Гармония 3 в 1, Глава Первая

Гармония (3 в 1)

Гарри Боро
Пессимистично-оптимистичное, сентиментально-сатирическое, насильственное

Посвящение Сорену

«The more abstract the truth that one wishes to teach is, the more one must begin by seducing the senses to it»
Фридрих

Из дневника покойного подозреваемого:

«Сложно объяснить, как это случилось. Возле последнего необитаемого острова Земли столкнулись подводная лодка и самолет. Выжившие участники трагедии долгое время пребывали в шоке. Многие потеряли своих родных и близких, а потому не сразу взялись выяснять детали произошедшего. Поэтому никто и не помнил детали. «Авиаторы», как называли себя бывшие пассажиры лайнера, во всем обвиняли «подводников»: мол, если бы лодка не всплыла из глубины в тот момент, когда над ней пролетал самолет, то столкновения бы не произошло. «Подводники», в свою очередь, утверждали, что это самолет летел слишком низко и они тут вовсе ни при чем…

Как бы там ни было на самом деле, но взаимные претензии уже через три дня после катастрофы разбили людей на два враждебных лагеря. Авиаторы облюбовали для проживания одну из двух островных гор, а подводники расположились у подножия второй. Дело в том, что подводникам удалось спасти главную ценность погибшей субмарины – атомный реактор. Затащить его на вершину горы оказалось невозможно, а потому бывшие члены экипажа подводной лодки остановились вместе с реактором там, где выбились из сил. Что же касается авиаторов, то в условиях изначальной вражды с подводниками они могли рассчитывать только на альтернативные источники жизненно необходимой энергии. Например, на ветряные мельницы. Ветер на горном плато, естественно, дул намного сильнее, чем внизу, и кто-то из умных людей, возглавлявших колонну авиаторов, удалявшихся от подводников, вдруг остановился посреди этого плато и сказал: здесь!

Вообще-то, умных людей хватало как с той, так и с другой стороны. На подводную лодку абы кого не посадят, а на самолете летело немало бизнесменов, преподавателей средних учебных заведений (каникулы все-таки) и даже участников научно-практической конференции по микробиологии. Правда, из микробиологов спастись удалось всего одному лаборанту, но по меньшей мере таблицу Менделеева (черт знает почему) он знал как «Отче наш». Ну а всевозможные истории про злоключения вынужденных островитян – от Робинзона Крузо до Повелителя мух – читали большинство выживших. То есть изначально все настраивались на длительное проживание в условиях дикой природы и ни о каком быстром спасении не помышляли.
 
В соответствии с такими взрослыми представлениями о постигшем их несчастье и под- водники, и авиаторы обустраивали свой быт, казалось бы, на века. Проще, конечно, было подводникам. Реактор за три недели решил все их проблемы с энергией, и уже к концу первого месяца пребывания на острове однажды ночью у подножия Подводной горы над тремя короткими рядами бревенчатых домов вспыхнул ослепительный и неестественный для здешних мест голубоватый свет. Авиаторам пришлось повозиться намного дольше. Только на сооружение ветряных мельниц ушло около двух месяцев. Во-первых, несмотря на коллективный ум, никто не мог рассчитать наиболее постоянный режим ветряных потоков. Во-вторых, людей, приспособленных к физическому труду, в рядах авиаторов оказалось маловато.

– Будут проблемы, – сказал «Тот, который сказал: здесь!» даже по окончании всех работ по сооружению мельниц и жилья.
– Какие? – тут же откликнулся оказавшийся рядом Лаборант – микробиолог.
«Тот, который сказал: здесь!» посмотрел на него с неприязнью.
Незадолго до этого Лаборант проштрафился при расчете ветряной константы, из-за чего половину сделанных работ пришлось переделывать, и теперь «Тот, который сказал: здесь!» считал микробиологию самой бесполезной наукой на свете. Однако в свои сорок два года он обладал недюжинной житейской мудростью и понимал, что для коллективного выживания на острове им требуется жесткая организация и дисциплина. То есть вожак. «Повелителя мух» он не читал. Он вообще мало читал, поскольку всю жизнь занимался делом, мало располагающим к вдумчивому времяпровождению с книгой. «Тот, который сказал: здесь!» работал ассенизатором.

На такой работе первоочередное значение имеет не смысл жизни, интерпретированный в зависимости от личного опыта в литературных опусах, а запах бытия. Поэтому в свободное время «Тот, который сказал: здесь!» разводил цветы и по пять раз в день принимал ванну с душистыми добавками. Значение дисциплины и организации он уяснил для себя не из книг, а из нестандартных ситуаций, когда чей-то решительный окрик спасал целый город от потоков дерьма, отправляя людей на борьбу с буро-зелено-коричневым злом. В юности «Тот, который сказал: здесь!» был среди тех, кого отправляли. С возрастом, продвинувшись по служебной лестнице, отправлял уже он. В принципе, кто кого отправляет – не важно. Главное, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения, что кто-то должен отправлять, а кто-то лезть в зловонную жижу, закрывая образовавшуюся течь собственным телом. У Лаборанта, похоже, таких сомнений не возникало. Он сразу и безоговорочно признал лидерство «Того, который сказал: здесь!», подавая пример остальным.

Вот почему, несмотря на приобретенную неприязнь к микробиологии, «Тот, который сказал: здесь!» все-таки ответил Лаборанту:

– У нас много женщин. Они плохо работают. Но проблема в другом. У подводников женщин нет. И когда-нибудь на этой почве возникнет конфликт.
Откровенно говоря, связи между женщинами авиаторов и возможным конфликтом с под- водниками Лаборант не усматривал. В двадцать пять лет он был всецело поглощен наукой, а половое влечение легко удовлетворял за счет ночных поллюций. Причем он не был уверен, что его поллюции соотносились с какими-то эротическими сновидениями, в которых присутствовали женщины. Может быть, это выходила наружу эйфория по поводу удачного дневного опыта или похвалы от руководителя лаборатории. У него были всего две знакомые женщины. Первая – мать. Вторая – коллега по лаборатории, тридцатилетняя худющая дамочка, одержи- мая лаврами Мари Кюри. Как и для Лаборанта, кроме науки, для нее никого и ничего не существовало, а потому им было очень легко не воспринимать друг друга по половому признаку.

Но в отсутствие лаборатории и возможности заниматься наукой Лаборанту ничего не оставалось, как на веру воспринимать слова «Того, который сказал: здесь!». Этот человек в буквальном смысле хлебнул в жизни дерьма полной ложкой и, наверно, разбирался в премудростях залабораторной жизни, о которой Лаборант имел смутное представление.

– Надо разбиться на пары, – добавил «Тот, который сказал: здесь!». – Это сплотит людей и в минуту опасности заставит их защищать себя со всей силой собственника. Женщин нам отдавать нельзя. Это единственный смысл выживания.
– А если кому-то не достанется пары? – робко спросил Лаборант, втайне лелея надежду, что пары не достанется именно ему.
– Значит, кто-то будет жить втроем или вчетвером, – сказал как отрезал «Тот, который сказал: здесь!».

Такой вариант Лаборанта устраивал. Среди двоих или троих мужчин он мог легко скрыть свое непонимание обозначенного «Тем, который сказал: здесь!» смысла выживания. Вечером того же дня на традиционном итоговом собрании «Тот, который сказал: здесь!» посоветовал всем внимательно присмотреться друг к другу.

– Времени у нас не так уж и много, – как гвозди вколачивал он аргументы во всеоб- щее недоумение. – К сожалению, мы не одни на этом острове, и подводников нашими друзьями никак не назовешь. Мы как бы два человечества, которым необходимо пройти свой путь с нуля. И те из нас, которые как можно быстрее минуют начальные стадии развития, будут иметь больше шансов на основание новой цивилизации. Даю вам неделю на размышления. Пообщайтесь друг с другом, не стесняйтесь откровенных тем. Все должно быть по взаимному согласию. Никакого насилия или принуждения.

Несмотря на железную аргументацию «Того, который сказал: здесь!», его рекомендации авиаторы восприняли неоднозначно. Мужчины, в принципе, не возражали. Особенно бизнесмены, которые выглядели как-то потерянно. С женщинами оказалось сложней. Две полярные точки зрения отражали пожилая учительница химии и толстая домохозяйка, потерявшая в авиакатастрофе мужа. «Химия» утверждала, что сводить отношения между полами к вынужденной необходимости безнравственно. «Толстуха» говорила, что женщине необходим гормональный баланс, а без специальных медикаментов поддерживать его можно только с помощью мужчин. Их недельный спор почти не приближался к заявленной «Тем, который сказал: здесь!» цели спаривания, но «Тот, который сказал: здесь!» не вмешивался в дискуссию.

Остальные женщины на всякий случай поддерживали обе спорящие стороны, но всю неделю исподволь присматривались к потенциальным партнерам. Как-то так негласно утвер- дилось, что выбор должны сделать именно женщины. Нужно заметить, что это обстоятельство весьма благотворно повлияло на поведение мужчин, косвенно подтвердив верность принятого «Тем, который сказал: здесь!» решения. Даже потерянные бизнесмены в эти дни старались выглядеть стройней, подтянутей, галантней и сильней. Внешние изменения не коснулись только «Того, который сказал: здесь!» и Лаборанта. Лаборант не очень-то и стремился к созданию полноценной ячейки общества, а «Тот, который сказал: здесь!» в косметическом ремонте не нуждался. Он и без того выглядел сильнее всех. Настолько сильнее, что на него, кажется, никто и не претендовал. И, наверно, напрасно.

Если бы «Тот, который сказал: здесь!» не умел прятать свои чувства, то многие заметили бы в его глазах грусть, когда очередным вечером какая-нибудь вновь образовавшаяся парочка удалялась от общих жилищ вверх по склону горы, где за огромными валунами при- ходила к необходимому политическому консенсусу. К концу назначенной недели свободных женщин в лагере почти не осталось. Не сумели найти себе пары только Химия и хорошень- кая рыженькая девушка из Австралии. Химия по-прежнему стояла на безнравственности задуманного, а Рыжая утверждала, что любит своего мужа, к которому она, собственно, и летела, и в новых отношениях не нуждается.

На итоговом собрании «Тот, который сказал: здесь!» оглядел ряды образовавшихся пар и повернулся к мужчинам, которых никто не выбрал. Их оставалось всего пятеро, включая Лаборанта и исключая «Того, который сказал: здесь!». Положа руку на сердце, «Тот, который сказал: здесь!» подумал, что и сам вряд ли выбрал бы этих неудачников, будь он женщиной. Одни – уроды, каких еще поискать, другие – заклейменные материнской опекой маменькины сынки. Под жестким взглядом «Того, который сказал: здесь!» они выглядели еще ущербнее.

– Кто может взять кого-либо из этих мужчин в свою семью? – громко спросил «Тот, который сказал: здесь!».
– Скотство! – прошипела Химия.
– Вы девственница, мадам? – неожиданно повернулся к ней «Тот, который сказал: здесь!»
– Какое это имеет значение? – покраснела Химия.
– Большое, – спокойно ответил «Тот, который сказал: здесь!». – Ваши комплексы разобщают коллектив. А в одиночку нам не выжить.
– Девственница, – хихикнула Толстуха и тут же вызывающе добавила:
– Мы можем взять еще одного. Или даже двух!

Ее партнер – какой-то финансист из Германии – удивленно вскинул брови.

– Можем! – грозно посмотрела на него Толстуха, и финансист понуро опустил голову.
– Очень хорошо. Остаются еще трое, – узаконил решение Толстухи «Тот, который сказал: здесь!». – Но! У нас есть одна свободная девушка!

Все посмотрели на Рыжую, и она покраснела еще гуще, чем Химия.

– Я не хочу… – прошептала она.
– Это необходимость, – начал «Тот, который сказал: здесь!», но в это мгновение они встретились глазами, и он осекся.

«Господи, какая же она красивая», – подумал «Тот, который сказал: здесь!». И как он раньше не замечал этой красоты: большие глаза неопределенного цвета – то ли зеленые, то ли коричневые, прямой аккуратный носик с небольшой горбинкой, ровные белые зубки, чуть припухлые губки и эти почти детские рыжие завитушки на висках. Сколько же ей лет? Двадцать шесть, двадцать семь максимум. Ему тоже следовало побеспокоиться о семье в эти дни. Но он же намного старше нее. Да и в придуманную им оборонную стратегию эта лапочка никак не вписывалась – с такой нельзя по необходимости, такую нужно любить…

Она отвела взгляд, и «Тот, который сказал: здесь!» с трудом очнулся от охватившего его оцепенения. Авиаторы смотрели на него в озадаченном ожидании. Ему не следует впадать в такую задумчивость, если он хочет остаться лидером. И нельзя противоречить собственным решениям. Он снова окинул взглядом ряды холостых неудачников.

– Ты, – ткнул он пальцем в Лаборанта. – Ты составишь ей пару. Это было единственное, что он мог сделать для Рыжей.
– Я?! – страшно удивился Лаборант, но возразить что-либо по существу не нашелся.
– Ну а вас пристроим со временем, – добавил «Тот, который сказал: здесь!» оставшимся холостякам».
 

Глава первая

Ну что сказать про ту ночь? Он помнил ее до мельчайших подробностей… Нет, не так… Банальщина какая-то… В общем, веселья не хотелось. Болела голова. Нужно было раздро- бить эту боль хаусом и водкой с вишневым соком. Только так ему удавалось уснуть ранним утром последние полгода. На улице накрапывал дождь, а возле последнего притона веселья тусовалась небольшая очередь лузеров. Его лично здесь лузером еще не считали. Он много пил, но не доставлял хлопот охране, поскольку умел вовремя остановиться и самостоятельно выбраться наружу. Поэтому его всегда пропускали. В ту ночь он также попал внутрь без проблем и тут же прошел к барной стойке.

Было около двух часов. Самый пик. Он с трудом пробрался через толпу в заветный уголок, откуда можно наблюдать за танцующими, потягивая через соломинку незамысловатый коктейль, и, еще не успев сделать заказ, увидел ее. Что-то в лице этой девушки показалось ему знакомым, но рассмотреть ее лучше не представлялось возможным – их разделял угол бара и полыхающий сваркой полумрак ночного клуба. Более ничем особенным на таком расстоянии она его не поразила. Однако же, окинув взглядом физиономии нависших над стойкой людей, он опять вернулся к ней. Наблюдать за девушкой оказалось удобней, чем за остальными, и, удерживая за собой отвоеванное у толпы место за стойкой, он успел рассмотреть ее до мелочей. На девушке было цветастое платье на лямочках, классической длины – чуть выше колен.
На фоне девочек в кожаных шортиках и почти ночных сорочках она выглядела несколько старомодно. Старомодными показались ему и ее танцы с ленивым подтоптыванием в такт хаусу и гоа-трансу. Танцевала она прямо у стойки бара, лишь иногда делая шаг назад, чтобы на секунду исчезнуть из поля его зрения за зеркальным столбом. Ее нежелание раствориться в танцующей толпе было связано, конечно, не с ним. Она находилась здесь не одна, а в сопровождении двух подруг, словно примерзших к бару вместе с открытой бутылкой шампанского. Время от времени они втроем чокались высокими бокалами и выпивали, а он с каким-то щекочущим предчувствием отмечал про себя, что и кажущаяся старомодность девушки, и ее поведение, как это ни странно, чем-то неудержимо влекут к себе.

Он традиционно не спешил. Во-первых, ждал, когда количество алкоголя в его крови достигнет необходимой для нормального желания концентрации. Во-вторых, хотел убедиться, что этот вариант действительно сегодня лучший. Его не отпугивало, что, перебирая варианты, он может и не познакомиться с девушкой. Так бывало неоднократно, но до сих пор по утрам он не загружался чувством потери. Каждый раз, определяя для себя подобный разовый вариант отношений, он начинал копаться в изъянах внешности будущей жертвы. В девушке напротив он изъянов не находил. Разве что чуть покатые плечи. Ну и возраст – наверно, в районе двадцати пяти лет. Для здешнего женского контингента, едва дотягивающего до двадцатилетнего порога, это серьезная конкурентная уступка.

Но зато ее лицо в обрамлении прямых, светлых с рыжинкой волос ни в какое сравне- ние не шло с этими лубочными портретиками ночной тусовки. Оно единственное казалось здесь живым, исполненным уверенной в себе, но не кричащей красоты. Еще ему очень хотелось взглянуть на ее попу. Для целостности образа попа являлась необходимой деталью. Примерно через час такая возможность ему представилась. Возле бара стало свободнее, и можно было отлучаться, не опасаясь, что вновь придется отвоевывать плацдарм для стакана с водкой и соком. И он отлучался: поднимался на второй этаж, чтобы разглядеть ее сверху, прятался за зеркальными столбами, наблюдая за ней сбоку, – с попой у девушки оказалось все в порядке.

Во время коротких обзорных экскурсий он понял, что девушка его тоже заметила. Когда он исчезал, она живо оглядывалась по сторонам, а когда возвращался – быстро зафиксировав взглядом его присутствие, вновь беспечно общалась с подругами, выпивала и изредка танцевала. Позже она призналась ему, что наблюдала за ним с того момента, как он появился. Если она говорила правду, то наблюдать за ним получалось у нее очень искусно. Ему долго казалось, что их взгляды встречаются совершенно случайно. Ближе к четырем часам утра он даже начал волноваться, что в такой же случайной попытке обменяться с ней взглядами он уже не заста- нет ее на месте. И тогда он решил действовать. Дождавшись момента, когда одна из подруг девушки куда-то отлучилась, он «подкрался» к оставшимся двум сзади и уже собирался было окликнуть рыжую, чтобы познакомиться, как вдруг какой-то пьяный хмырь опередил его и, припав локтем на стойку, начал клеить сразу обеих. С досады он чуть не прикусил себе язык и, чтобы не выглядеть глупо, крикнул знакомому бармену:

– Саша! Повтори!

Услышал не Саша, а она. И обернулась.

– А вот с этим парнем я бы познакомилась! – весело сказала она словно в продолжение разговора с приставшим к ней пьяным хмырем.
– Молодой человек! – немедленно тронула его за руку подруга девушки – полная, такая же веселая, но явно переборщившая с косметикой. – С вами хотят познакомиться!
– Кто? – улыбнулся он, как будто оказался здесь совершенно случайно и ничего не слышал.
 

– Моя подруга! – перекрикивая грохот музыки, сообщила толстушка.
Он слегка картинно повернулся к рыжей, и, уже не прячась, они посмотрели друг другу в глаза.

– С удовольствием, – не выдержав и двух секунд паузы, согласился он.
Тогда у них еще были имена, но уже через полчаса разговора с ней он догадывался, что очень скоро их настоящие имена растворятся в новых отношениях, где есть только позывные, известные и понятные лишь двум людям. Конечно, это случилось не сразу. И даже не в ту ночь или утро, когда, не разочаровывая его, она наотрез отказалась поехать к нему. Но поскольку это все-таки случилось, то Лапочкой и Бобби Старшим они стали именно тогда, когда, отколовшись от всех, уединились за освободившимся столиком ночного клуба и говорили обо всем разом, словно метили словами огромную территорию любви, которую им еще только предстояло завоевать…

Стоп! Опять не то. Слишком мармеладно, обычно и логично получается – и стали они жить-поживать и добра наживать. Но при таком раскладе ему нечем объяснить все, что про- изошло дальше. Значит, все происходило не так, как он отчетливо помнил. Да и отчетливо ли? Например, голова – она у него вовсе не болела. И этот клуб – он не посещал его две недели, а выпивал дома по ночам. Остается водка с вишневым соком. Вот это правда. Вишневый сок – его личное изобретение. Как-то получилось однажды, что в холодильнике не оказалось апель- синового сока, и он заменил его вишневым. Полученная смесь показалась ему вкусней привыч- ной. Но разве он злоупотреблял? Ни в коем случае. Он не мог себе позволить злоупотребления. Днем необходимо быть в форме – садиться за руль и встречаться с людьми. Стаканчик-другой в три часа ночи – и на боковую. Подъем в восемь утра, остальное досыпал днем – вот, собственно, и разгадка его ночных бдений. Попробуй усни, если выспался днем.

Остается разобраться с первой встречей. И здесь сплошное вранье. Он запал на нее с пер- вого взгляда. А это старомодное платье и танцы возникли уже потом, как слабые попытки сфор- мировать защитные порядки утраченной воли. В первые часы были только ее глаза и ниточка прозрачных бусинок справа на светлых, рыжеватых волосах. И этого пьяного хмыря он едва не раздавил плечом, когда тот попытался встать между ними. И за столом позже они сидели не вдвоем, а вместе с ее полной подругой, из-за которой она, в общем-то, и не поехала к нему. Хотя очень хотела. Он видел это, и тоже очень хотел, и на самом деле был сильно разочаро- ван. Нет, не ее отказом, а уже тогда зародившимся ощущением потери отпущенного им дра- гоценного времени. Все было предопределено. Чего уж тут лукавить. Ведь он действительно не посещал этот клуб две недели, а она только вчера приехала в город из другой страны. Господи, Голландия!..

* * *

Проснувшись днем, он сразу вспомнил, что обещал ей поездку на море. Это уже было странно. Не его обещание, а то, что он о нем вспомнил. Он походил по комнате, сварил кофе, выпил его у окна, за которым словно нарочно стояла отличная погода. Только эта погода и оживляла унылую картину кирпичных гаражей за окном. Изо дня в день жизнь приветство- вала его этими белыми кирпичами, и только сейчас он вдруг подумал, что ничего убивающего монотонной тоской в них как бы и нет. Даже если бы сегодня шел дождь, рисуя мокрыми разво- дами на стенах гаражей гениальные картины даунов. Но сегодня не просто нет дождя – солнце нагло протискивается в комнату между неплотно прикрытыми шторами, охотясь за невиди- мыми отверстиями уже в его груди, чтобы, проникнув в них, свернуться там щекотливым вол- нительным клубочком.
Это так здорово! Непонятно, неведомо, но так приятно, что кушать не хочется. Он опять сварил кофе и посмотрел на часы. Время отмеряло третий час пополудни, когда он наконец созрел. Но едва он взял в руки мобильный телефон, как аппарат тут же пискнул в его руке полученным сообщением:

«Hi! How are you? What time will I see you? Lapochka;))»

Лапочка? Ну как же, вчера он сказал, что ее имя ей не подходит. Она призналась, что и сама не любит собственное имя. Тогда он сказал, что знает, какое имя ей подойдет. И назвал ее Лапочкой. Она улыбнулась. Он тоже. Но он готов продолжить игру. Интересно, помнит ли она разговор про собак. У ее свекрови живет семилетний мопс. Собаку подарил Лапочке на день рождения ее муж. Муж! Ладно, вчера это было неважно, не очень коробит и сегодня. Что с собакой? Пса она обожает. Его зовут Бобби. Песик так уютно лежит на ее коленях, когда она приходит к свекрови в гости. И он сказал, что хотел бы побывать на месте Бобби. Бобби Старшим. Она рассмеялась. Потом он пригласил ее на медленный танец и провел рукой по ее бедру, нащупывая трусики. Она сжала его руку и сказала:

– Бобби Старший, так делать нельзя. Накажу…

Он набрал на телефоне ее номер.

– Алло…
– Привет, Лапочка. Это Бобби Старший, если помнишь такого…
– Конечно, помню. А еще помню, что Бобби Старший обещал сегодня морскую прогулку…

Такой приятный голос! Голос очень важен. Для него. Голосом можно обманывать и защи- щаться. В обоих случаях он кажется неестественным. Голландская Лапочка была естественной, и, хотя он чувствовал себя виноватым, ему едва удалось сдержаться от радостного вскрика:

– Не получилось! Извини, Лапочка – проспал! Но я могу исправить свою оплошность ужином у моря! В прибрежном ресторанчике! Поужинаем, а заодно пообщаемся без посред- ников в лице твоих подруг!
– Ужин? – переспросила она. – Это хорошо. Если честно, очень хочется кушать.
– Так, может, не стоит откладывать и я заеду за тобой прямо сейчас? – все еще на радостной инерции крикнул он.
– Давай. Я живу…

Она продиктовала свой адрес. Это было где-то за городом, но расстояния его не пугали. Он немедленно принялся собираться. Джинсы, рубашка – все должно быть идеально чистым и отглаженным. Запах – он побрился и надушился. Еще пара-тройка загадочных выражений лица для форсу – их он наспех потренировал уже перед уходом, заглядывая боком в зеркальные двери огромного шкафа, когда несколько раз возвращался в квартиру – сначала за ключами от машины, потом за документами и, наконец, за деньгами. Так начинался второй день их знакомства, который он помнил не менее отчетливо, чем предыдущую ночь…

* * *

Однако если опять же соразмерять тот день с грядущей очумелой волной, то, наверно, о нем можно было рассказать совсем по-другому. Он вообще-то почти и не спал. Ее лицо, как вживленный в память чип, не покидало его воображение, мешая заснуть повышенным давлением. А еще он думал, что напрасно обманул ее и сказал, что ему тридцать два года. Он привык говорить неправду и соврал ей машинально. Как будто это что-то значило для нее. Впрочем, он сказал ей неправду не в привязке к сиюминутному значению. Исключительно интуитивно он врал на будущее, потому что был уверен, что они обязательно встретятся еще раз. Но когда встреча уже стала неизбежной, он пожалел о своем обмане – знал, что и эта встреча не будет последней.

В этих предчувствиях и сомнениях он провел несколько часов, назвав их для самоуспо- коения полудремой. А вот после – да, был ее настоящий негромкий голос, поразивший его открытостью. И был этот ужин у моря, во время которого они оба немного стеснялись. Он не знал, как вести себя на второй день знакомства. Ее, как ему показалось, несколько сдер- живал замужний статус. В результате почти весь вечер прошел в разговорах о ее семье. Сна- чала он думал, что она проверяет его, но потом понял, что для нее это действительно важно. Особенно сын. С мужем как-то изначально все выглядело туманно. Хороший парень Сережа, умный и талантливый, любит ее и сына. Он у нее первый, она у него единственная. Все как бы в шоколаде, но без огонька. Это он ощутил.

Но проверить ощущения не мог – все еще только сплеталось в цветочную завязь. И хотя уже проскакивали ее смущенные «что?», если он задерживался на ней взглядом больше поло- женного, и было заметно, что она немного робеет, а его руки подрагивали, когда он подносил зажигалку к ее сигарете – он боялся разрушить эту хрупкую конструкцию неосторожным сло- вом или действием. Она выжидала, он едва заметными шажками скрадывал ее личное про- странство. Со стороны это походило на игру, но он вел серьезную охоту, еще не понимая, что жертвой в случае успеха может оказаться он сам. Впрочем, к его гордости, ей иногда не удава- лось скрыть испуг. Значит, для нее также все было очень серьезно. И хотя она с удовольствием скушала какой-то японский супчик, а он почти не притронулся к еде, из ресторана Бобби Стар- ший выходил уже уверенный в собственных силах.
Оставалось только задать главный вопрос. Но тут начался сильный ливень, и они укры- лись в его машине. Десять минут на проливной дождь, пятнадцать – на возвращение домой – времени оставалось достаточно. Он медлил, она уже откровенно покусывала губки. Через дорогу прыгали лягушки, очумевшие от неожиданного мокрого счастья после жаркого дня. Он пытался таким же шутовским прыжком перескочить трудные слова, но она не приняла этот тон и мягко, но без вариантов ответила: нет.

– Не сегодня, – добавила она поспешно, заметив, как он изменился в лице. – Я так не могу…

Он не настаивал, на ощупь выбирая беспроигрышную тактику. Как и договаривались, отвез ее домой. И почти тут же, вырулив в молочный туман большой дороги, был выхвачен из едва начавшегося погружения в себя ее торопливым звонком.

– Ты не обиделся?
– Нет, Лапочка.
– Я очень хотела бы поехать к тебе, но у меня характер такой: есть бзики, которые для меня принципиальны…
– Только после свадьбы? – пошутил он.
– Я уже замужем.
– Шучу, я все понимаю. Но не думал, что мне придется возвращаться в этом тумане одному…
– Прости…
– Кстати, тут реально в пяти метрах ничего не видно. Если со мной что-то случится и ты услышишь об этом в сводках новостей, знай, что ты мне очень понравилась.
– Ты мне тоже очень понравился.
– Правда?
– Я никогда не говорю о чувствах, которые не испытываю.
– Никогда?
– Да. Я ведь замужем…
– Зачем ты это подчеркиваешь? Меня это не пугает.
– Я не для того, чтобы напугать… Просто я никогда не ложусь в постель только ради секса…
– Кажется, опять понимаю…

Они проговорили больше часа. Не отрывая трубку от уха, он поставил машину на стоянку, открыл ключом замок квартиры, помыл ноги, вскипятил себе чай, даже успел выпить его, и завалился на кровать. Оказывается, за ужином они не сказали друг другу и четверти того, что хотели сказать изначально. И даже когда она пожелала ему спокойной ночи, а он вытер носовым платком запотевший мобильник, Бобби Старший был уверен, что они еще только впервые, по-настоящему поздоровались, прежде чем приступить к приятной долгой беседе.