Собственное решение

               
   Две недели прошло с того дня, как сняли Мишке гипс с руки. И вот он уже горит новыми идеями где бы чего совершить. И ладно бы, если бы это «совершить» велось в нужном направлении. Но, куда там! Непоседливый и вездесущий, как цыган; черноглазый и черноволосый Мишка ни минуты не сидел на месте. Собственно, он и руку-то сломал не на пустом месте – лазал с пацанами на ТОКу и свалился, не рассчитав, с самой высокой ленты транспортировщика. Как они смогли незаметно от всех туда пробраться – одному Богу известно. Но, зато, когда он свалился и орал дурнинушкой – известно стало всё и всем.  И одному богу известно, как он умудрился сломать только руку, свалившись с такой высоты не с самой простой площадки.
Месяц было спокойно в деревне – месяц не совершал «подвигов» тринадцатилетний Мишка.
 Все вздохнули немного, но понимали, что это ненадолго. К матери его, такой же черноглазой Татьяне обращались не раз. «Посодействовать» в воспитании она соглашалась. И на раз и не два Мишка был хлёстан лозиной, но уже через пару-тройку дней выбирался на улицу, геройски хвастаясь дружкам едва заметными полосками на боках.
   
   И вот однажды, солнечный летний денёк направил шебутного парнишку по имени Мишка, к закадычному другу Лёньке, чтоб поделиться самым хитроумным планом.
– Ты на коне верхом прокатиться хочешь? – с таким вопросом подошёл парнишка к другу.
– Хочу, а как это так? – ответил Лёнька, с подозрением глядя на него.
– Как-как… В конюшне коня возьмём.
– А нам разрешат?
– А мы не будем спрашивать.
–Не будеем?! – округляя глаза протянул Лёнька.
– А чё, покатаемся, да и вернём обратно. – деловито отвечал Мишка.
– А как мы в конюшню попадём? – не унимался Лёнька
– Дак, там же внизу, под воротами залезем, а потом, на коня уздечку накинем и можно ворота открывать и выводить. И всё, катайся сколько хошь! – уверенно заявлял Мишка.
  – А сбрую где мы возьмём, Мишка? – шептал ему в ответ закадычный друг.
– Да как «где»? Ты чё не понимаешь-то никак? – повышал голос Мишка. Но, опомнившись, снова снижал до шёпота: – У дядьки Семёна. У него же сарайка за огородом, на берегу? На берегу. Потому мы туда аккуратненько зайдём тихонечко и всё, дело сделано!  И, видя Лёнькины колебания, уверенно хлопал его по плечу со словами: – Да не трусь ты! Всё нормально!
–Ага, не трусь, тебе легко говорить. А, как попадёмся?
– Не попадёмся. Конюхи уйдут, я разведал. Ты залезаешь, уздечку на него – хоп, а я снаружи покараулю, если чё не так – сигнал дам и ты беги сразу под воротами.
   Уж как изворачивался оторва и разгильдяй Мишка, чтоб уговорить Лёньку, но уговорил. Да и пошёл он к Лёньке потому, что, во-первых, дружат они давно, а во-вторых, никто больше не согласился пойти, оговариваясь занятостью. А Лёнька он мягкий, податливый, его уговорить – раз плюнуть.
– А как мы в темноте пойдём, там же темно будет в конюшне? – вдруг задал вопрос Лёнька.
– Зачем в темноте? – опешил Мишка, – Мы днём пойдём.
– Как днём? – опешил Лёнька.
– А вот так. Сам же сказал, что ночью темно там. Да и кататься в темноте не очень-то мне хочется, знаешь!
– Ну, это да… – вяло согласился с ним друг. Ладошки вспотели от одной мысли о своём решении, но отступать Лёнька не решился.
 На том и сошлись. Ещё раз обговорили во сколько встречаются. Кто идёт за уздечкой. Раз уж Лёнька почти сосед – через дом живёт с дядькой Семёном, то ему и идти будет удобно. А Мишка, если чё – на «шухере» постоит и свистом предупредит.

И вот – с чужой уздечкой под свободной рубахой ребята берегом реки пробираются к конюшне. Мишка подаёт знак, что путь свободен и Лёнька с уздечкой на брюхе вползает в конюшню под воротами со стороны реки. Проходит по темноватому проходу вдоль отгороженных друг от друга добротными досками, стойл с лошадьми. Находит приглянувшегося ему коня и надевает уздечку прям поверх недоуздка. Конь спокойно принимает сбрую, и не пугает Лёньку. Лёнька выводит коня из стойла и ведёт к воротам конюшни на ту сторону, что выходит к реке.  И вдруг конь, что только что вёл себя спокойно, как домашняя кошка на руках, начал громко ржать, и пытаться попасть в стойло, где стоит кобыла с жеребёнком.
 Перепугавшийся не на шутку Лёнька пару раз пытался шикнуть на коня, но не подействовало, и он совсем уж растерялся, как вдруг услыхал Мишкин крик:
 – Лёнька! Ноги! Тикай!!
И Лёнька, естественной, дай бог ноги, бросил коня, бросил чужую уздечку на нём, и тикал, что есть мочи, под воротами конюшни, сбегая сразу по берегу реки вниз, к воде.

Чуть отдышавшись от побега вдоль берега реки, остановившись подальше от конюшни, Лёнька грозно смотрел в горящие Мишкины глаза и, переведя дух окончательно, спросил зло:
– Вот чего ты?!
– А чего я? Я ж тебе крикнул. – как ни в чём ни бывало сказал Мишка, ложась на траву.
Лёнька, опёршись руками на чуть согнутые ноги, сверху вниз смотрел на развалившегося, словно ничего не произошло, на берегу Мишку, и думал, что больше никогда он, ни за что в жизни не поддастся на его уговоры.
Лёнька присел рядом, опустил руки на согнутые в коленях ноги и ткнувшись в них головой пробурчал:
 – Мишка, вот ты не обижайся, хоть ты и друг мне, но ты больше меня не проси ни о чём таком, а? Я больше ни за что не соглашусь!
– Да брось ты! – отмахнулся Мишка небрежно, – Убежали же. А не пойман – не вор.
– Да ты чё?! – вскинулся Лёнька, – А если б поймали?
– Ну, ты и трус! – зло ответил Мишка. – Зачем я тебя только позвал. Никогда больше с тобой не свяжусь! – подхватился с берега и быстро ушёл вдоль, до недалёкого заметного ивняка, у которого они часто рыбачили.

А Лёнька, даже не посмотрев ему вслед, подошёл к воде, умылся. Чуток раздумал и, скинув одежду, зашёл искупаться. Несколько раз окунулся и, казалось пришёл в себя полностью, если бы не мелкий и противный озноб внутри, от осознания и стыда из-за совершённого. Теперь он абсолютно точно понял, что Мишка не может быть ему другом, потому, что ему, Лёньке, плохо и стыдно из-за того, что они сегодня вытворили. Тогда он решил поплавать ещё, чтоб смыть весь стыд из головы, сознавая, что он зря сегодня поддался на Мишкины уговоры.

«Ну уж, нет! – решил про себя Лёнька, – Не нужны мне такие идеи и такие друзья, когда придётся потом краснеть из-за них!»  А то, что краснеть придётся, он нисколечко не сомневался, потому как знал, все Мишкины выходки всегда всплывали наружу и ему обязательно доставалось от матери. Но с Мишки всё как с гуся вода. Только заживали ссадины да сходили полосы от трёпки неизменной материнской лозиной, как он снова влипал в историю. Удивительно, что он не приглашал в них Лёньку – наверное потому, что там всегда присутствовали и заправляли ребята постарше Мишки. А тут совсем простое дело и он решил, что им с Лёнькой вполне под силу провернуть это самостоятельно.

   Лёнька вылез из реки, когда уже зуб на зуб не попадал, и сел обсохнуть и обогреться на солнышке. Тихая река миролюбиво кидала солнечные зайчики Лёньке в лицо, словно говоря: "смотри, всё так красиво вокруг! Я, мои берега, лес на них, рыбка в моих водах – ты же помнишь, ты же сам на рыбалку ходишь сюда! Что ещё надо?"
И Лёнька всё больше и больше верил в то, что он твёрдо решился для себя навсегда прекратить свою дружбу с Мишкой. «Лучше я буду с Матвеем дружить. Он хоть резьбой по дереву увлекается. Ну и что, что Мишка считает, что это скука смертная. Это для Мишки, может и скука, а для меня очень даже приятное занятие! Или, например, с Колей – тот очень здорово управляется почти со всем отцовским инструментом. Я тоже научусь, мне пригодится!» – так вот размышлял Лёнька, неспешно натянув на себя одежду и направляясь домой по пологому берегу реки, бредя у самой воды.
 
   Чем ближе к дому подходил Лёнька, тем ниже склонялась его голова. Но он уже всё решил. Он взрослый. Ему двенадцать лет, и он должен учиться отвечать за каждый свой поступок, как учил его папа.
 Когда он уже взошёл на крыльцо, его окликнул отец. Лёнька вздрогнул от неожиданности и обернулся, сглатывая комок в горле.
 – Привет, сын! Где гулял? – окликнул его папа из гаража.
Лёнька настолько задумался, входя во двор, что не заметил раскрытых ворот гаража, которые никто, кроме отца не открывал.
Лёнька спустился обратно с крыльца, и подошёл к отцу, который копался в машине.
– Папа…Пап… А чего ты так рано с работы? – словно квёлая курица, начал Лёнька.
– Так вот получилось, сегодня пораньше. Ну, – папа прищурившись смотрел на сына, вытирая руки старой тряпкой.
– Пап, а скажи, это правильно, когда ты расстаёшься с другом навсегда, даже если вы дружили много лет.
– Какой интересный вопрос ты мне задал, сын! – сказал отец, присаживаясь на деревянный чурбак, что стоял у ворот гаража. – У меня в детдоме не было друзей, так уж сложилось. Я рос… Да вот так, собственно я и рос. А почему ты спрашиваешь? Поругался, небось с кем? Так это нормально. Так бывает. Потом помиритесь, не переживай! – подытожил он, вставая и хлопая сына по плечу.
– Нет, пап… Не помиримся. – глухо ответил Лёнька.
Отец внимательно посмотрел на сына и коротко сказал лишь:
– Выкладывай.
И Лёнька стал выкладывать. С момента прихода Мишки с его предложением. Не утаил ничего. Хоть и сложно было ворочать языком, признаваясь, но Лёнька не спасовал. Пошёл до конца. По-честному.
– Ааа! – протянул папа, и глаза его смеялись, – Вот оно что! Ну, так это же хорошо, что ты сам принял такое решение. Потому, что, сынок, сколько бы я тебя ни учил этому, ты всё равно не понял бы меня. А раз ты сам прочувствовал, что тебе это не интересно – не интересно вести себя, как Мишка, это значит, что для главнее чистая твоя совесть перед собой и перед людьми, а не сиюминутное приключение, которое впоследствии неизвестно куда тебя может завести.
Лёнька смотрел во все глаза на своего отца и глаза его сияли: он поступил правильно! Он не предал дружбу! Он просто и прямо сказал о том, что его не устраивает. И если Мишка и считает его трусом, ну, что ж, пускай. А он, Лёнька, будет спокойно спать и не прятать глаза от своих деревенских и, уж если ему и захочется когда прокатиться на лошади верхом, то он пойдёт и прямо попросит об этом!
– Папка, ты самый лучший! – Лёнька крепко обнял отца, уткнувшись ему в грудь лицом…