Окно

Снаружи дом напоминал старенький игрушечный — двухэтажное строение из красного кирпича, потертого дождями и сильными ветрами, с черепичной крышей шатром, под которой уютно разместились два небольших чердачных окошка. Перед домом рос огромный дуб с раскидистой кроной и мощным стволом. Внутри подъезда было чисто и пахло стариной. Уникальной. Пряной. Словно находишься не в подъезде жилого дома, а в одной из старейших библиотек мира, где повсюду антикварные книги, дневники писателей, древние рукописи с теми неповторимыми налетом и ароматом времени, которые присущи предметам из прошлого. Этот запах был буквально повсюду: он висел в воздухе, лежал на каменном полу, сбивался в углах и в узких коридорах, покрывал перила винтовой лестницы. Справа и слева от лестницы мирно дремали двери, за каждой из которых таилась жизнь отдельно взятой семьи.

За одной из таких дверей жила худощавая женщина лет семидесяти с большими глазами за толстыми стеклами в толстой оправе, в которых жизни было не больше, чем в потухшем вулкане. Она была одинока и уже давно не покидала стен своего жилища. В ее маленькой прямоугольной квартире одинаково скромно размещались простая мебель, незатейливая внутренняя отделка комнаты и единственное окно, которое выходило во двор. Скудное убранство комнаты дополняли обитый железом сундук, два горшечных растения на полу и портрет на стене рядом с входной дверью, на которой был изображен тоненький мальчик лет двенадцати в кадетской форме на фоне огромного старого дуба. На продолговатой раме был укреплен небольшой венок из засушенных цветов иммортели. Цветы издавали едва уловимый травянистый аромат, который разлетался по комнате из-за ветра, проникающего через приоткрытое окно.

— Дорогуша, вы дома? — С улицы раздался негромкий стук в окно, будто тот, кто стучал, боялся разбить что-то очень хрупкое. И действительно, через все окно шла трещина, и во все стороны от нее расползались тонкие, еле заметные линии, которые складывались в узор, напоминающий сплетение нитей гигантской паутины. — Эльса, дорогуша, вы меня слышите? — На этот раз соседка не стучала, а скребла длинным ногтем с облупившимся лаком. Мерзкий звук растекался по комнате, добирался до стен и проникал глубоко в голову.

— Иду, иду! Вильма, это вы? — Тяжело передвигая ноги и крепко опираясь на палку, Эльса улиткой ползла навстречу ветру. Ветра здесь были не редкостью. В жаркие летние дни они спасали от гнуса, в холодные месяцы пробирали до самых костей и валили могучие деревья. — Я почти на месте. Ох, старость. — Она подошла к окну и открыла его пошире.

— Вильма, как я рада вас видеть! Как себя чувствует Петер? — Эльса поправила очки на носу, которые все время норовили сползти.

— Ах, ему уже намного лучше. Благодарю. Доктор сказал, это были всего лишь колики. Но вы знаете мужчин — они готовы из мухи сделать слона. Ничего, сегодня отлежится, а завтра поскачет на охоту, как ни в чем не бывало. — Вильма состроила скептическую гримасу, как если бы хотела казаться вовсе не обеспокоенной здоровьем Петера.

— Приготовьте для него отвар из ольховых шишек. Когда Томас мучился животом, я всегда готовила ему такой настой. Он немного горчит, но очень хорошо помогает при коликах, — говоря это, Эльса сделала непроизвольное движение в сторону портрета на стене, но тут же вернулась к беседе. — Так он едет охотиться на лосей?

Они еще недолго поболтали о том, о сем и стали прощаться. Эльса уже прикрывала окно, как вдруг Вильма всплеснула руками и снова обратилась к ней:

— Вот дырявая голова! Ведь я заглянула сказать, что сегодня ночью будет сильный ветер. Прям-таки ураганный. Хорошенько закройте окно, Эльса, чтобы не разбило сквозняком. Оно у вас совсем хлипкое. Его бы давно надо заменить, ох, Эльса, бедняжка. И куда только смотрит жилищная компания? Вы ведь платите взносы!

— Там как-то сложно с этим окном. Сказали еще подождать. — Всегда печальные глаза Эльсы сделались еще печальнее. Она поблагодарила Вильму за беспокойство и пообещала плотно закрыть окно.

Когда Вильма ушла, Эльса опустилась на стул и долго смотрела в окно. Она видела, как под натиском усиливающегося ветра раскачивался огромный дуб, как его раскидистые изогнутые ветви плясали на фоне сгущающихся свинцово-серых туч. Ее взгляд блуждал от земли до неба и обратно. Это старое дерево и кусок низкого неба были для Эльсы чем-то большим, чем просто пейзаж. Для нее это был целый мир. Удивительный и недостижимый. Она уже не могла, как раньше, прислониться щекой к морщинистой и теплой коре старого дуба, мокрой от дождя; гладить шершавый, в глубоких трещинах ствол; обнимать его. Не могла, как когда-то, прогуливаться в саду перед домом, подставляя лицо горячему солнцу и жгучему ветру; ловить ртом нестройные капли дождя и хлопья пушистого снега, задрав лицо высоко к небу.

Теперь она могла довольствоваться лишь окном. Одним небольшим окном с трещиной посередине, через которое все казалось чуточку размытым из-за стеклянной паутины, с каждым днем становившейся все запутаннее. Эльса любила часами сидеть у окна и наблюдать за происходящим на улице, общаться с соседями, кормить голубей, наблюдать за игрой света и тени в ветвях большого дерева, а ночью любоваться звездами рваного неба, отхлебывая имбирный чай и заедая его домашним печеньем с шоколадом. Окно было ее глазами, ее единственной отдушиной в отсутствии сына, и она всегда с тоской вспоминала время, когда Томас приезжал навестить ее в свой отпуск. Он брал ее под руку, они спускались в сад, много болтали. Томас рассказывал ей о своих успехах в академии, строил планы на будущее.

Когда Эльса, наконец, отошла от окна, за ним уже стемнело, и вечернее небо низко висело клочьями, словно грязная вата. В дверь коротко позвонили и почти сразу вошли. Это была Вера — добрая белокурая девушка из службы социальной защиты. Она принесла продукты и помогла Эльсе передвинуть горшки с цветами вглубь комнаты. Потом они пили горячее молоко, разговаривали о всяком, а уходя, Вера предупредила Эльсу о приближающемся циклоне.

— Ужасные порывы ветра и сильный дождь. Не открывайте окно, Эльса! Я загляну к вам завтра утром. — И она ушла, захватив с собой прозрачные мешки с мусором.

Ночью Эльса проснулась от страшного удара и звона разбитого стекла. Сильным ветром сломало старый дуб. Он упал и его могучие ветви разбили окно. Рано утром, когда серый рассвет сменил ночную тьму, пришла Вера и принесла письмо. Не открывая конверт, Эльса все поняла. Она бессильно опустилась на маленькую банкетку под портретом и заплакала. В голове что-то яростно пульсировало, рвалось наружу. То ли крик, то ли вопль. Холодные пальцы рук пытались ухватиться за воздух, которого было слишком мало. Венок из иммортелей упал ей на колени и рассыпался. Вера опустилась на пол рядом с Эльсой и тоже заплакала. Остатки ночного ветра разгуливали по комнате, трепали подолы их платьев, разбрасывали сухие цветы по полу. Так они просидели какое-то время, пока в разбитое окно не влетела птица.

Вечером того же дня Эльса сидела совершенно одна на кухне. Холодная темнота опутала ее ноги, давила на грудь, спину, сжимала голову до приступов тошноты. Через толстые линзы очков в сумраке ставшей вдруг чужой комнаты Эльсе чудилось, как мебель черными кусками медленно кружилась в зловещем танце, как стены сжимались в плотное кольцо, обступали ее со всех сторон, не позволяя нормально дышать. Мысли путались. Все тело покрывал холодный липкий пот, который крупными каплями стекал со лба на глаза, по шее и в ложбинку между грудей. Эльса закрыла глаза и постаралась припомнить события минувшего дня: звук бьющегося стекла в тишине ночи, визит Веры, залетевшая в окно птица, потом звонок Вильмы куда-то и ее сердитый тон, бригада ремонтников, шум, пыль… Ну конечно! Эльса с трудом открыла глаза и уставилась туда, где когда-то было окно, а теперь вместо него на нее траурным пятном смотрели глухие ставни. Зловещие. Пугающие. Дрожащей рукой Эльса зажгла свечу, но, как и прежде, вокруг чернел непроглядный мрак, и ужас безысходности сгущался и нарастал с каждой минутой. Руки окоченели, а больные ноги совсем перестали слушаться. Превозмогая боль и страх, двумя руками опираясь на стену и кусая до крови губы, чтобы не потерять сознание, Эльса доползла до кресла в гостиной и провела в нем ночь.

Весь следующий день и еще один день после к Эльсе никто не заходил. Вера уехала к родителям на выходные. Петер забрал Вильму на охоту, хоть та и сопротивлялась, но ровно настолько, чтобы дать себя увезти. И Эльса пребывала в состоянии, близком к безумному. Окруженная полной темнотой и жутким безмолвием, лишенная контакта с внешним миром, ей стало казаться, что никогда прежде она не испытывала такого странного и пугающего чувства, как в эти два дня и две ночи, проведенные наедине с наглухо закрытым окном. Она думала о своем мальчике, с которым не виделась так давно и который, должно быть, стал совсем взрослым.

На утро третьего дня в дверь позвонили и тут же вошли. Вера! Она вернулась! Эльса, как могла, поспешила ей навстречу. Сердце сжималось и отчаянно билось где-то под языком. В темноте коридора Эльса нашарила рукой выключатель, щелкнула туда-сюда, но лапочка, похоже, перегорела.

— Вера, это вы? Вы вернулись?

— Эльса, дорогая, зачем вы включили свет? На улице сегодня так солнечно и тепло не по-осеннему. Боже, как у вас душно, совсем нечем дышать! Я сейчас отнесу продукты и хорошенько проветрю дом. — Она погладила Эльсу по руке, которой та крепко ухватилась за ее плечо и не хотела отпускать. — Вам плохо? Выглядите уставшей. — Затем, немного помешкав, добавила тихо и как можно ласковее: — Мне так жаль, Эльса. Так жаль. У меня нет детей, но если бы были… Ох, простите, я не знаю, какие слова будут правильными в такой ситуации. Просто знайте, что вы не одна. — Она всхлипнула и быстро проскочила мимо Эльсы в кухню.

Эльса осталась стоять в прихожей в нерешительности, опираясь на палку и все время поправляя тяжелые очки на носу, стараясь хоть что-то разглядеть в беспросветной тоске. Вера наговорила столько странных слов. Эльса слышала, как она расставляла бутылки в холодильнике, шуршала пакетами и продолжала тихонько всхлипывать. Хромая, Эльса прошла на кухню. Она чувствовала себя совершенно разбитой.

— Хотите чаю? — обратилась она к Вере. — Только зажгите свечу. Кажется, в доме перегорели все лампы разом. Она не видела Веру, но услышала, как та вздрогнула, а сразу после раздался звук разбивающейся посуды.

В тяжелой духоте повисла тишина. Она была такой плотной, что ее можно было черпать ложкой. Дышать стало почти невозможно. Эльса хотела было уже закричать, но тут как будто издалека донесся робкий голос Веры:

— Эльса, вы, наверное, совсем не спали эти дни. Может, вам нужен доктор? Сейчас я открою окно, мы с вами выпьем чаю, а затем позвоним доктору Форсбергу и попросим его прийти. — Вера говорила очень мягко и не смотрела на Эльсу.

— Окно? Какое окно, дорогая? Разве вы не видите, что вместо него теперь эти жуткие ставни. Поэтому в доме так темно и нестерпимо душно. Ах, если бы Томас мог хоть на денек вырваться и приехать ко мне, он бы все уладил, — Эльса говорила ровным голосом, хотя внутри у нее все клокотало при мысли о сыне.

Вера слабо вскрикнула и выбежала из кухни. Хлопнула входная дверь, и Эльса снова осталась наедине с жадным мраком. Ему было мало ее страданий. Он испугал добрую, славную Веру. Она больше не придет. В этом доме нет места для юного существа. В глазах сильно защипало, и Эльса ощутила соленую влагу на губах. Море. Оно тоже соленое. А как свободно дышится на море… Широко открытым ртом Эльса глотала воздух и отчаянно взбивала его руками, будто рыба на берегу, яростно борющаяся за свое спасение.

Эльса очнулась в своей кровати. С улицы доносились привычный городской шум и чей-то смех. В комнате пахло травами и цветами. Но по-прежнему было темно. Эльса попыталась приподняться, как вдруг услышала знакомый баритон:

— Лежите смирно, Эльса. Вы упали в обморок. Должно быть из-за духоты. Но сейчас вы в порядке. Вам нужен отдых и не стоит волноваться.

— Доктор Форсберг, как вы вошли? — Она снова попыталась сесть в кровати, но сильные руки доктора мягко и настойчиво уложили ее на подушки.

— Мне открыла Вера. Она здесь, сидит рядом с вами.

— Но я ничего не вижу. Мне нужны очки. Вера, принесите, пожалуйста, очки. Они, должно быть, остались лежать на кухне. — Эльса сделала последнее усилие, чтобы привстать, но и на этот раз вмешался

— Эльса, мне надо с вами поговорить. Я приду завтра, когда вам станет лучше. Вера останется с вами, чтобы присмотреть. — Он попрощался и вышел.

Остаток дня и вечер Вера говорила мало, отвечала на вопросы уклончиво и почти на все давала один ответ: «Завтра придет доктор Форсберг и все сам расскажет. Вы только не волнуйтесь, Эльса, дорогая. Вам нельзя волноваться. Хотите еще бульона?»

Доктор Форсберг пришел на следующий день, как обещал. Он взял Эльсу за руку и сначала очень деликатно выразил сожаление о гибели ее сына. Затем рассказал, что в некоторых случаях сильный стресс может привести к внезапному нарушению способности видеть. Что Эльсе надо быть сильной, принять утрату, как бы трудно не было, и зрение восстановится. Эльса сидела как мышка и широко открытыми глазами под толстыми стеклами смотрела в сторону, откуда доносился голос доктора. Она не плакала, только ее худенькие плечи дергались каждый раз при упоминании Томаса.

Когда доктор ушел, Вера подвела Эльсу к приоткрытому окну, чтобы та сама убедилась, что ставней нет — в тот же день, когда случился ураган, рабочие поставили в квартиру Эльсы новое окно. Эльса протянула тонкую руку в окно, и ее сразу подхватил упрямый ветер. Она почувствовала, как к ней потихоньку возвращается жизнь.

Эпилог

Теплым весенним днем Эльса сидела у открытого окна и ловила ладошкой мокрые капли. Где-то лаяла собака. Хрустел гравий дорожек под колесами машин. Эльса взглянула туда, где когда-то рос огромный дуб, — на его месте чернела свежая земля.