Семья и люди Часть 2-2

Феликс Довжик

Семья и люди

Часть 2-2


Давний спор

Когда у некоторых поэтов спрашивают, как они пишут стихи, они уверяют, что их пером водит рука всевышнего.

Анна Ахматова говорила, что стихи растут из сора. Когда-то я считал, что Ахматова выразилась неточно. Мне казалось, что не так важно, какие случайные соринки возбуждают душу человека и запускают в работу чувства и мысли. Но, когда бога притягивают за уши к своему ремеслу, я готов на сто процентов согласиться с Ахматовой.

Она не призывала бога в соавторы, хотя была верующим человеком. Точность передачи чувств и мыслей были для нее божественной обязанностью. Здесь она погрешить не имела права. И перед богом, и перед поэзией.

Возможно, бог создал человека. Я не буду спорить. Для меня главное другое. Все остальное – от человека.
Если песчинка попадает в раковину, вырастает жемчужина, но для этого надо в раковине создать для песчинки жемчужные условия. Тогда ничто не помешает рождению полезных вещей. И совсем не обязательно, чтобы это были стихи. А пером должна водить собственная душа, но, если она заржавела, и бог не поможет.


Танец маленьких лебедей

Критики – люди несгибаемого логического склада ума. Когда мне случалось беседовать с людьми похожего своеобразия, у меня создавалось впечатление, что я говорю с глухими. Они без тени сомнения делали логические выводы там, где не худо было бы использовать чутье, зрение или слух, и я их прекрасно понимаю.

Когда-то, очень давно, на заре зависимой от симпатичных особ юности, мне пришлось смотреть в Большом театре балет Хачатуряна «Спартак». Для себя я бы и пальцем не пошевелил, чтобы достать билеты на спектакль не разговорного жанра, но симпатичная часть человечества обожает изящные искусства.

На сцене, во всю мощь стараясь и вызывая восторг моей подруги, плясали артисты балета, а в правительственной ложе сидел первый зритель страны Никита Хрущев, вечный Микоян и текущий австрийский канцлер Рааб.

Никиту вскоре вымели из Кремля. Большого сожаления у многих это не вызвало. Если первая половина его деятельности – куда ни шло, поскольку он справедливо критиковал предыдущего и правил от противного, то во вторую половину, когда надо было искать свой курс и принимать здравые экономические решения, трагический сталинский культ личности обернулся хрущевским фарсом.

Правда, двадцатилетний брежневский хрен впоследствии оказался не слаще хрущевской редьки. Я эту историческую неизбежность раскусил значительно позже, хотя сразу заметил, что свежие мальчуганы в сталинских шортиках, танцуя от предыдущего и уходя от фарса Никиты, загибают к знакомому старому со всеми выползающими из него последствиями. Но не об этом сейчас речь. Вернемся к музыке.

Через много лет после просмотра важных персон на театральной сцене я как-то услышал знакомую музыку.
– Танец с саблями Хачатуряна, – ни секунды не сомневаясь, объявил я. Я бы и голову дал на отсечение, что это так. Я же слышал эту музыку в Большом театре. Оказалось, передавали «Танец маленьких лебедей».

Зная за собой такую особенность, я не берусь судить о музыке, а критикам желаю успеха в их плодотворном упрямстве. Иначе кто бы работал критиком?


Лодка Хлебникова

Надо быть Мандельштамом, чтобы понимать Хлебникова. Я не могу похвастаться, что его стихи доходили до моего сердца, хотя я иногда совершал набеги на его «Творения».

Известный писатель прошедшего на моих глазах времени Илья Эренбург писал, как работал художник Пикассо. Начинал он с того, что рисовал реалистический портрет, а потом его уродовал. Когда ему удавалось изменить портрет до полной неузнаваемости, он ставил точку.

У Хлебникова встречаются изумительные живые строчки. Если бы он в таком же духе написал бы еще пару строф, артисты друг у друга вырывали бы текст, чтобы прочитать с эстрады, по радио или на телевидении. Но Хлебников деформировал следующие строчки, чтобы они не походили на предыдущие.

Вот его «Уструг Разина». Разин – фигура в живописи и литературе известная. С устругом сложнее. «Обратный словарь русского языка» уверяет, что это слово можно найти в 17-томном академическом Словаре русского языка, которого у меня под рукой нет. Нет этого слова даже у Даля. В словарях есть «струг» – старинное речное деревянное судно.

Поэтому можно догадаться, что речь идет о транспортном плавсредстве Разина и о легендарных событиях, на них состоявшихся, только изложено своим особым языком. Так как произведение всего на двух листах, да зная суть происходившего, можно добраться до последней точки. Но для меня после нее начинается самое главное.

Поставив точку и расписавшись, Хлебников добавил еще две коротких строчки, еще два стиха, с которыми редактора до сих пор не знают, что делать. Включать в канонический текст или оставлять за бортом?

Льется водка и вода,
Дикий ветер этой лодки повода.

На меня эти строчки после предыдущего текста действовали, как красная тряпка на быка. С точки зрения снобов использована примитивная рифма. Куда ни шло вода и орда, но вода и повода – фи! Но вслушайтесь. Для меня в этих строчках – необъяснимое и завораживающее колдовство.
Пока не иссякнут желающие разгадывать загадку Хлебникова, лодка его будет на плаву.


Земная безалаберность

Слышал я такую историю. То ли художник, то ли литератор, обиженный тем, что его зажимают, решил обратиться за помощью к своему давнему приятелю и однополчанину – Генеральному секретарю Брежневу. Мне думается, он рассчитывал, что его расспросят и позвонят куда надо, а Брежнев не примет. Но все получилось не так.

Брежнев устроил ему теплый прием, долго угощал и расспрашивал, а поднимать телефонную трубку не спешил.
– Ну почему это и это можно, – пожаловался гость на цензуру и ведомство Суслова, – а это нельзя?
– Не ищщы логики! – успокоил его глава страны.

Я это вот о чем. Я понимаю, бог наказывает людей за грехи, но за что он наказывает фруктовые сады? Три года подряд на яблонях и сливах ни яблока, ни сливы. В апреле – июльская жара, в мае, в пору цветения – февральские заморозки.

В большом и сложном хозяйстве один человек не в состоянии все охватить и скоординировать, даже если он бог. Правда, попадались люди, которые пытались все зажать в кулак путем отсечения лишнего. Гитлер и Сталин сводили многообразие жизни к единственной цели, но, слава богу, все плохо кончалось, и восстанавливалась привычная земная безалаберность, в которой надо было жить и работать.


Субъективное заблуждение

Часто кажется, что власть принимает глупые решения. Это – заблуждение. Власть всегда принимает правильные решения, но они идут на пользу тем слоям, к которым мы не принадлежим.


Мир и война

Когда концентрация людей сомнительной совести превышает критическую массу, происходит цепная реакция глупостей и подлости. В таком случае от мира до войны – рукой подать. А если военная машина запущена, у нее свои законы и своя неумолимая логика. Остановить ее очень и очень трудно.


Золотая середина

Золотая середина – это зона неустойчивого равновесия, она и называется золотой, потому что на ней трудно удержаться. Крайности понятны, доступны и устойчивы – дальше идти некуда. Заняв крайние позиции, люди безнадежно спорят друг с другом, и никто никого убедить не может. Каждый прав со своей колокольни, поэтому с возмущением удивляется глупости другого и слушать, и понимать его не хочет.

Между ними и над, в золотой середине, удерживаются считанные единицы добрых и мудрых. Им хорошо видна вынужденная правота и естественная ограниченность предельных позиций, но их одинокий голос не доходит ни до тех, кто слева, ни до тех, кто справа. И ни тем, ни другим они не нужны.


Суд над Бродским

Когда мне в руки попался томик Бродского, я с изумлением обнаружил, что до суда над ним у него нет ничего антисоветского. У многих признанных и обласканных поэтов можно отыскать гораздо больше оснований, чтобы пощекотать им нервы, а некоторые вообще задирались с властью, и это сходило им с рук. Описывая окружающее, они волей-неволей касались больных струн. А Бродского интересовали вечные темы, и наша текущая политическая конкретика не попадала в его поле зрения.

За что же его осудили, и кому это было на руку? Где подводные струны? У меня нет материалов процесса. Я сужу по короткой телевизионной передаче 18 августа 2000 года. Вот что мне кажется.

Те поэты, которые звонкими пионерскими голосами воспевали Ленина, Сталина и коммунистическую партию, получая за это щедрые зернышки в разинутые клювики, внезапно обнаружили новый неведомый голос, который может увести за собой их публику. Понять его стихи они не могли – кишка не того размера, но они не могли не почувствовать что-то завораживающее в его странных строчках.

Какой завистник потерпит талантливого конкурента, если есть возможность ужалить его. Зашевелились задетые за живое змеи, закружились в пикирующем хороводе осы, весь ядовитый скорпионарий пришел в единодушное движение. А разбухшему до неподъемных размеров охранному идеологическому ведомству Суслова необходима была пища, чтобы демонстрировать свою нужность.

Анна Ахматова, лучше многих знающая немытую писательскую кухню, по тому, как тонко чувствующая не свое, государственная машина, поползла к горлу Бродского, лишний раз утвердилась, что ее птенчику суждено стать птицей большого полета. Ее стараниями и стараниями еще нескольких порядочных писателей, не участвующих в схватках за подаяние власть держащих, удалось вытащить осужденного Бродского из ссылки.
 
Между прочим, Сталин дал Пастернаку охранную грамоту – «не троньте этого нэбожителя». Бродский из того же отряда небожителей, но трусливая власть подчищала и таких.

Уже потом, когда Бродского выдворили из страны, он, поднимаясь в творчестве все выше и выше и оглядывая орлиным зрением весь Земной Шар во времени и пространстве, несколько раз попадал пальцем режиму в глаз, но без обид и мимоходом. Такой цели он себе не ставил. Он продолжал писать о вечном и был, как и до процесса, далек от земной суеты, но замечал глубже и дальше многих.

О Бродском еще немало скажут те, кто лучше меня понимает его и чувствует. Меня в связи с процессом интересует мадам судья. В передаче не мелькнула ее фамилия, а жаль. Страна должна знать своих героев.

Мне кажется, что на процессе Бродский, в ту пору еще молодой человек, глубокий, но не матерый, не понимал, что происходит. Как всякий интеллигент, он воспринимал судью человеком образованным, а натолкнулся на махровую дремучесть. Судили его за тунеядство.

Он пытался объяснить мадам судье, что писать стихи и переводить на русский язык поэтов мира такая же работа, как всякая другая, а натыкался на абсолютное непонимание, перемешанное с наглой бабьей грубостью.

Нет, судья была великолепна. Ее цель была сбить с толку, унизить, размазать. Все она прекрасно понимала и осознавала. Демонстрируя дремучую необразованность, она достигала цели. Я восхищен ею. Гениальный человек. Государство знало, что делало. Против гения выставили гения – гения мокрого дела. Кто бы еще взялся на голом месте, буквально ничего не имея, высосать из пальца обвинение?

 Она упивалась процессом. Она оправдывала высокое доверие. Она понимала, что поручение такого сомнительного уровня, могут доверить только ей, больше некому. Другие, даже мужчины – хлюпики. Они же растеряются, им не хватит напора и воли, они не смогут взять цыпленка за горло. А ее оценят и, если снова возникнет надобность, там, в верхах, вспомнят о ней.

Таких мастеров заплечного дела в любом ведомстве штучное количество. Но они есть. Всегда найдется следователь, которому поручают то, что другим не вытянуть. Судья. Прокурор. У Сталина Генеральным прокурором на цыпочках ходил Вышинский. Если бы в Советском Союзе оказался человек сволочнее его, Сталин, не задумываясь ни на минуту, заменил бы Вышинского, но не нашлось.

На месте был Андрей Януарьевич. Тоже великий учитель правогубительной системы. Его скорбный труд не пропал даром. У него оказались талантливые продолжатели. Жесточайшая конкуренция выносит подобный мусор на самый гребень. Слабые грязным талантом и духом отлетают на дальних подступах. Остаются самые из самых. Испытанные из испытанных. Профессионалы высокой пробы. Золотой фонд режима.

Моя бы воля, я на всех перекрестках написал бы фамилию мадам судьи. Страна должна знать своих героев, а дети и внуки должны гордиться.
И вот здесь наступает то самое но, которое не дает мне покоя. А как же милость к падшим?

 То, что я не во всем разделяю постулаты о милости и, хотя бы уже из-за этого не могу быть причислен к уважаемому мною отряду мягкотелых интеллигентов, сильно меня задевает. Эта проблема, как говорит теперь молодежь, меня достала, и я обложился словарями: Ожегов, Даль и современный четырехтомный Словарь русского языка.

У Даля нет отдельных статей на слова «падший» или «павший», зато у него обстоятельная статья на слово подлый – «низкий, безчестный, грязный, презренный. Подлое дело, заведомо безнравственное, лишающее уважения».
Пушкин умирал на руках Даля. Они были друзья и современники. Надо думать, что слово подлый Пушкин знал не понаслышке.

Четырехтомный Словарь русского языка мало добавляет к сказанному Далем о слове подлый, но в нем есть статья на слово падший. Одно из значений – такой, который пал, опустился в нравственном отношении. Приведен пример из Достоевского: «В самом падшем создании могут еще сохраниться высочайшие человеческие чувства».

Падший не всегда таким был. Он – оступившийся. Хмель ли ударил в голову, соблазн ли одолел, зависть сыграла. Оступился человек и полетел. Такому можно дать шанс. А подлый – другое дело. Этот не оступался. Он таким был и таким останется. Он знал, на что шел. Расчетливо и осознанно.

Не мог Пушкин написать: «И милость к подлым призывал». Тогда бы он не был Пушкиным. Милость к падшим – глубокая мысль, мысль гения, который сердцем чувствует человечество. Милость к подлым – это уж извините. Другой смысл.

Конечно, если мадам судью вызвать на процесс, хотя бы общественный, а не уголовный, она всеми щупальцами своего изворотливого ума будет выцарапываться из более опасного разряда в более возвышенный класс оступившихся.

Однажды я листал материалы Нюренбергского процесса. Все фашистские главари, кроме Геринга, изображали из себя мелких овечек, полу-шурупчиков, полу-винтиков, крутившихся по приказу большого болта, которого уже не было в живых, и он уже не мог дать объективную оценку деловитости каждого.

Только Геринг, как мне показалось, не скрывал, что он играл не последнюю роль в нацистской машине. У меня нет о нем литературы. Не знаю, по глупости ли он так себя вел, из природного ли хвастовства, но факт. Своим поведением он один среди всей пресмыкающейся мрази вызвал во мне невольное минутное удивление.

Я иногда вижу по телевизору «дедушкиного внука». Дедушка в свое время входил в первую пятерку тех, кто подписывал документы и отправлял на смертную казнь или на гулаговскую каторгу миллионы людей. Внук оправдывает дедушку.

 Яблоко от такой яблони недалеко откатывается. Внук другим не мог стать. Для него дедушка – образец взлета на аппетитный политический олимп и любимый человек. Все блага семьи – от дедушки. Он умел лавировать, и совесть его не мучила – прожил почти сто лет.

Внук объяснял по телевизору, что дедушка был в безвыходном положении. Если бы он не подписывал, тот, кто подписывал первым, дедушку бы убил, а ему не хотелось быть убитым, и он подписывал.

А как же миллионы жертв на войне? Тот, номер один, и дедушка, его правая рука, в первую очередь виноваты в том, что своим руководством дотащили страну до мировой войны с разбитым всмятку командным составом армии и оборонной промышленности.

Не скажу, что они герои, и все от них зависело, но свою лепту они в это внесли, а потом призывали и требовали от миллионов грудью закрывать амбразуры. Погибшим на фронтах умирать, значит, хотелось, а дедушке как-то не очень.

 Дедушка, спасая себя, посылал на смерть миллионы, подписывая списки, а потом те, кто случайно не попал на эшафот, ценою жизни должны были спасать родину от дедушкиных ляпов и бездарности. Какая-то сложная логика, но вся в пользу дедушки и против тех, кто погиб в лагерях или на фронте.

Я согласен с Пушкиным, я согласен с милостью к падшим, но за милость к подлым я не подпишусь. Мне легче смириться с тем, что останусь не мягкотелым и не интеллигентом, чем соглашусь с этим. Моя бы воля, я крупными буквами на всех перекрестках написал бы фамилию мадам судьи.

Мадам это не страшно. Ничто в душе ее не дрогнет. Там все уже забетонировано. Она даже в милости к падшим не нуждается. Плевать она на нас хотела. Она знает свою востребованность.

Золотой фонд режимов не страдал от грозы. Для них находился зонтик. Из-под него она смело может сверкать злыми глазами. Но дети и внуки должны знать, кто есть кто. И если внуки откроют томик Бродского и спросят: «За что?», если посмотрят на бабку и поежатся, если хотя бы не пойдут по ее грязным стопам, значит, не все потеряно.


На политической кухне

Один продастся за шнурки,
другой не купится за туфли,
завистник слижет и с руки,
а честный голоден на кухне.


У новых поваров – старые блюда.

Кто знает новые рецепты, тех не пускают на кухню.

Шеф-повар заботится не об ассортименте, а о праве составлять меню.

Любая приправа на политической кухне – горчица.

То, что предлагают на кухне, можно не есть, но своих блюд не закажешь.

Властный повар пробу снимает на чужой шкуре.

У деятельного повара всегда пересол.

Матерый повар кормит так, что и хрену обрадуешься.

Побольше перца – и любое блюдо сойдет за первый сорт.

На десерт в правящей кухне – сладкие рассказы о будущем.

Обещания нельзя экономить, тогда недостаток на столе никто не заметит.

Поскольку навара на всех не хватает, в общий котел надо лить больше воды.

Кладовщик обязан воровать, чтобы у остальных слюнки текли.

Посудомойки слизывают с тарелок до раздачи.

Каждая крупинка должна быть на учете, чтобы не попала в чужую кастрюлю.

Чем меньше пищи, тем весомее должность повара.

Охрана обязана отличать урчание в желудках от раскатов грома.

В помещении не должно пахнуть Степаном Разиным.

Чтобы не вспыхнул пожар, дельные книги должны идти на растопку.

Для поддержания дисциплины нужно пугать взрывом или ошпаривать кипятком.

Гамлет может сомневаться в прошлом, но не должен заикаться о настоящем.

Подковёрная кухня должна быть кухней одного повара.

Картина на стене «Шиш» Рожкина должна символизировать изобилие во всём.

Паутина во всех углах – напоминание об абсолютной свободе.

Чтобы освещение не казалось мрачным, будущее надо рисовать в розовом свете.

Хмельного пойла всем должно хватать до одурения.

Санитарный врач обязан следить за чистотой рядов, но должен быть в гражданском мундире.

Карманная пресса должна захлебываться, а остальная помалкивать.

Наивные трубадуры должны сгорать в чахоточном тумане.

Певцы и подпевалы должны получать объедки за отдельным столиком.

Расчищать сор должен тот, кто не сорит.

За общим столом не разговаривают, для этого есть любимый председатель.

Наесться можно, но лучше не надо.

Суп, суд и шут должны быть гороховыми.

Свиньи не любят деликатесы, они рассчитывают на отходы.

От отравлений нет гарантий, – но честность может служить противоядием.
 
Не стоит бояться отравлений – мозги промывают регулярно.

Если трудно выносить, можно распивать.

Подлость отпускается без упаковки.

Вежливость особенно ценится, когда хамят.

Локоть соседа помогает расплескать остатки.

Если зубы не сломаешь, их выбьют.

Очень полезно тщательно пережевывать – вдруг что-нибудь дойдет.

Не следует морочить себе голову законами – они никому не нужны.

Все течет и развивается по понятиям повара, а не по научным законам развития.

Свежий воздух портит аромат.

Не надо ничего запоминать – все останется в печенках.

На кухне все под наблюдением лучших специалистов наблюдения.

Все бури – от честного омута.

Самые почитаемые – переносчики заразы.

Порядочность высоко ценится, вплоть до высшей меры.

Общество обязано страдать от подонков, поскольку само порождает их.

Пока горят дрова, похлёбка кипит и варится.

Чем жестче стряпня, тем сильнее чтят повара.

Подмоченная слава легко сушится на сковородке истории.

История срывает одежды, но бережно относится к скелету.
               

Своя плеть

Отец рассказывал. Когда наши войска отступали через нищие и разоренные Сталиным деревни и села Смоленщины, местные жители не давали отступавшим и кружки воды. Но потом выяснилось, что Гитлер пришел совсем не за тем, чтобы принести крестьянам конфетку на подносе. Хрен оказался не слаще редьки. Когда войска возвращались, их встречали «хлебом и солью». Своя плеть роднее соседской.


Война и люди

Все фашисты одинаковы, а вот среди немцев даже в войну попадались разные люди. В том белорусском городке, в котором мне суждено было окончить десятилетку, во время войны всех евреев согнали на сборный пункт. Отсюда всем дорога была одна. В роли исполнителей выступали – полицаи.

Фашисты – великие организаторы, они развязали полицаям руки, и те, несмотря на природную российскую безалаберность, неплохо справлялись с любимым делом. Случалось, что с первого раза свинец не давал нужного эффекта, тогда добивали со второго раза, а иногда и полуживых закапывали. Руководители такое в вину не ставили.

На сборном пункте одна женщина, не очень красивая и не очень молодая заговорила с немцем-охранником на еврейском языке и попросила отпустить ее. Еврейский язык похож на немецкий. Крестовые походы не прошли даром для двух народов. Часовой все понял и отпустил ее.
– Беги, – сказал, – к лесу. Будешь близко возле опушки, я подниму стрельбу, но ты беги дальше. Мы постреляем, а в лес искать не пойдем.

Она побежала, и он не обманул. Поднялась стрельба, но она добежала до леса. Блуждая по лесам, она наткнулась на партизан. На еврейку она не была похожа, и они пристроили ее в дальней глухой деревне. За еду она обшивала местных жителей и как бы служила связной. Не думаю, что ее вклад в нашу победу оказался существенным, но она осталась в живых и своего немецкого спасителя помнила и прославляла на весь город.

Недалеко от нас жил хромой Павел. Когда во время войны немцы сгоняли евреев, он из окна своей хаты заметил, что кто-то из соседей-евреев спрятался в туалете, а немцы вот-вот уйдут и об этом даже не догадываются. Он торопливо выхромался из хаты и сообщил им о недоработке. В полицейских он потом не числился, и я не пойму почему. То ли что-то его остановило, то ли они забраковали его за хромоту. Истину уже не узнаешь, спросить не у кого.

В том районе города, где мы жили, практически на каждой улице был дом полицая или полицайки. Полицайка – жена бывшего полицая. Сам хозяин или ушел с немцами или досиживал в лагерях, если уцелел после того, как фронт откатился с востока на запад.

Один такой явился к нашей соседке. До войны он был крупной партийной шишкой в соседнем городе, и немцы, учитывая его образование и опыт административной работы, назначили не мелкой сошкой, а сразу бургомистром.

 Видимо, в наших лагерях предатели сидели в более привилегированном положении, чем те, кого партия назначила своим врагом и посадила по придуманным статьям беззакония. Наш бургомистр явился после тюрьмы крепким мужиком, закаленным и в полном здравии. В родной город он не сунулся, а причалил к нашей соседке, с которой тепло и близко был знаком с довоенных лет.

Он уже собирался устраиваться на работу и подыскивал авторитетный пост, но тут в городе объявился человек, у которого были свои представления о достаточности наказания. Его мести наш бургомистр перепугался не на шутку. Он тут же слинял на Украину, а через полгода весточкой окольными путями выписал к себе новую семью.

Не буду уверять, что все шли в полицаи добровольно. Еще один случай в нашем городе. Девятилетняя девчонка-еврейка без помощи охранников умудрилась убежать от конвоя. Но куда ей деться? Она прибежала на станцию, а там ее увидел и узнал полицейский. Своих детей у него не было, и он забрал ее к себе.

Для меня загадка, почему какой-нибудь хромой Павел не открыл немцам глаза на такой поступок. Могу лишь предположить, что, терзаясь в муках, подобный Павел решил, что полицейскому это разрешено, хотя и допускаю, что не на каждой улице водятся ангелы, святее римского папы.

Пять лет жила девчонка у приемных родителей. После войны ее отыскал старший брат. Полицейский уцелел от нашей чистки. Во-первых, он уверял, что не по доброй воле попал на эту службу, а, во-вторых, факт спасения девочки ему зачли с большим плюсом. Но со своим прошлым против родного брата девчонки он выступать не решился.

 Жена брата подкидышу не обрадовалась. Через год скрипучей жизни девчонка уехала от них в медицинское училище. Потом работа, замужество, но, как только у нее появились свои заработанные деньги, она стала заботиться не о жене брата, а о родителях, которые ее спасли и вырастили.

И еще один случай на немецкую тему. Я работал с одним товарищем. Его дядя в войну попал в плен с тяжелым ранением в кишечник. Немецкий врач провел сложнейшую операцию, укоротил ему кишечник на два метра, выходил его, поставил на ноги, а потом пристроил к какому-то бюргеру. Там дядя дождался наших. Он еще долго жил после этого и всем рассказывал о немецком спасителе.

Фашисты все одинаковы, и свои, и чужие. А люди везде – люди.


Оптимистический прогноз

Если в будущем с высоты птичьего полета окинуть внимательным взглядом Земной Шар, то от Белого моря до Желтого, от Черного моря до Чукотского океана видна обширная страна, заселенная пришельцами с разных сторон.

На почтительном расстоянии от столицы вблизи старинного города Колоколамска расположена резервация бывших аборигенов самой злачной части этой обширной территории.

 Когда-то здесь на просторных полях, в лесах и на горах они жили, не тужили и спокойно валяли дурака. Почитали Христа и Маркса и успешно выдавливали за кордон народ, который родил и вырастил этих уважаемых мыслителей. Если тропа проторилась, она не зарастет. За слинявшим народом осваивать заокеанское побережье и прилегающие к океану территории потянулись и свои разумные головы. А свято место пусто не бывает.

В борьбе за рабочие рычаги по законам полупроводниковой проводимости на освободившиеся дырки стали перескакивать другие энергоносители, а свои стали отползать на колоколамскую обочину.

Теперь заокеанские потомки древних обитателей здешних мест ставят в Организации Разъединенных Наций вопрос о возвращении на историческую родину с правом получения пенсионных довольствий и обучения детей и внуков на родном английском языке.

А оставшиеся на родине аборигены поздней ночью, когда новые поселенцы спят после трудового дня, выходят, шатаясь, на улицы и горланят любимую национальную песню.

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает.

– Моя не понимай мать его хуанхэ, – говорят одни новосёлы.
– Джигит, панэмаешь, – объясняют другие. – «Вараг» патапили, а пашады нэ жэлает.
– Джигит, однако, – соглашаются третьи.


Санаторская статистика

По давней санаторской статистике, не оглядываясь на семью, вольготную жизнь во всем диапазоне своего удовольствия ведут одна треть женщин и две трети мужчин. Поскольку друг без друга эти неравные части обойтись не могут, трети женщин приходится стараться с удвоенной энергией и интенсивностью, и все сходится.

Даже во времена моего сталинского детства с его, как многим не хлебавшим кажется, строгими правилами водились девчонки, которые не стремились записаться в святые, но их количество, по моим представлениям, не превосходило санаторскую статистику. Не скажу, что этой наиболее грамотной в сексуальном отношении трети девчонок, несмотря на обещанный в ближайшем будущем коммунизм, улыбнулась счастливая жизнь.

Не просто прожили и оставшиеся две трети. Они трудолюбиво учились в школе, мечтали о любви и семье, потом прожили трудную жизнь и как-то проплыли свою дистанцию. Не все купались в счастье, но и сплошным горем жизнь не была. Кому-то повезло больше, кому-то меньше.

Всем было трудно, всё было по-разному, всё было так, как это в жизни бывает. Женихи, как и положено мужикам, хорохорились, стажировались у одной трети, но в жены старались брать тех, кто не бывал в массовом общественном употреблении. Но вот грянула сексуальная революция.

Что рано или поздно должно было произойти, то и произошло. От всякого запрета возникает ощущение, что тебя в чем-то обделили. Сейчас в жизнь вступают дети и внуки моего поколения. Мы, обделенные, в основной своей массе с пониманием восприняли новые веяния.

В какой-то степени наше недовольство прошлым способствовало их появлению. Маятник знаний и опыта в сексуальной сфере, который старательно держали в зоне дремучего неведения, резко качнулся в другую сторону, и есть немало охотников как можно дольше его там удерживать.

Я понимаю, что после нескольких качаний маятник станет в разумное устойчивое положение, но до этого он просвистит над немалым количеством судеб, втянутых в водоворот навязчивой модой, а не природной потребностью. Сексуальная революция, как всякая революция, не пройдет даром для ее участников, а для многих выйдет боком.

И искусство, и общество сейчас помешались на сексе. Идет передо мною принцесса – великолепно сложенная, красивая, вскормленная не военной голодухой, а всеми дарами предгорий юга, одетая с иголочки и со вкусом. Но вот она встречает его. Завязывается разговор. Она открывает прелестный ротик, и оттуда, как из ржавого водопроводного крана выхлюпывается матерная терминология.

Русского языка в помине нет – вся речь из трех слов на языке из трех букв. Ладно. Не они выдумали этот язык. Забудем форму. Но, увы, и содержание не окрыляет. Бывает, мне достаточно услышать от молодежи две-три фразы, и, мне кажется, я могу гарантировать, что эта девчонка не будет счастлива в семейной жизни.

Даже если девчонка прекрасна во всех отношениях и мудро себя ведет, никто не даст гарантии, что ее ждет райская жизнь. Мало ли что произойдет и кого встретит. Но, если девчонка уже привыкла, что к ней относятся потребительски и без тени уважения, чего ей еще ожидать? Чудо в жизни бывает, но очень редко случается.

Я не знаю современной санаторской статистики, но и на вскидку видно, что старые нормы многократно перекрыты. Я более чем уверен, что и теперь есть люди, требующие к себе человеческого отношения, иначе жизнь немедленно пошла бы на клин.

Пружина сжимается. Когда сожмется до предела, начнется переосмысление и переоценка. Пока все помешались на сексе – на технологии. Технология помогает украсить жизнь, но не она ее созидает.

В созидании в первую очередь участвуют другие сферы. Без секса не проживешь, но и на одном сексе счастливая жизнь не состоится. Для общества в этом нет ничего трагического. Ценою одного-двух поколений будет изучена и освоена новая и нужная отрасль знаний.

Понадобится – произойдет откат и насыщение ущербного мировоззрения остальными разумными элементами. Но для многих конкретных представителей поколения будет поздно. Слишком далеко они забегут вперед.


Страна Иксовия

Любой язык строится по строгим правилам. Каждый предмет получает свое название, каждое действие обозначается определенным словом, приставки и суффиксы позволяют изменять слова для передачи смысловых и чувственных тонкостей. Матерный язык построен по тем же законам. Единственной его особенностью является то, что за основу взяты подпольные названия половых органов и некоторые полезные действия с ними.

У всякого языка есть склонность к обогащению. Он пополняется новыми словообразованиями, поскольку постоянно возникает необходимость в детальной передаче новой информации. А с матерным языком все наоборот.

Во времена моего детства и даже юности встречались изощренные матерщинники. Они изъяснялись во всем диапазоне мужских и женских половых органов и придумывали необыкновенные словесные действия с ними. Поэма и только. Заслушаться можно.

Но со временем на моих глазах по мере падения общего уровня нравственной культуры и интенсивного расширения, особенно за счет женщин, контингента, говорящих на матерном, произошло резкое сокращение активного словарного запаса.

Чем большее число людей вовлекалось в матерный язык, тем беднее становилась лексика. Вообще-то это вполне закономерно. Большим словарным запасом обладают единицы. Другим этого не надо. Язык для каждого становится простым, понятным, удобным и карманным.

Вот как это происходит. Берется самое простое и короткое слово, короче не бывает. Например, икс (Х). Ему присваивается название всех мыслимых одушевленных и неодушевленных предметов. Икс (х--) – это друг и враг, стол и гаечный ключ, да все, что угодно. Х--ня (иксня) обозначает все собирательные слова: событие, чувство, состояние, настроение, жизнь, еда, опасность и т.д.

 Эти два слова икс и иксня заменяют весь класс существительных – и никакой головной боли. Весь класс глаголов сводится к двум-трем модификациям того же икса. Х--нуть (икснуть), х--ярить (иксярить) – вот обозначение всех мыслимых и немыслимых действий, какие только может придумать человечество.

– Чего х-яришь?
– Х--ню, – отвечает. Он абсолютно прав. Чем он еще может заниматься? И они прекрасно понимают друг друга.
В иной транскрипции их диалог выглядит так:
– Чего иксяришь? – спрашивает человек человека.
– Иксню

Все остальные части речи образованы от того же единственного и любимого всеми корня. Великолепное сочное прилагательное, но единственное на все случаи жизни: х-ёвый (иксовый), женского рода – х-ёвая, а остальное х-ёвое. Есть и наречие, но тоже одно единственное.

– Как живешь?
– Х-ёво.
А как иначе? Лучше не скажешь.
И вот этот очень удобный и емкий язык из трех трехбуквенных слов завладел умами и душами всех слоев населения.

Во время войны мы оказались в эвакуации в Казахстане, в селе, где жили переселенцы с Кубани со времени Столыпинских реформ. Мужчины на фронте, в колхозе женщины и старики. Один из них, брат хозяина, где мы жили, интересно и дельно выступал на собраниях, но не умел без сочного к месту мата.

Перед выступлением он просил у женщин разрешения сказать по-своему. Ему единогласно разрешали, и местные, и эвакуированные. Женщины не против соленого, они против грязи.

Школьником, пятиклассником, я попал в Ленинград. После деревянных хибар и керосиновых ламп, поразили дворцы и набережные, море электрического света, блестящий никель трамваев, но больше всего поразил чистый язык, без мусора. Даже мальчишки моего возраста говорили не так, как в нашем белорусском захолустье. Первого матерщинника в Ленинграде я услышал только через неделю.

Веселый мужчина средних лет на изрядном подпитии жаловался пассажирам трамвая:
– Говорили, Ленинград, Ленинград. Что за город? У нас в Саратове на каждом перекрестке за трешку с женщиной договоришься.
Женщины, улыбаясь, стали его успокаивать.

– У нас и без трешницы на каждой площади договоритесь. Не надо только материться, а то попадете в милицию.
За мат тогда пугали милицией.

Когда я уже был в Ленинграде студентом, на новостройках окраин стали ежедневно появляться пьяные компании поселенцев. Расползающийся от них густой мат брал в плотное кольцо старый культурный центр.

 Милитаризованное производство для низкоквалифицированных, трудоемких и грязных рабочих мест всасывало неприкаянную рабочую силу всей страны. Село не давало уюта, город не обеспечил интеллигентным кислородом.

Ленинград растерял многое из своего культурного наследия и стал в бытовом отношении злым и колючим. В оправдание городу, могу сказать, что и в Москве в нервных и пустых магазинах недавнего прошлого мы все волей-неволей оказывались конкурентами в добыче пищи. Поэтому какой-нибудь энергичный особь легко мог оплевать с ног до головы по национальному признаку. Сталинская политика, раздуваемая всеми средствами информации и чиновничьим аппаратом, принесла ожидаемые плоды.

Естественный гнев обывателя на существующее бытие направлялся в безопасное для власти русло. Сразу убивалось несколько зайцев. Опасный пар тратился на самоошпаривание и не способствовал прозрению.

Чем изощреннее власть, тем тяжелее заразные болезни, но в антисанитарных условиях власти легче лишний день простоять у руля. Каков народ, такова и власть, но это сначала. Потом – какова власть, таков и народ. Власть уже не позволяет ему меняться в нежелательном для себя направлении и использует для этого все механизмы, особенно ржавые и грязные.

 –  Нельзя всех под одну гребенку, – слышу возмущенные голоса.
А кто с этим спорит? Достаточно ложки дегтя на бочку, и нет уже меда. Тем более что ложку дегтя поощряют и дают ей возможность распоясаться.

Ни школа, ни государство, ни церковь под пятой власти не занимались воспитанием нравственной и бытовой культуры, а безнравственному воспитанию силовые и чиновничьи структуры отдавали весь свой талант и все силы. Плоды налицо.

Стоит парень и девушка старшего школьного возраста. Она с папиросой и в каждом ее слове Х во всех вариациях.

Я с внуками гуляю возле спортивной площадки. Девчонки и мальчишки играют в баскетбол. Вдогонку за мячом несутся иксы и игреки. Иногда доходит до курьеза. Четверо мальчишек играют в футбол, а я чувствую, что-то у них не так. Наконец, до меня доходит, что они говорят на русском языке.

Я не призываю бороться с матом. Дело это совершенно безнадежное. Результат зависит не от благих намерений и громких воплей, а от уровня благосостояния и культуры. В советских магазинах было неуютно и матерно. Хлесткие фразы в злобе отстреливали все – и публика, и продавцы.

 Теперь, если магазин покупателю не понравится, он пойдет в соседний. Мгновенно из магазинов исчезла несуразная захламленность и грязь, за прилавком исчезли полупьяные мегеры. Великая вещь – конкуренция. Придет пора, и мат захлебнется. Но пока это будет, я – о другом.

Во всем мире принято называть народ и страну по языку, на котором там говорят. В Польше поляки говорят на польском, во Франции французы на французском. Исходя из этой логики, не надо нам морочить себе и всему миру голову. Пока у нас все дружно говорят на иксовом, то надо признать, что все мы в данный момент «иксовые», а страна, в которой мы сейчас живем, должна называться «Иксовия». А иначе как?