Требую голову Рамона Вальдеса...

   У широкого окна в офисе компании «Линьярес и К» расположенном на пятнадцатом этаже огромного здания, стоял плотного телосложения господин шестидесяти четырёх лет, с облезлой седой макушкой, и ничего не выражавшим, покрытым морщинами лицом. Вложив в рот холодное дуло пистолета, он стоял, глядя на соседние здания.
   Неожиданно раздался стук в дверь; стоявший у окна вздрогнул, едва не нажав на курок.
   Не дожидаясь приглашения войти, стучавший распахнул дверь, и вбежав в кабинет, с нескрываемым волнением в голосе, проговорил:
   – Сеньор Линьярес – телеграмма.
   – А? Фто? – не вынимая изо рта пистолет, обернулся хозяин кабинета.
   – Телеграмма господин президент. Срочная! – повторил секретарь, не обращая внимания на пистолет во рту босса, словно он давно привык к таким фокусам.
   – Что вы кричите, Фонсека… Не видите – я занят! – вынув пистолет, произнёс Линьярес.
   – Я вижу, что вы заняты, – ответил секретарь, – но телеграмма, действительно, очень важная! Зачитать?
   – Читать я пока ещё не разучился, – произнёс Линьярес, весьма недовольный внезапным появлением секретаря, – дайте сюда.
   Одолев кабинет тремя широкими шагами, секретарь протянул сложенный вдвое лист, который тут же оказался в руках того, для кого он предназначался. Президент компании Хорхе Линьярес, небрежно сунув пистолет в карман, надел очки, и внимательно вгляделся в текст. Читал он долго; то причмокивая губами, то поднимая, а затем, опуская, брови. Стоявший рядом с ним секретарь, терпеливо ждал, косясь на оттопыренный карман босса.
   – Констанция Корденьяс-Рохас… вы её знаете, Фонсека? – покончив с чтением, спросил Линьярес, глядя на секретаря из-под спущенных на переносицу очков.
   – Нет, сеньор, это имя я слышу впервые, – признался тот.
   – Отправлено из Виа Кондеса, Мехико, – прочитал Линьярес. – Это что – Мексика?
   – Стало быть, – произнёс Фонсека, мило улыбаясь.
   – Какого чёрта ей надо? – выругался Линьярес, бросил лист на огромный стол и вернулся к окну.
   – Может, она… хочет нам помочь? – предположил секретарь, смущённо.
   – Нам уже никто не поможет Фонсека, – произнёс Хорхе Линьярес, голосом человека, давно смирившегося со своим положением. – Последние данные пришедшие с биржи, показали, что наши акции постиг крах, такой, какой вы даже представить себе не можете! Не можете?
   – Не могу! – подтвердил секретарь, и как бы, между прочим, добавил: – Что вы сейчас будете делать?
   – А что вы мне предлагаете? Спуститься в Виллетс-Поинт и устроится в шиномонтажную мастерскую? – усмехнулся Линьярес, обернувшись к секретарю, а после, снова уставился на высотные здания, красовавшиеся за окном – масштаб и величина которых завораживали своей роскошью. – Вы свободны!
   – Да, сеньор, – ответил секретарь и, крутанувшись на каблуках, медленно двинулся в сторону дверей, но неожиданно остановился, и обернувшись, проговорил: – Может, вы пока повремените… с этим?
   – Пошёл вон! – крикнул Линьярес, не оборачиваясь.
   В тот же миг, секретаря, как ветром сдуло.

   На следующее утро в кабинете Хорхе Линьяреса появилась женщина; невысокого роста, с копной вьющихся волос, скрытых под широкополой шляпой, в дорогом манто, доходившей до самых лодыжек серой юбке и чёрных лакированных туфлях, стоимость которых превышала годовую заработную плату директора сельской школы на окраине Бостона. На вид ей можно было дать не больше пятидесяти пяти лет. На самом же деле ей было гораздо больше. Внимательные глаза, щедро подведённые тушью, полоска бровей с пошловато поднятым кверху хвостиком, тонкий нос с едва проглядываемой горбинкой, тонкие губы с густо наложенным на них слоем дорогой помады, заострённый подбородок, острые скулы и морщинистая шея, увешенная дорогим колье – вот такой была гостья Президента финансовой компании Хорхе Линьяреса.
   Встретивший её на вокзале Фонсека, сейчас, как дикий селезень перед корытом с дорогими яствами суетился вокруг неё, чувствуя аромат хрустящих бумажек, который мешался с запахом дорогущих духов сразу же заполнивший всё помещение. Почуяв это, Линьярес даже несколько раз чихнул, а Фонсека, мучимый собственными мыслями и надеждами на ближайшее будущее от неожиданности вздрогнул.
   – О, сеньора Кон… Конде… - заблеял Линьярес подбегая к гостье, от волнения забыв её имя. – Рад! Весьма рад видеть вас в своей скромной, так сказать, резиденции. Фонсека – кофе, пор фавор…
   – Пор… что? – не понял сбитый с толку секретарь.
   – Кофе говорю, неси, тунеядец ты этакий, – пошутил Хорхе Линьярес склонив мордочку над сухой рукой пожилой дамы, которая, вытянув её вперёд, стояла как особа величайшей важности перед преданным ей холопом. – Вот, пожалуйте, сюда, сеньора, – продолжал суетиться хозяин кабинета, выдвигая кресло, и усаживая гостью в центре длинного стола.
   Сеньора Корденьяс-Рохас мягко опустилась в предложенное ей кресло, при этом, даже не глянув в сторону того, кто преданно взирал на неё, слегка склонив голову – хитрый Линьярес, как и его вездесущий секретарь, тоже почуял запах миллионов, которыми, как навозом, пропахла пожилая сеньора.
   – Я слушаю вас, сеньора… извините, позабыл ваше имя, – проговорил Хорхе Линьярес, занимая своё место напротив гостьи за длинным столом.
   Та молчала. Приподняв голову, она пробегала глазами по потолку и стенам кабинета. Её маленькие зрачки, словно две мошки кружили по просторам помещения, не упуская из виду ни одной детали. Так оглядывала место преступления любопытная старушка Джейн Марпл, решив отвлечься от скучной сельской жизни и поиграть в детектива.
   – Вы – сеньор Хорхе Морено Линьярес, – заговорила пожилая сеньора голосом мирового судьи. – Родились и выросли в Венесуэле…
   – Ну-ну, сеньора, зачем же так официально, – смутился хозяин кабинета. – Зовите меня просто – Хорхе. Хорхито – так называла меня моя покойная матушка.
   После этих слов, так некстати вырвавшихся, лицо Линьяреса приобрело оттенок смущения, растерянности и негодования. Он почувствовал себя школьником, впервые заговорившим с самой красивой девочкой в классе. Но сидевшая напротив него на расстоянии почти в пять шагов была далеко не девочкой. Сеньоре Констанции было восемьдесят два года.
   – Какого вы сеньора… извините, я хотел сказать… с какой целью, вы… так сказать, прибыли сюда? – мямлил Линьярес, делая зрачками круговые движения и барабаня кончиками пальцев по полированной поверхности стола.
   Сеньора же была спокойна. Она сидела с прямой спиной, словно проглотила палку; выставив вперёд подбородок, она продолжала оглядывать помещение.
   – У меня имеется для вас одно предложение, сеньор… Хорхе! – наконец проговорила старушка, вперив в собеседника два внимательных глаза-буравчика.
   Припечатанный этим взглядом, Хорхе Линьярес успел подумать, что её глаза ещё не утратили молодой прелести и юного задора. А впрочем, ему это могло показаться.
   – Пред-ложение? – вздрогнул он от слова, которое понял по-своему. – Я весь внимание, многоуважаемая се…
   – Я слышала, вы потеряли своё состояние, и ваша некогда крепкая финансовая империя на грани банкротства, сеньор… Хорхе, – произнесла пожилая сеньора обыденным голосом, словно обсуждала с соседкой из предместья своих знакомых, за чашечкой чая с гренками.
   – О, да сеньора, это несчастье имело место в моей жизни, – состроив на лице гримасу печали, вздохнул несчастный.
   – Мне очень жаль, что вас постигло… это, – продолжала старушка, по-прежнему блуждая глазами по просторам кабинета.
   – А как жаль мне, – пел Линьярес, в глубине души надеясь на то, о чём сейчас думал.
   Он понимал – неожиданный визит богатой дамы был не просто визитом «вежливого сочувствия», да и это её «предложение» – давало надежду. В доказательство, он состроил печальную мину на своём холёном  лице, на какую только был способен его хитрый «в таких делах» ум. Это могло растрогать даже Алонсо Лопеса.
   Неожиданно в кабинет влетел секретарь с подносом, на котором разместились: кофейник,
две фарфоровые чашечки с блюдцами, мельхиоровые ложечки, сахарница, блюдце с тонко нарезанными ломтиками ветчины, сыр, булочки с корицей, небольшая вазочка с марципановыми конфетами, сливки, и белоснежные бумажные салфетки.
   – А вот и наш кофе, наконец-то, появился, – метнув глаза в сторону секретаря, произнёс Хорхе Линьярес. – Что-то вы Фонсека опаздываете. Никак пришлось отстоять очередь в буфет?
   Последние слова Линьярес произнёс с сарказмом в голосе.
   – О, да сеньор, – подхватил «понятливый» Фонсека, – очередь была, скажу я вам… Впрочем, скоро вы сами убедитесь в этом.
   – Ладно, Фонсека, идите, занимайтесь своими делами, – с раздражением в голосе произнёс Линьярес, которого задели слова секретаря.
   – Слушаюсь, комендаторэ! – «щёлкнув каблучками» и вытянувшись по стойке «смирно» пробасил секретарь, а через пару секунд вынес из просторов кабинета своё худое почти двухметровое тело, запакованное в пока ещё дорогого покроя костюм.
   – Видите, сеньора, до чего распоясался мой некогда преданный во всех отношениях секретарь, – пожаловался Линьярес, подходя к гостье. – Скоро дойдёт до того, что все, кто ещё вчера преданно служили мне, станут смеяться мне прямо в лицо… Ай-яяй… как это прискорбно… Позвольте, я поухаживаю за вами.
   – Сочувствую вам, сеньор Линьярес… Хорхе, – произнесла старушка, одаривая несчастного своей «дорогой улыбкой».
   А тот, между тем, подбежал к столу, снял с подноса кофейник, и дрожавшей от волнения и постигшего его краха, рукой, разлил пышущий горячим ароматом напиток по чашечкам.
   – Вы как, предпочитаете, со сливками? – промурлыкал бывший Президент Финансовой Империи, расшаркиваясь перед именитой сеньорой, как английский дворецкий – покорный и подобострастный, с тем же почтением ожидающий и взыскания.
   – O, si, si, gracias! – пропела сеньора Рохас по-испански.
   – Прошу вас! – ответил Линьярес, не забыв отвесить свой только что «отработанный» поклон, который вышел весьма комично.
   – Gracias, senor Linhares, – поблагодарила пожилая гостья, всё с той же улыбкой, озарившей её измученное многолетними «подтяжками» лицо.
   Захватив чашечку для себя,  Хорхе Линьярес вернулся на своё место. Пока он нетвёрдой походкой мял стелившийся по всему кабинету ковёр, его только начинавший сознавать нищенское существование разум, «выдал» ему страшное в своей «истине» открытие – сегодня, он впервые за всю свою жизнь… разливал кофе. Но самое страшное заключалось в том, что делал он это для того, кто был богат и знаменит, и останется им до конца своих дней. На долю секунды, разгорячённое сознание заставило его хлопнуть об пол чашку, а после выброситься из окна. Но вместо этого, Хорхе Линьярес опустился в своё мягкое кресло и принялся наблюдать, как его гостья обхватила двумя тонкими пальцами с красовавшимися на них перстнями, ручку чашечки и медленно поднесла к губам, при этом оттопырив щупленький мизинчик. Сделав маленький глоток, она вновь вернула чашечку на блюдце – медленно, осторожно, как то делают истинные аристократы.
   К своей чашечке Линьярес не притронулся. Сейчас его больше занимало то, ради чего появилась здесь эта молодящаяся, надменная в своём величии аристократка.
   «Этой старой сквалыге должно быть лет за восемьдесят, не меньше. А как здорово сохранилась. Да, должно быть, ещё та штучка», – подумал он, а вслух сказал:
   – Простите, сеньора… забыл опять ваше имя… Вы, что-то говорили о каком то предло-жении…
   Словно ожидая этот вопрос, Констанция Корденьяс-Рохас, заговорила:
   – Моё предложение заключается в следующем, сеньор Линьярес: я помогу вам восстановить ваше финансовое положение, то есть, сохранить вашу Империю! Помимо этого, я дам вам двадцать миллионов долларов…
   – А? Как? Что вы сказали? Я не ослышался? Вы дадите мне… мне… – проблеял Хорхе Линьярес, внезапно прервав себя, словно потерял дар речи.
   – Вы не ослышались! – поспешила успокоить пожилая женщина, внимательно наблюдая со своего места метаморфозы, которые происходили с её собеседником. – Я дам вам двадцать миллионов долларов, и верну вашу Империю. Вы вновь станете одним из богатейших людей планеты.
   – Моя мамочка просила занести вязаную шаль тётушке Брумилле… – проговорил сидевший за столом первое, что пришло в его разгорячённое сознание, после такого фантастического предложения, которое он «имел честь» выслушать.
   – Простите? – переспросила пожилая женщина, продолжая наслаждаться тем впечатлением, какое произвели на собеседника её слова.
   Вместо ответа, Хорхе Линьярес крутанулся в кресле, выхватил из его мягких недр своё утомлённое от некогда беззаботной жизни тело и, заложив обе руки за спину, подошёл к окну.
   Всматриваясь в здания напротив отсутствующим взглядом, он мысленно представлял себе эту гору хрустящих бумажек. Перед его взором как парусники на воде поплыли пахнущие типографской краской зелёные бумажки, которые чаще, он видел уложенными в три ряда в кейсе из натуральной кожи. Они прибывали и убывали, но не куда-нибудь в чужие руки, а на счёт его Финансовой Империи. В руках он их почти не держал. Ему это было не надо. Они лишь визуально грели его.
   А вот сейчас, ему захотелось взять в руки эти дорогие его сердцу бумажки, которые, мысленно он «обратил» в медь, и как сварливый селезень скупердяй, «нырял» в этот золотой океан; набирал полные ладони и как пеплом осыпал свою лысую макушку. А после, вновь «обращал» в бумажные,  проделывая то же самое. Закрыв глаза, приподняв голову, Хорхе Линьярес представил себя стоящим под золотым дождём; денежные знаки всех стран и номинала сыпались на него, туманя разум, согревая холодное сердце, давая надежду жить дальше. Нет, в отличие от жадного раджи, он не крикнет «хватит», даже если по самые уши утонет в них.
   – А я не люблю городскую суету, – услышал он, но не придал значения этим словам, продолжая блуждать в сокровенных мечтах своего ослеплённого «золотым дождём» сознания.
   А пожилая дама, между тем, продолжала:
   – Я люблю тишину, покой, умиротворённость. Вялое течение жизни деревенской глубинки. Наверное, сказывается моя юность. Я родилась в бедной семье, четвёртой из пятерых детей Пабло Карденьяса. Мой отец был бедняком, но зато имел крепкое здоровье и телосложение Аполлона. Каждое утро, он выпивал стакан бычьей крови, то же самое, заставлял делать и нас. Мне восемьдесят два! Да-да, сеньор Линьярес, вы не ослышались. Наверное, сказываются гены моего отца. Он работал забойщиком на ферме богатого плантатора Альфонсо-Мигеля Рохаса де Андраде. Это был очень жестокий и презирающий всё живое, человек. Когда мне исполнилось пятнадцать, он предложил отцу сделку. Он пообещал ему пятнадцать тысяч песо, взамен, отец должен был отдать меня ему. Да, как если бы я была скотиной на его ферме. Отец согласился. Иного выбора у него не было. И, не ради денег, он их не взял. Он согласился, чтобы сохранить жизнь своей семьи. А в первую очередь – мою.
   Пожилая сеньора сделала паузу в своём горьком повествовании, словно приходя в себя, или давая возможность стоявшему у окна вникнуть в суть того, что она только что сказала. Впрочем, купаясь в «золотом океане», он почти не слышал её слов.
   – Вскоре, я стала его женой, – продолжала Констанция Корденьяс. – Как вы можете догадаться, мы жили плохо. Я была красивой вещью в доме богача. Только и всего. Так я прожила с ним почти пятнадцать лет. Я была его единственной наследницей. Овдовев, я получила всё его состояние – это было его платой за годы унижений и элементарного рабства. Мне удалось приумножить его состояние. Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что всё, что я сейчас имею, я имею благодаря тем страданиям, что выпали мне, будучи женой жестокого, эгоистичного выродка. Именно он дал мне силы стать коварной и расчётливой в достижении своей цели. Став самой богатой и преуспевающей женщиной в штате, я встретила одного человека. Мы полюбили друг друга. В отличие от Альфонсо Рохаса, этот человек оказался добрым и внимательным. Он был словно ниспослан мне самими небесами, чтобы я наконец-то почувствовала себя женщиной – нежной, любимой, преданной и заботливой, а главное – нужной. Кому-то, кто мечтает связать со мной свою жизнь. Рамиро, и был таким человеком. Я родила ему дочь. Малышку мы назвали Лукрецией, в честь моей матери. Она росла в любви, заботе, нежности. И я, и я Рамиро, мы делали всё, чтобы она ни в чём не нуждалась в этой, далеко не радостной жизни. Лукреция выросла красавицей. Богиней. На неё заглядывались все мальчики, как соседские, так и те, с кем она училась в колледже. Впрочем, это я опущу. Вряд ли вам это интересно.
   Пожилая дама вновь сделала паузу. Поднеся к губам чашечку, она посмотрела в сторону того, кому только что поведала свою историю, а потом, сделала маленький глоток, после чего, так же медленно, вернула чашечку на блюдце.
   Линьярес же, по-прежнему стоял впившись взглядом в окна соседних зданий, одурманенный мечтами, роем диких ос, круживших в его воображении.
   – Когда Лукреции исполнилось семнадцать, она полюбила одного человека, – вновь продолжила свой монолог сеньора Рохас. – Он был старше её на десять лет. Однажды, она призналась мне, что беременна от этого человека, а он, не желает связывать себя узами брака. Я попросила одного знакомого детектива навести справки об этом человеке. И то, что он узнал о нём, а после поведал мне, привело меня в отчаяние. Оказывается, у него уже была семья. Он был женат и имел двоих детей-подростков. Я встретилась с этим человеком, и у нас состоялся разговор. Не могу передать вам сейчас тех чувств, сеньор Линьярес, которые я испытала находясь рядом с этим… мерзким, отвратительным чудовищем. Он напомнил мне Альфонсо, и я вновь пережила тот кошмар, который пыталась заглушить в себе сама, не прибегая к чьей-либо помощи. Мне помогло время, и любовь Рамиро, а так же рождение дочери. И вот тогда, я вновь всё пережила.
   Констанция Карденьяс-Рохас снова прервала своё повествование. Вытащив из сумочки шёлковый новой платок, она промокнула воспалившиеся от слёз глаза, после чего, продолжила:
   – Узнав, что я богата, он потребовал у меня крупную сумму, в случае моего отказа, пригрозил оставить Лукрецию. Зная, как дочь влюблена в этого мерзавца, я была вынуждена удовлетворить его требование. Если бы я тогда знала, на что пойдут мои деньги, я бы сама всё рассказала ей. Этот негодяй заставил её избавиться от ребёнка. Какой-то, ничего не смысливший в такого рода операции мясник, за несколько песо, изуродовал мою бедную девочку, лишив меня не только внука, но вскоре, и дочери. Подонок всё-таки сбежал, а Лукреция, не сумев справиться с постигшими её несчастьями, покончила с собой.
   На этом пожилая дама прервала свою трагическую историю. Если бы сейчас стоявший у окна посмотрел на неё, то не узнал бы в этой постаревшей на несколько лет женщине ту, которая каких-то полчаса назад, вошла в этот кабинет моложавой, пышущей здоровьем и благоухающей запахом дорогих духов представительницей богатого мира. Сейчас она выглядела обвешанной дорогими украшениями, в не менее дорогой одежде, старухой.
   – Сочувствую вашему горю сеньора, – произнёс Хорхе Линьярес, наконец-то отойдя от окна.
    Надев на лицо маску скорби, он вернулся на своё место.
   Некоторое время двое населявшие кабинет молчали, пребывая каждый в своих мыслях, как черви точивших их сознание. Первым нарушил молчание хозяин кабинета.
   – Я понимаю ваше горе сеньора, и, как уже сказал, глубоко скорблю, – произнёс он, стараясь не смотреть в сторону сидевшей напротив него. – И, тем не менее, позвольте задать вам один, по-прежнему волнующий меня вопрос.
   – Я слушаю вас! – произнесла сеньора Корденьяс тоном делового человека, вновь вернув свои –  власть и величие. Её внешний вид снова приобрёл те черты, что были до того, как она «поделилась» той горькой историей своей жизни, которую так и не сумело вырвать из глубин её сознания, время.
   – То, что вы сказали, насчёт, двадцати миллионов, – проговорил Линьярес смущённо, – это всё серьёзно, или…
   – А вы считаете, что я способна шутить такими вещами? – ответила пожилая дама с раздражением в голосе.
   – Ну что вы, конечно, нет, – смущаясь ещё сильнее, промямлил хозяин кабинета.
   – Вы принимаете моё предложение сеньор Линьярес?
   – А разве человек в моём положении, может отказаться от столь заманчивого шанса вернуть своё…
   – В таком случае, наша сделка остаётся в силе! – ответила женщина всё тем же деловым тоном.
   – Сделка? Вы… простите, хотите потребовать что-то взамен… за эту… сумму? – Линьярес прекрасно знал, что эти деньги даются ему не просто так, но, намеренно строил из себя святую невинность.
   – Не думаете же вы, что я собираюсь подарить вам такую сумму! Речь идёт о миллионах, уважаемый… Хорхито.
   – Ну, что вы, конечно, нет… Я… прекрасно понимаю, что это неспроста… не просто так…
   Констанция Рохас вместо ответа удовлетворённо кивнула, чем привела собеседника в ещё большее смущение. Он боялся спросить  ч т о  она собирается просить за столь щедрый «подарок».
   – Чего вы хотите? – выдавил он из себя так, словно вырвал давно болевший зуб.
   – Голову Рамона Вальдеса! – так же быстро, ответила пожилая женщина.
   Эти слова заставили Линьяреса сначала похолодеть от ужаса, а после, бросили в жар, как при лихорадке.
   – Го-голову Ра-рамона… Вальдеса? – еле выдавил он, чувствуя головокружение и какую-то непонятную тяжесть в висках. – Я правильно понял… ваши сло-ва?
   – Да, сеньор Линьярес! Я требую голову Рамона Вальдеса! – повторила женщина ледяным тоном.
   – Но сеньора, позвольте, зачем она вам… г-голова? – снова вздрогнув как от удара, проговорил Хорхе Линьярес. – Вы… коллек-ционе…
   – Не несите чушь, сеньор Линьярес, – произнесла Констанция Рохас, теряя терпение. – Вы прекрасно поняли, что я имела в виду под словами «голова».
   – Да-да, конечно… Что?
   – Я требую – жизнь этого человека! – подытожила женщина, сделав суровое выражение лица.
   Словно марионетка направляемая рукой сатира, Линьярес машинально рубанул ребром правой ладони по шее, не касаясь её.
   Пожилая женщина кивнула.
   На этом, диалог вновь прервала пауза, во время которой, Линьярес снова покинул своё место и подошёл к окну, будто там он искал ответ на все свои вопросы.
   Постояв некоторое время, разглядывая высотные здания и мягко перекатываясь с пятки на носок и обратно, он, наконец, повернулся лицом к ожидавшей его решения пожилой даме.
   – Сеньора… э-э-э… Рохас, – произнёс Хорхе Линьярес медленно, с расстановкой. – Вы понимаете, что… Рамон… Вальдес… Вы, я надеюсь, знаете, кто этот человек… мне… прихо…
   – Потому, я и обращаюсь к вам лично! – отчеканила женщина с каменным выражением, застывшим на её моложавом лице, которое постепенно возвращало свои прежние черты.
   – А если я скажу «нет»?
   – В таком случае, вы банкрот, сеньор… Хорхито!
   Услышав это ненавистное ему слово, Линьярес, вздрогнул и побагровел.
   – Я даю вам 36 часов, сеньор Линьярес, для того, чтобы вы подумали и приняли решение! – произнесла Констанция Рохас, своим холодным, деловым тоном. – Я остановилась в отеле «Плаза», в номере «люкс». Жду вашего звонка ровно через 36 часов.
   Пожилая женщина поднялась из-за стола, одёрнула юбку, перекинула сумочку через локтевой сгиб, и направилась к выходу. Линьярес, как загипнотизированный её высокомерной уверенностью в себе, стоял, провожая её остекленевшим взглядом.
   – Сеньора, это он – Рамон… Вальдес, тот человек, в кого была влюблена ваша дочь? – выкрикнул Линьярес, когда женщина положила руку на ручку двери. – Это… это из-за него ваша… дочь… по-покончила с собой? – было заметно, что эти слова даются ему нелегко.
   – До встречи, сеньор Линьярес! Надеюсь, вы примете правильное решение!
   С этими словами, Констанция Рохас покинула кабинет представителя Финансовой Империи.  Бывшего представителя.
   Когда за гостьей захлопнулась дверь, он медленно повернулся на каблуках в сторону окон, опустил руки в карманы пиджака, правой ладонью ощутив холодное тело пистолета, так и замер, подняв голову на огромное здание, в котором сейчас решалась участь его Империи, а значит, и жизни.

   Спустя пятнадцать минут после ухода старой дамы, в кабинет заглянул томившийся в ожидании новостей, Фонсека. Ему не терпелось узнать, как прошла встреча его босса «со старым денежным мешком» – как он «охарактеризовал» недавнюю посетительницу.
   – Сеньор Линьярес, сэр, вы в порядке? – спросил он, по-прежнему оставаясь за дверью.
   Хозяин кабинета так и стоял у окна, словно был пригвождён к этому стеклянному великану. Его голова была задрана кверху, а взгляд не отпускал окна последнего этажа, где…
   Не дожидаясь приглашения, Фонсека переступил порог, осторожно прикрыл дверь, и мягко ступая по ковру, подошёл к столу, где стояли недавно принесённые им угощения, к которым ни хозяин, ни его посетительница так и не притронулись.
   Схватив между делом, первое, что попалось на глаза – это была конфетка в вазочке, он развернул её и бросил в рот. Медленно разжёвывая сладкую начинку, он не отрывал глаз от стоявшего у окна.
   – Вам что-нибудь нужно сеньор? – поспешил добавить Фонсека те слова, которые забыл произнести, находясь в дверях. То, что входило в его прямые обязанности; то, что было обычной рутиной, не имевшей никакой нужды и значения.
   – У вас не найдётся двадцати миллионов долларов, Фонсека? – подал голос Хорхе Линьярес, не оборачиваясь и не сходя с места.
   Этот вопрос заставил секретаря поперхнуться сладкой слюной.
   – Боюсь, что, нет, сэр… сеньор, – прокашлявшись, ответил Фонсека.
   – А у меня есть! – не меняя положения у окна, выпалил Линьярес.
   – Старуха? – догадался вездесущий Фонсека. – Я чувствовал, она ещё та… простите…
   Фонсека замолчал, споткнувшись на выражении, которое не смог произнести при боссе.
   – Деньги уже в компании? – продолжил он, уже своим привычным «дежурным» тоном. – Должен ли я внести их в реестр?
   – Не торопитесь, Фонсека. Она требует голову Рамона Вальдеса, – ответил Линьярес вынимая руки из карманов и снова заводя их за спину.
   – Если требует – надо дать! – причмокивая языком, произнёс секретарь и оглядел стол – решая, что бы ещё кинуть в пасть.
   – Вы хоть знаете, болван вы этакий, кто такой Рамон Вальдес? – прокричал Хорхе Линьярес, наконец-то оторвавшись от окна, и теперь с раздражением на лице взирал на жующего конфеты секретаря.
   – Это ваш зять, сеньор, – ответил тот, продолжая блуждать взглядом по содержимому стола.
   – Это муж моей дочери! – выкрикнул Линьярес, подбежал к столу, и плюхнулся в кресло.
   Теперь, барабаня пальцами по гладкой поверхности, он принялся изучать взглядом стены и потолок кабинета, игнорируя своего начинавшего его выводить из себя, секретаря.
   – Налить вам кофе, сеньор? Вам надо успокоиться!
   – Налейте себе ваш кофе, знаете куда? – рявкнул Линьярес полоснув холодным взглядом по склонившемуся над кофейником. – Чёрт бы её побрал с её миллионами. Кстати, Фонсека, хотите знать, для чего ей голова… моего… зятя?
   Фонсека, не обращая внимания на слова босса, обтёр пальцами край чашки, из которой пила Констанция Рохас, а после наполнил её уже начавшим остывать напитком.
   – Этот, возомнивший себя дон Жуаном бабник, ещё в молодости, как я понял, соблазнил дочку  старой сквалыги, сделал ей ребёнка, а потом сбежал. А девчонка вскоре покончила с собой. И вот старая стерва нашла-таки его спустя чёрт знает сколько лет. Что вы на это скажете, Фонсека?
   Линьярес в терпеливом ожидании наблюдал за ним, надеясь, что тот, найдёт выход из сложившегося положения, в котором он сам увяз как в зыбучих песках – одно неловкое движение, и они поглотят его.
   Фонсека же не торопился. Сделав глоток кофе, так же, как до этого сеньора Корденьяс оттопырив мизинец, почмокал губами, будто дегустируя напиток, зачем-то приподнял брови, закрыл и снова открыл глаза, после чего, заговорил:
   – Я считаю, вы должны принять предложение старой сеньоры, сеньор Линьярес. Посудите сами: ваше, сейчас такое незавидное финансовое положение отразится и на вашей семье. А в первую очередь на сеньоре Вальдесе. Узнав, что вы обанкротились, он уже не захочет жить. В бедности, я имею в виду. И, не исключено, что может даже покончит с собой. Где он в его-то возрасте теперь найдёт богатую жену? Вы не подумали об этом? На вашем месте, я бы отдал старухе его… голову, сейчас. Иначе, вы можете потерять свою. Сделайте это. Пока не поздно! Ведь она вернёт всё ваше состояние, и накинет 20 миллионов. Да вы должны молиться, что вам выпала такая невероятная удача. Хотите, я сам позвоню в «Плаза» от вашего имени, и тем самым, избавлю вас от угрызений, так сказать, совести.
   – Вы что, подслушивали за дверью? – Линьярес вскинул на секретаря голову, поражённый только что услышанным.
   – Это моя работа, сеньор, – отвесив шутовской поклон, ответил Фонсека.
   – Ваша работа заключается в подслушивании за дверью?
   – Скорее – быть в курсе всех ваших дел, сэр! – с издёвкой в голосе, ответил Фонсека.
   – Жалко, что она не вашу голову требует. Вашу, Фонсека, я бы не раздумывая отдал, – проговорил Линьярес, с ухмылкой.
   – Моя голова, сеньор, ни для кого не представляет интереса! – резюмировал Фонсека, залпом влив в себя всё, что ещё оставалось в чашечке.
   Неожиданно зазвонил телефон.
   Двое как по команде, вздрогнули.
   Протянув руку к трубке, Линьярес нервным движением снял её, машинально надавив на кнопку громкой связи.
   – Слушаю, – прокричал он в трубку.
   В кабинет тут же ворвался взволнованный женский голос:
   – Сеньор Линьярес, простите, что отвлекаю… у нас несчастье… сеньор Рамон…
   – Что? Его убили? – резко подавшись вперёд, прокричал Линьярес.
   – У него случился сердечный приступ, – сквозь слёзы, произнёс голос.
   – Он… он умер?
   – Увы, сеньор…
   – Где сейчас Магда? Она знает? – кричал Линьярес повернувшись к телефонному аппарату, при этом продолжая сжимать в руках трубку.
   – Да, сеньор. Мы не знаем, что делать. Тут такой переполох. Это так неожиданно, – причитала горничная.
   – Не отходи от неё, Лусия, я скоро приеду.
   – Да, сеньор. Поторопитесь.
   Послышался короткий скрежет, а за ним последовали гудки отбоя.
   Медленно, Хорхе Линьярес вернул трубку на место. В кабинете снова наступила тишина.
   – Вы слышали, Фонсека, Рамон… умер, – проговорил хозяин кабинета, глядя на секретаря, стоявшего с задумчивым выражением на лице, которое сейчас казалось холодным. Он вспомнил – такое же выражение лица было и у пожилой сеньоры, когда она требовала голову Рамона Вальдеса.
   – Если бы вы не медлили, сеньор, то сейчас… А, впрочем, уже не важно, – произнёс Фонсека, и медленно ступая по мягкому ковру вышел из кабинета осторожно прикрыв за собой дверь, как он обычно делал.
   Посидев в задумчивости какое-то время, Хорхе Линьярес опять подошёл к окну.
   Вытащив из кармана пиджака пистолет, бывший Финансовый Магнат снова вложил в рот его холодное дуло.