Немцы на дороге!

Солнце висело где-то высоко в небе, заливая все вокруг ярким сверкающим светом. Старик с трудом разогнул спину и выпрямился в полный рост. «Грядки с огурцами еще надо полить», - тоскливо подумал он и, тяжело ступая, побрел к колодцу. Обратно он медленно шел с ведром, наполненным до половины прозрачной холодной водой. Ведро было тяжелое, будто там была не вода, а камни, и ручка больно врезалась в полусогнутые пальцы. На пути к огурцам старик остановился отдышаться и поставил свою ношу на землю.

Солнце огненным кругом отражалось в воде, плескавшейся в ведре, и било в глаза так ярко, что ему даже пришлось отвернуться.

Пять лет назад он еще поднимал по два полных ведра, два года назад — одно полное, а теперь, вот, не может и пол ведра донести. Старик стоял на месте несколько минут, щуря свои выцветшие голубые глаза. «Что же я еще забыл сделать?» - напряженно подумал он. Потом вдруг понял, что совершенно забыл, кормил ли он цыплят или еще нет. Поначалу ему казалось, что вроде бы он помнит, как ходил в курятник. Потом стало казаться, что это, наверное, все-таки было вчера. Старик стоял, вспоминал и запутывался все больше и больше. «А, ладно, - наконец решил он, - надо их все же покормить. В конце концов, лучше второй раз поесть, чем сидеть голодными. Хуже не будет».

Он еще немного постоял посреди двора, размышляя о предстоящих делах. Была уже середина лета, и если он хочет получить хороший урожай на своем маленьком огороде, ему еще предстоит немало потрудиться. Старик со вздохом поднял ведро и снова двинулся к грядкам.

Работа в огороде почти всегда занимала целый день до самого вечера, благо что летом солнце садится поздно. Пока есть свет, надо успеть все сделать. А вот зимой можно и отдохнуть. Старик часто думал о долгой холодной зиме, когда темнеет рано, когда почти нет никакой работы. Да и непонятно даже, что лучше, зима или лето. Летом работаешь целый день в огороде, тяжело, но хоть занят. А зимой... Остается только целый день смотреть в мутный экран старого черно-белого телевизора и ждать, ждать, ждать. Только чего ждать? Смерти, наверное...

Он был один в своем большом доме. Жена умерла. Умерла еще семь лет назад, оставив его доживать свой век в одиночестве. Почти не общаясь с односельчанами, он продолжал жить замкнуто, никогда не обращаясь за помощью, и все делал сам. Его характер и в лучшие времена, когда он был молодой, оставался тяжелым, а после смерти жены совсем испортился. Всякого, кто заговаривал с ним, он ощупывал таким колючим взглядом, что человеку хотелось повернуться и уйти, даже не попрощавшись. Люди почти перестали обращаться к нему и в итоге старик оказался в натянутых отношениях со всей деревней. Таким образом он получил право на собственную жизнь, в которой не было места окружающим.

Его маленький мир включал в себя только дом, огород и дорогу до магазина. По деревне он почти не ходил, выбираясь только раз в неделю за продуктами. Все, кто встречался ему на пути, всегда здоровались с ним, так что ему все же приходилось мрачно кивать им в ответ. На этом его отношения со внешним миром заканчивались. Летом он еще уходил на целый день в лес собирать там грибы и ягоды. Возвращался он оттуда поздно. Только к вечеру, когда было уже почти темно, можно было видеть его сгорбленную фигуру, бредущую по дороге с полной корзиной.

В деревне он появился сразу же после войны. Пришел прямо с фронта, в гимнастерке, старой солдатской шинели, с орденами и медалями на груди. Пришел и остался. Пустых домов было много, работников в деревнях не хватало и никто не возражал, когда он поселился в одном из таких домов, оставленных прежними хозяевами. Никто не знал, кем он был на фронте и что он там видел, но видно насмотрелся он там достаточно, потому что никто не помнил, чтобы он хоть раз улыбнулся или рассмеялся, угрюмые складки у рта никогда не разглаживались, а с годами становились только глубже и глубже. Он никогда не одевал свои многочисленные награды, даже в День Победы, когда дети приходили дарить ему цветы.

Потом, через несколько лет он женился, завел свое хозяйство, жизнь потекла спокойно и неторопливо. Умер Сталин и пришел Хрущев. Потом вместо Хрущева пришел Брежнев и оставался почти двадцать лет. Потом понеслись Черненко, Андропов, вот сейчас Горбачев. Все это время они жили вдвоем с женой, детей не было. Из-за его нелюдимого характера они жили замкнуто, мало общаясь даже с родственниками жены. Были ли у него свои родственники, об этом тоже никто не знал, а спрашивать не решались. По крайней мере, ему никто не писал писем и никто никогда не приезжал.

Так он и жил все время, считаясь в деревне чужаком и ничего не делая, чтобы
изменить это мнение. Только после смерти жены он стал потихоньку сходиться с другими деревенскими стариками. Видно, полное одиночество было для него совсем уж невыносимо. Он иногда общался с пятью стариками его возраста, которые были во время войны на фронте. С другими, кто был моложе его и не воевал, он по-прежнему не хотел знаться.

Летом обычно эти старики сидели вместе целыми днями на лавочке, а зимой у кого-нибудь дома, все старые фронтовики. Вспоминали прошлое, обсуждали теперешнюю жизнь, которую узнавали из газет, ругали теперешнюю молодежь. Старик начал понемногу оттаивать.

Шло время. Сначала умер Прохор. Их стало четверо. Потом вдруг заболел и умер в больнице Степан. Прошло два года после похорон Степана и в один месяц умерли Яков и Иван. Старик снова остался один, последний ветеран в деревне. Тогда он еще больше замкнулся и почти совсем отгородился от внешнего мира.

Солнце уже закатилось, когда, наконец, огурцы были политы, а цыплята накормлены. Старик отнес ведро с лопатой обратно в сарай и ушел в дом ужинать.

На следующий день он отправился в лес за черникой, идти надо было всего километра три, но двигался старик медленно и добрался туда только через час. Черники в этом году было много. Он собирал ее, опустившись на колени, тщательно выбирая каждую ягоду. Постепенно маленькая корзина стала наполняться.

Собрав чернику на одной поляне, он переходил на следующую. На новом месте он опять с трудом опускался на колени и снова медленно собирал крупные, сочные ягоды. Так черника вывела его на небольшую опушку, расположенную у самой дороги. Из-за кустов, растущих по обеим сторонам дороги, опушку почти не было видно, и старик не спеша собирал свои ягоды, изредка посматривая вокруг.

Так, передвигаясь от одного черничного куста к другому, старик в очередной раз бросил взгляд на дорогу и тут же застыл на месте, словно окаменев: три немецких пехотинца, одетых в знакомую полевую форму третьего рейха, не спеша шли по дороге в его сторону.

Двое немцев держали в руках короткие черные автоматы, у третьего за спиной висел тяжелый карабин. Тот, что был с карабином, вел на длинном поводке огромную серую овчарку с мощной грудью и сильными лапами. Голова ее доставала высокому немцу почти до пояса. Немцы были примерно метрах в тридцати и спокойно, можно даже сказать уверенно, двигались по дороге.

Старик закрыл глаза, убежденный, что это ему просто привиделось, затем открыл: немцы продолжали беззаботно идти, даже не глядя по сторонам. Их тяжелые сапоги неспешно поднимались и опускались, поднимая на дороге легкие облачка пыли.

Не вставая с колен, старик оцепенело смотрел из-за кустов на их приближающиеся фигуры. Вскоре немцы уже поравнялись с ним и прошли мимо, даже не взглянув в его сторону. Закатанные по локти рукава, надвинутые на глаза каски, ранцы за спиной, гранаты у пояса. Такие же, как в 1941, 42, 43, 44, 45. Сорок пять лет прошло, а они нисколько не изменились.

Он что, сошел с ума?

Немцы уже были далеко от него и уходили по дороге куда-то в сторону реки. Старик шатаясь поднялся с колен, перевернув от волнения корзинку, и на подгибающихся ногах выбрался через кусты на дорогу. В голове шумело, перед глазами стояли какие-то разноцветные круги. Он зашатался и чуть было не упал, но потом сознание немного прояснилось.

Он стоит на дороге, по которой только что прошли три немца с собакой! С огромным трудом старик нагнулся к земле и трясущимися пальцами потрогал четкие следы от сапог, отпечатанные в пыли. Тут же были и крупные следы от собачьих лап. Все бешено завертелось у старика в голове и картины из памяти волной обрушились на него.

Их часть, получившая приказ наступать. Сожженные немцами украинские деревни. Посреди мокрых, стылых углей, оставшихся от домов, уродливо торчат уцелевшие печи. Повсюду воронки, полные мутной воды холодных осенних дождей. Размытые дороги. Войска, идущие колоннами в западном направлении. Отчаянное сопротивление немцев.

Фашисты! Фашисты на дороге. Откуда? Что же делать? Он беспомощно оглянулся по сторонам. «Это что, опять война? Надо что-то делать. Они же сожгут деревню! Надо бежать всех предупредить!» Он неуклюже побежал по дороге. Сердце молотом колотилось в груди. Его стук разносился по всему телу и отдавался в голове тяжелыми, мощными ударами.

Это вряд ли можно было назвать бегом, хотя ему казалась, что он движется быстро. Немцы на дороге! Он бежал и поначалу даже думал, что у него что-то получается. Так он миновал первый поворот и скоро должна была уже показаться развилка.

Надо спешить! Немцы на дороге! Потом ноги вдруг перестали его слушаться, он с великим трудом отрывал ступни от дороги, но они тут же врастали обратно в землю. Развилка все не показывалась.

Вскоре он понял, что не может больше выдерживать такой темп. Где же эта развилка? Он замедлил движение и пошел, задыхаясь, глотая широко открытым ртом жаркий воздух. Переставлять ноги становилось все труднее и труднее.

Теперь ему казалось, что он даже не двигается, а просто застыл где-то на одном месте. Он ничего не может сделать - от сознания собственного бессилья на глазах выступили слезы и потекли маленькими ручейками по небритым морщинистым щекам.

Немцы на дороге! Все перемешалось в сознании, и разум отказывался воспринимать действительность. Это что, новая война? Или это ТА ВОЙНА? Но ведь она должна была уже давно кончиться! Ведь была же Победа! Он сам помнит Победу, у него даже есть такая медаль, как раз за Победу. Хотя все это было неважно. Немцы уже здесь! 

Наконец показалась развилка. Еще три километра и покажутся первые дома. Во рту уже давно пересохло и песок непрерывно скрипел у него на зубах. Немцы на дороге!

Старик ковылял так минут сорок пока не показалась деревня. Пот градом катился с его лица, глаза были широко раскрыты и в них читался неподдельный ужас.

Он упал, когда до первых домов оставалось не больше двухсот метров. Упал лицом вперед, и так и остался неподвижно лежать посередине пыльной дороги.

Высоко в голубом небе плыли неторопливые белые облака. Дул слабый теплый ветер.

                ***
А немцы подошли к обрывистому спуску, ведущему к реке, и стали медленно спускаться по тропинке вниз к песчаному берегу. Пот градом катился из-под их стальных касок, застилая глаза и стекая за воротник. Солнце било им прямо в лицо, и они щурились и прикрывали глаза руками.

Спустившись, немцы побросали оружие на землю, и отцепив с поводка собаку, начали раздеваться.

 - Черт, как мне вся эта жара надоела, — устало проговорил высокий немец, освобождаясь от ремней, — а до конца съемок еще целая неделя. Я так больше не могу. Я уже под этим мундиром сварился.

Другой взглянул на часы.

 -Так, на купание у нас есть еще минут двадцать. Если опоздаем, режиссер нас тогда всех поубивает.

 -Ерунда, — возразил третий — наша сцена в конце, хотя лучше, конечно, все равно не опаздывать.

Они торопливо побросали одежду, скинули пропыленные сапоги и поспешили к манящей воде.

Овчарка улеглась на горячий песок, возле кучи обмундирования, и, вытянув вперед лапы, положила на них голову. Три стальные каски валялись тут же возле нее, выглядя очень неуместными на этом мелком, чистом песке.

Собаке было жарко под густым мехом, она быстро прерывисто дышала, открыв пасть и высунув язык наружу.

На середине реки, весело плескаясь и брызгаясь друг в друга водой, купались ее хозяева.

Высоко в голубом небе плыли неторопливые белые облака. Дул слабый теплый ветер.ы