Гл. 1. По Млечному Пути в сочельник

               …а остановиться нельзя.
               Не повернуть, даже не оглянуться!
               Ты летишь камнем, весь проглоченный апокалипсическим змеем — узким, мягкостенным и склизлым, словно кишка, тоннелем.
               В памяти стирается даже собственное имя. Вы потеряли себя. Вместо имени — пустота бездны. А бездна — ноль пустоты.
               Трещит завеса бытия — музыка преисподней? Надрывно на всю вселенную взвыла душа?
               Но зато пока молчит тело; его точно нет. Потому что нет боли? Потому что оно — тело, а не душа…
               Сгусток материи, плюнутый против ветра временем.
               Привычные понятия, где вы? Они опрокинуты произволом абсурда. Молниеносно. Дико. И беспощадно. Враждебная сущность взорвала жизненное пространство. И уносит тебя в тартар, ломает, затягивает в пустоту-зево. В ничто.
Бездна кинжалит раскосо-зияющим взглядом. Впродрог. Встынь. Все заменил он собою, этот взгляд. Смотреть нельзя, а не смотреть невозможно. Бездна видит тебя изнутри.
                И продолжает заглатывать своей смертоносной пастью — змеиным адским тоннелем.
                Можно ли в реальных понятиях представить почти запредельную, практически ирреальную карину? Как ее описать? Надежда светится в мимолетном «почти», в тонкостях апофатических возможностей языка.
                Но знай,  что  бездна  никогда  не  шутит, даже с упражнениями языком. Она просто лишает языка, если пытаешься обмануть.
                Кто там собирается отомстить бездне? Напрасно! Ее не победить злом. Ее можно остановить. Дном! Но чтобы остановить, надо остановиться…
                А остановиться нельзя.
                Толчки, похожие на щипки… Чьи и откуда они? Или это первое из мытарств? Почему тогда после каждого из них становится легче? Начинаешь отделять скорость падения от страха: к скорости привыкаешь, а страх — непреодолим.
                Вы говорите, что сами пережили подобное, и все окончилось с обрезанием пуповины?

                Она подала телеграмму в окошко, услышала «Ждите» и направилась к зеркалу.
                Прическа была в порядке, за исключением, пожалуй, одной пряди на лбу. Если убрать набок, станет лучше? Дома завозилась и не успела подвести глаза; впрочем, особенного желания и не имела: все-таки сочельник — старики требуют аскезы. Аскезы?! Ну,  уж во всяком случае — скромности и простоты. Волосы в ближайшее время желательно перекрасить. Надоело ходить шатенкой. Да и отрастить немного длиннее. А какой цвет выбрать? Черный, наверное. В самый раз к Ее темным глазам. Но тогда волосы могут взять на себя слишком большое внимание, пропадет эффект от глаз, а глаза — лучшее, что есть в Ее лице. Стоит, возможно, осветлиться? Блондинкой Она еще не была.
                Решено: льняной цвет подойдет наилучшим образом. Губы подкрасить прямо сейчас. Удобно ли? Вон ведь из глубины зеркала Ее блеснит взглядом витязь в сером пальто. Но Она не рыба, чтобы заглатывать приманку — такой взгляд. Впрочем, для приманки — слишком хмур…
                Кто Он все-таки?
                И почему не в тигровой шкуре!
                Внешность, вроде бы, знакомая. Или уж очень типичная. Разве что широковат торс. «Некто в сером, именуемый Он» — так, кажется у Леонида Андреева? Человек судьбы, символ рока… Блажь! Только и осталось этого витязя облачить в шкуру и сделать своею судьбой.
                Она поневоле улыбнулась.

                И вот ты ощущаешь, что летишь уже не один; вас — двое. Кто твой сотоварищ по бездне, с которым связан спинами и который невнятно бормочет о малой родине? Попробуй-ка, пойми, когда сорвался и падаешь в пропасть…
                Мадам рецензентка явно намудрила с Его рассказом: «Вы пишете в манере, чуждой русской литературе». Он был лучшего мнения об этом журнале. Кто-то из великих сказал, что на одежде отпечатываются духовные координаты личности. Флоренский? Возможно. Да, сказал именно он. Вот так же отпечатывается в душе художника и его страна. Какой безумец решится сосчитать все манеры в литературе! Да и не идеологические побрякушки определяют принадлежность писателя к его национальной словесности. Но тогда что? Дух любви и несение креста вместе со страной.
               Он стал мыслить тезисами, пора переходить в критики.
               И все-таки, начнут когда-нибудь это осознавать в наших журналах? Банальность… Ее должна, казалось бы, понимать даже недалекая вертихвостка, вроде той, что не налюбуется на себя в зеркале. Сейчас, сейчас Он позвонит главному редактору…

               КУДА несет тебя злосчастный тоннель? ЧТО он соединяет? Или КОГО??
               Бог знает…
               Там меркнет всякое воображение, будь оно извечно неиссякаемым и бесконечно искусным. Его смерть подчеркивает только могущество Бессмертного — упразднителя бездны.
               
               «Прекрасно… За какие заслуги улыбается нам великорослая Алиса из зазеркалья? Впрочем, куда приятней от дам получать улыбки, чем бездарные, фанаберические рецензии, — подумал Он. — Под горячую руку беспричинно обозвал человека вертихвосткой; пусть даже не вслух. Хорош… Вот тебе и “дух любви”. Попенял на зерцало».

               Свет мой, зеркальце, скажи. Кто кого проглатывает? Змей нас? или мы змея? Или то и другое: он — нас, а мы — его?
               Обреченное молчание пустоты…
               Бездна делает тебя идиотом. Превращает человека в ничто.
               Кто там советует спасаться в любви? Но разве в ее глубинах не таится бездна — бездна страдания и отчаяние потерь? Любовь часто ходит рядом с ненавистью и даже со смертью. Требуется невероятное усилие, чтобы преобразить такую любовь в торжество духа. Да и оно не бывает настоящим без со-страдания.

               Интересно, о чем Рыжик будет расспрашивать Ее сегодня? Станет, наверняка, допытываться, где была вчера и с кем, во сколько пришла домой — ритуальное начало почти каждого их разговора по телефону. А вот сегодня Она возьмет и удивит: скажет: была с былинным героем. «С кем, с кем?!!» — спросит Рыжик. Она ответит: «С Добрыней Никитичем». Пусть поревнует!
               Однако ратоборец определенно суров… И даже мрачен. Посчитал, вероятно, Ее мартышкой перед зеркалом? Она и вправду слишком засмотрелась на себя. Не дома, не перед трюмо все-таки.

                …Кто-то назойливо твердит об утраченной стране и земле обетованной…
                Вас уже трое.
                Но и третьего не дано узнать — он за спиной, не видно его лица — падение продолжается…

                Он, понятно, рвется в редакцию, а куда может звонить Она? «Какое тебе дело!» — ругнул Он себя.
                Надо бы в своем двусмысленном положении разобраться: два месяца тому назад они написали заявление в загс, а полтора из них даже не виделись.
И вот теперь душа ноет — толи требует от Него примирения, толи допытывается имени «обаятельницы», севшей в соседнее кресло.
                Впрочем, сейчас лучше подумать бы о предстоящем разговоре с редактором. Не за улыбками сюда шел.
 
                А бездна встречает вас уже слепо-безглазо. Скользью. Обнимая, жадно и хищно.
               Вы не успели свыкнуться с ностальгией третьего, как слышите сзади ропот четвертого о тесных рамках человеческой жизни.
               Количество начинает, кажется, переходить в качество. Законы философии всесильны? Кто их устанавливал? Всесильно сущее, ибо охватывает данное и неданное. Постепенно появляется новое чувство — потребность быть лучше — желание не лично каждого, а всех вместе и разом. Иначе не выжить. Желание скоро вырастает в порыв. Но порыв часто непредсказуем, а поэтому зависим от вероятности. Вероятность же, как сказал философ, есть мера превращения возможности в действительность. Кто определит эту меру? Горе тому, кто дерзнет вычислить ее — он остановится или погибнет. Имеются желающие? Поблизости нет таких… Поэтому желание — изначально слитно-природно-групповое. Без толики самости, потому что соборное. Стало быть, свободное. Возникает сложное «Я-действование», причем «Я» — не в привычном смысле, а как сгусток «Мы». Но и оно не может остановить падения. Тоннель глубже и глубже затягивает в свою беспредельную утробу.
               Вы пытаетесь тормозить, стуча в мягкую его стену. Тщетно! Стена подается от удара, и ваше движение  искривляется  соответственно  приложенной силе.
               Но что за бездна, если у нее есть стены? Можно ли такую данность считать именно бездной?
               Когда лифт срывается и падает в шахту, — того, кто внутри, не успокаивает наличие стен в шахте и даже в лифте — шахта вместе с лифтом оборачивается бездной. Дно перестает быть собой и превращается в одну из стен. Сколько ни колоти тогда в них, все равно ничего не изменишь.
               А здесь стена подается от удара…
               И казалось бы безнадежные попытки дают первые результаты: вы осознаете новую телесность. Еще трудно понять, что это за качество: изначальные ощущения материи? или какое-то нарождение формы? Что за телесность, одна на всех? Она и наносит удары в стену? Она — повод для обнаружения себя.
               Материя безвременья, вывернутая наизнанку. Как ее выразить земными глаголами?
               Падение продолжается каждое мгновение…

               Богатырь, кажется, не прост. Высокомерен? Знает себе цену. Тип! Как повернется, так снова вонзается в Нее взглядом. Что Ему нужно? Рыжик в сравнении с Ним желторотик, воробей, и совершенно не стреляный.
А этот!! Кубометр.
               Вспомнилась эрудиция Рыжика: древние греки так называли хорошего человека.
               — «Ну, каков же на самом деле ты, витязь?» — в душе произвольно возник вопрос. И Она поймала себя на мысли, что засмотрелась на широкоплечего незнакомца столь же долго, как на свое отражение в зеркале.
               — «Надо решать, — подумал Он. — В августе исполняется тридцать — юбилей! — все друзья давно стали отцами. А тут негде голову приклонить. Без семьи, — точно на чужбине. Без семьи почти нечего защищать».
               — «Что сказал бы сейчас Рыжик? Он подчас мало предсказуем. Но здесь, наверное, сострил бы», — предположила Она. И поняла: ехидное «кубометр» есть стиль именно Ее друга. Раньше это могло вы- звать лишь ироничную усмешку, но сейчас почему-то стало противно.
               — «Завтра Рождество, прошло полтора месяца, а на сердце — все-таки безразличие. Уходя, уходи? И даже удалось набросать довольно большую часть романа. Редактора надо спросить прямо: в чем дело? Раньше манеры подходили; теперь взяли и указали на дверь. Да и кто! Какая-то новенькая рецензентка. Здесь определенно кроется недоразумение».
               — «Рыжик, однако, дрянь порядочная. Собирался помогать на дипломе, а сам укатил в столицу: видете ли, повышение… Причем по-знакомству. Теперь комплексует или рисуется, пойми его, но каждую неделю звонит. Надо потребовать сотовый телефон. Сколько можно бегать сюда на переговоры! И пусть попробует опять метнуть хоть одну стрелу… Тоже мне, Зевс-громовержец, с плечами Эрота. Однако забавно: Рыжик — Эрот! Не подавиться бы смехом».
                — «Редактор может, конечно, спросить: “Дружище, ты у нас один, что ли? Тебя не обидели. Право редакции — высказать автору свое мнение. В других журналах рукописи вообще не рецензируются. Скажи спасибо. В другой раз пришлешь вещь удачней — мы, возможно, и напечатаем”. Чем тогда крыть? Ныть про “манеры”? Однако у шатенки красивые руки. Заулыбалась. Пусть рассказ полежит; в хозяйстве пригодится. Быть может, ему найти место в романе? А почему бы и нет… Подправить и вполне сойдет в качестве вставной новеллы: ее тема скрепит все части романа. Глаза — хуже. Какой-то в них огонек с бесинкой. Да и грудь плосковата».
                — «Рыжик-пыжик, где ты был? На базаре воду лил. С этим телефонным “базаром” и “водоизливанием” пора кончать. Надоело. Карьера, так карьера. Выбор, так выбор. Вместо прежних отношений осталась ведь пустая формальность. Фантик без конфетки. Тем лучше. Но чем вызваны регулярные звонки? Мужчин трудно понять. Вот и здешний сын Марса желает посвистеть на ухо Василисе Прекрасной. Или убить ее через трубку? Кто Он, интересно, по профессии? Спортсмен, не иначе. Похож. Отсюда упрямый взгляд быка… Спартанская округлая голова. Человек-крепость. Рыжик — полная противоположность: веснушчат, тощ, вместо бобрика кудри по уши. Иногда так хочется услышать в свой адрес по-настоящему сильный, уверенный в себе голос, что подчинилась бы ему, как загипнотизированная. Его власть, его воля были бы, наверное, упоительны. Только тогда и почувствуешь себя точно за каменной стеной… Это ли называется женским счастьем? О том говорит голос из глубины бабьей природы».
                — «Впрочем, Ее глаза опасны, особенно при улыбке. Пропасть, а не глаза».

                …Тоннель становится разлогим.
                Вас  уже  пятеро.  И все привязаны спинами.  И все не могут видеть друг друга.
                И чем больше, тем быстрей нарастает количество вместе соединенных…
                Десять, пятьдесят, сто, тысяча…
                А лиц — нет.

                Да что мне бездна
                И безвременье страданий!
                Пусть хоть к виску и пистолет.
                Но губы, склеенные немотою лет,
                Разрежет случай бритвою желаний
                Сказать стихи.

                — «И прозу, разумеется, тоже. Пустозвон…
                Ее профиль, надо признать, неотразим. Камея. Фас — проще и при улыбке рассекается на две разнящиеся половины.
                Такое лицо следует запомнить для романа».
                — «Мужчины наивны».
                — «Женщины капризны».
                — «Кругла ты, головушка, Огонь ясна солнышка».
                — «Что поешь ты мне, русалка, Коль тебе меня не жалко».
                — «Чаще  слушай  тишину,  и тогда увидишь зо- лотую лествицу в лазурное небо».
                — «Припади молитвенно к земле, которая поро- дила тебя, хватит витать в облаках».
                — «Писатель!»
                — «Зубрилка!»
 
                …валится целый город. В летящих окнах домов вместе с сиренью палисадников падают и не могут упасть звезды…

                — «Какой толк от этого звонка в редакцию! Кого там сегодня найдешь — короткий рабочий день ведь. Инфантильная затея, заранее обреченная на неудачу. Глупец. Только убил время».
                — «Прощай, Рыжик».
                Электронные часы на стене высвечивают: «17.00».
                А потом появляется дата: «06.01.98».

                …падают страны, континенты, сверкая вырезными зеркалами морей, кое-где метнув вкось острые тени гор…

                В зале обыденно прозвучал голос из репродуктора:
                — Москва: пройдите в кабину номер два.
                И после короткой паузы опять:
                — Кто вызывал Новгород, пройдите в четвертую кабину.
                Плывут по морозу далекие звоны, призывающие к вечерне.

                …Рвутся невидимые паутинки между звездами, их удерживающие; вселенская бездна окропляет голубую  планету  вспышками  звездных  слезинок. Встречно. Таинственно. Вразбрызг. Народная молва издревле толкует: тогда уходят стаями в небо чьи-то души…

                — Повторяю:
                абонент, вас вызывает Москва, пройдите, пожалуйста, во вторую кабину;
                четвертая кабина — Великий Новгород. Кто заказывал Новгород? Четвертая кабина.

                …И голубая царская планета вихрем мчится по Моисеевой Дороге, до тех пор, пока не блеснула издалека Вифлеемским серебром, стала последним видением в яркой непроглядности вселенной, за свитком которой где-то простираются желанные вседержавные тверди неба, где прошедшее и будущее сожжены в прошлом, а жизнедействует одно настоящее…

                — Внимание! Москва — вторая, Новгород — четвертая кабина.
                В пустом зале кудрявый светловолосый мальчишка выписывает шагами на полу квадраты. Он то и дело усмехается, но продолжает увлеченно считать количество шагов.

                …слепая чернота — всего лишь негатив света, связующего лихой разбег звезд по спирали; не света, но Слова, что вызовет их потом своей властью из неисследимой  бесконечности  и  соберет  снова в единое целое — торжественный, несмолкаемый гимн. А многозвездье — это мы с вами, несомые к берегам «отчизны дальней» свистящим сквозняком вечности? Да не будет! Звезды — только золотой песок, камни, щедро брошенные в пустоту дикой ночи, чтобы отделить свет от тьмы. Но тьма упразднится и днем невечерним. Мириады галактик преходящи, каждый из нас бессмертен. О чем говорит божественный закон внутри нас, написанный ослепительными искрами по бархату неба; у камней же нет иного выбора.
                «Да что мне небо, я и сам небо!» — воскликнул некогда величайший святитель.
                Действительно: остановись и посмотри в свое сердце. Там, там наше сокровище — исконное, утерянное отечество.
                И оно громадней самого мироздания.
                Но остановиться нет сил.
                Москва, Новгород… Вселенная.