Контркультура

 
 


Скверное выдалось лето.
Он вернулся, проведя три месяца в изнурительной охоте в болотах и лесах Горс Велена. Погода была сплошь холодная и дождливая, тропы раскисли. Над Кривоуховыми топями плыли ядовитые испарения. Туманники совсем взбесились, нападали на всех и каждого, даже не скрываясь. Он мерз, мок, ругался до хрипоты с деревенскими старостами и тупыми, как на подбор, вояками из темерской армии. Выслеживал, убивал, ночевал в щелястых развалюхах, жрал в трактирах гадость, которой и вурдалак бы побрезговал. На полях былых сражений, заваленных разлагающимися телами, плодилась и жирела новая разновидность альгулей. Эти твари не боялись огня, их почти не брало серебро. Они согласованно охотились, устраивали засады и нападали стаей.
У него была грамота с королевской печатью, позволявшая в случае чего требовать помощи от армии — но, говоря по правде, толку от грамоты и помощи было хрен да ни хрена. В лучшем случае солдаты много пили, много жрали и виртуозно матерились. В худшем — сами становились пищей для гулей и туманников. Все приходилось делать самому.
Уставший, злобный, грязный и голодный, ведьмак Геральт возвращался в вольный город Новиград. Должно быть, он выглядел столь отвратительно и вонял тухлятиной настолько крепко, что вечно подозрительные стражники на воротах пропустили его без единого слова. Горожане на улицах шарахались в стороны. Плотва тяжко топала по мостовой, шатаясь и припадая на левую заднюю.
На очередном перекрестке Геральт придержал лошадь. Путь налево приведет его в кабаре «Хамелеон». Дармовая еда и выпивка, но в забегаловке маэстро Лютика дым коромыслом стоит денно и нощно. Охочие до жутких сплетен посетители вкупе с друзьями и приятелями завалят его дурацкими расспросами. В какой-то миг он непременно огрызнется, а Лютик потом закатит скандал. Мол, ты совершенно не умеешь находить общий язык с людьми и создаешь моему заведению дурную репутацию. Выспаться толком тоже не удастся — в пристанище творческих личностей непрерывно поют, дерутся и трахаются. Иногда предаваясь всем этим занятиям одновременно.
Значит, направо. К приличным, тихим, солидным термам на улице Серебряников. Где его хорошо знают, позаботятся о замученной лошади и ни о чем не спросят. Ночь в заслуженной тишине и покое. И помыться, целиком, с мылом и мочалкой, ухх... Правда, комфорт влетит в копеечку. При всем терпимом отношении некоронованного правителя вольного города к ведьмаку, превращать свое любимое заведение в бесплатную ночлежку Сиги Ройвен не собирается.
Да и хер с ним. Пусть Сиги подавится ведьмачьими талерами. Зато купель с горячей водой, много вкусной жратвы и кровать с чистыми простынями. Может, даже милая девица. Нет, девица все-таки завтра.
Геральт уже различал вдалеке внушительное здание бань — охристый кирпич, серые пузатые колонны, призывно мерцающие фонари у входа. Охромевшая Плотва встрепенулась и пошла резвее, но тут им преградили дорогу.
Из перекрестков слева и справа повалила толпа, несущая факелы, раскрашенные хоругви и пучки свежих веток, обвитых белыми лентами. Проехать ее насквозь не было никакой возможности, одно хорошо — двигалась толпа хоть и медленно, но в ту же сторону, куда нужно было Геральту. Присмотревшись, ведьмак устало удивился: почти сплошь эльфы из новиградской общины, некоторые лица вроде как даже смутно знакомы. Эльфийский митинг в Новиграде? Нехорошо. Ох и разгонят же их сейчас. Вон и патрули городской стражи замаячили в отдалении...
Первые шеренги шествия поравнялись с линией патрульных, и тут ведьмаку довелось удивиться еще раз. Мордобоя не случилось. Дубинки не заработали, камни не полетели. Вожаки шествия перемолвились с блюстителями, и гвардейцы неохотно расступились. Эльфийская колонна беспрепятственно потекла к центру города. Зазвучали речевки на Старшей Речи (ведьмак разобрал что-то про природу и уважение), но и это не вызвало возмущения у стражей порядка. Мало того, кое-кто из патрульных, глядя вслед митингующим, кивал с явственным одобрением.
Воистину, последние времена настают, меланхолично подумал ведьмак.
Высокие массивные двери бань стояли приоткрытыми. Двое на полукруглом крыльце провожали взглядами удаляющуюся россыпь факелов. Обоих Геральт опознал без труда — милсдарь Сигизмунд Ройвен собственной кашалотообразной персоной и Николас, его доверенный счетовод. Спешиваясь, ведьмак невольно закряхтел. Ломило натруженную спину, злорадно напомнило о себе раздробленное колено. Сиги обернулся. Брезгливо сморщил поросячий пятак носа и прикрыл щекастую физиономию надушенным платочком.
— Чтой-то, никак мертвяк верхом на дохлой кобыле?.. Ох, Геральт, прости, не признал. А ступай-ка, пожалуй, ко входу для прислуги. Да в общий зал не суйся, пока себя в порядок не приведешь. Несет от тебя, как от разложившегося утопца. В какое гнилое болото тебя вурдалаки макали?
— И тебе не хворать, Сиги, — буркнул ведьмак. — Что за ночной парад-маскарад?
Сиги утробно заржал, заколыхался обширным брюхом, обтянутым золотым назаирским шелком с вышитыми цветочными узорами. Похрюкивая, отмахнулся лопатообразной ладонью и вперевалочку скрылся за дверью. Вместо него ответил счетовод:
— Это, милсдарь ведьмак, социально активная часть эльфийской диаспоры Новиграда выражает свой решительный протест против неуважительного отношения определенного круга горожан к зеленым насаждениям.
В смысле? — не понял Геральт. — Против вырубки Брокилона, что ли?
Мэтр Николас удрученно вздохнул.
— Эльфы выступают против публичного совокупления с деревьями.
— Чего-чего?! — оторопел ведьмак.
— Эту историю крайне затруднительно уложить в два слова. Уверен, кто-нибудь из ваших знакомцев вскоре непременно введет вас в курс дела. А пока сдайте лошадь прислуге да извольте следовать за мной. Проведу вас в малую купальню.


В банях, к досаде Геральта, тоже повадились распевать. Большая общая купальня в первом этаже аж гудела от дружного, не больно-то слаженного хора подвыпивших мужских голосов:

Убитая кикимора валялася под елью,
Никто не замечал ее — лежит, и хер бы с ней,
Но как-то мимо ели прошли скоя'таэли,
С добычей возвращаясь из дальних ****ей!

Кто-то вступил пронзительным, визгливым дискантом, от которого аж звенело в ушах. Не иначе, Киприан Ублюдок-младший, а точнее, удачно влезший в чужую шкуру Дуду. Допплер развлекался от всей загадочной доппельгангерской души:

Последним шел Иорвет, Иорвет одноглазый,
Стрелой был ранен в задницу и жалобно скулил,
Случайно иль нарочно, того не знаю точно,
На дохлую кикимору Иорвет наступил!

Иорвет, доведись ему услышать эту развеселую балладу, снял бы кожу сперва с автора, а затем с исполнителя, подумал ведьмак. Или посмеялся бы. Хрен его разберет, что у эльфа на уме. Где его теперь носит? Жив или отправился к забытым эльфийским богам?
В низкую дверь купальни постучали. Геральт подтянулся повыше в бочке с восхитительно горячей водой, но не откликнулся. Грузно топтавшийся в коридоре человек раздраженно окликнул:
— Геральт? Дрочишь, что ль? Чего молчишь?
— Сплю, — буркнул ведьмак.
— Не спи, утонешь, — Сиги Ройвен ввалился в дверь, заполнив предбанник своей фантастической тушей. — Давненько мы твоей гнусной рожи не видали. Аж затревожились, вдруг тебя утопец какой загрыз. Ну то есть, кто затревожился, а кто и понадеялся, да ладно, не о том речь. Есть разговорец. Кратенький, минут на пять, и подмывайся себе дальше.
— Время пошло, — хмыкнул Геральт. Сиги призаднился на жалобно крякнувшую скамью, с хрустом почесал грудь и перешел к сути дела:
— Тут у нас, как бы сказать, творится неведомая бня. Николас тебе насчет эльфячьего хоровода разъяснил?
Не так, чтобы очень, — осторожно ответил ведьмак. — Какое-то публичное совокупление с деревьями...
Ройвен зареготал, скамья застонала.
— Дружище, ты безнадежно отстал от жизни в своих мертвецких пустошах. Счастливчик, мать ети... В Новиграде веселье полным ходом. Что ни день — то перформанс, то, понимаешь, инсталляция... Вот ты разницу между первым и вторым понимаешь? Мне тут один разъяснил. Если я, значит, соседу под дверь насру, а потом постучу — это будет инсталляция. А если, значит, сначала постучу, а потом сяду срать — в натуре, выйдет перформанс.
Геральт опять ничего не понял, но разумно промолчал. Если перебивать Сиги Ройвена вопросами, тот до утра не уберется. На босса новиградских бандитов накатило желание присесть на свежие уши и поделиться горестями.
— Так вот, касательно перформансов, деревьев и эльфов. Перформансом творческая ****обратия именует акт свободного волеизъявления творца, выраженный в действиях, публично свершенных в определенное время и определенном месте, — интонации Сиги, смачно выговаривающего новое словечко, звучали странновато. Будто бы это слово одновременно жгло ему язык, внушало отвращение и вместе с тем казалось невероятно притягательным. — Лето нынче выдалось хреновое, Геральт. Может, ветер с севера, может, массовый недоеб. Может, наступившему миру во всем мире столь причудливо радуются. В головах у людишек развелась плесень. И теперь они на глазах невинных девиц и малых детишек сношают деревья.
Геральт знал, что мать-природа обделила его воображением, и давно смирился с этим. Однако сейчас перед его внутренним взором, как живые, возникли шагающие дубочуды из Каэр Дыфни. И такие маленькие по сравнению с огромными деревьями людские фигурки, пытающиеся... дерево... или дерево их... Во имя Изначального Огня, как? И — зачем?!
К счастью, на столе оставалась початая бутылка сливовицы. Геральт, расплескивая воду, потянулся, схватил, торопливо булькнул прямо из горлышка и спросил:
— Но как? И зачем?
— Что — зачем?
— Зачем ****ь дерево? Ему же пофиг. И как его ебсти — в дупло? Так ведь это ж не в человеческих силах. Опять же, мало ли чего в дуплах водится...
— Во-от, — наставительно воздел толстый палец Сиги. — Приятно видеть понимающего человека. Одному такому деятелю жуть как повезло — в дупле осы свили гнездо. Теперь хер у парня синий, а толщиной и длиной, ну, чтоб не соврать, с вон то полено. Лекари в шоке, семья рыдает, парень счастлив до усрачки — получил широчайшую известность, на улицах здороваются, в кабаках бесплатно наливают. Опять же польза: можно в цирке уродов выступать, елдой орехи колоть на потеху публике. А вот господа эльфы крайне недовольны. Им Новиград и так кажется помойкой на обломках ихнего древнего капища, а копуляция людишек с деревьями рушит последние остатки вселенской гармонии. Что самое забавное, Геральт, ни городской совет, ни иерарх Вечного Огня не нашлись, что возразить. Если запретить эльфам проводить митинги в защиту насилуемых деревьев...
— Выйдет так, словно вы обеими руками поддерживаете древоебов, — хмыкнул Геральт. — Дендрофилов, то есть.
— Схватываешь на лету. Теперь эльфы безнаказанно возмущаются и толпами шастают со своими хоругвями по улицам, стража помалкивает, а кое-кто из людей даже присоединяется к эльфам. Потому как ну невозможно же! Приходишь в сады Итлины, с мазелькой там прошвырнуться или душевно потолковать с нужным человечком. Вокруг красота и благорастворение воздухов. Солнце сияет, птички поют. Заходишь за поворот, а там внезапно перформанс — древо симпатичное сыскали и долбят, аки дятлы. И это еще что. Они ж не только по дуплам. Они еще знаешь чего?
— Пока не знаю.
— Дак послушай, — Сиги аж подался вперед. Скамья под ним опасно заскрипела. — Эйвара Хаттори знаешь?
— Конечно. Хозяин трактира «Мечи и вареники».
— Только между нами — Хаттори отличный мужик, пускай и остроухая эльфья морда. По зиме приходил за ссудой, мол, затеял расширить и улучшить дело. Типа, кухня народов мира, симпатичные подавальщицы, приятная музычка для аппетиту, все дела. Я дал, чего ж не дать взаймы хорошему человеку. Отремонтировались, открылись, лепота. Народ повалил, доходы растут... и тут объявились эти. Перформансеры гребаные. Хаттори с приятелями замутил вечер высокой культуры. Из кожи вон лез, чтоб все удалось, как положено. В почетные гости зазвали парочку Перворожденных из окружения Францески Финдабайр. Эльфийская Старшая кровь, элита, чтоб их. Ну и... Сам я не видал, мне потом рассказали. Новиградские деятели современной культуры, затесались там такие среди приглашенных, протащили на банкет кадушку икры из баклочона.
— Хм?
— Ну, овощ такой. Этолийский или назаирский, вроде огурца, только фиолетовый. Пакость в том, что баклочонова икра штука вкусная, но выглядит, не к столу помянуто, один к одному как холерный понос. Дак вот. Прием у Хаттори. Ароматические свечи в серебряных шандалах, золотые, мать его, тарелки. Фарфор, хрусталь, древняя культура, лютни с арфами, кружева эльфийские, все вот это. И вот в разгар ужина при Aen Seidhe люди начинают, прости ты меня, Геральт, на грубом слове, столовыми ложками это жидкое говно жрать. Из посудины в виде ночного горшка. Да еще, значит, причмокивают и нахваливают. И мало того — салфетку бумажную сомнут и на горку этой срани сверху кинут, чтоб натуральней смотрелось.
Геральт представил, судорожно сглотнул, сказал нехорошее слово и снова цапнул бутылку:
— И что было дальше?
— А как думаешь? Идалир аэп Коиннехар блевал дальше чем видел. У подружки евойной случилась истерика. Хаттори впал в черную меланхолию и мертвецки запил. Трактир закрыт, прибыль накрылась дырявым тазиком. Молодцы, отлично сработано. Придушить бы дерьмоедов, но им хватило мозгов дать деру и затаиться в Гнилой Роще. И это я еще не поведал тебе про мудилу, сотворившего дивную инсталляцию на мосту святого Рыгора.
— Напомни, инсталляция — это?..
— ...пространственная композиция из совокупности разнородных элементов. Включенные в нее вещи, замыслом творца освобожденные от банальной практической функции, обретают идею проявления божественной сущности и модификацию смысловой первопричинности, — единым духом отбарабанил Сиги и зазвенел бутылками в поисках еще не опустошенной. — Бесы тебя побери, ты что, все вылакал?
— Да. И я зверски хочу развидеть всю эту историю, но пока не получается. Так что там с мостом святого Мудилы?
— Этот хрен явился туда спозаранку. Достал гвозди с молотком и приколотил яйца к доскам, — донельзя удрученный людской глупостью Сиги испустил тяжкий вздох. — Ну да, взял и приколотил, курва, яйца к доскам. Собственными руками, прямо посередь мостовой. Орал при этом, что совершает акт протеста против загнившей традиционной культуры. Что ж, протест удался на славу. Три торговки упали в обморок, у беременной жены аптекаря Недорубка случился родимчик, булочник пивом подавился и отдал богу душу. Геральт, ваша ведьмачья братия вроде в этом доподлинно разбирается — впрямь грядет конец света? Пророчества сбываются, Дикая Охота ломится в дверь, Итлина была совершенно права, мор, глад, чума, не смей жрать желтый снег? Или творится обычнейшая людская ****ина? А, Геральт?
— Откуда мне знать? — пожал плечами ведьмак. — Я как-то больше по чудовищам, чем по древним пророчествам и приколоченным яйцам. Он хоть выжил, этот придурок?
Да что с ним сделается. Другое дело, что, когда возчики гвоздодером отковыривали, так они, гм... В общем, ладно, будет с тебя, — смилостивился Сиги. — Пока не доказано обратного, сочтем это ****иной. Поверь, я нюхом чую, откуда ползет эта дрянь. Из Оксенфурта, либо из Монамур, богемного рассадника всяческой гнили. Но зачинщиков найти не могу. Поэтому, Геральт, я тебя душевно прошу — разберись и пресеки. Ты сейчас спросишь, почему тебя. Да потому что господа дармоеды и развратники, наша малоуважаемая богема, почему-то считают тебя своим в доску. Тебе расскажут. Мне нет.
— Экзотика, — буркнул Геральт. — Я их забавляю. А еще они знают, я умею хранить чужие секреты.
— Храни сколько влезет, — разрешил Сиги Ройвен. — Но, душевно тебя прошу, постарайся разузнать, во-первых, откуда пошла сия инфекция, а во-вторых, как узнаешь, растолкуй засранцам: дальнейшая веселуха рискует завершиться моим сугубым неудовольствием. Так им и скажи: мол, Сиги Ройвен недоволен, а Сиги — не иерарх, он гораздо хуже. Может, это прошло мимо их рассеянного внимания, но у нас под воротами топчутся нильфы. В порту торчит галера трехнутого величества Радовида, рыцари Пламени гоняются за колдунами, банды затевают резню за передел города. Мне некогда возиться с безумными выходками творческой, мать ее разэдак, интеллигенции. Ты ж все равно завтра первым делом потащишься в «Хамелеон»? Во, самое гноилище. Приглядись там, кто, что и почему. Я в долгу не останусь, ты знаешь.
— Ладно, — без особого энтузиазма согласился Геральт. — Я посмотрю, что можно сделать. Но ничего не обещаю. И я на тебя не работаю.
— Да, ты просто заявился невесть откуда, воняя дерьмом. Мои кастелянши стирают твои портки, мой конюх обихаживает твою кобылу, ты паришь кости в моей купальне и пойдешь потом дрыхнуть в номере для благородных, — хмыкнул Сиги Ройвен. — Ладно, ладно, встаю и сваливаю. Не надо так злобно сверкать на меня глазищами. Спи спокойно, но не теряй бдительности. Тебе с утра девчонку прислать? Есть новенькая. С лица вылитая твоя чародейка, но при этом вежливая и хер в сосульку не превратит.
— Сиги, ты ведь человек занятой и деловой? Шел бы ты по делам, — очень вежливо предложил Геральт.
— В моем заведении меня же посылают, — шумно возмутился Сиги, вставая. — И кто, спрашивается? Ходячая мутация, которая до сих пор коптит небо лишь благодаря неустанной заботе друзей! Кстати, за баню и ночлег можешь не платить. Сиги Ройвен знает, что такое благодарность, и надеется, что один там ведьмак за давностью прожитых лет об этом тоже не позабыл.



Навязчивый мотивчик звучал по всему Новиграду. Прилипчивую песенку распевали нищие и разносчики, мастеровые и кухарки:

Зарубленное чудище все дружно пожалели,
Мол, тварь была полезная, жрала себе людей —
Выходит, прямо рядом с эльфийской цитаделью
Скрывается какой-то неведомый злодей!

Плотва отдохнула за ночь, ее накормили, почистили, она перестала хромать и вполне бодро рассекала уличную толпу. На углу площади Иерарха и улицы Башмачников кто-то проповедовал, взобравшись на бочку, истерично призывая к поголовному истреблению чародейского племени. Воняло прокисшим пивом, гнилой капустой и множеством немытых человеческих тел. Ветерок с реки принес неповторимый аромат кожевенных ям, на мгновение с легкостью заглушивший все прочие миазмы. Подле краснолюдской кузницы оглушительно трезвонили молотами, отбивая железную болванку. Уличные разносчики орали наперебой, расхваливая залежалый товар.

Рассказывайте точно, сказал им Вернон Роше,
И шапероном лысину блестящую прикрыл.
Вблизи какой деревни и на какой дороге
На дохлую кикимору Иорвет наступил?

Солнечный луч раздробился в витражных стеклах богатого купеческого дома. Оборванные пацанята и лишайные дворняги шныряли под самой мордой лошади. С публичной шибеницы свисали казненные — два свеженьких и три основательно поклеванных воронами. Все как всегда, обычный городской день.
Ведьмак испытывал к Новиграду двойственные чувства. Вне города он скучал по здешней кутерьме и многоцветью. Однако на следующий же день по возвращению его начинало подташнивать от разительного контраста нищеты и прущего через край богатства. От грязи, шума, суеты, толкотни и того факта, что друзья непременно стремились втянуть его в очередную бестолковую и бессмысленную авантюру.
А он всякий раз уступал и поддавался. Друзья ведь.
Сорок с лишним тысяч человек яростно толкались локтями на небольшом островке в дельте Понтара, отравляя своим зловонием все вокруг. На памяти Геральта еще недавно сосновые леса подступали к самым городским стенам, и где они теперь? Вырублены подчистую. На их месте выросли слобода красильщиков, две лесопилки и деревенька низушков. Прежде через реку был переброшен только один деревянный мост. Теперь их три и все каменные, на здоровенных опорах-быках. Рыба дохнет, в загнивающих заводях мечут икру жагницы, на свалках нечистот хозяйничают риггеры. На паромах вдоль бортов установлены многозарядные крепостные баллисты — при удачном выстреле прошивают матерую жагницу насквозь, да и пираты, случись таковые, остерегутся. Дешево, сердито, ведьмак не нужен. Новые времена.
Геральт выбрался из седла, толкнул пестро раскрашенную дверь и переступил порог маленького мирка творческих личностей Новиграда. Здесь тоже хватало безумия, но оно казалось не таким опасным, как безумие королей и чародеев. Ну или ведьмаку просто хотелось так думать.
Его заметили. Выпивающее, закусывающее и треплющее языками общество притихло. Кто-то рявкнул:
— Я говорил, припрется, куда денется! Ну-ка, дамы и господа, как давеча репетировали — и-и раз!

Бойцы три дня искали, бойцы три дня скакали,
Не жрали, не ****ись, забыв покой и сон,
Седого незнакомца в чащобе отыскали,
Сурово оглядели его со всех сторон! —

— радостно заблажили гости, отбивая такт кружками. С шипящим звоном сошлись медные тарелки, хихикающие посетители разом заткнулись. В наступившей тишине нежный девичий голосок вывел трепетно и восхищенно:

А он в доспехе черном и взгляд какой-то странный,
И из лосиной кожи потертые штаны -
А за спиной у пана ведьмацкая катана
И медальон на шее в виде волчьей головы!

 Необязательно смотреть в зеркало, чтобы понять, кому посвящены вирши и кем сии вирши сложены. Лютик разродился новой балладой, и теперь она звучит в Новиграде из каждого сортира. Может, поэтому наученный горьким опытом бард и смылся за пределы ведьмачьей досягаемости? Впрочем, возможно, поэт действовал из добрых побуждений, а смылся исключительно из скромности. Предыдущее его творение, посвященное ведьмаку, стало сверхпопулярным. Каждый первый наниматель, отдавая Геральту засаленный мешочек с гонораром, считал теперь непременным фальшиво напеть «Ведьмаку-у заплати-ите чеканной монетой...» — и залихватски подмигнуть. Гребаные юмористы. Нет, все же правильно сделал Лютик, что съебался подальше.
Ничего, вот передохну малость и наведаюсь в Третогор, мстительно подумал Геральт. Всего-то полста верст, два дня дороги. Сыщу засранца. Нет, бить не стану. Привяжу к стулу да найму кого-нибудь лишенного слуха и голоса, чтоб пару суток подряд исполнял шедевр про чеканную монету. Глядишь, проймет.
Ведьмак пробился к широкой и массивной, как полевой редут, дубовой стойке. Бармен-краснолюд с ухмылкой отсалютовал ему графином. Тряхнув белым пером цапли на беретике, рядом возникла Присцилла:
— С благополучным возвращением, ведьмак.
Маэстрина относилась к тем немногим людям, которых Геральт был искренне рад видеть. А вот сладковатый приторный запах, витавший над стойкой, показался ведьмаку подозрительным. Он принюхался, широко раздувая ноздри:
— Цираночка, твои посетители совсем страх потеряли? Открыто догоняетесь фисштехом?
— За кого ты нас принимаешь? — оскорбилась Присцилла. — Фисштех — вчерашний день. Мы шагаем в ногу с современностью. Самый модный напиток нынче — декокт на основе ривского хереса, стаута и содденской медовухи с добавлением толченой спорыньи и красного перца. Зовется «мозгокрут». Шон, сооруди ему на пробу.
Краснолюд принялся споро плескать из разных бутылок в здоровенный вытянутый бокал. Перемешал содержимое стеклянной палочкой, щедро сыпанул поверх морозно искрящейся пыльцы и выставил заказ перед ведьмаком. Геральт посмотрел на просвет, понюхал, с опаской пригубил. Вкус, конечно, специфический. Но в конце концов, подумал он, ведьмаку ли бояться эликсиров?
— Ты сама чего не на гастролях, Циранка?
— Видала я тот Третогор вдоль и поперек, — отмахнулась певица. — Мы бросили монетку, кому ехать, кому приглядывать за лавочкой. Лютик уехал, я осталась. Ты хотел с ним повидаться? Они рассчитывали вернуться к праздникам Велена. Как твои дела?
— Как всегда. Жив, и на том спасибо.
— А кровавых подробностей? — потребовала маэстрина. — Как насчет гирлянды из кишок убиенных чудищ по кустам? Стенающих призраков в заброшенном особняке? А правду говорят, ты истребил стаю баргестов одним мрачным взглядом?
Истинную правду. Только не истребил, а разогнал. И не стаю, а пару. И не мрачным взглядом, а крепким словом. И не баргестов, а педерастов в одном кабаке под Черным Логом. Им, понимаешь, понравилось, как облегают мою задницу потертые штаны из лосиной кожи.
Хм, а мне тоже нравится, — солнечно улыбнулась Присцилла. — Но ты ведь не станешь смотреть на меня мрачным взглядом, м-м?
Геральт не стал. Певичка подмигнула ему, подхватила лютню и вернулась на сцену, развлекать публику. Ведьмак как раз набрался решимости отхлебнуть еще глоток «мозгокрута», как с двух сторон нарисовались новые желающие поболтать. Разом придвинули табуреты и отсекли возможность к бегству.
Наше вам почтение, — сказал тенор справа.
— Доброго тебе денечка, — дружелюбно прогудели слева.
Слева торчал коренастый краснолюд совершенно дикого вида. Виски выбриты наголо, золотое кольцо в ухе, короткий жесткий гребень поперек башки и заплетенная в косицы борода выкрашены оранжевым. Вместо привычного стеганого гамбезона на вате краснолюд напялил короткий куртец черной кожи, обильно обшитый бахромой, колечками, посеребренными черепушками и мулетками. В жутком краснолюде Геральт исключительно по голосу признал давнего дружбана Золтана Хивая. Его спутник, сидящий справа, был долговязый молодой полуэльф с густо подведенными сурьмой глазами. Левая половина головы у него была выбрита до синевы, а длинные темные волосы на правой тщательно расчесаны и блестели от укладочного воска. Он носил такую же куртку, что и краснолюд, только еще короче и темно-синюю. Отягощенные широким и тяжелым поясом штаны сползли по узким бедрам аж до самого крестца.
— Э, кхм....
— Что, пробирает? — радостно загоготал краснолюд. — Эмиль, гляди, ведьмак в ахуе, редкое зрелище! Да, Геральт, это я, Золтан Хивай, а это мой вызов обществу потребления! Как хочу, так и хожу, и чё, кто-то возразит?
Геральт залпом осушил стакан. Воспринимать нового, усовершенствованного Золтана было легче в подпитии.
— Понимаете, у нас образовалась небольшая проблемка, — вкрадчиво начал наполовину бритый парень, названный Эмилем.
— Мы готовы заплатить за ее решение, — подхватил Золтан.
— Ведь она как раз по вашей части.
— Н-ну? — в голове у Геральта слегка зазвенело, а кабацкие шумы стали глуше — как из бочки.
— Дружище, можешь раздобыть нам жагницу? — глядя честными до стеклянности глазами, проникновенно спросил Золтан. — Или лучше кикимору.
— Нам бы живую, — жалостливо добавил Эмиль.
— Можно даже не очень крупную. Размерчиком, ну скажем, с козу.
Лучше двух, чтоб наверняка. Вдруг одна сбежит или сдохнет прежде времени.
И правда, двух. С двумя на время можно. Кто, значитца, мощнее качает.
Логично. «Эл» — Логика.
От «мозгокрута» ощущение вышло странное даже для привычного к ядам ведьмачьего метаболизма. Вроде как восприятие реальности взлетело на полметра выше макушки. Геральт облокотился на стойку и глянул в мутное, с разводами, стеклянное зеркало промеж полок с бутылками — не прорезался ли на лбу третий глаз. С отражением все было в порядке. Рядом с зеркальцем стоял насест для охотничьей птицы. На жердочке торчало пыльное чучело большущей совы.
Ты сильно изменился за лето, Золтан, — сказал ведьмак. — Бросали б вы, ребята, жрать херес со спорыньей. Живую кикимору им подавай...
Лучше двух.
Мне надо еще выпить.
— Бармен! Шон! — на два голоса заблажили Золтан и Эмиль. — Милсдарю ведьмаку выжрать охота!
Невозмутимый Шон расставил в ряд три стакана с «мозгокрутом». На свету жидкость отливала то малиновым, то голубым, а то золотисто-зеленым.
Декокт «Утро над Новиградом», — пробормотал ведьмак. И немедленно выпил.
О! — восхитился полубритый полуэльф. — «Эр» — Романтика! За романтику!
За романтику, ****ь её конем! — поддержал тост краснолюд.
Ты пойми, Геральт, — с нажимом заговорил Эмиль, дирижируя пустым стаканом. — Здесь тебе не *** собачий. То есть собачьих ***в вокруг полно, взять хотя бы короля Радовида. Но я сейчас про Новиград, а Новиград, это звучит гордо. Крупнейший город к северу от Махакама. Сорок две тысячи жителей. Шесть банков, пятьдесят четыре кабака, шестнадцать борделей, два кладбища. Лучшая в Дельте Понтара городская тюрьма. Каждое воскресенье публичные казни. Шибеница с механическим люком на десять висячих мест, веревку душистым мылом натирают. Светоч культуры, колыбель цивилизации...
 — За цивилизацию! — провозгласил Золтан. — Э, кто там, налейте!
— ...Погоди. Частишь. Так вот, ведьмак. Культура — это жизнь, постоянное развитие, изменение, поиск новых форм. Застой культуре противопоказан, как... э... Золтан, забыл, как что?
Как девке недоёб.
Во. Мы погрязли в формальностях, приличиях, неписаных законах общественной морали и нравственности. Утратили свободу самовыражения! Те, кто рассуждают о свободе в рамках закона и приличий, даже не представляют, какую чушь они несут. Свобода в рамках? Свобода в стенах тюремной камеры! Мол, делай что хочешь, но за дверь не выходи! Свобода ли это?! Нет! Отчаянные метания из угла в угол, унылые перепевы давно известных мотивов. Мы должны искать новые способы самовыражения. Бунтовать! Освободиться от условностей! Противопоставить обветшавшей традиционной культуре нашу, новую, истинно свободную контркультуру! Отряхнуть со своих ног застаревший вековой прах, потому что...
Потому что это весело, задорно, молодежно! — с энтузиазмом подхватил краснолюд. — Ну теперь-то уже пора выпить? Жабу вашу мать, время за полдень, а я трезвый, как юная послушница Мелитэле!
 Геральт внимательно и строго посмотрел на давнего знакомца. То есть он надеялся, что вышло внимательно, строго и внушительно — сверху вниз, с каменным мрачным лицом. Хотя какая-то, довольно небольшая, часть сознания, до которой пока не добрался «мозгокрут», подсказывала, что лицо не строгое, а просто тупое, да и взгляд искоса, низко голову наклоня. Как петух на зерно. А ведь раньше мог пару пинт «белой чайки» без последствий, огорченно подумал он. Мда. Старею.
— Золтан. Я вот слушаю и чую что-то ужасно знакомое. Что-то очччень... курва мать... знакомое. Это же Эмиль не сам придумал, да? А скажешь, кто?
— Что придумал? — мигом ушел в несознанку краснолюд.
— Ну вот это все, — Геральт нахмурился, припоминая вчерашнюю беседу в термах. Шон сунул всем троим по стакану. Ведьмак машинально взял и машинально выпил. — Ну это... как его... Перформансии. В дупло присунуть, яйца к мосту прибить...
Золтан и Эмиль стукнулись кулаками и заржали, как два жеребца.
— Я верил, ты оценишь! — радостно заявил краснолюд. — Теперь понял, отчего нам позарез нужна кикимора?
— Опять кикимора, — пробормотал ведьмак. — Убитая кикимора валялася под елью. Помешались вы на кикиморах, что ли? Я про все вообще. Про вашу... контркультуру. Между прочим, Сиги Ройвен...
— Сиги Ройвен — гнусный предатель! — вскипел Эмиль. Судя по манере изъясняться, он был из оксенфуртских жаков. Может, даже преподавателем, но чокнутым, как белка в бочке с фисштехом. — Он должен был поддержать нас, ведь он — само воплощение маргинальности криминального мира! По природе своей противостоящего косным традициям! Но нет, ему вздумалось корчить из себя стража закона. Определять рамки дозволенного! Подавлять свободное волеизъявление творцов в угоду своим ограниченным представлениям о прекрасном! Знаешь, какую картину он держит в свинарнике на Серебряниках?
— Прям-таки образец, как там, вопиющей мещанской пошлости, — учено выразился Золтан. — «Портрет куртизанки в голубом». Доводилось видеть?
Геральт вспомнил обстановку полутемного кабинета Сиги и старинную картину в мерцающей золотой рамке меж книжных шкафов.
— Вроде она довольно милая, — нерешительно высказался он. — Сиськи, опять же.
Не время для сисек, — сурово отрезал Эмиль. — Сиськи — это вчерашний день. Особенно нарисованные. Двести талеров, ведьмак. Двести полноценных талеров за привычную тебе работу. Берешься?
Какую работу?
Да кикимора же! Достанешь живую...
Двух!
...можно одну, но непременно живую — получишь двести славных золотых кругляшков с благородным профилем короля нашего Визимира, ныне покойного. Ну?
На кой вам живая кикимора? Зверинец, что ли, открываете?
— Ты этого знать не хочешь, — заржал краснолюд. — Ты пока недостаточно, того, контркультурен. Давай, Геральт, соглашайся! Дельце плевое, особливо для такого умельца, как ты. Мы даже выследили, где у засранок логовище. В бочагах на Пьяном ручье. Мы бы и сами попытались. Я как думал: поставить клетку, в клетку пихнуть козу не то овцу. Когда тварина за добычей в клетку залезет — дерг за веревку, дверца-то и закроется. Не сложнее чем голубя ящиком споймать. Только уж больно они, курвы, чуткие. Чуть пернешь или рыгнешь, всей дурной стаей ломятся на звук и приходится драпать.
Катитесь нахрен с вашими талерами, — медленно проговорил Геральт. Та часть сознания, до которой еще не добрался «мозгокрут», утверждала, что такой ответ самый правильный.
Что не так? Ага, понимаю. Денег мало. Ладно, бес с тобой: триста! Три сотни талеров, друг. Большие деньги! Купишь своей крале платочек шелковый, али еще чего. В кабак хороший ее сводишь...
В «Мечи и вареники», к примеру, — прозрачным голосом сказал бармен Шон, выставляя на стойку очередные три стакана.
 Эмиль захрюкал, давя смех, скис и чуть не свалился со стула. Ведьмак выпил. «Мозгокрут» пошел хорошо, и благоразумная часть сознания, икнув, отрубилась.
Нну... хорошо. Но! Что бы вы не собрались вытворять с кикиморой, я должен присутствовать. Во избежание. Вдруг она сбежит. Или вы ее выпустите. Во время храмовой службы. Разрисовав в полосочку. С веником в жопе. Под лозунгом «Вот птица, которая принесет нам счастье»...
«Эс» — Стиль! — восхитился полуэльф. — Прах меня побери, у него есть стиль! Золтан, тебе не кажется, что твой друг вполне созрел для культурной революции?
И еще. Я уверен, Золтан, ты знаешь уродов, что сорвали вечер у Хаттори. Пусть придут и извинятся. Да так, чтобы он захотел снова открыть трактир.
Эти закосневшие в каменном дерьме многовековой традиционности эльфы... — возмутился Эмиль, мотая напомаженной челкой.
Ты сам наполовину эльф.
Да. И очень часто мне за это бывает стыдно.
— А я говорю, пусть извинятся, — повторил ведьмак. — Я проверю. Иначе ловите тварину сами. А вместо козы в клетку Золтана посадите.
Курва мать, шантажист ты треклятый. Вынуждаешь нас изменить слову веры, — Золтан опрокинул в глотку остатки «мозгокрута». — Ладно. Хаттори — все равно пройденный этап. Акция-то удалась на славу, да, Пуся?
УГУ-У!!! — вострубила сова на жердочке. Она встопорщила перья, подняв облачко пыли — звук вышел такой, будто распечатали колоду для гвинта — и мрачно посмотрела на Геральта янтарным глазом.
Геральт шарахнулся от неожиданности.
— ****ь!.. Я думал, это чучело!
— Сам ты чучело. Это моя любимая Пуся, — набычился Золтан. — На днях одного незадачливого колдунца сгребли за жабры да утащили на дознание в Огненную Палату. Имущество сплавили на аукционе, и я у одного проходимца выиграл ее в гвинт. Она сметливая. Скажешь чего, она и повторит. Эй, Пуся, давай-ка, как я учил: Радовид душнОй козел?
Сова щелкнула клювом и повернулась к краснолюду затылком.
— Не в настроении, — сокрушенно развел руками Золтан.




Следует понимать, что кикиморы — существа, во-первых, стайные, вроде муравьев или пчел, во-вторых, ядовитые, и в-третьих, крайне опасные. Тварь, которую в результате предпринятой экспедиции удалось-таки изловить Геральту и компании, оказалась молодой кикиморой-воином. Размером она была, как и заказывали Эмиль с Золтаном, с крупную собаку. По некоторым специфическим признакам ведьмак определил, что их добыча условно женского пола. Отчего-то это известие вызвало у заказчиков бурное ликование.
Кикимору поймали в клетку-ловушку, именно тем способом, о каком рассказывал краснолюд, хотя и с некоторыми существенными нюансами. Прежде всего, поодиночке они практически не попадаются. Несколько часов Геральт нарезал осторожные круги в окрестностях «улья», покуда перед самым закатом не сыскался подходящий экземпляр. Далее ему пришлось исполнить роль приманки, что вылилось в недолгую, но чрезвычайно волнительную погоню добычи за охотником. Не раз и не два, в последний миг, ведьмак стремительным перекатом уворачивался от острейших жвал или ядовитого когтя, пока наконец тварь не влетела в настороженную ловушку и оставленный в охотничьей засидке Золтан не потянул спусковой канат.
Дерни за веревочку — дверь и закроется, — хохотнул краснолюд, предусмотрительно держась от клетки подальше. — Все равно что голубя ящиком ловить, э?
Мрачный взгляд ведьмака был ему ответом.
Потом долго возились с тем, чтобы как следует связать скачущую по клетке и яростно плюющуюся кикимору, но в конце концов справились и с этим. В процессе ловли ведьмак в лохмотья изодрал почти новые штаны и лишился пряжки на левом сапоге, отхваченной зверем, а Золтан с головой провалился в вонючую бочажину. Теперь он утирался, плевался и сыпал выражениями, из коих некоторые даже внимавший с восхищением ведьмак раньше не слыхал.
Добычу, плотно упакованную в несколько парусиновых мешков и опутанную поверх пеньковыми веревками, забросили в телегу с помощью команды поддержки — полуэльфа Эмиля и пары незнакомых краснолюдов. Кикимора свистела и скворчала, как закипающий чайник. Впряженному в повозку старому мерину такое соседство пришлось не по вкусу, он дико вытаращился и забился в оглоблях. Геральт усмирил его Аксием.
Довольная успехом команда двинулась сквозь осенний вечер в сторону зарева над новиградскими крышами. Колеса скрипели, мерин фыркал, кикимора шипела, Золтан вонял.
— Слышь, ведьмак. Стебанул бы ты магией заодно и заразу эту, чтоб лежала смирно, — предложил кто-то из краснолюдов.
Не сработает. Слишком тупая. Ментальным чарам не на что воздействовать, — научно разъяснил ведьмак, прикладываясь к запасенной фляге с «мозгокрутом». Не то чтоб декокт сходу вызывал привыкание, но забирал быстрее и интереснее обычной браги, да и требовалось его, чтоб захорошеть, существенно меньше.
Ведьмак бросил косой взгляд на спутников-краснолюдов. Как у Золтана, их живописно подстриженные бороды и короткие жесткие волосы были окрашены в вырвиглазные цвета. Краснолюды носили кожаные жилеты с прорвой кармашков, обшитые пестрыми галунами и блестящими висюльками, цепи поддельного золота толщиной с якорные и дутые браслеты, которым позавидовали бы девицы из «Пассифлоры». Впрочем, кое-что традиционно-краснолюдское в их облике все же осталось, а именно — топорики на длинной рукояти и страховидные секачи в ножнах на широких поясах.
— Золтан, — окликнул Геральт. — На пару слов.
Они слегка отстали от повозки, зашагали бок о бок.
— Так все же объясни мне, что... — начал ведьмак.
— Понимаю, понимаю. Тебе позарез хочется узнать, что тут творится, что на меня нашло, и не пора ли кликнуть лекарей, — хмыкнул краснолюд. — Спасибо преогромное за заботу, все со мной отлично. В полном, мать его ети, порядке. Просто порой оглянешься вокруг и задумаешься — вошь ты дрожащая, или чего-то стоишь в насквозь тухлом говнище, по ошибке Творца именуемом миром. Посидишь, значитца, поразмыслишь... тяпнешь пивка с дружками... и нестерпимо хочется то ли схватить топор и порубить ублюдков вокруг в мелкое крошево... то ли отчебучить чего-нибудь разэдакое. Когда Лютика зимой зазвали читать лекции в Оксенфурте, он и поведал нам, что за диковинный такой зверь контркультура.
Ведьмак, собственно, хотел спросить, на кой хер краснолюду с полуэльфом все-таки сдалась кикимора, но и такой ответ вышел весьма в кассу. Значит, все-таки Лютик, скрежетнул зубами Геральт. Вот как чуял. Удушу болтливого мерзавца. На этот раз точно придушу. Собственными руками.
Эй, эй, — встревожился Золтан, без труда разгадав ход мыслей ведьмака. — Ты на маэстро бочку-то не кати прежде времени. Он ведь ничему такому нас не учил. Ну то есть, ни на какие конкретные действия не подбивал. Ни про древолюбство, ни насчет состязания обрыганов, не говоря уж про поклонение Дерьмодемону. Эт'мы сами придумали. А Лютик, ну, просто делился размышлениями. Был охренительно зажигателен и убедителен. Когда он укатил на гастроли, мы с парнями шибко заскучали. Как щаз помню, я сказал: братцы, не подпустить ли нам в остобрыдлое болотце этакого небольшого дерьмодемона?
Значит, с тебя все и началось?
Э... не. Или с меня. Или нет. Может, с Удава или с Эмиля. Или с Цираночки. Да я пьяный был в дугу. Мы чо-та все «мозгокрута» напились тогда, и так нас, значит, поперло на творчество...
Творцы, мать вашу. Золтан!
Ась?..
Сиги Ройвен просил передать, что сильно недоволен. Нужно ли мне объяснять, чем обычно заканчивается недовольство Сиги?
— Контркультура требует жертв, — с достоинством возразил Золтан. Спустя десяток-другой шагов он бросил на ведьмака косой взгляд и осторожно спросил:
— Сдашь нас Ройвену?
— Ты за кого меня принимаешь?
— За моего давнего дружбана Геральта, у которого это... кодекс чести торчит из задницы наподобие железного штыря и мешает расслабиться. Так что ты реши, ты с Сиги или ты с нами.
— Я мог бы провести вечер в «Пассифлоре» с милой девушкой, — медленно проговорил Геральт. — Или сидеть в «Зимородке», вкусно жрать и пить цидарисское в свое удовольствие. Но нет, потащился с вами, скудоумными болванами, отлавливать кикимору. Как думаешь, с кем я? Кстати, мы отсюда с этой ****ской тварью куда?
— К вар Аттре.
Ведьмак сбился с шага.
— Это еще зачем?!
— Будет тебе дергаться! — довольно захохотал Золтан. — Эдна отличная девчонка. Малость чпокнутая на голову, зато всей душой разделяет наши устремления. Розочка тоже ничего, но больше любит размахивать перначом и до усрачки запугивать мужиков вольными взглядами на половую жизнь. Их грозный батя как раз съебался по каким-то посольским делишкам в Роггевеен. Нынешней ночью особняк в нашем распоряжении, гуляем!
Боги света и тьмы, удрученно вздохнул Геральт. До чего мы докатились. Аристократические дочери нильфгаардского посла принимают краснолюдов, одержимых правом на свободное творческое волеизъявление. А он, профессиональный ведьмак, только что невесть для каких целей приволок этой шатии живую кикимору. С другой стороны, может, ничего страшного? Что можно сделать с кикиморой? Или из кикиморы? Может, краснолюд с полуэльфом попросту забились с кем-нибудь там на ящик бимбера, что притащат живую кикимору, только и всего. Хотя, хм... ящик бимбера... триста талеров... да не. За триста талеров можно купить целый погреб отменного бимбера. А!.. ну конечно. Эдна вар Аттре и Роза вар Аттре. Разумеется, дело в женщинах. Когда речь о благосклонности женщины (особенно такой, как любящая помахать перначом Роза), мужики пускаются во всяческие геройства напоказ. Интересно, что Эмилю пообещала одна из дочерей посла?..
Правивший лошадью Эмиль затянул, краснолюды, болтающие ногами на подводе, жизнерадостно подхватили:

Вы стадо павианов — ведьмак промолвил грозно.
Что носитесь по лесу вы вдоль и поперек?
Мутантов распугали, охоту мне сорвали,
За безобразье это вам преподам урок!..


В имении посла гулянка шла полным ходом. Во всех окнах горел свет, кто-то орал дурноматом, девки визжали в притворном ужасе, слышался звон стекла и грохот ложек по столу в такт пьяной песне. Охотников ждали. Едва Золтан грохнул в воротину дверным молотком, как створки распахнулись, а из особняка горохом посыпались трезвые, полупьяные и вконец ужравшиеся гости.
Неужто приволок?! — громко восхитился кто-то. — Живую?! Ай да Золтан, ай да молодец!
Золтану ура, ура, УРРА! — рявкнули три дюжины хриплых глоток.
— Ура ведьмаку, — сказал краснолюд, отдуваясь. — Ну и мне тоже. Всем ура. Э!.. Тварь не трогать, коли жизнь дорогА. Сперва подготовить надобно. Ну что вы пялитесь, еби вас конем, кикиморы не видали?! Налейте выпить, что ли, трубы горят! Что ты мне стопку суешь, мудила?! В братину лей, да не жмись, лей с горкой...
Эмиль исчез и появился в компании с Розой вар Аттре. Раскрасневшаяся, блестящая зубками и глазками нетрезвая Роза была чудо как хороша и тут же принялась распоряжаться. Мерина выпрягли и увели в стойло. Телегу откатили под навес. Мешок с кикиморой не понесли никуда, оставили посреди двора. Над ним грозными стражами — во избежание — воздвиглись ведьмак с краснолюдом. Обоим уже поднесли, как положено по законам гостеприимства, Золтану в ковше, Геральту в баклаге. В обеих посудинах был старый добрый «мозгокрут». На голодный желудок он пошел как масло в костер — Геральт все понимал и отлично стоял на ногах, ему просто было ужасно весело, и он был готов продолжать. Не мешали даже изодранные штаны. В конце концов, кое-кто из выскочивших навстречу и вовсе был без штанов.
Роза принесла большой моток слюдянисто поблескивающей веревки. Золтан толкнул Эмиля локтем в бок, тот понимающе кивнул и увел девицу в дом. Краснолюд хрустнул костяшками пальцев:
Ну-с, приготовились. Геральт, ты смотри, аккуратно. Эта веревочная хрень липнет ко всему, хер оторвешь. А прочная! Разве только ножом разрезать. Нильфгаардский военный секрет, ептыть.
Делать-то что с ней?
Как что? Тварину надобно вон к тому бревну примотать. Да не абы как, а с толком, с чувством, обстоятельно. Две передние ноги на бревно, две средние к тулову, а две задние... хм, хм... как бы так... В общем, давай пока первыми четырьмя займемся. Эй, кто тут самый трезвый?
— Взрезайте мешок, — распорядился ведьмак.
Нильфова веревка оказалась дивной штукой — схватывалась намертво, едва приложишь, и Геральт положил себе в будущем непременно раздобыть приличный моток этакого чуда. Кикимора шипела, брыкалась, плевалась ядом, но в восемь рук ее сноровисто растянули именно таким манером, каким зачем-то потребовалось краснолюду.
«В жертву, что ли, приносить собираются?» — мелькнула у Геральта мысль и тут же исчезла, запитая добрым глотком декокта на спорынье.
Краснолюды разом под «Э-хе-хе-хой!!!» шлепнули ладонями в дружбанском салюте, Эмиль появился и снова куда-то исчез, вокруг мелькали какие-то хари, совершенно незнакомые и абсолютно бесполезные, Геральт, хоть и порядком пьяный, приглядывал за тем, чтоб никто не сунулся кикиморе под жвалы. В тех местах, куда твари удалось доплюнуть, даже мореное дерево обугливалось и шло темными пятнами.
— Дальше сами управимся, — пропыхтел Золтан. — Ешь-пей, развлекайся, только шибко далеко не убредай. Я присмотрю за порядком, но мало ли что. Эй, кто-нибудь, сподмогните гостю!
Геральта цапнула за рукав хохочущая девица и потащила в узкий боковой коридорчик. Свернув пару раз, они выскочили в большом парадном зале для приемов. Ослепительно полыхали свечи на люстрах. Слуги разносили подносы с угощениями и напитками. Около полусотни расфранченных визитеров сбились в огромный полукруг, освобождая место перед закрытыми дверными створками. Девица пропала, зато кто-то добрый сунул ведьмаку бокал на высокой ножке. Малиновый, голубой, зеленый. Рассвет над Новиградом. «Мозгокрут» объединяет.
Оглядевшись, Геральт малость подивился сборищу, в котором на равных перемешались люди, краснолюды и эльфы-полукровки. Удивительно, как сплачивает разные расы совместное занятие всяческой чепухой. Жуть как хотелось жрать. Ведьмак пробился к заставленному угощениями столу и уплетал уже третью порцию мясного холодца, когда его аккуратно постучали по плечу пальцем.
Шани?!
Ага, — радостно кивнула рыженькая медичка. — Удивлен? А уж я как удивлена тебя здесь встретить. И конечно, еще больше рада. С тобой спокойно... обычно бывает. Но, во имя Мелитэле Милосердной, тебя-то как затащили на это безобразие?
Да я тут, эээ, вроде как за порядком присматриваю, — замялся ведьмак. — Чтобы не случилось чего... лишнего чтоб не пили...
Угу, борец за здоровый образ жизни. Оно и видно, — понимающе кивнула медичка на геральтов стакан с «мозгокрутом». — Ну, и я вроде бы за этим. Мало ли, заворот кишок на почве переедания, или кто спьяну с лестницы навернется, или слово за слово да пивной кружкой по башке. Словом, на подобных мероприятиях медицинский работник — самый полезный человек. Особенно трезвый медицинский работник.
Если Шани и лукавила, то совсем чуточку. Конечно же, она выпила чего-то легкого — невозможно вовсе пренебречь горячительным на этаком празднике жизни — но гардероб медички был лишь самую малость в беспорядке, а зеленые глаза смотрели цепко и трезво. Геральт в сравнении с нею ощутил себя пьяной расхристанной свиньей в рваных штанах. От которой к тому же несло всем, чем может нести от ведьмака, без малого сутки гонявшего на болотах кикимор.
Шани, ты меня прости, я прямо с работы...
Да что с тобой, Геральт? Будто я тебя всякого не видела. Забей. Давно в Новиграде?
Второй день.
Где остановился?
Кабаре «Хамелеон». У Золтана.
Ооо, самое гнездо. Зато там не скучно. Передавай привет Цираночке, а впрочем, сама зайду. Скажи-ка, за каким бесом вы с Золтаном приперли сюда эту тварину?
Ведьмак собрался было совершенно искренне объяснить, что сей интриги он сам толком не знает, хотя был бы весьма не прочь узнать, но тут под сводами пиршественного зала раскатился гулкий удар гонга. Какофония праздничных шумов не то чтобы смолкла вовсе, но изрядно приутихла.
В неровный круг, образованный колыхающимся сборищем, вихрем ворвалась рослая дева, закутанная в алый плащ. Плащ, отброшенный широким жестом, тут же полетел в сторону. Под ним оказалась великолепная Эдна вар Аттре с распущенными светлыми волосами, в корсете черной кожи с нашитыми понизу широкими лентами, едва прикрывавшими упругую задницу. Еще на Эдне были облегающие ботфорты на каблуках и тонкая бархотка на шее, а более ничего.
Толпа восхищенно ахнула. Геральт глубоко вдохнул и выдохнуть забыл.
— А я бы с ней стала, — задумчиво пробормотала Шани.
— Сегодня мы выйдем за пределы возможного! — экстатически прокричала Эдна. По ощущениям Геральта, температура в зале мгновенно поднялась, а в воздухе поплыл отчетливый маслянистый запах мускуса. — Сегодня отважное величие духа затмит трусливое убожество разума! Узрите же Зверя!
Двустворчатые двери зала распахнулись настежь. Багровые от натуги краснолюды втащили в зал бревно с привязанной к нему кикиморой. Ведьмак, пребывая в совершеннейшем обалдении, все же отметил, как расстарались упаковщики: жвалы монстра перетянули клейкой веревкой, среднюю пару конечностей примотали к тулову, а задние лапы зачем-то распялили метровым шестом. В своей предусмотрительности краснолюды превзошли все мыслимые пределы. Дабы острейшие когти задних лап инсектоида не корябали драгоценный штучный паркет, на кикимору натянули валенки. Заметив валенки, Геральт подавился «мозгокрутом».
Зверь из Бездны!!!
Чудовище, монстр!..
Контркультура! Слабоумие и отвага!..
Ахха-а! Вот она, моя добыча! Страшнее, чем голый Сиги Ройвен! — трубный глас Золтана (успевшего, в отличие от ведьмака, умыться и переодеться) с легкостью перекрыл восторженные взвизги и испуганные вопли. — Кто сказал, что Золтану Хиваю слабО?! Э?! Ну, кто? Продул, Удав? Теперь твоя очередь! Ну-ка, покажи, как ТЕБЕ не слабО?
Шани рывком притянула Геральта ближе.
— Это же болотный загрызец, да?
— Кикимора тож, — пробормотал ведьмак. — Погоди, Шани. Что значит «не слабО»? Мне в этом грезится какой-то невыразимый ****ец...
Предчувствие ведьмака не обмануло.
Почтеннейшее общество совершило единое волнообразное движение, каким сокращается, к примеру, гладкая мускулатура кишечника, и вытолкнуло на центр, к великолепной Эдне, торжествующему Золтану и прикованной кикиморе некоего малорослого плюгавца. Плюгавец был выряжен со всем богемным шиком в бархатный хомерик, наполовину белый и на другую половину черный, клетчатые красные штаны до колена и эльфийские высокие ботинки на шнуровке. Растительность на башке у плюгавца была собрана в немыслимую прическу, живо напомнившую Геральту приснопамятного Йожа из Эрленвальда: длинные волосы на черепе торчали черными шипами во все стороны. Носки эльфийских сапог были обрезаны. Богемный плюгавец воззрился на краснолюда, угрожающе шевеля пальцами на ногах.
Это Удав, — почтительно шепнули за плечом у Геральта. Ведьмак посмотрел и увидел Эмиля. — Или, иначе, Убивец.
Почему... убивец? — выдавил ведьмак, трезвея и холодея. — Вы что затеяли, утырки?
Не волнуйся, Геральт. Никаких убийств, все по любви. Чистейшая игра слов. Видишь ли, среди сиволапых простецов мужское достоинство, в зависимости от линейных размеров оного, подразделяется — по возрастанию — на «щекотун», «запридух», «подсердечник» и «убивец». Ты не смотри, что Удав с виду невзрачен. В штанах у него скрывается истинный одноглазый зерриканский удав. Так вот, они с Золтаном побились об заклад, что Золтану слабо достать живую кикимору. Ежели Золтан проиграет, так он весь год Удава кормит и поит в «Хамелеоне» за свой кошт. А ежели выиграет — а Золтан, с нашей помощью, выиграл — то Удав тую кикимору прилюдно уестествит. Ныне нам дано будет узреть...
Вы охренели, ребята. На кикимору не встанет.
А он на Эдну вдохновляться будет. Думаешь, почему она здесь в столь волнующем образе? Будь уверен, сейчас у всех мужиков в зале и у половины дев стальной стояк. Мы, воины контркультуры, не бросаем друзей в решающую минуту. О, смотри!.. сейчас начнет!..
СТОЙТЕ! — заорал ведьмак. — Стойте, идиоты!
 Его возглас раскатился в напряженной тишине. Множество голов повернулось к ведьмаку. Большинство взглядов выражало недовольство вкупе с раздражением. Момент был острейший.
Кретины, — холодно сказал ведьмак. — Вы что думаете — связали тварь и делай с ней что хошь? Болотная кикимора, она же загрызец, ядовита, эээ... везде. Она плюется кислотой. У нее по всему телу железы, выделяющие кожно-нарывной яд. Если этот идиот попытается в нее что-нибудь засунуть, то все, чего он присунет, крайне болезненно отвалится в течение примерно трех минут. Кроме того, кикимора-воин только условно имеет пол. До сезона спаривания они обоеполы. Конкретно этот экземпляр в сезон, скорее всего, станет самкой, но прямо сейчас оно не готово к спариванию. Могут быть, хм... эксцессы.
Какого рода эксцессы? — мило поинтересовалась Эдна, сексапильно поигрывая бровями.
Откуда я знаю? — раздраженно пожал плечами Геральт. — По размножению кикимор я не специалист. Я, в основном, по наоборот.
Э, Золтан! — крикнул Удав-Убивец, торопливо завязывая ширинку на клетчатых штанишках. — Я на такое не подписывался! Спор есть спор, но если через эту заразу у меня бушприт отвалится, так шел бы ты нахуй широкими шагами. Давай лучше я тебя год буду за свой счет поить.
Как я пью — у тебя на неделю монет не хватит, — рыкнул краснолюд. — Позоришь контркультуру, Удавище! Чуть трудности нарисовались — мигом в кусты? Нет уж, нет уж, как договаривались!
 В зале поднялся шум. Гости оживленно обсуждали вновь открывшиеся обстоятельства, не забывая наливать и выпивать.
...Вы как хотите, господа, а я усматриваю в происходящем поразительную беспечность со стороны Удава. Этап подготовки и планирования провален напрочь. Казалось бы — вот собираешься ты кого-нибудь ебсти. Дело ответственное, серьезное. Выясни сперва, кто таков, не болеет ли чем, из хорошей ли семьи и все прочее. Отзывы спроси у знающих людей. Помню, как-то раз пошел я в «Страстоцвет»...
...Так-то оно, конечно, стремно. Одно дело — когда риск, но с шансами. А коли шансов никаких или вовсе отрицательные, так тогда какой смысл? Это, знаете ли, не перформанс, а чистое самоубийство получается. Вполне могу понять маэстро Удава...
...А вот ежели соорудить эдакий суррогат? Ну хоть, чтоб долго не думать, черенок от лопаты. К нему, значится, на конюшне раздобыть конский расширитель... Выйдет не совсем то, однако сохранится высокий символизм действа...
Временно позабытая кикимора жалобно посвистывала.
Милостивые государи, в самом деле, как же быть? Не отменять же перформанс? Публика будет разочарована, не говоря уже про прекрасных хозяек вечера...
Выход есть! — прозвучал звонкий женский голос.
Шани, ну ты-то куда... — застонал Геральт. Однако медичку уже заметили, отступать ей было некуда. К тому же то ли ее понесло, то ли азарт экспериментатора взял верх над здравым смыслом.
Я знаю выход! — повторила Шани. — Изолировать, хм, наиболее ценную часть тела уважаемого Удава от контакта с ядовитой субстанцией загрызца! Для этой цели вполне подойдет какой-нибудь чехол, из, допустим, бараньей кишки или мягкой кожи...
Из кожи не годится, — машинально возразил ведьмак. — Органику разъедает вмиг.
Трубу бы чугунную, — мечтательно прогудел один из краснолюдов. — Нету у твари методов супротив чугуния.
Аль латунную, заради пущей красы. Да где ж взять такую? Нешто в кузню бежать? Дык пока ребяты скуют, и выпивка кончится, и зверюга заскучает...
Есть такая труба! — азартно сунулся Эмиль. — Сам видел. На втором этаже, в кабинете на каминной полке. На ней даже удобный раструб имеется. Два витка срезать, и выйдет Удаву в самую пропорцию.
Ка-ак интере-есно, — пропела прекрасная Эдна вар Аттре. — А что это ты, дорогуша, делал в кабинете моего отца, досточтимого Фердинанда вар Аттре?
Осуществлял контркультурный перформанс, — четко, как в строю, доложился полуэльф. — Передернул на поясной портрет строгого мужчины в сером дублете. Там позади стола висит.
 — Ты возбудился на портрет императора Эмгыра вар Эмрейса?! Ах ты больной ублюдок!
 Эдна вар Аттре устремила на полуэльфа взор с мечтательной поволокой и сладострастно облизнулась.
«Нет у меня больше сил смотреть на этот шабаш».
Бормоча отвратительные слова, ведьмак начал проталкиваться к выходу. Он не без труда сыскал в большом доме свободное отхожее место, опорожнил переполненный пузырь и хотел было вернуться, но вдруг понял, что почти трезв и невероятно устал. Возможно, стоило бы вернуться за Шани, подумал он. Впрочем, Шани не маленькая девочка. Ничего с ней не случится.




Фердинанд вар Аттре, чрезвычайный и полномочный посол Нильфгаарда в Новиграде, в Роггевеен не поехал. На полдороге его скрутила печеночная колика. Почти сутки он провалялся пластом в каком-то придорожном трактире, блюя желчью и поминутно прощаясь с жизнью. Искать здесь нильфгаардского медика было бесполезно, местным же коновалам господин посол не доверял. В конце концов его отпустило, но вар Аттре разумно рассудил, что в таком состоянии на званом обеде в Роггевеене толку от него будет немного. Болезнь может и вернуться, а ближайший хороший лекарь находится в нильфгаардском посольстве вольного города Новиград. Посему посол отправил вперед курьера с нижайшими извинениями и вернулся в особняк на Рыбниковом проезде ранним утром, на целую неделю раньше запланированного срока.
Что дома не все ладно, Фердинанд вар Аттре впервые заподозрил, когда почти четверть часа проторчал под собственными воротами в ожидании, покуда его соизволят впустить. В конце концов двоим ликторам из полувзвода посольской охраны пришлось лезть через стену и изнутри откатывать тяжелую воротину. Во дворе все выглядело как обычно, только уж больно тихо и совершенно безлюдно. У конюшни старый грустный мерин, пофыркивая, щипал сено из возка. В доме кто-то негромко и жалобно подвывал.
Чуя недоброе, Фердинанд вар Аттре вошел в особняк, как завоеватель во вражескую крепость. Десяток ликторов рысил следом. Шагая широко и твердо, с рукой на эфесе парадного меча, посол пронесся через лабиринт коридоров и анфилады комнат. Всюду он замечал следы разрухи и запустения. Под ногами перекатывались пустые бутылки. На столах громоздилась грязная посуда. Драгоценный эльфийский гобелен в Синей гостиной был весь заблеван, в Овальном кабинете кто-то спал, завернувшись в портьеру, и громко храпел. Рядом с оружейной комнатой посол поскользнулся на дынной корке. На пороге бального зала с омерзением отшвырнул носком сапога розовые кружевные трусики. Толкнул дверь, шагнул, огляделся и потрясенно произнес первое, что пришло на ум:
— ...И насрали в клавесин...
 Клавесина в зале для приемов не держали, но эмоционально реплика посла как нельзя лучше соответствовала увиденному.
 Особенно поражала воображение странная конструкция прямо посередине зала.
На чем-то вроде бревенчатой коновязи прочнейшим скраатчем (секретная армейская разработка, самофиксирующаяся веревка из арсенала спецвойск империи) в позе оленя, пьющего из ручья, было примотано жуткое насекомовидное существо в валенках. Из места, каковое у большинства живых существ, хоть бы даже и мутантов, служит для всевозможных интимных отправлений, торчал сверкающий латунный раструб.
Господину послу не обязательно было подходить ближе. Он и так знал, что по ободу сего раструба, наградного памятного горна, полученного вар Аттре из собственных Его Императорского Величества рук после битвы под Вердэном, начертаон рунами Старшей Речи: «Победа любит смелых».
И вот туда, в легендарный горн, посылавший доблестных нильфгаардских воинов на славную смерть во имя Империи, заправлен был... в общем, то, что было в него заправлено, крепилось меж ног у лядащего мужичонки с выкаченными глазами и прической, как у дикобраза. Мужичонка бессвязно и как-то привычно причитал. Привязанное монстро тихонько шкворчало, как сало на сковороде.
— Ой! — воскликнул веселый и удивленный женский голос. — А мы не ждали вас, а вы приехали!
Поведя взглядом чуть левее конструкции, вар Аттре обнаружил в сафьяновом кресле прелестную зеленоглазую рыжульку, сидящую в весьма вольной позе — высокий разрез юбки демонстрировал стройное бедро. Мазель находилась в том градусе подпития, когда глаза не съезжаются на переносицу исключительно усилием воли. На колене девы лежал рисовальный блокнот, в одной руке она держала свинцовый карандашик, а в другой — початую бутылку коллекционного розового эст-эста, сорок талеров за штучку на аукционе в Туссенте. Цену посол знал наверняка, ибо сам же и закупал сию драгоценную амброзию в свои погреба.
— Кто такая? — железным голосом вопросил посол.
— Шани, — кокетливо ответила девица. — Из... из Оксенфурта. Отделение херр... рургии.
— Что здесь происходит?
— Как что? Все спят. А я лабо... р-работаю. Вот.
— Над чем же, позвольте узнать, вы работаете? — ледяное спокойствие Фердинанда вар Аттре в дипломатических кругах вошло в поговорку. Немногие знали, что чем любезнее в обращении становится посол, тем ближе он к состоянию полного амока и держится единственно на самоконтроле. И совсем мало осталось тех, кто мог бы рассказать, что бывает, когда самоконтроль исчерпывается.
Готовлю ик... доклад. «Спонтанный вагиноспазм у маргинальных инсектоидов при попытке спаривания вне брачного сезона», — единым духом отбарабанила Шани из Оксенфурта. — Вот.
А это что? — посол указал на композицию из маргинального инсектоида и человека.
Перформанс, перешедший в форму инсталляции. Вследствие спонтанного вагиноспазма у ик... инсектоида.
 Фердинанд вар Аттре был высокообразованным человеком. Он знал отличие перформанса от инсталляции (классическое, а не то, которое Сиги Ройвен изложил ведьмаку) и даже примерно понял тему доклада и проблему скулящего мелкомужа. Еще он питал искреннее уважение к военным медикам — такая же девчушка, только помладше и с косами цвета спелой ржи, под Вердэном вырезала из бедра вар Аттре «неизвлекаемую» стрелу и сделала это столь толково, что теперь, спустя десять лет, посол почти не хромал. Только поэтому он не приказал выпороть наглую девку розгами, а лишь коротко бросил:
 Вон отсюда. Быстро. Рино, проводить.
Уже ухожу, — хихикая, медичка не без труда выбралась из кресла, не забыв прихватить бутылку и блокнот. — А вот Удаву... хи-хи... никак.
Помогите, — прошелестел торчащий из горна.
 Вар Аттре осторожно обошел инсталляцию по кругу, стараясь ни во что не наступить и пытаясь вспомнить, чем ему знаком придавленный vagina dentata плюгавец. Наконец он просветлел лицом и сказал:
Ага. Доброе утро, господин темерский военный атташе. Или вам привычнее зваться Удавом? Прелестно, прелестно. Рино!
Слушаюсь, господин посол?
Рино, сию инсталляцию немедленно переместить к темерскому посольству и оставить там перед воротами, притом никоим образом не нарушая художественной гармонии, но всячески стремясь к сохранению целостности композиции. Всего наилучшего, господин темерский военный атташе. Думаю, мы с вами еще вернемся к вопросу о пропускном режиме шлюзов на реке Понтар.
Тут посол вспомнил кое-что еще, и знаменитое ледяное спокойствие дало трещину. Презрев солидность, вар Аттре почти бегом бросился в этаж, где располагались девичьи спальни.
Спальня Эдны оказалась пуста, зато в опочивальне Розы обнаружилась совершенная идиллия.
Идиллию господин посол некоторое время наблюдал через приоткрытую дверь, оставаясь незамеченным. Близняшки мило щебетали меж собой, Эдна расчесывала волосы, Роза созерцала заоконные пейзажи, а здоровенный краснолюд, лежа кверху пузом в постели, задумчиво курил — дым от его трубки утягивало в оконную створку. Одеты все трое были самым наилегчайшим образом. В дальнем конце коридора показались ликторы, явственно озадаченные своей дальнейшей ролью: хватать-тащить или исчезнуть с хозяйских глаз? Посол жестом приказал не шуметь и подойти поближе. Шуметь в ближайшее время он собирался сам.
Фердинанд вар Аттре сделал глубокий вдох и начал считать до десяти. До десяти самоконтроля не хватило. На счет «четыре» посол с пинка распахнул дверь и ворвался в девичий дортуар воплощением холодной ярости. Следом топотали вооруженные ликторы.
Обитатели опочивальни отреагировали весьма по-разному. Краснолюд, явно тертый калач, выронил трубку и в один прыжок оказался на ногах, успев подхватить портки. Что же до близняшек вар Аттре, если они и были шокированы, то исключительно быстро справились с волнением. В гневе Фердинанд вар Аттре, безусловно, был страшен.
Вот только Эдна и Роза прекрасно усвоили: папа страшен для всех, кроме любимых дочерей.
Фи, отец! — воскликнула Роза, за лучшую оборону почитавшая нападение. — Где ваши манеры?! А постучаться? Вдруг я была бы... хм... не одна?
— Ты и так не одна! — взревел посол, судорожно хватаясь за меч. — Какого демона вы тут устроили, дурищи?!
Ой, папа, можно без пошлых сцен? Обычный прием...
...Дом загажен, как наемничья казарма!
 А вот не надо было раньше времени приезжать! Через неделю слуги все бы прибрали, ты бы и не заметил...
...Какие-то шлюхи жрут мое коллекционное вино!
Бедным девушкам глоток вина пожалел?!
...Посреди бальной залы ебут утопца!
Папа, ты кикимору от утопца отличить не можешь?
...В постели моей дочери я нахожу краснолюда!
Это налаживание дипломатических отношений с Махакамом, — Роза вар Аттре очаровательно покраснела. — За ночь пять раз наладила.
А я три, — хмыкнула Эдна. — С эльфийской диаспорой.
Несмотря на высокий драматизм момента, Золтан не выдержал и взоржал. Вар Аттре, красный как свекла, аж задохнулся от возмущения.
Ликторы, остро ощущая совершеннейшее неприличие ситуации и чувствуя себя незваными статистами, не забывали, однако, усердно пялиться на слабо прикрытые прелести близняшек.
Шлюхи, — сдавленным голосом сказал посол. — Кобылищи. Замуж выдам.
Ах-ах-ах, — деланно зевнула Эдна. — Не пугай, а то испугаюсь.
Замуж — это хорошо, — загорелась идеей Розочка. — Я прям вся готова. А можно вот за него? Махакам — сила!
Фердинанд вар Аттре, внезапно полностью успокоившись, посмотрел на потенциального зятя с холодным интересом — как через арбалетный прицел.
Золтан, беги, — резко сказала Эдна.
Взять краснолюда, — приказал вар Аттре.
 Ликторы, вынимая из ножен короткие клинки, шагнули вперед.
Золтан и без совета Эдны не стал дожидаться, пока посольская стража возьмет его в кольцо. Он пнул табурет под ноги ближайшему ликтору, коротко разбежался и выпрыгнул в окно.



Геральт вернулся в «Хамелеон» через черный ход, поднялся в каморку на бывшем чердаке и завалился спать. Внизу хором распевали куплеты и отплясывали так, что старинное здание содрогалось всеми балками и стропилами.
Под утро съежившийся город окутало сизым клочковатым туманом, потихоньку наползшим со стороны моря. Геральт благополучно продрых до полудня. Спустился перекусить и выпить, неспешно обсудил с Присциллой последние новиградские сплетни. Сова Пуся на своем насесте озиралась по сторонам, чистила перья и время от времени издавала «У-угу».
В кабаке было на удивление тихо и безлюдно. Золтан где-то шлялся. Геральт решил, что не намерен обшаривать город в поисках загулявшего краснолюда. Чай, не дитя малое, за которым нужен глаз да глаз. Учинит с дружками очередную дурную инсталляцию — огребет по шее и притащится заливать горе.
Следующий день выдался солнечным и по-осеннему зябким. Прихватив мечи, Геральт выбрался на задний дворик, тренироваться. Лютик клятвенно обещал ведьмаку не занимать без того крохотное пространство старым барахлом, которое вроде и в дело пустить нельзя, и выкинуть жалко. Однако сейчас посередине площадки, заросшей чахлой травой, громоздилась некая бесформенная конструкция высотой в половину человеческого роста. Геральт обошел ее со всех сторон и на всякий случай опасливо потыкал кончиком меча — доски, проволока, холст, коричневая краска. Шагов с пяти конструкция выглядела как огромная куча говна, причем с увеличением расстояния сходство росло. Ближе к верхушке был намалеван багровый глаз, благодаря таланту художника смотревший, казалось, прямо зрителю в душу.
Ага, подумал Геральт. Помнится, Золтан что-то такое плел про дерьмодемона. Так вот он какой, контркультурный идол... Эк их, однако, переклинило на теме многоразличного дерьма. Может, этой повторяющейся символикой они пытаются выразить, что вся наша жизнь — оно самое?
Без стакана «мозгокрута» мысль выглядела совершенно бредовой. Ведьмак раздраженно тряхнул головой, сдвинул дерьмодемона в угол двора (тот оказался легким, пустотелым) и приступил к стандартному комплексу упражнений. В достаточной степени разогревшись, стянул рубаху и продолжал — вольт, удар, удар, укол, защита, пируэт, кварта, уход, перекат. Повторить. Пока не ощутил упершийся промеж лопаток пристальный и прям-таки облизывающий взгляд. Остановился, забросив клинок на плечо, обернулся.
Привалившись бедром к косяку распахнутой двери, стоял наполовину бритый, наполовину лохматый Эмиль. Грыз моченое яблочко и восхищенно пялился масляным взором.
— Так, — предупредил Геральт, успокаивая дыхание. — Я не то, чтобы совсем не ага, просто конкретно с тобой не ага. Ты не в моем вкусе. Без обид, лады?
— Ты за кого меня принимаешь? — возмутился Эмиль. — Я просто смотрел. Исключительно с эстетической точки зрения. Двигаешься ты красиво, понял? Но если ты такой стеснительный, я немедленно удалюсь.
— Ладно, проехали. Ты жак или профессор? — решил наконец прояснить загадку Геральт.
— Младший адъюнкт, кафедра техники и прикладной математики, — ухмыльнулся Эмиль.
— Тоже неплохо. И каким чудом тебя затянуло в борьбу за культурное обновление?
Да каким... надоело все, веришь. Скучно жить, — полуэльф щелкнул пальцами. — Плати налоги, молись Вечному Огню, дискутируй с коллегами по цеху до посинения, жрать-пить-морду бить... день за днем одно и то же. Захотелось перемен.
То есть прежде пил брагу, а теперь декокты на спорынье. В ранешние времена Вечному Огню молился, а нынче Вечному Говну. Прежде девок трахал, а сейчас березки с осинами. Перемены к лучшему, что и говорить.
Ты не понимаешь. Брага, девки и Вечный Огонь — это у всех. Научно выражаясь, общепринятая и негласно одобренная парадигма существования. Живешь как все, помрешь как все, и вспомнить толком нечего. А время идет. А мы не молодеем. Надо же что-то новое попробовать в жизни. Опять же, протест...
Интересно, почему под лозунгом «в жизни все надо попробовать» пробуют в основном наркоту и гусеебство? А не астрономию с архитектурой, например.
Ой, ведьмак, кто бы говорил. Где найти знаменитого Белого Волка, когда он возвращается из дебрей в цивилизацию? Всем ведомо: либо в кабаке, либо в борделе. Нет чтоб в библиотеке, например.
Уел, — признал Геральт.
Вот и не душни. Так о чем я... Потом Лютик на кафедре с лекцией выступил. В тот вечер Шону бочонок «мозгокрута» как раз привезли. Компания подобралась душевная. Ну и понеслось. А ты продолжай, продолжай. Видишь ли, острие твоего меча при круговом движении со скручиванием бедер и разворотом плеч чертит в трех плоскостях оч-чень необычную эвольвенту. Я почти ухватил, какой формулой ее описать.
— Все вы чокнутые, — буркнул ведьмак и продолжил. Стальной клинок тихо и нежно посвистывал, срезая на излете слишком высокие стебли пырея. Эмиль откровенно балдел, то ли от бурлящей в крови алгебры, то ли от созерцания эстетики ведьмачьих упражнений. В двор сунулась девица-менестрелька из подружек Присциллы. Бочком села на кривое крылечко в две ступеньки, обхватила колени руками и тоже стала смотреть, мечтательно вздыхая. Вот ее наверняка не интересовало, какой формулой описать пространственную кривую, а интересовал рельеф мышц на торсе ведьмака и то, как кожаные штаны облегают ведьмачью задницу.
Внутри кабака послышался какой-то шум — Геральт завершил пируэт и встал вольно, ловя клинком лучи неяркого осеннего солнца. Как вскоре выяснилось, шум производил Золтан Хивай. Краснолюд пихнул плечом полуэльфа, едва не споткнулся о менестрельку, прохромал через двор и свалился, пыхтя и бормоча что-то в усы, в тени у подножия говенного монумента.
О, нашлась пропажа! — воскликнул Эмиль. — Где был, что делал? Хреново выглядишь, между прочим. Что стряслось?
Золтан привалился спиной к памятнику собачьим кренделям и мрачно зашмыгал разбитым носом. Кровь темными прядями запеклась у него в бороде и чернела меж зубов. Он был без модной куртки с украшениями, в одних широких штанах и рваной на груди рубахе.
— Слабак, от Эдны вовремя смотался, а я остался, — упрекнул краснолюд собрата по вере. — Девки — огонь. Одна беда — ихний папаша ворвался утром с гвардией и застал нас, бляха-муха, неглиже. Я — в окно. Прям как тот неудачливый зять в куплетах у Лютика: второй этаж, полет недолгий, под окном газон, отбил ноги, весь в крови, в труселях, сваливаю по дороге. Спасибо ребятам из наших, встретил ихнюю ватагу в переулке Фонарщиков. Подогрели, обобра... э... подобрали, обогрели. Налили, конешно, как без этого, — краснолюд ухватился пятерней за нижнюю челюсть и осторожно подвигал ею из стороны в сторону, проверяя, не выскочила ли из суставов. — И пошли мы с ними, значитца, на церковную службу. Нашу, контркультурную. Вот ты, жабий дух, с нами не пошел? Слабак. Дрых небось. Жалей теперича.
— Расскажи, я и пожалею, — хмыкнул полуэльф. — Отмочили что-нибудь стОящее? Кто тебе фасад-то отрихтовал?
— Установили таки памятник Изначальному Говну, — с гордостью заявил Золтан и похлопал ладонью по крашеному холсту монумента. — Здесь, Геральт, макет в одну треть натуральной, мать ее, величины. Оригинал-то на дровяной подводе возят. Мы его до поры укрывали в мастерской Мейеров, а сегодня вот вытащили и торжественно воздвигли под окошко иерарху. Аккурат в кануны Велена. Подарочек что надо, я считаю. Но вот Охотники, чирьев им везде, куда не дотянуться, не оценили. Чуть мы, значитца, заголили зады, чтобы как следовает поклонение осуществить, погнали нас. Ох и погнали... Кого похватали, кому морду своротили. Монумент, курва мать, топорами порубили и сожгли. Бескультурные, вульгарные, бездушные скоты.
— Но хоть малое время памятник простоял? — спросила менестрелька. — Иерарх его увидел?
Золтан кивнул с широченной проказливой ухмылкой.
— Тогда это успех. Надо обмыть, — сказала девица с энтузиазмом. — Накатим по «мозгокруту» с мандрагоровой вытяжкой? Под спудом настоянного? Шону вчера завезли.
— Накатим, — охотно согласился краснолюд. — Ох и накатим! Геральт, что таращишься, как неродной? Протяни другу руку помощи, чтоб тебя!
Невозмутимый Шон, не задавая лишних вопросов, споро оделил честную компанию декоктами — к вкусу которых Геральт начал привыкать и даже находить в них своеобразную приятность.
Кабаре постепенно наполнялось посетителями. За легким трепом, обильной едой и хорошей выпивкой время летело незаметно, на сцене сменяли друг дружку барды и менестрельки разной степени безголосости или же голосистости. Право слово, отличное местечко этот «Хамелеон», думал Геральт, исполнившись благодушия, сидя за столиком в углу в компании Эмиля, Золтана, Присциллы и еще пары юных дев, чьи имена он то и дело забывал, но на чьи прелести смотреть было приятно.
До вечернего представления оставалось чуть больше часа. Бойцы вспоминали минувшие дни. Эмиль порывался изложить теорию смешения рас, буквально только что пришедшую ему в голову, но у него заплетался язык. Краснолюд без остановки опрокидывал стакан за стаканом, то хвалясь давнишними и нынешними подвигами, то сетуя, что мир клонится к упадку и скоро упадет вовсе. Геральт уступил наконец просьбам Цираночки и рассказал пару эпизодов охотничьей кампании в мертвецких топях Горс Велена, нещадно их приукрасив. Присцилла ахала и округляла глаза. Золтан восхищенно поминал курвину мать, Эмиль напрашивался на уроки фехтования, юные девы картинно ужасались.
Пришла Шани и решительно потеснила юных дев. Медичка наотрез отказалась от декокта на спорынье, но уделила должное внимание хорошему вину и светской беседе. Как-то само собой вышло, что они с Геральтом сидели рядом, рука ведьмака обнимала плечи Шани, а ее бедро под столом крепко прижалось к его колену. Присцилла дружелюбно подначивала всех прочих, заливисто хохотала, потом подхватила лютню и пошла выступать. В кабаре притихли — Циранка была гвоздем программы, на ее выступления места занимали заранее. Притихли, уважительно внимая, и Золтан, и Эмиль, и Шани. И ведьмак. Искренне считавший, что Лютик поведет себя как распоследний на свете дурень, ежели упустит эдакое сокровище.
Когда выступление Присциллы подходило к концу — на дворе к этому времени уже смеркалось — ведьмак и Шани потихоньку улизнули из залы, гудящей ровно и энергично, как пчелиный улей. Они поднялись в комнату Геральта этажом выше и занялись любовью. И все было хорошо.
Потом все стало не очень хорошо, но эту часть представления Шани и Геральт пропустили.



Ровно в тот миг, когда за ведьмаком и его подругой захлопнулась дверь номера на втором этаже «Хамелеона», входная дверь трактира распахнулась перед новым гостем — высоким, стройным, дорого одетым, в претенциозном берете с пером и модном плаще с пелериной. В своеобычном вечернем разгуле на него никто не обратил особенного внимания.
Вошедший явно был постоянным посетителем кабаре и задерживаться на пороге не стал, но сразу и уверенно промаршировал к стойке. Там он шлепнул золотой кругляш с профилем короля Визимира и заказал Шону сразу три декокта «мозгокрут».
Что два раза не вставать, — туманно пояснил гость, уставившись на бармена совершенно шальным взглядом.
Да не может быть! — ахнул Шон, наливая в темпе. — Маэстро Лютик вернулись!
Вернулись, — подтвердил Лютик. — Но об этом — тссс.
После чего жахнул залпом стакан декокта, перекосился, и, натурально денонсируя собственную просьбу, звучным тенором возгласил на весь обеденный зал:
— Я вам завещал жить в мире!!! А вы в чем живете?!
Почтеннейшая публика отреагировала бурно и разнообразно. Лютня в руках Присциллы испустила диссонансный аккорд. Эмиль опрокинул на себя тарелку с заливным судаком. Золтан Хивай рявкнул:
Лопни мои глаза, кого я вижу! Лютик приехал! Ты почему здесь?..
Слухи бегут быстро. Они расходятся, как круги на воде, — возвестил бард с прежними интонациями безумной пророчицы. — Докатились и до Третогора. Мог ли я оставаться в стороне, когда вы творите такое?!
 Он легко взбежал на эстраду, к Присцилле, держа в каждой руке по стакану с «мозгокрутом» и став центром всеобщего внимания. Бард выглядел странным образом и непривычно серьезным, и одновременно не по-хорошему веселым.
Месяц назад, — начал он, — мы с почтеннейшим Цадиком Бендером из Монамура, ну, вы все его отлично знаете, вступили в дискуссию. Цадик убежденный гуманист и один из столпов философского позитивизма. Он битых два часа пытался меня убедить, что существуют некие абсолютные критерии этики, морали, эстетики и прочая, которыми инстинктивно руководствуются все разумные существа. Скажем, каннибализм или зоофилия неприемлемы. Величественное здание, талантливая картина, уникальный гобелен красивы. Разумное существо не задается вопросом, почему неприемлемо или почему красиво, это некое абсолютное табу и абсолютная ценность, вшитые в суперэго homo sapiens. Именно культурный Абсолют и отличает животное от человека. Я же Цадику горячо возражал, доказывая, что человек, в сущности, есть животное, использующее разум для чего угодно, в том числе дабы изобретать и обосновывать самые невероятные непотребства, вроде войны или генетических экспериментов. Оттого человек много хуже животного — ибо животное не ведает, что творит, а человек ведает, но все едино творит. То есть, поймите меня правильно. Не то чтобы я был обеими руками за каннибализм или там за сексуальные перверсии. Однако многогрешная человеческая природа знакома мне существенно лучше, нежели Цадику Бендеру. Хотя бы потому, что он живет затворником и анахоретом в хрустальной башне своих иллюзий и умопостроений. Я же людские грехи наблюдаю каждодневно и эмпирически.
Хорошо излагает, собака, — громким шепотом восхитился Золтан.
Как по-писаному чешет, — поддержал Эмиль.
Лютик сделал паузу, дабы в один глоток всосать второй стакан.
Так вот, — продолжал бард осипшим голосом и сморщившись. — Еще с тривиума каждому студенту ведомо: чем радикальнее расходятся во мнениях оппоненты, тем меньше шансов, что цивилизованная дискуссия придет к некой истине, а стороны к согласию. Особенно если оппоненты подогревают свой ораторский пыл крепленым красным. Короче, в конце концов Цадик возжелал набить мне морду, но я сказал: Цадик, охолони! Что проку, если мы начистим друг другу жало? Разве это докажет правоту твою или мою? Отнюдь! Пусть лучше нас рассудит сама человеческая природа! И мы с ним заключили пари. Честное, достойное пари, как водится меж образованными и благородными людьми. Я утверждал, что нет на свете такой идеи, которая не снискала бы себе сторонников. Даже если эта идея будет противоречить всему предыдущему культурному багажу так называемого человечества, все равно найдутся горячие поклонники, которые не остановятся ни перед чем...
На что забились-то? — крикнули из зала.
— Да пустяки, на бочонок нурагуса. На следующий день я выступил с той достопамятной речью — назовем ее «О контркультуре». Это был чистый социальный эксперимент. И он удался. Массы поддержали, подхватили, творчески развили совершенно упоротую идею, раздули буйное пламя из оброненной искры! Естественно, я выиграл спор, Цадик Бендер со своим гуманистическим позитивизмом посрамлен и идет в жопу, бочонок отличного туссентского нурагуса двадцатилетней выдержки мой. Я его привез, кстати, сейчас опробуем. Но я же не думал, что дело зайдет так далеко, фанатики вы трехнутые! Три часа назад глашатаи Церкви Вечного Огня огласили указ иерарха. Поклонение Дерьмодемону является оскорблением чувств верующих и сугубой ересью. Десять ударов ламией на площади Кающихся Грешников плюс конфискация имущества, закосневшие же в ереси зачинщики подлежат сожжению...
Публика застонала.
 — Ибо огонь очищает, а вот это самое, что вы притащили иерарху под окна, вовсе наоборот. Далее. Антиэстетические перформансы, равно и инсталляции, считаются оскорблением действующей власти. До пятнадцати лет оловянных рудников. С конфискацией. Контроль над исполнением указа осуществляет Стража Вечного Огня.
 А-аа-хх-хх!..
 Домогательства к безгласным древам с целью противоестественного соития приравнивается к разжиганию межнациональной розни — друиды Брокилона, Каэр Мюрквида, Каэд Дху и Вызимы заявили официальный протест. Застигнутых на древоебле приказано выдавать эльфийской диаспоре. Эльфы с друидами пока не решили — сажать дендрофилов на муравейник или отдавать дубочудам Каэр Дыфни. Дабы, так сказать, искупили в пассиве.
 Ооооо...
И наконец. Два часа назад чрезвычайный и полномочный посол Нильфгаарда в Новиграде Фердинанд вар Аттре отправил ноту правительствам Темерии и Редании за дискредитацию героического прошлого нильфгаардских вооруженных сил путем осквернения символов воинской славы. С его точки зрения, это вполне тянет на casus belli. Какие еще, кол неструганый вам во все дыры, символы вы осквернили? Новой войны с нильфами захотели? А?!
 В гробовой тишине Лютик заглянул в последний оставшийся бокал, тяжко вздохнул и выцедил «мозгокрут» по глоточку.
Завязывайте с контркультурой, в общем. Социальный эксперимент объявляю закрытым, — мрачно подытожил он и начал падать носом вниз, величественно и прямо, как подрубленная сосна.
На полпути к полу его словила Присцилла. На подмогу ей пришла давешняя менестрелька. Вдвоем они деловито потащили упившегося Лютика со сцены. Обвиснув на девицах, как раненый на санитарках, бард не в такт перебирал ногами и бессвязно клялся Цираночке в вечной любви.
Не то чтобы выступление Лютика испортило вечеринку, но большинству присутствующих стало понятно: прежнего веселья не видать. Скверные новости новиградского законодательства следовало хорошенько обдумать и вдумчиво обсудить. Почти все постоянные посетители «Хамелеона» так или иначе участвовали в контркультурных экзерсисах. Во множестве голов крутилась одна и та же тревожная мысль: меня заметили? Или нет? Если заметили, то запомнили? Если запомнили и дадут делу ход, что будет? Ведь если что-то будет — то ой что будет...
Препираться с властями по поводу справедливости наказания во все времена считалось делом не шибко полезным. Тягаться со Стражей Вечного Пламени вовсе себе дороже. Многие помаленьку потянулись на выход. Остались самые беспечные и самые пьяные.
Среди последних был Золтан Хивай. Резистентность его могучего организма к алкоголю была чрезвычайно высокой, но все же не абсолютной. Попросту говоря, напоить краснолюда допьяна было сложно, но если Золтан задавался целью напиться и ему это удавалось — последствия бывали эпическими.
Нынешним вечером, с учетом двух бурно проведенных предшествующих суток, расслабиться он постарался на славу.
Проникновенная речь Лютика поразила краснолюда в самое сердце.
Это значит, что? — угрожающе начал он, поднимая на Эмиля потрясенный взор. — Это значит, виршеплет над нами всеми экскре... при... мент поставил? Как над крысюками, штоль, какими? Не, но ты мне скажи?!
 Полуэльф бросил быстрый опасливый взгляд на виршеплета-экспериментатора. После трех стремительных «мозгокрутных» выпадов, подряд и натощак, Лютик даже «мяу» не смог бы сказать. Окруженный хлопочущими девицами во главе с Присциллой, поэт лежал на диванчике и вяло помавал конечностями. Эмиль представил, что будет, если здоровенный разъяренный краснолюд сейчас обрушится на болезного барда во всей мощи своего праведного гнева, и с перепугу чуть не протрезвел.
— Нет, все совсем не так! Ты неправильно понял, друг, — зачастил он, успокаивающе похлопывая Золтана по мощному предплечью. — Все вообще было наоборот. Лютик просто знал нас, верил в нас и на что мы способны. Ну, слышал же: людские, мол, грехи наблюдаю каждодневно и эмпирически... лично, то есть... Поэтому поспорил с Цадиком, что нам не слабо. Ну, нам и оказалось не слабо, да? Потому что идея ведь верная. Правильная идея! За свободу самовыражения. Мы сами так думали, только не понимали, как сказать. А Лютик понимал. И сказал. А мы его поддержали. Мы молодцы.
Ага, — промычал краснолюд, уставясь перед собой остекленевшим взглядом. — Ну да. Точно. Не мог он, эта... в общем, того. Это мы сами...того.
Эмиль с облегчением выдохнул. Только что я спас от смерти одного из лучших бардов современности, подумал он.
Дак тогда, курва мать, какое они право имеют?! — внезапным вепрем взревел Золтан. — Ежели это, гадский род, мое свободное волеизъязвле... изъявление! Я личность? Не, но ты мне скажи?!
Личность, Золтан, личность!
Ага-а!!! Ежели я личность с большой буквы «лэ», дак какого хрена?! Какие-то чернильницы мне в штаны заглядывают, в постель лезут, мол, мы тебе не разрешаем?! К примеру, хочу я на Ратушной площади Дерьмодемона почтить — а нельзя! Оскорбление властей, пятнашечка рудников тебе! Дак что, в себе держать... эта... творческий порыв? Или вот у меня душа требовает к дереву пристать — и опять нельзя?!
Золтан, с деревьями теперь нельзя. Друиды протест объявили, официальный.
Класть я хотел на друидов. Что они понимают в любви к природе! Я, может, со всей нежностью... Во! Вот Пуся соврать не даст! Люблю я ее, мудрая птица! Ну-ка, Пуся, скажи — или я с тобой был груб? Мышами тебя кормил, пивом... поил...
Сова обильно распушилась, став похожей на головастый шарик, судорожно дернула ушастой башкой и отрыгнула белесый комок погадки.
Вот мне интересно! — продолжал горячиться краснолюд. — С деревьями нельзя. А вот, к примеру, с собственной личной совой — можно? За это рудники не дадут? Моя сова, что хочу, то и делаю, так, не? Пуся! Хочешь большой и чистой любви?!
УГУ-У!!! — заорала сова, геральдически расправляя крылья.
Хочет! Провалиться мне на месте, хочет! Получено, как его... мотивированное согласие, все будьте свидетелями!
Золтан, это же сова, — резонно заметила Присцилла. — Она только и говорит, что «угу». Чего не спросишь, все «угу».
За это я ее еще больше люблю! Никогда со мной не спорит, во всем согласная. Едренать, да я б женился на ней. Ей и шмотки с украшеньями не надо покупать, и если я напьюсь, не будет на меня она орать... Когда б еще готовить умела! Пуся! будь моей во имя свободы. Эмиль, держи ей клюв, а то она мне шнягу откусит нафиг.
С этими словами краснолюд расстегнул массивную бляху поясного ремня и принялся расшнуровывать гульфик. Обалдевший полуэльф сгреб с насеста сову и успел пихнуть ей в клюв черенок от ложки за полсекунды до того, как лишиться указательного пальца.
Девицы хором завизжали.
— Шон, — утекающим голосом сказала Цираночка, зажмуриваясь. — Шон, плесни мне жженки. Побольше. Да быстрей, пока не началось.



— Шани...
 М-м?
 Скучал по тебе, — ведьмак спустил ноги с кровати, прошлепал четыре шага через тесную комнатушку к шкафчику с эликсирами.
 Врешь, конечно, — медичка сладко потянулась. — Но приятно.
 Ничего подходящего к случаю в шкафчике не сыскалось. Не «Чайкой» же восполнять силы после бурного секса. Геральт тихонько чертыхнулся, досадуя на свою непредусмотрительность.
Что такое? — откликнулась Шани.
— Искал чего-нибудь выпить. Не нашел.
— Я захватила немного кастеля, — утешила его медичка. — Иди сюда.
Они динькнули бокалами, выпили по глотку терпкого, ароматного «кастель нуово». Шум внизу вроде как сделался потише.
— Кстати, обратил внимание, что здешние декокты тебе не по вкусу, — сказал Геральт, рассеянно лаская Шани. — Отчего бы? Пьется легко, ничуть не хуже трижды очищенной махакамской жженки. Вдобавок без кислого послевкусия на языке. Забирает мягче.. словом, почти идеал.
— Ты про декокты на спорынье, мандрагоре и мухоморах? — уточнила медичка с профессиональной педантичностью. — Если да, то спасибо, но нет. Ты ведьмак, твой организм переносит без последствий даже куда более ядовитые эликсиры. А я слабая женщина и хотела бы, чтобы мой мозг как можно дольше оставался со мной.
В смысле?
Видишь ли, пристрастие к пище... и к выпивке... зачастую происходит от незнания того, из чего они приготовлены. Недавно Петер, лаборант с алхимического, шутки ради провел ряд экспериментов с этими декоктами. Результаты настолько его поразили, что Петер даже собирается делать на эту тему специальный доклад. Понимаешь, ингредиенты «мозгокрута» по отдельности известны давно. В основном их используют колдуны, шаманы, всевозможные сноходцы и прорицатели, иногда маги. В тщательно выверенных дозах эти препараты способны расширить сознание, помогают увидеть сокрытое, войти в транс и так далее, — увлекшись лекцией, Шани повернулась на бок, лицом к Геральту. — Но никто еще не додумался гнать на их основе банальный самогон... до недавнего времени. В смеси с различными видами алкоголя, а также друг с другом и без точной дозировки эти экстракты могут привести к самым непредсказуемым последствиям. Долговременное помутнение сознания, сопровождающееся маниакальным синдромом, сексуальным возбуждением — вплоть до сатириаза, сверхценными идеями, иногда галлюцинациями. Ослабленного или непривычного человека эти снадобья, скорее всего, просто тяжело и надолго вырубят, а у привыкшего к употреблению декоктов начинается умственная деградация.
Как от любой выпивки, — хмыкнул ведьмак — Чего только люди спьяну не вытворяют.
Не совсем, Геральт. Не совсем. От обычной выпивки, вина там или, скажем, бимбера, человек остается в рамках некоего абсолютного культурного кода. Он может стать агрессивным или возбужденным, но трахаться полезет все же к женщине или, на худой конец, к парню. А никак не к болотному загрызцу. Все же, знаешь ли, чувство самосохранения никто не отменял.
«Да я пьяный был в дугу. Мы чо-та все «мозгокрута» напились тогда, и так нас, значит, поперло на творчество...»
«Потом Лютик на кафедре с лекцией выступил. И в тот вечер Шону бочонок «мозгокрута» как раз привезли. И компания подобралась душевная...» — вспомнилось вдруг ведьмаку, и его ладонь замерла на гладком бедре Шани.
— Так, — сказал он. — Ага. Вот оно что... А кто эти декокты придумал и где их варят, не знаешь?
— Нет, к сожалению. Жаки болтают разное, но точно никто не знает. Вроде бы где-то есть секретный подвальчик, и вроде бы даже его сам Сиги Ройвен курирует, но это все слухи, сам понимаешь. Да что ж они там опять разорались?..
Ведьмачий медальон, лежащий на краю стола, завибрировал резко, протяжно и столь сильно, что аж пополз по доске и свалился на пол. Зажужжал снова. И еще раз.
А потом каждая щелочка между досками двери, ведущей на галерейку над трактирной залой, замочная скважина, дырочки от выпавших сучков — все наполнилось яростным, слепящим, беззвучным светом.



Оп! Оп! Оп!!!
Дава-ай, Золтан! Держу!!!
Шон, родной, скажешь мне, когда он закончит?
Золтан, а поцеловать?!..
 — Оп! Оп! Оп-оп-оп-оп!...
 Сомнительно, чтобы краснолюд полноценно пялил сову — не в краснолюдских и не в совиных это силах. Если не разорвет, то уж во всяком случае не налезет. Однако старательно изображал, елозя пушистым совиным задом по гульфику и крепко держа за мощные когтистые лапы. Верный Эмиль надежно зажимал крылья и клюв, так что добавить в нестройный хор протестующее «угу!» у Пуси шансов не было.
...Слышь, Золтан. А чего-то она обмякла. Может, сдохла?
— Да ладно тебе, — отдулся потный и багровый краснолюд. — Живая, глазами блымает. Кончила, видать.
Он выпустил наконец Пусю и взялся зашнуровываться.
— Это было феерично, — подал голос поэт. Голос прозвучал слабо, но внятно — декокт на мандрагоре (настоянный под спудом) помаленьку отпускал Лютика. Бард наконец принял относительно вертикальное положение и сидел, откинувшись на лавке.
Это было омерзительно, — скорчила брезгливую гримаску Присцилла.
Омерзительно, но феерично. Воистину, жаль, что Цадика Бендера не было с нами. Одним этим пятиминутным актом, Золтан, ты уничтожил всю философскую систему гуманистического позитивизма, создававшуюся Цадиком в течение долгих лет.
 — Вообще-то, — меланхолично заметил бармен Шон, бережно водружая Пусю обратно на ее насест (сова злобно шипела, повернувшись к публике спиной), — после того, что между вами было, Золтан, ты, как честный краснолюд, обязан на ней жениться. Вдруг она, это самое, залетела? Ты же не из тех, которые способны честную сову обрюхатить и бросить, э?
Симпатичные совятки выйдут, — предположила смешливая менестрелька. — Лупоглазые, в маму, и бородатые как папка.
Шикарная идея, — прицокнул языком Лютик. — Апогей контркультуры. Обменяйтесь кольцами, дети мои. Потом как следует отметим, и молчок. А то друиды Марибора, если прознают, официальный протест заявят. Три. Протеста.
Ого, да у нее и кольца в наличии, — удивился Эмиль. На толстых совиных лапах, скрытые пушистыми перьями, виднелись два широких гладких кольца с разрезами — вроде тех, какими метят соколов егеря. — Ну-ка, Шон, подай снасть какую-нито, клещи или хотя бы вилку. Попробуем снять. Э, Пуся! Клеваться не будешь? Так, так, аккуратненько...
Сова переносила очередное издевательство на удивление мирно — даже не трепыхалась, только судорожно разевала клюв и пучила оранжевые злые глазища. Полуэльф справился с первым кольцом из мягкого, как серебро, металла, взялся за второе. Золтан, покачиваясь на табурете, пил пиво и недовольно пыхтел. Лютик, наблюдавший за процессом и о чем-то напряженно размышлявший, внезапно побелел как полотно.
Нет! — крикнул он, срываясь с места и бросаясь к стойке. — Не трогай!..
 Он опоздал совсем чуть-чуть. Маленькое двимеритовое кольцо звякнуло о столешницу, и мгновенный беззвучный взрыв разметал всех по сторонам. Сгустившийся до каменной твердости воздух, образовав что-то вроде громадного пузыря, опрокинул редут барной стойки вместе с барменом, отбросил в угол Золтана Хивая, прижал к стене, не давая шевельнуть и пальцем, Присциллу, Лютика, Эмиля и менестрелек. В центре пузыря, в бледном золотистом свечении возникла женская фигура, зависшая в паре вершков над досками пола. Высокая, статная женщина с прекрасным телом, завораживающем формами и изгибами. В потрепанном и оборванном по подолу, очень открытом ало-синем платье, перехваченном низко сидящим на бедрах поясом из золотых блях. Женщина с заплетенными вразлет черными косами и глазами, скрытыми за широкой узорчатой лентой плотного шелка.



Когда из главного зала шарахнуло неведомой магией, Геральт первым делом схватился за меч, потом — заслонил собой Шани. Героически выкатываться навстречу опасности он не стал. Не потому, что был голым, а оттого, что отчетливо ощутил: с волшбой такого уровня ему тягаться бесполезно. Что-то вроде этого он уже испытал. Давно. Например, когда Йен ловила гения воздуха. Или на Танедде, когда мерились силами верховные маги. Куда там бросаться с мечом, не попасть бы случайно под раздачу... Что, во имя всех богов, натворили эти придурки?!
Только через мучительно долгие пять, или, может быть, десять минут, на протяжении которых потихоньку угасало ледяное магическое сияние за дверью и в конце концов погасло совсем, он осторожно выглянул наружу, держа наготове клинок. Осмотрелся и позволил выйти Шани.
В кабаре «Хамелеон» творился полный разгром — тяжелая мебель сметена к стенам, бочонки с пивом и декоктами полопались, под ногами хлюпало, в нос шибал кислый винный запах. Свечи, все до одной, погасли, камин еле тлел. Шани, не отваживаясь спускаться по лесенке в полутьме, осталась наверху, ведьмачьему же зрению темнота не была помехой. Он спустился в зал и почти сразу отыскал всех, кого ожидал (а отчасти и не ожидал) увидеть. Цираночка, Лютик, Эмиль, бармен Шон и четверо менестрелек рядком сидели у стеночки, прижавшись друг к дружке, как испуганные дети, но с виду невредимые. Геральт сыскал уцелевшую свечу и запалил фитилек знаком Игни.
Что здесь произошло? — спросил он.
С-сова, — дрожащим голосом отозвалась Присцилла.
С-свадьба, — одновременно с ней и в унисон сказал Эмиль. — С... совой.
 Опасности Геральт более не ощущал. Люди, которые по разным причинам были ему небезразличны, остались целы. Поэтому ведьмак позволил себе сарказм.
Сверхценные идеи, — язвительно сказал он. — Иногда галлюцинации. Пить надо меньше, Шани вам объяснит. Так что это было, в конце-то концов? Откупорили бочонок, а оттуда вылез д'йини?
Хуже. Филиппа Эйльхарт, — простонал Лютик. — Она же Пуся. Двимеритовые кольца, Геральт. Кто-то из заклятых друзей подловил Филиппу, когда она была в форме птицы. Лишил ее способности перекинуться обратно, надев двимерит. А мы сняли. Но мы даже не думали... Вернее, я подумал, но было поздно... Мы хотели свадьбу сыграть... ну, понимаешь, в шутку... Золтана с Пусей... Да. Пить надо меньше. Это ты верно подметил.
****ь, — с отвращением сказал Геральт. — Блаженны прыгающие, ибо они допрыгаются. А где, кстати, Золтан?
Вот, — жалобно сказала Циранка. И указала пальцем.
 Посередине зала сидела жаба. Здоровенный густобородавчатый жабон бурого колера, размером с двухпинтовую пивную кружку. По его широкой роже было понятно, что это самец, и возможно даже, альфа-самец, первый на всем веленском болоте. Геральт посмотрел на жабу. Жаба выкатила буркалы и восквакнула раскатистым басом, мощно надув горловые мешки.
Филиппа обещала, это не навсегда, — менестрельки, как по команде, завсхлипывали. — Однажды он превратится обратно. Когда-нибудь. Через месяц. Или через год. Велела не забывать его кормить и обозвала нас стадом павианов. Сказала, что спалила бы нахрен нас вместе с нашим похабным вертепом. Но так и быть, пощадит в качестве признательности за обретенную свободу. И ей некогда возиться с мелюзгой, у нее долги накопились к кое к кому покрупнее. Вышибла дверь, превратилась в сову и улетела.
 Геральт тяжело вздохнул.
— Шани, — окликнул он. — Я должен срочно предупредить... кое-кого. В качестве признательности за отличные бани. Чует мое сердце, сейчас в Новиграде заварится та еще свистопляска. Будь ласка, растолкуй этим творческим деятелям — «мозгокрута» больше не будет. Мастерская сгорела, алхимики разбежались. В общем, пойду я. Отлично выглядишь, Золтан.
И ведьмак ушел седлать Плотву.
Жабон заковылял следом, истошно квакая, но на пороге его перехватил Шон. Хозяйственный краснолюд успел сыскать небитую баклагу с пивом, пиво набулькал в деревянную миску, а жабу положил в пиво. Утробное «квака-квака-квака» плавно перешло в удовлетворенное «брекекекс», после чего уровень жидкости в миске начал быстро понижаться. Шани с Присциллой взяли менестрелек в оборот, быстренько привели в чувство, и дамы сообща принялись ликвидировать наведенный в «Хамелеоне» бардак.
Остался Лютик. На правах владельца заведения от пошлой хозяйственной деятельности он был избавлен. Бард пошарил под скамьей, достал циранкину лютню и тихонько запел, остекленело глядя перед собой:


...Я вздрючу всех вас скопом или поочередно,
Моей ужасной кары никто не избежит.
Поэтому готовьтесь, бегите подмывайтесь,
И чтоб никто не вякнул, мол, голова болит.

С тех пор скоя-таэли не бродят по тропинкам,
И партизаны смирно в убежище сидят.
Ведь знают даже монстры и маленькие дети:
Опасней всех чудовищ затраханный ведьмак!..