Моё чернильно-пятнистое школьное детство. Свердлов

Тридцать первое августа 1966 года, мы с мамой не спеша идём по Свердловску. Только несколько дней, как я вернулась из Владивостока. Но сколько всего приключилось!

Во-первых, нам дали новую квартиру! И у меня, как будто я большая, есть своя собственная комната! Там всё новое: и кровать, и письменный стол, и шкаф. А в большой комнате родители распаковывают новый гарнитур, кажется, чешский. Папа спешит собирать, свинтить мебельные детальки, ему хочется скорее увидеть, как выглядят серванты целиком. А если бы вы видели, как восхитительно мама вчера вприпрыжку носилась по квартире с бокалом в руках, как она радостно выкрикивала: «Ножка, ножка!» Это же был не настоящий бокал, а как будто бокал - коричневая лакированная ножка на высоком и тонком основании золотистого металла!
А как гордо сияли папа и мама, когда поднимали хрустальные бокалы шампанского за здоровье такой красивой мебели! Теперь дома меня встречает терпкий запах лака, новизны и счастья.
Из моего окна видны пятиэтажные кирпичные дома, такие же как наш. Там тоже молодые новосёлы задорно и вприпрыжку вносят мебель – микрорайон-то новый. С балкона я смотрю на задний двор, огороженный с четырёх сторон тылами домов. Тут деятельные и весьма горластенькие женщины уже заполошно спорят за место под огороды, вбивают кувалдами колышки и натягивают бечёвку. А там шустрые тётеньки старательно сажают кустики смородины и маленькие прутики плодовых деревьев. Они перекликаются и если ругаются, то просто понарошку – если человек счастлив, разве он может быть злым?

Перед домом тоже есть большой двор. Но он весь для нас – детей. Там и песочница, и бум, и большие деревянные качели. А прямо за нашим домом начинается настоящий дикий лес. Туда одной нельзя. Только если со взрослыми.

А во-вторых, мама уже записала меня в школу, в которую ходят все дети нашего микрорайона. Она простая, не английская, а мне жаль, что не в «мою», мама говорит, что там мест нет. Маме отказали. Дело в том, что «мою» школу перевели из того старинного и огромного - в здание поменьше, но уже в новое, свежепостроенное. Все дети туда и не влезли. Ох, беда-беда, огорчение…

А сейчас мы идём по городу…вдруг мама говорит: «Смотри!» Я смотрю: белая школа вольготно раскинулась в большом дворе, и стоит, дразнится, как будто сделана из одних окон – светлая и прекрасная! Над центральным входом с двойными дверями рядом со словом «Школа» огромными цифрами написан номер… тот самый номер.
- Мам, а меня точно не возьмут? Может быть, зайдём, узнаем... Может, хоть как нибудь…
- Да что, в самом деле! Не съедят же нас! Давай заглянем, ещё разок спросим. Чтобы совесть была чиста.
Переглянувшись, мы с мамой всходим по крутым ступеням и оказываемся в вестибюле. Там кипит обычная суета, которая всегда бывает перед началом нового учебного года. Все бегут в разные стороны с очень озабоченным видом.
Куда нам? Пойдём, куда глаза глядят, а ноги несут…
А принесли нас ноги прямиком к кабинету директора.
Директор, представительная дама, выслушав наши сбивчивые полупросьбы, полумоления спросила прямо и в лоб:
- Вы что, очень хотите девочку вернуть к нам?
Мама, застеснявшись, сказала «как получится», а я заорала «да!».
- Да ведь поймите, школа переполнена, мест нет, совсем нет. В классах сидят друг у друга на головах…
Видимо, лица у нас упали на пол и разбились, как и надежды, потому, что директор неожиданно смягчилась:
- Да что с вами делать…Спросим учителя. Пусть сама решает.

И тут она велела секретарю вызвать Маргариту Александровну!
- Примете девочку назад? Найдёте куда?
Узрев Маргариту Александровну я очень обрадовалась, а она сначала удивилась, а потом глянула так хитренько и сказала:
- Что ж, у меня шестнадцать парт, а учеников тридцать один. Тридцать второй как раз местечко найдётся.
- Ну и везёт же вам, - восхитилась директор, - давайте документы.
Мама воскликнула, что слетает и принесёт, вот прямо сей же момент! А я отправилась с Маргаритой Александровной, поведать ей о моих дальневосточных приключениях.
- …там школа была совсем старая, одноэтажная, из окон всех прохожих видно… А я старалась и лучше всех себя вела, меня даже похвалили, что я как маленький Ленин сижу, вот!
Так безудержно хвасталась я, желая произвести хорошее впечатление, чтобы учительница не передумала и не отправила меня назад в кабинет директора.
Класс оказался большой и очень светлый, раз одна его стена – сплошные окна. Много картинок по стенам и большая, просто огромная, доска. Всё новенькое, и вкусно пахнет свежим ремонтом, но кое-что перевезли из старой школы. Знакомые мне парты, чёрные и тяжёлые, наклонные, с откидывающейся панелькой, когда встаёшь отвечать. И скамейка к столу намертво приделана. Сильно диссонировали эти древние парты с весёлым и каким-то футуристическим обликом классной комнаты.
Долго пробыть в обществе Маргариты Александровны мне не удалось, хотя и хотелось. Мама, видно, летала со скоростью света.
И вот, не прошло и часа, как моя школьная судьба круто поменялась, а вернее, вернулась на круги своя – видно я всечасно принадлежала именно этой школе, и никакие сложности или препятствия помешать тому предопределению не смогли.

Так что назавтра я спешила на первый урок во втором классе, почти неразличимая за тремя устрашающих размеров гладиолусами, что раздобыла мама. Мы летим, как бабочки на свет, на музыку, на светлый гам восторженных голосов, на неразборчивые команды хриплого громкоговорителя…
- Мама, скорее, опоздаем!
- Бегу, бегу, успеем.
Какая толчея! Глаз режет белизна фартучков, огромных бантов-пропеллеров, воротничков мальчишеских рубашек… А цветы! Сколько букетов! Больше всего, конечно, флоксов. Сладкий их запах взвинчивает радостное возбуждение до немыслимых пределов, наконец-то свиделись!
Уже в классе, где стойкий запах мела и флоксов накрепко, на всю жизнь увязался для меня с солнечным утром, осенью и торжественностью первого урока, Маргарита Александровна, поправляя мне бант, сказала милым мордашкам, сияющим с каждой парты:
- Смотрите, дети, кто к нам вернулся! Не может без нас… Поприветствуем.
И я в приятном смущении выслушала в свой адрес первые в моей жизни аплодисменты.
Однако, сколько же детей в классе! Некоторые новые. У нас в классе семь Ир! Учительнице приходится всех звать ещё и по фамилии, а то запутаешься. Только одна новая девочка высокомерно поправляет Маргариту Александровну:
- Я не Ира, я Ираида.
Первый раз я вижу растерянность в глазах учительницы.

Неудержимое мелькание школьных буден сливается в разноцветное мелькание. Наобум выуживаю моменты и впечатления.

Я сижу на последней парте справа и стараюсь писать цифры. Макаю пёрышко в чернила, но нажим у меня сильный, перо расходится и защепляет волокна бумаги – клякса! Подвожу уголок промокашки к чернильной капле – та впитывает почти всё – убирать кляксы – это высокое искусство!

- Дети, нам нужно собрать деньги на одинаковые карандаши. Все сдают по …
Я вздыхаю. И в который раз с горькой укоризной думаю об ирбитской бабушке. Вот зачем она меня так считать выучила? Просто изводила своим устным счётом. И зачем? Чтобы мучиться мне теперь всю жизнь счетоводом в классе. Если какие сборы денег, да ещё со сдачей…о, тут весь класс толпится у моей парты и командует, чтобы я записала, кто и сколько, просчитала и выдала сдачу, да не ошиблась. Самое ужасное, когда собирают на месяц вперёд – тогда я должна следить, сколько у кого остаётся, кому ещё доложить в общую копилку. В общем – тихий ужас. Хотя, если подумать, ужас не тихий, а очень даже громкий, особенно, когда доказываешь двоечнику, что семь отнять четыре – вовсе не пять.

Мы состязаемся с тремя соседними классами. За право. Ну в общем, нам обязательно надо победить. Один из конкурсов – слепить из пластилина животное. Я предлагаю кошечку. Но в ответ получаю:
- Да видели мы твоих «кошечек», страхолюдные какие…
Я огорчаюсь, но это ненадолго. Меня выбирают состязаться в умении накрыть на стол и правильно разложить столовые приборы. Кого же, как не меня? Не я ли прошла школу хороших манер во Владивостоке? Победа, естественно, за нашим классом.

У нас в классе объявился фашист. Ну, он не немец, но жестокий и делает ужасные вещи. У одной девочки в раздевалке волосы замотались за пуговицу его шубы, так он как дёрнет! Вырвал клок, даже с кусочком кожи! Её мама приходила жаловаться, принесла этот кусочек скальпа…Ну что с этим мальчиком поделаешь? Он продолжает хулиганить и безобразничать, вчера девочку толкнул… На классном собрании его все ругали, он даже плакал. Но решили «взять его на поруки». С ним посадили одну очень спокойную девочку, Олечку. Она по секрету рассказала мне, что его папа ушёл к другой маме, а их бросил. Вот Толя и буянит… Удивительно, но через пару месяцев всё уладилось. В классе нам объявили, что теперь фамилия этого мальчика будет иной, чтобы мы его не дёргали и не изводили. Мы и не изводим. Мы и так знаем, что его мама вышла замуж за другого папу, и тот Толю любит. Так что – всё хорошо, что хорошо кончается!

В нашей группе по английскому готовят сценку. Все девочки будут представлять разные цветы. Мне досталась быть розой. Мама вырезала из розовой гофрированной бумаги большие лепестки и нанизала их на верёвочку. Потом навертела на меня – вышла пышная юбочка! Как красиво! Просто прелесть!

Мы идём всеми вторыми классами петь на конкурсе хоров в центральный Дом Культуры! Как же мы готовились! Наконец великий день настал. Уроков не было, вместо того мы поехали на трамвае все вместе в центр. Оробев от величия дворца, мы притихли. Скоренько разделись и прошли на сцену. Малыши выступали первыми. Нас расположили на деревянных скамьях-ступенях плотно друг к другу. Перед выступлением наша учительница пения решила последний раз порепетировать. Мы запели, а она ходила по рядам и слушала… Вдруг она схватила меня за руку и вытащила из моего ряда! Я перепугалась, а она уволокла меня за сцену и сказала:
- Ты фальшивишь и петь не будешь. Сиди здесь.
Меня накрыло отчаяньем, я зарыдала так, что чуть не задохнулась. Тут ко мне подскочила Маргарита Александровна:
- Что случилось?
Между всхлипами я еле сумела ей объяснить весь ужас – я порчу песню! Она отчего-то разозлилась, покраснела до того, что я испугалась, и понеслась на сцену. Там она грозно что-то втолковывала нашей учительнице музыки, потом вернулась ко мне и сказала:
- Всё, не плачь. Ты будешь выступать. Только не пой, а просто рот раскрывай. Ну, как будто поёшь.
Она вытерла мне зарёванное лицо своим платком и отвела на сцену. Мир был восстановлен.

Зима…как трудно проснуться в школу. Почти невозможно. Но на полу моей комнаты лежат жёлтые блики света – значит на кухне мама и папа собирают завтрак. Вытаскиваю себя прямо-таки за шкирку из тёпленькой постели на холод, которым тянет от чёрного, заледенелого окна. Вся покрываюсь гусиной кожей, но героически ковыляю босиком на кухню, к огоньку. Всё ничего, даже ноги ходят, вот только глаза не открываются - так, щёлочки… На кухне мама обалдело смотрит на моё явление.
- Ты чего подскочила?
- Так в школу же…
- Да в какую школу? Ночь на дворе! Иди немедленно в кровать и спи!
Ах, вон оно как! Ещё, оказывается, только вечер… Счастье переполняет меня настолько, что я почти просыпаюсь. Скоренько шлёпаю в кровать.
Ура, можно ещё долго спать до утра!

- Ту-ру! Ту-ру! Вставай! Вставай! Штанишки надевай!
Ой-ой, это точно утро. Каждое утро папа будит меня почти звуком горна, сам-то он уже сделал зарядку, умылся, бодр и свеж, а у меня начинаются «хождения по мукам», как смеётся мама. В ванную, умываться холодной водой, после ночи она в трубах ещё не прогрелась как надо, быстренько одеться и, повинуясь настойчивому призыву мамы, опасливо заглянуть в кухню.
- Что ты там тянешься? Скорее, иди за стол!
А на столе …да, она самая. Кошмарная манная каша с комочками…
- Ну иди же, какао остынет.
Кое-как впихиваю в себя то, что немедленно просится обратно. Вот кто это придумал – манную кашу?
В маленьком коридоре мама накручивает на меня сто одёжек – и все с замысловатыми застёжками и завязками. Поверх всего она порывается повязать меня шалью, но тут папа вступается за мою честь и достоинство и говорит:
- Да мы же бегом полетим, она взопреет.
И мама уступает нам эту шаль.
На улице темно и мороз перехватывает горло. Но с первым же вздохом в меня вливается неземная бодрость. Как ново, как зовуще искрятся сугробы, как уютно в свете фонаря, как пугающе нависает густой лес над нашей тропкой, мы идём по самому его краю. Тропка такая узкая, с двух сторон её высокие сугробы. Но именно тут пролегает путь всех уралмашевцев, живущих на Кировоградской. То тут, то там на эту «тропу жизни» из групп домов по протоптанным «ниточкам» выбегают чёрные фигуры взрослых. Мороз не велик, а стоять не велит – так говорит папа. Мы идём в темноте. Тут ещё видны в небе колкие и ясные звёзды, тут висит любопытный месяц, каждый раз экзаменующий меня: растёт ли он или убывает? Собственно, расспрашивает папа, научивший меня узнавать фазы луны, но так ведь интереснее представлять? Мы быстро топаем вперёд, вот тропа расширилась, а сугробы уменьшились. Вот уже и звёзд не видно за ярким электрическим сиянием фонарей, тротуары расчищены, идти легко. А вот уже и музыка! Мы бежим по городу, продвигаясь к главной площади Уралмашзавода, куда вовсю зовёт нас бодрая песня, приглашая рабочих, мастеров и итэровцев взойти в стеклянный блещущий светом дворец проходной завода и УЗТМа. Тут папа оставляет меня и размашисто шагает к заводу. Я бегу в школу – она недалеко. Во двор школы валом валят неуклюжие закутанные медведики – младшие - и более форсистые старшие. Крутые ступени заледенели, но посыпаны песком. Двери непрестанно хлопают. Переваливающимся пингвинёнком залезаю по ступеням и тяну дверь…нетерпеливый старшеклассник подбегает сзади и рывком распахивает её…
Какой тут птичий базар! Все кричат, орут просто и бегают, к нашему стояку не подобраться, там столпотворение…
Меня ожигает мысль, от которой я холодею, а ноги подгибаются:
- Сменка!
У меня нет мешка со сменкой, который обычно так мешает, тянется за мной и путается в валенках при ходьбе…Что же теперь будет? Пропала я… Видно придётся ходить в классе в валенках. Представляю, как мне попадёт… Среди толчеи бочком подбираюсь к вешалке, раздеваюсь и пытаюсь повесить шубу.
Но что это? Прямо с краю висит мой мешок со сменкой! Видно вчера я собрала его, да забыла взять домой, а уборщица и повесила на вешалку там, где нашла.
Бывает же в жизни счастье! Полное и незамутнённое.

Вместе со всеми вливаюсь в класс. Там шума нет. Там за столом сидит Маргарита Александровна и читает. Все проходим на места и располагаемся к уроку.
Звенит звонок, выворачивая душу, продырявливая барабанные перепонки.
Маргарита Александровна откладывает книгу и выжидающе смотрит на нас.
Мы вскакиваем и стоим столбом у парт, ждём её приветствия.

- Здравствуйте, дети. Садитесь.
Дробный перестук подъёмных панелей парт.
Урок начинается.