Один день и вся жизнь... 2. Первый рейс

(из записок моряка)

2. Первый рейс

В беседах с попутчиками и в полудрёме улетела
ночь. Утром я был в Туапсе. Шёл дождь – мелкий и
беспечный. Порт, пароход. В экипаже оживленно: кто-
то сменился с вахты, спешит на берег, к кому-то жена
приехала, обычные события после тягомотного рейса. В
каюте, где предстояло жить, меня встретил белобрысый
матрос, как сперва показалось, изношенный, хмурый и
злой.

– Здравствуй! Я – Андрей. – Матрос указал на верх-
нюю койку. – Твоё место на втором ярусе. Тебя как зо-
вут?
– Юра, – несмело ответил я.
– Не робей, моряк! Подружимся. Впереди долгий
рейс в Польшу. Бискай будем проходить. Слушай, меня
поставили на штивку руды в трюме, ты подмени меня
вечером. У меня, понимаешь, жена в Новороссийске.
На лебёдке стоял?
– Не-е-е... А я смогу?
– Сможешь. Я тебя потренирую с часок. А со стар-
помом договорюсь. Лады? А сейчас ложись, отдохни
после поезда.

Днём выдали робу, сапоги, показали сушилку, где
оставлять рабочую одежду, а вечером после недолгой
тренировки я встал у пульта и управлял нещадно гро-
хочущей лебёдкой, испускавшей при этом клубы пара.
Я понял: или я – её, или она – меня. Лебёдка уступила,
сдалась. Знай наших!

«Умань» вышла в море. Ещё сутки, и выпала мне
матросская вахта со старпомом Наумовичем. Этот ма-
ленький, никогда не унывающий мужичок (Андрей ме-
ня предупредил) был большим шутником: он подкрал-
ся ко мне сзади, когда я всматривался через бинокль в
горизонт, и крикнул:

– Матрос Мордвинов, немедленно за борт, в воду!
– Зачем?! – обернулся я оторопело.

Я с детства боялся высоты, для всех – страшная тай-
на. И сейчас испугался не от дурацкой команды старпо-
ма, а от догадки, что тайна раскрыта и старпом прове-
ряет меня.

– Да пошутил я! – похлопал по плечу Наумович. –
Твою реакцию на глупость проверял. Молодец! Вы-
держал проверку. А то был один матрос – сиганул по
команде за борт. Еле успел перехватить в последний
момент.

После недолгой паузы спросил:

– Батька есть?
– Не, с войны не пришёл.
– Да, кто с войны, кто с моря, – задумчиво произнёс
Наумович.

В другой раз в пять часов утра послал в свою каюту:

– Юра, принеси мне кусок колбасы.
– А где она лежит?
– В спальне стоит холодильник, так ты его не откры-
вай!
– Проверку на глупость, Виктор Наумович, я про-
шёл. А сейчас на что?
– Во! Молоток! Над иллюминатором висит палка
колбасы на верёвке. Возьми ножик, отрежь половину,
чтоб тебе и мне хватило.

Позднее я наслушался разных баек про старпома,
но верилось в них слабо. Весь экипаж опасался стро-
гости старпома. В молодости, по словам Андрея, даже
поколачивали его за неуместные и жестокие выходки.
Но битьё, видимо, не пошло впрок... Однажды перед
приходом судна в порт он организовал для капитана
телеграмму, якобы от жены: «Домой не приходи тчк
Я всё знаю тчк Люба». Бедный капитан места себе не
находил – всегда у моряка есть грехи, о которых жена
невзначай да узнает. Чего от скуки и однообразия по-
рядка не придумаешь!

Проходили Босфо р. На борту – лоцман, усатый ту-
рок-толстяк, подвижный: всё-то ему надо! Легко пере-
катывался по мостику, выбегая то на правое, то на левое
крыло. Я стоял вперёдсмотрящим и докладывал стар-
пому об обстановке впереди, хотя и без меня вся обста-
новка рисовалась как на ладони.

– Буксир слева по курсу тридцать градусов. Идёт на
пересечение! – звонко, с металлом в голосе кричал я.

Наумович переозвучивал лоцману по-английски. И
тот, выскакивая на крыло мостика, грозил кулаком не-
счастному буксирчику.

Меня поражали бежавшие по проливу суда и судё-
нышки, буксиры и всякого рода рыболовные шхуны,
сновавшие в Дарданеллах, словно по одесской улице
автомобили. Внешне хаос немыслимый. Как ориен-
тироваться? Позже я пойму, что в море, над безднами
глубин, правила построже, чем на берегу, но то – потом,
когда походишь по морям не балластом, а моряком.

После осенней дождливой погоды в Туапсе Среди-
земное море с раннего утра светлое и по-домашнему
приветливое. Судов много, особенно рыбацких. Иногда
«Умань» сближалась с лодчонками, можно было рас-
смотреть рыбаков, выбирающих сети с рыбой: чёрные,
продублённые лица, в глазах – тени предков. Впереди –
Гибралтар, я с сожалением прикинул: в этот раз берега
36 | Александр Матвеев Один день и вся жизнь... | 37
не увижу, на ночную вахту выпадает выход из пролива,
зато будет Атлантический океан и курс на север мимо
Испании, Португалии. И пусть Гибралтар далеко не
мыс Доброй Надежды, но, кто знает, может, на обрат-
ном пути мы пройдём легендарное место – Геркулесо-
вы столбы – среди бела дня? Вот только бы не укачал
меня шторм Бискайского залива. Позору не оберёшься
перед командой морских волков. Ведь морская прак-
тика для того и даётся будущим морякам, чтобы сдру-
житься с морем, почувствовать вкус солёного ветра на
губах. Короткий поход на учебном судне «Экватор»
после первого курса, когда меня укачало, – не в счёт.
Первый блин комом!

Тогда хотелось одного: конца кошмара, хотелось сту-
пить ногой на твёрдую землю и забыть ужас качки. И
никаких больше морей!

Но закончился шторм, снова светило солнце, играя
бликами морской глади. И опять с нашим судном со-
стязались дельфины, вымахивая из воды перед фор-
штевнем. Мечты о мысе Доброй Надежды снова нава-
лились, как прибой, уносящий в море труху побережья.
Проходим мы ревущие широты,

И вновь в душе неистовый оркестр,
И вновь гремят серебряные ноты,
И вновь к нам благосклонен Южный Крест.

Что моряку предвещает беду? Ведь Гибралтар – про-
лив, далеко не «ревущие широты». Здесь если шторма
бывают, то одомашненные, европейские. Как жесток
может быть Бискайский залив, я тогда ещё не понимал.
Укачало в Чёрном море? Эка невидаль! Кого не укачи-
вало салажонком?!
С вечера я лёг пораньше, чтоб к вахте быть свежень-
ким, как огурчик. Первая встреча с океаном – праздник
души. Из лоции я знал: даже при безветрии океан спо-
собен на высокую волну, поскольку после шторма успо-
каивается не сразу. Океан, как зверь, удовлетворяется
добычей, будь то люди, корабли, самолёты...

Задолго до зари пароход уже вовсю качало. Огром-
ные океанские волны бухали в левый борт, ветер выл
и свистел в снастях. «Мы уже в Атлантике?» – тре-
вожно подумал я. Бискай! Страшно! Организм пере-
силил качку, словно он никогда не укачивался. Ясно,
от страха! Но был явный крен на правый борт – и это
серьёзно.

– Виктор Наумович, – сказал капитан старпому, –
подымайте боцмана. Пусть проверят груз в трюмах.
Крен уже пятнадцать градусов. Наверно, руда поплыла.
– Есть, Александр Петрович! – сам пойду с коман-
дой по трюмам.

«Как может руда “поплыть”? И куда она из трюма
поплывёт?» При качке насыпная масса взбалтывается
и, постепенно приобретая текучесть, сползает на один
борт, увеличивая крен судна. Теория. На практике я уз-
рел её страшное лицо!

Был объявлен аврал. На руль встал третий штурман,
а меня вместе со всем свободным от вахты экипажем
спустили в трюм черпать вёдрами жижу и таскать с бор-
та на борт. Тут главное – не растеряться и выполнять
свою работу... И пусть силы невелики, но воля к жизни
сильнее шторма. Надо победить, выжить и спастись!

Слышит ли Бог человека, помогает ли ему? Мне не
до сложных рассуждений – вместе с командой мол-
ча переваливаю жижу вёдрами с полным пониманием
происходящего.

Даже самые отпетые грешники и безбожники обра-
щаются к Богу, когда больше надеяться не на кого. Я
не был безбожником, но и не умел молиться... Бабушка
пыталась, да разве слушал её?! Но сейчас, над бездной
долгожданного океана, в памяти всплыли слышанные
в детстве слова, когда в грозу бабушка повторяла мно-
гократно: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Го-
споди, помилуй!» Вспомнилась молитва «Отче наш...».
Наверно, частота бабушкиных молитвенных слов за-
крепилась в глубинах памяти.

С каждым ухающим ударом волны в борт «Умани»
слова молитвы будто сами всплывали. А команда не
прекращала носить полные вёдра руды с борта на борт,
пытаясь справиться с опасным креном судна.
Шторм бился головой о борт, железо грохотало,
«Умань» шла своим курсом, зарываясь в океанскую
бездну и выравниваясь по ускользающему горизонту.