Савал 7гл

Туман полз по реке, как белесая стена, поглотив сначала дальний край савинского огорода, потом и до колодца добрался, и вот уже поднялся до оконного стекла дома. В избе стало сумрачно и сыро. Наталья зажгла фитиль керосинки, но ее трепетный свет только подчеркивал зыбкость мира за темным,закоптевшим стеклом. Бусы на шее казались вдруг ледяными, звонко тряслись как тряслась и сама Наталья. Тишина сгущалась, становилась осязаемой, наполненной невидимым движением. Где-то за печкой скреблась мышь – обычный звук, но сегодня он резанул по нервам. "То ли еще будет..." – пронеслось в голове, и она невольно обернулась к углу, где висели иконы. Лики святых в прыгающих тенях казались чужими, настороженными. Эта тишина ждала. Ждала возвращения Савина. Или... чего-то другого?
 Сумрак уже плотно окутал хутор, когда у калитки послышался знакомый скрип и тяжелые, усталые шаги. Наталья, дремавшая на лавке с бусами на шее, встрепенулась. Дверь распахнулась, и в избу вошел Савин. Весь – в грязи, лицо серое, глаза потухшие, будто не хоронить ходил, а сам от смерти вернулся. Запах сырой земли и чего-то горького, тленого вполз за ним.
– Ну что?.. – сорвалось у Натальи, вскакивая. – Справились?.. Где Демка?
Кузнец молча махнул рукой в сторону двора – "там", – сбросил запачканный зипун и тяжело опустился на лавку. Он даже не заметил ее нарядных бус. Его взгляд был устремлен куда-то внутрь себя, в темноту, которую он принес с погоста. Эта тишина была страшнее любых криков Натальи. Кузнец Савин едва перебирал ногами, боль в спине убивала. Войдя в дом повалился всем телом на лавку, откинул голову назад упершись спиной об холодную стену, прикрыл на секунду глаза так и задремал. Продолжение:

Тень от фитиля плясала по стенам, цепляясь за грубые бревна, но не могла прогнать сгущавшийся мрак в углах. Наталья испуганно замерла, глядя на спящего мужа. Его дыхание было тяжелым, прерывистым – не сон, а забытье, сродни обмороку. Каждая морщина на его сером лице казалась вырезанной ножом, каждая застывшая капля грязи – клеймом утраты. Запах сырой глины, принесенный им, висел в избе плотнее тумана за окном. Он пропитал дерево и воздух – запах могилы, которую он только что засыпал.

Она хотела подойти, смахнуть со лба ком земли, принести воды... Но ноги не слушались. Эта каменная тишина, исходившая от него, была стеной. Не та стена, что из бревен – эту можно было сломать топором. Эта была из льда и свинца. Она сдавила ей горло.

«Справились?..» – эхом отозвался ее собственный, такой дурацкий сейчас, вопрос. Справились? С зарыванием восемнадцати чужих жизней? С холодом земли, принимающей тех, кого привезли умирать под их неласковое небо? Где Демка? Были ли другие хуторяне? Страшные догадки, как те утопленницы из овина, шевелились в глубине сознания, но выплыть боялись.

Она медленно опустилась на табурет у печи. Стеклярус бус холодно стукнул о дерево. Звук был громким, как выстрел, в этой мертвой тишине. Савин не шелохнулся. Только веки его дрогнули – не от звука, а от какого-то внутреннего видения. Губы беззвучно шевельнулись, будто он что-то кричал во сне. Или молился? Или проклинал? Может снова снится ад. Опять треклятая война. Давно уж не знал он иных снов – читается в том взгляде, в том, как день за днем выбивает он что-то из раскаленного металла в кузнице.

Наталья сжала руки на коленях до побеления костяшек. «Поговори... скажи хоть слово...» – молилась она про себя. Но знала – не скажет. Не сейчас. Его душа была там, на погосте, в той сырой яме, где остались чужие, неотпетые. Он принес эту тьму с собой и теперь тонул в ней, утаскивая за собой тишиной и весь их дом.

А за окном туман, он как живой, стелился по всей земле. Тишина ждала. Ждала, когда этот ледяной камень в центре избы начнет трещать. Или когда что-то другое, подпитанное отчаянием и немотой, вырвется наружу. Наталья закрыла глаза, чувствуя, как холод бус проникает под кожу, смешиваясь с холодом страха. День кончился. Ночь только начиналась.