Репетиции в монастыре или Проклятие Елены Глинской

В семи сценах.

Действующие лица:

Он, Данила – 33 года; режиссер и актер, исполняющий роль митрополита Московского и Всея Руси Даниила.

Она, Елена – 26 лет; его бывшая жена, актриса, исполняющая роль великой княгини Елены Глинской.


СЦЕНА 1

Апартаменты в старинном здании, приспособленном и отчасти перестроенном под гостевой дом современного богатого женского монастыря. Половина одной из стен  оставлена без штукатурки, чтобы видна была старинная кирпичная кладка. Входная дверь в апартаменты слева, справа – дверь в ванную. На переднем плане гостиная-столовая, у стены небольшой стол, на нем кофеварка и кофейный прибор, кувшин с водой, стаканы.
На заднем плане и чуть сбоку – альков-спальня с просторной кроватью, аккуратно заправленной постелью.
В углу большой киот с  Владимирской иконой Божьей Матери, перед киотом теплится лампада. Под киотом – аналой с раскрытым фолиантом.

Позднее утро. Окна раскрыты настежь, в них видны купола церквей, освещенные ярким летним солнцем. Внутренняя радиосеть транслирует церковную службу (женский хор).
Входят Она и Он. Она везет небольшой чемодан на колесиках, какими пользуются люди, привыкшие к частым поездкам. У Него в руках бочонок с вином – немаленький, литров на 10. Он ставит бочонок на стол, подходит к репродуктору, приглушает звук трансляции.

Она. Ого! Ничего себе… женский монастырь называется. Гостиница пять звезд… Кожа, ковры… (Подходит к киоту с иконой.) Что ли перекреститься надо? (Перекрестилась. Увидела кофеварку на столе.) Кофеварка – ура! (Заглядывает в ванную.) Ванная – ты заглядывал? – ой!... Браво! Замечательная идея – репетировать в монастыре.

Он. Вот странное дело… Встретил, сюда поднялись, смотрю на тебя – ноль эмоций, чужая женщина. Но как заговорила – всё! У меня сразу встает. И по телефону  всегда то же самое.  Голос – прямо виагра какая-то.

Она (пытается позвонить по телефону). Сам-то – где будешь? Такая же роскошь?

Он. Здесь у них для митрополита. А мне по-монашески, келья тут за стеной.

Она. Абонент разговаривает… Я почему поздно: супруга в Шереметьево отвезла. Шесть утра – уже пробки. Потом за вином на дачу. Вино в этой пьесе – действующее лицо. Он так говорит. Но если действующее, не с водой же репетировать…  (Снова пытается звонить.) Абонент разговаривает… Давно уж прилетел. Видит ведь: дозваниваюсь… Ты сам-то где устроился?

Он. Уже спрашивала… Келья за стеной…

Она. Келья, митрополит, монастырь… (Подошла к стене, погладила кирпичную кладку.) Кирпич 16 века… Колодец времени… глубокий… Страшно.

Усилила звук трансляции церковной службы, подошла к иконе, подняла было руку  снова перекреститься, но махнула рукой, отошла… До минимума убрала звук трансляции.

Она. А митрополит пьесу читал? Не против, что мы… Меня в своей постели одобрит?
Он. Всё к супругу. Я – пас.

Она. Прибедняешься.

Он. Не надо… Он автор, вдохновитель и организатор. Классик, авторитет. Трубку курит. На приемах в Кремле… С патриархом вась-вась… А я актеришка, нанятый исполнитель… как пес в анекдоте: так, поссать вышел…

Она. Надо же, как тебя несет… Три года… казалось, успокоился.

Он. Успокоился? Этот твой папик жизнь мне поломал, свет выключил, любимую женщину увел…  Успокоился… Он деньги на антрепризу нашел? Грант получил? Я бесплатно работать не буду. Для меня он – господин Деньги – и больше никто. Я его в гробу…

Она. Заткнись, а?! Злобная неблагодарная… Если еще в таком тоне, я…

Он. Ладно, успеем посабачиться. Располагайся. Полчаса хватит?

Она. Полчаса, полчаса… Твой вечный мотор в заднице. Отвыкла.

Он. Мы же договаривались: сегодня рабочий день. У нас неделя… Работать, понятно, здесь, у тебя. Обедать по-быстрому в трапезной –вчера обедал, вполне прилично. А завтракать здесь, чтобы время не терять… (Собирается уйти.) Чужая женщина… супруг у нее… Полчаса…

Она (встала перед дверью). Да погоди же! Нет, так нельзя. Какие-то сразу не те токи пошли… Давай, откатили назад … Присядь.  Помнишь: кофе не выпил…

Он (неуверенно). Ну… из творчества выпал…

Она. Выпил кофе – во мгновенье…
Он. Возникает вдохновенье!


Обоюдный хлопок ладонями левой руки  – как, например, теннисисты в парном теннисе выражают удовлетворение от выигранного гейма… Она возвращается к чемодану, достает кофемолку, пакет кофе, протягивает Ему.

Она. Займись. Не разучился?

Он (взял кофемолку и кофе). А вон, кстати, и монастырский хлеб тебе на завтрак. Хлеб здесь упоенно вкусный! Все, что с молитвой…

Она. О’кей, молись и вари кофе. Я тебя люблю… На пять минут в душ. Я вся… Кондиционер в машине говно…

О н. Погоди.

О н а. Что еще?

О н. Давно не видел. Ты очень повзрослела что ли, похорошела.

О н а. За неделю-то?

О н. Да в театре – ты всё на людях, на людях… Там чужая женщина

Она. Ладно, ладно…

Она берет сумку и уходит в ванную.
Он включает кофемолку, начинает молоть кофе… но в какой-то момент решительно оставляет это занятие, подходит к двери в ванную, слушает. Идет к входной двери, запирает на ключ, проверяет: дверь закрыта. Возвращается к ванной, осторожно пробует открыть. Дверь заперта изнутри. Некоторое время стоит в нерешительности… Идет к входной двери, поворачивает ключ, проверяет: дверь не заперта. Возвращается к столу, берет стакан, наливает вина из бочонка. Посмотрел стакан на просвет.

Он. Вино – действующее лицо.  Ну, действуй… (Усиливает громкость трансляции. Пьет вино.)  Тоскана, кьянти, санджовезе…

Она выходит из душа.

Она. Как же хорошо! (Приглушает звук трансляции.) Красиво поют. (Пробует напеть.) Смерть грешников люта, и ненавидящие праведнаго прегрешат… Кофе, конечно, не готов. Я милого узнаю по походке…Даня, Даня, о чем ты тут себе мечтал? (Занялась кофе.)

Он. Мечтал. О тебе. Под душем тебя вспоминал. И воображал через закрытую дверь, мечтал.

Она. Вот что, Данила Петрович… давай… Смерть грешников люта. Мы здесь зачем? Репетиции в монастыре: атмосфера старины, глубокий колодец времени, кирпич –16 век… Всё!
Он. И чему это мешает?

Она. Еще слово, и я сажусь в машину и уезжаю. Я замужем. Ты для меня никто – партнер по сцене, режиссер. Спектакль отработали – привет, расстались. Всё!

Он. Смотри, кофе готов.

Она. Без тебя вижу. Вообще всё сама вижу и умею – без тебя. Давно уже… Бери свой кофе.

Он (пробует кофе). Хорош! Моя школа. Хоть чему-то выучил.

Она (пытается позвонить). Теперь абонент недоступен… Ну, и хрен с тобой, абонент. Всё устроил – и сбежал. Не отвечает ни в вотсапе, ни в телеге. А я здесь сама всё расхлебывай.

Он. А если без него? Не можешь?

Она.  Могу-не могу – тебе-то что?

Он. А теперь мое условие: телефон выключаешь на всю неделю. Или я сажусь в машину и уезжаю. А вы здесь по телефону с ним репетируйте… Работа есть работа – полное погружение: ты – княжна Елена, я – митрополит Даниил… Допили кофе – и…

Она вдруг начинает смеяться, смеется безудержно, до слез. Он разводит руками, Она отмахивается.

Он. Истерика что ли?

Она. Вроде того… Знаешь, почему ты вяжешься ко мне и почему я всё дозваниваюсь и дозваниваюсь? Кофе, вино, разговорчики… От страха. Всё от страха. Шагнуть туда, провалиться… Ты видишь этот колодец времени? У-у-х...Страшно! Вот и оттягиваем, отпихиваем от себя, замещаем: абонент не отвечает… голос-виагра…

Он. Что это с тобой вдруг?

Она. Потому что мы оба боимся этой пьесы.

Он. Господи, какие бабские глупости. Обычная  театральная работа. Перспективная антреприза. Ничего я не боюсь.

Она. Боишься… И я боюсь, Даня. Мне здесь неуютно, не по себе.  Из душа сюда выходить не хотелось – хотелось сквозь водосток утечь … Боюсь эту несчастную Елену Глинскую… Что потом? Ты меня понимаешь? Пока беда не случилась, пойдем вниз, сядем по машинам и уедем отсюда. В Покрове снимем гостиницу, проведем ночь вместе… на прощание, ладно уж… Я ему скажу, что работать с тобой не получается, что мы окончательно поссорились, и антрепризы не будет. И пусть отдаст эту пьесу кому-нибудь еще.

Он. Я от тебя повешусь… Месяц в театре сидели: режиссер, художник, музыка… Всё прочитано, всё обговорено, мизансцены развели… Ну, 16 век – и что? Даниил, митрополит Московский, Елена Глинская…

 Она. Ее недавно эксгумировали?

Он. Так… Мистики не хватало… Ну и что? Изучили, измерили, сделали скульптурный портрет – я же показывал тебе – и снова в саркофаг.

Она. Ее снова… а я теперь живи за нее.

Он. Ах это ирония… Правильно! Театр – всегда ирония, игра, карнавал, праздник – даже если трагедия. Нам не жить в 16 веке,  мы играем в 16 век. Ничего внешнего, никаких костюмов –  современные люди, современные чувствования. Эти купола в окне – да, стены 16 века – да, это кресло – реликвия тех времен – пусть, пусть колокольные звоны и церковные хоры… но всё это разметка игровой площадки – волейбол, теннис – не более того.  Персонажи… посмотри на них. Немец – их современник записал: митрополит московский Даниил – здоровый румяный мужик, преданный больше удовольствиям, чем аскетическим подвигам… Здоровый румяный! Ему же сорока нет, Алена. Предан удовольствиям… У него, небось, по утрам… как штык у пехотинца… Она – семнадцать лет, юная, чувственная женщина. Я помню твои семнадцать: ни один мужик не мог смотреть спокойно… этот умопомрачительный аромат юной женственности…

Она. Ну все, понесло, понесло… Ирония…  Ладно, будь что будет. Шагнули. Работаем.

Он. Я всегда говорил, что ты умная. Убирай всё. Если так уж хочется, пусть телефон – что поделаешь, двадцать первый век.

Она (усиливает звук трансляции службы). Ты не понимаешь. Ее эксгумировали… и она теперь приехала со мной … и никакого здесь нет двадцать первого века.

СЦЕНА 2
Затемнение.
Тихо, но все нарастая, звучит трансляция церковной службы. Теперь это мужской хор. На максимуме звука трансляция вдруг прерывается истошным женским визгом.


Свет.
Те же декорации… но теперь это – 16 век. Москва. Кремлевские покои митрополита московского и всея Руси. Владыка Даниил перед домашним аналоем, на котором раскрытая книга, – видимо, читал. В кресле, поджав ноги и закрыв лицо руками, юная  княжна Елена Глинская.


Даниил (подходит к Елена). Что случилось, княжна?.. Руки от лица убери… Что? Не слышу.

Елена. Крыса … вон там… пробежала.

Даниил. О, Господи… От визга уши заложило. Девица нежная, а такая сила звука. (Прикрывает окно.) Люди скажут, пытает митрополит девчонку…

Елена (плачет). Ненавижу этот ваш Кремль. Крысиный город.

Даниил (поднимает с пола четки). Четки потеряла, держи.

Елена. Не потеряла, бросила в крысу. Не попала.

Даниил. Красивый янтарь.

Елена. У нас в Литве все из янтаря, всё красиво. И крыс нету.

Даниил (смеется). Где люди, там и крысы. В  Кремле – кремлевские крысы, в Литве – литовские (В чарку наливает вино из бочонка.) Выпей вина – успокоишься… Читаем дальше.

Елена. Погоди. Ничего не соображаю. Руки дрожат.

Даниил. В монастыре, молодым монахом, я одну крысу приручил у себя в келье. В руки брал, гладил…

Елена. Сейчас! (Встает, ищет что-то на полу, в углу. Возвращается.)

Даниил. Что там?

Елена. Там дыра в полу. Она из дыры выскочила. Заделай.

Даниил. Сядь, княжна… Не княжеское дело, дыры заделывать…

Елена (садится на место). Крысу приручил...

Даниил. Да… зимой под рясой согревал.

Елена. Przeraz’enie. (польск. ужас)

Даниил. Умная была! Придет и сидит, ждет, когда в руки возьму… Ребенок малый.

Елена (пьет вино). Ты добрый, владыко... У тебя такие глаза добрые. А тебе жениться никак нельзя? Взял бы меня. Ты бы мне каждый день книги читал, а потом пили бы вино и толковали прочитанное. (Протягивает ему порожнюю чарку.)

Даниил (наполняет и подает чарку). Распробовала? В хорошем вине, как в книге, глубокая мудрость: иная жизнь, иные миры. Надо уметь почувствовать: один глоток хорошего италийского вина – и вся глубина истории открывается. На вкус и аромат.

Елена. Аромат истории… Владыко… Мне всё хочется благословения у тебя просить, губами к руке прижаться… хоть ты и крысу держал, это ничего… Слушать тебя люблю. Голос твой мягкий… прямо слабею вся…  И науки твои люблю – все равно какие. И разговаривать… Читай, читай дальше. Пока три раза четки не переберу, никуда не пойду, слушать буду. Матушка у Вознесения ждет… подождет… Читай…

Даниил. На чем остановились?..

Елена (скороговоркой). Ибо во изгнании зде, есмы вси человеци, якоже писано есть, яко пришелци есмы зде и преселници. Не сие бо есть отечьство наше, но преселение и паче, истинно рещи изгнание…

Даниил. Не может быть. С одного раза запомнила? Ну-ка еще раз, я проверю…

Елена. Не сие бо есть отечьство наше, но преселение и паче, истинно рещи изгнание… Да я это и раньше читала.

Даниил. Тсс… Тебе сколько говорено: девице самой читать зазорно… Адской бездне душу обрекаешь… Умная больно!

Елена. Умная, как крыса. Хочу к тебе под рясу.

Даниил. Прости, Господи, меня грешного: слушаю, терплю… слушаю, терплю…

Елена. Мне читать не зазорно. Мы, Глинские, чужие здесь в Москве. Всё у нас по-другому. Видишь, на четках Матка Боска Ченстоховска… Яко пришелци есмы зде и преселници – это про нас, про нашу семью.

Даниил. Нет, в мире, в миру то есть, все люди – вообще все люди – в изгнании. Как праотец наш Адам и жена его Ева были изгнаны из Рая, так мы, дети их, странствуем, неведомо где, мечтаем вернуться к Отцу нашему небесному.

Елена. А я в Литву мечтаю, в Польшу вернуться. Кремль крысиный, Москву ненавижу … полгода грязь, болото, телеги увязают, а полгода снег, люди по пояс увязают. Ненавижу Русь вашу вонючую, немытую и пьяную…

Даниил. Уймись, раба!… Я добрый, добрый… Ишь, начиталась: Запад, Литва, янтарь у нее… Возомнила… Ты здесь, на Москве родилась, я сам и крестил тебя, и попку поцеловал на счастье – и ничего особо литовского или польского там не увидел… здесь и выросла… рыжая красавица…

Елена. А мне тут недавно грешный сон приснился, будто я на балу во дворце Сигизмунда. В Кракове. Король дворец перестроил, и в честь этого – бал. Матушка сказывала, как бывает… Музыка, и я танцую… (Поет без слов. Встала, сделала па какого-то танца.)) Кавалеры: прошу, пани… и снова: прошу, пани… И ты там тоже был, только не в рясе, а… стыдно вспомнить… А я кружусь, кружусь, голова кружится от счастья, как от вина… (Возвращается в кресло.) Утром проснулась – офеня под окнами как ворон кричит, не разобрать что, голос противный. Но все равно, встала счастливая… голова все кружится, кружится… хожу и пою. Матушка накричала, вышивать посадила… а в ушах музыка, глаза не видят. Иголкой тычу – укололась… кровь увидела, заревела – не от боли… так, себя жалко стало… Там танцуют, а я здесь с иголкой… Вечером ложусь, думаю, – Краков приснится… Нет… пропала музыка…

Даниил (с чаркой в руке, время от времени прикладывается). Соблазн, бесовство. Постом и молитвой изгоняется род сей. И я за тебя помолюсь.

Елена. Наши бабы дворовые поют, как воют. Красиво, но сердце рвут… (Опять встала с кресла.) И я иногда выхожу к ним и тоже вою с ними вместе… ходим по двору – и воем (поет враспев, с долгими гласными, с повторами) : «Черный да ворон воду пил… Не допивши да полетел…»… Называется хоровод… здешняя музыка… тоска… так мне их жалко!

Даниил. Каких еретиков, княжна, начиталась? Максима что ли Грека? Берсеня Беклемишева? Диссиденты трижды окаянные… Проглядел… Или это еще раньше отложилось, до меня?

Елена. Я матери: давай уедем, вернемся в Литву. Она говорит, нам нельзя.

Даниил. Не слушаю!

Елена. Почему нельзя? Почему уехать называется бежать? И если донесут, что уехать хочешь – закуют в железы или сразу убивают?

Даниил. Не слушаю, уши заткнул. Твоя жизнь…

Елена (перебивает). Моя жизнь… Мать моя, княгиня Анна, ездила давеча казнь смотреть и меня заставила. Ей нравится: как топор – тук! – голова в корзинку, кровь хлынула, матушка разрумянилась, дышит часто, колышится вся – хорошо ей… А я… мухи черные над плахой прямо тучей… крысы стаями… меня выворачивает… Это место, эту площадь Торгом прозывают, а надо бы Красной назвать – от крови красная…

Даниил. Господи, помилуй, господи помилуй… Не слушаю.

Елена. А на Москва-реке, говорят, кого-то сожгли  в срубах… Вот еще зрелище!.. И новые срубы поставили – ждут что ли кого?

Даниил. За такие речи – знаешь… Здесь на Руси, княжна, мы среди врагов живем. На карту смотрела? (Показывает по карте.) На юге – Крым, татары, на востоке – Казань, татары, на западе – твоя Литва, поляки, на севере – немцы, Ливония… Уехать, равно, к врагу перебежать.

Елена. А если со всеми в мире жить, в дружбе?

Даниил. С еретиками, с бессерменами какая дружба? Вот, например, в Литве твоей, в Польше они для причастия хлеб не заквашивают, опресноки берут… Вином не причащаются. И крестятся не справа налево, как положено, а бесовским крестом – слева направо… Прости, Господи… Какая дружба? Был Рим – в папскую ересь впал, в латинство. Второй Рим – Царьград, Константинополь… были они в вере нетверды и за то Бог наказал, неверными завоеваны… Москва – Третий Рим. Кроме как на Руси, истиной веры во всем мире не осталось. Нигде! Бежать из Руси – от Бога отречься.

Елена. Пусть…Убежать бы… Бог повсюду един.

Даниил. Молчи! Сама не в оковах, а душа в плену… Дай-ка мне эти твои четки.
Елена. Зачем тебе?

Даниил. В них твоя ересь. В печь… Тебя освобожу. Янтарь – латинство, западничество, грех.

Елена. Ага, и меня – в печь. В те вон срубы на Москва-реке…

Даниил. Ишь, какая… а крысу боишься.

Елена. Мы, Глинские, князья литовские…

Даниил. Опять… Отец твой из Литвы опрометью бежал. А здесь  Государем приближены, обласканы. Матерь твоя… Да вон она, отсюда вижу, из церкви вышла, ишь, ишь, сияет от счастья, нищим подает щедро… О, о… Ну, прямо уже теща великокняжеская… Не мало!

Елена (приняла за шутку, смеется). Мать – теща великокняжеская … Ой, не могу! Хотела бы я на нее посмотреть… (Осознала.) Что?! Как так? Что говоришь?

Даниил. Ай, проговорился, болтун… (Наливает чарки – себе и Елене.) Да ладно, пора… Не зря, чадо, я с тобой тут книжки читаю… два месяца уже… Благодари Матерь Божию: милость Господня снизошла на тебя…

Елена. Что ж ты налил, а не даешь?

Даниил (подает чарку Елене).. На Рождество, чадо, великой княгиней тебя нарекут. А на Крещение и обвенчаем.

Елена (не может осознать). Что-то я…  (Вглядывается в Даниила.) Вина что ли набрался?  Аромат истории…

Даниил. Рыжая гордая полячка князю приглянулась.

Елена (пьет вино, приняла за игру, весело). А он мне – не приглянулся. И как теперь?

Даниил. Мои приказные уже Грамоту приготовили. (Берет в руки грамоту, читает.) Наказ по всем церквам, по всем епархиям, чтобы о здравии новонареченной великой княгини Елены Бога молить и поминать на ектениях вместе с именем великого князя…

Елена. Ой, владыко… а я-то было… Это ты написал? Выдать меня хочешь? Добрый… спасибо, не надо… Эту свою грамоту порви… Великий князь женатый, они венчаны. Двадцать лет с Соломонией прожил. Зачем еще я? При живой жене! Двоеженец он что ли? Он же старый: двух жен не потянет… Шутник ты, владыко, Господи, помилуй… А я уж испугалась…

Даниил. Двадцать лет женат, а наследника нет.

Елена. Ну и что? А если он не может?… Бывает…  У нас вон тоже конюх был бездетный: не может с женой… не может – и всё. А к кобыле как-то пристраивался, смог – кобылу-то…Поймали, в батога, и в дальнюю деревню, пусть там кобылок огуливает… Интересно, кто родится… всякое бывает… Ладно, владыко, мне пора, мать ждет. А грамотку порви, а то князь, не дай Бог узнает… Дай-ка мне, на память сохраню, когда-нибудь посмеемся…

 Даниил. Сиди, чадо. Государь наш Василий Иванович судьбу твою уже решил.  Аминь!

Елена (в отчаянии). Государь… решил…

Даниил  Я что могу… ты от меня теперь отдалилась, мне – только издали любоваться. Теперь жизнь твоя, чрево твое, лоно твое… всё  – дело государственное…

Елена. Лоно… государственное… (С яростью, расплескивая остатки вина,  отбрасывает чарку). Пропала… (Вскочила, бросилась было к двери – убежать… остановилась, вернулась, села.)

Даниил. Пойми, безвластие державе смерть. Наследника нет, державу кому оставить? Князь перед Богом в ответе за нас за всех, за Русь Великую, за веру православную.

Елена. Завтра сама к Соломонии пойду, челом бить стану.

Даниил. Забудь! Нет больше Соломонии.

Елена. Убили?!

Даниил. Постригли. Инокиня София… в Суздаль, в монастырь. 

Елена. Potwo’r… Чудовище…

Даниил. Ибо сказано: неплодную смоковницу посекают и измещуть из винограда…

Елена. Ибо скаазано, ибо сказано… а сердце есть?

Даниил. Все чисто… И венчать вас сам буду. Обручается раб божий Василий рабе божьей Елене… Обручается раба божья Елена рабу божьему Василию… Великая княгиня Елена всея Руси…

Елена. Великая кобыла всея Руси.

Даниил. Страхи свои забудешь… И я, монах недостойный, глядя издали на тебя, тоже счастлив буду: красавица, умница… Еще и  Всея Руси наследника крестить буду.

Елена. Кентавра.

Даниил. Кого?

Елена. Мне нельзя. (Шепотом.) Я грешница, владыко.

Даниил. Как? В чем грешна?

Елена. Я не сказала тебе. Я давеча во сне не одна кружилась. Я с князем Иваном обнявшись, кружилась. Тесно так обнялись, прижались крепко, и он меня трогал всюду... Я его всеми чувствами чувствовала… как блудница… И вдруг мне так хорошо сделалось… полетела, полетела… никогда так не было… И проснулась счастливая.

Даниил. С каким еще Иваном?

Елена. С Иваном Оболенским.

Даниил. С Овчиной? Его Овчиной прозывают.

Елена. С ним.

Даниил. Кружилась?

Елена. Обнялись прижались.

Даниил. Во сне или наяву?

Елена. Может, во сне, но как наяву. Или наяву, как во сне. Не знаю.

Даниил. Как не знаешь… Тьфу. Тебя же вчера мать в бане осматривала: говорит, все у тебя на месте. Еще и боярыни посмотрят… Напугала… Блудница!.. Да и Овчина этот женатый уж лет пять как… Ох, напугала… Ты это, смотри…

Елена (опускается перед ним на колени, складывает ладони «ковшиком»). Благослови, владыко.

Даниил  опускает руку в ее ладони, беззвучно шевеля губами читает молитву. Елена застыла, прижавшись губами к его руке, и так остается и после того, как он закончил читать молитву. Он хочет освободить руку, но она не отпускает. Наконец, она отпускает руку и, поднявшись, оказывается совсем вплотную к нему, лицо к лицу.

Даниил (отшатывается, отходит подальше). Да ты что? Какой бес в тебя вселился?

Елена. Крысолов ты мой любимый… Монах несчастный… Распинаешь плоть свою со страстьми и похотьми… эти…уды свои умерщвляешь… Читала, помню…  Но я же вижу, как ты смотришь на меня… Как вздрагиваешь, когда я губами к руке твоей прикладываюсь. Как наклоняешься ко мне и вдыхаешь меня… Ты мужик, живой – меня пойми… Я не крыса – всю жизнь черствую корку грызть. И не кобыла под немощным конюхом… Какая там из святых из-под венца в монастырь сбежала? Может, договоримся? Иди ко мне… Скажешь, блудницей оказалась, на исповеди, мол, призналась – и великого князя недостойна…  Давай, давай, совершим эту сделку… В монастыре лучше.

Даниил (берет в руки икону, крестит  Елену иконой, как бы защищается ею). Изыди, сатана.

Елена (плачет). Нет, нет, нет!

Даниил (смеется). Вот ладно! Великий князь велел позаниматься, подготовить. Скажут: вот подготовил монах невесту. В тех срубах нас и сожгут вместе, бесом одержимых.

Елена. Да! И лучше бы – вместе!.. Господи, как же быть?

Даниил. Радоваться! Господа благодарить. Князь бороду сбрил: тебе, чадо, понравиться рассчитывает! Воин: татар прогнал, Смоленск у Литвы отвоевал. Победитель! И тебя – завоевать хочет. (Смеется.) Где такое видано? Мужик под пятьдесят.. и без бороды. В средней юности суще… Возляжет с тобой бережно, кожу твою белейшую, нежную бородой уж не поцарапает.

Елена. Противно… И страшно.

Данила. Смирись, чадо! Воля княжеская – Божья воля. Противиться – грех! Не князю в постель – Богу в руки попадаешь. Господь смотрит с небес и радуется. Русь наша чем сильна? Смирением. Послушанием.

Елена. Чувствую и знаю, что будет… Вот увидишь.

Даниил. Молись своей Матке Боске Ченстоховской, чтобы у тебя с князем…

Елена. О беззаконии нельзя молиться.

Даниил. О душе своей молись… И обо мне, монахе грешном… Все вижу, все понимаю… Прости меня, Господи, что в огнь бросаю чадо сие… Имени твоего ради… Будь милостив к ней, сохрани ее и помилуй… Опустись на колени, молись со мной.


Затемнение.
Негромко звучит музыка: что-то из А. Шнитке. Слышны раскаты грома и шум дождя… Свет.

 
СЦЕНА 3.


Середина дня. Он погружен в чтение на экране планшета. Она входит, видимо, попала под дождь, слегка промокла и от этого радостно возбуждена. В руках небольшой букет полевых цветов. Проходит, ставит цветы в кувшин с питьевой водой, одно за другим  распахивает окна.

Он (видит, что Она пришла, но не отрывается от чтения). Погоди, сейчас дочитаю.

Она. Какая молодая, мощная гроза: налетела, прогрохотала, ливанула, унеслась… На том берегу молния дерево зажгла: ударила – и оно вспыхнуло сразу всё, целиком, как факел… Страшно и прекрасно!.. Игуменья говорит, прежде здесь был дом отдыха «Русь» какого-то завода… Вот точно: Русь,  вечная Русь. 16 век где-то здесь за рекой, в глухих лесах… Не смотри, я переоденусь…

Он (отрываясь от планшета). За рекой в глухих лесах теперь охотничий заказник для богатых.

Она. Видела, видела у тебя в машине ружье в чехле.

Он. Где была? Супругу дозвонилась? Деньги есть?

Она.  Увы, на горке тоже нет сигнала. Какая-то мертвая зона. Игуменья говорит, ретранслятор завтра починят, и все заработает.

Он. Приходила послушница, звала обедать, Я сказал, сегодня не пойдем: жарко… Принесла вон салат, холодные закуски, бутерброды что ли… Если хочешь, можно с кофе. (Снова погрузился в чтение.)

Она. А ты говори прямо: Алена, сваргань кофе, накрой на стол… ну, как бывало. И я, как дрессированная собачка,  виляя хвостиком. Иногда даже приятно: будто я снова девчонка, и мы с тобой только-только. (Нарочито нежно.) Тебе, Данчик, как всегда – эспессо? А Данчик как всегда уткнулся в компьютер и ответить не удостаивает. (Начинает заниматься закусками, кофе.)

Он. Не дает мне покоя этот монолог… Ну, «Крысолов мой любимый…» Ключевое место… А если вот добавить… я скажу, где. Может, подожди с кофе: давай еще разочек прогоним.

Она. Хрен тебе, а не разочек. Я вчера перед сном, наверное, литр выжрала – только так поплыла,  уснула… Это тебе всё: тут добавим, тут приглушим… Чурбан бесчувственный: я сказал, обедать не пойдем… Ты здесь один? Меня спросил, обо мне подумал?

Он. Тебя же на было… Но если хочешь…

Она.  И вообще эта пьеса… Требуешь от меня, чтобы чуть ли ни отсосала у  него… Я и супругу, и тебе говорила и буду повторять: это вы, мужики развратного ХХI века на всё между ног смотрите: постель, секс… Кто с кем, кто кого… штык у пехотинца… … А в прежние времена…

Он. Ага, ждал…  Вот слушай и вообрази эту женщину (читает с планшета): «Что за зло ты против меня имеешь, что ко мне не приходил? Если бы тебе было любо, ты бы вырвался и пришел. Никогда тебя не оставлю. Отпиши же мне... Буде я тебя по своему неразумию задела, и ты почнешь насмехатися – судия тебе Бог и моя худость»…

Она. Ой, красиво как… А что воображать? Это я… Судия тебе Бог и моя худость… когда, бывало, на три месяца оставлял юную жену и со съемок на съемки… какие-нибудь «Ментовские войны» или «Разбитые фонари» – вот так и я могла бы… худость.

Он.  Да? Это ты? Новгород это, одиннадцатый век. Берестяная грамотка… такая же Елена – тысячу лет назад.

Она. И все-таки любовь и секс, Даня, абсолютно  разные вещи…

Он. Да не ври ты… Супругу свое целомудрие втирать будешь… Вот слушай… Со страстной хрипотцой (читает с планшета): «Како ся разгоре сердце мое, и тело мое, и душа моя до тебе и до тела до твоего и до виду до твоего, тако ся разгори сердце твое, и тело твое, и душа твоя до мене, и до тела до моего, и до виду до моего». А? Как тебе эта Елена? Боярыня? Княжна? Попадья? Кто? Семьсот лет где она была? Любовь? Секс? Что это?

Она. И как это они писать умели?

Он. Елена… Вечная Елена… Когда бы не Елена, что Троя вам, ахейские мужи?

Она. Кушать подано, мой Агамемнон.

Приступили к трапезе.

Он. Вот умеешь ты приземлить. Здешний сыр тоже с молитвой: свое стадо, своя сыродельня. Театр, конечно, храм… но когда меня из театра окончательно выгонят,  уйду-ка я в монастырь коров пасти.

Она.  Сюда, в женский… А ты заметил, эта послушница... кто она – китаянка, кореянка?
Он. Наполовину буряточка из Улан-Уде. Папа что ли русский.
Она. Красотка невозможная… вчера во время обеда она с тебя глаз не сводила.

Он. Между прочим, тоже бывшая актрисуля. Несчастная любовь, попытка суицида… монастырь.

Она. Во-от! Любовь! А вот ты, чурбан,  от несчастной любви никогда бы не застрелился.

Он. Супругу позвони, спроси: если мы с тобой переспим, он повесится?Кстати, о чем он думал, когда отпускал в эту поездку с мужиком, с которым ты до него пять лет охотно трахалась напропалую, хоть дома, хоть в грим-уборной, хоть в машине, хоть вдруг на садовой скамейке во время вечерней прогулки перед сном – приятно вспомнить – вот  о чем он себе думал?

Она. Ну, во-первых, Данечка, не все пять, а так бывало только первые пару лет, по молодости, в новинку… А во-вторых… Какое же у тебя молодежное мышление… Мы взрослые деловые люди. Этот проект обещает быть очень успешным. Супруг сразу подумал об экранизации, и уже сделал какие-то шаги.  Супер! И пропиаримся отлично, и заработаем. В отличие от тебя,  он прекрасно меня понимает:  знает, что не дура, чтобы проебать такие возможности и соскользнуть в пошлый семейный скандал.

Он. Крутая стала!

Она. А то!

Он. А в постели тебе его хватает? Возраст все-таки.

Она. Куда ты лезешь? Тебе какое дело?

Он. Ты ж мне не чужая. Мы же друзья… Ты все время говорила: останемся друзьями. Вопрос сочувствующего друга…

Она. О, он сексуальный маньяк!

Телефонный звонок по внутренней линии. Он берет трубку.

Он (в трубку). Алло. Спасибо большое! Ничего не надо, все очень вкусно, всего достаточно, спасибо. (Положил трубку.)

Она. Опять! Ему ничего не надо… ему всего достаточно…. Ты здесь один?

Он. Ой, прости… мне казалось… ну скажи, я позвоню…

Она. Ладно, ладно… мелочь, действительно, всё есть, сыты… Но вся наша жизнь из таких мелочей… Считается, прожили пять лет: то ты на съемках, то я на гастролях… сколько мы реально жили вмести? Три раза я уходила, и ты каждый раз приводил меня обратно – и я, как собачка на поводке, шла и оставалась… Послушница… Говорят, молодые актер с актрисой – это не семья, а общая грим-уборная. У нас и была… но не общая, твоя грим-уборная, в которую ты затащил меня, нищую провинциальную девчонку… Ты был моим кумиром: твой Гамлет, твой Треплев… Я, Даня, очень тебя любила и долго, долго не могла из-под тебя вылезти… Не в том смысле… хотя и в том тоже… Теперь всё! Я ушла, потому что выросла. Я – взрослая самостоятельная женщина. У меня есть имя, есть работа. Скажешь, стерва? Да мне по барабану и ты, да и супруг этот тоже. И что ты здесь скажешь, и что он там подумает… Я здесь с тобой только потому, что мне интересна эта работа. Во мне эта несчастная литовская девочка. (С расстановкой.) Я… здесь… работаю… Понял?

Звонит айфон Елены.


Он. О, ретранслятор починили!

Она (выключает айфон). Не надо. Всё потом. Работаем.  Убираем всё, включай запись…  работаем.

Затемнение.
Музыка (например, Шнитке – Для сопрано и смешаного хора).

На фоне музыки звуки ночной кремлевской жизни: тихое конское ржание, позвякивание сбруи, скрип тележных колес; слышна также перекличка дозорных на кремлевских башнях: «Богородице Дево Марие, моли Бога о нас!», «Святителю отче Николае, моли Бога о нас!», «Преподобне отче Сергие, моли Бога о нас!» и т.д. В этой приглушенной шумовой симфонии постепенно становится все явственнее различим мужской голос, читающий молитву.

Свет
 
СЦЕНА 4

 
Покои митрополита в Кремле. Даниил молится, стоя на коленях. У двери – Елена. Она только что вошла.

Даниил. Боже Отче, Врачу душ и телес… исцели рабыню Твою Елену, Всея Руси Великую княгиню от обдержащия ея телесныя немощи: и ожитвори ея благодатию Христа Твоего… (Замечает присутствие Елены, прерывает молитву, поднимается с колен.) Господи, помилуй… Княгиня… в таком виде. Что случилось?

Елена. Благослови, владыко, рабу недостойную.

Даниил (дает благословение). Господь благословит… Одета как ключница или повариха.

Елена. А мы и утекли через поварню. Тайно.

Даниил. За дверью там кто?

Елена. Никого.

Даниил (выглянул в окно и плотно закрыл его). Одна не побоялась?

Елена. Одна не хожу. Аграфена внизу в сенях с твоим келейником. А я… подол в руки – и вверх… Мол, исповедаться хочу владыке.  Посчитала, тридцать шесть ступеней, легко – молодая, не болезная.

Даниил. Келейника велю в розги…

Елена. Нет уж, не смей. Я ему приказала – как бы он ослушался? Я здесь пока еще великая княгиня.

Даниил. В обед подачу от твоего стола принесли. Осетра фаршированного – хорош осетр… Ну, думаю, вспомнила, чадо. Или к себе призовет, или сама навестит… Но чтобы вот так – одна, одета по-простому. (Выглядывает за дверь, чтобы убедиться, что там никого нет.)

Елена. Три года… а здесь все как было. Разве вот у Богородицы лик потемнел. Печалуется, матушка, на нас глядя. (Крестится на икону.)

Даниил. Лампады коптят, образа темнеют…

Елена. Книги какие новые? А то ведь и читать разучусь: дьяки за меня читают-пишут, княгине читать-писать зазорно.

Даниил. Смотри сама, все здесь… Нет, я все никак не пойму… Одно слово, я и сам бы челом бил: мол, прими, княгиня, недостойного...

Елена. Принять тебя – куда? В княгинины хоромы? В толпу лживых боярынь с расписными рожами? К шутихам и карлицам? К слепым гуслярам и домрачеям? А хочешь, в комнатный сад с канарейками в шелковых клетках? Что будем делать? В карты? В шашки? Может, на качели? В этом кошмарном сне я и в баню одна не хожу – непременно две боярыни со мной… Я все мечтаю: как где пожар неподалеку, – может, и до нас дойдет и сгорят эти хоромы со всеми насельницами, со всеми крысами, клопами, тараканами…

Даниил. Дворец каменный, на века – не загорится.

Елена. Нет, не загорится… но мечтать-то можно… Или самой изнутри поджечь?

Даниил. Не греши.

Елена. Грех, соблазн, а руки чешутся! Да вот Аграфену взяла и сбежала к тебе… через поварню выскочили. Не знаю, видел кто…

 Даниил. Донесут. Государь недоволен будет. Меня накажет.

Елена. Государь второй месяц по охотам. Не война, то охота. Ты, поди, знаешь: был в Твери, теперь на Волок Ламский. Со всей свитой… Ненавижу охоту: выпивка, бабы…

Даниил. Какие бабы – это ты лишнее… А так заведено от века. Охота – царская забава.

Елена. Помяни мое слово, на охоте и окочурится – от  обжорства и пьянства.

Даниил. Прости, Господи… Какая ты черствая. Предсказываешь, как приговариваешь.

Елена (просматривает книгу). «Аристотелевы врата» пришли мне. Читала когда-то, нравились…

Даниил. Вина подать не повелишь ли? Из Италии.

Елена. Погоди. Я, владыко, правда, исповедаться пришла.

Даниил. Лукавишь, княгиня. Для исповеди у тебя свой духовник имеется, там, в хоромах, всегда под рукой… Тут что-то другое.

Елена. Того духовника забери совсем. Исповедь он всегда с одного и того же начинает: «Како, дщерь, прежде доиде греха и како прежде растлися девство твое, блудом ли или с законным мужем или скаредьем, еже есть всякий блуд через закон?»

Даниил. Таков чин исповеди.

Елена. Но не каждый же раз одно и то же… Како, дщерь… и опять: како, дщерь… да тако… како… А он и дальше почнет расспрашивать, что и как я князя принимаю – и так ли? и эдак ли? И начинает перечислять блудные грехи... Я молчу, а он говорит, говорит, – и все о разных блудных грехах, с удовольствием, поет прямо, слюни глотает, переживает... Кто кого исповедует?..

Даниил (смеется). А ведь вроде монах, старец…

Елена. Монахи разные бывают… Одни за Волгой в скитах о нас молятся… А об иных наслышаны. Боярыни мои страсть как любят монастырские истории: рассядутся, рассказывают по очереди и ржут, как лошади.

Даниил. Ну что же, чадо… что ты там нагрешила… исповедь так исповедь… Погоди, хоть епитрахиль надену… (Надевает облачение, молится перед иконами.) По самому краткому чину будем исповедаться… Повторяй за мной… Исповедую Богу и пречистой его матери и всем святым и тебе, отче, все прегрешения моя и вся злая дела…

Елена. ...яже помыслех и яже глаголех и яже волею сотворих или неволею, яже помню и не помню… (Решительно.) Нет, ничего этого не надо. Не те слова… Давай, владыко, просто поговорим…

Даниил. Хоть псалмы почитаем… Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих…

Елена. Нет! Уже помиловал, хватит. Обряды веру не заменяют. Просто поговорим. Как прежде… Мне здесь нравится. Память добрая.

Даниил. Воля твоя. Поговорим. (Снимает епитрахиль.) Ты говори, я слушать буду. (Наливает вино в чарку, разбавляет водой.) Так вина не повелишь ли?

Елена. Говоришь: италийское? Мудрости исполнено…

Даниил. Теперь постоянно привозят. (Наполняет чарку, подает Елене.)

Елена. Привозят, я повелела… Мне водой не разбавляй… Христос сказал: «Пейте вино, сие есть кровь моя нового завета». Кровь водой не разбавляют.

Даниил. Это о другом.

Елена. Почему – о другом? Как обращаемся: «Царю небесный, утешителью…»? Господь и утешает нас – кого молитвой, кого мудрым словом, а нас с тобой – вином. Водка и брага разум убивают. Вино – жизнь дает и утешает… Потому и сказано: «Пейте вино…». И, как ты говоришь, здесь вся история человечества…

Даниил. Богохульствуешь.

Елена. Когда я вошла сюда, ты о моем исцелении молился… от какой хвори?

Даниил. Сама знаешь.

Елена. Нет, не знаю.

Даниил. Три года с половиной, как венчаны… а ты все праздная, детей нет. Наследника нет.

Елена. Наследника нет и не будет. Хворь не моя.

Даниил (снова проверяет, не стоит ли кто за дверью и остается стоять при входе). Мужа своего, великого князя принимаешь?

Елена. Еще спроси, как тот духовник: како… тако… Принимаю я твоего великого князя. И стараюсь, как могу – даже когда он не хочет. А хочет он все реже и реже. Вон, на охоту от меня убегает… Иди от двери, не бойся. Аграфена никого сюда не пустит.

Даниил. Я сегодня молился за тебя. Молился и плакал. О чуде Господа просил. И Пресвятую Богородицу Приснодеву Марию… И к Владимирскому чудотворному образу обращался. И твою Матку Боску Ченстоховску вспомнил…

Елена. Перестань, владыко… Соломония двадцать лет молилась. И ты, небось, с ней когда-то молился… И ни-че-го… А теперь никаких двадцати лет у нас нет… Князю пятьдесят. Наследника нет. Даже племянников нет: Василий Иванович братьям жениться запретил, пока у самого наследник не родился… И теперь, не дай Бог, случись что с ним… Кто я? Бездетная вдова – хуже сироты. Падаль, хуже блудницы корчемной… Неплодную смоковницу измещут и бросают в огонь… Ладно, не обо мне речь. Ты о Руси подумай: тут ведь властью всегда все недовольные, только боятся. А страха перед властью не будет – смута … И один брат, и второй. И Шуйские, Бельские, Горбатые. Каждая вотчина права предъявит… Вот и будет тебе Третий Рим, торжество православия… Как у нас в Литве говорят: co zanadto to niezdrowo… Мало не покажется…

Даниил. Ухо режет: «у нас в Литве». По-прежнему?

Елена. У нас в Литве… Мой янтарь всегда со мной, на груди ношу… Я – чужая: как была, так и осталась.

Даниил. На все воля Божья… За что наказываешь, Господи?

Елена. Не у Господа, у меня спроси… За то, что Соломонию насильно постригли. За то, что меня насильно второй женой, блудницей бездетной сделали… За то, что он братьям своим – того же княжеского роду! – запретил наследника родить… За то, что на себя одного всю силу, всю власть стянул и ни с кем делиться не желает: кто слово супротив – в опалу, в темницу, на плаху. Но время-то подходит. С того света властвовать не будешь…

Даниил. Тише, тише: услышат – донесут.

Елена. И что будет?

Даниил. А то, что пойдешь за Соломонией следом. Да не в Суздаль, а куда подальше. В Каргополь… Да и меня не помилуют.

Елена. А я и так пойду. Еще год, от силы два… когда князь уж совсем ничего не сможет… И будет третья жена князю. Шуйские невесту найдут или Горбатые. И родит она наследника ровно через девять месяцев после свадьбы. От кого вы****ок – никому не важно будет. Наследник! И государь наш Василий Иванович, хоть и все знать будет, а своим признает и будет счастлив. Еще бы, дело государственное!

Даниил (падает на колени перед иконами, молится). Сохрани, спаси и помилуй, Господи.

Елена. Поднимись, владыко. Времени нет…

Даниил. Что делать?

Елена. Так ведь вот… только что сказала, что делать. Ну?

Даниил. Как? Нет! Да не будет во мне такого безумия. На смертный грех толкаешь. Нет!

Елена. Это ты, владыко, меня во грех с головой окунул. Ведь это ты князю посоветовал меня взять? Монах… Сам не могу, так любоваться буду… Любуйся! Теперь как ни сделай, все плохо…

Даниил. Да и стерегут тебя. Тут ведь к первому попавшему не подляжешь. Донесут… разнесут. Княгиня – блудница… в клочья порвут.

Елена. Донесут, разнесут… Хочешь? Прямо сейчас, здесь – и у меня хорошие дни, и князь как раз через неделю вернется… От тебя, поди, святые родятся. И будет на Руси любовь и благоденствие на годы… а может, и на века.

Даниил. Бес в тебе. Кому себя предлагаешь…

Елена. Ты когда благословлял меня, и я губами к руке твоей припадала, а ты по голове меня гладил… я знала, чувствовала: ты меня любишь… Мы же не ради любострастия – ради спасения твоей Руси, ради наследника.

Даниил. Грех смертный. Грехом не спасешься.

Елена. А без наследника Русь потерять – грех не больший?

Даниил. А вот мать твоя… она, поговаривают, колдунья, ворожея. Она не поможет?

Елена. Суеверия пустые… Уже не помогла.

Даниил. Все в руках Божьих… Пути не вижу… Боярыни вокруг, шутихи… А вот твоя боярыня комнатная, эта… здесь внизу, Аграфена Челяднина… ее брат – Иван Овчина, князь Оболенский. А?

Елена. Говори, говори.

Даниил. Что говорить?

Елена. Дальше говори.

Даниил. Овчина – женатый, к великому князю близкий. Погоди-ка… (Находит и берет в руки документ.) На вашей свадьбе было расписано (читает): «Князю Ивану Оболенскому-Телепневу колпак держати у Великого князя и спати у постели и в мыльне мытися с Великим князем». А и дальше его Государь возвышает: вот-вот в конюшие произведет… Свой человек. Аграфена, сестра его, баба умная, все устроит и молчать будет…

Елена. Что умолк?

Даниил. Всё.

Елена. Хорошо говорил… Летописцы напишут: митрополит Даниил умнейший и образованнейший человек своего времени… Вот с этой исповедью я и пришла к тебе, владыко… Прости, Господи…

Даниил. Иисусе, Сыне Давидов, помилуй мя! Страшный грех беру на душу, но… дело государственное… Бог, чадо, прощает тя невидимо своею благодатью и аз грешный…

Елена. Часы на Спасских воротах бьют. Пора, а то хватятся… Второй раз сдаешь меня, крысолов ты мой любимый.

Даниил. Ступай. Я молиться буду.

Елена. Пойду к шутихам и дуркам… А духовника от меня забери. Я только тебе буду исповедаться… Благослови, владыко.

Даниил. Постой, а зачем приходила? Аграфена, Овчина – это и без меня могла придумать… Нет, нет… Я и под пыткой знать ничего не знаю…

Елена. Зачем… Ты вон от имени всей Руси… не говоришь – вещаешь… Именем Господа судишь… А я кто такая? Перед тобой, перед Русью, перед Господом Богом – девчонка литовская, как былинка на ветру… И вашу судьбу одна решать должна? Нет уж… Если станут говорить: то, се, княгиня, Овачина, ты скажешь: ложь это и клевета. Я, мол, про княгиню все знаю, она у меня исповедуется.

Даниил. Погоди, келейника позову… ступени крутые и узкие… тридцать шесть, говоришь?.. вниз труднее.

Елена. Сама сбегу… (Было направляется к двери, но возвращается.) А ты говоришь: власть от Бога. От женщины: вся история пропахла вином и женщиной… Молись за душу мою грешную… а я уж вам нарожаю… Будете ли счастливы… (Направляется к двери.)

Даниил. Спаси и помилуй, Господи!


Затемнение.

Звучит фрагмент из Первой симфонии Шнитке. Музыка стихает.
Свет.

 
СЦЕНА 5
Все тот же интерьер. Никого. Дверь в ванную открыта. Из ванной Её голос (поет): «Черный да ворон воду пил… Не допивши да полетел…». Он входит, в руках планшет.

Он. Доброе утро!

Она (выглядывает из ванной, в халате, на голове тюрбан из полотенца). Доброе. Твоя послушница завтрак принесла, и, прости, я тебя не дождалась… Возьми там бутерброды, кофе еще горячий. (Скрывается в ванной, но дверь оставила открытой.)

Он. Почему это послушница – моя?

Она (не выходя из ванной). А то я слепая и ничего не вижу.

Он усиливает звук внутренней трансляции: церковная служба, голос священника, женский хор… Он завтракает… Она вышла из ванной – уже в полном порядке: одета, причесана.

Он. Ослепительна. (Убирает звук трансляции, расставляет небольшой переносный экран. На него проекция с планшета.) Хочу показать тебе во что одеты были люди 16 века. Вот боярин…

Она. Нет, нет, нет! Убери немедленно. Не желаю! Никаких ряженых трупов. Ты же сам говорил: наши дни, игра, интрига… Вот интрига – да.

Он. За кофе спасибо. Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться.

Она. Интрига действительно достоверна?

Он. Боюсь, обвинят в русофобии… но суди сама (читает с планшета): «Первенец у Василия III родился 25 августа 1530 года. 25 лет супружеской жизни, две молодые женщины и, наконец, одно зачатие. Уже  современники сомневались, сам ли? Овчина все время очень уж близко у княжей постели… Но вот Иван умирает… кстати, действительно на охоте… и Овчину тут же находим в постели Елены уже совершенно открыто, так сказать, органично, там был, там и остался: сожитель,  соправитель… Оно бы и ладно, свечку не держали… Да не в морали дело – в генетике… Смотри: ни в роду Ивана, династия калитичей, ни у Глинских в роду ни одного психа или дебила. Между тем сыну Елены Ивану Грозному, современные психиатры ставят диагноз паранойя. Ее младший сын Юрий и вовсе слабоумный (болезнь Дауна или что-то вроде). И пошло-поехало: сын Грозного Федор – слабоумный (имбицил или олигофрен), другой сын Дмитрий – эпилептик. Третий сын, им убитый, успел запомниться как маниакальный садист… Откуда?  А вот смотри род Овчины, имена-прозвища … Телепнев… Телепень – дурак, идиот, а еще в роду: Глупый, Немой,  Лопата, Медведица, Сухорукий. А? Генетический фонд… Не отсюда ли и пошла «порча» на Руси?

Она. Порча? Или проклятие Елены – преданной, изнасилованной?

Он. Важна ли разница?

Она. Важна. Кто я? Труха, в пыль растертая, и на ней грибы-поганки выросли… или святая страдалица: хорошо понимает все причины и последствия.

Раздается колокольный звон – в процессе церковной службы. Он усиливает звук трансляции службы.

Она. Завидую монашкам. Ушли от всех проблем: работай, молись – молись, работай… А придет время – предстала перед Господом: я работала и молилась, Господи. Что еще надо?

Он. Что та знаешь о монастырской жизни? Не всегда так красиво…

Раздается телефонный звонок по местной сети. Он приглушает звук трансляции.

Он (в трубку). Слушаю… Да… спасибо, сейчас спрошу… (Ей, прикрыв трубку рукой.) Послушница – наша! – спрашивает, что мы предпочитаем на обед? У всех сегодня постная окрошка,  нам могут борщ сварить.

Она. Мне что всем. Окрошка.

Он (в трубку). Спасибо, мы со всеми вместе – окрошку. (Кладет трубку.)

Она. Браво! Наконец-то ты огляделся вокруг и увидел, что ты не один. Да здравствует окрошка!

Звучит сигнал ее айфона. Она не обращает внимания.

Он. Телефон.

Она. Слышу.

Он. И?

Она. Что и?

Он. Ответь же.

Она. Не хочу.

Он. Может, это супруг.

Она. И что?

Он. О чем ты себе думаешь?

Она. Думаю, что лучше – чтобы он услышал «Абонент не отвечает» или «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети»?

Он. Не понимаю?

Она. А что понимать? Мы с ним расстались. Я ушла от него.

Он (что-то жевал, поперхнулся, закашлялся). Когда?

Она. Сколько прошло? Ну вот когда сюда ехала: высадила в Шереметьего – и привет! Настаивал, чтобы его сестра сюда ехала – как надзиратель: «Поедешь одна, мы с тобой расстаемся». Ну и пошел нафуй, захлопнула дверцу и уехала.

 Он. Ничего не понимаю… Ты же ему отсюда дозванивалась.

Она. Делала вид. Скажи я с самого начала, какая работа была бы? Ты и так вязался… еле отбрыкнулась.

Он. Ну всё, пошел собирать вещи… Спектакль, значит, накрылся… Он автор, он антрепренер.

Она. С деньгами все будет нормально… А ты… Ну, пора уже… и прости меня…

Он. Что еще?

Она. Ну хватит придуряться, а?. Смотри в глаза, не отворачивайся… Еще зимой супруг пришел изрядно выпимши: «Твой бывший , - говорит то есть ты, - написал для тебя замечательную пьесу и требует, чтобы я подписался автором. Боится, что ты откажешься».  Ну, что?

Он. А ничего. Сразу сдал, паршивец… Он, я… Что меняется?

Она. Да! Я прочитала, и меня ужас охватил: вдруг не я, вдруг не мне... Соглашайся на любые условия… Всё равно, кто автор…  Вот и придуряемся.

Он. Давай украдем вина в 16 веке. (Наливает ей и себе.) Причастимся и исповедуемся…

Она. Вообще-то наоборот полагается: вино потом.

Он. Ой, да ладно, я и крещусь, небось, слева направо… Да… Исповедь… Три года назад, когда ты ушла, я просто свихнулся. Постоянно слышал твой голос. Если на кухне, казалось, что ты в комнате, если в комнате – ты на кухне. Видел тебя во сне и наяву:  глаза, губы, пластику, изгибы тела. Незнакомых женщин на улице за руки хватал: «Извините, обознался»…

Она (с нежностью). Бедный!

Он. Нет, нет, все это быстро прошло… Случайно как-то увидел тот скульптурный портрет, Елены Глинской… И у меня ноги ослабели, чуть инфаркт не сделался: сердце вот здесь – бух, бух… Алёна! Это же ты! Понимаешь? Мистика… Всё, тебя нету: теперь только она… Я люблю ее… Я все про нее знаю… Это не пьеса, не спектакль – акт воскрешения любимой женщины… А ты… прости, но ты вроде как необходимый инструмент… И вдруг бы ты отказалась…

Она. Когда мы сюда приехали, ты что ли ее трахнуть хотел?

Он. Ты, она – не вижу разницы.

Она. Да. Налей-ка еще… Удалось: ты ее перелил в меня. И ее, и меня... угадал обеих.

Он. Ну, все-таки у тебя другое будущее.

Она. Кто может знать свое будущее?

Он. Что-то я как-то… Пошли немного пройдемся перед обедом, успокоимся. Вечером – последняя сцена.


Оба уходят. Пустая сцена. Сигнал забытого ею айфона – и снова, и снова.

Затемнение.

Музыка из 3-й симфонии Шнитке.

Свет.


СЦЕНА 6.
16 век. Покои Даниила. Ранние сумерки. По стенам и по потолку ходят отсветы далеких пожаров. Даниил у окна. Елена входит озабоченная чем-то. Некоторое время остается у двери, словно опасаясь пройти дальше.


Даниил (оборачивается, видит Елену). Государыня ко мне. Вот подарок! А я гляжу: твои люди на двор, толпа… Грешным делом, подумал, все, конец: за мной пришли, моя очередь…

Елена. Отойди в сторону… окно видеть.

Даниил. Тебя-то, государыня, сослепу не увидел, снег валит… А как разглядел, отлегло: нет, еще не в этот раз. Отчего не пройдешь, не сядешь?

Елена. Лицом ее ко мне поверни.

Даниил. Кого, государыня?

Елена. Кто в кресле сидит.

Даниил. Да нет здесь ничего. Гляди… (Проводит рукой.)

Елена (только убедившись, что в кресле никого нет, проходит от двери, но неуверенно, с опаской, словно ждет подвоха). Грехи митрополита мучают, совесть?

Даниил. На Москве живем. Какие грехи? Митрополит, не митрополит – придут и схватят… Четыре года как князь великий Василий Иванович почил в Бозе, и с тех пор твоя воля у нас – закон. На кого укажешь, того и берут и уводят… А вдруг и я не угодил…

Елена (вдруг резко меняется, весело раскидывает руки, приплясывает). Повторяй за мной. Подпевай. (Поет.)
Селезень уточку догонял,
Молодой серу догонял,
Ходи утоца домой,
Ходи, серая, домой.
У тя семеро детей,
Восьмой селезень,
А девятая сама,
Поцелуй разок меня. (Умолкла.)
Повторяй: поцелуй разок меня.

Даниил. Но государыня…

Елена (решительно). Повторяй!

Даниил. Поцелуй разок меня.

Елена. Нет, всю песню… Ну…

Даниил и Елена вместе поют всю песню: Селезень уточку догонял… и т.д.

Елена. Это хоровод. Все поют. Уточка в центре круга, а селезень снаружи, и хоровод селезня к ней не пускает. Он и так, и сяк – и никак. Хоровод между ними… Год проходит, и два, и десять. Уж и селезень состарился, и уточке он не нужен… А хоровод все кружит – и не пускает… Хоровод – страшная сила: государство, церковь, молва людская, страхи. Она бы, может, и сама выбежала из круга… да селезень больно уж вялый, – из породы домашних уток.

Даниил. Я, государыня, осмелился… намедни челобитную тебе подал. Прошу…

Елена (перебивает). Знаю, мне прочитали… Молчи! (Снова встревожена и озабочена.) Чувствую, чувствую, здесь она. В кресле сидела. Куда теперь спрятал, старый селезень?

Даниил. Что спрятал?

Елена. Ах, бес лукавый: что спрятал… не что, а кого.

Даниил. Что ты, государыня, кого тут спрятать можно?

Елена. В глаза мне посмотри.

Даниил. Видит Бог…

Елена. Бог видит… а ты в глаза смотри… Глаза твои люблю, владыко… проваливаюсь в них… До сих пор помню и люблю… Вчера на Москве-реке в проруби жонку утопила. Велела в срубе сжечь, но сруба готового нету, рабы нерадивые… Молодая жонка, моя ровесница… или моложе… Смазливая. Глаза, как у тебя, – синие-синие и смотрит так же – прямо в душу… Мешок на голову, на поясе завязали, – ну, заплачь… молчит. Понесли уж к проруби… ну закричи, милости попроси… молчит. Смирение, полное смирение… И в прорубь головой вниз… Й-и-их! И брызгов не было – только срамота меж голых ног мелькнула и мужики из челяди заржали… А сегодня с утра живая перед глазами. В лицо смотрит и хохочет. Видно, счастливая. А то вдруг запевает: «Селезень уточку догонял…» Живучий народ, да?

Даниил. Но здесь никого нет.

Елена. Не можешь знать. Она меняется, каждый день другая. Я привыкла. Она одна и та же, но то она боярыня, то крыса, то моя мать родная… вчера вот ведьма эта утопленная, женка молодая с Кисловки, ворожея… Я сначала ее не разгадала. Она зелье сварила, коренья. Божились: поможет. Овчина… он у меня, знаешь, сеятель бешеный… Посевы охотно принимаю, но хорошо бы всходов не было… Обманула ведьма… не помогло зелье. И снова… как там у вас в исповедальном чине… «аще в утробе имеет, а родити не хочет»… Аще… Хватит… От Овчины второй чудной родился. А теперь и я сама под ним чудная сделалась…

Даниил. Господи, помилуй. Отравят тебя эти ведьмы до смерти.

Елена. Не видишь разве? Уже, владыко, уже… до смерти. Ведьмы, или боярыни мои – стольницы, кравчие, или мать родная – тоже ведьма. Не знаю, кто… Время такое – посмотришь вокруг: что ни баба, то ведьма. Всех не сожжешь, не перетопишь.

Даниил. Тут лекарь немецкий объявился.

Елена. И лекарь смотрел – бесполезно, тоже утопить можно… Мне от Фоминой недели все хуже и хуже. Ночью не сплю, а днем если засыпаю, храпеть начинаю, как пьяный конюх, – и тут же просыпаюсь. Есть-пить не могу, все горечь. Вино пить перестала – вкус мочи во рту. Сюда к тебе еле заползла на четвереньках… Заговариваться стала: что говорю, сама не понимаю… (Возбужденно указывает на что-то в углу.) Вон она, вон она… Открой окно, – может, ее ветром вынесет. Она легкая.

Даниил (открывает окно). Гарью тянет… Пожары по всей Москве, с разных сторон. Снег валит густой – и пожары. Болвановка вся полыхает. И недалеко на Кисловке пожар… И в Хамовниках…

Елена. Нет, пожары не помогут… Пусть стоит себе. Я спиной повернусь.… А ты иди сюда… Давно не видела тебя, владыко. Челобитную твою мне зачитали. Наверное, поэтому ноги к тебе и принесли… Дьяк Мишурин говорит, надо брать старика. А я говорю, погоди, сама поднимусь, поговорю… Что, владыко, в Литву бежать собрался?

Даниил. Помилуй, государыня. На покой попросил отпустить. В мой прежний монастырь, на Волок Ламский. Устал. Церковь на мне: все храмы, все монастыри, белое духовенство, черное монашество, все святые, все грешники, вся паства необъятная, все свары, все бесчинства, все казни… Твоя вот судьба… Русь Великая… Не могу больше… Простым монахом дни свои закончу. Молится за вас буду.

Елена. Нет, люди говорят, лукавит митрополит: Волок Ламский в сторону Смоленска. Смоленск – почти Литва… Ну, точно, в Литву бежать собрался… (Резко оборачивается.) Я же говорила, ее в окно вынесет. Всё! Нету. Быстро закрывай. (Подходит к столу с книгами, открывает одну из книг, находит нужную страницу.)

Даниил (закрывает окно). Я же в челобитной объяснил…

Елена. Потом, потом… Иди сюда. Я сяду, а ты читать будешь. Вот я нашла. (Садится в кресло.)

Даниил (переносит книгу на аналой). На Западе книги уже на станке печатают, а у нас всё от руки пишется. Потому и книги большие, тяжелые, поднять нельзя…

Елена. Читай. Я что-то устала. Может, подремать удастся.

Даниил (читает). Каплям подобно дождевным, злии и малии дние мои, летним обхождением оскудевающе, помалу исчезают уже… (Прерывает чтение.) Что это, государыня? Это над умирающим читают, на исход души… Прежде соборовать тебя надо. Все грехи твои воедино собрать – и какие знаешь, и неведомые. Предъявить Господу и прощения просить… Господь милостив.

Елена. В Англии в прошлом году королеву… на плаху… голову отрубили… в корзинку… Моя ровесница. Красавица, умница… Я прежде слышала про нее, завидовала: на шести языках читать-писать могла… и на плаху… Сказали, блудница… Королева Анна Болейн… на плаху… А я… оставь я в живых и на свободе братьев великокняжеских – Юрия Дмитровского, Андрея Старицкого – они бы и меня так же – на плаху… и мухи черные тучей… Это ли мой грех? Скажи, владыко, грех? А с наследником что бы они сделали? Грех?

Даниил. Кто я такой, чтобы судить тебя… Молись, государыня.

Елена. Нет, на плаху, под топор – я никогда, ни одного не послала. Не хотела. Крови на мне нету…

Даниил. Ну да, здесь в тюрьме – и один, и другой – «преставися страдальчески гладною нужею». В каменном мешке в тяжелых кандалах, к стене прикованные, от голода и холода месяцами умирали – и умерли. Лучше бы на плаху.

Елена (весело). Этого ничего не знаю. Не видела. Не мой грех.

Даниил. Перед Рождеством еще казнили тридцать человек: повесили по дороге на Новгород… Я тебе челом бил, чтобы помиловать… Уж эти-то – повинились, твоей милости просили.

Елена. Овчина говорит, нельзя: в Литву бежать хотели – вместе с Андреем Старицким… Помилуешь – все в Литву побегут.

Даниил. Десять верст – виселица, еще десять – еще виселица…

Елена. Пойми, летом – никакого толку не было бы… Три-четыре дня, и что бы с ними стало? Птицы растащили бы… А зимой… зима морозная была… Теперь у нас март? Давеча боярин из Новгорода приехал, – говорит, считал по дороге: тридцать, все на месте, все как новенькие висят…

Данииил. Русь… Зима… Привычная картина…

Елена. Овчине нравится. Он велел.

Даниил. Не могу… (Падает на колени перед иконами.) Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя…

Елена. Прекрати! Поднимись! Что-то ты к старости… чуть что – сразу на колени и в слезы.

Даниил. Если я молиться не буду, кто о нас с тобой помолится? Ты – мой грех великий… Потому и в монастырь прошусь, что кровь и слезы на душу принимать – сил не осталось.

Елена. А мои слезы – спокойно принял?.. Вот еще давно хотела спросить: крыса… о чем ты с ней разговаривал?

Даниил. Разговаривал? С кем? Когда?

Елена. Монахом был… С крысой о чем разговаривал?

Даниил. Помилуй, государыня, столько лет… Не помню.

Елена. Вспоминай… Приручил, гладил, под рясой согревал… что говорил ей?

Даниил. Крыса… Говорил, Господь всех нас видит, и все мы у Господа сосчитаны – и каждый человек, и каждая крыса. И каждому по делам воздастся. Каждому!

Елена. А она – что?

Даниил. Что?

Елена. Да – что?

Даниил. Что она?

Елена. Она – что?

Даниил. Она смотрела на меня черными бусинами… внимательно смотрела… соображала, понимала. Умная была.

Елена. Умная… Любила тебя… Тепло ей было под твоей рясой… Ее собаки загрызли.

Даниил. Вот этого не скажу, не знаю.

Елена. Я знаю: ее собаки загрызли. Умная и доверчивая. Умных и доверчивых всегда кто-нибудь загрызть готов.

Даниил (наливает вино). Кажется, ты немного ожила… Может, все же кьянти? Я теперь тоже не разбавляю.

Елена. Пей без меня… Где-то читала, язычники самую красивую девушку приносят в жертву идолам. Убивают, и она становится богиней, молятся на нее… Меня убили, чтобы сделать великой княгиней. Я давно мертвая… Ты, Даниил, не в Бога веришь – в идолов. Ты, мой селезень, и меня убил, принес в жертву своим идолам – Руси Великой, князю своему… И теперь я – твоя Русь. Нравится?.. А другой быть не могла. Загрызли бы, убили. И меня, и моего сына, великого князя Ивана Васильевича… Я тебе, Даниил, Русь твою сохранила. Как ты хотел. Такой навеки и останется. А я устала, очень устала… скорее бы уже… На-ко вот, возьми.

Даниил. Что это?

Елена. Четки янтарные. Матка Боска Ченстоховска разлюбила меня. Повесь у себя в божнице… Знаешь, о той влюбленной рыжей литовской девочке я думаю как о своей несостоявшейся дочери. С нежностью… Нам, бабам, всегда достается любить не тех, кого следует…

Даниил (падает перед ней на колени, целует руки). Прости меня, государыня.

Елена. Челобитную твою я сожгла, и Мишурину велела забыть. После моей смерти тебя и так сразу в монастырь отправят. Потерпи, недолго осталось… Ты читай, а я, может, подремлю немного… Здесь бы возле тебя и умереть хорошо. (Сидит, закрыв глаза.)

Даниил (читает тихо). Каплям подобно дождевным, злии и малии дние мои, летним обхождением оскудевающе, помалу исчезают уже, Владычице, спаси мя… (плачет) Се время помощи, се время Твоего заступления, Владычице, время, о нем же день и нощь припадах тепле и моляхся Тебе…

Затемнение.


Звуки церковной службы.


В затемнении голос Даниила:

Государыная великая княгиня Елена всея Руси, мать царя Ивана Грозного, преставилась 3 апреля 1538 года в возрасте 29-ти лет. Современники полагали, что она была отравлена, – и многие историки принимали это предположение… Митрополит Московский Даниил вскоре после ее смерти был отправлен на покой и окончил свои дни в Иосифово-Волоколамском монастыре.

Музыка постепенно меняется на современную – что-то ритмичное – напр. Дэйв Брубек или что-то вроде.

Свет.

СЦЕНА 7.
Утро. Он собирает реквизит. Она входит.

Она. Попрощалась с матушкой игуменьей. Какая светлая, добрая русская женщина! Говорит, приезжайте просто так, поживите, отдохните.

Он. Присядем на дорожку.

Она. У меня хорошие новости…

Он. Я заметил: когда где-нибудь разгружаешь машину, а потом всё надо грузить обратно, то вещей всегда оказывается больше, чем было – и что-нибудь не влезает. В окно видел, как ты мучаешься с пустым бочонком.

Она. Ну да, хотела даже тебе в машину бросить.

Он. Да, но…

Она. Я говорила с супругом. Простила его… Есть грант, есть деньги на всю антрепризу! Пять спектаклей в Москве, потом гастроли. И если в Москве пройдем хорошо, на той же площадке можно будет еще несколько спектаклей.

Он. Я знаю. Я с ним тоже разговаривал. Поздравил с удачей… И сказал, что ухожу из проекта.

Она. Как? Что это значит? Уходишь – куда?

Он. Никуда. Просто ухожу. Из театра тоже увольняюсь.

Она. Здрасьте, приехали. Спасибо. С тобой, любимый, не соскучишься…  Не соображу, всё взяла? (Заглядывает в ванную.) Вчера вечером допила из бочки, легла… дверь открытой оставила… Мне показалось, ты так хотел… Полночи ворочаюсь одна…  встала, пошла к тебе… а у тебя закрыто. И ясно, что наша будущая монашка обретается у тебя в постели.

Он. Преувеличиваешь и драматизируешь.

Она. Да уж… Я ради твоей Елены отказываюсь от ролей в театре, практически беру отпуск на год. Спектакль вызывает интерес, супруг роет землю, достает деньги, перспектива… экранизация… но ты уходишь из проекта. Что это? Как это?

Он. Нет, правда… Смотри… Тут нужен актер пофактуристее. Роли нет, всё статично. Не потому, что он плохо написан. У него и в истории роли не было – он не взял на себя никакой роли. Он же только посредник.

Она. Как же я от тебя устала.

Он. Священники – они и есть посредники… И не важно, каков он как человек… Но тем более нужна фактура, пластика…

Она. Как же я устала за эту неделю… Почему я все время должна заботиться о тебе как о своем ребенке? А ты, как ребенок, все время проваливаешься в какие-то невозможные ситуации…

Он. Это твоя пьеса. Супруг автор. Он найдет тебе партнера. Это будет твой оглушительный бенефис. Великий успех. Ты покоришь Москву, поедешь по стране, по миру… Ты отлично справишься. Супруг  умный, добрый, толковый мужик… Любит тебя… Все режиссерские разработки у меня записаны, и я ему уже отправил.

Она. Вещи собрал? Ничего не забыл? Едешь?

Он. Я еду… лечу… в Улан-Уде. Я утром звонил. Мое имя им что-то говорит, и они не прочь. Я поставлю там нашу пьесу… Кстати, я сегодня спал один. И дверь не заперта. Она открывается наружу, надо было на себя потянуть, а ты от себя толкала.

Она. Ну что это? Я ничего не понимаю. Господи, вразуми меня, неверующую атеистку.

Он. Сядь… Пьеса, которую мы сейчас здесь вот разыгрываем… вот сейчас… и вообще в последние годы… это пьеса о моей любви к тебе… Чтобы понять, надо мир разделить пополам. И провести жирную черту. В одной половине – ты и все, что вокруг тебя, все твои интересы, вся твоя жизнь. Театр, карьера, замечательные друзья, общение, супруг, приемы, презентации, успех, успех, успех… Праздник!.. В другой половине – я, как есть. Так вот… из той половины, где ты, мне интересна только ты сама – и ничего больше. Ну, абсолютно ничего. А ты – очень интересна. Ты – моя единственная женщина. Я жить без тебя не могу… Но и перетащить тебя в свою половину, не имею права. Хотя, может, и было бы возможно…, В какую сторону дверь открывается, можно подсказать… Не хочу. Потому что ты будешь несчастлива.  Я это уже здесь понял… Ты теперь известная актриса, Аркадина… Помнишь, как ее в Харькове принимали! До сих пор голова кружится… А я как был Треплев, так и остаюсь… Это моя жизнь.

Она. Уж тогда Гамлет.

Он. А что Гамлет? Тот же Треплев, только в Эльсиноре… Не в этом дело… Если ты несчастлива, то и мне жить незачем… Как-то все так вот… не стыкуется…

Она. Ладно. Молчу. Так уже бывало. Подождем. Время всё расставит. Как-то у нас все слишком серьезно. В нашей пьесе чего-то не хватает… веселых милых глупостей что ли.

О н. Да-а! Одна милая глупость… Уно моменто.

Он уходит в ванную. Через некоторое время раздается хлопок, похожий на выстрел.

Она (еле слышно). Даня! (Пауза. Бросается к ванной. Он выходит ей навстречу с бутылкой и бокалом шампанского в руках.) Шут гороховый! (Рыдает.)

Он. Что ты? Холодильник отключен – шампанское  под краном охлаждал… Ты за рулем – разве губы смочить, – а мне можно: я на денек останусь, в лес схожу… и вообще отдохну. За твой успех.

Она. Подожди, приду в себя. Руки дрожат.

Он. За воскрешение Елены Глинской, великой актрисы московской и всея Руси! За вечную любовь. За тебя. (Пьет.)

Она. Знаешь, какое у меня чувство… Я сейчас уеду, ты уедешь…  А здесь… и в монастыре… вот здесь на Руси навечно останется 16 век, и те двое с каждым поколением будут вновь и вновь переживать трагедию несчастной любви, трагедию России… А наш спектакль окончен. Дальше – затемнение!

Затемнение.

Начинается и становится все громче трансляция церковной службы.


Занавес.