18 января 1963 года не стало Роны

18 января 1963 года не стало Роны

Она умерла рано утром в первой городской больнице на краю её любимой Зелёной Рощи. У её кровати в больничном коридоре дежурила моя мама – её родная сестра. Рона была уже пять суток парализована и только вечером её перевезли в больницу. Она не чувствовала половины тела и была крайне слаба. Она открыла глаза и молча смотрела маме в глаза. Она так сильно хотела жить. И мама вдруг осознала что Рона прощается с ней навсегда. И взгляд её остановился и погас. Мама осторожно закрыла ей глаза, накрыла её лицо простынкой. В половине восьмого мы сидели дома за нашим большим дубовым столом. Как всегда перед школой я пил чай с молоком. Открылась дверь и в неё вошла мама с узелком в руках. Закрыла за собой дверь, прислонилась к стене в проёме двери и сказала просто: «Всё».
Серёжа сидел за столом напротив, спиной к окну.
Никто не заплакал.
Никто ничего более не говорил.
Мама посидела с нами и пошла на работу в свою «камералку».
У меня была вторая смена и я сел делать уроки.
Серёжка ушел в свой первый класс в школу через дорогу.
Время текло медленно и страшно.
Я уже «знал», что Роны больше нет, но еще никак не мог понять и принять это.
Бабушка ушла в больницу и в похоронную контору и, видимо, поехала к дяде Мише на работу, чтобы сообщить. Телефонов в нашем доме не было, а в Большой дом на вахту бабушка ходить не любила.
В обед я что-то поел через силу и побрёл в школу.
Я сидел на последней парте но не у окна а на втором от окна месте.
За партой больше никого не было.
Нина Игнатьевна вела урок русского языка.
Уже стемнело за окнами.
Это был четвёртый урок.
Я смотрел на Нину Игнатьевну и думал о том, что Роны больше нет.
Что Роны больше никогда не будет.
Совсем никогда.
Что Рона больше не скажет мне ни слова.
Что она больше не заправит мою кровать, не вытрет пыль на своей этажерочке, не протрет каждого слоника.
Что она больше не улыбнётся мне и не поведёт меня в зоопарк.
Не поедет со мной в ЦПКиО на десятом трамвае.
Её больше нет!
А Нина Игнатьевна ведёт урок так, словно ничего особенного в мире и не случилось.
Ей было явно неизвестно, что Роны больше нет.
Она вела урок так, словно она всё на свете знает.
Но она явно не знает самого для меня главного.
Она не понимает, что самый главный человек в моей жизни умер и больше никогда не откроет глаза.
Я молчал, смотрел на Нину Игнатьевну, потом тихо встал и тихо пошел с портфелем на выход из класса.
- Алёша, ты куда? – спросила Нина Игнатьевна.
Я не отвечал.
Я не мог ей сказать ни слова.
Слёзы душили меня, туманили мой мозг, всё во мне бунтовало против этого классного кабинета и против этого школьного здания. Но я не мог показать им своего состояния. Я медленено вышел за дверь, добрел до лестничного марша и по нему беззвучно спустился вниз. Никто не пошел за мной. Мне никто не запретил ухода. Я дошел до нашей раздевалки, молча оделся и по ночному уже городу (хотя было около шести вечера) побрёл до Ленина и по ней до площади 1905 года.
И только под памятником Ленину я наконец разрыдался. Так я больше не плакал никогда в жизни.