Хрусткая капустка

     Вечером сижу на кухне, чай пью. Просто, без затей, как говорится, по-домашнему. Лениво убеждая сидящего
напротив, за столом, старшего внука — ночью надо спать!
Повадился, прибегает в тишину. Какие-то игры компьютерные, их там, в сети, целая банда малолеток собралась,
по ходу игры орут друг на друга, за неверный ход, или ещё чего. Громко орут. Вот он к нам и сбегает из своего дома,
знает — тут мешать не будут.
    
     Играет да играет, дело такое, детское. Конечно, лучше бы на улице, в кучку, с беготнёй — да где ж её взять-то,
кучу-малу? Это нас, послевоенных, много было, а сейчас — штучный товар… Играет да играет, орёт, да и как без
этого. Но время от времени вскакивает, отрезает от кочана капусты порядочный кусок и с хрумканьем его уминает.

     Женщины накупили капусты, вон, в прихожке мешки стоят, ждут какого-то особого дня, чтобы заквасить…
Да, да! Знаю, что купить в магазе можно. Но такой, чтобы для себя?

   - Сладкая?
   - Угу…
   - А как сладкая?
   - Дед, сам пробуй… Не мешай…

     Попробовал… Нет, не то… Ехидно усмехнулся, если даже ЭТУ второй кочан схрумкивает, то что было бы
с той, из моего детства? И на засолку бы не осталось! Хотя…

     Когда опадала листва и начинались крепкие утренники, и под ногами начинал звонко лопаться лёд замёрзших
лужиц, особенно звонко, когда прыгнешь на него... Ну, брызгает фонтаном вода, это же так весело!

     Когда по утрам пожухлая трава выбелена инеем, но небо ещё высокое, а днём припекает солнышко и плывёт
множество блестящих ниточек, несущих паучков-путешественников, приходил этот день.

     Малышня с радостным визгом, оживлённо спорила — кому достанется первая кочерыжка?
Стаскивали самодельные, длинные дощатые столы на свободную площадку, между домами. Не торопясь,
с ножами, большущими тазиками и эмалированными вёдрами подходили наши мамки, начинали свои разговоры,
а мы замирали в ожидании.

     Через вечность слышалось фырканье лошадки, и она привозила полную, с горой выше нашего роста, телегу
необыкновенных цветов. Из огромных, тёмно-зелёных листьев, выглядывали почти белые, в обхват, головы-шары
кочанов капусты. Мы, гомоня, кидались к телеге и отскакивали от неё — Нельзя! Ну, они такие тяжёлые,
большущие, ещё не по силам малышне.

     Мамки становились цепочкой и под прибаутки возчика, стоявшего на телеге, быстро её разгружали. Этаким
буртом. Обрезали зелёные листья — коровки рады будут. Осень, травы выгорели, раскладывали листья ковром
перед столами, а сверху уже раскладывали кочаны.

     Какими же они были большими! Кочан брали, резко выдыхая, поднимали на уровень столешницы, помогая
животом, скатывали с рук, и..! Начиналось самое интересное — кто из мамок первой почикает в соломку кочан?
Кому первая кочерыжка достанется?

     Ножи весело стучали, превращая кочаны в соломку, мамки перекидывались непонятными словами,
а мы стояли - каждый за своей мамкой. Вот тётя Поля, смешно шмыгающая носом. Его кончик дёргался набок,
и почему-то всегда в одну сторону. А вот мамка Кота, не только его, но другие старше, и моими друзьями
станут ещё не скоро. Строгая! Не для Кота конечно, а для нас — Учительница!
А лицо своей мамки не помню… Оно же мамино, оно же…

     Наконец, кочаны стачивались ножами, вкруговую, вот как карандаши точат, и мы замирали — кто же первый
получит кочерыжку? Но тут появлялись старшие пацаны, согнутые в одну сторону почти до земли тяжестью
цинковых вёдер, под самую ручку забитых морковкой, только что выкопанной на огородах. Хватали кочерыжки,
и поглядев на нас: — Кыш! Малышня! - убегали по своим, почти взрослым делам.

     Но и вечность кончается, и мы дожидались своих кочерыжек. Этакие шишки, что только двумя руками и удержишь,
внутри которых и таилась эта сладкая, белая, хрустящая на зубах сладость, до которой добраться был немалый труд.
Обрезать твёрдую кожуру ещё постараться надо, да и силы немалой, и главное - нужен нож!

     Вот все и разбежались — у каждого был обломок ножа где-нибудь припрятан, а у некоторых даже настоящий складной!
И у меня был. Вот, прямо тут, под камешком припрятан. Сам делал! Отличный нож! Без сучка, топором выстругал.
И даже не поранился ни разу. Острый нож! Только кочерыжка оказалась такой твёрдой, что мой замечательный нож
просто по ней скользил… Все уже прибежали с пирамидками искрящейся сладости, громко хрумкали, обливаясь соком,
а я скользил, скользил ножом по кочерыжке, под ехидный смех…

     Учительница, стоявшая сбоку, я то за спиной мамки, строго поглядела на смеющихся, смех сразу затих, молча взяла
и парой движений, ловко очистила её до белой сладости.

     Наконец, вся капуста лежала валиком по столам, тонко порезанная морковка, потёртая соломкой — горками на столе,
мешок соли открыт. Каменной соли! Та, что на лизунец, коровкам, чёрная. И спина стала покрываться противным холодком…

     Пришла бабка-ведьма! Ну, жила в конце улицы, с мамками не водилась, вся в чёрном, как есть бабка!
И ведьма! Стоит часами в своём дворе, спрячет руки под передником, смотрит на нас, играющих, и шепчет, шепчет!
Ведьма! Вон, прошла вдоль столов, руками вороша капусту, попробовала морковку, соль на свет посмотрела.
Начала смешивать. Морковку, соль, капусту, что-то шепча (ведьма!), руками мять, так что и сок появился.
Ну, мамки говорят, особая рука у неё — ведьма! Страшно!

     Пригрелся у стенки, уснул. Что дальше было? Да обычно. Вёдрами разнесли по погребам, заложили в кадки,
придавили гнётом. А зимой… До сих пор вкуснее квашенной капусты просто не ел. Особенно с лучком, кольцами,
да маслицем, подсолнечным, нерафинированным, одуревающе пахнувшим летом…
И вот не надо — что трава зеленее была.

     И ещё… Теперь я знаю, почему та женщина ходила в чёрном. И многие другие женщины ходили в чёрном.
И почему не водились с мамками... И почему стояла часами, смотрела на нас.
     С нами её дети играли. Громко. громко смеялись. Как же им было весело! Её детям. Её неродившимся детям...