит, что все социальные программы – псу под хвост. Где уж тут заботиться о Человеке и его благополучии?  Пенсии и зарплаты повысили, а деньги обесценились, и вместо реальных приобретений – виртуальные, картинки, рисунки или схемы, а там выбор огромен, особенно из того, что развращает, опускает человека, служит окном овертона, то есть ранее недоступное становится обыденным , привычным, возможным.

Казалось бы, нельзя эту грязь выносить на страницы интернета, его социальных сетей, ведь, к примеру,  на Одноклассники заглядывают часто дети. Какой пример они получат, чему научатся у уродливых голых баб и мужиков, которым кроме задниц и передниц и показать-то  нечего. Ума только на это и хватает. Пусть со своими «хозяйствами» и со своим развращающим уродством они  переходят на платные страницы. Зачем же социальные сети превращать в порнографические?

О засилии бесов писали ещё классики русской литературы. Если на Западе литература была в большей мере развлекательной, то у нас просвещающей, заставляющей думать и сопоставлять, не поддаваться ни врагам, ни бесам, ни развратникам.

Фёдор Михайлович Достоевский был очень обеспокоен наступлением бесовщины, а потому в романе «Бесы» дал яркий образец действий бесов на территории небольшого провинциального города.  Я привожу один отрывок – беседу уже профессионального беса Петра Степановича Верховенского, который пытается воздействовать на сознание Николая Всеволодовича Ставрогина, в котором  иногда просыпаются чувства человека. (Реплики героев разделены на отдельные части мною, для удобства при чтении –АЕ.)


— Ставрогин, вы красавец! — вскричал Петр Степанович почти в упоении. — Знаете ли, что вы красавец! В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете.
О, я вас изучил! Я на вас часто сбоку, из угла гляжу! В вас даже есть простодушие и наивность, знаете ли вы это?
Еще есть, есть! Вы, должно быть, страдаете, и страдаете искренно, от того простодушия. Я люблю красоту.
Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну а я люблю идола!
Вы мой идол!
Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотритесь  всем ровней, и вас все боятся, это хорошо.
К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен!
Вам ничего не значит пожертовать жизнью, и своею и чужою.
Вы именно таков, какого надо. Мне, мне именно такого надо, как вы. Я никого, кроме вас, не знаю.
Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк...

Он вдруг поцеловал у него руку. Холод прошел по спине Ставрогина, и он в испуге вырвал свою руку. Они остановились.

— Помешанный! — прошептал Ставрогин.

— Может, и брежу, может, и брежу! — подхватил тот скороговоркой, — но я выдумал первый шаг. Никогда Шигалеву не выдумать первый шаг. Много Шигалевых! Но один, один только человек в России изобрел первый шаг и знает, как его сделать.
Этот человек я.
Что вы глядите на меня? Мне вы, вы надобны, без вас я нуль. Без вас я муха, идея в стклянке, Колумб без Америки.

Ставрогин стоял и пристально глядел в его безумные глаза.

— Слушайте, мы сначала пустим смуту, — торопился ужасно Верховенский, поминутно схватывая Ставрогина за левый рукав.

— Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны? Наши не те только, которые режут и жгут да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают.
Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха!
Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш.
Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв к, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш.
Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши.
Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши.
Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш.
Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают!
С другой стороны, послушание школьников и дурачков достигло высшей черты; у наставников раздавлен пузырь с желчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный...
Знаете ли, знаете ли, сколько мы одними готовыми идейками возьмем? Я поехал — свирепствовал тезис Littr;, что преступление есть помешательство; приезжаю — и уже преступление не помешательство, а именно здравый-то смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест.
«Ну как развитому убийце не убить, если ему денег надо!».
Но это лишь ягодки.
Русский бог уже спасовал пред «дешовкой».
Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: «двести розог, или тащи ведро».
О, дайте взрасти поколению! Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы они еще попьянее стали!
Ах, как жаль, что нет пролетариев! Но будут, будут, к этому идет...

— Жаль тоже, что мы поглупели, — пробормотал Ставрогин и двинулся прежнею дорогой.

— Слушайте, я сам видел ребенка шести лет, который вел домой пьяную мать, а та его ругала скверными словами. Вы думаете, я этому рад? Когда в наши руки попадет, мы, пожалуй, и вылечим... если потребуется, мы на сорок лет в пустыню выгоним... Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, — вот чего надо!
 А тут еще «свеженькой кровушки», чтоб попривык. Чего вы смеетесь? Я себе не противоречу. Я только филантропам и шигалевщине противоречу, а не себе. Я мошенник, а не социалист. Ха-ха-ха!
Жаль только, что времени мало. Я Кармазинову обещал в мае начать, а к Покрову кончить. Скоро? Ха-ха! Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин: в русском народе до сих пор не было цинизма, хоть он и ругался скверными словами.
Знаете ли, что этот раб крепостной больше себя уважал, чем Кармазинов себя? Его драли, а он своих богов отстоял, а Кармазинов не отстоял.

— Ну, Верховенский, я в первый раз слушаю вас, и слушаю с изумлением, — промолвил Николай Всеволодович, — вы, стало быть, и впрямь не социалист, а какой-нибудь политический... честолюбец?

— Мошенник, мошенник. Вас заботит, кто я такой? Я вам скажу сейчас, кто я такой, к тому и веду. Недаром же я у вас руку поцеловал.
Но надо, чтоб и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим, а что те только «машут дубиной и бьют по своим».
Эх, кабы время! Одна беда — времени нет. Мы провозгласим разрушение... почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна! Но надо, надо косточки поразмять.
Мы пустим пожары...
Мы пустим легенды...
Тут каждая шелудивая «кучка» пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут да еще за честь благодарны останутся.
Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-то мы и пустим... Кого?

— Кого?

— Ивана-Царевича.

— Кого-о?

— Ивана-Царевича; вас, вас!

Ставрогин подумал с минуту.

— Самозванца? — вдруг спросил он, в глубоком удивлении смотря на исступленного.

— Э! так вот наконец ваш план.

— Мы скажем, что он «скрывается», — тихо, каким-то любовным шепотом проговорил Верховенский, в самом деле как будто пьяный.

— Знаете ли вы, что значит это словцо: «Он скрывается»? Но он явится, явится. Мы пустим легенду получше, чем у скопцов. Он есть, но никто не видал его. О, какую легенду можно пустить! А главное — новая сила идет. А ее-то и надо, по ней-то и плачут.
Ну что в социализме: старые силы разрушил, а новых не внес. А тут сила, да еще какая, неслыханная! Нам ведь только на раз рычаг, чтобы землю поднять. Всё подымется!

— Так это вы серьезно на меня рассчитывали? — усмехнулся злобно Ставрогин.

— Чего вы смеетесь, и так злобно? Не пугайте меня. Я теперь как ребенок, меня можно до смерти испугать одною вот такою улыбкой. Слушайте, я вас никому не покажу, никому: так надо. Он есть, но никто не видал его, он скрывается. А знаете, что можно даже и показать из ста тысяч одному, например. И пойдет по всей земле: «Видели, видели».
И Ивана Филипповича бога Саваофа видели, как он в колеснице на небо вознесся пред людьми, «собственными» глазами видели.
А вы не Иван Филиппович; вы красавец, гордый, как бог, ничего для себя не ищущий, с ореолом жертвы, «скрывающийся». Главное, легенду!
Вы их победите, взглянете и победите. Новую правду несет и «скрывается». А тут мы два-три соломоновских приговора пустим. Кучки-то, пятерки-то — газет не надо! Если из десяти тысяч одну только просьбу удовлетворить, то все пойдут с просьбами.
В каждой волости каждый мужик будет знать, что есть, дескать, где-то такое дупло, куда просьбы опускать указано.
И застонет стоном земля: «Новый правый закон идет», и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!

— Неистовство! — проговорил Ставрогин.

— Почему, почему вы не хотите? Боитесь? Ведь я потому и схватился за вас, что вы ничего не боитесь. Неразумно, что ли? Да ведь я пока еще Колумб без Америки; разве Колумб без Америки разумен?

Ставрогин молчал. Меж тем пришли к самому дому и остановились у подъезда.

— Слушайте, — наклонился к его уху Верховенский, — я вам без денег; я кончу завтра с Марьей Тимофеевной... без денег, и завтра же приведу к вам Лизу. Хотите Лизу, завтра же?

«Что он, вправду помешался?» — улыбнулся Ставрогин. Двери крыльца отворились.

— Ставрогин, наша Америка? — схватил в последний раз его за руку Верховенский.

— Зачем? - серьезно и строго проговорил Николай Всеволодович.

— Охоты нет, так я и знал! — вскричал тот в порыве неистовой злобы. — Врете вы, дрянной, блудливый, изломанный барчонок, не верю, аппетит у вас волчий!..
Поймите же, что ваш счет теперь слишком велик, и не могу же я от вас отказаться! Нет на земле иного, как вы! Я вас с заграницы выдумал; выдумал, на вас же глядя. Если бы не глядел я на вас из угла, не пришло бы мне ничего в голову!..

Ставрогин, не отвечая, пошел вверх по лестнице.

— Ставрогин! — крикнул ему вслед Верховенский, — даю вам день... ну два... ну три; больше трех не могу, а там — ваш ответ!
Из романа «Бесы» Фёдора Михайловича  Достоевского.



А теперь глава 18 из библейской книги «ЛЕВИТ». Похоже,  те, кто сегодня пропагандирует  ранний секспросвет, однополые браки, бездетные семьи и разрушение самой семьи, как таковой, действительно,  бесы и дьяволицы, если выступают против самого Бога и его заветов. Речь идёт о законах о браке и половых отношениях. И если кто-то из священников, пусть хоть сам Римский папа, хоть Святой Валентин, выступает против этих требований, согласованный с природой, он приравнивается к бесам.


И сказал Господь Моисею, говоря:
объяви сынам Израилевым и скажи им: Я Господь, Бог ваш.

По делам земли Египетской, в которой вы жили, не поступайте, и по делам земли Ханаанской, в которую Я веду вас, не поступайте, и по установлениям их не ходите.

Мои законы исполняйте и Мои постановления соблюдайте, поступая по ним. Я Господь, Бог ваш.

Соблюдайте постановления Мои и законы Мои, которые исполняя, человек будет жив. Я Господь.

Никто ни к какой родственнице по плоти не должен приближаться с тем, чтобы открыть наготу. Я Господь.

Наготы отца твоего и наготы матери твоей не открывай: она мать твоя, не открывай наготы ее.

Наготы жены отца твоего не открывай: это нагота отца твоего.

Наготы сестры твоей, дочери отца твоего или дочери матери твоей, родившейся в доме или вне дома, не открывай наготы их.

Наготы дочери сына твоего или дочери дочери твоей, не открывай наготы их, ибо они твоя нагота.

Наготы дочери жены отца твоего, родившейся от отца твоего, она сестра твоя по отцу, не открывай наготы ее.

Наготы сестры отца твоего не открывай, она единокровная отцу твоему.

Наготы сестры матери твоей не открывай, ибо она единокровная матери твоей.

Наготы брата отца твоего не открывай и к жене его не приближайся: она тетка твоя.

Наготы невестки твоей не открывай: она жена сына твоего, не открывай наготы ее.
Наготы жены брата твоего не открывай, это нагота брата твоего.

Наготы жены и дочери ее не открывай; дочери сына ее и дочери дочери ее не бери, чтоб открыть наготу их, они единокровные ее; это беззаконие.

Не бери жены вместе с сестрою ее, чтобы сделать ее соперницею, чтоб открыть наготу ее при ней, при жизни ее.

И к жене во время очищения нечистот ее не приближайся, чтоб открыть наготу ее.

И с женою ближнего твоего не ложись, чтобы излить семя и оскверниться с нею.

Из детей твоих не отдавай на служение Молоху и не бесчести имени Бога твоего. Я Господь.

Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость.

И ни с каким скотом не ложись, чтоб излить семя и оскверниться от него; и женщина не должна становиться пред скотом для совокупления с ним: это гнусно.

Не оскверняйте себя ничем этим, ибо всем этим осквернили себя народы, которых Я прогоняю от вас.

И осквернилась земля, и Я воззрел на беззаконие ее, и свергнула с себя земля живущих на ней.

А вы соблюдайте постановления Мои и законы Мои и не делайте всех этих мерзостей, ни туземец, ни пришлец, живущий между вами,

ибо все эти мерзости делали люди сей земли, что пред вами, и осквернилась земля;

чтоб и вас не свергнула с себя земля, когда вы станете осквернять ее, как она свергнула народы, бывшие прежде вас;

ибо если кто будет делать все эти мерзости, то души делающих это истреблены будут из народа своего.

Итак соблюдайте повеления Мои, чтобы не поступать по гнусным обычаям, по которым поступали прежде вас, и чтобы не оскверняться ими. Я Господь, Бог ваш.
«ЛЕВИТ» глава 18.