Батлер и Таннер

БАТЛЕР И ТАННЕР,
ТИПОГРАФИЯ СЕЛВУДА,
ФРОМ И ЛОНДОН.




ПРЕДИСЛОВИЕ


Если бы человека попросили написать книгу о его собственной стране и народе, он мог бы
отказаться от этой задачи как от безнадежной, но сделать то же самое о далеком
земля, в которой он провел всего несколько месяцев, - это то, за что
средний путешественник берется с радостью. Я полагаю, что это можно
рассматривать как еще одну иллюстрацию того великого факта, что чем меньше
человек знает о каком-либо вопросе, тем легче писать или говорить о нем. Но
иногда говорят, что у них есть определенная заслуга в том, что они первыми
впечатления; и я надеюсь, что это может проявиться в данном случае.
Конечно, есть много вещей, которые упускаются при первом взгляде
есть некоторые вещи, которые выделяются яснее, чем позже.

На следующих страницах я постарался, насколько это было возможно, придерживаться
связи между вещами, которые действительно видели и слышали, и не поддаваться
сомнительным обобщениям. Это так просто в случае с такой страной, как
Индия, которая по размерам не уступает Европе (без России) и, по крайней мере, не меньше
разнообразна по своим народам, языкам, вероисповеданиям, обычаям и манерам,
совершить серьезную ошибку, предположив, что то, что верно для одной
местности, обязательно применимо ко всей обширной территории, которую я должен
особо предостеречь читателя не только от впадения в эту ошибку
себя, но против возможности того, что я попадал в это в
местах.

Что касается реального опыта жизни на Цейлоне и в Индии
Возможно, мне повезло; не только в том, что я был введен (благодаря
доброте местных друзей) в круги традиционного обучения,
которые часто закрыты для англичан, и в том, что таким образом познакомился
кое-что из эзотерических религиозных знаний Южной Индии; но также и в
получении некоторых интересных представлений о закулисье индуизма
церемониал. Мне тоже посчастливилось найти друзей и фамильяров
знакомые среди всех слоев местного общества, почти до самых
низших; и я должен сказать, что полученное таким образом представление о
массовые люди в этой части мира заставили меня с новой силой ощутить
уверенность в сущностном единстве человечества повсюду, несмотря на
очень заметные местные и поверхностные различия, которые, несомненно,
существуют.

Зрелище социальных изменений, происходящих сейчас в Индии, является одним из тех,
которые представляют большой интерес для любого, кто изучал социалистическое движение у себя дома и принимал в нем участие
и интерес к нему, вероятно, сохранится
увеличиваться. Ибо, хотя движение в Индии не такое, как у
нас на родине, оно образует любопытный аналог последнего; и будучи поддержанным
экономическими изменениями, которые, вероятно, сохранятся в ближайшие годы, это не
вероятно, они очень скоро вымрут.

В остальном книга должна основываться на описании сцен природы
и обычной человеческой жизни, неожиданная яркость которых заставила меня
изобразить их - хотя поначалу у меня не было такого намерения. В
иллюстрации, многие из которых взяты из превосходных фотографий
Господа Дж. Скоуэн из Коломбо, господа. Борн из Бомбея и господа. Фрит
из Рейгейта.

E. C.

_Нов. 1892._




Содержание


_ ЦЕЙЛОН._


ГЛАВА I.

КОЛОМБО.
СТРАНИЦЫ
Суэцкий канал -Порт-Саид- Суэцкий залив-Красное море-
Коломбо - Его улицы и население - Живописно
мельком -Томми Аткинс в джинрикшоу - Тамилы
и сингальцы - Костюмы и характеры-Язык
и литература -Британцы и евразийцы-Общество
устройство и удобства-“Пряные шторма”-Кокосовый орех
пальма -Катамаран 5-25


ГЛАВА II.

КАНДИ И КРЕСТЬЯНСКАЯ ЖИЗНЬ.

Примитивные привычки сингальцев - “Аякс” прибыл из
Англия -Крестьянская хижина близ Канди-Брачные обычаи-
Дьявольские пляски - Калуа и Кирра - Их рисовые поля и
образ жизни - Великий буддийский храм в Канди -
зуб-реликвия -Древняя рукопись.-Библиотекарь-священник -
пальма талипот-Британцы и туземцы - “Устрица”-
Нувара Эллия 26-39


ГЛАВА III.

KURUN;GALA.

Взгляды сингальцев на политику-Корнегалле-The
Элефант-рок - Общий ландшафт Цейлона-Резервуары
и ирригация -Налог на рисовые поля-Современная коммерческая деятельность
политика-Бедность людей-Деревенская баня-Приличия
и пассивность в манерах-Базар и магазины-Мой
друг-продавец опиума-Полицейский-Тюрьма и
заключенные-Тамильский чиновник и его образ жизни-
Бунгало-Комары-Овощное карри-Индуистский священник
в доме-Слуги-туземцы, их отношение к
Британские хозяева - парии и наши обитатели трущоб 40-59


ГЛАВА IV.

ПИК АДАМА И ЧЕРНАЯ РЕКА.

Восхождение на пик Адама-Ночь на вершине-Обнаженные
местные жители переносят холод -Польза солнечных ванн -A
общество поощрения наготы -Вид при луне
с вершины пика - История горы-
Восход солнца - Тень на тумане и другие явления -
Отпечаток ноги Адама -Павильон на вершине и
священники -Калибан, совершающий пуджу -Спуск по
тропа паломников- Великие леса-Фауна и флора--
Ратнапура, город драгоценностей - Путешествие на лодке вниз по
Калуганга - Калутара - Спуск по порогам -Калуа наслаждается
путешествие-Плантатор чая на родине -Наемное рабство на
чайные плантации-Чайная фабрика -Письма с “Аякса”
о кули 60-85 гг.


ГЛАВА V.

БРИТАНСКИЕ СУДЫ И БУДДИЙСКИЕ ХРАМЫ.

Суды - центр общественного интереса - Средство
осуществления личной мести-Окружной суд -Дело о
краже со взломом -Британский идеал жизни не привлекает
туземец - тамильский студент, изучающий философию, - Приехал в Дамбуллу в
воловья повозка - Сообщество евразийцев-Пещерные храмы
о Дамбулле - Мальчик-священник и его повар -Другие буддийские
храмы 86-97


ГЛАВА VI.

АНУР; ДХАПУРА: РАЗРУШЕННЫЙ ГОРОД В ДЖУНГЛЯХ.

Ночь в “почтовой карете” - нынешней деревне
Анур; дхапура - “Бассейны с водой и жилище для
выпь” - Остатки Медного дворца -Старейшего
дерево в мире -Руины огромных _d; гобас_-Образцы
ранней скульптуры-Храмы, портики, каменные желоба,
цистерны, резервуары для купания - Прекрасная статуя Будды -
город, каким он был в 7 веке -Его история-Вид
сегодня из Абхаягирия д; гоба -Мораль и сентиментальность
размышления 99-115


ГЛАВА VII.

НОЧНОЕ ПРАЗДНЕСТВО В ИНДУИСТСКОМ ХРАМЕ.

Фестиваль Тайпусам -Храм, толпа и звуки
звуки труб в полнолуние -Изображение Шивы, плота
и священное озеро - Гимны и подношения богу -
Пугающая и чудесная музыка-Настроение толпы и
влияние церемониала-Интерьер храма-
лингам и поклонение сексу-Бык Нанди-Великий
шествие богов вокруг Храма - Напоминает вакхические
процессии-Девушки-наутч, их наряды и танцы -
Кульминация шоу -Откровение Шивы 116-134


_ ВИЗИТ К Г;;НИ._


ГЛАВА VIII.

ПОСЕЩЕНИЕ Г.;;НИ.

Две школы учителей эзотерики, Гималайская и Южная
Индиец - Учитель из Южной Индии - Три условия для
достижения божественного знания или _g;;nam_ - братства
из адептов-_Yogam_ подготовка к _g;;nam_-
_yogis_-История Тиллейна;than Sw;my-Демократический
характер его учения - Сравните истории о Христе-
Тамильская философия и народные верования относительно адептов-
Нынешний учитель, его личность и привычки - “Радость,
всегда радость” 137-152


ГЛАВА IX.

СОЗНАНИЕ БЕЗ МЫСЛИ.

Какова природа опыта G;;ni? Дан ответ
в терминах современного мышления - Медленная эволюция новой формы
сознания - Кстати, многие пропуски и паузы -
сознание без мысли - Значение “Нирваны” -
Феномены гипноза - Теория четвертого измерения--
Истинное качество души - это Пространство, благодаря которому она находится
присутствует повсюду - Свобода, Равенство -демократия
основа восточной философии 153-163


ГЛАВА X.

МЕТОДЫ ДОСТИЖЕНИЯ.

Физические методы, принятые некоторыми йогами-
Самогипноз, голодание, суровые покаяния - Сиддхи или
чудесные силы -Ментальные методы, (1) концентрация,
и (2) стирание мысли - Трудности
(1) и (2), но большая ценность для западных народов
сегодня - Концентрация и стирание мысли являются
соответствующие способности - Они ведут к открытию себя
истинное "Я" - Моральные методы, мягкость, откровенность, безмятежность-
Недифференцированность- Окончательное освобождение - Вероятно
разница между восточными и западными методами
достижение - Через Волю и через Любовь 164-182


ГЛАВА XI.

ТРАДИЦИИ ДРЕВНЕЙ РЕЛИГИИ МУДРОСТИ.

Трудность дать какой-либо краткий отчет об индийском учении-
Личная привязанность к Гуру, но отчуждение
от формальностей его учения -Средние теории
астрономии и геологии-Философия Сиддханты
система-Пять элементов, пять форм ощущений и т.д.-
Двадцать шесть татвас и "Я", стоящее отдельно
от них всех - Эволюция и Инволюция - Пять оболочек
которые окружают душу-Смерть и Рождение-Грубость
Астрология, физиология и т.д. - Двойное значение
многие доктрины -Сходство современного Гуру с ведическим
Сейдж - Его критика англичан и английского правления -
Значение индийских традиций для Запада 183-203 гг.


_ИНДИЯ._


ГЛАВА XII.

ХРАМЫ ЮЖНОЙ ИНДИИ.

От Коломбо до Тутикорина - Равнины Карнатика -Тридцать
великие дравидийские храмы-Храм в Танджоре -Колоссальный
монолитный бык - пагода, прекрасная работа-
“Он не отбрасывает тени” - Вспомогательные храмы и фрески
аркады-Полк лингамов_-Дворец Танджор-
Храм в М; дура - Церковь, Восточные ворота,
и Зал тысячи колонн -Толпы в храме
кварталы, мрак и тишина внутри - Джаггернат
машины на улицах -Храм Чид; мбарам, цель
место паломничества и логово брахманов - Таинственный зал с
тысячей колонн, населенный летучими мышами - Капризный Брахман-
Ювелиры, работающие на Храм - Свирепый паломник
209–226


ГЛАВА XIII.

МАДРАС И КАЛЬКУТТА.

Улицы Мадраса - Сравнение с Цейлоном -Навязывания
водителей, лодочников, менеджеров отелей и т.д. - Беспорядочный
унылый город - Однако центр индуистской политической и
литературная жизнь - Посещение Адьяра и теософа
штаб-квартира - Редкости Блаватской-Сцены местной жизни -
Река Хугли - город Калькутта и население--
Фестиваль купания в Ганге-Цирк-Бедность
народ -Собрание Фонда Дафферина-Британцы
благотворительность в Индии-Местная школа-Группа
Бенгальцы - Их любовь к длинной пряжи и музыке -Панна
Лалл и его друзья-гимнастки -Чунди Черн выступает на
_s;tar_-Индийская музыка 227-251


ГЛАВА XIV.

БЕНАРЕС.

Равнины Ганга - Урожай и крестьянская жизнь -
Ощущение великого простора - Священности реки -
Древнее поклонение Шиве - Бенарес, центр индуистской жизни--
Улицы и магазины-Золотой Храм-Река,
характерные сцены-Весенний праздник-Беседа с
йогин-Горящие гхоты-Панна Лалл хочет искупаться-
Религиозные омовения -Факир, покалечивший себя 252-267


ГЛАВА XV.

АНГЛО-ИНДЕЕЦ И УСТРИЦА.

Аллахабад - Трудность истинного познания Индии - Великая
пропасть расовых различий -Индуист не понимает
“Долг” - Любящий долг англичанин не понимает
Индуизм- Расовые различия в Соединенных Штатах - Мы пришли в
Индию как завоеватели - Пропасть остается и будет оставаться--
Критика образованной “устрицы” - Алигарх представляет собой
пример дружеских чувств между двумя секциями -
Колледж М.А.О. - Праздничный ужин - Сэр Сайед
Ахмед и магометанское влияние -Конная ярмарка в Алигархе -
Кабуле и местная борьба-схватки 268-281


ГЛАВА XVI.

ДЕЛИ И АГРА.

Подход к Дели-Форт и старый дворец-Город
и население-Мечеть Джумма-Окрестности Дели,
пустыня разрушенных городов -Минар Кутаб и старый
крепость Лалкаб - Агра, Форт и Дворец-
Башня Джессамин - Прекрасный мрамор и мозаика -Тадж в
Сумерки - Сказочная сцена -Стаи зеленых попугаев-
Лунный свет на Джамне - “Разве мы не уважаем наших женщин?” -
Группа профессоров - Население Агры-Сцены
на железнодорожных станциях - Благоприятный образец молодежи
Индия -Инцидент в поезде 282-298


ГЛАВА XVII.

БОМБЕЙ.

Родной Бомбей - замечательное зрелище - Мастерские,
торговые лавки, опиумные притоны, театры, храмы, мечети -
население, махратты и парсы - Современный город и
производственный квартал-Нос парса-Судья Теланг, a
Магратта-Каста бунья-Трибхован Дас дома-Посмотреть
с Малабарского холма - Свадьба в Бунье-Местные театры-
Армия спасения - Через гавань к Элефанте -
большой пещерный храм - Скульптурные панели, индуистская Троица-
Человеко-божественная жизнь Шивы - Впечатляющий эффект
целое-Опиумный притон-Различные виды “экстази”, производимого
этими и другими наркотиками-Пролетариат дома-Музыка
и беседа - Мечта о “Объединенной Индии” -Бомбей в
ночь - По пути в Аден - Спокойный и залитый звездами океан -
прекрасная панорама. 299–324


_ СТАРЫЙ ПОРЯДОК И НОВЫЕ ВЛИЯНИЯ._


ГЛАВА XVIII.

СТАРЫЙ ПОРЯДОК: КАСТА И КОММУНИЗМ.

Замечательное общественное движение в Индии -Сложность и
коррупция кастовой системы-Брахманы-Защита
каста с точки зрения коренных жителей -Образцы касты
регулирование-Кастовая тирания-История повторного замужества вдовы-
Фарисейство респектабельности - Каста в другом ее аспекте
как торговая гильдия -Смягчение конкуренции- Примеры
это - коммунизм, вторая великая черта общественной жизни -
Коммунизм в деревне, касте и семье - Последний из сохранившихся
процветающий -Анекдоты -Старые санкции разрушаются
коммерциализм -Святость семейных уз 327-344


ГЛАВА XIX.

НОВЫЕ ВЛИЯНИЯ: ЗАПАДНАЯ НАУКА И КОММЕРЦИАЛИЗМ.

Широкое распространение западного образования - Евклид и политика
Экономика в Тутикорине - Школы и колледжи по всей стране
Индия -Крикет и гольф- Молодая Индия - “Мы все теперь
Агностики” -Аналогичное распространение коммерциализма-Интерьер
о хлопчатобумажной фабрике в Бомбее - Большие прибыли, условия
рабочая сила -Многочисленные фактории и должности клерков -
Национальный индийский конгресс - Его идеалы и влияние -
Не нравится британцам -Снова социальная пропасть-Наше
будущее в Индии-Распад деревенской жизни-Проблема
пауперизм, сэр Генри Мэн -Несоответствие коммерциализации
с гением Индии - Вероятное господство
первого на время - Но только на время 345-363




СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ


Страница
ПОБЕРЕЖЬЕ НЕДАЛЕКО ОТ КОЛОМБО _ Главная ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЬ_

КИТАЕЦ 14 ЛЕТ

Тамил из ДЖАФНЫ 15

ДЖИНРИКШОУ 17

КИТАЯНКА 19

КАЛУА 27

ВСПАШКА НА РИСОВЫХ ПОЛЯХ 32

БУДДИЙСКИЙ БИБЛИОТЕКАРЬ-СВЯЩЕННИК 34

КАНДИ, ОБЩИЙ ВИД 36

ХИЖИНА ТУЗЕМЦЕВ 42

УЛИЦА ТУЗЕМЦЕВ С МАГАЗИНАМИ 47

ВЕДДЫ, АБОРИГЕНЫ ЦЕЙЛОНА 56

ЛОДКИ С РИСОМ На КАЛУГАНГЕ 76

ГРУППА ТАМИЛЬСКИХ КУЛИ 80

ТАМИЛЬСКАЯ ДЕВУШКА ПЬЕТ ЧАЙ 83

ЗАПРЯЖКА ВОЛОВ, ИЛИ ЛЕГКАЯ ПОВОЗКА 87

КАНТРИ-ПОВОЗКА ПО-СИНГАЛЬСКИ 92

ДЖЕТАВАНАР; МАССАЧУСЕТС; ГОБА 98

ТАПАР; МА Ди; ГОБА 104

РАЗРУШЕННЫЙ РЕЗЕРВУАР ДЛЯ КУПАНИЯ, АНУР; ДХАПУРА 108

МАЛЕНЬКАЯ ФИГУРКА ХРАНИТЕЛЯ, БУДДИЙСКАЯ СКУЛЬПТУРА 113

ТАМИЛЬСКИЙ МУЖЧИНА 119

ШКОЛЬНИЦА 129

ВЕЛИКАЯ ПАГОДА В ТАНДЖОРЕ 208

ХРАМ В ТАНДЖОРЕ, ОБЩИЙ ВИД 211

ХРАМ И РЕЗЕРВУАР В МИЛАПОРЕ 224

МАСЛОБОЙКА ЧУНДИ Б. 240

ПАННА ЛАЛЛ Б. 243

ЖЕНЩИНА, ИГРАЮЩАЯ С; ТАР 248

ГАУТЫ В БЕНАРЕСЕ 260

ДЕВАН ХАС В ДЕЛИ 283

ДЖУММА-МУЗЕЙ В ДЕЛИ 285

МРАМОРНАЯ ШИРМА 289

ТАДЖ В АГРЕ 291

УЛИЦА В БОМБЕЕ, КВАРТАЛ ТУЗЕМЦЕВ 300

ЖЕНЩИНА-ПАРС 302

ТОРГОВЦЫ-ПАРСЫ 304

ВЕЛИКАЯ ПЕЩЕРА В ЭЛЕФАНТЕ 311

СКУЛЬПТУРНОЕ ПАННО, ШИВА И ПАРВАТИ 314

ВНУТРЕННЕЕ СВЯТИЛИЩЕ В ЭЛЕФАНТЕ 316

БОКОВАЯ ПЕЩЕРА, ЭЛЕФАНТА 322




ЦЕЙЛОН

[Иллюстрация: БЕРЕГ МОРЯ НЕДАЛЕКО ОТ КОЛОМБО.

(_ Каноэ с откидным верхом на переднем плане._)]




ОТ ПИКА АДАМА До ЭЛЕФАНТЫ.




ГЛАВА I.

КОЛОМБО.


Представьте сине-зеленую полосу воды шириной около 60 ярдов, затем неровную
песчаные дюны высотой 10 или 20 футов, а за ними - пылающую пустыню
желтый на солнце -кое-где частично покрыт кустарником, но
большая часть кажется совершенно голой; иногда плоская и каменистая, иногда
раскиданный и разбитый, иногда в виде огромных сугробов и песчаных венков, просто
как снежные заносы, изящно расчерченные ветром - весь участок
вдали на мили, десятки миль, не видно ни одной движущейся фигуры, пока она не исчезает
ограниченная на горизонте грядой холмов нежно-розового цвета
под ярко-голубым небом. Таков вид к востоку от нас сейчас, когда
мы проходим через Суэцкий канал (19 октября 1890 г.). На западе
земля выглядит более коричневой и серой; несколько зарослей тростника отмечают русло реки, и около
в 10 милях от нас появляется хмурая темная гряда голых холмов высотой около 2000
футов, отдаленный отрог холмов (Джебель Атт; ках), который ограничивает
Суэцкий залив.

В таком пейзаже одна из сигнальных станций, с ее аккуратной выложенной плиткой
коттедж, флагшток, несколько финиковых пальм и, возможно, крошечный кусочек
сада привлекают внимание. Эти станции расположены через
интервалы примерно в 6 миль по всему каналу. Они служат для регулирования
движение, которое сейчас огромно и не прекращается ни днем, ни ночью.
большие корабли почти заполнили водный путь, так что приходится отвести один из них
в сторону и пришвартоваться, чтобы пропустить другой; и хотя это не так,
при скорости более 4 миль в час они создают значительную
волну сзади, которая продолжает подмывать берега. Пучки а
местами посажены заросли тростника, чтобы удерживать песок вместе;
но ила очень много, и огромные земснаряды постоянно работают
над его удалением. Тут и там на берегу стоят местные хижины из сухого
тростника с трех сторон и плоской крышей - просто укрытие от солнца; или
Арабская палатка, вокруг которой за ноги привязаны верблюды. В Кантаре
караванный путь из Иерусалима - одна из великих магистралей старого
света - пересекает канал; здесь есть несколько деревянных и глинобитных хижин, и это
любопытно посмотреть на вереницу нагруженных верблюдов и арабов в их
спускаются небеленые хлопчатобумажные бурнусы - точно так, как они могли бы спускаться
со времен Отца Авраама - и пересекают путь этого
огромного современного парохода с его электрическим освещением и мириадами современных
приборы "Кайзер Вильгельм" сейчас проходят половину кругосветного путешествия.

Пустыня не кажется совсем лишенной животной жизни; во всяком случае, вдоль
со стороны канала вы можете увидеть на песке следы кроликов и зайчат,
редкие птицы, похожие на трясогузок, у воды, несколько ворон, парящих в вышине,
или морская чайка, не говоря уже о верблюдах, паре ослов или козе.
Говорят, лагуны возле Порт-Саида иногда бывают белыми от стаек
пеликанов и фламинго, но мы проплывали там ночью. Было прекрасно
видеть, как электрический фонарь, установленный на носу, отбрасывает ясный луч
и освещает берега на добрых полмили впереди, пока мы медленно плыли
. Утрамбованный песок в голубоватом свете казался снегом.
В небе были полумесяц Луны и Венера, а позади горели красные сигнальные огни
Порт-Саида.

Длина канала составляет 90 миль, и большая его часть проходит по руслу
очень древнего канала, который, как предполагается, соединял два моря.
Кажется, что вода в нем движется очень слабо
с юга на север.

Сейчас мы приближаемся к Суэцу, и жара такая сильная, что она отражается от берегов,
от берегов, как от печи; конечно, палуба находится под
тентом. Появляются остатки маленькой деревни, построенной из глины, но
хижины разрушены, расколоты яростными солнечными лучами и небольшим количеством света
их место заняли каркасные дома с крышей и стенами из дранки.

_гульф Суэцкий._--Город Суэц - полуразрушенное местечко, узкое
переулки; в основном двухэтажные каменные дома, некоторые с резными
деревянные фасады, а на верхних этажах решетки, за которыми
Я полагаю, обитают женщины. Несколько симпатичных лиц на улицах,
но немало и хулиганов; впрочем, не таких плохих, как в Порт-Саиде, где
люди существуют только для того, чтобы ловить акул на кораблях. В обоих местах
безумная смесь арабов, феллахов, полукровок и европейцев, зазывал,
гидов, погонщиков ослов и т.д., Всех оттенков одежды и абсурдных гибридов
костюмы, от экстремально восточных до правильных английских; нелепые сцены
пассажиры сходят на берег, дамы цепляются за шеи мужчин.
смуглые лодочники; погонщики ослов, выкрикивающие имена своих ослов: “Мистер
Брэдло, сэр, очень красивый ослик”, “Миссис Лэнгтри”, “Епископ Лондонский”
и т.д.; страшные препирательства по поводу заявленного "бакшиша"; обольщенные вечеринки
в отдаленные кварталы города и подвергаетесь жестокому шантажу; отказы
лодочников доставить вас обратно на корабль, пока звучит гонг отправления
; и так далее. Однако в Суэце есть небольшой караван и
собственная каботажная торговля, помимо железной дороги, которая сейчас проходит оттуда в
Каир, и он имеет давние претензии на респектабельность, которую его город-побратим
на другом конце канала не могут поделиться.

Теперь, когда мы вышли в залив, море темно-синее и очень
красивое, скалы и горы вдоль берега очень дикие и голые,
и во многих местах ярко-красного цвета. Этот рукав Красного моря
около 150 миль в длину и, я думаю, не более 20 миль в ширину в любой точке
; в некоторых местах он намного меньше. Мы проходим мимо выступающих мысов и
острова совсем близко к западу от нас - огромные скалистые массы, изрезанные оврагами
абсолютно лишенные растительности. На востоке - по-видимому, примерно в 10 милях
вдалеке, но очень отчетливо - возвышается отдаленный хребет Синая - Джебель
Сирбал по имени - выглядит высотой около 5000 или 6000 футов, очень дикий и
скалистый, многие вершины раздвоены на вершине и зияют, как будто с
жара; дальше видны несколько более высоких точек, одна из которых
вероятно, Джебель Муса. В высшей степени необычная земля; в некоторых местах можно
различить - особенно с помощью подзорной трубы - большие участки или
равнины из рыхлого песка протяженностью в несколько миль и совершенно ровные, за исключением
где их огромными сугробами прибивает к подножиям гор.
На этих равнинах медленно можно различить высокие темные колонны
путешествие - страшные песчаные облака, несомые вихрями ветра.

_ Индийский океан, 25 октября._ - Сейчас намного прохладнее. В Красном море, когда
термометр в каютах показывал 90 °, жара, конечно, была главной темой для размышлений
. Все мыли полы; пунки в самом разгаре. Я полагаю, что температура _воды_
там часто достигает 90 ° по Фаренгейту, а иногда и 95 °; но здесь она
довольно прохладная, вероятно, не намного выше 60 °, и это само по себе имеет большое значение
разница. На Красном море странный климат: кажется, что там
всегда стоит дымка из-за пыли, которую сдувает с берегов; в то же время
воздух очень влажный, из-за сильного испарения развешанная одежда
сильно промокает, и выпадает обильная роса. Когда ветер дует в корму,
давление от жары иногда настолько велико, что корабли приходится
поворачивать назад и плыть против ветра; но даже в этом случае жертвы и
смертельные случаи нередки. Из-за дымки и широты
Красное море, протяженность которого местами достигает 200 миль, почти не видно
берегов. Мы проезжаем несколько скалистых островов и немало неудобных рифов
о которых пассажиры ничего не знают. Баб-эль-Мандебский пролив
любопытны. Пролив между островом Перим и Аравийским полуостровом
материковая часть довольно узкая, шириной всего в милю или две; местами выглядит дико
холмы на материке высотой 3000 или 4000 футов с французскими
оборонительные сооружения. Сам остров более низкий и округлый, с английским
фортом и маяком; но выглядит очень черным и голым, хотя из-за
влаги на нем растет какой-то чахлый вереск
. Здесь есть несколько англичан и туземный городок, похожий на фургон
палатки, сгрудившиеся вокруг форта; несколько маленьких рыбацких и парусных лодок
вдоль берегов. Поворачивая на восток вдоль южного побережья Аравии,
взору предстает та же ужасная земля, что и в Суэцком заливе. Непрерывное облако
пыли летит вдоль него, сквозь которое можно различить песчаные равнины и
высокие выжженные вершины за ними. Однако в некоторых частях
этого региона должна быть вода, поскольку именно отсюда, в этом уголке Аравии,
Выращивают мокко и кофе.

_Colombo._- Боюсь, что Красное море в сочетании с взаимной скукой
плохо повлияло на характер пассажиров, поскольку вспыхнули ужасные разногласия
вышел; и после шести дней плавания по Индийскому океану, в течение которых единственный
развлечениями были летучие рыбы снаружи и скандалы внутри
корабль с облегчением приземлился на окаймленном пальмами побережье Цейлона.
стройные катамараны - или, точнее, каноэ с выносными опорами - управляемые смуглыми
формы, которые приходят, чтобы доставить вас на берег, действительно настолько узкие, что в них
невозможно сидеть! Они сделаны из “выкопанного” ствола дерева
(см. Фронтиспис), с параллельными фальшбортами, закрепленными всего на 10 дюймах
или на расстоянии фута друг от друга; поперек фальшборта положена короткая доска, на
_ ней_ вы можете сидеть. Два рычага, выступающие с одной стороны, несут поплавок или
легкий кусок дерева в форме рыбы, выступающий из воды на расстоянии 8 футов или
около того от каноэ и предотвращающий опрокидывание судна, которое оно
в противном случае безошибочно произошло бы. Приводимая в движение веслами или парусом,
лодка движется по воде с хорошей скоростью; и способ передвижения
очень приятный. Однако нет необходимости садиться в эти
хрупкие суденышки, ибо респектабельных цивилизованных лодок и даже паровых катеров
предостаточно; мы действительно находимся в важном и оживленном порту.

Огромный гранитный мол, построенный пять лет назад, превратил открытый
рейд в безопасную и вместительную гавань, и сейчас там, вероятно,
нет места на Востоке, лучше обеспеченного почтой и пассажирскими судами
, чем Коломбо. Это место назначения для больших линий пароходов
по маршруту в Австралию, Китай и Японию, а также в Калькутту и
Бирму, не говоря уже о небольших каботажных судах с материковой части
Индии и так далее. Сам город имеет лишь малейшее сходство
с европейским городом. Конечно, здесь есть форт и Дом правительства,
и казармы пехотного полка (часть которого, однако, находится
в основном в сельской местности); есть две или три улицы с двумя или даже
трехэтажные дома с магазинами, банками, коммерческими конторами и т.д.;
несколько отелей и крупных товарных магазинов, маяк и большое инженерное сооружение
работает, на нем работают несколько сотен чингалезских и тамильских оперативников;
и тогда вы покончите с английским кварталом. Земля плоская,
и вокруг только что описанной части простираются открытые, покрытые травой участки
пространства и окаймленные деревьями дороги с крошечными будками или хижинами
темнокожие по обе стороны от них. Тут и там встречаются узлы и скопления людей
маленькие улочки и местные рынки, где кипит разнообразная жизнь
в них. Вот улица с коттеджами лучшей постройки или маленькими виллами
принадлежащими евразийцам - несколько смешанным потомкам старых голландцев
и португальских поселенцев - небольшие одноэтажные или, реже, двухэтажные дома
оштукатуренный кирпич, с верандой перед входом и небольшим открытым двориком
внутри, вокруг старой голландской церкви 17 века. Здесь
находится жилой квартал официальных англичан и более
востребованный среди местных жителей - старые сады корицы, ныне разбитые
на больших виллах-бунгало и частной территории. Вот опять римлянин
Католическая церковь и монастырь, или гротескный фасад индуистского храма;
и повсюду деревья и цветущие кустарники, и, по мере приближения к
окраина города, обильные широкие листья кокосовых пальм и
бананы, затеняющие дороги. Ни в одном описании Коломбо
не следует забывать о пресноводном озере, которое разветвляется и извивается
самым замысловатым образом через весь город, и в одном месте выходит
в радиусе ста ярдов море постоянно удивляет
чарующие виды. Я не знаю более восхитительного вида на его
вид - тем более восхитительный, потому что такой неожиданный, - чем тот, который
радует глаз при входе на железнодорожную станцию Форт в Коломбо. Вы
проходите через кассу и оказываетесь на платформе,
на которой, если не считать линии перил между ними, может быть терраса
само озеро; большое водное пространство с лесистыми берегами и
острова, перемежающиеся виллами, коттеджами и хижинами, лежат перед
вы; лодки с белыми парусами снуют туда-сюда; группы темных фигур,
по пояс в воде стирают белье; дети играют и
купание в воде; и когда, как я видел это однажды, вечернее солнце
просвечивает сквозь прозрачную зеленую бахрому банановых пальм, которые
занимают непосредственно передний план, а спокойное озеро за ним отражает
сцена, отражающая великолепные оттенки неба и облаков, подобна зеркалу
по эффекту цвета ее вряд ли можно превзойти.

Вверх и вниз по этим улицам и дорогам, и по берегу этого озера,
и вдоль морского берега, и по набережным и докам ходит,
как можно себе представить, самая разношерстная толпа. Сингальцы и
Тамилы, конечно, самые многочисленные, но помимо них есть
Магометане - их здесь обычно называют маврами - и несколько малайцев. Английский
на Цейлоне можно разделить на три класса: официальный английский,
плантаторы и англичане мелкой торговли (включая служащих на
железных дорогах и других работах). Затем есть англизированное местное дворянство,
Сингальцы или тамилы, некоторые из которых занимают официальные должности, и которые
в основном перенимают европейскую одежду и привычки; неанглизированное дитто,
которые придерживаются своих привычек и костюмов и не слишком заметны на
публике; голландские евразийцы, многие из которых становятся врачами или адвокатами
(прокторы); и португальцы, которые часто являются мелкими торговцами
.

Образцы всего этого, в разной степени облачения и
отсутствия облачения, можно увидеть в Коломбо, как, впрочем, почти в любом
месте на Цейлоне, которое может быть удостоено названия города.

Вот, например, огромный мавр в высокой феске из плетеной
травы, мешковатых белых штанах и подвернутых ботинках; на нем узорчатый жилет
тело и красная шаль, перекинутая через одно плечо. [Вероятно, он
состоятельный лавочник; неприятное лицо, но я нахожу магометан
имеют хорошую репутацию честных людей и верности своему слову.]

Вот красновато-коричневый чингалец с волосатой грудью, на нем ничего нет, кроме
красной набедренной повязки, он несет на веревочке глиняный горшок, вероятно,
с пальмовым пивом. [Крестьянин. Чингалезцы, как правило, такого цвета,
в то время как тамилы склонны к черному, хотя в высших кастах он становится более темным
до оливкового оттенка.]

[Иллюстрация: ЧИНГАЛЕЦ.]

Еще один чингалец, одетый во все белое, в белой хлопчатобумажной куртке и
белая ткань, свисающая ниже колен, с элегантными полукруглыми
черепаховый гребень на голове; болезненно чувствительное лицо с
вздернутым носом и надутыми губами. [Возможно, частный слуга или мелкий
чиновник одного из дворов, или _Arachchi_. Гребень - отличный признак
сингалезцев, живущих в низинах. Они зачесывают волосы назад на
голове и надевают расческу горизонтально, наподобие неполной короны, при этом
два ее конца торчат надо лбом - очень похоже на рога с
вида спереди! Затем волосы завязываются в узел сзади, а иногда
свисают по спине. Это несколько слабоватое лицо, но в целом
правило первое: можно сказать, что чингалезцы очень умны. Из них получаются
отличные плотники и механики. Как правило, чувствительны и горды.]

[Иллюстрация: ТАМИЛ из ДЖАФНЫ.]

Вот идут два англичанина в твидовых костюмах и теннисных туфлях - их
зонтики бережно держатся за середину - очевидно, от плантатора
сообщество, молодое, но довольно заросшее сорняками, с неустойчивым, зыбким
обратите внимание на глаза, которые, боюсь, не редкость среди плантаторов; я
видел их уже хорошо развитыми у простого восемнадцатилетнего мальчика.

Здесь около дюжины четти (тамильская коммерческая каста) с голыми
выбритые или наполовину обритые головы, коричневая кожа и белые муслины, наброшенные
изящно облегающие их полные и гладкие конечности; священное место, отмеченное на
их лбы, красный бетель во рту и алчность на лицах.

Тамил-кули, или наемный рабочий, почти голый, если не считать
платка, повязанного вокруг головы, с лоснящейся черной кожей и хрупкой, но все же
грациозной фигурой.

Вот хорошенькая маленькая девочка лет девяти или около того, с голубыми бусами на
шее, в обычном белом хлопчатобумажном жакете и цветной нижней юбке или; илай
о сингальских женщинах, гуляющих с младшим братом.

Здесь три молодые девушки-евразийки в легких европейских костюмах и соломенных
шляпках, волосы распущены или заплетены в косички на спине, очень хорошенькие. [Они
отправляются на прогулку по набережной Галле Фейс у моря, поскольку
дневная жара уже спала.]

Здесь также английская леди, молодая и тщательно одетая, но выглядящая
немного скучающей, едет в своей повозке за покупками, а
черный мальчик стоит позади и держит над ней зонт от солнца.

[Иллюстрация: ДЖИНРИКША.

(_Тамил Кули, девушка-евразиец._)]

Одной из особенностей Коломбо являются джинрикши, или легкие
двухколесные повозки, запряженные мужчинами, которых на улицах предостаточно. Эти
Парни-тамилы в легчайших костюмах, с развевающимися спинами
под вертикальным солнцем, с голыми ногами и часто с непокрытой головой, будут бегать рысью
с вами чудесным образом из одного конца Коломбо в другой,
и за наименьшую плату. Томми Аткинсу доставляет удовольствие сидеть с таким величественным видом
позади трудящегося “негра”. Вечером вы можете увидеть его и его
Девушка-евразиец - он в одном Джинрикшоу, а она в другом - едет
в отель "Галле Фейс" или какой-нибудь подобный отдаленный курорт на
берегу многоголосого океана. Тамилы в основном худощавы и
изящная фигура и активное телосложение. Внизу, в доках, они
работают сотнями, на них нет ничего, кроме узкой полоски между
бедрами, они загружают и разгружают баржи и корабли - этюд о человеческой
фигуре. Некоторые из них, конечно, толстые и мускулистые, но в основном
они отличаются какой-то бессознательной грацией и быстротой форм, как
бронзовый Меркурий из Геркуланума, о котором они мне часто напоминают.
Их физиономия соответствует их физической активности; самый
характерный тип, который я заметил среди них, - это ровные брови,
а глаза глубоко посажены (иногда немного близко посажены), прямой
нос и хорошо очерченный подбородок. Они более предприимчивые, напористые и
трудолюбивый народ, чем сингальцы, энергичные и худощавые, часто с кожей
очень смуглые, с сосредоточенным, иногда демоническим выражением между
глаза - очевидно, присутствует сила воли - но часто красивые. В целом это
странная смесь предприимчивости с демоническими качествами; ибо оккультизм
распространен среди них, от фокусов низших каст до эзотерики
философия и умозрительность высшего. Смотрители лошадей и
конюхи на Цейлоне почти все тамилы (низкой касты), и они
очаровательная раса, смуглые, активные, ласковые демоны, любящие своих лошадей,
и с неограниченной проходимостью даже по недавно посыпанным щебнем
дорогам. Чайные кули - это также тамилы, и дорожные рабочие, и
как правило, все наемные рабочие; в то время как сингальцы, которые дольше
проживающие на острове, придерживаются своих собственных небольших крестьянских владений и
совсем не склонны попадать под каблук хозяина, предпочитая
часто действительно страдать от хронического голода.

Тамильские женщины, как и их повелители, обычно более хрупкого телосложения
чем сингальские представительницы того же пола, некоторые из них действительно довольно миниатюрны.
Среди представителей обеих рас встречаются очень грациозные и красивые девушки
до шестнадцати лет или около того они довольно сообразительны даже в манерах;
особенно среди чингалезцев они отличаются прекрасными
глазами; но в более зрелом возрасте, став женами, они теряют свою привлекательность и
имеют тенденцию становиться довольно тяжелыми и грубыми.

Контраст между сингальцами и тамилами достаточно заметен
повсюду, и хотя они живут на острове в дружеских отношениях
как правило, между ними нет утраченной любви. Чингалец пришел к
Цейлон, по-видимому, с материковой части Индии, где-то в 6-м
веке до нашей эры, и после вытеснения аборигенов в леса и
горы (где некоторые из них все еще могут быть найдены), занял всю
остров. Однако прошло совсем немного времени, прежде чем за ними последовали тамилы, также из
Индия; и с тех пор, и в ходе длинной серии конфликтов,
последние сохранили свои позиции и в настоящее время составляют большую часть
населения на севере острова, в то время как сингальцы
наиболее многочисленны на юге. Огромное количество тамильских крестьян - мужчин,
женщин и детей - по-прежнему приезжают с материка каждый год и
отправляются в глубь страны работать в чайных садах, где на них большой спрос
для кули лейбористов.

[Иллюстрация: СИНГАЛЕЗСКАЯ ДЕВУШКА.]

По характеру чингалезцы больше похожи на итальянцев, они легки на подъем,
в меру ленивы, чувствительны, проницательны и немного романтичны. Их
большие глаза, черепаховые гребни и длинные волосы придают им очень
женственный вид; и у многих мальчиков и юношей очень девичий вид.
черты лица и выражения. У них почти всегда изящество и достоинство
манеры, лучшие типы определенно красивы, с их хорошо сформированными
большие головы, короткие бороды и длинные черные волосы, спокойные и кроткие,
напоминают некоторые изображения Христа. К низшим типам относятся
лица с крупными чертами, болезненно чувствительные и в то же время унылые
. Как правило, их телосложение крупнее и более мясистое, чем у
тамилов, а черты лица менее четко очерчены. Капитан Р. Нокс,
в его “Девятнадцатилетнем пленении в королевстве Конде-Уда” (1681),
говорит о них: “Осанкой и поведением они очень серьезны и
величавы, как португальцы; в понимании быстры и настороженны;
в дизайне утонченный и коварный; в разговоре вежливый, но полный
лести; от природы склонен к умеренности как в еде, так и в напитках,
но не к целомудрию; близкие и предусмотрительные в своих семьях, одобряющие
хорошее ведение хозяйства”.

Чингальцы почти все буддисты, в то время как тамилы - индуисты.
Буддизм был введен на Цейлоне примерно в 4 веке до нашей эры и с тех пор
процветает здесь до сих пор; также здесь можно найти буддийские скальные храмы
по всему острову. У тамилов довольно обширная литература
значительной древности, в основном философская или философско-поэтическая;
и их язык очень богат словарным запасом, а также своим
грамматические формы и флексии - хотя и очень краткие, со скудными выражениями
вежливость (“спасибо”, “доброе утро” и тому подобное) и немного
резкий звук, _k_ и _r_ вылетают сквозь зубы с большой
скоростью. Сингальский гораздо более плавный и приятный по звучанию, и в нем
гораздо больше арийских слов. На самом деле предполагается, что это ответвление.
санскрита, тогда как тамильский, похоже, не имеет никакого отношения к санскриту,
за исключением того, что он позаимствовал довольно много слов. Любопытно то,
что тамилы, столь мало связанные между собой расами, должны были заимствовать свою
философию, как они и сделали, из санскритских Вед и упанишад,
и действительно выразил идеи, во всяком случае, более сжато и
систематически, чем это делают книги на санскрите. Хотя он беден литературой
Я верю, что у сингальцев есть одна из лучших книг хроник
которые существуют на любом языке - махавансо - дающая очень надежный
история расы (конечно, с витиеватым украшением из колоссальных
чудес, которые легко можно разобрать) от их высадки на
Цейлоне до наших дней. Махавансо был начат Маханамо,
священником, который около 460 г. н.э. составил раннюю часть, включающую
период с 543 г. до н.э. по 301 г. н.э., после чего он был продолжен
сменявшие друг друга авторы вплоть до британских времен, т.е. до 1758 г. н.э.!

В Коломбо выходят две газеты на сингальском языке,
одна из которых называется "Буддийский мир"; есть также газета
печатается на тамильском; и есть три английские газеты. В “местах
развлечений” Коломбо (и то же самое верно для городов Индии)
очень мало. Здесь нет ни театра, ни концертного зала. Это легко понять
хотя население велико (120 000 человек), оно настолько
разнообразно, что невозможно найти достаточно многочисленную публику для поддержки
таких мест. У каждой из коренных рас есть свои собственные фестивали, которые
обеспечивают их всем необходимым таким образом. Британцев всего
немного - 5000 человек на всем Цейлоне, включая военных, из общей численности населения.
более трех миллионов; и даже если добавить население Евразии, которое, конечно же,
придерживается западных манер и идеалов, их совокупная
численность была бы мизерной. Случайный цирк или зверинец, или
визит бродячей театральной труппы на пути в Австралию - вот и все,
что происходит в этом ряду.

Для остальных есть Армия спасения с процветающими казармами,
Теософское общество, филиал Королевского азиатского общества, и различные
другие маленькие клубы, представляющие разные секции. Общество
конечно, очень сильно разделено на части. Даже британцы, как бы мало они ни
разделены, к сожалению, кликами и завистью; грань между
официальным английским и английским “второго сорта” ужасно сурова (как
действительно, по всей Индии); и между ними опять же евразийцы. Даже
там, где сингалезские, тамильские или евразийские семьи с древним происхождением достигают
важных официальных постов, непреодолимая скованность все еще характерна для
отношений между ними и британцами. “А!” - сказал плантатор
моему молодому другу, который только что довольно сердечно пожал руку
джентльмену-туземцу: “А! мой мальчик, ты не сделаешь этого, когда побываешь здесь.
три года!” Таким образом, совершенное социальное слияние и сладость
братья, живущие вместе в единстве, все еще довольно далеки
на этом в остальном прекрасном острове.

Говоря о красоте острова, я был очень поражен, даже
при моей первой высадке на берег, его “пряными штормами”. Воздух насыщен
ароматным ароматом, который, хотя и привлекал мое внимание в течение
трех или четырех недель, прежде чем я к нему как следует привыкла, я никогда не ощущала
удалось проследить за каким-либо конкретным растением или кустарником. Возможно, это
похоже на запах листа корицы при ушибе, но я не
думайте, что это исходит из этого источника. Я никогда не устану смотреть на
кокосовые пальмы; они растут буквально миллионами по всему побережью
к северу и югу от Коломбо. На юге дорога, ведущая к берегу моря,
затенена ими. Я проехал несколько миль по дороге, и
полоса земли шириной ярдов сто или около того между ней и морем
густо заросла их стеблями до самой кромки воды, над которой они
наклоняйтесь с любовью, потому что они любят соленые брызги. По другую сторону
дороги они тоже растут, а под ними маленькие виллы и
фермерские хозяйства и крошечные хижины местных жителей с домашней птицей, ослами и горбатыми
коровы, черные свиньи и смуглые дети в оживленном замешательстве; в то время как
группы крестьян, мужчин и женщин в ярких накидках, медленно путешествуют
вперед, и маленькие воловьи упряжки, запряженные активными маленькими браминами
быки со звенящими колокольчиками проносятся мимо с такой скоростью, которая сделала бы честь
английскому пони - сцена, которая, как говорят, продолжается почти так же
всю дорогу до Галле (80 миль). Эти пальмы не растут в диком виде на Цейлоне;
все они посажены и за ними ухаживают, будь то в огромных поместьях или в
клочок земли, который окружает хижину чингалезцев. У чингалезцев есть
красивая поговорка о том, что они не могут отдалиться от звука человеческого
голоса. У них также есть поговорка о том, что человек видит
_правильную_ кокосовую пальму только раз в жизни. Многие другие виды
пальмы растут удивительно прямыми, но этот вид, безусловно, нет. В
их роще вы видите сотни серых гладких стеблей, тянущихся
вверх всеми мыслимыми фантастическими изгибами, с необыкновенным
ощущением жизни и силы, напоминающим о том, как залп из
ракеты взлетают в воздух. Затем на высоте 50 или 60 футов они
распускаются в великолепную корону из зеленых перьев, которая блестит на
солнце, колышет и шепчет на легчайшем ветерке.

Вдоль этого окаймленного пальмами и в основном низкого песчаного берега разбиваются волны
с небольшим изменением уровня приливов, громко ревя в
юго-западный муссон или с угрюмой зыбью, когда ветер дует с северо-востока,
но редко бывает совсем безветренно. Легкий бриз поддерживает температуру в 90 °
термометр. Неуклюжая рыбацкая лодка с боковыми парусами стоит на якоре
в укрытии на песчаной косе; двое или трое местных мужчин и мальчиков
ловят рыбу удочкой и леской, стоя по щиколотку у кромки воды.
Стремительные голубые волны выглядят заманчиво для купания, но берег
сравнительно пустынен; в воде, кишащей
как и в случае с ужасной акулой, не видно ни души. Только на расстоянии 300 или 400 ярдов можно
различить фигуру человека, который, по-видимому, тоже ловит рыбу с помощью лески
стоит по пояс в воде, но на самом деле сидит на чем-то вроде
примитивный плот или лодка, состоящая из трех или четырех деревянных бревен,
слегка изогнутый, с загнутыми концами и неплотно связанный вместе -
настоящий катамаран (_kattu maram_, привязанное дерево). Вода, конечно, омывает его
вверх и вокруг, но это приятно в жаркий день. Он в безопасности от
акул; есть небольшая вероятность, что он поймает что-нибудь на
обед; и вот он сидит, пережиток доадамитских времен, в то время как
поезд из Калутары с визгом мчится в Коломбо.




ГЛАВА II.

КАНДИ И КРЕСТЬЯНСКАЯ ЖИЗНЬ.


Эрнст Геккель в своей книге о Цейлоне говорит, что сингальцы, хотя и
давно цивилизованная раса, в одежде примитивны, как дикари,
каюты и т. Д.; И это замечание кажется мне очень верным. Как только вы
съезжаете с железных и шоссейных дорог, вы обнаруживаете, что они живут в своих
маленьких хижинах под кокосовыми пальмами самым примитивным образом, и
вероятно, почти так же, как они делали, когда впервые прибыли на Цейлон, 2000 или
3000 лет назад.

4-го числа этого месяца (декабря) мой друг "Аякс” приземлился в
Коломбо из Англии. Он находится на пути в Ассам, в очереди на посадку чая
, и пробудет на острове неделю, чтобы прервать путешествие. Он
убежденный социалист по натуре, веселый парень, всегда сообразительный
и добродушный, и с большим пристрастием к музыке. Мы приехали сюда
в Канди и вскоре после нашего прибытия отправились навестить сингальца
крестьянина, с которым я недавно познакомился, по имени Калуа, и нашли
он в своей маленькой хижине, примерно в миле от городка среди холмов,
где он живет со своим братом Киррой. Покидаем Канди по пешеходным дорожкам
и вдоль живых изгородей, заросших диким подсолнухом и вот этим
необыкновенная лиана с цветком, похожим на вербену, _lantana_,
который, хотя и говорят, был представлен всего около пятидесяти лет назад
теперь, когда они массово пересекают весь остров, мы наконец добрались до прекрасной
небольшой долины с рисовыми полями, разбитыми террасами на дне, и
по бокам тянулись заросли кустарника и джунглей, среди которых виднелись заросли
кокосовых орехов и бананов, указывающих на наличие жилья. Под одной из
таких рощиц, в крошечной хижине из глины и соломы, мы нашли Калуа;
на самом деле он увидел, что мы приближаемся, и с криком побежал нам навстречу. Мы были
вскоре сидели в тени и разговаривали на таком ломаном английском и тамильском, на каком
могли соответственно командовать. Братья были очень дружелюбны, и
принесли нам кокосовое молоко и пиво _ch; geri_ (готовится путем срезания большого
цветочного бутона с пальмы _ch; geri_ и выпуска сока из пораненных побегов
стебельки перетекают в банку, где они вскоре бродят; у них затхлый привкус,
и я не могу сказать, что мне это нравится). Потом их отец, услышав о
нашем приезде, подошел за полмили, чтобы взглянуть на нас - завсегдатай
веселый старый дикарь с широким лицом и широким животом - но, к сожалению,
поскольку мы не могли говорить по-сингальски, не было никаких средств общения
с ним, кроме как знаками. Эта маленькая долина , по - видимому, в основном
занят братьями и их сородичами, образующими, так сказать, маленькое племя
. Калуа и его отец владеют хорошими участками рисовой земли, и
возможно, они живут несколько лучше, чем большинство сингальских крестьян, хотя
это мало о чем говорит. Замужние сестры, их дети и другие
родственники также занимают часть долины; но Калуа и Кирра
еще не женаты. Похоже, что у чингалезцев является делом чести
(как, впрочем, и у большинства народов Восточной Индии) не вступать в брак до тех пор, пока их
сестры не выйдут замуж. Как и ирландцы, братья работают над тем, чтобы обеспечить
приданое для своих сестер; и в целом семейные чувства и готовность помочь
среди них очень сильны. Ударить отца или мать - это по всему
на Цейлоне (и в Индии) преступление почти неслыханной жестокости. Калуа
значительную часть своего заработка отдает родителям и покупает пристройки
к семейным рисовым угодьям, которые, насколько я могу судить, в значительной степени принадлежат
как общая собственность.

[Иллюстрация: КАЛУА.]

Существовал местный король и королевство Канди примерно до восьмидесяти лет
назад (1814), когда британцы свергли его; и любопытно, что
древний кандийский закон, который некоторое время признавался
британцами, содержит очень явные следы старого группового брака, который
встречается у очень многих рас в их доцивилизационный период. В кандийском праве
рассматривались два вида брака - Деега
брак, при котором жена отправлялась (как у нас) в дом своего
мужем и стала более или менее его собственностью; и брак с Биной,
в котором он переехал жить с ней к ее собственному народу, но был подвержен
изгнанию в любое время! Последняя форма, как правило, должна быть
более примитивный, относящийся ко времени, когда наследственность прослеживалась
через женщину, и когда также преобладали полигамные и полиандрические практики
. И это подтверждается параграфом кандийского закона,
или обычая, который запрещал смешанные браки между детьми двух
братьев или между детьми двух сестер, но разрешал это
между детьми брата и сестры - разумеется, имеется в виду
то, что у двух братьев может быть одна жена или две сестры
один и тот же муж, но что брат и сестра - обязательно имеющие
разные жены и мужья - произвели бы на свет детей, которые не могли бы быть
более близкие родственники друг другу, чем двоюродные братья. Это также подтверждается
тем фактом, что своего рода традиционный групповой брак все еще сохраняется среди
сингальцев - например,_ если мужчина женат, нередко его братья
иметь доступ к жене - хотя и из-за того, что это не учитывается
По западным привычкам и законам эта практика постепенно отмирает.

Калуа повидал мир гораздо больше, чем некоторые из его соплеменников,
и у него время от времени были возможности подзаработать немного денег.
Похоже, что в возрасте двенадцати или тринадцати лет он увлекся
"дьявольскими танцами” - вероятно, к этому его приучил отец. Он танцевал в
храме и получил деньги; но теперешний день не любит священников и не
верит в храмы. Этот дьявольский танец, по-видимому, является пережитком
поклонения демонам аборигенов Канди: злых духов нужно было умиротворять,
или, в случае болезни или несчастья, отгонять криками и неистовством
жесты. Это поистине дьявольское представление. Танцоры (их там
обычно их двое) наряжаются в фантастические наряды, а затем
выполните самую необычную серию прыжков, подпрыгиваний, полувольтов и
сальто в ритмичных кульминационных моментах, сопровождаемых хлопками в ладоши,
крики и барабанный бой продолжались около двадцати минут без остановки,
к концу этого времени возбуждение самих себя и зрителей
является интенсивным, и пациент - если он есть - почти наверняка будет
либо убит, либо вылечен! Когда буддисты пришли на остров, они
включили эти старые представления в свои учреждения. Некоторые
однако два или три года назад Хагенбек, цирковая знаменитость, будучи
на Цейлоне наняли труппу кандийцев, одним из которых был Калуа, чтобы
дать туземное представление в пользу европейцев; и поскольку
в это время старая крестьянская жизнь наскучила нашему другу, и
очевидно, что он живет мечтами о цивилизации и Западе.
Калуа удивительно хорошо сложен, активен и силен. Ему около
двадцати восьми, у него мягкие, как у жирафа, глаза чингизийца и
мягкие, несколько застенчивые манеры, которые они подчеркивают; его черные волосы
обычно завязан узлом на затылке и украшен декоративным
пояс, поддерживающий его цветную юбку, и шаль, наброшенная на
плечо, делают его довольно привлекательным. Кирра худее и слабее, как
умственно, так и физически, с цепкой привязчивостью характера
что трогательно. Затем есть два племянника, Пинха и Панджа, которых
Я видел раз или два ярких, симпатичных мальчиков, стремящихся усвоить
фразы и словечки английского языка и представления об удивительном западном мире
, который начинает забрезжить на их горизонте - хотя, увы! это
скоро разрушит их обнаженную красоту и простоту. Увидеть, как Панджа уходит
осторожно подниматься прямо по стволу кокосового дерева высотой в пятьдесят футов!
Он просто надевает веревочную петлю на свои ноги, чтобы можно было лучше ухватиться за
подошвами за стебель, обхватывает ствол руками,
подтягивает колени к ушам и подпрыгивает, как плывущая лягушка!

Кокосовая пальма - это все для чингалезцев: они используют ядро
ореха в пищу, либо в качестве карри вместе с рисом, либо в качестве
приправа к пирожным из риса и сахара; скорлупа используется для
чашек для питья и первобытных ложек; волокно лайки, конечно, придает
бечевки и циновки; масло, выжимаемое из ореха на скрипящих
старинные мельницы, запряженные волами, являются настоящим предметом торговли, и
используется для помазания их волос и тела, а также для их
маленьких медных ламп и других целей; древесные стебли идут на
каркасы хижин, а большие листья либо образуют превосходный
из соломы или плетения получаются натуральные экраны, которые в том климате
часто служат стенами хижины вместо чего-либо более существенного.
Когда Аякс сказал Кирраху, что в Англии нет кокосовых пальм, тот
удивление лэттера было неподдельным, когда он воскликнул: “Как же ты живешь,
тогда?”

[Иллюстрация: ВСПАШКА РИСОВЫХ ПОЛЕЙ С БУЙВОЛАМИ.]

Другой важнейший продукт жизни чингалезцев - рис. Семья Калуа
рисовые поля простирались под нами большими участками по дну
лощины и террасировались узкими полосами немного выше по склону в
ее вершине. Рисовые поля, в целях орошения, всегда располагаются
ровными участками, каждый из которых окружен невысоким илистым берегом высотой в один или два
фута; иногда, там, где есть вода, они располагаются террасами
довольно хороший путь вверх по склонам холмов, что-то вроде виноградников в
Италия. Во время дождей и после них вода подается последовательно на различные
уровни, которые, таким образом, хорошо затопляются. Во время паводка
их вспахивают - грубым плугом, запряженным горбатым скотом или
буйволами - и засевают по мере спада воды. Урожай вскоре всходит,
ярко-зеленый, примерно такой же, как у ячменя, но с колосом больше
напоминает овес, и через семь-восемь недель готов к уборке.
Отварной рис с небольшим количеством овощей, приправленных карри, или кокосовых орехов, просто для придания ему
a flavor - основной продукт питания туземцев на всем Цейлоне. Два
приема пищи в день, иногда в более бедных сельскохозяйственных районах только один;
скудная пища, о чем слишком часто свидетельствуют их тонкие конечности. Они не используют хлеб,
но несколько лепешек из рисовой муки, гхи и сахара с пальмы
_ch;geri_.

Хижина братьев достаточно примитивна - просто маленькое крытое соломой помещение,
примерно двенадцать футов на восемь, разделенное на две части - большой плетеный кувшин или
корзина с запасом риса, одна или две коробки, несколько глиняных горшков
горшки для приготовления пищи, разведенный на земле костер, без стула или стола, и
никаких признаков цивилизации, за исключением пары фотографий, прикрепленных к
стене, и низкой кушетки с плетеной спинкой для сна. Последнее, однако,
является настоящей роскошью, поскольку мужчины-чингизийцы чаще всего спят на
земляном полу.

Мы немного поболтали, пока время от времени подавались великолепные
очищенные кокосовые орехи (с которыми нужно быть осторожными) падали с тяжелым
глухой стук от деревьев; а потом Калуа поехал с нами в Канди, и мы
отправились посмотреть тамошний великий буддийский храм Девала Малигава, который
содержит драгоценный зуб-реликвию Будды.

[Иллюстрация: БУДДИЙСКИЙ СВЯЩЕННИК.

(_ Библиотекарь в храме в Канди, с книгой МИСС из пальмовых листьев на коленях._)]

Архитектурно ничего, храм интересен своей античностью
внешний вид его садов, святилищ, домиков священников, библиотеки,
пруды и т.д.; священные рыбы и черепахи, приходящие на корм благочестивым;
грубые фрески с изображением адских мук нечестивых, мало чем отличающиеся от наших
средневековые рисунки вэла на схожие темы; само святилище с
двери из слоновой кости и серебра; священники в грязных желтых балахонах прибывают с
огромными ключами, чтобы открыть их, но сначала они моют ноги во дворе;
звучат тамтамы и рожки; повсюду разбросаны цветы; а затем
внутреннее помещение святилища, где за прочными железными решетками
покоится золотая крышка в форме колокола, усыпанная драгоценными камнями -
самая внешняя из шести последовательных оболочек, внутри последней из которых находится
сам зуб (по сообщению Эмерсона Теннента, около двух дюймов в длину,
и, вероятно, клык крокодила!); затем маленькие золотые и
хрустальные изображения Будды в различных маленьких святилищах для них самих; и,
самое интересное из всего, библиотека со старыми рукописными книгами, написанными
на полосках пальмовых листьев талипо, красиво выполненных на сингальском,
Пали, санскрите и т.д., украшенных элегантными узорами и связанных
шелковыми шнурами в переплетах из резного серебра. Старый священник-библиотекарь был
очаровательный образец буддийского священника - мягкий, умный и
очевидно, в его характере чувствовалась религиозность - и он с интересом рассказывал
о различных текстах и рукописях. Жаль,
что так много нельзя сказать о буддийских священниках в целом, которые
как правило - по крайней мере, на Цейлоне - невежественные, грязные, жующие бетель и
непривлекательно выглядящий участок.

В ботаническом саду в Перадении - в трех или четырех милях от
Канди - мы видели образец талипотовой пальмы в полном цвету. Эта
красивая пальма - в отличие от кокосовой - растет совершенно прямостоячей и
прямая; цветет только один раз, а затем отмирает. Геккель говорит, что это
живет от пятидесяти до восьмидесяти лет, и что цветок иногда достигает
тридцати или сорока футов в длину. Образец, который мы видели в цвету, был
высотой около сорока пяти футов в стебле; а затем из его красивой
короны из огромных листьев вырос цветок, или, скорее, ветвистый шип из
многочисленные белые цветы, которые, по моим оценкам, достигали пятнадцати футов в высоту (но
которые, как я впоследствии увидел, были описаны в газетах как двадцать футов
в высоту). Бейкер говорит, что бутон цветка часто достигает четырех футов
в длину и что он раскрывается с шикарным звуком, когда этот красивый белый шлейф
раскрывается и поднимается на солнце. Местные жители используют большой
лист талипота, который имеет круглую форму и иногда восемь или девять футов
в диаметре, в качестве зонтика. Они складывают его вдоль естественных
складок, а затем открывают, чтобы защитить от солнца или дождя.

[Иллюстрация: ОБЩИЙ ВИД КАНДИ.

(_ Местная улица слева, буддийский храм справа, английская церковь в
центре._)]

Канди очень красив. Он возвышается почти на 2000 футов на
берегу искусственного озера, которое создали древние короли Канди, и
окружен холмами, покрытыми прекрасными лесами, полными тропических растений и
цветы и потрясающие виды с их склонов и вершин.
Есть небольшой туземный городок с обычным смешанным населением
Цингалезцы, тамилы и мавры; есть один или два английских отеля,
церковь, библиотека и читальный зал; несколько жилых домов и
разрозненное население английских чайных плантаторов на холмах по некоторым
мили вокруг, которые делают Канди их _rendez-vous_.

"Аякс" отлично дружит с местной молодежью; у него
легкий дружеский подход к ним, и они берут его за руку и идут
рядом. Конечно, они рады найти какого-нибудь магата, который будет
относиться к ним немного по-доброму; но я боюсь, что немногие англичане поблизости сильно
шокированы нашим поведением. Когда я впервые приехал на Цейлон, мой тамильский друг А.
подшучивал надо мной по поводу того, как я называю его и остальных жителей,
будь то тамил, магометанин или сингалец, все без разбора
_родные_, “как будто нас было так много _ойстеров_”. Я рассказал об этом Аяксу, и
конечно, после этого ничего не оставалось, как назвать их всех
устрицы!

Мы видим, что те немногие британцы, с которыми мы сталкивались в наших путешествиях, очень
настроены против “устриц”. Есть что-то странное в
британцах и их замкнутости; но я полагаю, что это скорее их несчастье
, чем их вина. Конечно, они согласятся, что устрицы не лишены достоинств
действительно, если их придержать, они будут часто говорить
довольно тепло относятся к нежности и состраданию слуг
, которые ухаживали за ними во время долгих болезней и т.д. - но идея
общаться с ними на условиях равенства и дружбы каким-то образом
невыразимо и не достойно развлечения. Кажется почти приличным
сказать что-нибудь пренебрежительное об устрицах, когда поднимается эта тема
- как способ продемонстрировать собственное происхождение, я полагаю; после этого
было сделано, однако, допустимо признать, что есть исключения,
и даже указать на некоторые приятные черты, так сказать, жемчужины, которые
иногда встречается у бедных двустворчатых моллюсков. Однако мне кажется, что
Англичане больше всех страдают от этой островной привычки. Они выглядят
ужасно скучающими и несчастными, как правило, в этих отдаленных частях страны, что
почти обязательно должно быть так, когда их всего пять или шесть
жители станции или находящиеся на доступном расстоянии друг от друга,
и полностью замкнутые в обществе друг друга.

Однажды мы с Аяксом отправились в Нувара-Эллию. Железнодорожный вагон был
полон чайных плантаций (в том числе одной или двух жен и сестер), и
несколько человек было в отеле. Любопытно было увидеть лица англичан
из холодной баранины, которую готовят в коммерческих целях, и на вполне ортодоксальном английском
одежда для этого отдаленного региона. Хорошие люди выглядели печально
скучающими, и для них казалось делом чести вести себя так, как будто
цветных людей не существует или они невидимы - также как если бы они были
глухой, судя по крикам. Однако вечером (в отеле)
мы были тронуты тем, как они приободрились, когда мы с Аяксом
сыграли несколько знакомых мелодий на пианино. Они пришли в себя, сказав это
напомнили им о доме и умоляли нас продолжать; так что мы играли за
около двух часов "Аякс" импровизировал, как обычно, самым очаровательным образом.

Нувара-Эллия находится на высоте 6000 футов над уровнем моря - маленькая деревушка с
отелем или двумя - любимый курорт знойного воздуха Коломбо и
низменности. Здесь британец видит, что в гостиных горят камины, а на улице стоит густой
туман, надевает пальто и чувствует себя как дома. Но мы,
только что прибывшие из страны туманов, не оценили этих
радостей и сочли это место немного унылым и голым.




ГЛАВА III.

KURUN;GALA.


По дороге сюда, в автобусе, я познакомился с Монерасингхой, чингалезцем
с некоторым образованием и способностями, проктор или юрисконсульт. Он жизнерадостный
маленький человечек, большой болтун и очень увлечен политикой. Он был очень
забавен по поводу англичан; говорит, что поначалу они очень приятны, “но
после трех месяцев пребывания на острове происходит полная перемена
они ... не разговаривают с нами и не смотрят на нас ... _ но я могу вернуть им это обратно_.
Его идея, по-видимому, заключается в том, что представительные институты призваны
вернуть людям тот интерес к общественной жизни, который был
отнят у них в результате разрушения их общественных институтов
под британским правлением. Он, кажется, большой ненавистник касты и думает,
англичане сделали много хорошего в этом вопросе. “Я достаточно лоялен,
потому что я знаю, что нам намного лучше, чем должно быть при России.
Англичане глупы и неспособны понять нас, и не идут
к нам за пониманием; но они желают добра, в соответствии со своими
представлениями ”.

Это место (англичане называют его Корнегалле) - маленький городок с населением 2000
или 3000 жителей, в пятидесяти милях от Коломбо и в одиннадцати милях (на
автобусе) от Полгахавеллы, ближайшей железнодорожной станции. Это просто ложь
расположен у подножия горного региона Цейлон и получил свое название
Курун; гала или Слоновья скала, от огромной скалы, похожей на Гибралтар, высотой 600 футов
высокий, у основания которого он приютился - и чей округлый темный гранит
структура, морщинистая от непогоды и практически лишенная деревьев или чего-либо еще
трава, безусловно, имеет замечательное сходство как по форме, так и по
цвет, как у лежащего слона. Поднимаясь по его крутым склонам, на которые
в полдень палит солнце, с
вершины открывается прекрасный вид - на запад, на низкие равнины, на восток, на горы
хребты поднимаются все выше и выше к центру острова.
Преобладающее впечатление от ландшафта здесь, как и везде на Цейлоне,
- это его однородный зеленый цвет. Лето и зима не меняются. (Хотя
это самое прохладное время года, дневная температура колеблется от 85 °
до 90 ° в тени.) Деревья не сбрасывают листья ни в какое указанное
время, хотя отдельные деревья будут спать через определенные промежутки времени, отдыхая таким образом. В
во всех направлениях бросается в глаза один и тот же цвет - участки зеленого кустарника,
зеленые просторы лесов, зеленые рисовые поля и густая зелень
из бананов и кокосовых пальм. Это немного однообразно в общем
пейзаже, хотя при ближайшем рассмотрении это с избытком компенсируется
детализированным колоритом насекомых и цветов. Любопытной особенностью является то, что
хотя страна густонаселенна, здесь почти нет следов жилья
с любой высокой точки, подобной этой, их не видно. Даже Курун; гала, которая
лежит у наших ног, отличается только зданием суда и тюрьмой
и одной или двумя другими эмблемами цивилизации; хижинами туземцев,
и даже во многих случаях европейские дома - одноэтажные
только ... полностью скрыты деревьями. Однако эти заросли кокосовых пальм
которые вы видите стоящими, как оазисы, в обычных лесах или разбивающимися
над рисовыми полями, со случайными следами голубого дыма
среди них, извиваясь, видны верные признаки маленьких местных деревушек
сгрудившихся внизу - часто далеко от любой дороги, и добраться до них можно только по
естественным тропинкам, протоптанным босыми ногами.

[Иллюстрация: ХИЖИНА ТУЗЕМЦЕВ.

(_Амонг из бананов и кокосовых пальм._)]

С вершины скалы открывается хороший вид на резервуар, который
снабжает город и окрестности оросительной водой. Речь идет о
имеет три четверти мили в длину и полмили в ширину и образует
красивое маленькое озеро, над которым парят воздушные змеи и порхают зимородки, и
в котором люди ежедневно купаются. Эти резервуары и ирригационные каналы
являются вопросами первостепенной важности, которым, я думаю, правительство может
вряд ли уделять слишком много внимания. Их важность была хорошо понята в
прошлые времена, о чем в полной мере свидетельствуют останки и руины огромных сооружений такого рода, которым
более тысячи лет, в различных частях острова
. В настоящее время мало что делается для их обновления и реставрации,
но сегодня наблюдается тенденция пренебрегать интересами рисоводов
крестьян в пользу англичан, разводящих чай. Налог на рисовые поля, который
очень сильно давит на почти умирающего с голоду земледельца, в то время как чай
не попадает в розницу, является примером этого. Чай, который является предметом экспорта и
роскошью, обогащающей немногих, считается гораздо более
важным, чем продукт, выращиваемый для домашнего потребления и для
удовлетворения потребностей многих. Это, конечно, только пример общей
коммерческой политики всех современных правительств; но тем не менее
потому что считаю это ошибкой и попыткой возвести пирамиду
социального процветания на ее вершину. Есть что-то любопытное - и
действительно, разве это не противоречит самому себе? - в том факте, что каждая страна
цивилизованного мира прежде всего заботится о повышении своего
_exports_ - занимается не производством товаров в первую очередь для собственного
использования, а пытается заставить других людей покупать то, что она производит!--как
если бы мы все стояли вокруг и пытались переложить наш плохой товар на
других, в надежде, что они каким-нибудь образом вернут нам хороший
вещи в обмен. Почему-то кажется, что система не сработает
; это слишком похоже на случай с тем островом, где жители
все зарабатывали на небогатое существование, забирая белье друг у друга.
Кто-то может спросить, что на самом деле является причиной огромного роста этого
практика отказа от производства для использования в пользу производства для
экспорта и для рынка? Разве это не просто деньги и интерес торговца
? Производство в домашних условиях населением и для собственного использования является
и, казалось бы, всегда должно быть самым важным для
населения и для его собственного комфорта и благосостояния, хотя, конечно, может быть допущена некоторая разница
для приобретения путем обмена нескольких продуктов
, которые нельзя вырастить дома. Но такое производство, как это, не
обязательно означает деньги или коммерческую сделку. Предположительно, это
вполне может происходить как без них, так и без выгод, которые проистекают
от их использования - без прибыли, или процентов, или дивидендов, или чего-либо в этом роде
. Но так никогда не пойдет! Денежный и коммерческий интерес,
который сейчас, безусловно, является самым мощным интересом во всех современных государствах, является
не такой дурак, чтобы одобрять систему национальной экономики, которая привела бы к
его собственной гибели. Нет; это должно поощрять _trade_ всеми способами, любой ценой.
Торговля, коммерция, обмен, экспорт и импорт - это те вещи,
которые приносят дивиденды и проценты, которые наполняют карманы
паразиты за счет людей; и поэтому нации стоят вокруг,
послушный и продолжающий бесполезную игру до дальнейших распоряжений.

На самом деле, в таких жарких странах, как Цейлон и Индия,
практически неограниченных результатов производительности можно добиться, совершенствуя
ирригация, и до тех пор, пока крестьянство на этих землях (а они
есть) практически голодает, а ирригационные работы практически
заброшены, ответственность за такое положение дел должна лежать на
правители; и, естественно, нельзя ожидать, что простое перетасование коммерческих карт или
поощрение экспортной торговли, которая приносит состояния в руки
нескольких чайных плантаторов и торговцев, улучшит положение дел
лучше.

Грустно видеть худых и изголодавшихся смертных, которые приходят сюда
из окрестных деревень просить милостыню. Многие из них, особенно
у тех, что помоложе, конечности сильно изъязвлены. Однажды, проходя
через больницу, врач - евразиец - провел меня через палату,
полную таких пациентов. Он сказал, что в основном им вскоре стало лучше благодаря
улучшенному больничному питанию; “но, - добавил он, - когда они возвращаются к своим
старым условиям, им становится так же плохо, как и раньше”. На самом деле, основная масса
население в таком месте, как Коломбо, выглядит гораздо более изящным и обеспеченным
, чем в этих сельских районах; но это лишь еще один пример
о том, как современная политика поощряет изворотливых и коварных нападающих на
коммерческая жизнь за счет крепкого агронома - и мне нет нужды
говорить, что дома дело обстоит так же, как и за границей.

Купание в резервуарах - довольно красивое зрелище. Это происходит
рано утром, да и большую часть дня.
Чистота - это религиозный обряд, укоренившийся в привычках
народа. Конечно, есть исключения, но за исключением низших
каст, это правило. Ожидается, что ортодоксальный индуист должен мыться не только
сам, но и в своей одежде, по крайней мере, один раз в день. Климат делает
купание доставляет удовольствие, и люди задерживаются на нем. Мужчины и юноши, женщины
и дети, вместе или группами недалеко друг от друга,
наслаждаются прохладной жидкостью и плещутся в ней; их цветные обертки ополаскиваются
и разложены сушиться на берегу, их медные горшки сверкают на солнце, когда
они зачерпывают ими воду и выливают себе на голову, их
длинные черные волосы струятся по спине. Затем, выйдя из воды,
они срывают веточку с определенного дерева и, присев на корточки,
потертым концом веточки потирают зубы и обсуждают скандал с
тот самый день. Сплетни о чистке зубов длятся до тех пор, пока они не высохнут
а часто и намного дольше, и, как мне кажется, это одна из самых
приятных частей дня для мягких устриц. В неискушенных
местах в этом процессе нет разделения на классы, и богатые
и бедные одинаково участвуют в общественных купаниях - на самом деле, существует очень
небольшая разница в их одежде и привычках, во всяком случае, в том, что касается
богатства и бедности - но, конечно, там, где проникают западные идеи,
зажиточные туземцы перенимают наши привычки и совершают свои омовения
незаметно, как дома.

Местные жители никогда (за исключением детей) не заходят в воду полностью
обнаженными, а женщины всегда обматывают вокруг тела одну из своих накидок
. Эти обертки очень длинные, и мастерство, с которым им удается
стирать сначала один конец, а затем другой, наматывая и разматывая, и
оставаясь все время пристойно прикрытыми, достойно восхищения. Я
поражен серьезностью и благопристойностью людей в целом - во внешнем
поведении или жестах - хотя их язык (среди низших каст)
ни в коем случае не всегда выбирается! Но их нет или их очень мало,
о том подшучивании между полами, которое распространено среди западного
населения, и даже среди мальчиков и юношей вы почти не увидите
резвящихся или дерущихся с медведями. Я полагаю, что это часть пассивности
и недостатка животного духа, которые характеризуют индусов; и, конечно,
чувство отношения между полами у некоторых отличается
степень отличается от того, что происходит с нами. По сексуальным вопросам в целом, насколько
Я могу понять, что тенденция, даже среди высших каст, заключается в том, чтобы быть
откровенными, и в них мало той ханжества, которая есть только у нас
в конце концов, современный рост.

[Иллюстрация: РОДНАЯ УЛИЦА И МАГАЗИНЫ.]

Здешний городок представляет собой странную смесь примитивной жизни с современными
учреждениями. Есть две или три маленькие улочки с киосками, которые
составляют “базар”. Идя по ним, где за корзинами
с товарами часто видны внутренности жилищ, и
жизненные процессы открыто видны глазу - можно судить
как мало нужно человеку здесь, внизу, самому. Вот фруктовая и
овощная лавка, в которой продаются огромные гроздья бананов или банановой зелени, по сотне
за гроздь, по пять-шесть за пенни; утром вы можете
посмотрите, как крестьянин идет по дороге, неся две такие связки -
хороший груз - по одной на каждом конце длинного шеста, или пинго, перекинутого через
его плечо - фигура, похожая на ту, что так часто встречается на
Египетские памятники 3000-летней давности; ананасы, от 1_d._ до
4_d._ каждому по самому вкусному; плоду хлебного дерева и его странному родственнику
огромному джеку, часто весящему от 12 до 14 фунтов,
с мясистым и не очень вкусным интерьером, которым так часто пользуются
люди, растущие высоко над своими хижинами на красивом дереве джек,
и угрожает вам мгновенным разложением, если оно обрушится вам на
голову; баклажаны, мунгал, фасоль, картофель и другие овощи;
и множество готовых пакетиков ореха арека и листьев бетеля для
жевания. Затем есть магазин, где продают специи, перец, чили,
и все подобные приправы для карри, не говоря уже о корзиночках с сушеным
рыба (также для приготовления карри), которая ужасно воняет и составляет один из
главный недостаток базаров; и фаянсовая лавка, - и
Я не должен забывать об опиумной лавке. Кроме них, здесь всего две
другие - и они представляют Манчестер и Бирмингем соответственно - один
где они продают дрянные хлопчатобумажные изделия большого размера, а другой, который
выставлены оловянная посуда, мыло, спички, керосиновые лампы, столовые ножи и
всевозможные проклятые столовые приборы. Я видел эти ножи и ножницы,
или подобные им (сделанные только для обмана), изготавливаемые в
притонах Шеффилда мальчиками и девочками, валяющимися в пыли и грязи, дышащими
проводят свои жизни в зловонном воздухе при газовых фонарях, преследуемые подлыми
надсмотрщиками и страхом неминуемой голодной смерти. Дорогие дети!
если бы вы только могли приехать сюда сами, вместо того, чтобы посылать
отвратительное произведение ваших рук - приезжайте сюда, чтобы насладиться этим великолепным
солнечным светом и побрататься, как, я знаю, многие из вас хотели бы, с
презренный негритенок!

Продавец опиума - мой друг. Я часто захожу и сижу в его лавке
на его единственном стуле. Он учит меня тамильскому - потому что он тамил - и
рассказывает мне длинные истории, медленно, слово за словом. Он худощавый, с мягкими глазами,
интеллигентный мужчина, лет тридцати, изрядно начитался по-английски -
дружелюбный, наивный, по натуре ребенок, не лишенный разумного взгляда на
главный шанс, как у некоторых его северных кузенов. Есть несколько банок с
опиумом в его различных формах - для курения, питья и жевания; пара
весов для взвешивания; медная лампа с кокосовым маслом с двумя или тремя
фитили, висящие над головой; и перегородка для кровати сзади, - и
это все. Витрина магазина, конечно, полностью открыта для посетителей
улица, за исключением ночи, когда она закрыта ставнями.

На углу улицы, конечно, стоит полицейский, иначе мы
не знали бы, что мы цивилизованные люди. Но, о Господи, какой полицейский!
Как бы хохотал лондонский уличный араб при виде него!
Представьте себе мягкого и несколько робкого устрицу, одетого в синий шерстяной
саржевый костюм (очень жаркий для этого климата) с поясом на талии,
что-то вроде тюрбана на голове, посох в руке и _обуты_ на
его ноги! Настоящая живая устрица в сапогах! Это слишком абсурдно. Каким несчастным
он выглядит; а что касается погони за преступником - об этом не стоит
думать. Но, без сомнения, сапоги подтверждают величие британского
Правительства.

Пока мы смотрим на это видение, марширует банда заключенных.
мимо - двадцати худощавых существ в соломенных шляпах с надвинутыми набекрень полями,
полосатые хлопчатобумажные куртки и брюки, с голыми руками и голенями у каждого
с мотыгой - потому что они собираются работать на дорогах - и
вся банда следовала за ними и охраняла (конечно, Цейлон - самый идиллический остров
земля) юношей-чингизом примерно двадцати одного года, одетым в белое
юбки до пят, с черепаховым гребнем на голове и
держа в руках зонтик, чтобы укрыться от солнца. Почему двадцать
мужчины с мотыгами не повернутся и не убьют мальчика с зонтиком, и так уйдут
с миром? Я задавал этот вопрос много раз и всегда получал один и тот же
ответ. “Потому что, - сказали они, - заключенные не особенно хотят убегать”
. В тюрьме им очень хорошо, - как правило, лучше,
чем на воле. Заключение в тюрьму чужим правительством по чужим
законам и стандартам, естественно, не является позором, по крайней мере, для массы
людей, и поэтому, оказавшись в тюрьме, они чувствуют себя такими же счастливыми, как
они могут”.

Однажды я посетил тюрьму и подумал, что они очень преуспели в
этом отношении. Я рад сказать, что власти делают все возможное, чтобы
сделайте так, чтобы им было удобно. Каждому из них подают большое блюдо риса и карри,
дважды в день, по желанию, с мясом, а также кофе и хлеб
кроме того, утром; что, безусловно, лучше, чем они бы ели
добирайтесь как крестьяне. Они немного извиняются за работу в общественных местах
днем - с возможностью поболтать с друзьями - и спят вместе
по ночам собираются группами в тюремных сараях, у каждого свой коврик, подушка,
и ночной костюм; так что, возможно, в целом они не так уж недовольны.

Мой друг А., у которого я здесь остановился, - тамил, и
высокопоставленный чиновник. Он основательно изучил англицизацию во время
учебы в Англии и, подобно многим индусам, которые приезжают в Лондон или
Кембридж или Оксфорд, на какое-то время превзошел нас в
склонность к материализму и вера в науку, "комфорт"
представительные институты и "прогресс" в целом. Однако теперь он
, похоже, переживает реакцию в пользу касты и религии
традиции своего собственного народа, и я склонен думать, что другие
индусы, стремящиеся к вестернизации, испытают ту же реакцию.

Он живет в обычном одноэтажном каменном доме, или бунгало, таком, как
здесь обитают англичане. Эти дома, естественно, занимают значительную часть
земли. Крыша, сделанная из тяжелой черепицы или соломы, наклонная
высоко посередине, что дает пространство для просторных гостиных; спальная
комнаты примыкают к ним с более низким уклоном, а снаружи проходит веранда,
почти вокруг дома, крыша заканчивается за ним на высоте шести или семи
футов от земли. Такое расположение делает интерьер очень темным
и прохладным, так как окна выходят на веранду, и солнце не может проникнуть внутрь.
проникнуть в них; но я не уверен, что мне нравится ощущение
быть заключенным под этот огромный панцирь из плиток, без возможности
взгляд на небо, все это время в каком-то пещерообразном полумраке.
веранда обеспечивает легкий доступ из одной части дома в другую, и
внутри этого дома нет проходов, только комнаты
все открываются друг в друга; и множество окон - некоторые просто венецианские
ставни без стекол - обеспечивают свободную циркуляцию воздуха.

Комары немного утомляют. Я не думаю, что они более ядовиты
чем английский комар, но они намного "симпатичнее". Комар - это
"самое симпатичное маленькое животное для своего размера, которое существует. Я уверен из
неоднократных наблюдений, что он следит за глазами. Если вы посмотрите на него,
он улетает. Он оседает на тыльной стороне вашей руки (скажем, когда
читаете книгу) или на лодыжках, когда сидите за столом - на любой части
фактически, которая недоступна наблюдению; нет ничего, что могло бы его
любит больше, чем сидеть в кресле с тростниковым дном. Но это никогда не
не отражается на вашем лице - и это любопытно -_ за исключением тех случаев, когда вы
asleep_. Откуда он знает, я не могу сказать, но я часто замечал, что это
так и есть. Если вы закроете глаза и притворишься спящим, оно не
придет; но как только вы начнете засыпать, вы обязательно услышите его звон
маленькое крылышко, пролетающее мимо твоего уха к твоей щеке.

Ночью, однако, москитные сетки обеспечивают безопасность, и я не могу
сказать, что я сильно беспокоюсь днем, за исключением отдельных случаев, и
в определенных местах, например, в лесу, когда нет ветерка. А.
вегетарианец, и, как мне кажется, диета во многом связана со свободой от
раздражение насекомыми и высокой температурой. Столбик термометра достигает 90 ° в
здесь почти каждый день тень; сидеть и бегать одновременно - это
гимнастический подвиг, который можно легко выполнить, а ночью это
достаточно жарко, чтобы спать на кровати без какого-либо покрывала; но мне очень нравится
климат, и я никогда не чувствовал себя лучше. Без сомнения, эти
вещи со временем влияют на человека сильнее, чем вначале; но здесь
кажется, что в это время года здесь почти всегда дует приятный ветерок, и я
не замечайте той истомы, которая обычно сопровождает знойную погоду.

О. здесь готовят замечательные овощные карри; много отварного риса с
четырьмя или пятью небольшими блюдами из различных видов овощей, приготовленных в карри.
Это, с фруктами, составляет наш завтрак - в десять; и ужин в шесть или
в семь почти то же самое, возможно, с добавлением супа или гарнира. Его
жена иногда присоединяется к нам за ужином, что я воспринимаю как честь, поскольку даже
эмансипированные индуистские женщины часто немного
сдержанны в том, чтобы есть с иностранцем. У нее очень сдержанный характер и
мягкие манеры, она красиво и правильно говорит по-английски, хотя и медленно
и с небольшим колебанием; одобряет многое в английском
свобода для женщин, но говорит, что не может полностью примириться с женщинами
прогулки по улицам в одиночестве и другие вещи, которые, как она слышит, они делают в
Англия. Однако она хотела бы сама приехать в Англию и посмотреть.

Дети очень умные и очаровательные. Ма; свари (три года)
милейшая маленькая точка, с большими черными глазами и очень решительным
мнением о вещах. Она входит в комнату, поднимает руку и
поднимает лицо и что-то торжественно пророчествует на тамильском,
который, оказывается, звучит так: “Папа очень непослушный, когда садится ужинать
до прихода мамы”. Затем она разговаривает по-китайски со своей медсестрой и
По-английски со мной, что довольно неплохо для новичка в жизни. Махад; ва
и Джаянта, два мальчика (семи и девяти лет соответственно), находятся в
стадии бурного развития и попеременно быстро дружат и дерутся с
друг с другом два-три раза в день, совсем как английские мальчики. Они
одеты больше по английской моде, хотя для них это привилегия
у них голые колени и ступни - по крайней мере, в доме; а у Джаянты есть
пони, на котором он каждый день катается.

А. выделяет небольшую комнату в этом доме в качестве "часовни”. Здесь довольно
пусто, только пятиконечная лампа на маленьком столике в углу и
цветы, фрукты и т.д. На земле перед входом. Я присутствовал на днях,
когда священник-брахман проводил там небольшую службу.
Он читал наизусть санскритские формулы, жег камфару и давал нам коровий навоз
золу и сандаловую пасту, чтобы мазать лоб, освященное молоко
для питья и по цветку каждому. Пепел коровьего навоза - это символ. Поскольку
коровий навоз при сжигании становится чистым и даже очищающим по качеству, поэтому
должно ли само тело быть поглощено и очищено пламенем Шивы
присутствие. А. говорит, что они используют жест, обозначающий свет (Шивы)
внутри тела светом пламени, а также светом
солнца; и всегда заканчивают свое поклонение, выходя на открытое место и
приветствуя солнце. Священник-брахман, мужчина лет сорока, и мальчик
пятнадцати лет, который часто сопровождает его, люди с приятными лицами, не
по-видимому, совсем не высокообразованные, одетые почти не так, как
одежда, и особо не отличающаяся от других людей, за исключением
благодаря священной нити, перекинутой через плечо, и определенной настороженности
выражение лица, которое часто заметно у Брахмана - хотя проблема
в том, что обычно это настороженность ради выгоды.

Здешние священники, как правило, буддисты или индуисты (а буддизм
, конечно, преобладающая религия на Цейлоне), во многом придерживаются
того же отношения к людям, что и священники в стране
районы Франции или Ирландии - то есть, на какую бы духовную власть они
ни претендовали, они не присваивают себе никакого мирского превосходства и
всегда бедны и часто совершенно неграмотны. На самом деле, я полагаю, что так оно и есть
только в коммерчески религиозных, т.е. протестантских, странах, которые
существует абсурдная аномалия священства, претендующего на служение
об Иисусе, которому не было, где преклонить голову, и который в то же время
в то же время открыто заявляет о своей принадлежности к “обществу” и зажиточным классам,
и был бы возмущен любым обвинением в обратном. Действительно, между этими религиями есть
много общего, особенно
Индуизм - и римский католицизм: сложные церемонии и
службы с процессиями, благовониями, огнями, звоном колоколов и т.д.;
множество нищенствующих орденов, использование четок и подаяний
чаши для подаяния, монастыри с их настоятелями и так далее.

[Иллюстрация: ВЕДДЫ.

(_аборигины Цейлона._)]

В таком жарком и влажном климате, как этот, есть одно преимущество, а именно то, что
вещи - книги, мебель, одежда и т.д. - быстро разрушаются и приходят в негодность
с, чтобы не было соблазна загромождать свой дом
имуществом. Некоторые англичане, конечно, стараются обставлять свои комнаты и содержать их в порядке
как если бы они все еще жили в Бейсуотере, но их много
страдают из-за их глупости. Полы здесь сделаны из какого-то цемента или бетона
материал, который предотвращает проникновение белых муравьев через них, как
они безошибочно прошли бы через доски, и который приятен и прохладен для
ножки; ковры, шкафы и все коллекции невостребованных вещей
предоставляются со скидкой. Комод или книжный шкаф выступают на фут или
на два от стены, чтобы слуги могли подметать за ними каждый день.
Маленьких лягушек, ящериц, скорпионов и других мальков, которые приплывают прыжками и
затем можно мягко предупредить о заползании во время или после сильного дождя
чтобы улететь, паукам нелегко найти опору. В
самое большое убежище для паразитов - это большая крыша, на которой полно крыс. В
в погоню за ними приходят крысо-змеи, особи пяти-шести футов длиной,
но не ядовитые, и дикие кошки; и звуки, издаваемые ими по ночам,
шуршание змей, визг бедных маленьких крыс и т.д.
Признаюсь, я пытаюсь.

У нас есть трое или четверо мужчин-слуг по дому и саду, и
есть два _ая_, которые присматривают за детьми и женскими покоями
. Я полагаю, что многие из этих индийских и сингальских рас любят
быть слугами (при сносно хорошем хозяине); их женственная чувствительность
натуры, которым часто не хватает предприимчивости, скорее ищут убежища в
зависимости. И, конечно, они делают, во многих случаях, и когда хорошо
лечить, удивительно хорошие слуги, их чувство такта и affectionateness
клепки связь. Я знаю случай, когда английский гражданский
попал в аварию, когда находился в 200 милях от своей станции, и его
“носитель”, когда услышал новости, за неимением других средств связи
общался, прошел пешком все расстояние и прибыл вовремя, чтобы
увидеть его перед смертью. В то же время было бы ошибкой предполагать, что
они будут делать что угодно из чувства долга. Слово "долг" не означает
занимают важное место в лексике Востока не больше, чем
у кельтских народов Европы. Это плодотворный источник
непонимания между расами. Британец регулярно платит своему индийцу
слуге и взамен ожидает, что тот будет выполнять свои обязанности и
подчиняться пинкам, когда он этого не делает. Он, британец, рассматривает это как
честный контракт. Но устрица этого ни в малейшей степени не понимает.
Он предпочел бы получать жалованье менее регулярно и, чтобы к нему относились как к “
мужчине и брату”. Рассказ Геккеля о привязанности его Родии.
мальчик-слуга для него и об отчаянии мальчика, когда Геккелю пришлось покинуть
его, довольно трогательно; но это подтверждается тысячью похожих
историй. Но если нет привязанности, то в чем смысл долга?
Устрица, в соответствии со своей более слабой, более зависимой натурой,
хитер и ленив - его пороки лежат в этом направлении, а не в
Западном направлении жестокой энергии. Если его привязанность не вызвана
, он может сделать своего хозяина несчастным по-своему. И он делает это;
отсюда бесконечная борьба и взаимные обвинения.

Здешний араччи, своего рода официальный слуга А., является самым нежным
существо с замечательным тактом, но почти чересчур чувствительное; боишься
обидеть его, не приняв все его многочисленные знаки внимания. Он скользит
входит и выходит из комнаты - как и все они - бесшумно, босиком;
и никогда не знаешь, один ты или нет. Конюх
и я - хорошие друзья, хотя наши диалоги ограничены из-за нехватки
словарного запаса! Он обычный темный демон, с его ласковым взглядом
одержимость и манера расплываться в улыбке всякий раз, когда он ее видит. A.
говорит, что он думает, что парии, или отверженные, и смотрители лошадей
являются париями - одними из самых искренних и добросердечных среди
людей; и я вижу, что автор книги "Жизнь в индийской деревеньке" говорит
что-то в том же роде. “Как класс, трудолюбивые, честные и
правдивые”, - называет он их; и после описания их преданности
интересам семей, к которым они часто переходят по наследству
прилагается, добавляет: “Таковы неграмотные парии, уникальный класс, чья
чистая жизнь и благородные черты характера во всех отношениях достойны
восхищения”.

Это любопытно, но меня постоянно поражает это сходство
между низшими кастами здесь и обитателями трущоб в наших великих
городах - сходство в физиономии, а также во многих бессознательных чертах
черты характера, часто очень благородные; с грубой основой
четко очерченный, бесформенный рот и несколько густые брови, точно
как на прекрасной статуе кузнеца Менье (“puddleur”), но с
губы потолще.




ГЛАВА IV.

ПИК АДАМА И ЧЕРНАЯ РЕКА.


_ 1 января 1891 года._ - Сидим у импровизированного костра в маленькой хижине
на вершине пика Адама - почти полночь - полуголый калибан на улице.
о лесе, сидящем на корточках рядом со мной, и о Калуа и проводнике, спящих на
полу. Но я нахожу, что здесь слишком холодно, чтобы спать, и в хижине нет мебели
.

В целом, новогодний день был полон событий. Прошлую ночь я провел в Канди
с Калуа и его братом в их маленькой хижине. Они оба были
очень дружелюбны, и это постоянно напоминало мне о Германе Мелвилле и его
Впечатления от Маркизских островов - такая красивая сцена, восход луны
около десяти, леса и долины вокруг - примитивная маленькая хижина,
Кирра, готовящая еду на костре прямо на земле, и т.д. Мы поднялись при луне и
звездный свет в 5 часов утра, пешком, на машине и по железной дороге, достиг
Маскелия у подножия пика в 2.30 пополудни, там мы наняли гида -
очень приличного молодого тамила - и добрались сюда к 7.30 или 8 часам вечера По нашему пути
сначала она проходила через чайные сады, а затем, покинув их, пошла
почти по прямой линии прямо вверх по склону горы - возможно, 3000
футов - через густой лес, ступенчатым строем, над корнями деревьев
и вверх по скалам, истертым и вырубленным в течение последовательных
столетий бесчисленными паломниками, но все еще достаточно широким для
один. В пути нас застала ночь, и последние час или два у нас были
на то, чтобы зажечь факелы, чтобы видеть наш маршрут. Слоновьих следов было множество повсюду
вокруг нас в лесу, даже недалеко от вершины. Это, конечно,
удивительно, по каким крутым местам и склонам скал эти животные могут
безопасно путешествовать; но нам не посчастливилось увидеть ни одного из них.

Это долгая ночь, когда я пытаюсь заснуть. Это самая убогая хижина,
без двери и незащищенная от всех четырех ветров! Калибан разжигает огонь
пока я пишу, для меня. На нем ничего нет, кроме хлопчатобумажной накидки и тонкого
джерси, но, кажется, не очень ощущает холод; а гид
одет еще тоньше и спит, в то время как я дрожу, закутанный
в матерчатые пальто. Есть что-то любопытное в том, как
Англичане в этой стране чувствуют холод - когда холодно - сильнее, чем
местные жители; хотя можно было бы ожидать обратного. Я часто замечал
это. Мне кажется, мы совершаем большую ошибку в этих жарких землях, не подвергая
нашу кожу большему воздействию солнца и воздуха, тем самым укрепляя и закаляя ее
. В сильную жару и когда они постоянно закутаны в одежду,
кожа сильно потеет, становится влажной и ослабленной, и более
чувствительной, чем должна быть - отсюда большая опасность озноба. Я
принимал несколько солнечных ванн в здешнем лесу в разное время и обнаружил
пользу от этого.

[С момента написания вышеизложенного я обнаружил существование
небольшого общества в Индии - англичан, - которые поощряют наготу и
отказ от одежды, насколько это возможно, по трем различным причинам
основания - физические, моральные и; эстетические-для здоровья, Порядочности и
Красота. Я желаю обществу всяческих успехов. Его главная цель, как указано в
его правила призывают людей “быть и ходить совершенно голыми всякий раз, когда это
уместно”, и это _sine qu; non_, что участники должны появляться вообще
его заседания без какого-либо освещения моральных и эстетических вопросов
соображения, которые, конечно, имеют первостепенное значение
в этой связи все еще существует рассмотрение физических
здоровье и наслаждение, которые должны нравиться всем. В таком месте, как
Индия, где масса людей почти не прикрывается,
зрелище их непринужденности и наслаждения должно удваивать неудобства от
несчастный европеец, который считает необходимым наряжаться до
блеска в глазах при каждом появлении на публике. Действительно,
удивительно, что мужчины могут терпеть, как они это делают, носить суконные сюртуки и
жилеты, накрахмаленные воротнички и манжеты и все прочие атрибуты
из соображений приличия, при сильной жаре, которая действительно делает терпимым только самое
самое легкое покрытие; также нельзя удивляться истощению
системы, которое возникает из-за уже упомянутой причины.
фактически, прямая стимуляция и укрепление кожи солнцем и
воздух, хотя и является самым важным в нашем домашнем климате, может быть еще более важным
незаменим в таком месте, как Индия, где расслабляющее воздействие
так ужасно сильно. Конечно, если учесть эту причину английского
истощения в Индии, а другую - из-за крайне неправильного питания
наших людей там, ужасающих количеств потребляемого мяса и
крепкие напитки - и то, и другое достаточно вредно дома, но
губительно в жаркой стране - неудивительно, что англичане
им не удается размножаться и колонизировать Индию, но они даже выдерживают свой срок
несколько лет индивидуальной службы там.]

Сейчас, когда взошла луна, с вершины открывается прекрасный вид на облачную страну
. Все низменности и горы окутаны туманом, и
ты смотришь вниз на огромное белое волнующееся море, тихое, далекое от
всего мира, только луна и звезды над головой, и звук
Буддийские священники тихо поют у костра в своей
собственной маленькой хижине или панселе_.

Это самая замечательная гора. По крайней мере, 2000 лет, и
вероятно, достаточно долго до этого, священники того или иного рода
следили за священным следом на вершине; тысячи лет
долгие годы звуки их пения были слышны по ночам между
гонимой белой равниной облаков внизу и безмолвной луной и звездами
вверху; а днем паломники с трудом взбирались по крутым склонам, чтобы посыпать
цветы и совершать своего рода поклонение своим богам на этом
высоком природном алтаре. Высота пика составляет 7400 футов, и хотя это не совсем так
это самая высокая точка острова, она, безусловно, наиболее заметна. Он
возвышается подобно огромному форпосту на юго-западном краю горы
регион Цейлона, и его можно увидеть издалека в море - сахарная голова
с очень крутыми склонами. Когда буддисты впервые пришли на Цейлон,
примерно в 4 веке до н.э., они заявили, что этот след принадлежит
Будде. Позже некоторые гностические христианские секты приписали это
первобытному человеку; магометане, следуя этой идее, когда они получили
овладев горой, дал ей название Пик Адама;
Португальцы посвятили ее С. Евсевий; и теперь буддисты
снова во власти - хотя я полагаю, что магометанам разрешено своего рода
параллельное право. Но каким бы ни было номинальное посвящение
к этому древнему “высокогорному месту” непрерывным потоком стекаются паломники - в основном,
конечно, сельские жители острова - без помех
на протяжении веков; и даже сейчас говорят, что в месяце
Май горный склон покрыт сотнями и даже тысячами
люди, которые разбивают лагерь ночью, а днем совершают пуджу на вершине
. Калуа говорит, что его отец - веселый старый дикарь - когда-то совершил восхождение на
“Самантакута”, и, как и остальные чингалезцы, много думает
о религиозных достоинствах этого представления.

_ратнапур, 3 января._ - Хотя вчерашний восход солнца на вершине был прекрасным
“рассветы” не всегда имеют успех. Огромная пелена облаков постепенно
рассеялась, и на востоке появилась длинная ровная “роза зари”
небо - над ним сияющая Венера, виден Южный Крест, и один
или два других креста, которые лежат рядом с ним, и полумесяц над головой;
темный, остроконечный и зубчатый вал более низких гор простирался
вокруг нас, а далеко на горизонте поднимались массы кучевых облаков
из туманов низин и ловили ранний свет; в то время как нижние
земли сами по себе оставались частично скрытыми неправильной формы заводями и реками
из белого тумана, который в первых сумерках был похож на воду. Огромная
веерообразная корона лучей предшествовала солнцу, очень великолепному, жемчужного
цвета, с огромными лучами, достигающими почти зенита. Мы не могли
разглядеть море из-за тумана на горизонте, и не было видно никакого жилья
видны были только огромные, покрытые джунглями холмы и далекие равнины
окутанный зеленью кокосовых рощ.

Тень от самого пика, отбрасываемая на туман на восходе солнца, является очень
заметным и часто отмечаемым явлением. Из-за ширины солнца
создается эффект _umbra_ и _penumbra_; и _umbra_ выглядит
очень темная и заостренная - даже более заостренная, чем сама вершина. Я был
удивлен, увидев, какой далекой она казалась - гора-тень среди дальних скал
. Он постепенно опускался и исчез с восходом солнца.

Есть еще одно явление, которое я где-то видел, описанное как
характерное для Пика Адама; хотя это, должно быть, благочестивый обман или один из
тех случаев, когда люди способны видеть знакомые вещи, только когда они
находятся в незнакомой обстановке, поскольку это явление можно
засвидетельствовать в любой день дома. Это то, что если, когда выпадет роса или дождь на
трава, и солнце не слишком высоко в небесах, ты смотришь на
тень от твоей головы на траве, ты увидишь ее в окружении белого
света, или ‘славы’. Я полагаю, это происходит из-за прямого отражения
солнечного света на внутренних поверхностях маленьких шариков воды
которые лежат на линии, соединяющей солнце и голову, или вблизи нее, и является
несомненно, усиленный тем фактом, что отраженный таким образом свет показывает все
более четкий из-за необходимости проходить через столб тени для глаз.
Во всяком случае, какова бы ни была причина, это довольно лестная внешность, все
тем более, что если у вас есть спутник, вы не видите "славы"
вокруг его головы, а только вокруг своей собственной! Однажды я чуть не перевернул
сильный мозг позитивиста, указав ему на этот ореол вокруг
его головы и сделав вид, что я могу его видеть. У него, конечно, не было возможности
увидеть подобный свет вокруг меня, и у него не было выбора, кроме как заключить,
что он был специально осенен Святым Духом!

_sripada_ - “священная стопа” - лучше, чем я ожидал: естественное
углубление в скале глубиной около дюйма, длиной пять футов, [1] из
продолговатая форма, отдаленно напоминающая ступню; но они “улучшили” ее
по частям заделывая кусочки плитки по сомнительным краям раствором! Там
пальцы ног не обозначены, хотя в “копиях”, которые я видел в
некоторых буддийских святилищах, пальцы ног тщательно обозначены. Отметка
любопытным образом расположена на самой вершине скалы, которая составляет всего несколько
квадратных футов, на самом деле достаточно, чтобы оставить место для ноги
и для небольшого павильона, открытого всем ветрам, который был возведен
над ним; и на естественной платформе чуть ниже, которая (такая крутая
гора) сама окружена стеной для предотвращения несчастных случаев - это
несколько любопытных предметов мебели: четыре старинные бронзовые стандартные лампы, из
рисунок в виде цветка лотоса, по одному в каждом углу платформы, колокол,
небольшое святилище и хижина священника, упомянутая выше. Заглянув в
последнюю после рассвета комнату, я не увидел ничего похожего на мебель, кроме сковороды в
середине горели поленья, и три худые фигуры сидели на корточках вокруг нее,
их земное имущество, завязанное в носовые платки и свисающее с
крыши.

[1] Капитан Нокс, процитированный выше, говорит о нем как о “примерно двух футах
долго”; но он, похоже, на самом деле этого не видел.

Священники были ужасно жадны до денег, и из-за этого им было действительно
неприятно оставаться на вершине; но я немного задержался, чтобы
посмотрите, как Калибан совершает пуджу в маленьком святилище, о котором я упоминал. Он
достал из костра горячий уголек, побрызгал на него ладаном, поджег
камфару и что-то похожее на селитру, также насыпал что-то вроде
нанесите ароматизированную воду на тлеющие угли, вызывая аромат. Очень древние, искривленные
рододендроны высотой двадцать или тридцать футов, уходящие корнями в расщелины и
впадины, покрытые цветами (карминово-красными) по всей вершине скалы.
Говорят, здесь никогда не выпадает снег, но иногда бывают сильные заморозки,
которые местные жители ошибочно принимают за снег. Я не думаю, что температура
той ночью было ниже 50 ° по Фаренгейту., но было холодно, очень холодно после
жары в низинах.

Солнце взошло вскоре после шести, и в 7.30 мы двинулись вниз по
великому пути паломников к Ратнапуре. Последний конус, примерно
1500 футов, безусловно, крутой кусок скалы. Я видел это с
нескольких точек обзора, но угол вершины всегда был меньше 90 °.
Ступени вырублены почти по всей этой части, и цепи висят рядом в
во всех возможных труднодоступных местах - цепи на цепях, штуковины с
звенья длиной шесть дюймов, всех форм и причудливой работы, столетней и
многовековой давности - благочестивые дары сменяющих друг друга поколений паломников.
Тут и там на
скалах имеются длинные надписи, написанные сингальскими иероглифами; и повсюду следы неисчислимого труда последовательных
путешественники рубят и прокладывают тропу на всем пути - не говоря уже о
навесы для отдыха и хижины, построенные в удобных местах ниже. Эти
однако они в значительной степени пришли в упадок; и действительно, все это место создает
создается впечатление, что _sripada_ приобрело несколько дурную славу
в наше время и поддерживается только более бедными и
невежественными людьми.

Ратнапура находится всего в 150 футах или около того над уровнем моря; и на протяжении двадцати четырех
миль от вершины к ней ведет тропа - хорошо обозначенная, но гуськом -
вниз по скалам и через бескрайние леса, не натыкаясь ни на что
похоже на дорогу. Однако почти весь этот грандиозный спуск на
7000 футов пройден за первые двенадцать миль до Пала; баддала - крошечный
деревушка у самого подножия гор - и я не знаю, был ли я
когда-либо спуск таким утомительным, как этот, отчасти, без сомнения, из-за
из-за переживаний предыдущего дня и ночи, и отчасти, без сомнения,
из-за истощения, вызванного климатом и отсутствием физических упражнений; но
тропа сама по себе предостерегает, и восхождение по ней действительно должно быть
паломничество с его огромными шагами от скалы к скале и от
от корня к корню, и двигаясь, как обычно, почти прямо вверх и
вниз по склону горы, без длинных зигзагов и обходных путей, которыми
в таких случаях основного удара обычно удается избежать. Тем не менее, это было очень
интересно; верхние джунгли рододендронов, миртов и других
вечнозеленая листва, образующая великолепное укрытие для слонов и одежду
окружающие вершины и утесы на многие мили покрыты серо-зелеными морщинами и
складками, с открытыми травянистыми пространствами, полянами и холмами
ручьи; затем растительность нижних лесов, огромные деревья высотой 150
или даже 200 футов, с лианами, орхидеями и древовидными папоротниками;
время от времени по ветвям пробегают обезьяны; бабочки и птицы;
густой подлесок в виде дурмана, пойнтсеттий, кротонов и
другие ароматные и ярко окрашенные кустарники; наконец, кокосовый орех
плантации и к прекрасной Калуганге, или Черной реке, которую мы
дважды переходили вброд; и в конечном итоге вдоль ее берегов, затененных бамбуком и
множеством цветущих деревьев.

Хотя, как ни странно, инжир на Цейлоне не выращивают как фрукт,
тем не менее, фикус - одно из самых важных семейств деревьев здесь,
и многие лесные деревья принадлежат к нему. Есть один очень красивый
сорт, у которого массивный серый стебель поднимается целым на большую высоту
прежде чем оно разветвляется и, чтобы поддерживать себя, выбрасывает
большие боковые крылья или контрфорсы, достигающие высоты двенадцати или
двадцати футов от земли и далеко расходящиеся от основания
ствол - каждая опора толщиной около трех-четырех дюймов,
идеальной формы, с плоскими и параллельными сторонами, как у распиленной доски, так
чтобы придать максимальную прочность при наименьших затратах материала.
У этого сорта маленькие яйцевидные вечнозеленые листья. Затем есть два или
три сорта, одним из которых является баньян (_ficus Indica_), которые
паразитируют по своей привычке. Баньян начинает свое существование с того, что его семя
попадает в развилку другого дерева - нередко пальмы - с
этого момента его корешки спускаются по стеблю к земле.
При быстром росте он затем обвивает дерево-жертву и выпускает
большие боковые ветви осыпают их дождем свежих корешков
которые, поболтавшись в воздухе несколько недель, достигают земли и
вскоре превращаются в прочные столбы. Таким образом, я видел баньян, обвивающий
своим центральным стволом ствол пальмы и обхватывающий его так близко, что
нож нельзя было просунуть между ними, в то время как пальма, которая
выросла в высоту с тех пор, как с ней произошел этот несчастный случай, все еще парила
вверх, слабо пытаясь выжить. В Калутаре растет очень красивый баньян
дерево, которое растет вдоль большой дороги из Коломбо в
Галле, все движение проходит под ним и между его стволами.

Некоторые виды инжира паразитируют на других деревьях, хотя и не
выбрасывают столбообразные корни, которые отличают баньян; и
нередко можно увидеть один из них с корнями, похожими на катаракту
изображение змей, обвивающихся вокруг ствола акации или даже вокруг какой-нибудь
непаразитической смоковницы, два дерева, кажется, борются и извиваются
вместе в яростном объятии, в то время как они выбрасывают свои отдельные
тянется к солнцу и воздуху, как бы набираясь сил для борьбы.
Однако паразит обычно заканчивает тем, что душит своего противника.

Существует также дерево бо, или фикус религиозный, листья которого имеют
более тонкую текстуру. Одно из самых распространенных растений на открытых местах по всему
Цейлон - чувствительное растение. Его изящно перистые листья образуют
густая поросль высотой от шести дюймов до фута над землей; но
ливень, или наступление темноты, или топтание животных по ней
заставляет его превращаться в простое коричневое пятно - почти как если бы прошел огонь
. Однако через несколько минут после прекращения беспорядков
он вновь обретает свою пышность. Есть также несколько деревьев акации, которые поникают
их листья с наступлением темноты и с наступлением дождя.

В этих лесах распространены два вида обезьян: маленькая
коричневая обезьяна, которую можно увидеть перепрыгивающей с дерева на дерево,
нередко с младенцем на руках; и более крупная _wanderoo_
обезьяна, которая прыгает и бегает на четвереньках по земле, и из
о котором говорят, что его преданность своей паре длится всю жизнь. Очень
по всему Цейлону распространена маленькая серо-коричневая белка с тремя
желтыми продольными полосками на спине; кажется, что почти на каждом дереве есть
в нем обитает пара, которая укрывается там при приближении
незнакомца и издает резкий свист, похожий на крик рассерженной
птицы. Однако они очень ручные и часто обитают в населенных местах
бегают по улицам или даже появляются в домах в
поисках еды.

Индусы не получают удовольствия от убийства животных - даже мальчики этого не делают,
как правило, они пристают к диким животным - и в результате птицы и
более мелкие четвероногие животные сравнительно смелы. Не то чтобы из
животных сделали домашних любимцев, но их просто оставили в покое - в соответствии с
индуистской мягкостью и спокойным нравом. Даже
смертоносной кобре - частично, без сомнения, от религиозных ассоциаций - разрешено
идти своим путем невредимой; и у людей, как правило, есть доброе слово для
это, говоря, что он ни на кого не нападет, если его предварительно не ранят.

В целом беспокойство о рептилиях в этой стране кажется мне
сильно преувеличенным. В лесах есть места, где
маленькие пиявки, особенно в сезон дождей, являются большими вредителями.
Иногда можно увидеть змею, но я был несколько разочарован
их редкостью; или многоножку длиной девять дюймов. Более крупный скорпион
ядовитое на вид существо с иссиня-черным телом, похожим на тело омара
с когтями и тонким хвостом, увенчанным жалом, всего пять дюймов в длину;
но это не так ядовито, как принято считать, и большинство из этих
существа, похожие на более крупных животных - чету, лося, медведя,
слон и т. Д. - Держатся подальше от человека, насколько это возможно.
Конечно, местные лесорубы и другие люди, бродящие босиком по
зарослям, иногда наступают на змей и их кусают; но рассказ
о смертях из-за таких жертв, хотя это может показаться численным.
большой, взятый, скажем, на Цейлоне и в Индии, пропорционален
численность населения незначительна - примерно 1 к 15 000 в год.

Здесь много красивых бабочек, особенно из
разновидность ласточкиных хвостов - некоторые огромных размеров - и множество странных
насекомых. Я видел большого зеленого богомола, возможно, шести дюймов в длину -
самое зловещее на вид существо. Признаюсь, он напомнил мне одного очень
респектабельного британского владельца недвижимости. Он сидит, как красивый зеленый
лист, с двумя передними лапками (сами сплющенные и зеленые, чтобы
выглядеть как меньшие листья), поднятыми вверх, как будто он молится - _прекрасно_
неподвижен - за исключением того, что все время медленно вращает своими глазами на стебельках
по сторонам, пока не замечает приближение бедного маленького насекомого, тогда оно украдкой
шевелит коготком и набрасывается.

Птиц не так много, как я ожидал. Есть несколько
ярких видов и несколько попугаев, но в целом лес кажется тихим
. Барбет, зеленая птица, не такая крупная, как голубь, продолжает
свой монотонный, похожий на колокольный звон, крик - как кукушка, потерявшая голос
второе примечание - снова и снова, целый день напролет; ящерицы кудахчут и целуются,
полные предзнаменований для туземцев, которые называют их “маленькими крокодилами"
братья” - и говорят: “Если вы убьете маленькую ящерицу, придет крокодил
и убьет вас”; кузнечики трижды щелкают и хрипят;
щебечут маленькие серые белки, квакают лягушки, и весь воздух
полон непрерывных, хотя и приглушенных звуков.

В Пале; баддала, крошечная деревушка у подножия гор,
Я был совершенно измотан долгим тряским спуском, и если бы не
верный Калуа, который держал меня за руку на самых крутых участках, я
наверняка упал бы раз или два. Здесь мы остановились на два часа в
маленькой хижине. Хорошие и дружелюбные люди - отец, мать и двое
мальчиков - то же озабоченное, нежное материнское лицо, которое одинаково во всем
мире. Они достали что-то вроде кушетки, на которой я мог лежать, но
сначала не поверили, что я стал бы есть их еду. Однако, после
недолгих уговоров они заварили немного чая (поскольку люди начинают
довольно свободно употреблять чай) и немного карри и риса - вполне аппетитных. Я начал
есть, конечно, руками, по местной моде; но как только я это сделал
они увидели, что что-то не так, и подняли крик "Каранди"!
(ложка); и мальчика, несмотря на мои протесты, отправили в хижину к
богатому соседу в полумиле отсюда, и в конце концов он вернулся с триумфом с
довольно потрепанной чайной ложкой из немецкого серебра!

Я сомневался, стоит ли делать еще двенадцать миль до Ратнапуры; однако
решил, что лучше попробовать, и мы отправились. Но отдых мало что дал
хорошего, и я не мог ехать больше двух миль в час. В 4 часа дня, после
ходьбы около четырех миль, мы вышли на равнину - хорошая тропинка,
маленькие деревушки с пальмами и бананами, прекрасные открытые луга,
и пасущиеся ручные буйволы. Оттуда вдоль берега Калуганги, самой
прекрасной из рек, через заросли бамбука и заросли кустарника,
и мимо других деревушек и пастбищ (хотя чувствую себя такой _дорогой_,
Я наслаждался каждым шагом пути), пока, наконец, в маленьком
подобии магазина (_kadai_) мы не остановились, около 6 часов вечера купили еще чая и
несколько бананов - это было все, что я хотел съесть; а потом пошел в дом и прилег
на козлы и циновку на час, после чего мы решили остаться
переночевать. Калуа растянулся рядом со мной; мужчины этого заведения лежали
на полу - женщины где-то внутри; деревянные ставни были
вставлены внутрь, а свет погашен. Я спал довольно хорошо и, наконец, проснулся в
от звуков голосов и оттого, что рассвет пробивался сквозь дыры в стене.
крыша. Чудесно умылся в небольшом ручье и позавтракал
чаем, бананами и горячими лепешками из риса, кокосовых орехов и сахара, а затем
прошли четыре мили до этого места (Ратнапура), куда, наконец, пришли
дорога и признаки цивилизации.

Здешний дом отдыха удобен; приняли еще одну ванну и хорошо поели
плотно позавтракали и договорились о лодке, которая отправится с нами сегодня
вечером вниз по реке до Калутары (60 миль).

_ Воскресенье, 4 января._- После вчерашней прогулки по городу и
купив фруктов и провизии для нашего путешествия, мы отправились в путь около 6 часов вечера.,
и сейчас лениво плывут по течению Калуганги. Вода довольно
низкая, и скорость течения невелика; но река очень красива, поросшая
бамбуком, арековыми пальмами и другими деревьями, в изобилии склоняющимися над водой.

Ратнапура (город драгоценностей) - всего лишь маленький городок, едва ли такой большой, как
Курун; гала - примерно одна длинная улица с маленькими киосками и хижинами,
почта, здание суда и кафе "катчерри", а также обычные два или три
бунгало английского агента и чиновников, стоящие в глубине парка
территория в своего рода феодальном заповеднике. Город получил свое название от
торговля драгоценными камнями, которая ведется здесь уже давно
достаточно давно - рубины, сапфиры и другие встречаются на большей части
горный район. Примерно в половине маленьких магазинчиков Ратнапуры
можно увидеть мужчин и мальчиков, сидящих на корточках на полу и шлифующих и полирующих
драгоценности. Одной рукой они вращают колеса с помощью лука, а
другой они удерживают камень на нужном месте. Драгоценности также оправляются и
выставляются на продажу - часто по, как кажется, очень низким ценам. Но покупатель
должен остерегаться; ибо блага современной торговли с нами даже
вот, и многие из этих драгоценных камней - кусочки витражного стекла
поставляются оптом из Бирмингема.

Эта лодка, распространенного на реке типа, состоит из двух
каноэ или “землянки”, каждая длиной двадцать футов, с пятью или шестью посадочными местами
на расстоянии футов друг от друга, с настилом поперек них и
небольшой соломенной хижиной, построенной посередине корабля. Хижина предназначена для приготовления пищи
и сна - в одном конце разведен костер и расставлены кастрюли, в другом постелены циновки
. В передней части лодки сидят два гребца, а
рулевой стоит сзади. У нас есть шкипер и четыре члена экипажа (старый
мужчина, Джай; ниш; мужчина средних лет, Знак; пу; и двое парней, Ду; ниш и
Тор; ниш). Имя шкипера - Педри. Примерно в двух милях ниже
Ратнапуры мы пристали к берегу и остановились под храмом; и Педри
и старик подошли предложить денег за благоприятное плавание! Они
вымыли в реке несколько медяков, завернули их в листья дерева бо,
которые тоже были вымыты, побрызгали водой себе на лбы и
затем поднялись наверх. Вскоре они вернулись, и тогда мы тронулись в путь.

[Иллюстрация: ЛОДКИ С РИСОМ На КАЛУГАНГЕ.

(_ Группа бамбука справа._)]

Вдоль реки почти нет признаков жилья. Время от времени Груб
спускается к берегу, и темная фигура выливает воду себе на голову
. Река была разной, более или менее в сотню ярдов шириной. Около
семи стало слишком темно, и мы остановились на песчаной отмели, ожидая
восхода луны, и поужинали - рис, яйца с карри, фасоль и
ананас - очень вкусно. Потом выбрался и сел на песок, пока мальчики
разожгли костер. Очень красиво, сумрак на высоких окаймленных берегах, отблески
от костра, голоса детей далеко в лесу, играющих в
какая-то деревня. Через некоторое время мы снова вернулись на борт и сели за стол
учили друг друга считать и смеялись над своими ошибками - _еккай_,
деккай, тонай, хаттарай - раз, два, три, четыре. Сингальский
язык (в отличие от тамильского) полон арийских корней - _minya_, мужчина;
_g; ni_, женщина; и так далее. Маленький мальчик Тор; Нис (12 лет) быстро выучил свой
“раз, два, три”; он довольно смышленый; он готовит,
и готовит нам еду, между делом берясь за весло. Человек по имени Педри
показался ребятам хорошим, и все они веселились, пока не стали
сонными, лежали в ряд и храпели.

Отправились снова с восходом луны, около полуночи; после чего я лег спать
примерно до шести, затем сошел на берег и принял ванну - вода была довольно теплой. Затем
снова в путь; несколько небольших порогов, но ничего особенного. Время от времени мы садимся на мель
но эти лодки такие прочные - сами каноэ представляют собой
выдолбленные деревья, - что даже удар о камень, кажется, не имеет большого значения
. Ребятам очень нравится перебираться через песчаную отмель, и
Дуниш спрыгивает со своего насеста и ныряет в воду с
видимым удовольствием. Старик Джай; нис рулит - спокойный худощавый мужчина с проницательным лицом.
парень, почти как североамериканский индеец, но без клюва. Время от времени можно увидеть обезьяну
или воздушного змея; в этой части реки, выше
порогов, крокодилов нет; несколько крупных и красивых зимородков и фруктовая ворона,
чье оперение чем-то напоминает оперение фазана.

Калуа наслаждается путешествием. Это соответствует его ленивому общительному темпераменту, и
он без конца болтает с Педри и командой. Его дикая сила и
_инсультация_ великолепны. По всему пику Адама он ходил босиком,
без каких-либо признаков усталости, как если бы это была прогулка вокруг
сада, - ложился и спал где угодно, или не спал, ел или
не ест, переносит холод или жару с кажущимся безразличием; и все же, хотя
такой совершенный физически дикарь, интересно посмотреть, насколько
привлекательна для него цивилизация или то немногое, что он видел о ней,
напрягает. Он постоянно расспрашивает меня о Европе и, очевидно, мечтает
о ее богатстве и великолепии. Все современные удобства и изобретения
являются своего рода замечательными игрушками для этого дитя природы; и хотя я думаю, что
он привязан ко мне и, без сомнения, нежного нрава,
тем не менее, отчасти это связано с тем, что я запутался в его сознании со всеми этими
вещи. Однажды я попытался выяснить у К. его представление о боге или дьяволе,
или о высшей силе любого рода; но тщетно. Его мысли обратились к вещам
более осязаемым. Многие цингалезцы, однако, склонны к
размышлениям такого рода; и в одном отеле, где я остановился,
горничная развлекла меня целой беседой о Будде, и
закончилось высмеиванием христианской идеи о том, что человек может избавиться от
последствий греха, просто молясь Богу или веря в Иисуса.

BUTLER & TANNER,
                THE SELWOOD PRINTING WORKS,
                FROME, AND LONDON.




PREFACE


If asked to write a book about his own country and people a man might
well give up the task as hopeless--yet to do the same about a distant
land in which he has only spent a few months is a thing which the
average traveler quite cheerfully undertakes. I suppose this may be
looked upon as another illustration of the great fact that the less
one knows of a matter the easier it is to write or talk about it. But
there is, it is sometimes said, a certain merit of their own in first
impressions; and I trust that this may appear in the present case.
Certainly though there are many things that are missed in a first
glance there are some things that stand out clearer then than later.

In the following pages I have tried to keep as far as possible to the
relation of things actually seen and heard, and not to be betrayed into
doubtful generalisations. It is so easy in the case of a land like
India, which is as large as Europe (without Russia) and at least as
multifarious in its peoples, languages, creeds, customs, and manners,
to make the serious mistake of supposing that what is true of one
locality necessarily applies to the whole vast demesne, that I must
specially warn the reader not only against falling into this error
himself, but against the possibility of my having fallen into it in
places.

As far as actual experience of life in Ceylon and India is concerned
I have perhaps been fortunate; not only in being introduced (through
the kindness of local friends) into circles of traditional teaching
which are often closed against the English, and in so getting to know
something of the esoteric religious lore of South India; but also in
obtaining some interesting glimpses behind the scenes of the Hindu
ceremonial. I have too had the good luck to find friends and familiar
acquaintances among all classes of native society, down almost to the
lowest; and I must say that the sectional view I have thus obtained of
the mass-people in this part of the world has made me feel with renewed
assurance the essential oneness of humanity everywhere, notwithstanding
the very marked local and superficial differences that undoubtedly
exist.

The spectacle of the social changes now taking place in India is one
that is full of interest to any one who has studied and taken part in
the Socialistic movement at home; and the interest of it is likely to
increase. For though the movement in India is not the same as that at
home, it forms a curious counterpart to the latter; and being backed by
economic changes which will probably persist for years to come is not
likely to die out very soon.

For the rest the book must rely on the description of scenes of nature
and of ordinary human life, whose unexpected vividness forced me to
portray them--though to begin with I had no intention of doing so. The
illustrations are many of them taken from the excellent photographs of
Messrs. Scowen of Colombo, Messrs. Bourn of Bombay, and Messrs. Frith
of Reigate.

                E. C.

_Nov. 1892._




CONTENTS


                _CEYLON._


  CHAPTER I.

  COLOMBO.
                PAGES
  The Suez Canal--Port Said--Gulf of Suez--The Red Sea--
    Colombo--Its streets and population--Picturesque
    glimpses--Tommy Atkins in a jinrickshaw--The Tamils
    and the Cinghalese--Costume and Character--Language
    and Literature--The British and the Eurasians--Social
    arrangements and amenities--“Spicy gales”--The coco-nut
    palm--A catamaran                5–25


  CHAPTER II.

  KANDY AND PEASANT LIFE.

  Primitive habits of the Cinghalese--“Ajax” arrives from
    England--A peasant-cabin near Kandy--Marriage-customs--
    Devil-dancing--Kalua and Kirrah--Their rice-fields and
    mode of life--The great Buddhist temple at Kandy--The
    tooth-relic--Ancient MSS.--A Librarian-priest--The
    talipot palm--The British and the natives--The “oyster”--
    Nuwara Ellia                26–39


  CHAPTER III.

  KURUN;GALA.

  Cinghalese views on Politics--Kornegalle--The
    Elephant-rock--The general landscape in Ceylon--Tanks
    and irrigation--The Paddy tax--Modern Commercial
    policy--Poverty of the people--The village bath--Decorum
    and passivity in manners--The bazaar and the shops--My
    friend the opium-seller--The policeman--The gaol and the
    prisoners--A Tamil official and his mode of life--The
    Bungalow--Mosquitos--Vegetable curries--The Hindu priest
    in the household--Native servants, their relation to
    British masters--The pariahs, and our slum-dwellers            40–59


  CHAPTER IV.

  ADAM’S PEAK AND THE BLACK RIVER.

  Ascent of Adam’s Peak--A night on the summit--The unclad
    natives endure the cold--Advantage of sun-baths--A
    society for the encouragement of nudity--Moonlight view
    from the summit of the Peak--History of the mountain--
    Sunrise--The shadow on the mist, and other phenomena--
    Adam’s foot-print--The pavilion on the summit, and
    the priests--Caliban doing _poojah_--Descent by the
    pilgrim-track--The great woods--Fauna and Flora--
    Ratnapura, the city of jewels--Boat-voyage down the
    Kaluganga to Kalutara--Descent of rapids--Kalua enjoys
    the voyage--A tea-planter at home--Wage-slavery on the
    tea-plantations--The tea-factory--Letters from “Ajax”
    about the coolies                60–85


  CHAPTER V.

  BRITISH LAW-COURTS AND BUDDHIST TEMPLES.

  The courts a great centre of popular interest--A means of
    wreaking personal revenge--The district court--A case of
    burglary--The British ideal of life does not appeal to the
    natives--A Tamil student of philosophy--To Dambulla in a
    bullock-cart--A coterie of Eurasians--The cave-temples
    of Dambulla--A boy-priest and his cook--Other Buddhist
    temples                86–97


  CHAPTER VI.

  ANUR;DHAPURA: A RUINED CITY OF THE JUNGLE.

  A night in the “mail-coach”--The present village of
    Anur;dhapura--“Pools of water and a habitation for the
    bittern”--The remains of the Brazen Palace--The oldest
    tree in the world--Ruins of enormous _d;gobas_--Specimens
    of early sculpture--Temples, porticos, stone troughs,
    cisterns, bathing tanks--A fine statue of Buddha--The
    city as it was in the 7th century--Its history--View
    to-day from the Abhayagiria d;goba--Moral and sentimental
    reflections                99–115


  CHAPTER VII.

  A NIGHT-FESTIVAL IN A HINDU TEMPLE.

  The festival of Taypusam--The temple, the crowd, and blowing
    up of trumpets in the full moon--Image of Siva, the raft
    and the sacred lake--Hymns and offerings to the god--
    Fearful and wonderful music--Temper of the crowd, and
    influences of the ceremonial--Interior of Temple--The
    _lingam_ and the worship of sex--The bull Nandi--Great
    procession of the gods round Temple--Remindful of Bacchic
    processions--The Nautch girls, their dress, and dances--
    Culmination of the show--Revelation of Siva                116–134


                _A VISIT TO A G;;NI._


  CHAPTER VIII.

  A VISIT TO A G;;NI.

  Two schools of esoteric teachers, the Himalayan and South
    Indian--A South-Indian teacher--Three conditions for the
    attainment of divine knowledge or _g;;nam_--The fraternity
    of Adepts--_Yogam_ the preparation for _g;;nam_--The
    _yogis_--Story of Tillein;than Sw;my--Democratic
    character of his teaching--Compare stories of Christ--
    Tamil philosophy and popular beliefs concerning Adepts--
    The present teacher, his personality and habits--“Joy,
    always joy”                137–152


  CHAPTER IX.

  CONSCIOUSNESS WITHOUT THOUGHT.

  What is the nature of a G;;ni’s experience? Answer given
    in modern thought-terms--Slow evolution of a new form
    of consciousness--Many a slip and pause by the way--A
    consciousness without thought--Meaning of “Nirwana”--
    Phenomena of hypnotism--Theory of the fourth dimension--
    The true quality of the soul is Space, by which it is
    present everywhere--Freedom, Equality--The democratic
    basis of Eastern philosophy                153–163


  CHAPTER X.

  METHODS OF ATTAINMENT.

  Physical methods adopted by some of the _yogis_--
    Self-mesmerism, fasting, severe penance--The _Siddhi_ or
    miraculous powers--Mental methods, (1) the Concentration,
    and (2) the Effacement of Thought--Difficulties of
    (1) and (2), but great value for the Western peoples
    to-day--Concentration and Effacement of Thought are
    correlative powers--They lead to the discovery of the
    true Self--Moral methods, gentleness, candor, serenity--
    Non-differentiation--The final deliverance--Probable
    difference between Eastern and Western methods of
    attainment--Through the Will, and through Love               164–182


  CHAPTER XI.

  TRADITIONS OF THE ANCIENT WISDOM-RELIGION.

  Difficulty of giving any concise account of Indian teaching--
    Personal _rapprochement_ to the Guru, but alienation
    from the formalities of his doctrine--Medi;val theories
    of Astronomy and Geology--Philosophy of the Siddhantic
    system--The five elements, five forms of sensation, etc.--
    The twenty-six _tatwas_, and the Self which stands apart
    from them all--Evolution and Involution--The five shells
    which enclose the soul--Death and Birth--Crudities of
    Astrology, Physiology, etc.--Double signification of
    many doctrines--Resemblance of modern Guru to a Vedic
    Sage--His criticisms of the English and of English rule--
    Importance to the West of the Indian traditions              183–203


                _INDIA._


  CHAPTER XII.

  THE SOUTH INDIAN TEMPLES.

  Colombo to Tuticorin--The plains of the Carnatic--Thirty
    great Dravidian temples--The temple at Tanjore--Colossal
    monolithic bull--The pagoda, a fine piece of work--
    “It casts no shadow”--Subsidiary temples and frescoed
    arcades--A regiment of _lingams_--The Tanjore palace--
    The temple at M;dura--The _Choultrie_, the Eastern gate,
    and the Hall of a thousand Columns--Crowds in the temple
    precincts, gloom and stillness of the interior--Juggernath
    cars in the streets--The Temple of Chid;mbaram, a goal
    of pilgrimage and a den of Brahmans--The weird hall of
    a thousand columns, haunted by bats--A cranky Brahman--
    Goldsmiths at work for the Temple--A truculent pilgrim
                209–226


  CHAPTER XIII.

  MADRAS AND CALCUTTA.

  The streets of Madras--Comparison with Ceylon--Impositions
    of drivers, boatmen, hotel managers, etc.--A straggling
    dull city--A centre however of Hindu political and
    literary life--Visit to Adyar and the Theosophist
    headquarters--Blavatsky curios--Scenes of native life--
    The river Hooghly--Calcutta city and population--
    Festival of bathing in the Ganges--A Circus--Poverty
    of the people--Meeting of the Dufferin Fund--British
    philanthropy in India--A native school--A group of
    Bengalis--Their love of long yarns, and of music--Panna
    Lall and his gymnast friends--Chundi Churn performs on the
    _s;tar_--The Indian music                227–251


  CHAPTER XIV.

  BENARES.

  The plains of the Ganges--The crops, and the peasant life--
    Sentiment of the great expanse--Sacredness of the river--
    Far-back worship of Siva--Benares a centre of Hindu life--
    The streets and shops--The Golden Temple--The riverside,
    characteristic scenes--A spring festival--A talk with a
    yogi--The burning ghauts--Panna Lall wants to bathe--
    Religious ablutions--A self-mutilated fakir                252–267


  CHAPTER XV.

  THE ANGLO-INDIAN AND THE OYSTER.

  Allahabad--Difficulty of really knowing India--The great
    gulf of race-difference--The Hindu does not understand
    “Duty”--The duty-loving Englishman does not understand the
    Hindu--Race-divisions in the United States--We came to
    India as conquerors--The gulf remains, and will remain--
    Criticisms by an educated “oyster”--Aligarh affords an
    instance of friendly feeling between the two sections--
    The M.A.O. College--A convivial dinner-party--Sir Syed
    Ahmed and the Mahomedan influence--Horse-fair at Aligarh--
    Cabulees, and a native wrestling-bout                268–281


  CHAPTER XVI.

  DELHI AND AGRA.

  Approach to Delhi--The Fort and the old Palace--The town
    and population--The Jumma Mosque--The environs of Delhi,
    a waste of ruined cities--The Kutab Minar and the old
    fortress of Lalkab--Agra, the Fort and the Palace--The
    Jessamine Tower--Lovely marble and mosaic--The Taj at
    twilight--A fairy scene--Flocks of green parrots--
    Moonlight on the Jumna--“Do we not respect our women?”--
    A coterie of professors--The population of Agra--Scenes
    at the railway stations--A favorable specimen of Young
    India--An incident in the train                282–298


  CHAPTER XVII.

  BOMBAY.

  The native Bombay a wonderful spectacle--Workshops,
    saleshops, opium dens, theatres, temples, mosques--The
    population, Mahrattas and Parsees--The modern city and the
    manufacturing quarter--The Parsee nose--Justice Telang, a
    Mahratta--The Bunya Caste--Tribhovan Das at home--View
    from the Malabar Hill--A Bunya wedding--Native theatres--
    The Salvation Army--Across the harbor to Elephanta--The
    great cave-temple--Sculptured panels, the Hindu Trinity--
    The human-divine life of Siva--Impressive effect of the
    whole--An opium den--Various sorts of “ecstasy” produced
    by these and other drugs--The proletariat at home--Music
    and conversation--Dream of a “United India”--Bombay at
    night--On the way to Aden--A calm and starlit ocean--A
    beautiful panorama.                299–324


                _THE OLD ORDER AND THE NEW INFLUENCES._


  CHAPTER XVIII.

  THE OLD ORDER: CASTE AND COMMUNISM.

  Remarkable social movement in India--Complexity and
    corruption of Caste system--The Brahmans--Defence of
    caste from native point of view--Specimens of caste
    regulation--Caste tyranny--Story of a widow re-marriage--
    Pharisaism of respectability--Caste in its other aspect
    as a Trade-Guild--Tempering competition--Instances of
    this--Communism, the second great feature of social life--
    Village, Caste and Family communism--The last still
    flourishing--Anecdotes--Old sanctions being destroyed by
    commercialism--Sacredness of Family tie                327–344


  CHAPTER XIX.

  THE NEW INFLUENCES: WESTERN SCIENCE AND COMMERCIALISM.

  Great spread of Western education--Euclid and Political
    Economy at Tuticorin--Schools and Colleges throughout
    India--Cricket and golf--Young India--“We are all
    Agnostics now”--Similar spread of Commercialism--Interior
    of a cotton-mill at Bombay--Large profits, conditions
    of labor--Numerous trading posts and clerkships--The
    National Indian Congress--Its ideals and influence--
    Disliked by the British--The social gulf again--Our
    future in India--The break-up of village life--Problem of
    pauperism, Sir Henry Maine--Incongruity of Commercialism
    with the genius of India--Probable ascendancy of the
    former for a time--But only for a time                345–363




LIST OF ILLUSTRATIONS


                PAGE
  SEASHORE NEAR COLOMBO                _Frontispiece_

  CINGHALESE MAN                14

  A JAFFNA TAMIL                15

  JINRICKSHAW                17

  CINGHALESE GIRL                19

  KALUA                27

  PLOUGHING IN THE RICE-FIELDS                32

  BUDDHIST LIBRARIAN-PRIEST                34

  KANDY, GENERAL VIEW                36

  NATIVE HUT                42

  NATIVE STREET, WITH SHOPS                47

  VEDDAHS, ABORIGINES OF CEYLON                56

  RICE-BOATS ON THE KALUGANGA                76

  GROUP OF TAMIL COOLIES                80

  TAMIL GIRL PLUCKING TEA                83

  BULLOCK-HACKERY, OR LIGHT CART                87

  CINGHALESE COUNTRY-CART                92

  JETAWANAR;MA D;GOBA                98

  THUPAR;MA D;GOBA                104

  A RUINED BATHING-TANK, ANUR;DHAPURA                108

  SMALL GUARDIAN FIGURE, BUDDHIST SCULPTURE                113

  A TAMIL MAN                119

  NAUTCH GIRL                129

  GREAT PAGODA AT TANJORE                208

  TEMPLE AT TANJORE, GENERAL VIEW                211

  TEMPLE AND TANK AT MYLAPORE                224

  CHUNDI CHURN B.                240

  PANNA LALL B.                243

  WOMAN PLAYING S;TAR                248

  THE GHAUTS AT BENARES                260

  THE DEWAN KHAS AT DELHI                283

  THE JUMMA MUSJID AT DELHI                285

  MARBLE SCREEN-WORK                289

  THE TAJ AT AGRA                291

  STREET IN BOMBAY, NATIVE QUARTER                300

  PARSEE WOMAN                302

  PARSEE MERCHANTS                304

  THE GREAT CAVE AT ELEPHANTA                311

  PANEL SCULPTURE, SIVA AND PARVATI                314

  INTERIOR SHRINE AT ELEPHANTA                316

  SIDE-CAVE, ELEPHANTA                322




CEYLON

[Illustration: SEASHORE NEAR COLOMBO.

(_Outrigged canoe in foreground._)]




FROM ADAM’S PEAK TO ELEPHANTA.




CHAPTER I.

COLOMBO.


Imagine a blue-green ribbon of water some 60 yards wide, then rough
sandy dunes 10 or 20 feet high, and then beyond, the desert, burning
yellow in the sun--here and there partly covered with scrub, but for
the most part seeming quite bare; sometimes flat and stony, sometimes
tossed and broken, sometimes in great drifts and wreaths of sand, just
like snowdrifts, delicately ribbed by the wind--the whole stretching
away for miles, scores of miles, not a moving form visible, till it is
bounded on the horizon by a ridge of hills of the most ethereal pink
under an intense blue sky. Such is the view to the east of us now, as
we pass through the Suez Canal (19th October, 1890). To the west the
land looks browner and grayer; some reeds mark a watercourse, and about
10 miles off appears a frowning dark range of bare hills about 2,000
feet high, an outlying spur of the hills (Jebel Att;kah) that bound the
Gulf of Suez.

In such a landscape one of the signal stations, with its neat tiled
cottage and flagstaff, and a few date palms and perhaps a tiny bit of
garden, is quite an attraction to the eye. These stations are placed at
intervals of about 6 miles all along the canal. They serve to regulate
the traffic, which is now enormous, and continuous night and day. The
great ships nearly fill the waterway, so that one has to be drawn
aside and moored in order to let another pass; and though they are not
allowed to go faster than 4 miles an hour they create a considerable
wave in their rear, which keeps washing down the banks. Tufts of a
reedy grass have been planted in places to hold the sand together;
but the silt is very great, and huge steam-dredges are constantly at
work to remove it. Here and there on the bank is a native hut of dry
reeds--three sides and a flat top--just a shelter from the sun; or an
Arab tent, with camels tethered by the leg around it. At Kantarah the
caravan track from Jerusalem--one of the great highways of the old
world--crosses the canal; there are a few wood and mud huts, and it
is curious to see the string of laden camels and the Arabs in their
unbleached cotton burnouses coming down--just as they might be coming
down from the time of Father Abraham--and crossing the path of this
huge modern steamship, with its electric lights and myriad modern
appliances, the _Kaiser Wilhelm_ now going half-way round the globe.

The desert does not seem quite devoid of animal life; at any rate along
the canal side you may see tracks in the sand of rabbits and hares,
occasional wagtail-like birds by the water, a few crows hovering above,
or a sea-gull, not to mention camels and a donkey or two, or a goat.
Near Port Said they say the lagoons are sometimes white with flocks of
pelicans and flamingoes, but we passed there in the night. It was fine
to see the electric light, placed in the bows, throwing a clear beam
and illuminating the banks for fully half a mile ahead, as we slowly
steamed along. The driven sand looked like snow in the bluish light.
The crescent moon and Venus were in the sky, and the red signal lights
behind us of Port Said.

The canal is 90 miles long, and a large part of it follows the bed of
a very ancient canal which is supposed to have connected the two seas.
It appears that there is a very slight movement of the water through it
from south to north.

We are now nearing Suez, and the heat is so great that it reverberates
from the banks as from a furnace; of course the deck is under an
awning. The remains of a little village built of clay appears, but the
huts have broken down, split by the fierce sun-rays, and some light
frame-houses, roofed and walled with shingles, have taken their place.

_Gulf of Suez._--The town of Suez is a tumbledown little place, narrow
lanes and alleys; two-storied stone houses mostly, some with carved
wooden fronts, and on the upper floors lattice-work, behind which
I suppose the women abide. Some nice-looking faces in the streets,
but a good many ruffians; not so bad though as Port Said, where
the people simply exist to shark upon the ships. In both places an
insane medley of Arabs, fellahs, half-castes and Europeans, touts,
guides, donkey-boys, etc., and every shade of dress and absurd hybrid
costume, from extreme Oriental to correct English; ludicrous scenes
of passengers going on shore, ladies clinging round the necks of
swarthy boatmen; donkey-boys shouting the names of their donkeys--“Mr.
Bradlaugh, sir, very fine donkey,” “Mrs. Langtry,” “Bishop of London,”
etc.; fearful altercations about claimed _baksheesh_; parties beguiled
into outlying quarters of the town and badly blackmailed; refusals of
boatmen to take you back to the ship while the very gong of departure
is sounding; and so forth. Suez however has a little caravan and
coasting trade of its own, besides the railway which now runs thence to
Cairo, and has antique claims to a respectability which its sister city
at the other end of the canal cannot share.

Now that we are out in the gulf, the sea is deep blue, and very
beautiful, the rocks and mountains along the shore very wild and bare,
and in many parts of a strong red color. This arm of the Red Sea is
about 150 miles long, and I think not more than 20 miles wide at any
point; in some places it is much less. We pass jutting capes and
islands quite close on the west of us--great rocky ravine-cut masses
absolutely bare of vegetation. On the east--apparently about 10 miles
distant, but very clear--stands an outlying range of Sinai--Jebel
Sirbal by name--looks about 5,000 or 6,000 feet high, very wild and
craggy, many of the peaks cloven at the summit and gaping as if with
the heat; farther back some higher points are visible, one of which
is probably Jebel Musa. A most extraordinary land; at some places one
can discern--especially with the aid of a glass--large tracts or
plains of loose sand, miles in extent, and perfectly level, except
where they wash up in great drifts against the bases of the mountains.
Across these plains tall dark columns can be distinguished slowly
traveling--the dreaded sand-clouds borne on eddies of the wind.

_Indian Ocean, Oct. 25th._--Much cooler now. In the Red Sea, with
thermometer at 90° in the cabins, heat was of course the absorbing
topic. Everybody mopping; punkahs in full swing. I believe the _water_
there frequently reaches 90° F., and sometimes 95°; but here it is
quite cool, probably not much over 60°, and that alone makes a great
difference. It is a queer climate in the Red Sea: there seems to be
always a haze, due to dust blown from the shores; at the same time
the air is very damp, owing to the enormous evaporation, clothes hung
up get quite wet, and there are heavy dews. When the wind is aft the
oppression from the heat is sometimes so great that ships have to be
turned back and steamed against the breeze; but even so casualties and
deaths are not uncommon. Owing to the haze, and the breadth of the
Red Sea which is as much as 200 miles in parts, little is seen of the
shores. A few rocky islands are passed, and a good many awkward reefs
which the passengers know nothing of. The Straits of Bab-el-Mandeb
are curious. The passage between the Island of Perim and the Arabian
mainland is quite narrow, only a mile or two wide; tossed wild-looking
hills on the mainland, 3,000 or 4,000 feet high, with French
fortifications. The island itself lower and more rounded, with English
fort and lighthouse; but looking very black and bare, though owing
to the moisture there is some kind of stunted heathery stuff growing
on it. There are a few English here, and a native town of waggon-like
tents clustered round the fort; some little fishing and sailing boats
along the shores. Turning eastwards along the south coast of Arabia the
same awful land meets the eye as in the Gulf of Suez. A continual cloud
of dust flies along it, through which one discerns sandy plains, and
high parched summits beyond. There must however be water in some parts
of this region, as it is back from here in this angle of Arabia that
Mocha lies and the coffee is grown.

_Colombo._--I fear that the Red Sea combined with mutual boredom had a
bad effect on the passengers’ tempers, for terrible dissensions broke
out; and after six days of the Indian Ocean, during which the only
diversions were flying-fish outside and scandal-mongering inside the
ship, it was a relief to land on the palm-fringed coast of Ceylon. The
slender catamarans--or more properly outrigged canoes--manned by dusky
forms, which come to take you ashore, are indeed so narrow that it is
impossible to sit inside them! They are made of a “dug-out” tree-trunk
(see frontispiece), with parallel bulwarks fastened on only 10 inches
or a foot apart; across the bulwarks a short board is placed, and on
_that_ you can sit. Two arms projecting on one side carry a float or
light fish-shaped piece of wood, which rests on the water 8 feet or
so from the canoe, and prevents the vessel from capsizing, which it
would otherwise infallibly do. Impelled by oars, or by a sail, the
boat bounds over the water at a good speed; and the mode of traveling
is very pleasant. There is no necessity however to embark in these
frail craft, for respectable civilised boats, and even steam-launches,
abound; we are indeed in an important and busy port.

A great granite mole, built five years ago, has converted an open
roadstead into a safe and capacious harbor, and there is now probably
no place in the East better supplied with mails and passenger boats
than Colombo. It is the calling place for the great lines of steamers
_en route_ for Australia, for China and Japan, and for Calcutta and
Burmah, not to mention smaller coasting boats from the mainland of
India, and so forth. The city itself has only the slightest resemblance
to a European town. There is a fort certainly, and a Government House,
and barracks with a regiment of infantry (part of whom however are
generally up country); there are two or three streets of two or even
three-storied houses, with shops, banks, mercantile offices, etc.; a
few hotels and big goods stores, a lighthouse, and a large engineering
works, employing some hundreds of Cinghalese and Tamil operatives;
and then you have done with the English quarter. The land is flat,
and round about the part just described stretch open grass-covered
spaces, and tree-fringed roads, with the tiny booths or huts of the
darkies on both sides of them. Here and there are knots and congeries
of little streets and native markets with multifarious life going on
in them. Here is a street of better built cottages or little villas
belonging to Eurasians--the somewhat mixed descendants of old Dutch
and Portuguese settlers--small one or seldom two-storied houses of
stuccoed brick, with a verandah in front and a little open court
within, clustering round an old Dutch church of the 17th century. Here
is the residential quarter of the official English and of the more
aspiring among the natives--the old Cinnamon Gardens, now laid out
in large villa-bungalows and private grounds. Here again is a Roman
Catholic church and convent, or the grotesque fa;ade of a Hindu temple;
and everywhere trees and flowering shrubs and, as one approaches the
outskirts of the town, the plentiful broad leaves of coco-palms and
bananas overshadowing the roads. Nor in any description of Colombo
should the fresh-water lake be forgotten, which ramifying and winding
in most intricate fashion through the town, and in one place coming
within a hundred yards of the sea, surprises one continually with
enchanting glimpses. I don’t know any more delightful view of its
kind--all the more delightful because so unexpected--than that which
greets the eye on entering the Fort Railway Station at Colombo. You
pass through the booking-office and find yourself on a platform,
which except for the line of rails between might be a terrace on
the lake itself; a large expanse of water with wooded shores and
islands, interspersed with villas, cottages and cabins, lies before
you; white-sailed boats are going to and fro; groups of dark figures,
waist-deep in water, are washing clothes; children are playing and
swimming in the water; and when, as I saw it once, the evening sun is
shining through the transparent green fringe of banana palms which
occupies the immediate foreground, and the calm lake beyond reflects
like a mirror the gorgeous hues of sky and cloud, the scene is one
which for effects of color can hardly be surpassed.

Up and down these streets and roads, and by the side of this lake,
and along the seashore and through the quays and docks, goes,
as may be imagined, a most motley crowd. The Cinghalese and the
Tamils are of course the most numerous, but besides these there are
Mahomedans--usually called Moor-men here--and some Malays. The English
in Ceylon may be divided into three classes: the official English,
the planters, and the small trading English (including employees on
railway and other works). Then there are the anglicised native gentry,
Cinghalese or Tamil, some of whom occupy official positions, and who
largely adopt European dress and habits; the non-anglicised ditto,
who keep to their own ways and costume, and are not much seen in
public; the Dutch Eurasians, many of whom become doctors or solicitors
(proctors); and the Portuguese, who are frequently traders in a small
way.

Specimens of all these, in their different degrees of costume and
absence of costume, may be seen in Colombo, as indeed in almost any
place in Ceylon which can be dignified with the name of a town.

Here for instance is a great big Moor-man with high fez of plaited
grass, baggy white pants and turned-up shoes; a figured vest on his
body, and red shawl thrown over one shoulder. [He is probably a
well-to-do shopkeeper; not an agreeable face, but I find the Mahomedans
have a good reputation for upright dealing and fidelity to their word.]

Here a ruddy-brown Cinghalese man, with hairy chest, and nothing on but
a red loin-cloth, carrying by a string an earthenware pot, probably
of palm-beer. [A peasant. The Cinghalese are generally of this color,
whereas the Tamils tend towards black, though shading off in the higher
castes to an olive tint.]

[Illustration: CINGHALESE MAN.]

Another Cinghalese, dressed all in white, white cotton jacket and
white cloth hanging to below the knees, with elegant semicircular
tortoise-shell comb on his head; a morbidly sensitive face with its
indrawn nose and pouting lips. [Possibly a private servant, or small
official of one of the courts, or _Arachchi_. The comb is a great mark
of the low-country Cinghalese. They draw the hair backwards over the
head and put the comb on horizontally, like an incomplete crown, with
its two ends sticking up above the forehead--very like horns from a
front view! The hair is then fastened in a knot behind, or sometimes
left hanging down the back. This is a somewhat feeble face, but as a
rule one may say that the Cinghalese are very intelligent. They make
excellent carpenters and mechanics. Are generally sensitive and proud.]

[Illustration: A JAFFNA TAMIL.]

Here come two Englishmen in tweed suits and tennis shoes--their
umbrellas held carefully by the middle--apparently of the planter
community, young, but rather weedy looking, with an unsteady, swimmy
look about the eyes which I fear is not uncommon among the planters; I
have seen it already well-developed in a mere boy of eighteen.

Here a dozen or so of _chetties_ (a Tamil commercial caste), with bare
shaven and half-shaven heads, brown skins, and white muslins thrown
gracefully round their full and sleek limbs; the sacred spot marked on
their foreheads, red betel in their mouths, and avarice in their faces.

There a Tamil coolie or wage-worker, nearly naked except for a
handkerchief tied round his head, with glossy black skin and slight yet
graceful figure.

Here a pretty little girl of nine or so, with blue beads round her
neck, and the usual white cotton jacket and colored petticoat or ;ilai
of the Cinghalese women, walking with a younger brother.

Here three young Eurasian girls in light European costume and straw
hats, hair loose or in pigtails down their backs, very pretty. [They
are off for a walk along the Galle Face promenade by the sea, as the
heat of the day is now past.]

Here also an English lady, young and carefully dressed, but looking
a little bored, driving in her pony-trap to do some shopping, with a
black boy standing behind and holding a sunshade over her.

[Illustration: A JINRICKSHAW.

(_Tamil cooly, Eurasian girl._)]

One of the features of Colombo are the jinrickshaws, or light
two-wheeled gigs drawn by men, which abound in the streets. These
Tamil fellows, in the lightest of costumes, their backs streaming
under the vertical sun, bare-legged and often bare-headed, will trot
with you in a miraculous way from one end of Colombo to the other,
and for the smallest fee. Tommy Atkins delights to sit thus lordly
behind the toiling “nigger.” At eventide you may see him and his
Eurasian girl--he in one jinrickshaw and she in another--driving
out to the Galle Face Hotel, or some such distant resort along the
shore of the many-sounding ocean. The Tamils are mostly slight and
graceful in figure, and of an active build. Down at the docks they
work by hundreds, with nothing on beyond a narrow band between the
thighs, loading and unloading barges and ships--a study of the human
figure. Some of them of course are thick and muscular, but mostly
they excel in a kind of unconscious grace and fleetness of form as
of the bronze Mercury of Herculaneum, of which they often remind me.
Their physiognomy corresponds with their bodily activity; the most
characteristic type that I have noticed among them has level brows,
and eyes deep-set (and sometimes a little close together), straight
nose, and well-formed chin. They are a more enterprising pushing and
industrious people than the Cinghalese, eager and thin, skins often
very dark, with a concentrated, sometimes demonish, look between the
eyes--will-power evidently present--but often handsome. Altogether a
singular mixture of enterprise with demonic qualities; for occultism is
rife among them, from the jugglery of the lower castes to the esoteric
philosophy and speculativeness of the higher. The horse-keepers and
stable boys in Ceylon are almost all Tamils (of a low caste), and are a
charming race, dusky active affectionate demons, fond of their horses,
and with unlimited capacity of running, even over newly macadamised
roads. The tea-coolies are also Tamils, and the road-workers, and
generally all wage-laborers; while the Cinghalese, who have been longer
located in the island, keep to their own little peasant holdings and
are not at all inclined to come under the thumb of a master, preferring
often indeed to suffer a chronic starvation instead.

The Tamil women are, like their lords, generally of a slighter build
than the Cinghalese of the same sex, some indeed are quite diminutive.
Among both races some very graceful and good-looking girls are to be
seen, up to the age of sixteen or so, fairly bright even in manner;
especially among the Cinghalese are they distinguished for their fine
eyes; but at a later age, and as wives, they lose their good looks and
tend to become rather heavy and brutish.

The contrast between the Cinghalese and the Tamils is sufficiently
marked throughout, and though they live on the island on amicable terms
there is as a rule no love lost between them. The Cinghalese came to
Ceylon, apparently from the mainland of India, somewhere in the 6th
century B.C., and after pushing the aborigines up into the woods and
mountains (where some of them may yet be found), occupied the whole
island. It was not long however before the Tamils followed, also from
India; and since then, and through a long series of conflicts, the
latter have maintained their position, and now form the larger part
of the population in the north of the island, while the Cinghalese
are most numerous in the south. Great numbers of Tamil peasants--men,
women, and children--still come over from the mainland every year, and
go up-country to work in the tea-gardens, where there is a great demand
for coolie labour.

[Illustration: CINGHALESE GIRL.]

In character the Cinghalese are more like the Italians, easy-going,
reasonably idle, sensitive, shrewd, and just a bit romantic. Their
large eyes and tortoise-shell combs and long hair give them a very
womanly aspect; and many of the boys and youths have very girlish
features and expressions. They have nearly always grace and dignity of
manner, the better types decidedly handsome, with their well-formed
large heads, short beards, and long black hair, composed and gentle,
remindful of some pictures of Christ. In inferior types you have
thick-featured, morbidly sensitive, and at the same time dull-looking
persons. As a rule their frames are bigger and more fleshy than those
of the Tamils, and their features less cleanly cut. Captain R. Knox,
in his “Nineteen Years’ Captivity in the Kingdom of Conde Uda” (1681),
says of them:--“In carriage and behaviour they are very grave and
stately, like unto Portuguese; in understanding quick and apprehensive;
in design, subtle and crafty; in discourse, courteous, but full of
flatteries; naturally inclined to temperance both in meat and drink,
but not to chastity; near and provident in their families, commending
good husbandry.”

The Cinghalese are nearly all Buddhists, while the Tamils are Hindus.
Buddhism was introduced into Ceylon about the 4th century B.C., and has
flourished here ever since; and Buddhist rock-temples are to be found
all over the island. The Tamils have a quite extensive literature of
considerable antiquity, mostly philosophical or philosophical poetical;
and their language is very rich in vocabulary as well as in its
grammatical forms and inflexions--though very terse, with scanty terms
of courtesy (“thank you,” “good-morning,” and such like), and a little
harsh in sound, _k_’s and _r_’s flying through the teeth at a great
rate. Cinghalese is much more liquid and pleasant in sound, and has
many more Aryan words in it. In fact it is supposed to be an offshoot
of Sanskrit, whereas Tamil seems to have no relation to Sanskrit,
except that it has borrowed a good many words. The curious thing is
that, so little related as races, the Tamils should have taken their
philosophy, as they have done, from the Sanskrit Vedas and Upanishads,
and really expressed the ideas if anything more compactly and
systematically than the Sanskrit books do. Though poor in literature
I believe, yet the Cinghalese has one of the best books of chronicles
which exist in any language--the Mahawanso--giving a very reliable
history of the race (of course with florid adornment of stupendous
miracles, which can easily be stripped off) from their landing in
Ceylon down to modern times. The Mahawanso was begun by Mahanamo, a
priest, who about 460 A.D. compiled the early portion comprising the
period from B.C. 543 to A.D. 301, after which it was continued by
successive authors right down to British times, _i.e._, A.D. 1758!

There are two newspapers in Colombo printed in the Cinghalese language,
one of which is called _The Buddhist World_; there is also a paper
printed in Tamil; and there are three English newspapers. In “places of
entertainment” Colombo (and the same is true of the towns in India) is
very wanting. There is no theatre or concert-hall. It can be readily
understood that though the population is large (120,000), it is so
diverse that a sufficiently large public cannot be found to support
such places. The native races have each their own festivals, which
provide for them all they require in that way. The British are only
few--5,000 in all Ceylon, including military, out of a population
of over three millions; and even if the Eurasian population--who of
course go in for Western manners and ideals--were added, their combined
numbers would be only scanty. An occasional circus or menagerie, or a
visit from a stray theatrical company on its way to Australia, is all
that takes place in that line.

For the rest there is a Salvation Army, with thriving barracks, a
Theosophist Society, a branch of the Royal Asiatic Society, and various
other little clubs representing different sections. Society is of
course very much broken up into sections. Even the British, few as they
are, are sadly divided by cliques and jealousies; the line between the
official English and the “second-class” English is terribly severe (as
indeed all over India); and between these again and the Eurasians. Even
where Cinghalese or Tamil or Eurasian families of old standing attain
important official positions, an insuperable stiffness still marks the
intercourse between them and the British. “Ah!” said a planter to a
young friend of mine who had just shaken hands rather cordially with a
native gentleman, “Ah! my boy, you won’t do that when you’ve been here
three years!” Thus a perfect social amalgamation and the sweetness of
brethren dwelling together in unity are things still rather far distant
in this otherwise lovely isle.

Talking about the beauty of the island, I was very much struck, even
on my first landing, with its “spicy gales.” The air is heavy with an
aromatic fragrance which, though it forced itself on my attention for
three or four weeks before I got fairly accustomed to it, I have never
been able to trace to any particular plant or shrub. It is perhaps
not unlike the odor of the cinnamon leaf when bruised, but I don’t
think it comes from that source. I am never tired of looking at the
coco-nut palms; they grow literally by the million all along this coast
to the north and south of Colombo. To the south the sea-shore road is
overshadowed by them. I have been some miles along the road, and the
belt of land, a hundred yards or so wide, between it and the sea, is
thick with their stems right down to the water’s edge, over which they
lean lovingly, for they are fond of the salt spray. On the other side
of the road too they grow, and underneath them are little villas and
farmsteads and tiny native cabins, with poultry and donkeys and humped
cows and black pigs and brown children, in lively confusion; while
groups of peasant men and women in bright-colored wraps travel slowly
along, and the little bullock gigs, drawn by active little brahmin
bulls with jingling bells, trot past at a pace which would do credit
to an English pony--a scene which they say continues much the same the
whole way to Galle (80 miles). These palms do not grow wild in Ceylon;
they are all planted and cared for, whether in huge estates, or in the
rood of ground which surrounds a Cinghalese cabin. The Cinghalese have
a pretty saying that they cannot grow afar from the sound of the human
voice. They have also a saying to the effect that a man only sees a
_straight_ coco-palm once in a lifetime. Many of the other kinds of
palms grow remarkably straight, but this kind certainly does not. In
a grove of them you see hundreds of the grey smooth stems shooting
upwards in every fantastic curve imaginable, with an extraordinary
sense of life and power, reminding one of the way in which a volley of
rockets goes up into the air. Then at the height of 50 or 60 feet they
break into that splendid crown of green plumes which sparkles glossy in
the sun, and waves and whispers to the lightest breeze.

Along this palm-fringed and mostly low and sandy shore the waves
break--with not much change of level in their tides--loudly roaring in
the S.W. monsoon, or with sullen swell when the wind is in the N.E.,
but seldom altogether calm. A grateful breeze tempers the 90° of the
thermometer. A clumsy-hulled lateen-sailed fishing boat is anchored
in the shelter of a sandy spit; two or three native men and boys are
fishing with rod and line, standing ankle-deep at the water’s edge.
The dashing blue waves look tempting for a bathe, but the shore is
comparatively deserted; not a soul is to be seen in the water, infested
as it is by the all-dreaded shark. Only, 300 or 400 yards out, can be
discerned the figure of a man--also fishing with a line--apparently
standing up to his middle in water, but really sitting on a kind of
primitive raft or boat, consisting of three or four logs of wood,
slightly shaped, with upturned ends, and loosely tied together--the
true catamaran (_kattu maram_, tied tree). The water of course washes
up and around him, but that is pleasant on a hot day. He is safe from
sharks; there is a slender possibility of his catching something for
dinner; and there he sits, a relic of pre-Adamite times, while the
train from Kalutara rushes by with a shriek to Colombo.




CHAPTER II.

KANDY AND PEASANT LIFE.


Ernst Haeckel in his book about Ceylon says that the Cinghalese, though
a long civilised race, are as primitive as savages in their dress,
cabins, etc.; and this remark strikes me as very true. As soon as you
get off the railways and main roads you find them living in their
little huts under their coco-palms in the most primitive fashion, and
probably much as they did when they first came to Ceylon, 2,000 or
3,000 years ago.

On the 4th of this month (December), my friend “Ajax” landed at
Colombo from England. He is on his way to Assam, in the tea-planting
line, and is staying a week in the island to break the journey. He is
a thorough Socialist in feeling, and a jolly fellow, always bright
and good-natured, and with a great turn for music. We came up here
to Kandy, and shortly after our arrival went to call on a Cinghalese
peasant whose acquaintance I had lately made--Kalua by name--and found
him in his little cabin, about a mile out of the town among the hills,
where he lives with his brother Kirrah. Leaving Kandy by footpaths
and alongside hedgerows overrun by a wild sunflower, and by that
extraordinary creeper, with a verbena-like blossom, the _lantana_,
which though said to have been introduced only about fifty years ago
now runs in masses over the whole island, we came at last to a lovely
little glen, with rice-lands laid out in terraces at the bottom, and
tangles of scrub and jungle up the sides, among which were clumps of
coco-nut and banana, indicating the presence of habitations. Under one
of these groves, in a tiny little mud and thatch cabin, we found Kalua;
in fact he saw us coming, and with a shout ran down to meet us. We were
soon seated in the shade and talking such broken English and Tamil as
we could respectively command. The brothers were very friendly, and
brought us coco-nut milk and _ch;geri_ beer (made by cutting the great
flower-bud off the _ch;geri_ palm, and letting the sap from the wounded
stem flow into a jar, where it soon ferments; it has a musty flavor,
and I cannot say that I care for it). Then their father, hearing of
our arrival, came from half a mile off to have a look at us--a regular
jolly old savage, with broad face and broad belly--but unfortunately,
as we could not speak Cinghalese, there was no means of communicating
with him, except by signs. This little valley seems to be chiefly
occupied by the brothers and their kindred, forming a little tribe, so
to speak. Kalua and his father both own good strips of rice-land, and
are perhaps rather better off than most Cinghalese peasants, though
that is not saying much. Married sisters and their children, and other
relatives, also occupy portions of the glen; but Kalua and Kirrah are
not married yet. It seems to be a point of honor with the Cinghalese
(and indeed with most of the East Indian races) not to marry till their
sisters are wedded. Like the Irish, the brothers work to provide a
dowry for their sisters; and generally family feeling and helpfulness
are very strong among them. To strike a father or a mother is, all
over Ceylon (and India), a crime of almost unheard-of atrocity. Kalua
gives a good deal of his earnings to his parents, and buys additions
to the family rice-lands--which as far as I can make out are held to a
considerable extent as common property.

[Illustration: KALUA.]

There was a native king and kingdom of Kandy till about eighty years
ago (1814), when the British overthrew it; and it is curious that
the old Kandian law--which was recognised for some time by the
British--contains very evident traces of the old group-marriage which
is found among so many races in their pre-civilisation period. There
were two kinds of marriage treated of in the Kandian law--the Deega
marriage, in which the wife went (as with us) to the house of her
husband, and became more or less his property; and the Beena marriage,
in which he came to live with her among her own people, but was liable
to expulsion at any time! The latter form is generally supposed to be
the more primitive, and belongs to the time when heredity is traced
through the woman, and when also polygamous and polyandrous practices
prevail. And this is confirmed by a paragraph of the Kandian law,
or custom, which forbade intermarriage between the children of two
brothers, or between the children of two sisters, but allowed it
between the children of a brother and a sister--the meaning of course
being that two brothers might have the same wife, or two sisters
the same husband, but that a brother and sister--having necessarily
distinct wives and husbands--would produce children who could not be
more nearly related to each other than cousins. It is also confirmed by
the fact that a kind of customary group-marriage still lingers among
the Cinghalese--_e.g._ if a man is married, his brothers not uncommonly
have access to the wife--though owing to its being discountenanced by
Western habits and law, this practice is gradually dying out.

Kalua has seen rather more of the world than some of his people,
and has had opportunities of making a little money now and then.
It appears that at the age of twelve or thirteen he took to
“devil-dancing”--probably his father set him to it. He danced in the
temple and got money; but now-a-days does not like the priests or
believe in the temples. This devil-dancing appears to be a relic of
aboriginal Kandian demon-worship: the evil spirits had to be appeased,
or in cases of illness or misfortune driven away by shrieks and frantic
gestures. It is a truly diabolical performance. The dancers (there are
generally two of them) dress themselves up in fantastic array, and then
execute the most extraordinary series of leaps, bounds, demivolts, and
somersaults, in rhythmical climaxes, accompanied by clapping of hands,
shrieks, and tomtomming, for about twenty minutes without stopping,
by the end of which time the excitement of themselves and spectators
is intense, and the patient--if there is one--is pretty sure to be
either killed or cured! When the Buddhists came to the island they
incorporated these older performances into their institutions. Some
two or three years ago however Hagenbeck, of circus celebrity, being
in Ceylon engaged a troupe of Kandians--of whom Kalua was one--to
give a native performance for the benefit of the Europeans; and since
that time the old peasant life has palled upon our friend, and it
is evident that he lives in dreams of civilisation and the West.
Kalua is remarkably well-made, and active and powerful. He is about
twenty-eight, with the soft giraffe-like eyes of the Cinghalese, and
the gentle somewhat diffident manner which they affect; his black hair
is generally coiled in a knot behind his head, and, with an ornamental
belt sustaining his colored skirt, and a shawl thrown over his
shoulder, he looks quite handsome. Kirrah is thinner and weaker, both
mentally and physically, with a clinging affectionateness of character
which is touching. Then there are two nephews, Pinha and Punjha, whom
I have seen once or twice--bright nice-looking boys, anxious to pick
up phrases and words of English, and ideas about the wonderful Western
world, which is beginning to dawn on their horizon--though alas! it
will soon destroy their naked beauty and simplicity. To see Punjha go
straight up the stem of a coco-nut tree fifty feet high is a caution!
He just puts a noose of rope round his two feet to enable him to grasp
the stem better with his soles, clasps his hands round the trunk,
brings his knees up to his ears, and shoots up like a frog swimming!

The coco-nut palm is everything to the Cinghalese: they use the kernel
of the nut for food, either as a curry along with their rice, or as
a flavoring to cakes made of rice and sugar; the shell serves for
drinking cups and primeval spoons; the husky fibre of course makes
string, rope, and matting; the oil pressed from the nut, in creaking
antique mills worked by oxen, is quite an article of commerce, and
is used for anointing their hair and bodies, as well as for their
little brass lamps and other purposes; the woody stems come in for the
framework of cabins, and the great leaves either form an excellent
thatch, or when plaited make natural screens, which in that climate
often serve for the cabin-walls in place of anything more substantial.
When Ajax told Kirrah that there were no coco-palms in England, the
latter’s surprise was unfeigned as he exclaimed, “How do you live,
then?”

[Illustration: PLOUGHING IN THE RICE-FIELDS, WITH BUFFALOS.]

The other great staple of Cinghalese life is rice. Kalua’s family
rice-fields lay below us in larger patches along the bottom of the
glen, and terraced in narrow strips a little way up the hill at the
head of it. The rice-lands are, for irrigation’s sake, always laid
out in level patches, each surrounded by a low mud bank, one or two
feet high; sometimes, where there is water at hand, they are terraced
quite a good way up the hillsides, something like the vineyards in
Italy. During and after the rains the water is led onto the various
levels successively, which are thus well flooded. While in flood
they are ploughed--with a rude plough drawn by humped cattle, or by
buffalos--and sown as the water subsides. The crop soon springs up,
a brilliant green, about as high as barley, but with an ear more
resembling oats, and in seven or eight weeks is ready to be harvested.
Boiled rice, with some curried vegetable or coco-nut, just to give it
a flavor, is the staple food all over Ceylon among the natives--two
meals a day, sometimes in poorer agricultural districts only one; a
scanty fare, as their thin limbs too often testify. They use no bread,
but a few cakes made of rice-flour and ghee and the sugar of the
_ch;geri_ palm.

The brothers’ cabin is primitive enough--just a little thatched place,
perhaps twelve feet by eight, divided into two--a large wicker jar or
basket containing store of rice, one or two boxes, a few earthenware
pots for cooking in, fire lighted on the ground, no chair or table, and
little sign of civilisation except a photograph or two stuck on the
wall and a low cane-seated couch for sleeping on. The latter however
is quite a luxury, as the Cinghalese men as often as not sleep on the
earth floor.

We stayed a little while chatting, while every now and then the great
husked coco-nuts (of which you have to be careful) fell with a heavy
thud from the trees; and then Kalua came on with us to Kandy, and we
went to see the great Buddhist temple there, the Devala Maligawa, which
contains the precious tooth-relic of Buddha.

[Illustration: BUDDHIST PRIEST.

(_Librarian at the Temple at Kandy, with palm-leaf MS. book in lap._)]

Architecturally nothing, the temple is interesting for the antique
appearance of its gardens, shrines, priests’ cottages, library,
fishponds, etc.; sacred fish and turtles coming to be fed by the pious;
rude frescoes of the infernal torments of the wicked, not unlike our
medi;val designs on similar subjects; the sacred shrine itself with
ivory and silver doors; the dirty yellow-stoled priests arriving with
huge keys to open it, but first washing their feet in the forecourt;
the tomtoms and horns blowing; flowers scattered about; and then the
interior chamber of the shrine, where behind strong bars of iron
reposes a golden and bell-shaped cover, crusted with jewels--the
outermost of _six_ successive covers, within the last of which is the
tooth itself (reported by Emerson Tennent to be about two inches long,
and probably the fang of a crocodile!); then the little golden and
crystal images of Buddha in various little shrines to themselves; and,
most interesting of all, the library with its old MS. books written
on strips of talipot palm leaf, beautifully done in Cinghalese,
Pali, Sanskrit, etc., illuminated with elegant designs, and bound by
silk cords in covers of fretted silver. The old librarian priest was
a charming specimen of a Buddhist priest--gentle, intelligent, and
apparently with a vein of religious feeling in his character--and spoke
with interest about the various texts and manuscripts. It is a pity
that so much cannot be said of the Buddhist priests generally, who are
as a rule--in Ceylon at any rate--an ignorant, dirty, betel-chewing and
uninviting-looking lot.

At the botanical gardens at Peradeniya--three or four miles out of
Kandy--we saw a specimen of the talipot palm in full flower. This
beautiful palm--unlike the coco palm--grows perfectly erect and
straight; it flowers only once, and then dies. Haeckel says that it
lives from fifty to eighty years, and that the blossom is sometimes
thirty or forty feet long. The specimen that we saw in blossom was
about forty-five feet high in the stem; and then from its handsome
crown of huge leaves sprang a flower, or rather a branched spike of
numerous white flowers, which I estimated at fifteen feet high (but
which I afterwards saw described in the newspapers as twenty feet
high). Baker says that the flower bud is often as much as four feet
long, and that it opens with a smart report, when this beautiful white
plume unfolds and lifts itself in the sun. The natives use the great
leaf of the talipot--which is circular and sometimes eight or nine feet
in diameter--as an umbrella. They fold it together along its natural
corrugations, and then open it to ward off sun or rain.

[Illustration: GENERAL VIEW OF KANDY.

(_Native street on left, Buddhist temple on right, English church in
centre._)]

Kandy is very beautiful. It stands nearly 2,000 feet high, by the
side of an artificial lake which the old kings of Kandy made, and
embosomed in hills covered by lovely woods full of tropical plants and
flowers and commanding beautiful views from their slopes and summits.
There is a small native town containing the usual mixed population of
Cinghalese, Tamils, and Moor-men; there are one or two English hotels,
a church, library and reading-room; a few residents’ houses, and a
scattered population of English tea-planters on the hills for some
miles round, who make Kandy their _rendez-vous_.

Ajax makes great friends with the native youths and boys here; he has
an easy friendly way with them, and they get hold of his hand and walk
alongside. Of course they are delighted to find any _Mahate_ who will
treat them a little kindly; but I fear the few English about are much
shocked at our conduct. When I first came to Ceylon my Tamil friend A.
chaffed me about my way of calling him and the rest of the population,
whether Tamil or Mahomedan or Cinghalese, all indiscriminately
_natives_, “as if we were so many _oysters_.” I told this to Ajax, and
of course there was nothing for it after that but to call them all
oysters!

We find the few British whom we have come across in our travels very
much set against the “oysters.” There is something queer about the
British and their insularity; but I suppose it is more their misfortune
than their fault. Certainly they will allow that the oysters are not
without merit--indeed if one keeps them to it they will often speak
quite warmly of the tenderness and affectionateness of servants
who have nursed them through long illnesses, etc.--but the idea of
associating with them on terms of equality and friendship is somehow
unspeakable and not to be entertained. It seems almost _de rigueur_
to say something disparaging about the oyster, when that topic turns
up--as a way of showing one’s own breeding, I suppose; after that has
been done, however, it is allowable to grant that there are exceptions,
and even to point out some kindly traits, pearls as it were, which are
occasionally found in the poor bivalve. It strikes me however that
the English are the chief losers by this insular habit. They look
awfully bored and miserable as a rule in these up-country parts, which
must almost necessarily be the case where there are only five or six
residents in a station, or within accessible distances of each other,
and confined entirely to each other’s society.

One day Ajax and I went up to Nuwara Ellia. The railway carriage was
full of tea-planters (including one or two wives and sisters), and
there were a few at the hotel. It was curious to see some English faces
of the cold-mutton-commercial type, and in quite orthodox English
attire, in this out-of-the-way region. The good people looked sadly
bored, and it seemed a point of honor with them to act throughout as if
the colored folk didn’t exist or were invisible--also as if they were
deaf, to judge by the shouting. In the evening however (at the hotel)
we felt touched at the way in which they cheered up when Ajax and I
played a few familiar tunes on the piano. They came round, saying it
reminded them of home, and entreated us to go on; so we played for
about two hours, Ajax improvising as usual in the most charming way.

Nuwara Ellia is 6,000 feet above the sea--a little village with an
hotel or two--a favorite resort from the sultry airs of Colombo and the
lowlands. Here the Britisher finds fires in the sitting-rooms and thick
mists outside, and dons his great-coat and feels quite at home. But we,
having only just come from the land of fogs, did not appreciate these
joys, and thought the place a little bleak and bare.




CHAPTER III.

KURUN;GALA.


On my way here, on the coach, I fell in with Monerasingha, a Cinghalese
of some education and ability, a proctor or solicitor. He is a cheerful
little man, an immense talker, and very keen on politics. He was very
amusing about the English; says they are very agreeable at first, “but
after three months’ stay in the island a complete change comes over
them--won’t speak to us or look at us--_but I can give it them back_.”
His idea seems to be that representative institutions are wanted to
restore to the people that interest in public life which has been
taken from them by the destruction of their communal institutions
under British rule. He seems to be a great hater of caste, and thinks
the English have done much good in that matter. “I am loyal enough,
because I know we are much better off than we should be under Russia.
The English are stupid and incapable of understanding us, and don’t go
among us to get understanding; but they mean well, according to their
lights.”

This place (called Kornegalle by the English) is a little town of 2,000
or 3,000 inhabitants, fifty miles from Colombo and eleven miles (by
coach) from Polgahawella, the nearest railway station. It lies just
at the foot of the mountain region of Ceylon, and takes its name,
Kurun;gala or Elephant-rock, from a huge Gibraltar-like rock, 600 feet
high, at the base of which it nestles--and whose rounded dark granite
structure, wrinkled with weather and largely bare of trees or any
herbage, certainly bears a remarkable resemblance, both in form and
color, to a couchant elephant. Ascending its steep sides, on which the
sun strikes with fierce heat during the midday, one obtains from the
summit a fine view--westward over low plains, eastward over mountain
ranges rising higher and higher towards the centre of the island. The
prevailing impression of the landscape here, as elsewhere in Ceylon,
is its uniform green. There is no change of summer or winter. (Though
this is the coolest time of year, the daily temperature ranges from 85°
to 90° in the shade.) The trees do not cast their leaves at any stated
time, though individual trees will sleep at intervals, resting so. In
every direction the same color meets the eye--tracts of green scrub,
green expanses of forest, green rice-fields, and the massed green
of bananas and coco-palms. A little monotonous this in the general
landscape, though it is plentifully compensated on a near view by the
detailed color of insect and flower life. One curious feature is that
though the country is well populated, hardly a trace of habitation is
to be seen from any high point such as this. Even Kurun;gala, which
lies at our feet, is only distinguishable by its court-house and prison
and one or two other emblems of civilisation; the native cabins,
and even in many cases the European houses--which are of one storey
only--are entirely hidden by trees. Those clumps however of coco-palms
which you see standing like oases in the general woods, or breaking
the levels of the rice-fields, with occasional traces of blue smoke
curling up through them, are sure indications of little native hamlets
clustered beneath--often far far from any road, and accessible only by
natural footpaths worn by naked feet.

[Illustration: NATIVE HUT.

(_Among banana and coco-palms._)]

From the top of the rock one gets a good view of the tank which
supplies irrigation water for the town and neighborhood. It is about
three-quarters of a mile long and half a mile broad, and forms a
pretty little lake, over which kites hover and kingfishers skim, and
in which the people daily bathe. These tanks and irrigation channels
are matters of the utmost importance, to which I think Government can
hardly give too much attention. Their importance was well understood in
past times, as indeed the remains and ruins of immense works of this
kind, over a thousand years old, in various parts of the island fully
testify. A little is being done towards their renewal and restoration,
but the tendency to-day is to neglect the interests of the rice-growing
peasant in favor of the tea-planting Englishman. The paddy tax, which
presses very hardly on the almost starving cultivator, while tea
goes scot-free, is an instance of this. Tea, which is an export and
a luxury, and which enriches the few, is thought to be so much more
important than an article which is grown for home consumption and for
the needs of the many. It is of course only an instance of the general
commercial policy of all modern Governments; but one cannot the less
for that think it a mistake, and an attempt to make the pyramid of
social prosperity stand upon its apex. There is something curious--and
indeed is it not self-contradictory?--in the fact that every country
of the civilized world studies above all things the increase of its
_exports_--is engaged, not in producing things primarily for its own
use, but in trying to get other people to buy what it produces!--as
if we all stood round and tried to shuffle off our bad wares on the
others, in the hope that they by some accident might return us good
stuff in exchange. Somehow the system does not seem as if it would
work; it looks too like the case of that island where the inhabitants
all earned a precarious living by taking in each other’s washing.
What, one may ask, is really the cause of the enormous growth of this
practice of neglecting production for use in favor of production for
export and for the market? Is it not simply money and the merchant
interest? Production at home by the population and for its own use is
and always must be, one would think, by far the most important for the
population and for its own comfort and welfare, though a margin may of
course be allowed for the acquirement by exchange of some few articles
which cannot be grown at home. But production such as this does not
necessarily mean either money or mercantile transaction. Conceivably it
may very well take place without either these or the gains which flow
from their use--without profits or interest or dividends or anything of
the kind. But this would never do! The money and commercial interest,
which is now by far the most powerful interest in all modern states, is
not such a fool as to favor a system of national economy which would be
its own ruin. No; it must encourage _trade_ in every way, at all costs.
Trade, commerce, exchange, exports and imports--these are the things
which bring dividends and interest, which fill the pockets of the
parasites at the expense of the people; and so the nations stand round,
obedient, and carry on the futile game till further orders.

As a matter of fact in these hot countries, like Ceylon and India,
almost unlimited results of productiveness can be got by perfected
irrigation, and as long as the peasantry in these lands are (as they
are) practically starving, and the irrigation works practically
neglected, the responsibility for such a state of affairs must lie with
the rulers; and naturally no mere shuffling of commercial cards, or
encouragement of an export trade which brings fortunes into the hands
of a few tea-planters and merchants, can be expected to make things
better.

It is sad to see the thin and famished mortals who come in here
from the country districts round to beg. Many of them, especially
the younger ones, have their limbs badly ulcerated. One day, going
through the hospital, the doctor--a Eurasian--took me through a ward
full of such cases. He said that they mostly soon got better with the
better hospital diet; “but,” he added, “when they get back to their
old conditions they are soon as bad as ever.” In fact the mass of the
population in a place like Colombo looks far sleeker and better off
than in these country districts; but that only affords another instance
of how the modern policy encourages the shifty and crafty onhanger of
commercial life at the cost of the sturdy agriculturist--and I need not
say that the case is the same at home as abroad.

It is quite a pretty sight to see the bathing in the tanks. It takes
place in the early morning, and indeed during most of the day.
Cleanliness is a religious observance, and engrained in the habits of
the people. Of course there are exceptions, but save among the lowest
castes this is the rule. An orthodox Hindu is expected not only to wash
himself, but his own cloth, at least once a day. The climate makes
bathing a pleasure, and the people linger over it. Men and boys, women
and children, together or in groups not far distant from each other,
revel and splash in the cool liquid; their colored wraps are rinsed
and spread to dry on the banks, their brass pots glance in the sun as
they dip the water with them and pour it over their own heads, their
long black hair streams down their backs. Then, leaving the water,
they pluck a twig from a certain tree, and, squatting on their hams,
with the frayed twig-end rub their teeth and talk over the scandal of
the day. This tooth-cleaning gossiping business lasts till they are
dry, and often a good deal longer, and is, I fancy, one of the most
enjoyable parts of the day to the mild oyster. In unsophisticated
places there is no distinction of classes in this process, and rich
and poor join in the public bathing alike--in fact there is very
little difference in their dress and habits anyhow, as far as regards
wealth and poverty--but of course where Western ideas are penetrating,
the well-to-do natives adopt our habits and conduct their bathing
discreetly at home.

The people never (except it be children) go into the water _quite_
naked, and the women always retain one of their wraps wound round the
body. These wraps are very long, and the skill with which they manage
to wash first one end and then the other, winding and unwinding, and
remaining decorously covered all the time, is quite admirable. I am
struck by the gravity and decorum of the people generally--in outer
behavior or gesture--though their language (among the lower castes)
is by no means always select! But there is none, or very little,
of that banter between the sexes which is common among the Western
populations, and even among the boys and youths you see next to no
frolicking or bear-fighting. I suppose it is part of the passivity
and want of animal spirits which characterise the Hindu; and of course
the sentiment of the relation between the sexes is different in some
degree from what it is with us. On sexual matters generally, as far as
I can make out, the tendency, even among the higher castes, is to be
outspoken, and there is little of that prudery which among us is only
after all a modern growth.

[Illustration: NATIVE STREET, AND SHOPS.]

The town here is a queer mixture of primitive life with modern
institutions. There are two or three little streets of booths, which
constitute the “bazaar.” Walking down these--where behind baskets
of wares the interiors of the dwellings are often visible, and the
processes of life are na;vely exposed to the eye--one may judge
for one’s self how little man wants here below. Here is a fruit and
vegetable shop, with huge bunches of plantains or bananas, a hundred
in a bunch, and selling at five or six a penny; of a morning you may
see the peasant coming in along the road carrying _two_ such bunches--a
good load--slung one at each end of a long pole, or _pingo_, over
his shoulder--a similar figure to that which is so frequent on the
Egyptian monuments of 3,000 years ago; pineapples, from 1_d._ up to
4_d._ each for the very finest; the breadfruit, and its queer relation
the enormous jack-fruit, weighing often as much as 12 to 14 lbs.,
with its pulpy and not very palatable interior, used so much by the
people, growing high up over their cabins on the handsome jack-tree,
and threatening you with instant dissolution if it descend upon your
head; the egg-plant, murngal, beans, potatos, and other vegetables;
and plentiful ready-prepared packets of areca nut and betel leaf for
chewing. Then there is a shop where they sell spices, peppers, chilis,
and all such condiments for curries, not to mention baskets of dried
fish (also for currying), which stink horribly and constitute one of
the chief drawbacks of the bazaars; and an earthenware shop,--and
I must not forget the opium shop. Besides these there are only two
others--and they represent Manchester and Birmingham respectively--one
where they sell shoddy and much-sized cotton goods, and the other which
displays tin ware, soap, matches, paraffin lamps, dinner knives, and
all sorts of damnable cutlery. I have seen these knives and scissors,
or such as these (made only to deceive), being manufactured in the
dens of Sheffield by boys and girls slaving in dust and dirt, breathing
out their lives in foul air under the gaslights, hounded on by mean
taskmasters and by the fear of imminent starvation. Dear children!
if you could only come out here yourselves, instead of sending the
abominable work of your hands--come out here to enjoy this glorious
sunshine, and fraternise, as I know many of you would, with the
despised darkie!

The opium-seller is a friend of mine. I often go and sit in his
shop--on his one chair. He teaches me Tamil--for he is a Tamil--and
tells me long stories, slowly, word by word. He is a thin, soft-eyed,
intelligent man, about thirty, has read a fair amount of English--of
a friendly _riant_ child-nature--not without a reasonable eye to the
main chance, like some of his Northern cousins. There are a few jars of
opium in its various forms--for smoking, drinking, and chewing; a pair
of scales to weigh it with; a brass coconut-oil lamp with two or three
wicks hanging overhead; and a partition for the bed at the back,--and
that is all. The shopfront is of course entirely open to the thronged
street, except at night, when it is closed with shutterboards.

At the corner of the street stands a policeman, of course, else we
should not know we were being civilised. But, O Lord, what a policeman!
How a London street arab would chuckle all over at the sight of him!
Imagine the mild and somewhat timid oyster dressed in a blue woollen
serge suit (very hot for this climate), with a belt round his waist,
some kind of turban on his head, a staff in his hand, and _boots_ on
his feet! A real live oyster in boots! It is too absurd. How miserable
he looks; and as to running after a criminal--the thing is not to be
thought of. But no doubt the boots vindicate the majesty of the British
Government.

While we are gazing at this apparition, a gang of prisoners marches
by--twenty lean creatures, with slouched straw hats on their heads,
striped cotton jackets and pants, and bare arms and lower legs, each
carrying a mattock--for they are going to work on the roads--and the
whole gang followed and guarded (certainly Ceylon is a most idyllic
land) by a Cinghalese youth of about twenty-one, dressed in white
skirts down to his feet, with a tortoise-shell comb on his head, and
holding a parasol to shade himself from the sun. Why do not the twenty
men with mattocks turn and slay the boy with the parasol, and so depart
in peace? I asked this question many times, and always got the same
answer. “Because,” they said, “the prisoners do not particularly want
to run away. They are very well off in prison,--better off, as a rule,
than they are outside. Imprisonment by an alien Government, under alien
laws and standards, is naturally no disgrace, at any rate to the mass
of the people, and so once in prison they make themselves as happy as
they can.”

I visited the gaol one day, and thought they succeeded very well in
that respect. The authorities, I am glad to say, do all they can to
make them comfortable. They have each a large dish of rice and curry,
with meat if they wish, twice a day, and a meal of coffee and bread in
the morning besides; which is certainly better fare than they would
get as peasants. They do their little apology for work in public places
during the day--with a chance of a chat with friends--and sleep in
gangs together in the prison sheds at night, each with his mat, pillow,
and night suit; so possibly on the whole they are not ill-content.

My friend A----, with whom I am staying here, is a Tamil, and an
official of high standing. He became thoroughly Anglicised while
studying in England, and like many of the Hindus who come to London or
Cambridge or Oxford, did for the time quite outwesternise us in the
tendency towards materialism and the belief in science, ‘comforts,’
representative institutions, and ‘progress’ generally. Now however he
seems to be undergoing a reaction in favor of caste and the religious
traditions of his own people, and I am inclined to think that other
westernising Hindus will experience the same reaction.

He lives in an ordinary one-storied stone house, or bungalow, such as
the English inhabit here. These houses, naturally cover a good deal of
ground. The roof, which is made of heavy tiles or thatch, is pitched
high in the middle, giving space for lofty sitting-rooms; the sleeping
chambers flank these at a lower slope, and outside runs the verandah,
almost round the house, the roof terminating beyond it at six or seven
feet from the ground. This arrangement makes the interiors very dark
and cool, as the windows open on the verandah, and the sun cannot
penetrate to them; but I am not sure that I like the sensation of
being confined under this immense carapace of tiles, with no possible
outlook to the sky, in a sort of cavernous twilight all the while. The
verandah forms an easy means of access from one part to another, and
in this house there are no passages in the interior, but the rooms
all open into one another; and plentiful windows--some mere Venetian
shutters, without glass--ensure a free circulation of air.

Mosquitos are a little trying. I don’t think they are more venomous
than the English gnat, but they are far ’cuter. The mosquito is the
’cutest little animal for its size that exists. I am certain from
repeated observations that it _watches one’s eyes_. If you look at it,
it flies away. It settles on the under side of your hand (say when
reading a book), or on your ankles when sitting at table--on any part
in fact which is remote from observation; there is nothing that it
loves better than for you to sit in a cane-bottomed chair. But it never
attacks your face--and that is a curious thing--_except when you are
asleep_. How it knows I cannot tell, but I have often noticed that it
is so. If you close your eyes and pretend to be asleep, it will not
come; but as sure as you begin to drowse off you hear the ping of its
little wing as it swoops past your ear to your cheek.

At night however the mosquito curtains keep one in safety, and I cannot
say that I am much troubled during the day, except on occasions, and
in certain places, as in the woods when there is no breeze. A. is a
vegetarian, and I fancy diet has a good deal to do with freedom from
irritation by insects and by heat. The thermometer reaches 90° in
the shade almost every day here; to sit and run at the same time is
a gymnastic feat which one can easily perform, and at night it is
hot enough to sleep without any covering on the bed; but I enjoy the
climate thoroughly, and never felt in better health. No doubt these
things often affect one more after a time than at first; but there
seems almost always a pleasant breeze here at this time of year, and I
do not notice that languor which generally accompanies sultry weather.

A. has most lovely vegetable curries; plenty of boiled rice, with
four or five little dishes of different sorts of curried vegetables.
This, with fruit, forms our breakfast--at ten; and dinner at six or
seven is much the same, with perhaps an added soup or side-dish. His
wife sometimes joins us at dinner, which I take as an honor, as even
with those Hindu women who are emancipated there is often a little
reserve about eating with the foreigner. She has a very composed and
gentle manner, and speaks English prettily and correctly, though slowly
and with a little hesitation; approves of a good deal of the English
freedom for women, but says she cannot quite reconcile herself to women
walking about the streets alone, and other things she hears they do in
England. However, she would like to come to England herself and see.

The children are very bright and charming. Mah;swari (three years old)
is the sweetest little dot, with big black eyes and a very decided
opinion about things. She comes into the room and lifts up one arm and
turns up her face and prophesies something in solemn tones in Tamil,
which turns out to be, “Father is very naughty to sit down to dinner
before mother comes.” Then she talks Cinghalese to her nurse and
English to me, which is pretty good for a beginner in life. Mahad;va
and Jayanta, the two boys (seven and nine respectively), are in the
bubbling-over stage, and are alternately fast friends and fighting with
each other two or three times a day, much like English boys. They are
dressed more after the English fashion, though they are privileged to
have bare knees and feet--at any rate in the house; and Jayanta has a
pony which he rides out every day.

A. sets apart a little room in this house as a “chapel.” It is quite
bare, with just a five-wicked lamp on a small table in one corner, and
flowers, fruit, etc., on the ground in front. I was present the other
day when the Brahman priest was performing a little service there.
He recited Sanskrit formulas, burned camphor, and gave us cowdung
ashes and sandalwood paste to put on our foreheads, consecrated milk
to drink, and a flower each. The cowdung ashes are a symbol. For as
cowdung, when burnt, becomes clean and even purifying in quality, so
must the body itself be consumed and purified in the flame of Siva’s
presence. A. says they use a gesture identifying the light (of Siva)
within the body with the light of the flame, and also with that of the
sun; and always terminate their worship by going out into the open and
saluting the sun. The Brahman priest, a man about forty, and the boy
of fifteen who often accompanies him, are pleasant-faced folk, not
apparently at all highly educated, wearing but little in the way of
clothes, and not specially distinguishable from other people, except
by the sacred thread worn over the shoulder, and a certain alertness of
expression which is often noticeable in the Brahman--though the trouble
is that it is generally alertness for gain.

The priests generally here, whether Buddhist or Hindu (and Buddhism
is of course the prevailing religion in Ceylon), occupy much the
same relation to the people which the priests occupy in the country
districts of France or Ireland--that is, whatever spiritual power they
claim, they do not arrogate to themselves any worldly supremacy, and
are always poor and often quite unlettered. In fact I suppose it is
only in the commercially religious, _i.e._ Protestant, countries that
the absurd anomaly exists of a priesthood which pretends to the service
of the Jesus who had not where to lay his head, and which at the same
time openly claims to belong to “society” and the well-to-do classes,
and would resent any imputation to the contrary. There are indeed
many points of resemblance between the religions here--especially
Hinduism--and Roman Catholicism: the elaborate ceremonials and
services, with processions, incense, lights, ringing of bells, etc.;
the many mendicant orders, the use of beads and rosaries, and begging
bowls, the monasteries with their abbots, and so forth.

[Illustration: VEDDAHS.

(_Aborigines of Ceylon._)]

There is one advantage in a hot damp climate like this; namely that
things--books, furniture, clothes, etc.--soon get destroyed and done
with, so that there is little temptation to cumber up your house with
possessions. Some English of course try to furnish and keep their rooms
as if they were _still_ living in Bayswater, but they are plentifully
plagued for their folly. The floors here are of some cement or concrete
material, which prevents the white ants surging up through them, as
they infallibly would through boards, and which is nice and cool to the
feet; carpets, cupboards, and all collections of unremoved things are
discountenanced. A chest of drawers or a bookcase stands out a foot or
two from the wall, so that the servants can sweep behind it every day.
Little frogs, lizards, scorpions, and other fry, which come hopping and
creeping in during or after heavy rain can then be gently admonished
to depart, and spiders do not find it easy to establish a footing. The
greatest harbor for vermin is the big roof, which is full of rats. In
pursuit of these come the rat-snakes, fellows five or six feet long,
but not venomous, and wild cats; and the noises at night from them, the
shuffling of the snakes, and the squeals of the poor little rats, etc.,
I confess are trying.

We have three or four male servants about the house and garden, and
there are two _ayahs_, who look after the children and the women’s
apartments. I believe many of these Indian and Cinghalese races love to
be servants (under a tolerably good master); their feminine sensitive
natures, often lacking in enterprise, rather seek the shelter of
dependence. And certainly they make, in many instances and when well
treated, wonderfully good servants, their tact and affectionateness
riveting the bond. I know of a case in which an English civilian
met with an accident when 200 miles away from his station, and his
“bearer,” when he heard the news, in default of other means of
communication, _walked_ the whole distance, and arrived in time to
see him before he died. At the same time it is a mistake to suppose
they will do anything out of a sense of duty. The word duty doesn’t
occupy an important place in the Oriental vocabulary, no more than it
does among the Celtic peoples of Europe. This is a fruitful source
of misunderstanding between the races. The Britisher pays his Indian
servant regularly, and in return expects him to _do his duty_, and to
submit to kicks when he doesn’t. He, the Britisher, regards this as
a fair contract. But the oyster doesn’t understand it in the least.
He would rather receive his pay less regularly, and be treated as “a
man and a brother.” Haeckel’s account of the affection of his Rodiya
servant-lad for him, and of the boy’s despair when Haeckel had to leave
him, is quite touching; but it is corroborated by a thousand similar
stories. But if there is no attachment, what is the meaning of duty?
The oyster, in keeping with his weaker, more dependent nature, is
cunning and lazy--his vices lie in that direction rather than in the
Western direction of brutal energy. If his attachment is not called
out, he can make his master miserable in his own way. And he does so;
hence endless strife and recrimination.

The Arachchi here, a kind of official servant of A.’s, is a most gentle
creature, with remarkable tact, but almost too sensitive; one is afraid
of wounding him by not accepting all his numerous attentions. He glides
in and out of the room--as they all do--noiselessly, with bare feet;
and one never knows whether one is alone or not. The horse-keeper
and I are good friends, though our dialogues are limited for want of
vocabulary! He is a regular dusky demon, with his look of affectionate
bedevilment and way of dissolving in a grin whenever he sees one. A.
says that he thinks the pariahs, or outcastes--and the horse-keepers
are pariahs--are some of the most genuine and good-hearted among the
people; and I see that the author of _Life in an Indian Village_ says
something of the same kind. “As a class, hardworking, honest, and
truthful,” he calls them; and after describing their devotion to
the interests of the families to whom they are often hereditarily
attached, adds, “Such are the illiterate pariahs, a unique class, whose
pure lives and noble traits of character are in every way worthy of
admiration.”

It is curious, but I am constantly being struck by the resemblance
between the lowest castes here and the slum-dwellers in our great
cities--resemblance in physiognomy, as well as in many unconscious
traits of character, often very noble; with the brutish basis
well-marked, the unformed mouth, and the somewhat heavy brows, just
as in Meunier’s fine statue of the ironworker (“puddleur”), but with
thicker lips.




CHAPTER IV.

ADAM’S PEAK AND THE BLACK RIVER.


_January 1st, 1891._--Sitting by an impromptu wood-fire in a little hut
on the summit of Adam’s Peak--nearly midnight--a half-naked Caliban out
of the woods squatting beside me, and Kalua and the guide sleeping on
the floor. But I find it too cold to sleep, and there is _no_ furniture
in the hut.

Altogether an eventful New Year’s day. Last night I spent at Kandy
with Kalua and his brother in their little cabin. They were both
very friendly, and I kept being reminded of Herman Melville and his
Marquesas Island experiences--so beautiful the scene, the moon rising
about ten, woods and valleys all around--the primitive little hut,
Kirrah cooking over a fire on the ground, etc. We were up by moon and
starlight at 5 a.m., and by walking, driving, and the railway, reached
Muskeliya at the foot of the peak by 2.30 p.m. There we got a guide--a
very decent young Tamil--and reached here by 7.30 or 8 p.m. Our path
lay at first through tea-gardens, and then leaving them, it went in
nearly a direct line straight up the mountain side--perhaps 3,000
feet--through dense woods, in step-like formation, over tree-roots
and up the rocks, worn and hacked into shape through successive
centuries by innumerable pilgrims, but still only wide enough for
one. Night came upon us on the way, and the last hour or two we had
to light torches to see our route. Elephant tracks were plentiful all
round us through the woods, even close to the summit. It is certainly
extraordinary on what steep places and rock sides these animals will
safely travel; but we were not fortunate enough to see any of them.

This is a long night trying to sleep. It is the wretchedest hut,
without a door, and unceiled to the four winds! Caliban makes the fire
for me as I write. He has nothing on but a cotton wrap and a thin
jersey, but does not seem to feel the cold much; and the guide is
even more thinly clad, and is asleep, while I am shivering, bundled
in cloth coats. There is something curious about the way in which the
English in this country feel the cold--when it is cold--more than the
natives; though one might expect the contrary. I have often noticed
it. I fancy we make a great mistake in these hot lands in not exposing
our skins more to the sun and air, and so strengthening and hardening
them. In the great heat, and when constantly covered with garments, the
skin perspires terribly, and becomes sodden and enervated, and more
sensitive than it ought to be--hence great danger of chills. I have
taken several sun-baths in the woods here at different times, and found
advantage from doing so.

[Since writing the above, I have discovered the existence of a
little society in India--of English folk--who encourage nudity, and
the abandonment as far as possible of clothes, on three distinct
grounds--physical, moral, and ;sthetic--of Health, Decency, and
Beauty. I wish the society every success. Its chief object, as given in
its rules, is to urge upon people “to be and go stark naked whenever
suitable,” and it is a _sine qu; non_ that members should appear at all
its meetings without any covering Passing over the moral and ;sthetic
considerations--which are both of course of the utmost importance
in this connection--there is still the consideration of physical
health and enjoyment, which must appeal to everybody. In a place like
India, where the mass of the people go with very little covering, the
spectacle of their ease and enjoyment must double the discomforts of
the unfortunate European who thinks it necessary to be dressed up to
the eyes on every occasion when he appears in public. It is indeed
surprising that men can endure, as they do, to wear cloth coats and
waistcoats and starched collars and cuffs, and all the paraphernalia
of propriety, in a severity of heat which really makes only the very
lightest covering tolerable; nor can one be surprised at the exhaustion
of the system which ensues, from the cause already mentioned. In
fact the direct stimulation and strengthening of the skin by sun and
air, though most important in our home climate, may be even more
indispensable in a place like India, where the relaxing influences are
so terribly strong. Certainly, when one considers this cause of English
enervation in India, and the other due to the greatly mistaken _diet_
of our people there, the fearful quantities of flesh consumed, and of
strong liquors--both things which are injurious enough at home, but
which are ruinous in a hot country--the wonder is not that the English
fail to breed and colonise in India, but that they even last out their
few years of individual service there.]

There is a lovely view of cloudland from the summit now the moon has
risen. All the lower lands and mountains are wrapped in mist, and
you look down upon a great white rolling sea, silent, remote from
the world, with only the moon and stars above, and the sound of the
Buddhist priests chanting away in a low tone round the fire in their
own little cabin or _pansela_.

This is a most remarkable mountain. For at least 2,000 years, and
probably for long enough before that, priests of some kind or another
have kept watch over the sacred footmark on the summit; for thousands
of years the sound of their chanting has been heard at night between
the driven white plain of clouds below and the silent moon and stars
above; and by day pilgrims have toiled up the steep sides to strew
flowers, and to perform some kind of worship to their gods, on this
high natural altar. The peak is 7,400 feet high, and though not quite
the highest point in the island, is by far the most conspicuous. It
stands like a great outpost on the south-west edge of the mountain
region of Ceylon, and can be seen from far out to sea--a sugar-loaf
with very precipitous sides. When the Buddhists first came to Ceylon,
about the 4th century b.c., they claimed the footmark as that of
Buddha. Later on some Gnostic Christian sects attributed it to the
primal man; the Mahomedans, following this idea, when they got
possession of the mountain, gave it the name of Adam’s Peak; the
Portuguese consecrated it to S. Eusebius; and now the Buddhists are
again in possession--though I believe the Mahomedans are allowed a kind
of concurrent right. But whatever has been the nominal dedication of
this ancient “high place,” a continuous stream of pilgrims--mainly of
course the country folk of the island--has flowed to it undisturbed
through the centuries; and even now they say that in the month of
May the mountain side is covered by hundreds and even thousands of
folk, who camp out during the night, and do _poojah_ on the summit by
day. Kalua says that his father--the jolly old savage--once ascended
“Samantakuta,” and like the rest of the Cinghalese thinks a great deal
of the religious merit of this performance.

_Ratnapura, Jan. 3rd._--Sunrise yesterday on the peak was fine, though
“sunrises” are not always a success. The great veil of clouds gradually
dissolved, and a long level “rose of dawn” appeared in the eastern
sky--Venus brilliant above it, the Southern Cross visible, and one
or two other crosses which lie near it, and the half moon overhead;
a dark, peaked and castellated rampart of lower mountains stretched
around us, and far on the horizon were masses of cumulus cloud rising
out of the lowland mists, and catching the early light; while the lower
lands themselves remained partly hidden by irregular pools and rivers
of white fog, which looked like water in the first twilight. A great
fan-like crown of rays preceded the sun, very splendid, of pearly
colors, with great beams reaching nearly to the zenith. We could not
see the sea, owing to mists along the horizon, nor was any habitation
visible, but only the great jungle-covered hills and far plains
shrouded in the green of coco-nut groves.

The shadow of the peak itself, cast on the mists at sunrise, is a very
conspicuous and often-noted phenomenon. Owing to the sun’s breadth, the
effect is produced of an _umbra_ and _penumbra_; and the _umbra_ looks
very dark and pointed--more pointed even than the peak itself. I was
surprised to see how distant it looked--a shadow-mountain among the far
crags. It gradually fell and disappeared as the sun rose.

There is another phenomenon which I have somewhere seen described as
peculiar to Adam’s Peak; though this must be a pious fraud, or one of
those cases of people only being able to see familiar things when they
are in unfamiliar surroundings, since it is a phenomenon which can be
witnessed any day at home. It is that if when there is dew or rain upon
the grass, and the sun is not too high in the heavens, you look at the
shadow of your head on the grass, you will see it surrounded by a white
light, or ‘glory.’ It arises, I imagine, from the direct reflection
of the sunlight on the inner surfaces of the little globules of water
which lie in or near the line joining the sun and the head, and is
enhanced no doubt by the fact that the light so reflected shows all
the clearer from having to pass through a column of shadow to the eye.
Anyhow, whatever the cause, it is quite a flattering appearance, all
the more so because if you have a companion you do not see the ‘glory’
round his head, but only round your own! I once nearly turned the
strong brain of a Positivist by pointing out to him this aureole round
his head, and making as if I could see it. He of course, being unable
to see a similar light round mine, had no alternative but to conclude
that he was specially overshadowed by the Holy Ghost!

The _sripada_--“sacred foot”--is better than I expected: a natural
depression in the rock, an inch or so deep, five feet long,[1] of an
oblong shape, and distantly resembling a foot; but they have “improved”
it in parts by mortaring bits of tile along the doubtful edges! There
are no toes marked, though in “copies” of it that I have seen in
some Buddhist shrines the toes are carefully indicated. The mark is
curiously situated at the very summit of the rock--which is only a few
feet square, only large enough, in fact, to give space for the foot
and for a little pavilion, open to the winds, which has been erected
over it; and on the natural platform just below--which (so steep is
the mountain) is itself encircled by a wall to prevent accidents--are
some curious bits of furniture: four old bronze standard lamps, of
lotus-flower design, one at each corner of the platform, a bell, a
little shrine, and the priests’ hut before mentioned. Looking into the
latter after dawn, I beheld nothing resembling furniture, but a pan in
the middle with logs burning, and three lean figures squatted round it,
their mortal possessions tied in handkerchiefs and hanging from the
roof.

    [1] Captain Knox, above quoted, speaks of it as “about two feet
        long”; but he does not appear to have actually seen it.

The priests were horribly on the greed for money, and made it really
unpleasant to stay on the top; but I delayed a little in order to
watch Caliban doing _poojah_ at the little shrine I have mentioned. He
brought a hot ember from the fire, sprinkled frankincense on it, burned
camphor and something that looked like saltpetre, also poured some kind
of scented water on the ember, causing fragrance. Very ancient gnarled
rhododendron trees, twenty or thirty feet high, rooting in clefts and
hollows, were in flower (carmine red) all round the top of the rock. No
snow ever falls here, they say; but there are sometimes hoar frosts,
which the natives mistake for snow. I don’t suppose the temperature
that night was below 50° Fahr., but it felt cold, very cold, after the
heat of the lowlands.

The sun rose soon after six, and at 7.30 we started downwards, on
the great pilgrim-track towards Ratnapura. The final cone, for about
1,500 feet, is certainly a steep bit of rock. I have seen it from
several points of view, but the summit angle was always under 90°.
Steps are cut nearly all down this part, and chains hang alongside in
all places of possible difficulty--chains upon chains, things with
links six inches long, all shapes and curiously wrought, centuries and
centuries old--the pious gifts of successive generations of pilgrims.
Here and there are long inscriptions, in Cinghalese characters, on the
rock-faces; and everywhere signs of innumerable labor of successive
travelers in hewing and shaping the path all the way--not to mention
resting-sheds and cabins built in convenient spots lower down. These
however are largely fallen to decay; and indeed the whole place gives
one the impression that the _sripada_ has come somewhat into disrepute
in these modern times, and is only supported by the poorer and more
ignorant among the people.

Ratnapura is only 150 feet or so above the sea; and for twenty-four
miles the path to it from the summit--well-marked but single file--goes
down over rocks and through vast woods, without coming to anything
like a road. Nearly the whole, however, of this great descent of
7,000 feet is done in the first twelve miles to Pal;baddala--a tiny
hamlet at the very foot of the mountains--and I don’t know that I
ever felt a descent so fatiguing as this one, partly no doubt owing
to the experiences of the day and night before, and partly no doubt
to the enervation produced by the climate and want of exercise; but
the path itself is a caution, and the ascent of it must indeed be a
pilgrimage, with its huge steps and strides from rock to rock and from
tree-root to tree-root, and going, as it does, almost straight up and
down the mountain side, without the long zigzags and detours by which
in such cases the brunt is usually avoided. All the same it was very
interesting; the upper jungle of rhododendrons, myrtles, and other
evergreen foliage forming a splendid cover for elephants, and clothing
the surrounding peaks and crags for miles in grey-green wrinkles and
folds, with here and there open grassy spaces and glades and tumbling
watercourses; then the vegetation of the lower woods, huge trees 150
or even 200 feet high, with creepers, orchids, and tree-ferns; the
occasional rush of monkeys along the branches; butterflies and birds;
thick undergrowth in parts of daturas, pointsettias, crotons, and
other fragrant and bright-colored shrubs; down at last into coco-nut
plantations and to the lovely Kaluganga, or Black river, which we
forded twice; and ultimately along its banks, shadowed by bamboos and
many flowering trees.

Although, curiously enough, the fig is not grown as a fruit in Ceylon,
yet the _ficus_ is one of the most important families of trees here,
and many of the forest trees belong to it. There is one very handsome
variety, whose massive grey stem rises unbroken to a great height
before it branches, and which in order to support itself throws out
great lateral wings or buttresses, reaching to a height of twelve or
twenty feet from the ground, and spreading far out from the base of
the trunk,--each buttress perhaps three or four inches thick, and
perfectly shaped, with plane and parallel sides like a sawn plank, so
as to give the utmost strength with least expenditure of material.
This variety has small ovate evergreen leaves. Then there are two or
three varieties, of which the banyan (_ficus Indica_) is one, which are
parasitic in their habit. The banyan begins existence by its seed being
dropped in the fork of another tree--not unfrequently a palm--from
which point its rootlets make their way down the stem to the ground.
With rapid growth it then encircles the victim tree, and throwing out
great lateral branches sends down from these a rain of fresh rootlets
which, after swinging in air for a few weeks, reach the ground and
soon become sturdy pillars. I have thus seen a banyan encircling with
its central trunk the stem of a palm, and clasping it so close that a
knife could not be pushed between the two, while the palm, which had
grown in height since this accident happened to it, was still soaring
upwards, and feebly endeavoring to live. There is a very fine banyan
tree at Kalutara, which spans the great high-road from Colombo to
Galle, all the traffic passing beneath it and between its trunks.

Some of the figs fasten parasitically on other trees, though without
throwing out the pillar-like roots which distinguish the banyan; and
it is not uncommon to see one of these with roots like a cataract
of snakes winding round the trunk of an acacia, or even round some
non-parasitic fig, the two trees appearing to be wrestling and writhing
together in a fierce embrace, while they throw out their separate
branches to sun and air, as though to gain strength for the fray. The
parasite generally however ends by throttling its adversary.

There is also the bo-tree, or _ficus religiosa_, whose leaf is of a
thinner texture. One of the commonest plants in open spots all over
Ceylon is the sensitive plant. Its delicately pinnate leaves form a
bushy growth six inches to a foot in depth over the ground; but a
shower of rain, or nightfall, or the trampling of animals through it
causes it to collapse into a mere brown patch--almost as if a fire had
passed over. In a few minutes however after the disturbance has ceased
it regains its luxuriance. There are also some acacia trees which droop
their leaves at nightfall, and at the advent of rain.

There are two sorts of monkeys common in these forests--a small
brown monkey, which may be seen swinging itself from tree to tree,
not unfrequently with a babe in its arms; and the larger _wanderoo_
monkey, which skips and runs on all fours along the ground, and of
which it is said that its devotion to its mate is life-long. Very
common all over Ceylon is a little grey-brown squirrel, with three
yellow longitudinal stripes on its back; almost every tree seems to
be inhabited by a pair, which take refuge there at the approach of a
stranger, and utter a sharp little whistle like the note of an angry
bird. They are very tame however, and will often in inhabited places
run about the streets, or even make their appearance in the houses in
search of food.

The Hindus take no pleasure in killing animals--even the boys do not,
as a rule, molest wild creatures--and the consequence is that birds and
the smaller four-footed beasts are comparatively bold. Not that the
animals are made pets of, but they are simply let alone--in keeping
with the Hindu gentleness and quiescence of disposition. Even the
deadly cobra--partly no doubt from religious associations--is allowed
to go its way unharmed; and the people have generally a good word for
it, saying it will not attack any one unless it be first injured.

On the whole the trouble about reptiles in this country seems to me
to be much exaggerated. There are some places in the forests where
small leeches--particularly in the wet seasons--are a great pest.
Occasionally a snake is to be seen, but I have been rather disappointed
at their rarity; or a millipede nine inches long. The larger scorpion
is a venomous-looking creature, with its blue-black lobster-like body
and claws, and slender sting-surmounted tail, five inches long in all;
but it is not so venomous as generally supposed, and most of these
creatures, like the larger animals--the chetah, the elk, the bear,
the elephant, etc.--keep out of the way of man as well as they can.
Of course native woodmen and others tramping bare-legged through the
tangles occasionally tread on a snake and get bitten; but the tale
of deaths through such casualties, though it may seem numerically
large, taken say throughout Ceylon and India, is in proportion to the
population but a slight matter--about 1 in 15,000 per annum.

There are many handsome butterflies here, especially of the
swallow-tail sort--some of enormous size--and a number of queer
insects. I saw a large green mantis, perhaps six inches long--a
most wicked-looking creature. I confess it reminded me of a highly
respectable British property owner. It sits up like a beautiful green
leaf, with its two foreclaws (themselves flattened out and green to
look like lesser leaves) held up as if it were praying--_perfectly_
motionless--except that all the time it rolls its stalked eyes slowly
around, till it sees a poor little insect approach, when it stealthily
moves a claw, and pounces.

The birds are not so numerous as I expected. There are some
bright-colored kinds and a few parrots, but the woods seem quiet on
the whole. The barbet, a green bird not quite so big as a pigeon, goes
on with its monotonous bell-like call--like a cuckoo that has lost its
second note--on and on, the whole day long; the lizards cluck and kiss,
full of omens to the natives, who call them “the crocodile’s little
brothers”--and say “if you kill a little lizard the crocodile will come
and kill you”; the grasshoppers give three clicks and a wheeze; the
small grey squirrels chirrup; the frogs croak; and the whole air is
full of continuous though subdued sound.

At Pal;baddala, the tiny little hamlet at the foot of the mountains,
I was dead-beat with the long jolting downhill, and if it had not
been for the faithful Kalua, who held my hand in the steeper parts, I
should fairly have fallen once or twice. Here we stopped two hours at
a little cabin. Good people and friendly--a father and mother and two
lads--the same anxious, tender mother-face that is the same all over
the world. They brought out a kind of couch for me to lie on, but would
not at first believe that I would eat _their_ food. However, after a
little persuasion they made some tea (for the people are beginning to
use tea quite freely) and some curry and rice--quite palatable. I began
to eat of course with my fingers, native fashion; but as soon as I did
so, they saw that something was wrong, and raised a cry of _Karandi_!
(spoon); and a boy was sent off, despite my protests, to the cabin of a
rich neighbor half a mile off, and ultimately returned in triumph with
a rather battered German-silver teaspoon!

I felt doubtful about doing another twelve miles to Ratnapura; however
thought best to try, and off we went. But the rest had done little
good, and I could not go more than two miles an hour. At 4 p.m., after
walking about four miles, we came out into flat land--a good path,
little villages with clumps of palm and banana, lovely open meadows,
and tame buffalos grazing. Thence along the side of the Kaluganga, most
lovely of rivers, through thickets of bamboo and tangles of shrubs,
and past more hamlets and grazing grounds (though feeling so _done_,
I thoroughly enjoyed every step of the way), till at last at a little
kind of shop (_kadai_) we halted, about 6 p.m. Got more tea, and a
few bananas, which was all I cared to eat; and then went in and lay
down on a trestle and mat for an hour, after which we decided to stay
the night. Kalua stretched himself near me; the men of the place lay
down on the floor--the women somewhere inside; the plank shutters were
built in, and lights put out. I slept fairly well, and woke finally at
the sound of voices and with dawn peeping in through the holes in the
roof. Had a lovely wash in a little stream, and an early breakfast of
tea, bananas, and hot cakes made of rice, coco-nut, and sugar--and then
walked four miles into this place (Ratnapura), where at last we came to
a road and signs of civilisation.

The rest-house here is comfortable; have had another bath, and a good
solid breakfast, and made arrangements for a boat to start with us this
evening down the river to Kalutara (60 miles).

_Sunday, Jan. 4th._--After walking round the town yesterday, and
getting fruit and provisions for our voyage, we embarked about 6 p.m.,
and are now floating lazily down the Kaluganga. The water is rather
low, and the speed not good; but the river is very beautiful, with
bamboos, areca-palms, and other trees, leaning over in profusion.

Ratnapura (the city of jewels) is only a small town--hardly so big as
Kurun;gala--just about one long street of little booths and cabins,
a post-office, court-house and cutcherry, and the usual two or three
bungalows of the English agent and officials standing back in park-like
grounds in a kind of feudal reserve. The town derives its name from
the trade in precious stones which has been carried on here for long
enough--rubies, sapphires, and others being found over a great part of
the mountain district. In perhaps half the little shops of Ratnapura
men and boys may be seen squatted on the floor grinding and polishing
jewels. With one hand they use a bow to turn their wheels, and with
the other they hold the stone in position. The jewels are also set and
offered for sale--often at what seem very low prices. But the purchaser
must beware; for the blessings of modern commerce are with us even
here, and many of these precious stones are bits of stained glass
supplied wholesale from Birmingham.

This boat, which is of a type common on the river, consists of two
canoes or “dug-outs,” each twenty feet long, and set five or six
feet apart from each other, with a flooring laid across them, and a
little thatched cabin constructed amidships. The cabin is for cooking
and sleeping--a fire and cooking pots at one end, and mats laid at
the other. At the front end of the boat sit the two rowers, and the
steersman stands behind. We have a skipper and four crew (an old
man, Djay;nis; a middle-aged man, Sign;pu; and two lads, Du;nis and
Thor;nis). The name of the skipper is Pedri. About two miles below
Ratnapura we drew to the shore and stopped below a temple; and Pedri
and the old man went up to offer money for a favorable voyage! They
washed a few coppers in the river, wrapped them in a bo-tree leaf,
which had also been washed, sprinkled water on their foreheads, and
then went up. They soon came back, and then we started.

[Illustration: RICE-BOATS ON THE KALUGANGA.

(_A clump of bamboos on the right._)]

Hardly any signs of habitation along the river. Now and then rude
steps down to the shore, and a dark figure pouring water on its own
head. The river varying, a hundred yards, more or less, wide. At about
seven it got too dark and we halted against a sandbank, waiting for
the moon to rise, and had dinner--rice, curried eggs, and beans, and a
pineapple--very good. Then got out and sat on the sand, while the boys
lighted a fire. Very fine, the gloom on the tall fringed banks, gleams
from the fire, voices of children far back among the woods, playing in
some village. After a time we went back on board again, and sat round
teaching each other to count, and laughing at our mistakes--_ekkai_,
_dekkai_, _tonai_, _hattarai_--one, two, three, four. The Cinghalese
language (unlike the Tamil) is full of Aryan roots--_minya_, man;
_g;ni_, woman; and so on. The small boy Thor;nis (12 years) learnt his
“one two three” in no time; he is pretty sharp; he does the cooking,
and prepares our meals, taking an oar between times. The man Pedri
seemed good to the lads, and they all enjoyed themselves till they got
sleepy and lay in a row and snored.

Started again at moonrise, about midnight; after which I went to sleep
till six or so, then went ashore and had a bath--water quite warm. Then
off again; a few slight rapids, but nothing much. We go aground every
now and then; but these boats are so tough--the canoes themselves being
hollowed trees--that a bump even on a rock does not seem to matter
much. The lads quite enjoy the struggle getting over a sandbank, and
Du;nis jumps down from his perch and plunges through the water with
evident pleasure. The old man Djay;nis steers--a shrewd-faced calm thin
fellow, almost like a North American Indian, but no beak. See a monkey
or a kite occasionally; no crocodiles in this part of the river, above
the rapids; some large and handsome kingfishers, and the fruit-crow,
whose plumage is something like that of a pheasant.

Kalua enjoys the voyage. It suits his lazy sociable temperament, and
he chats away to Pedri and the crew no end. His savage strength and
_insouciance_ are splendid. All over Adam’s Peak he walked barefoot,
with no more sign of fatigue than if it had been a walk round a
garden,--would lie down and sleep anywhere, or not sleep, eat or
not eat, endure cold or heat with apparent indifference; yet though
so complete a savage physically, it is interesting to see what an
attraction for him civilisation, or the little he has seen of it,
exerts. He is always asking me about Europe, and evidently dreaming
about its wealth and splendor. All the modern facilities and inventions
are sort of wonderful toys to this child of nature; and though I think
he is attached to me, and is no doubt of an affectionate disposition,
still it is partly that I am mixed up in his mind with all these
things. I tried one day to find out from K. his idea of god or devil,
or supreme power of any kind; but in vain. His mind wandered to things
more tangible. Many of the Cinghalese however have rather a turn for
speculations of this kind; and at one hotel where I was staying the
chamber-servant entertained me with quite a discourse on Buddha, and
ended by ridiculing the Christian idea that a man can get rid of the
results of sin by merely praying to God or believing in Jesus.