Провожатый. Глава 1

   Сегодня я вдоволь накатался на лифте между Раем и Адом. Меня неудержимо влекло в тёплый полумрак служебных помещений — к полкам с книгами, возбуждающими ум, и напиткам, ослабляющим тело. Но становясь настолько узким специалистом, неизбежно сужаешь и область между "хочу" и "позволяю себе".

   С утра мне досталась старуха-миллионерша, отчаянно и до последнего мгновения верившая в услуги очередного дорогостоящего шарлатана. Но ещё противнее мне было наблюдать за улыбками облегчения и жадным огнём дележа, пылающим в глазах её наследников. Пошитые наскоро траурные костюмы, казалось, не могли усидеть на своих живых манекенах, заставляя их пальцы бессознательно скрючиваться, будто в попытке стянуть с тела вызывающую зуд ткань.
   Старуха визжала и упиралась, не желая верить в столь бесславный конец своего могущества. В какой-то момент её мутные глаза остановились на моём лице. Мгновенная реакция, сделавшая ей состояние, дернула её сухие, жёлтые руки, вылепив в воздухе привычные очертания чековой книжки. Я едва не расхохотался: именно эта человеческая вера в действенность установленных Избранными порядков зачастую и приводит их в нашу контору. Она оказалась плохой актрисой — жалкие конвульсии не вызвали во мне ни малейшего шевеления, и с лёгкостью сдав её дежурному, я переместился на следующий участок.
   Здесь ещё ничего не произошло, но в дальнем конце города мрачный, ничем не примечательный тип уже накрыл кобуру жёсткой тканью форменной полицейской куртки, а его жертва с бегающими глазами торопливо кроила из тёмного капрона свой новый взгляд на мир. Ещё — я взглянул на часы — минут пятнадцать, и сеанс одновременной игры с жизнью и смертью будет завершён.
   А вот и следующая точка маршрута. Здесь нужно действовать мягче, замедляя испуганное дыхание ребёнка, попавшего между грудью матери и стальным плевком отцовского пистолета. Медленно, аккуратно и нехотя отдаю свою ношу дежурному, испытывая странное чувство сожаления, которое превращает мои глаза в узкие щели. Хотя этой девочке, скорее, повезло: какое-то время, проведённое здесь, она будет наполнять своё существо иным смыслом. Чтобы когда-нибудь попробовать снова.

   Я никогда не пойму, что они там находят? Почему так отчаянно рвутся назад, к своим пропылённым городам, безвкусной воде и спёртому воздуху?
   Наверно, всё дело в том, что у меня не было и нет никаких привязанностей, и моему сердцу, пресыщенному чужими страданиями, не дано познать эту страсть к возвращению, страсть и боль перелётных птиц на пути к дому.
   Я работаю смертью. Да, это не имя, не призвание, это — моя профессия. Вопреки человеческим представлениям об этом я лишь встречаю на пороге людей, пожелавших уйти с аттракциона, и отдаю их перепуганные души другим специалистам — для дальнейшего разбора полётов. Мне приходится быть одновременно и эскортом, и службой поддержки — я знаю, насколько растерянными бывают вновь прибывшие. Они проходят через это раз за разом, но каждый раз воспринимают всё, как в первый! Увы, человеческая память коротка, как укол. Да и жизнь ненамного длиннее.

   Скрестив руки, я стою на узкой опоре моста. Я мог бы коснуться рукой мягких светлых волос моего очередного клиента. Будь мы друзьями, я бы стащил его с проклятой железяки, которая через пару минут станет его низким стартом. Будь у него сейчас возможность слышать меня — и вообще кого-нибудь слышать — я бы мог в подробностях описать, как он был одет в свой предыдущий прыжок. И мог бы подсказать ему решение его вечной головоломки… Или нет?
   Стрелки подходят к нужной отметке, и тяжёлое, совсем не аэродинамичное тело с лёгким толчком воздуха падает (или летит?) спиной вниз в прозрачное небытие между небом и водой. Те несколько секунд, что остаются на долю его прерывистого, глотками, дыхания, я вижу на его лице блаженную улыбку.
   Ещё немного… И вот я протягиваю руку. Птица садится на моё запястье. Я питаю странное уважение к этому человеку. Наверно, если бы я мог, я бы улыбнулся ему. Но я не знаю, что это такое — мне просто не приходилось этим когда-либо пользоваться.
   Внизу уже заёрзали катера береговой охраны, похожие на водомерок. Я наконец-то замечаю человека, бегущего сюда по глади моста. Почти врезавшись в нас головой, он вцепляется в перила, тяжело дыша, и пристально, будто прокручивая запись произошедшего, смотрит вниз.
   Вот и всё, мой рабочий день окончен. Оставим суету живым.

   Я люблю бродить без цели по вечернему городу, и в этом я мало чем отличаюсь от вас. Я люблю выделять из толпы лица тех, кто в этот горячечный от похоти час идёт по делам. Я люблю их собранность, скрытность, ритмичный шаг, тихое дыхание. Я гадаю, многие ли из них станут сегодня моими спутниками. Я наслаждаюсь своей невидимостью.
   Расхлябанные группки подростков с телами, развившимися слишком рано, и душами, навсегда ошарашенными столкновением с жизнью… Я люблю пугать их, чтобы, насколько это возможно, заставить держаться подальше от нашей последней встречи.
   Да что и говорить, вы, люди, привлекаете меня. Я пытаюсь осмыслить ваше стремление продлить хоть на минуту даже самую никчёмную жизнь и вашу неспособность даже в последнее мгновение думать о ком-то ещё, кроме себя. Моя собственная популярность здесь и доля, выделенная мне в ваших мыслях, не раз удивляла меня. При этом вряд ли хоть кто-нибудь из вас понимает, что я из себя представляю. Вас оскорбило бы сознание того, что вы сами выбираете ту минуту, когда тумблер вашей жизни неминуемо принимает положение "выкл.". Гораздо больше вы любите бодрящее ощущение довлеющей над вами неумолимой силы.

   Те, кто не идут со мной, не желая бросать своих близких — или свои клады — остаются здесь. Я часто вижу их смутные силуэты, погружающие в изысканную дымку всё, что находится позади них. Призраки избегают наших встреч не меньше живых. Поглощённые страхом, они забывают, что я не в силах навязывать кому-либо свою волю.

   Пока последние минуты бьются в мозгу моих клиентов, как голодные дятлы, я всегда стараюсь отвернуться. Меня не ранят предсмертные муки, но, согласно моим наблюдениям, процесс этот так же интимен и не предназначен для чужого взгляда, как утро после попойки. Многие бывали смущены, а то и возмущены моим присутствием.

   Если б я мог, я бы изобразил вас огромным кладбищем смятых, проржавевших автомобилей. Но вырываясь из тела, души больше всего похожи на незадачливых гостей, застрявших локтем в тесном рукаве пальто.