Перевернутое время, 5. В Верхнем Рогачике

5. В Верхнем Рогачике


Около Оськина уже собирались зеваки, и прибывший наряд полиции ограждал место происшествие бело-красной лентой.

– Расходитесь, граждане, расходитесь! – взывал к ним один из ППСников . – Не мешайте проводить следственные мероприятия.

Конфеткин подошел к нему и предъявил своё удостоверение.

– Кто его обнаружил? – спросил он, кивнув за застывшего Оськина.

– Одна женщина. Горшкова Лариса Леонидовна. Она увидела его и позвонила в полицию.
 
– Вы взяли у неё показания?

– Да.
   
– Где она?

– Вон, под деревом стоит, – кивнул ППСник.
 
– Скорую вызвали?

– Конечно.

Конфеткин приблизился к Оськину и пощупал у него пульс. Хотя и очень слабый, но он присутствовал. Он подошёл к стоявшей под каштаном женщине.
Ей было за сорок с хвостиком, а возможно, что и все пятьдесят. Несмотря на это, ей удалось сохранить хорошую фигуру – это угадывалось несмотря даже на то, что на ней было свободного покроя светло-коричневое демисезонное пальто. Лицо у Горшковой было миловидное и, судя по его чертам, в молодости она была красавицей. 

– Лариса Леонидовна?
 
– Да.

– Здравствуйте.

– Здрасьте.

– Скажите, это вы обнаружили того мужчину?
 
– Я.

– Расскажите, как это случилось.

– Ну, я ходила к маммологу. Вышла из центра и вижу, как по двору идёт какой-то странный мужчина.

– А в чём заключалась его странность?

– Ну, как вам это объяснить… Он был какой-то весь настороженный и постоянно озирался, словно что-то потерял, или искал кого-то. А тут из-за каштана, под которым мы стоим, вышла женщина. Мужчина растерялся, а она подошла к нему, коснулась ладонью его плеча и отошла. А он так и остался стоять на месте, как пригвождённый. Вначале я не решалась подойти к нему, но потом расхрабрилась и подошла. А мужчина стоит, и не шевелится даже. Мне аж не по себе стало. Ну, я и позвонила в полицию.   
 
– А куда пошла та женщина?

Горшкова вытянула указательный палец:

– Туда. По этой тропе.

Конфеткин знал, что двор был проходным, и что прохожие нередко срезали путь, чтобы выйти на соседнюю улицу, по этой тропке. 

– Вы могли бы её описать?
 
– Ну, я к ней особо и не присматривалась…

– И всё-таки.
 
– Ну… Молодая такая. Красивая. Стройная. С раскосыми жгучими глазами. Возможно, казашка или киргизка. В дымчатом… нет, скорее в песочного цвета осеннем пальто из букле, а на руках у неё были серебристые перчатки. На голове – темно-синяя вязанная шапочке с таким крученым петушком, на ногах… на ногах чёрные гамаши и высокие красные сапоги.

Для свидетельницы, которая особо не присматривалась к незнакомой ей женщине, это было неплохо… Совсем неплохо...
 
Комиссар показал ей на смартфоне фотографию Алины Ондар.

– Это она?

– Да, – без тени сомнений подтвердила Горшкова.
 
– А когда она касалась плеча мужчины, её рука была в серебристой перчатке?

– Да.

– Вы точно помните это?

– Конечно.

– Где вы живёте?

Она назвала свой адрес, и он сказал:
 
– Благодарю вас, Лариса Леонидовна. Вы очень помогли нам. Если хотите, можете идти домой.
   
Горшкова двинулась к воротам, в которые как раз въезжала машина с криминалистами. Комиссар проводил женщину задумчивым взглядом, потом набрал номер Синельникова.
 
– Слушаю, – отозвался Синельников.

– Что там у тебя?
 
– Работаем… В 10 часов 12 минут она сошла с этажа. Возможно, хотела спуститься в подвал, но мы с Леной тут же навели на неё свою кинокамеру, представились журналистами интернет-издания «Только факты» и начали атаковать вопросами: «Вы из какой квартиры?» «Что вам известно об окаменевшей женщине в квартире номер пять?» «А правда ли, что иглы гнуться о её тело и ломаются, как спички?»
Она поспешила отделаться от нас фразами, типа: «не знаю, пропустите меня, я из другой квартиры» и выскочила на улицу. А там уже собрались зеваки, и среди них я заметил наших ребят в штатском. В их числе был и Оськин, и я видел, как он пошёл за ней.

– Хорошо, – сказал Конфеткин. – Оставайтесь на месте. Если она появится – сразу же звоните мне, а если я окажусь в зоне недосягаемости, Пшеничному или Хромову. Не дайте ей проникнуть в цокольный этаж, но и не пытайтесь её задерживать. Держитесь от неё на расстоянии, ни в коем случае не позволяйте ей прикасаться к себе. Это – опасно. К шести часам вечера можете сворачивать свои манатки и уходить.

Едва он закончил разговор, как позвонил генерал.

– Ну, что там у тебя такое происходит? – недовольным голосом осведомился он.
Это было уже слишком.

– У меня – ничего, – отрезал комиссар.

– Как это ничего? – осерчало начальство. – Мне доложили, что во дворе медицинского центра «Гармония и Здоровье» стоит окаменевший человек. На этот раз мужчина. Я вижу, в скором времени каменные люди будут стоять у нас по всем улицам города, как истуканы, – заключил он обвинительным тоном. 

Конфеткин промолчал, дабы не гневить начальство. Погоны у него были тяжелые, нервы расшатанные, а жизнь не сахар и не хурма…

– Давай, двигай в этот центр и разберись, что там происходит, – уже более покладистым тоном дал указание Медведев. 

– Я уже тут.

– И что там? Мужчина действительно окаменел?

– Да.

– Его личность установлена?

– Да.
– И кто же это?

– Оськин.
 
Он услышал в трубке, как чертыхнулся генерал. Потом недобро протянул:
 
– Так… И как же такое могло случиться?

– Я звонил Синельникову, и он говорит, что в десять часов двенадцать минут наша подопечная сошла с этажа, вышла на улицу, а Оськин последовал за ней. У нас есть свидетельница, которая утверждает, что видела, как Оськин вошёл во двор «Гармонии и Здоровья». По всей видимости, он упустил её и не знал, что делать. И тут некая женщина вышла из-за дерева, подошла к нему, коснулась его плеча рукой в серебристой перчатке, и Оськин застыл, как жена Лота, а незнакомка ушла через двор на соседнюю улицу.

– Племянница?

– Так точно. Свидетельница опознала её.

Некоторое время генерал пыхтел в трубку, а затем произнёс, как отрубил:

– Всё! Я подаю её в розыск!

Конфеткин не стал перечить начальству, хотя и понимал, что розыск Ондар – дело дохлое. Пока часы находятся в полуподвале, она не покинет город. Уж слишком они ей нужны. Вот только зачем?

Медведев, похоже, прочёл его мысли на расстоянии – даже и не будучи экстрасенсом.

– А ты, как я погляжу, не согласен со мной? – с подозрением в голосе спросил он.
 
– Согласен, – сказал Конфеткин.

– Вот только не надо, не надо подыгрывать начальству…

 Затем резко переменил тему:

– Ладно, что ты намерен теперь делать?

– То же, что и раньше: ехать в Верхний Рогачик к дяде Ондар, или кем он ей там приходится. Возможно, что разгадка всей этой чертовщины таится именно там.

– А возможно, и нет, – тоном сварливой тещи ввернул генерал.

Похоже, где-то там, наверху, ему уже намылили холку.

– А возможно, и нет, – согласился с ним Конфеткин. – Но этого не узнаешь, пока не побываешь на месте.

– Хорошо, – сказал генерал. – Но учти: мне нужен результат!

На этой ноте он и окончил разговор.

Вдохновленный мудрым указанием своего начальства, Конфеткин подошёл к экспертам-криминалистам. Те уже успели сфотографировать Оськина во всех возможных ракурсах, так что теперь его фотографий хватило бы и на семейный фотоальбом. Вот только что с ними делать? Вывесить на доску почёта?
   
В пяти шагах от новой жертвы племянницы стояла карета скорой помощи, и врач производил над Оськиным свои медицинские манипуляции: прослушивал легкие, измерял тонометром давление и пульс. Даже попытался разжать ему челюсти и заглянуть в рот, но из этой затеи ничего не вышло. Между тем любопытствующие всё прибывали и прибывали, и в скором времени они грозили заполонить весь двор.
 
Когда врач окончил свои священнодействия, Конфеткин обратился к ППСникам и криминалистам:

– Ну-ка, парни, давайте перетащим его в карету скорой помощи.

Двое ППСников, по его указанию, заняли места за спиной Оськина, и комиссар, уперев руки в грудь окаменевшему коллеге, попытался его наклонить. Тщетно.

– Подмогните мне, – попросил он криминалистов.

Ещё одна пара дюжих молодцев встала с обеих сторон от комиссара и уперлась Оськину в плечи.

– Ну! Разом! Навалились!

Земля под туфлями Оськина заскрипела, он наклонился, как телеграфный столб, и стоявшие позади него ППСники подхватили его за подмышки. Криминалисты взяли Оськина под колени и, поднатужившись, оторвали его ноги от земли.

– А теперь кладите его на каталку, – распоряжался комиссар.

Оськина уложили на тележку и закатили в карету скорой помощи. Через минуту скорая отъехала. Народ стал расходиться, и Конфеткин направился к своей машине.

Некоторое время он за рулем своей Тойоты, отрешенно глядя перед собой в и ничего не видя вокруг. Какая-то неясная мысль витала в глубинах его подсознания, не давая ему покоя, и он всё никак не мог её ухватить.
 
Наконец он махнул рукой на все попытки вытащить эту невидимую птичку из недр своего бессознательного я и поехал в восточную часть города. Спустя тридцать пять минут Конфеткин выехал на мост через Днепр и покатил на левый берег реки. Судя по карте, до Верхнего Рогачика было 193 километра, трасса была ровной, как единственная извилина в мозгу национал-патриота, и ехать по ней было одно удовольствие. Даже особо не напрягаясь, комиссар мог легко покрыть это расстояние менее чем за два часа.
 
Дорога мягко шуршала под колесами автомобиля, успокаивая расшатанные нервы комиссара Конфеткина, и за окном проплывали осенние ландшафты, достойные кисти Шишкина и Левитана. Конфеткин бездумно следил за дорогой, за сменявшимися пейзажами, и ни одной мысли не шевелилось в его голове.
И вдруг… Опаньки!

Как странно, однако, устроен человеческий мозг!

Ещё не так давно, сидя в машине у ворот медицинского центра «Гармония и Здоровье», комиссар напрягал все свои извилины, пытаясь ухватить за хвостик какую-то мысль, но – тщетно. И вот теперь, когда он отмотал по трассе более семидесяти километров, ни о чём не думая, она сама влетела ему в голову.
На него снизошло озарение, и он был до того потрясён своим открытием, что даже остановил машину.

Вот так-так… Так неужели…  Неужели же это…

Возбуждение его было столь велико, что он вышел из автомобиля и начал нервно прохаживаться туда-сюда по обочине дороги.

Так неужели племянница Босоноговой являлась… Но это же невозможно!

… а почему нет? и тогда многое, очень многое становится понятным. Пусть не всё, пусть отдельные фрагменты мозаики всё ещё неясны, но отдельные её элементы уже начинают проступать из мрака неизвестности...
 
Он вернулся в машину, взял смартфон и принялся рассматривать фотографию Алины Ондар. На его устах появилась ироническая улыбка. Потом он ввел в поисковую строку Гугл фразу «Лейла Кабаева», перешёл в википедию, и его улыбка стала ещё шире и ещё ироничней.

Под фотографией Лейлы Кабаевой, как две капли воды похожей на фото Алины Ондар – если не считать разницы в их одежде, прическе и макияже – он прочёл краткую справку: 
 
«Лейла Кабаева, уроженка Гонконга, владелица крупнейшего косметического центра Femme ;l;gante , входит в десятку богатейших женщин Франции».
 
Что ж, если эта Лейла Кабаева уроженка Гонконга – то он, без сомнения, уроженец Эфиопии. И если Алина Ондар – племянница Босоноговой, то он никто иной, как родной сын папы Римского…
 
С довольной улыбкой на устах, Конфеткин покатил по шоссе.

В Верхний Рогачик он прибыл к двум часам дня и без особого труда разыскал дом Неделько.

Своим архитектурным стилем его жилище напоминало хату известного украинского юмориста Остапа Вишни с тою лишь разницей, что камышовая крыша была заменена на более современную кровлю из шифера, но сработанный из пучков камыша плетень всё ещё сохранял свою музейную первозданность.

Конфеткин постучался в хромоногую калитку. В глубине двора лениво тявкнула собака и умокла. Он выждал немного и постучал сильней. Собака нехотя пролаяла в ответ и снова стихла. Ещё одна попытка достучаться до хозяина дома не увенчалась успехом – из хаты никто не выходил, но зато со двора на противоположной стороне улицы вышла какая-то баба в тёмной телогрейке, тёмном платье едва ли не до пят и в чёрном платке – в наряде, вполне подходящем для погребальных ритуалов на кладбище. Она направилась к Конфеткину, тяжело переваливаясь на кавалерийских ногах, обутых в истоптанные чуни. Подойдя к нему, она спросила:

– Вы к парубку?

На её темном морщинистом лице читалось жгучее любопытство.

– К Неделько Семёну Григорьевичу.

– Так проходьте во двір, він звідціль не почує.

– А почему вы называете его парубком?

– А хто ж він?  Парубок і є. Йому ж вже сорок шість років цюкнуло – а він все парубкує!
 
Женщина открыла калитку и уверенным шагом вошла во двор, поросший кустами смородины и засаженный фруктовыми деревьями. При её появлении сидящая на цепи собака нехотя заворчала: мол, я здесь, бдю на своём боевом посту...

– Заткни пельку, тварюка! – прикрикнула на неё женщина, энергично притопнув ногой.

Собака, недовольно ворча, попятилась к будке. Женщина открыла дверь в хату и крикнула:

– Эй, Парубок! Ти шо, не чуєш, чи шо? До тебе прийшли!

Парубок, похоже, таки не чув.

– П’яний, чи шо? – выдвинула гипотезу косолапая женщина, сдвигая плечами, и решительно устремилась в хату. Комиссар последовал за ней.

Они миновали полутёмный чуланчик и вошли в комнату. Интерьер хаты Неделько, как и камышовый плетень вокруг его участка, хранил на себе отпечаток глубокой древности.

При штукатурке помещений дома в качестве основного и единственного орудия труда, по всей видимости, использовалась ладонь мастера, которой он обляпывал стены и потолки еще тем, дедовским составом, секрет которого уже утрачен современными евро-строителями – глиной, смешанной с соломой и кизяком. Побелка производилась гашеной известью с применением маховой кисти, после чего неведомым живописцем по беленым поверхностям была нанесена веселенькая роспись с цветочками, бабочками и подсолнечниками. Роспись, впрочем, уже утратила свежесть и сочность колорита – время приглушило буйство красок своей неумолимой рукой. В центральной комнате, расписанной с особенным тщанием, была сохранена даже печь с лежаком, и на покрытом пёстрой скатертью столом громоздились горы немытой посуды – свидетельство того, что женщиной в этом доме и не пахло, и что Григорий Семёнович, несмотря на свои сорок шесть лет, всё ещё «парубкував»; о том же, что на планете Земля уже наступила эра электричества и передачи звуков и изображений на дальние расстояния, указывали холодильник и телевизор, купленные, скорее всего, в советскую эпоху.

Тело парубка они обнаружили перед телевизором, по которому шла реклама стирального порошка, и бородатый респектабельный мужчина повизгивал и похрюкивал от восторга, демонстрируя телезрителям белоснежное нижнее бельё какой-то дамы.
 
Тело это сидело на стуле напротив телевизора с поникшей, как лютик, головой и не подавало признаков жизни.
 
Ещё одна жертва Ондар?

Комиссар всмотрелся в парубка.
 
Перед ним сидел мужчина довольно крупного телосложения в растоптанных сандалиях, мятых штанах и мятой же старой рубахе, с помятой припухшей физиономией и с характеристическим для выпивох вздутым носом, на котором сидели круглые очки с толстыми выпуклыми линзами.

Показалось ли комиссару, что от тела исходит чуть слышное посапывание?

Кривоногая женщина толкнула парубка в плечо:

– Эй, парубок! П’яниця така! Ти шо, знову зенки залив?

Неделько мотнул головой – словно лошадь, отгоняющая мух, и стало ясно, что он жив. Комиссар шагнул к телевизору и выключил его.

– Парубок, хай тобі грець та трясця в печінку, прокидайся, п'яндика! – воскликнула кривоногая баба, пихая парубка в грудь. – До тебе чоловік на лімузині приїхав!

Она принялась тормошить парубка, как тряпичную куклу:

– Прокидайся, жопа п’яна, бодай тобі жаба на ногу наступила!

Неделько поднял голову, расплющил очи, и из его уст вырвался удивлённый вопрос:
 
– Шо такое?

– Шо такое! Шо такое! – передразнила его баба, упирая кулачки в бока. – Залив баньки, як той папа Карло! Я ж кажу тобі: до тебе чоловік на лімузині приїхав!
 
– Який чоловік?

– Та ось же він, – сказала женщина, простирая руку к Конфеткину. – Чи тобі повилазило, чи шо?

– Благодарю вас, – сказал Конфеткин своей добровольной помощнице. – А сейчас мне необходимо побеседовать с Семёном Григорьевичем наедине. Не могли бы вы оставить нас?

Это предложение пришлось кривоногой явно не вкусу. По всему было видно, что её прямо-таки распирало любопытство.
 
– Идемте, я вас провожу, – учтиво предложил ей Конфеткин.

– Та я шо, сама дорогу не найду, чи шо? 

И всё-таки он проводил её до порога и, лишь убедившись в том, что она вышла за калитку, вернулся в хату.

Парубок уже стоял у стола, наливая в стакан из бутылки какой-то бодрящий напиток, скорее всего, местного производства.  Он осушил стакан и, довольно крякнув, утер губы рукавом:

– А чего карячконога приходила? – справился он у комиссара и полез в карман за сигаретами.

– Увидела, как я стучусь в вашу калитку и провела меня до хаты.
 
– Вот старая калоша… – проворчал парубок. – Везде сует свой длинный нос. А вы кто такой будете?
 
– Я из полиции. Конфеткин Виктор Иванович. Приехал к вам, чтобы задать несколько вопросов.

– Каких вопросов?

– Может, присядем?

– Ах, да, – спохватился хозяин дома, вспоминая о древних законах гостеприимства. – Прошу!

Он сгрёб со стола в сторону немытую посуду и указал комиссару на табуретку возле очищенного пространства, после чего уселся на другой табурет и предложил:

– Так что, может, дёрнем по соточке за знакомство?

Щечки его уже порозовели, и он несколько оживился.
 
– Благодарю вас, – отказался Конфеткин. – Но я за рулём.
 
– Ну, а я тогда, с вашего позволения, ещё дербалызну, – сказал парубок. – Для поднятия тонуса. В лечебных, так сказать, целях. 

Похоже, язык у него начинал развязываться, и это устраивало комиссара. Парубок дербалызнул ещё, достал из пачки сигарету и закурил.

– Так вы о чём-то хотели со мной побеседовать? – спросил он, окутывая себя клубами табачного дыма. 

– О песочных часах. Муж вашей сестры сказал мне, что вы подарили их ей на день рождения. Это так?

– А что с сестрой? С ней что-то случилось?

– Почему вы так думаете?

– Потому что с этими часами, будь они трижды неладны, вообще какая-то хренотень творится…

– Что за хренотень?

– А, вы всё равно не поймёте... Подумаете, что я свихнулся. А что с Варей?

– Она заболела.

– Чем?

– Не знаю. Какой-то странной болезнью. Ваша сестра оцепенела, и врачи не могут поставить ей диагноз.

– Так, так… – произнёс парубок с загадочным видом.
 
– Так это вы подарили ей эти часы?

– Я.

– А откуда они у вас?

– Дядя втюхнул.

– Какой дядя?

– Мой дядя Боря из Снигирёвки. Приехал ко мне недели три тому назад и всучил эти чёртовы часы. Уж как я не хотел их брать! Как не хотел брать! А он возьми, да возьми, это, мол, фамильная реликвия, нельзя, чтобы она уходила из семьи. Пристал ко мне, как банный лист до мокрой задницы. Я, мол, уже одной ногой в могиле стою – кому достанутся? И уболтал-таки меня, сволочь такая.

– А он что, действительно одной ногой в могиле стоит?

– Дядя-то Боря? – парубок ухмыльнулся. – Так он уже тридцать лет одной ногой в могиле стоит, почти всех родственников своих перехоронил – и никакая холера его не берёт. 
 
– А почему вы сказали, что эти часы чёртовы?

– А какие же они, по-вашему?

– С ними что-то не так?
 
– А вы как думаете? – произнёс парубок с ухмылкой. – Дед дядьки Бориса повесился по пьяни, его мать с отцом, тоже пьяные в драбадан, уснули с включённым телевизором, кинескоп взорвался, хата загорелась, и они сгорели заживо, – он хитро прищурил око. – Это как?   

– А часы тут при чём?

– Ну, я языком трепать не буду… – заявил Неделько, кривя губы в иронической усмешке, – я, доложу вам, не из трепачей… но только я скажу вам так, – он возложил ладонь на сердце, – эти часы ещё никому счастья не приносили. Коль ты владеешь ими – значит, жди какой-нибудь напасти. И потому дядя Боря, лиса хитрожопая, и всучил их мне. Говорит, я уже всё равно скоро ласты склею, близких родственников у меня на этой Земле, кроме тебя и Варюхи, больше нет. Вот вам память от меня и будет.
    
– А что же в этих часах такого особенного?
 
– Что особенного? – Рука парубка потянулась к бутылке. – А, может, хряпнем ещё по маленькой?

– Я же сказал вам: я за рулём.

– Но как же нам тогда быть? – сказал парубок, потирая бровь с недоумённым видом. – Ведь если я начну пить в одиночку, вы можете подумать обо мне, будто бы я пьяница… а я ведь не пьяница… Отнюдь! Но вы подумаете, будто бы я пьяница. Вы понимаете, в чём дилемма? 

– Нет.

– Дилемма в том, что вы подумаете, что я пьяница. Так?

– Это неважно.
 
– Ну, если вы говорите, что это неважно… что ж… тогда я, с вашего позволения…
 
Выпив ещё и выпустив через широкие ноздри клубы сизого дыма, парубок поманил к себе комиссара пальцем. Щечки его раскраснелись, и глаза за толстыми линзами очков благостно блестели. 

– Вы только не думайте, будто бы я алкаш, – произнёс Семен Григорьевич, прикладывая ладонь к груди. – Отнюдь! Меня в Верхнем Рогачике люди знают… И, между прочим… между прочим…  между нами, девочками, говоря… я – лучший механизатор года! У меня и вымпел есть… И, если я только захочу, то могу и совсем не пить. Вы верите мне?

– Верю.

– А хотите, я дам вам расписку?

– Какую расписку?

– Расписку в том, что с сегодняшнего дня я категорически и бесповоротно бросаю пить. Вот эта чарка – и я вам это торжественно заявляю! – последняя в моей жизни!
 
Язык у него уже начал заплетаться, и на губах появилась блаженная улыбка. Он принялся что-то искать на столе.

– Что вы ищите? – спросил комиссар.

– Бумагу и ручку, – сказал парубок.
 
– Зачем?

– Чтобы написать вам расписку.
 
– Не надо. Я вам и без неё верю. 

– Ну, нет, – упрямо произнёс парубок. – Нет, нет! Я должен, я просто обязан написать вам расписку, чтоб вы не подумали, будто Неделько Григорий Семёнович – это какой-то там балабол.
 
– Хорошо, – согласился комиссар. – Пишите.

Он достал из внутреннего кармана пиджака блокнот, вырвал из него листок бумаги и, присовокупив к нему шариковую ручку, протянул Неделько. Тот положил листок на замызганный стол и, высунув язык, начал выводить на листке какие-то каракули.

Окончив свою писанину, он протянул листок Конфеткину и тот, с трудом разбирая скачущие слова, прочёл:

«Я, Неделько Семён Григорьевич, торжественно извещаю компетентные органы о том, что сего дня выпил последнюю в своей жизни рюмку спиртного и клятвенно обязуюсь никогда эту дрянь больше не употреблять. И если я нарушу свою клятву, то пусть меня постигнет суровое возмездие моих товарищей, и пусть меня разразит гром и молния, и пусть моя хата сгорит».
   
Ниже стояла дата и подпись.

Спрятав этот документ в боковой карман пиджака, Конфеткин сказал:

– Значит, с этого момента вы больше не пьёте ни капли?

– Ни-ни, – заверил его парубок. – И в рот её, окаянную, не возьму. 

– Отлично! А теперь давайте вернёмся к часам. Так что вы можете о них рассказать?
 
– Да много чего, – ответил парубок. – Но только если я начну распространяться на эту тему, вы сочтёте, что я сумасшедший. А я же не сумасшедший. Отнюдь!

Он уже нагрузился под самую завязку и, имея некоторый опыт общения с выпивохами, комиссар понимал, что наилучшая тактика в сложившийся ситуации – подыгрывать ему.
 
 – Ну, что вы! – произнёс он с ободряющей улыбкой. – Вы вовсе не похожи на сумасшедшего. Вы производите впечатление очень здравого и рассудительного человека.
 
– Тогда поклянитесь… – сказал парубок, фокусируя на Конфеткине блуждающий взгляд, – тогда поклянитесь в том, что ничего из сказанного мною не выйдет из этих стен.
 
– Клянусь, – сказал комиссар.
 
– Ладно…  так и быть, убедили… Слушайте. И слушайте очень внимательно… Может, ещё по соточке?

– Но я же за рулём.
 
– А-а… так вы за рулем… Ну, если вы за рулём, и если вы при исполнении, то я, с вашего позволения…

– Минуточку, – сказал комиссар, забирая со стола бутылку и ставя её на пол у своей ноги – дабы она не искушала парубка. – Давайте условимся так. Вы рассказываете мне обо всём, что вам известно о часах – а потом получаете свою выпивку… Идёт?

– А почему так? – спросил парубок, недоумённо хлопая ресницами.

– Потому что я приехал сюда по очень важному делу, касающемуся вашей сестры. Она попала в беду, и сейчас ей требуется ваша помощь. И пока вы не выложите мне всё, что вам известно об этих часах, вы не получите ни капли…

– Ну, если вы так ставите вопрос… – разочарованно протянул Неделько.

– Да, я ставлю вопрос именно так.
 
– Ну, ладно… Так и быть, слушайте. Вся эта хренотень завинтилась после того, как дядька Борька приехал ко мне из Снигиревки. Свалился, бляха-муха, как снег на голову. Ну, ясень пень, мы с ним приняли по-родственному на грудь, покалякали за жизнь – всё путём, как у всех нормальных людей. Потом он уехал, а часы у меня на столе остались. Ну, я включил телевизор и смотрю какую-то фигню. А день выдался у меня напряженный, меня и разморило; и вот сижу я перед телеком, кемарю, когда чую сквозь сон, как по комнате кто-то шастает. И я осторожно так, знаете ли, одно веко приоткрываю и вижу, что в хате расхаживает какой-то мужик и баба. И рожи у них такие зверские – не приведи Господь! Я затаился на стуле, и думаю: только бы они меня не заметили! Зарежут, гады! А сам, через прикрытые ресницы за ними слежу. И вижу, как мужик снимает с тумбочки телевизор, а баба берет со стола часы, и как они выносят их из хаты. Я – ни гу-гу. Хрен с ними, думаю, пусть забирают, только бы меня не грохнули. Ага. И прямо с утречка, по горячим следам, побежал в милицию и написал там заявление о краже, описал ту бабу и того мужика… Милиция – брехать не стану, – парубок приложил ладонь к груди, – приехала оперативно. А часы и телевизор на своих местах стоят! Представляете? Я – в шоке. В полнейшем шоке и совершеннейшем недоумении, не знаю даже, что и думать.

– А к каким выводам пришла милиция?
 
– Ну, – произнёс парубок, – они говорят, что никакой кражи не было, и что всё это мне померещилось с пьяных глаз. Мол, мне надо было к психиатру идти, а не в милицию.
 
– Так, может быть, они и правы?

– То есть, вы хотите сказать, что я сошёл с ума?

– Возможно, у вас были галлюцинации. Такое случается и с нормальными людьми. Например, в стрессовых ситуациях, или при чрезмерном употреблении алкоголя…

Парубок задумался над словами комиссара, а потом помотал головой:
 
– Нет. Мы выпили тогда не больше литра самогона. То есть по полкило на рыло. А это – моя обычная норма. Сколько раз я выпивал и больше – и ничего подобного со мной никогда не случалось. Да и стрессовых ситуаций тоже не было никаких.

– А какое же объяснение вы сами даёте этому происшествию? Вы как-то увязываете его с часами? 

– Естественно.

– И каким образом?

– Ну… я считаю, что что эти часы притягивают к себе нечистую силу. Пока их не было в хате, эта нечисть не тревожила меня. Но после из появления они повадились ходить ко мне чуть ли не каждую ночь.
   
– То есть, тот случай был не единичным?
 
– Естественно. В тот же вечер эти чертяки опять явились ко мне… Может, всё-таки дёрнем по капельке? А то у меня как-то муторно на душе…

– Но мы же условились с вами, Семен Григорьевич. Я за рулём, а вы выпьете после того, как мы закончим беседу.

– О-хо-хо! – горестно вздохнул Неделько, вздымая длани к небесам. – Тяжела и неказиста жизнь простого тракториста…

– Понимаю, – посочувствовал Конфеткин. – Но и вы должны понять меня. Ваша сестра окаменела. И это случилось после того, как вы подарили ей эти часы. И я не сумею помочь ей, если мы с вами не разберёмся во всей этой бесовщине. Так что давайте, выкладывайте всё без утайки.
 
– Так я же вам и говорю: едва я прилег вздремнуть – когда глядь, а они опять в хате.
 
– Те самые мужик и баба?

– Ну да. И вот гляжу я, мужик ставит табуретку посреди комнаты, взбирается на неё, а баба подает ему молоток и железный крюк. И этот тип начинает вбивать крюк в потолок. Потом баба подает ему веревку, он делает на ней петлю, а другой конец привязывает к крюку. Подергал, бляха-муха, за петлю, проверяя, хорошо ли она закреплена, и соскакивает на пол, а баба машет мне ладонью, к себе подзывает, сука. Ну, я прикинулся шлангом и делаю вид, будто бы ничего не замечаю. А утром встаю – ни крюка, ни петли нет!
    
– В милицию вы ходили?

– Зачем? Чтобы меня сочли сумасшедшим и запихнули в дурку?
 
– Но вы уверены в том, что всё это происходило в реальности?
 
– Нет, – сказал Неделько, покачивая головой. – Теперь я уже ни в чём не уверен.
 
– А что же было потом?
 
– А то, – немного помедлив, сказал парубок. – Сначала эти бесы всё подбивали меня повеситься, а дальше и вообще пошло такое…
 
– Какое?

Парубок посмотрел на комиссара беспокойным взглядом:

– А вы точно не спровадите меня в дурдом?
 
– Нет, – пообещал комиссар.
 
– Ладно, – сказал Семен Григорьевич, понижая голос. – Тогда слушайте. Проснулся я однажды ночью, когда смотрю, а из стены выходит человек в чёрном плаще; голова у него капюшоном накрыта, а лицо костлявое, желчное, злое; и вот приближается он к часам, словно тень из самой преисподней, и берёт их в руку, переворачивает и снова ставит на стол. И часы при этом увеличиваются в размерах, и над их верхней воронкой возникает какой-то ужасный человек; и фигура этого человека начинает колебаться, и его засасывает в отверстие, и он стекает в него и превращается в окровавленный песок; а над ним уже возникают другие страдальцы – мужчины, женщины, старики, старухи, дети, и все они стекают вниз, и багровый холмик в нижнем конусе часов всё растёт и растёт. И, причём, находят в нём свое упокоение люди в самых разных одеждах, самых различных эпох и национальностей, и простолюдины, и знатные – и крестьяне, и герцоги, и короли. И до того мне муторно от этого зрелища стало!
 
Босоногов умолк и, водрузив локти на стол, нахмурил чело. Конфеткин не нарушал его молчания – дабы неосторожным своим словом не спугнуть бродивших в его голове мыслей.

– Вот тогда-то я и решил избавиться от этих часов, будь они трижды прокляты! – наконец снова заговорил Семен Григорьевич. – А тут у сеструхи как раз день рождения подошёл…
 
– И вы преподнесли ей этот подарок…

– Ну да. Часы старинные, красивые. Как раз то, что ей надо.
 
– А вы не подумали о последствиях? Почему бы вам было не отнести их в комиссионку? Глядишь, их и купил бы какой-нибудь любитель антиквариата.

– Ну, нет, – сказал Семён Григорьевич, мотая головой. – Делать это мне было категорически нельзя. Дядька строго-настрого предупредил меня, что это – семейная реликвия, и что за ней должна явится её владелица. И если она своих часов не найдёт – беды не миновать. Того, кто отдаст их в чужие руки, она достанет и на том свете.
   
– А кто же эта владелица, он говорил?
 
– Не помню. Может, и говорил. Но мы с ним нагрузились так…

– Понятно… Но после того, как вы преподнесли своей сестре этот подарок, бесы оставили вас в покое?

– Ну да. Часов не стало – и их не стало.
 
– А теперь, – сказал комиссар, доставая из кармана смартфон, – взглянете на эту женщину и скажите, приходилось вам когда-нибудь видеть её? 

Он продемонстрировал Парубку фотографию Алины Ондар. Парубок стал рассматривать фото своей племянницы.

– Как будто бы что-то знакомое… – наконец пробормотал он, сосредоточенно хмуря брови. – Кажется, где-то я её уже видел… 
   
– И где же?

– Не помню… Но, по-моему, мы с ней где-то уже встречались. Вот только где?

– Не в вашей ли хате? – подсказал комиссар.

– В моей хате?

Конфеткин решил дать ему ещё один наводящий вопрос:

– Возможно, это ваша племянница?
 
– Моя племянница?
 
– Посмотрите внимательней.

– А! Да! Да! Точно! Это же моя племянница!

– И как её зовут?

– Галина… или Полина… Точно не припомню. Да мы и виделись-то с ней всего один раз.
   
– А, может быть, Алина?

– А, может быть, и Алина, – согласился Семен Григорьевич.

– И при каких обстоятельствах вы с ней встречались?

– Ну, она приехала ко мне и говорит, что она дочка моей сестры Раи. Той, что живёт в Красноярске.

– И надолго она у вас останавливалась?

– Не, уехала в тот же день.
 
– Наверное, привезла гостинцев?

– А то! Бутылку Пшеничной, красную икру, копченного палтуса!
 
– Интересовалась часами?

– Точно! Говорит, что гостила у дяди Бори, и что он рассказывал ей об этих часах. Спрашивала, нельзя ли на них посмотреть.

– И что вы ответили ей?

Парубок сдвинул плечами:

– А что я ответил ей? Что подарил их своей сестре Варе, что же ещё? 

– А какое впечатление произвела на вас племянница?

– Прекрасное! Пшеничная была просто отменная. Пьется легко, мягко, словно живая вода. И палтус тоже был превосходный… 

Дальнейшие расспросы парубка ни к чему не привели. Конфеткин понял: для того, чтобы разобраться во всей этой ситуации ему необходимо ехать в Снигирёвку – к дяде Борису. 

Продолжение 6. В Снигиревке http://proza.ru/2024/01/18/867