Гл. 11. Искра на проводе

                В пустом вечернем трамвае тишина разрывалась прерывистой канонадой колес. Что там еще? И когда на остановке вошла молодая пара, Старик обрадовался концу своего дорожного одиночества. (Удар света: фонарь. Каракули морщин.) С интересом стал поглядывать на спутников.
                Кавалер, впрочем, не совсем юн; чем-то раздражен, крайне. Чем? Скрывать чувства теперь стало пережитком?
                Квадратный торс. Мускульное беспокойство спины.
                Потерянное лицо девушки: бороздили невидимые кораблики, вкривь и вкось — множество переживаний: но больше всего становились заметными вина и раскаяние.
                Она тронула Его за рукав и нескладно присела рядом, не замечая на темных колготках дырочки-искры.
                Он резко отдернул руку. И сквозь сжатые дулом губы выпалил:
                — Б…!
                Девушка осеклась, точно ударилась лицом о стекло. Ассиметричный фас. И почти инстинктивно глянула на Старика.
                Всего полувзгляд. Однако утомительно тяжелый: отчужденный, укоряющий — и в то же время — умоляющий и жалкий.
                На ближайшей остановке Старик вышел. Шагнул прямо в темноту, которой не ощутил. (Что за визги? Железом по стеклу.) Он попробовал закурить трубку, но табак вызвал одно отвращение.
                О дурном не хотелось думать. Перед глазами вяло роились медно-хвостые искры — верный признак грядущей бессонной ночи. Визги тошнотворно повторились. Вопреки стараниям, мысли снова и снова наталкивались на случившееся и не оставляли в покое. Полноте! За свою долгую жизнь Ему приходилось видеть, а тем более слышать — разное. Всегда переживал. Такой характер… И все же сегодня неизъяснимо был ранен.
                Он, поборов себя, еще раз глянул на молодых. Горьковатый, дымный привкус во рту.
                Девушка рисовала на потном стекле какие-то каракули. (Морщины?) И тут же одним махом размазала их. Она приплюснула нос о вытертую лакуну и, улыбнувшись, украдкой посмотрела на Старика. И даже, может быть, не на Него, а куда-то мимо — дальше — в чернильную пустоту вечера.
                Странные визги напоминали хрипы лая. Впрочем, это был вовсе не лай: кудрявый мальчишка, неумело дуя в свистульку, с азартом, с остервенением, с упоением футболил поодаль консервную банку.
                Пустота, везде одна черная пустота поздней осени…
                Старик выбил табак и провел пальцем по крутому лаковому изгибу трубки; потом, переложив из ладони в ладонь, вдруг метнул ее так далеко, насколько хватило сил. Поднял воротник. Спрятал лицо в шарф: скулы кусал шершавый ноябрьский ветер. Свел руки за спиной. И медленно, слегка шаркая каблуками, отправился в обратную сторону, сам полностью не осознав зачем.
                Внезапно, как от шальной пули, захлебнулось сердце. Сила земли неумолимо перешибала силу ног, медленно приарканивая Старика к себе. Стоять. Рано! Он привалился спиной к облупленному забору (хрустнули под лопатками растресканные, скукоженные остатки краски) и полез в карман за таблеткой.
                Трамвай исчез за черными купами кустов, изредка выдавая себя слепящей звездой на проводе.