Мужество

I

Утро буднего дня. С кухни доносилось шкворчание и чуть заметный запах – видимо, подгорало – а ей еще нужно было разбудить своего сыночка. Конечно, он встал нехотя, жалуясь, причитая и ноя как и всякий другой мальчик, не любящий с утра подниматься в школу. Но вот – он отправился в ванную, а значит ей можно было спокойно доготовить завтрак.

Бутерброд из хлеба, масла или плавленого сыра и жареным яйцом сверху – их любимый завтрак и перекус. Сыночек пришел на кухню уже одетым в маленький костюмчик, потирая свои глазки. Сев за стол, он спросил зевающим голоском:

- Папа… ой, то есть, мама. Сделаешь мне какао?

Она сделала вид, что не заметила и молча достала коробку коричневого порошка и пакет молока из холодильника. Сделав какао, она наконец села прямо сбоку от своего сына, и они начали есть. Мальчик хотел было взять нож для масла и самостоятельно намазать на хлеб, но мама нежно обогнала его и стала делать все сама: и бутерброд делала, и салфетку подавала, и все что угодно, что хотел сделать ее сынок. При этом она даже затылком пыталась не отрывать взгляда от махонького, курносого носика с небольшой венкой на самой переносице, от чуть румяных щек, от не по-мальчишески длинных ресниц… Но вместе с умилением она чувствовала и другое, пока еще только тлеющее, но проникающее, растущее и тревожащее… “Какой ты у меня… – прятала она эти неприятные мысли, – …а ведь мы все думали, что родится девочка… наша младшенькая, доченька…”. А мальчик тем временем быстро закончил с едой и какао, все-таки успел самостоятельно донести посуду до раковины, чмокнул маму в щеку и побежал к подъездной двери, там накинул куртку и рюкзак, обулся.

- Ванечка, подожди! – она подошла, почти подбежала к нему, с привычным для нее желанием сказать наставление “Аккуратней, сынок”, но встала в дверях прихожей. Сын не выбежал в подъезд по своему обыкновению. Он глядел на дверь и как бы в верхнюю ее часть. Обернувшись, спросил:

- Он не вернется, ведь правда? – и голос прозвучал детски-пискляво, но не интонация…

Мальчик понял, как застал ее врасплох этим вопросом, подбежал, обнял и еще раз поцеловал маму на прощание, сказал “Прости, мамочка!” и скрылся за дверью. Слышны были его удаляющиеся шаги из за двери, по полу лестничной клетки: «Тук-тук-ту…». Она взяла швабру, протерла в прихожей (“Негодник… наследил мне тут…”); вернулась на кухню, в которой до сих пор чувствовался аромат подгоревшей яичницы; посмотрела на календарь, висящий на стенке холодильника – он показывал вторник, самое начало недели. В раковине капало – нужно было помыть посуду, да и со стола не помешало бы прибрать…

За окном пели птицы, шептали деревья, людей не было слышно – для них еще было рано. Она села на стул и, закрыв лицо руками, заплакала в пустой квартире.


II

Лицо ее было красно и покрыто испариной. Уже почти закончила мыть полы в гостиной, осталось только на кухне, а там и в кастрюле все кипит – везде надо успеть. К тому же, скоро Ванечка вернется со школы – сегодня среда, и, по расписанию, у него был день, забитый его нелюбимыми уроками. Ей хотелось, чтобы ее сыну было приятно вернуться домой. И в этом деле мгновение пролетало за мгновением, и ей казалось: прошло всего ничего, жалкий пшик (“Надо же еще цветы полить…”). Однако она также прекрасно понимала, что ей это только кажется, и что, на самом деле, прошло много часов, как она начала уборку, готовку, стирку (“Хотя нет, я же еще даже вещи не замочила…”). Но вот – и на кухне уже полы сверкают чистотой, скрипят ею. Теперь осталось только убрать ведро и половую тряпку и закончить приготовление обеда.

Как раз в этот момент во входной двери провернулся замок, и домой со школы вернулся Ванечка. Она не заметила его возвращения за бурлением из кастрюли и другими делами с кухни – и он этим воспользовался, незаметно  пройдя в свою комнату и сняв там порванный и грязный пиджак и другие вещи. Затем он оделся в домашнее, помыл руки в ванной, стараясь не смотреть в зеркало, и прошел на кухню.

- А, сынок! – воскликнула она, – а я тебя даже не заметила… Ну что, как в школе дела? Как день прошел? Ты подожди еще немного пожалуйста, сейчас накрою на стол, – и она продолжила готовить, попутно напевая мелодию под нос и ставя на стол то тарелку с нарезанными овощами, то молоко, то столовые принадлежности.
Наконец, все было готово к обеду, и они сели за стол. Только теперь она взглянула на лицо своего сына, но не почувствовала умиления от этого, как она с нетерпением ожидала. Вместо этого она всплеснула руками и с круглыми глазами не то спрашивала, не то тараторила одно за другим:

- Что это? Синяк! Откуда? Какой большой! Ты что, подрался с кем-то? С кем? Ванюша, ну не молчи же ты, скажи-и… Больно? – и она проводила пальцами рук по всему лицу, будто стараясь стереть множество синяков со всего лица. А в действительности-то синяк был махонький и только один – под левым глазом.

- Ну мама, мам! – пытался он вставить хоть слово. Наконец, он перехватил неугомонные мамины руки и сказал: – Это все Петька с соседней парты. Я увидел, как он Насте косички дергал – она даже заплакала. Вот я ему так и сказал, что так нельзя. А он меня ударил… а там уже мы драться начали… –сказал это, насупив брови и держа мамины руки, но в конце вставил, почти бравируя и улыбаясь: – Правда, в обиде я себя не оставил!

Мама прижала сына к себе и подумала с гордостью: “Защитник! Молодец!” – но вслух этого не произнесла. Наоборот – вместе с радостью вновь поднялась некая тревога, заседающая в затылке и сидящая там еще очень долго, как бы скребущая и не скребущая в то же время. Она сказала:

- Значит так. Доедай с тарелки, а потом иди в угол и подумай над своим поведением, – но глаза-то все равно выдавали гордость матери, хоть и с печальным оттенком грусти.

Мальчик поглядел, кивнул. Потом снова насупил брови и, взявшись ручкой за ручку, тихо сказал:

- Там еще… Ну, это… пойдем – покажу, – и повел ее к себе в комнату. В ней он показал ей грязные школьные вещи и порванный пиджак – результаты драки. Сжав губы, она осматривала все это, а Ваня, краснея и стыдясь, робко добавил: – …я сам смогу постирать – тебе не нужно об этом переживать, я умею. Но вот пиджак… научи меня шить.

- Шить? – посмотрела она на него в удивлении.

- Да, шить, – он еще больше раскраснелся, – У тебя же есть машинка – вот на ней и можешь меня научить… И тогда я сам все пришью. – и посмотрел на нее красными щеками и пуговками глаз.

Она еще посмотрела на него, дивясь, потянула к себе, обняла маленькое тельце. Потупив куда-то свой взор, почти прошептала:

- Каким самостоятельным ты у меня становишься… а ведь помнишь: еще год назад ты плакался по поводу и без… например, когда к тебе без отчества обращались… Папа постоянно посмеивался с этого, за что твой брат на него хмурился… А сейчас уже вон как вырос… Помнишь ведь?

Издав неопределенный звук, мальчик лишь сильнее зарылся в мамины объятья.


III

Четверг, восемь вечера. Она только вернулась домой со школы, из кабинета директора. Намучилась же она с этой встречи, но, как ей показалось, к соглашению они все же пришли. Теперь об этом можно было забыть, как о неприятном сне – чему она была только рада.

Как пришла – так она и свалилась в кресло, вытянув свои ноги, погрузилась в него еще глубже; расслабилась. Ваня встретил ее и ютился теперь, чтобы она как можно меньше напрягалась. Все домашние дела в этот день (кроме готовки) были на нем – и все было сделано хорошо, даже несмотря на присущую всем детям небрежность.

- Спасибо, мой маленький хозяин… – произнесла она с усталой улыбкой, беря из его ручек стакан воды. Вместе с стаканом он дал ей бумаги, которые нашел сегодня в их почтовом ящике – несколько рекламных брошюр, одна квитанция и… конверт. Она не стала тянуть с ним и сразу же вскрыла его, не рассматривая имя и адрес отправителя – она и так это знала. В нем, помимо письма, она нащупала еще какую-то пачку, но ее она оставила на потом. Вот, что в письме писал ее старший сын:


“Дорогая Мама, здравствуй!

Извини пожалуйста, что пришло только письмо, а не сам я. Я бы хотел, да не могу, просто не могу – ты и сама все знаешь. Но и здесь мне хорошо, не переживай. Вот недавно снова переехал – наконец-то сумел сбежать от той съемщицы-людоедки. Что касаемо работы – то тут все, как прежде. Бывает туговато, но я пробиваюсь дальше и дальше. Стараюсь не останавливаться.

Как там Ванька? Больше не дуется, если не обращаться к нему по имени-отчеству? Я слышал, он очень вырос – все старается самостоятельно делать. Что еще сказать – Горжусь! Совсем скоро нас перегонит – вот увидишь… А сама-то как? Бережешь здоровье? Пожалуйста, не пренебрегай им.

Кстати, про него ничего не слышно? Так и не заявлялся?

В любом случае, жду от вас ответа. Передавай от меня всем привет.

Ваш сын,
Морозов Александр Павлович”


Письма она не перечитывала – только думала. Нет, не о том, что ее сын мог бы позвонить или даже приехать сам – она знала, что он этого не сделает. Она думала как бы о всем и ни о чем одновременно, следила мысленным взором за мыслью, плавно перетекающей из одной в другую, вспоминала прошедшее за последний год…
Ну точно ведь – за последний год! Прошел уже почти год – и ей не нужно было смотреть в календарь, чтобы убедиться в этом. Это красное число выходного дня с календаря прожигало все ее существо всю последнюю неделю – не важно: смотрела она на него или нет. Тогда, год назад, это число тоже вышло на выходной день. Это число… этот день…

В телевизоре щелкнуло – это Ванечка смотрит мультики рядом с ней. Она вспомнила, что в конверте было что-то еще. Это оказалась пачка денег. Еще она открыла квитанцию за оплату воды и электричества, лежащую тут же, рядом. “Как вовремя и как удобно ты от нас откупился…”.

Так она и заснула в кресле и в уличной одежде, с бумагами в руках, с усталыми глазами под хмурыми бровями. Ваня укрыл ее пледом и пошел умываться перед сном.


IV. Ночь с пятницы на субботу

Наконец, Ванечка заснул. Она лежала рядом с ним, укладывала его спать весь вечер, в течение которого ему было неспокойно. Даже сейчас, во сне, он издавал неопределенные звуки, его лицо двигалось под впечатлениями сновидений или кошмаров – не понятно было, – он ворочался. Мама лежала и нежными движениями гладила его по голове, каждым прикосновением пытаясь обхватить все большую и большую поверхность его головки, как бы говорила этими легкими движениями: «Все хорошо… не переживай… Мама рядом, она тебя защитит…». Наконец, он лег, мирно, засопел.

Как можно тише она вышла из комнаты, даже мысленно обругала скрип двери за излишнюю громкость. В последний раз оглянулась на кровать (“Спит…”) и плотно закрыла дверь. Прошла на кухню тихо, не дыша, боясь нарушить тишину и будто разбудить кого-то уже на ней. Число из календаря горело в ее глазах своей краснотой. Уже заполночь. Оно уже наступило.

Не зная, зачем, для чего, она достала из верхнего шкафа пачку документов (“Зачем я храню их именно здесь?..”), начала их перелистывать: выписку из больницы, зафиксировавшей перелом ребер и увечья лица в результате падения с лестницы… рекомендации и постановления этой же больницы по лечению… копии полицейских протоколов… другие кучки бумаг, связанных с этим. Она осматривала эти кипы, но ее будто и не было в своем же теле; действительно, она была в этой же комнате, но год назад.

***

Старший сын вернулся с командировки поздно – Ванечка уже спал, хотя всеми силами ждал его и ужина в честь его возвращения. Семейного ужина. Как и сама мама. Хотя ужин бы все равно не случился. Павел, ее муж и отец детей, ввалился в дверь прихожей заполночь – смердящий алкоголем, шатающийся, с шальным взглядом. Старший сын никогда не одобрял образа жизни своего отца; отец же не одобрял того презренного взгляда от своего сына, который прожигал его «неуважением» к нему, к его гордости как мужчины. Как началось последовавшее за этим – никто не помнил.

Удар. Еще один. Еще десяток. Казалось, глухие прикосновения кулаков к телу, к лицу не прекращались долгие часы – но прошло только несколько секунд. Брызнула кровь – по всей кухне, по ее полу, стенам, холодильнику… Отец схватил сына за ворот и свалился на колени – в голове подкосилось, она не понимала, что происходило. Он посмотрел на сына неверящими глазами, все больше наполняемыми страхом, грустью, горем, чувством, что его предали. Мама встала, вскочила между ними. Своими мелкими руками  старалась удержать то недвижимое, во что и сама не могла поверить, то, что вообще не должно было происходить, то, что сломило бы ее ломкие руки всего одним прикосновением. Но вот – она стояла в самом эпицентре этого и сердце ее наполнялось высасывающим страхом, что снесет ее тело, как шквальный ветер, как ураган, как бедствие. Она только стояла в ступоре с поднятыми руками и тихо молила «Хватит, пожалуйста… сынок…».

Он стоял над своими отцом и матерью, в фигуре животного, с покрытыми в крови кулаках, в рваной одежде, в кулаках, сжатых в камень, с искаженным от ярости лицом и выпученными глазами кричал, ревел все громче и громче:

- Говоришь, мужское дело?!Да какое понятие ты имеешь о нем?! ТЫ ЗОВЕШЬ СЕБЯ МУЖЧИНОЙ?! ТЫ, КОТОРЫЙ ВЫБРАЛ КАКУЮ-ТО БАДЯГУ, КОТОРЫЙ ПОДНЯЛ РУКУ НА СВОЮ ЖЕ ЖЕНУ?! И МЕНЯ ЕЩЕ ПРИНУЖДАЕШЬ УВАЖАТЬ ЭТО! ДА! ЭТО! Я! САМ! – ЕСТЬ! МУЖЧИНА! В! ЭТОМ! ДОМЕ! БОЛЬШЕ!, ЧЕМ! ТЫ! КОГДА!-ТО! БЫЛ! И! КОГДА!-ТО…

- Помогите! Пожалуйста, помогите кто-нибудь!.. – послышался детский визг.
Ванечка выбежал в подъезд в слезах и ужасе, боясь, что увидит, оглянувшись. Слышно было, как его ноги шлепали по грязному, пыльному полу подъездной лестницы.

Сын оглянулся, ошарашен. «Ваня…» – прохрипел он, отрывая руки и пальцы отца от своего ворота. Мама видела, как он шагал на выход, к Ване. Испугалась, ужаснулась качке его сутулой фигуры, его кровавых рук, красным каплям, “Что они сделают с Ванечкой…”. Она не успела остановить сына, он дошел до Ванечки раньше ее, и она обомлела от увиденного на лестничной клетке: брат просто обнял своего рыдающего брата. Обнял и сам рыдал, вновь и вновь всхлипывая «Прости… Прости ради бога… Прости пожалуйста… меня простите…».

Рыдания ее окружили. Братья рыдали, муж жалобно взвыл, сгорбившись от боли, она сама была готова разрыдаться. Муж позвал ее тихо, не надеясь на ответ, – нужно было идти, у него изо рта шла кровь рекой. Она взяла полотенце и остановила кровотечение, начала его успокаивать: “Чш-ш-ш…”.

***

Что было потом – она мало помнила. Вроде как, приехали полицейские, скорая, еще кто-то. Следующим, что она хорошо помнила после этой ночи, была уборка тем же утром. Нужно было отовсюду вытереть, откуда-то взявшуюся рвоту, ошметки еды. Затем промыть все от красной жидкости, простирать. Запах вещей, замоченных в отбеливателе, она хорошо помнила – его тонкие остатки и до сих пор можно было почувствовать кое-где в ванной.

Потом старший сын уехал. Отец и муж куда-то пропал. Ваня остался с ней. Об этом она помнила каждое утро, просыпаясь и спросонья готовя завтрак, потом обед и ужин, протирая полы на кухне, в комнате, в прихожей, замачивая и стирая одежду и белье.

Ей в глаза посветил луч солнца. Она не заметила, как в забытьи просидела всю ночь. “Ну надо же, уже утро… Ну – пора и подниматься”.

Она встала с пола, убрала бумаги в тот же шкаф и принялась готовить завтрак – на этот раз обычную овсяную кашу, но зато – с вареньем. Хорошо хоть, Ване не надо в школу – подольше поспит.