Письма блокадного кота. письмо 4

ЛЕНИНГРАДЦАМ.

ЛЮДЯМ, НЕ ПОТЕРЯВШИМ СВОЮ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ В НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИХ УСЛОВИЯХ, ПОСВЯЩАЕТСЯ...


ПИСЬМО 4


Получается, письма я пишу себе самому.

Ну, или Жаку.

У Жака хорошая память, раньше он знал много слов.


Может быть, когда- нибудь, когда наступят другие времена, и еды и тепла будет вдоль, мы с ним будем вспоминать мои письма и смеятся.


А сейчас в доме всё холоднее и холоднее, несмотря на печку-" буржуйку".


Но на подоконнике я теперь не лежу не по этой причине. Не потому, что холодно, хотя и это тоже.


Подоконники теперь заняты мисками.

Бабушка с мамой где- то раздобыли брикеты со столярным клеем. Сначала они его замачивают, потом когда эта противная масса набухает, они добавляют в него воды и долго кипятят.

У нас с Жаком слезятся глаза, я прячусь под шкаф.


Бабушка пробует перебить этот жуткий запах специями, лавровым листом, и уксусом

Но нам кажется, что становится только хуже.


Бабушка зачем-то пробует это месиво на вкус и одобрительно кивает головой маме.


- Готово, - говорит она и они разливают эту вонючую жижу по мискам и ставят на окне.


Мы переглядываемся с Жаком.

- Неужели мы это будем есть?

Спрашиваю я у него. Но Жаку всё равно.


Хотя это всё же лучше, чем бульон из мелко нарезанной кожи из бабушкиных довоенных ботинок и маминых перчаток.


А ещё неделю назад, бабушка носила домой обои из соседнего дома, в который попала бомба.

Она старательно счищала ножом клейстер с обратной стороны и тоже варила студень..


Мама сказала, что нам скоро принесут горчицу и она попробует сделать оладьи из неё.


Бр- р- р..


Не понимаю, почему они не купят колбасы и сосисок, как раньше, а потчуют нас с Жаком вонючей, неудобоваримой едой.

Вот придёт лето, и мы с Жаком обязательно отправимся к нашим друзьям в деревню..


***


"ОСОБЫЙ ГРУЗ"


Майор, начальник автоколонны, говорит мне:


- Ты три дня не спал!

Как я тебя могу отправлять?!


Мне нечего было сказать. Я его понимаю. На Дороге всё может случится.

В мирное-то время случается, а уж тут и подавно.

Тем более, предстояло ехать по воде, аки по суху..

Машину и груз можно угробить.

С кого спросят?


- Что ты молчишь? - он трясёт меня за плечо и заглядывает в глаза.



Я вздыхаю и увожу взгляд. Не хочется говорить.

Начальник- хороший мужик. Мы за ним, как за каменной стеной. Знает, что делать.

Не приведи Господи, оказаться на его месте. Такая ответственность на плечах...


Мы оба знаем, что на самом деле он хочет удостовериться, что я доеду. Народу не так много осталось, кто может.

А те, кто есть- валятся с ног.


Я ему говорю:

- Максим. Старшина Максим Твердохлеб!


- Что?! - кричит он мне в лицо.

Потом начинает трясти. Снимает рукавицы, загребает снег растирает мне щеки, уши, нос.


Боже ж ты мой, как жжётся! Как будто кипятком в лицо плеснули.


Майор не понимает. Называя своё имя и звание, я тем самым, даю ему понять, что в норме.


В юности боксом занимался. На ринге что- то похожее случается после нокдауна.

Голова гудит, в глазах всё едет в сторону, гул в ушах.

Судья тресет тебя и пытается в глазах прочитать, сможешь ли ты дальше вести бой или уже всё- суши полотенце.

Имя спрашивает. Если отвечаешь, то шансы есть..


Останавливаю начальника, отцепляю его руки:


- Всё нормально будет..Будь спок, командир. Сзади котелок прикреплю..


Котелок тогда все крепили внутри, на крыше кабины, аккурат сзади головы.

Котелок не даст заснуть за рулём. На ухабах качается и постукивает по затылку..

Такой вот дорожный будильник.


Потом курим с ним перед дорогой.

Я накуриваюсь впрок. В Дороге не будет возможности.


Он говорит, - Один поедешь..


Я затягиваюсь всей грудью.


Один- это значит, без колонны, не поможет никто, случись чего..


Потом смотрим, как солдатики грузят мешки в машину.

Последними загружают ящики.

Начальник бережно хлопает по одному.


- Спецгруз! Довези, милый! - совсем не по- военному просит он, почти умоляет.


Выплевываю цыгарку, скурил по самое некуда, губы сжёг. После выпрямился по военному.


- Есть! - как могу, пытаюсь чётче произнести, чтобы не было сомнений, и уже по-дружески заканчиваю разговор, - Мы ж понимаем..Не дураки..



В зеркало вижу, как он вслед осеняет машину крестным знамением.


Родной ты, мой! Спасибо тебе, майор! Авось, с Божьей помощью, и доберусь..


Дорога уже испытывала не раз. Здесь все прошли крещение - и водители, и зенитчики, и девчушки - регулировщицы.

Правда, не всем довелось выжить..


Один раз снаряд в кузов попал, а там полный боекомплект.

Пока скидывал оставшиеся ящики с горящей " полуторки", руки сжёг сильно.

 В госпитале потом лечили. Пальцы целы, руль держать могут, и Слава Богу!


Воронки эти, черт бы их побрал..

Мороз под 40. После бомбёжки полынья быстро затягивается.

С Дороги не видно. Если снег ещё выпадет, или хуже того, поз;мка- конец.

Как по минному полю едешь.

Однажды угодил в такую.

Крещение прошёл. По самую кабину ушёл тогда под ледяную воду.


Спасибо, зенитчики рядом были, помогли выбраться и муку спасти, что в кузове, в мешках была..


С другой стороны хорошо, что один еду. Немцы обычно " пасут" нас. На колонну всегда вылетают эскадрильей. Тут уж держись. Полосуют, как в тире.

Никого не жалеют, ни машины с продовольствием, ни с раненными, ни с детками полуживыми..


Дорога красивая, если не знать, что война идёт. Ни конца, ни края ей не видно. Всё белым- бело. Как ковыль в степи на моей Украине, в конце лета.


Мысли всякие лезут. Нехорошие. Про еду, про печку тёплую, про кровать мягкую.

Хорошо, котелок не даёт заснуть. Скоро шишку набьет на затылке.


В тот, предновогодний день, пол- пути прошёл без проишествий. Но рано радовался. На двух " мессеров" напоролся, чтоб им ни дна, ни покрышки.


Так низко летели, гады, что видел головы их из кабин в очках в пол- лица, хоть и темень кругом.

Улыбались. Потому, что безнаказанность чувствовали. Я для них, как мишень на снегу.

Что я мог противопоставить их пулемётам и пушкам..


Эх, держись, милая! Держись, " полуторка"моя - брезентовая крыша, дверь фанерная..


Вижу в зеркало, как приближаются сзади стервятники, не стреляют до времени, выцеливают, хотят, чтобы наверняка.


Но мы с " полуторкой" учёные уже. Знаем их тактику. Жаль, "газку"не прибавить, лёд может не выдержать.


Жму на тормоз. Очередь прошивает лёд чуть впереди.

Потом опять набираю скорость.

Ещё одна очередь, и опять мимо!

Молодец, старшина Твердохлеб!


Мы крутимся на льду, как уж на сковородке. То резко по тормозам, то опять "газ" приходится выжимать. Лавируем, я выворачиваю руль то влево, то вправо.


" Мессеры" сначала сзади налетают, а потом возвращаются и спереди заходят, в лоб.

Тяжеловато- мне нужно следить за ними обоими и за дорогой одновременно.


Спиной чувствую, что бесятся немцы, меняют тактику. Теперь один сзади, другой спереди.


Одна очередь прошивает кабину.

Потом вторая. Последняя разбивает  стекло и срезает , как бритвой, часть руля.

Но моя милая продолжает ехать, всем смертям назло. Руль тоже слушается, хоть и разбитый.


Обтираю обшлагом бушлата лицо. Оно, то ли от напряжения вспотело, то ли снегом обдало. Течёт, глаза застилает. Окно- то разбито, ветер бьет по глазам, смотреть невозможно.

Быстро бросаю взгляд на рукав, он в крови, а не в снегу, как подумал раньше. Осколками стекла посекло. Потом и эта версия отпала- руку не чувствую совсем.

Вероятно, зацепило..

Рукав потяжел от крови.


Неожиданно, " полуторка" моя заглохла. Спереди радиатор задымил. Пар в разбитое окно повалил..

" Ну, всё, думаю, конец! "


Выскочил из машины, упал на колени, и в небо кричу,- Господи, спаси нас! Не для себя же везу!


Тихо стало вдруг. Оборачиваюсь, а "мессеры" мои домой полетели. Только чёрные точки исчезают за горизонтом. Вероятно, весь боекомплект расстреляли.

Или подумали, конец нам..


 Попытался завести машину, и о, чудо! Завелась, родимая!

Так и доехали с половинкой руля и разбитым лобовым.

А что делать, обещал же довезти..


***

В Ленинграде, у шофера Максима Твердохлеба долго не могли расцепить смерзшихся рук. Так крепко, изо всех сил, сжимал он остаток изломанного руля.

На руках его вынесли из кабины для перевязки.


А на следующий день, 1 января 1942 года в ленинградском Драматическом театре им. Горького давали театрализованное представление, с настоящей зелёной ёлкой. В гостях у детей был и Дед Мороз, и даже гармонист.

Ранее, руководством города было принято решение, во что бы то не стало, провести Новогодний праздник для самых маленьких ленинградцев.

У истощённых детишек не было сил водить хороводы. Их рассадили на стульчиках рядом с новогодней ёлкой.


В конце праздника детей накормили настоящим обедом.

Супом, с полосками настоящей лапши, гречневой кашей с котлетой.

На десерт детям вынесли ярко-оранжевые фрукты, и каждый из малышей получил свой мандарин.

 


Некоторые из них были со сквозными дырками.

 Маленькие ленинградцы не могли знать, что, рискуя жизнью, это маленькое счастье им подарил Максим Твердохлеб со своей "полуторкой"..


В его машине насчитают 49 пробоин..


***


За две блокадные зимы по Дороге жизни, через Ладогу было перевезено более 1 млн тонн грузов и эвакуировано около 1,5 млн человек.


По разным источникам, от 16 до 18 тысяч человек работали на трассе.


С ноября 1941 по апрель 1942 года (152 дня) ледовую дорогу обслуживали порядка 4000 автомобилей, не считая гужевого транспорта.


Каждая 4 машина не вернулась из рейса..


После войны Максим Емельянович Твердохлеб был награждён в 1959 ; Орденом Отечественной войны II степени, и в 1985 ; Орденом Отечественной войны II степени в честь 40-летия Победы.



***

Кот Максим единственный выживший кот в блокадном Ленинграде.

Рассказ о Максиме опубликован в "Блокадной книге" Даниила Гранина и Алеся Адамовича.

Кот родился в 1937 году и всю жизнь жил в семье Веры Николаевны Вологдиной на Большой Подьяческой улице (это в центре города, между каналом Грибоедова и Фонтанкой).

Максим прожил большую по меркам кота жизнь- 20 лет и умер только в 1957 году.


( С) Рустем Шарафисламов