Аптека, небо и инопланетяне

Часть первая: музыкальные манипуляции, красота и логика
Выходя из дома, я каждый раз краем глаза цепляю флаг, висящий на одном из окон. Я не люблю флаги, они слишком ясно дают понять, насколько мы далеки друг от друга; в идеальном мире у планет не было бы флагов, чтобы даже к прилетевшим инопланетянам мы не относились как к чужакам.
Впереди я замечаю соседа. Он говорит по телефону, и я понимаю, что здороваться со мной ему будет неудобно, поэтому решаю просто пройти мимо и сделать вид, будто не заметил его. Когда я обгоняю его, он убирает телефон, бросает на меня взгляд и здоровается. Я оборачиваюсь, мне становится неловко оттого, что я хотел просто пройти мимо. Я смотрю на него удивленными глазами, будто бы действительно его не замечал до этого мгновения, и говорю «здравствуйте».
До Керамики я не еду на маршрутке, я иду пешком. Не могу определиться точно, почему так — то ли просто хочу прогуляться, то ли нет желания видеть хмурые лица людей в транспорте, смотреть в усталые, замороченные глаза маршрутчика и искать мелочь в кармане после того, как карта не сработает — карта у меня давно не работает, я обычно оплачиваю все с телефона, а в маршрутках такой функции почему-то до сих пор нет.
Я всегда жутко потею, даже когда просто сижу дома. А во время ходьбы потоотделение увеличивается примерно в пятьсот шестьдесят четыре раза, так что чувствую я себя некомфортно (цифру пятьсот шестьдесят четыре я взял из воздуха). Причина в нездоровом образе жизни, наверное, — хотя черт знает. Впрочем, сейчас пот не так напрягает — дождь.
Во время дождя небо застилает серость, и я наконец могу распрямиться.
В наушниках играет музыка, я включил свой плейлист вперемешку. Иногда, когда я не слушаю музыку, она играет сама собой в моей голове, то есть я пою ее внутренним голосом. Меня это пугает, потому что я словно бы отгораживаюсь от самого себя. Я вообще редко остаюсь наедине с собой — либо смотрю что-то, либо слушаю, будто бы в попытке заглушить собственные мысли. Даже в туалете я всегда с телефоном, перебиваю свои мысли текстом. Раньше я курил: выходил на балкон, стоял с сигаретой и думал о чем-нибудь, и тогда меня часто навещали удивительные мысли, которые я уже давно позабыл. Сейчас подобное случается все реже. Это, наверное, очень современная проблема.
Музыку я сильно люблю. Я люблю то, что создают люди, и опасаюсь того, что сотворила природа. Я не вижу красоты в природе — она все делает случайно. Хотя если подумать, то можно прийти к выводу, что люди тоже случайны — и созданное ими, соответственно, тоже. Но у природы не было цели создавать, а у людей она, кажется, есть. Я не знаю.
Я прохожу не открывшийся отель. В моем городе около трех не открывшихся отелей и один не открывшийся кинотеатр, а также ноль открывшихся отелей и ноль открывшихся кинотеатров.
Я уже на Керамике, идти осталось совсем чуть-чуть. Я весь промок, больше всего напрягает, что влага просочилась в карман и телефон теперь тоже в воде; сенсор плохо реагирует на прикосновения, музыку не получается переключить с первого раза, и я раздражаюсь.
Иногда я все же сомневаюсь в красоте музыки, потому что музыка — это воздействие на мозг, манипуляция нашими эмоциями через звуковые ассоциации. То же касается и, например, живописи, которая является зрительной манипуляцией. Однако, что, если создавать музыку и картины честно, без манипуляционного умысла? Тогда они становятся красивыми или остаются неумышленной манипуляцией? Почему манипуляция — это некрасиво? — потому что она бессознательна? А касается ли все это художественной литературы? Не той нечестной, которая пытается вдолбить в тебя сентиментальный образ, а другой, которая настоящая? Ее это тоже касается?
Может, все дело в цели манипуляции? Целью одной является твой эмоциональный отклик, а целью другой — рациональный, то есть донесение мысли, которая повлияет на тебя на гораздо более глубоком уровне. Почему же это красиво? Почему я считаю это красивым?
Логика меня убивает.
Я подхожу к больнице, я захожу внутрь.

Часть вторая: больничные разговоры
В аптеке никого нет, придется ждать. Дверь туда находится в том же помещении, где и кабинет к терапевту. Народу полным-полно.
— Мне к 15:24, после кого я буду? — интересуется подошедший мужчина в пальто.
— Вы ко скольки, еще раз? — спрашивает полная женщина лет сорока.
— К 15:24, — сообщает мужчина и кладет рядом с женщиной куртку. — А вы?
— Смотрите, куда кладете свою куртку! Она мокрая, с нее вода течет… Я уже три часа здесь сижу.
— Понятно, а записаны на сколько?
— На 14:46. Уберите куртку!
— Так а зачем пришли три часа назад? — усмехается мужчина, убирая куртку на другое сидение.
— Вам что, это сильно интересно? Занимайтесь своим делом!
— Не вижу повода говорить таким тоном, — уже без усмешки говорит мужчина.
— Прошу вас, успокойтесь, — вздыхает другая женщина; на вид ей лет пятьдесят, она кажется очень добренькой. — Мужчина, вы за мной будете, у меня ровно на 15.
— Хорошо.
— Знаете, а вы меня не успокаивайте, — продолжает та полная женщина. — Я спокойна, я здесь за три часа уже спокойствия набралась.
— Это, по-вашему, спокойствие? Больше похоже на то…
— Ваше мнение меня вообще не интересует, мужчина.
— …что вас пчела ужалила. Говорить куда не буду.
— Ха-ха-ха! — смеется мужик в коричневой водолазке, сидящий напротив полной женщины. — Мы-то уж сами знаем, куда!
— Смешно вам? Я над вами посмеюсь, когда вам столько лет, как мне, будет! А вы… Правильно, не говорите ничего. Вам бы вообще лучше помолчать, умнее казаться будете.
— Знаете, вы явно не в настроении, а у меня все просто отлично. Вы меня не доведете. Да и вообще, я в подобных дискуссиях не участвую.
— А-ха-ха-ха! — взрывается полная женщина. — «Дискуссиях!» Глядите, какой окультуренный взялся! Вы откуда, из Saint-Petersburg? А? Понятно. Молчите-молчите. Говорить с вами и не хотелось. Я здесь с двенадцати, мне говорить уже давно не хочется.
— Врач внутри? — спрашивает подошедший парень в красной куртке.
— Внутри, — отвечает полная женщина. — А вы ко скольки?
— У меня без времени, мне документ подписать.
— Документ подписать! Нет, вы документ подпишите, когда запишитесь на прием. Я из-за вас еще дольше ждать не буду!
— Да вы своего приема всего пятнадцать минут ждете, сейчас минута четвертого, а у вас запись на 14:46, — вмешивается мужчина в пальто.
— Пятнадцать минут?! Да я здесь три часа уже, а вы сидите и молчите, как до этого молчали!
— Это ваши проблемы, что вы за три часа до приема пришли.
— Пожалуйста, успокойтесь… — просит добренькая женщина, но они продолжают:
— Мои проблемы вас не касаются, я здесь не ради только одного врача, как вы. У меня проблемы-то побольше ваших!
— Да вы откуда знаете-то, какие у меня проблемы?
— Простите, что перебиваю, но там кто-то есть? — вмешивается парень.
— Нет, мы здесь просто так сидим! — отвечает полная женщина. — Мы же стали бы тут просто так сидеть, если бы там никого не было, да?
— Не обращай на нее внимания, она вряд ли кусается, — бросает парню мужчина в пальто.
— Но лает-то как громко, ха-ха! — вставляет мужик в водолазке.
— Слышишь ты, окультуренный, язык попридержи, а то я сдерживаться-то не буду, — грозно предупреждает полная женщина. — Я сама в МФЦ пятнадцать лет работала…
— Да мне все равно.
— …и знаю, как с такими, как ты, общаться.
— Понятно, почему в МФЦ ходить никто не любит — потому что туда таких людей на работу берут.
— Ха-ха, точно!
— Пожалуйста, поспокойней…
— Да что ты говоришь!
— Да-да. Знаете, вы можете сколько угодно на меня ветром дуть, вам все равно меня довести не удастся.
— Пф, подумать только! Да я такой целью и не задавалась. Посмотрите на меня — похоже, что мне есть до вас дело? У меня своих дел полно, чтобы вами еще заниматься, ясно?
— Скажите еще, что вы здесь уже три часа.
— А ты мне не указывай, что говорить! Сволочь!
— Нет, ну можно же обойтись без оскорблений, — поражается сидящий в углу дедушка.
— Ничего, пусть сколько угодно ветром дует, мне все равно.
— Поспокойнее, пожалуйста…
— Не я первая начала! Уберите свою куртку!
— Моя куртка через сидение от вас лежит, что она вам сделала? И начали именно вы!
— А давно пациент зашел-то? — спрашивает парень.
— Давно-давно, — говорит дедушка. — Поскорее бы уже вышел, невозможно тут сидеть…
— А вы чего интересуетесь? — обращается полная женщина к парню. — У вас записи нет! Уходите отсюда!
— С чего бы это?
— А с того, что я вас мимо себя не пропущу! Я имею право отказаться вас пропускать!
— Можете сколько угодно иметь право, я все равно пройду.
— Забыли, где живем, что ли? Тут право уже давно поимели! — смеется мужик в водолазке.
— Нет, ты не пройдешь, — говорит мужчина в пальто. — Сначала пройду я, а потом уже делай, что хочешь; я тут задерживаться из-за тебя не буду.
— Мне сказали зайти сюда без очереди, я войду без очереди.
— Такие, как вы, делаете что-то, только если сказали. Вы не мужчина, мужчина сам решает, что делать! — заявляет полная женщина. — И знаете, вообще, куда вас отправить надо, чтобы вас мужчиной сделали, а? Вот именно, да!
— Вы эту тему не поднимайте, не время и не место, — говорит мужчина в пальто.
— А что? Не поддерживаете?
— Не ваше дело.
— Поддерживали бы, отправились бы!
— А ваш муж там?
— Я не замужем.
— Оно и понятно.
— Понятно ему! Смотри на него… Вот тебе «понятно»! — Она поднимается, берет его куртку, бросает на пол.
— Нет, ну это уже перебор… — бормочет дедушка.
— Дура! — говорит мужчина в пальто, берет ее сумку и пытается тоже бросить на пол, но женщина вцепляется в нее и тянет на себя.
— Отпусти, идиот!
— Да на! — Он отпускает сумку, женщина валится на сидение, легонько ударяется головой о стену.
— Ай!.. Ой-ой-ой!.. Сволочь! Это нападение!
— Во дают! — качает головой мужик в водолазке, продолжая улыбаться.
— Сколько он там еще сидеть будет? — спрашивает парень у дедушки, указывая на кабинет.
— Не знаю, уже полчаса сидит. Но это уже перебор, конечно…
— Пожалуйста, успокойтесь!
Наконец из кабинета выходит пациент, а за ним и врач.
— Что здесь происходит? — спрашивает хмурый врач.
— Он меня ударил! Ударил женщину!
— Не бил я ее! Она мою куртку бросила на пол!
Врач закатывает глаза.
— Прекратите, что вы тут устраиваете! Кто следующий?
— Можно пройти, мне документ подписать?
— Вы записаны?
— Нет.
— Тогда идите и запишитесь! Без очереди не принимаю.
— Ха-ха-ха! Вот и дождался…
— К вам запись только через неделю есть, а мне этот документ завтра нужен.
— Не моя проблема. Кто следующий, говорю?
Добренькая женщина поднимается с места, говорит:
— Я.
— Ну так проходите уже, господи!
Они заходят в кабинет, врач закрывает дверь.
Парень закатывает глаза и уходит, расстроенный. Все молчат некоторое время, потом женщина простанывает:
— Ой, как болит… Нет, я это так не оставлю.
Все по-прежнему молчат. Женщина стонет громко, чтобы все слышали, но никто не реагирует. Тогда она перестает стонать и произносит:
— А ты куда, тоже без очереди хочешь?
— Нет, — говорю я, — я в аптеку стою.
— Ну и стой в свою аптеку, — пожимает она плечами.

Часть третья: рубль, дождь и радуга
Наконец в окошке показывается девушка в халате, у нее искусаны губы. Она слишком молода для работы в больничной аптеке — а может, и нет, но мне так показалось. Она забрала рецепт, удалилась буквально на секунду и выдала мне две упаковки — сразу на два месяца. Это значит, что в мае мне не придется сюда идти, то есть эта прогулка не повторится как минимум два месяца. Я по-прежнему не могу определиться, нравится ли мне ходить сюда. С одной стороны, я всегда замечал, что возвращаюсь после таких одиноких прогулок весьма довольным, а с другой, мне всегда не охота. Я люблю гулять в одиночестве, но только если есть цель — например, дойти до больницы, забрать лекарство и вернуться обратно, а вот гулять просто так я не могу себя заставить. При этом я мог бы найти себе цель, но не нахожу, потому что, опять же, не охота. Не охота — мое кредо; я не хищник, я падальщик.
После больницы я захожу в ближайший магазин, чтобы взять что-нибудь попить, например, какую-нибудь газировку. Мне не хочется пить, но хочется купить что-нибудь, это мой ритуал после любого дела — купить себе что-то выпить или поесть.
За кассой магазина незнакомый мужчина, он замечает меня и здоровается, я здороваюсь в ответ. Он дает мне лишний рубль сдачи, я беру его, уже собираюсь уходить, но вдруг думаю, что это неправильно, брать у него лишний рубль, поэтому разворачиваюсь и протягиваю рубль: «Вы выдали мне лишний рубль». Он смотрит на меня, в сущности, безразлично, но появляется в его взгляде какая-то искорка, возможно, созданная моим напряженным сознанием, которая как зеркало его мыслей, а мысли его таковы: «Ты правда думаешь, мне не плевать на этот рубль? Какая мелочность…» На самом деле это были, конечно же, мои собственные мысли. Я подумал: «Ты правда думаешь, ему не плевать на этот рубль? Какая мелочность». Но я отдаю рубль, он берет его, я разворачиваюсь и ухожу.
По пути домой я сворачиваю на Сосновую улицу, чтобы изменить путь. Здесь есть один двор, он как окно в детство, в нулевые: тут везде трава и мох, двухэтажные обшарпанные деревянные дома, полуголые пузатые мужики пьют водку за самодельным столом (на покрышки положена деревянная доска), и дородные женщины играют с детьми. Но это летом и не в дождь, а сейчас тут просто трава, мох и обшарпанные, неказистые дома.
Я прохожу двор, выхожу в цивилизацию, перебегаю дорогу, иду дальше — к торговому центру Марс. До дома пять минут, но я останавливаюсь, сажусь на лавочку, на которой раньше постоянно курил, и слушаю дождь. Я наслаждаюсь, но про себя замечаю, что наслаждение должно быть больше, наверное, если шум дождя записан людьми — или же зря я столько распинался о красоте? Я надеваю наушники, включаю звуки дождя на телефоне. Это так странно, что мне становится смешно. Я тут же вспоминаю о популярных видео, в которых какой-то чувак ходит по городу и спрашивает у идущих в наушниках людей, что они сейчас слушают. Было бы забавно, если бы он подошел ко мне сейчас:
— Что вы слушаете?
— Звуки дождя.
— Но сейчас ведь и так идет дождь!
Я бы не смог объяснить, я бы просто пожал плечами и, возможно, засмеялся бы, как засмеялся бы и сейчас, если бы вокруг не ходили люди — из-за них я позволяю себе разве что слабую ухмылку.
Я не ощущаю разницу между записанным и оригинальным звуком дождя. Разумом я все понимаю, но чувство мое с разумом не коррелирует настолько, чтобы впитать всю суть.
Чтобы войти в нирвану, я должен лишиться себя, но это так трудно… Я всегда считал себя индивидуалистом, а можно ли остаться им, лишившись индивидуальности?
Дождь заканчивается, и небо разрывает радуга. Мне становится не по себе, хочется закричать. Дождь закончился, но я все равно надеваю капюшон и спешно иду домой, под крышу, под защиту окон.
Подхожу к подъезду. Боковым зрением я цепляю того самого соседа, которого видел, когда выходил из дома. Он тоже откуда-то возвращается. На ходу поворачиваю к нему голову, слабо улыбаюсь и киваю, но ничего не говорю, потому что здороваться второй раз подряд было бы глупо, однако он словно бы меня не замечает и продолжает свой монотонный ход. Я добираюсь до подъезда быстрее него, открываю дверь и понимаю, что не могу просто так зайти — я обычно придерживаю дверь для соседей, поэтому придерживаю и в этот раз. Сосед смотрит на меня, благодарно кивает, заходит внутрь. Мы оба едем в лифте, я встаю позади, начинаю смотреть в зеркало; я начинаю трогать щетину и делаю это с видом какой-то глубочайшей растерянности и увлеченности, словно впервые ее увидел. Сосед стоит прямо, смотрит вниз. Я выхожу на своем этаже, не говоря ни слова; сосед остается в лифте.
Нужно работать, нужно найти работу. Не могу понять, чем хочу заниматься. Я неплохо управляюсь с текстом, но тот текст, с которым обычно приходится работать, мне не нравится — в нем много лжи.
Смотрю в окно — небо еще там, нависает грозно, существует неизбежно.
Мне нечего делать, я мастурбирую и иду отмываться. В ванной летает какая-то чересчур назойливая мошка. Я стараюсь не убивать насекомых, если в этом нет нужды, а убивать эту мошку никакой нужды нет — она одна, она просто летает. И все равно я набираю в ладонь воду и брызгаю на нее, так как она подлетает слишком близко. Я делаю так несколько раз, при этом думаю, что не стоит, потом делаю еще несколько раз, но мошка выживает, и я радуюсь, что так и не попал по ней.

Часть четвертая: любовь, вентиляторы и звездное небо
Звонит друг, предлагает пройтись ближе к ночи, и я соглашаюсь. Я не понимаю, интроверт я или экстраверт. Не знаю, имеет ли эта теория Юнга смысл, но все мы давно приняли два этих ярлыка — «интроверт» и «экстраверт». Если подумать, мошка, которую я чуть не убил, была очень экстравертной, а я очень интровертным, потому я и старался от нее избавиться; нет, естественно, дело не в этом — я просто почувствовал раздражение. Я иногда думаю о том штампе с инопланетянами: мол, они прилетят к нам и станут относиться как к животным, потому что мы слишком сильно отстаем от них в развитии. Если бы это случилось и они бы ненароком кого-то из нас прибили, я бы тут же вспомнил всех насекомых, которых убивал нехотя. Особенно я помню муху, которую прижег бычком от сигареты. Мы тогда с друзьями посмеялись, потому что это ведь требуется такая ловкость и сноровка — прижечь муху! А потом я почувствовал себя скверно.
У меня не получается сидеть с прямой спиной. На самом деле у меня вообще не получается сидеть — я полулежу на кресле, когда сажусь за компьютер, за которым провожу большую часть дня. От этого у меня уже начала болеть спина. Когда боль становится слишком тягостной, я меняю позу, стараюсь сидеть нормально; когда боль проходит, я снова принимаю привычное положение.
Я часто бью по стене, выпуская парк. Я нуждаюсь в этом, когда слишком погружаюсь в мысли. Вселенная шепчет мне на ухо, что ничего из того, во что мне хочется верить, не существует.
Я считаю романтиков дураками — я дурак.
Моя бывшая девушка однажды спросила, что самое романтичное приходит мне на ум, и я сказал, что хочу заняться сексом с ее сердцем. Она говорила, что не чувствует себя полной, находясь со мной, будто бы я не стараюсь, и была права — в тот момент я действительно не старался, потому что сделал достаточно усилий до этого и ничего не получил; я думаю, что не мог ее наполнить, потому что так устроены люди: мы не две потерянные половинки, мы осколки чего-то, что никогда не было цельным и никогда не разбивалось.
Я хочу, чтобы любовь существовала, я хочу любовь, но она, похоже, есть только на страницах книг и на экранах, через которые транслируются ложные надежды. А может, и не ложные. Я просто слишком расстроен — почему? — потому что думаю. Спасение в любви, я всегда так считал, но любовь еще нужно отыскать. Отыщем — спасемся.
Я придумал себе ОКР, потому что ищу оправдание своей жалости к себе. Нет, я придумал, что придумал себе ОКР, потому что ищу оправдание своей жалости к себе. У меня ОКР — жалеть себя каждый раз, когда что-то идет не так. У меня нет ОКР, у меня не так уж много жалости к себе — просто я поддался модным веяниям, согласно которым ты обязательно должен чем-то болеть и очень жалеть себя. Зато у меня правда непереносимость лактозы.
Я бы подрался с ветряными мельницами. Я бы бил их очень сильно, я знаю пару ударов, могу даже крутануть ногой. Я бы подрался с ветряными мельницами, но пока тренируюсь на вентиляторах.
Кто-то скажет, что в Иисусе от Господа было столько же, сколько есть во мне и тебе; я скажу, что хочу есть.
Я чересчур наслаждаюсь едой. Если бы в моем желудке возникла черная дыра, я бы стал пожирателем галактик, так как не смог бы ничего с собой поделать. Иногда я встаю ночью и накладываю себе еды, а в процессе поедания смеюсь и обзываю себя всякими гадостями, потому что мне не хватает воли, а это смешно и жалко.
Я стремлюсь к познанию, но познание меня угнетает.
Я не верю ни во что из того, о чем говорю. Я просто говорю, но ничего из этого не воспринимаю всерьез. Шучу, я это не всерьез.
Если бы на землю все-таки прилетели инопланетяне, которые оказались бы высшими существами и которые стали бы относиться к нам как низшей форме жизни, я бы все равно боялся их меньше, чем небо, потому что оно не относится к нам никак.
Я встретил друга, он был не один — тут еще трое. Они вытащили меня в лес, хотя я не хотел идти и говорил, что лучше бы в кофейню и спокойно посидеть. Мы уже успели обсудить ракеты, которыми сегодня-завтра нас может придавить к земле, а потом стали обсуждать порно. Я зависим от порно, я трачу на него около часа в день, но самую гадкую порнографию не видел — я не смотрю телевизор.
Деревья как длинные надгробные плиты, их тени как колючая проволока.
В детстве в зиму я любил накрываться сразу двумя теплыми одеялами и зарываться под них поглубже. Я попробовал сделать так прошлой зимой, но ощущения уже не те.
Мы с другом спорим о боге — в который раз. Он верит в него, он крестится, когда проезжает мимо церкви на машине. Я докладываю ему свои весьма банальные мысли о традиционной религии, говорю, что лучше уж Спиноза. Он машет рукой, я пожимаю плечами. Он говорит, смотри, как прекрасна жизнь! «Только подумай…»
Я думаю, и мне становится плохо.
Я не вижу в жизни прелести, хотя удивляюсь ей — а точнее ее вероятности. Я бы испытал точно такое же удивление, если бы бросил кости тысячу раз и тысячу раз подряд получил бы одно и то же значение. Кто-то верит в того самого бога, поэтому радуется жизни; кто-то верит, что в жизни есть высший смысл, и радуется поэтому. Я думаю, нас создала безразличная случайность. Я не хочу верить в это, я хочу верить в дух и в любовь, но я не вижу их нигде, а безразличную, холодеющую от энтропии случайность я наблюдаю каждый раз, когда устремляю взгляд в небо.
Я ловлю усмешку, когда кто-то из друзей начинает громко смеяться, хотя пропустил причину веселья.
Мы в поле. Они смотрят наверх, восхищаются темным небом, покрытым звездами. Они не видели ничего более прекрасного, а я не видел ничего более ужасающего. Я боюсь собак, так как на меня залаяла одна из них в детстве, но собаки не вызывают во мне того внутреннего трепета, который я ощущаю сейчас, поднимая голову. Мы с Мунком живем в разное время, но он хорошо нарисовал меня. Иногда я думаю, что он создал меня; что если бы не он, то я бы об этом не думал; потом я думаю, что очень хочу домой.