Глава 7. Русалка

И Соловей снова запел свою любимую песню, не наслушаешься:

– Васильич, ты ж знаешь, что лучше меня, как рыбака, в округе нет! А может и во всех Хантах. Это ж совсем недавно было, ну, перед самой зимой. Приезжаю, значит, на Иртыш. Ну, после моста на Ханты-Мансийск как едешь, и сразу направо поворачиваешь. Ну, знаешь эти места? А там весь берег, представляешь? Весь берег, забит рыбаками. Ну, остановился я, туда-сюда гляжу, обида берет! Столько ехал и вот, некуда приткнуться… Смотрю мужик с бабой собирают удочки. Ну, я тут же на их место. Застолбил его.

А они, пустые, представляешь. Ни окунька, ни леща, ни язя. Ну, там пять-шесть шурагаек и все. Ха. Как в принципе, смотрю и у других рыбаков, пусто! Представляешь? А что делать? Ну, думаю, щас я вам покажу, что такое Саша.

А между каждым рыбаком всего, ну метров восемь, представляешь. Ну, может девять с половиной, и у каждого по две-три донки, представляешь?

– Погоди, погоди, – остановившись перед красным светом светофора, Иван еле удержал Соловья, чуть не сделавшего шаг на дорогу. – Ты же сегодня всем рассказывал, что это было на Оби, – хотел было поправить хвастуна Иван.

Но тот, как всегда, не ошибается.

– Так то же самое было раньше, и на Оби, и на Конде. Я же тебе говорю, что я самый лучший рыбак! – Тут же нашелся Соловей.

– Стоп, стоп, Александр Олегович, – надавил голосом на Соловья Иван.

– А, да, я же тебе и говорю, там на Иртыше, получилось все как всегда. Так вот. Ну, первую донку забрасываю на двести метров. Вторую на сто восемьдесят, третью – на сто пятьдесят, четвертую – на сто двадцать. Погоди, нет, на сто тридцать. Пятую – на восемьдесят. Ну может на два-три метра дальше, – поднимает перед носом Ивана свой указательный палец, призывая своего слушателя к внимательности, чтобы не отвлекался тот, глядя на поток машин. – А седьмую…

– Шестую пропустил

– А, да, так ее на пятьдесят, а седьмую вообще рядом.

– Сань, да что-то ты совсем этого, на восьми метрах семь донок, при сильном течении на реке? Ма-астер!

– Так ты ж меня знаешь, я грузиками то, грамм на двести, то есть, двести пятьдесят пользуюсь. А попробуй, получится? Ха.

– Ну, что говорить, Соловей, зеленый загорелся! – Вздохнул Иван, и подтолкнув вруна под локоть, пошел через дорогу.

– Так вот, значица, – притормозил рукой торопящегося Ивана Саня, – слушай дальше. На дальнюю, тишина, на средние тоже. А вот на той что на восемьдесят, звоночек. Ну, не колокольчик заработал, а шепот, в наушник мне. Ну, Васильич, знаешь, у меня же все круто. Ну, вытаскиваю, а там лещ, ну килограмма на полтора. Тихонечко, в подсак его хвать, и в сетку, а ее в воду опускаю, значится, и еще кирпич в нее сунул, чтобы рыба не выдавала себя, а то ж, знаешь, все любопытные вокруг соберутся...

"Ну а дальше я пару лещей килограмма по два, а может и больше этой донкой вытащил, остальные донки на эту дальность перебросил и пошло…» – продолжил про себя Иван старую песенку Соловья.

– …пару рыб еще этой донкой вытащил, остальные донки на эту же дальность перебросил и пошло. То лещ, то язь, и не меньше двух килограмм каждый. Мужики собираются, интересуются на что, мол, ловишь. Ну, как всегда. А я им, на простого червяка. А он то у меня не простой, я же его держу в одном ведре со жмыхом, во втором – с шиповником и травкой, в третьем – с грибочками белыми да подосиновиками…

«Ага, где ж ты их держишь, соловушка, когда у тебя на первом этаже многоэтажки ни балкона, как и гаража нет?» – вздохнул Иван.

– А лещ с язем идет на того, что в грибах, значится. И вдруг перестал клев. Так я донку чуть дальше забрасываю, метров на пятьдесят, и угадал. Ты ж знаешь меня. А там стайка горбача (окуня), каждый так, ну, килограмма на полтора весом.

Сопротивляется. Ну штук пять, а не, не, восемь, не-не, а еще и сырков, ну на килограмм каждый. А язь...

– Погоди, ты ж говорил горбач.

– А да, да. Ну я их штук двадцать.

– Ох, Саша, стой-стой, вот же магазин. Мы ж за рыбой идем, живца у нас-то нету. Нужно хоть и мороженного, но купить.

– А да, так вот…

– Потом, потом расскажешь остальное, там на рыбалке. Я в очередь.

– Так вот. Значится, дождь пошел. Ну, глянул в сетку, забита.

– Мужчина, – остановила песню Соловья продавщица, – чего будем брать?

– Ну, эта, – смотрим с раздумьем на прилавок Саня, – вот мойвочки. Ой, да она у вас квелая какая-то. Нет, нет, лучше хамсы, да пожирнее. С пол кило.

Продавщица, надев целлофановую перчатку, покачав головой, мол, откуда хамсичка может быть жирной, набирает пару жмени этой мелочи в кулек:

– Хватит?

– Скока?

– Сто рублей ровно, – со вздохом сообщает та.

– Опа, – порывшись в карманах, – блин, деньги не в той куртке оставил. Стоп, стоп, Васильевич. Потом тебе верну бабки. Так это, значится на Эску завтра приезжай, к химарке, на первом омуте буду, в который ручей впадает. Там изба, что надо. Налима наберем во, – полоснул пальцем по шее, - курей своих до лета будешь им кормить. Ну, покедова, – и убежал к винному отделу.

– Гражданин, а вам что? Не задерживайте очередь, – напомнила Ивану продавщица.

– С полкило мойвы мне, дайте пожалуйста .

– Ой, у вас куры, что ли? – заговорщицки наклонившись через прилавок, поближе к уху Ивана, спросила продавщица. – У меня хамса запахла, заберите а? Жаль выкидывать ее.

– За сколько? – спросил Иван.

– Да по десять отдам кило. Килограмм тридцать у меня осталось.

Хамса пахла, но не воняла падалью, как пресноводная рыба. У морской запах тоньше, с кислинкой. Тридцать килограммов разделил пополам, разложив рыбу в два целлофановых мешка. Но тащить их не решился, не молод уже. Оставил рыбу у продавщицы и направился домой за машиной.

– 2 –

Не спалось. Ерзался, ерзался, та на правый бок повернется, то на левый. Мыслей много в голове, они и уснуть не дают. Неприятно вспоминать ту разборку с мастером в цехе. "И что ему в голову пришло так жестко давить на меня, будто в сутках семьдесят два часа, и из них пятьдесят - рабочие. Пацан, ведь понимает, что невозможно за два вала сразу браться. Да и главный инженер нехорошо поступил, опустив Ивакова до самого низшего звена, да еще в разнорабочие?"

Потом стал вспоминать, все ли приготовил для рыбалки: снасти с большими крючками и грузилами – на омуте глубина до 15 метров. Раз. Фонарь, бур, топор, - четыре. Да, и удочки для мелкой рыбки взял – пять. Все сложил в пяти вёдерную пайву, шесть. Еду положил в сумку: чай листовой, сухари, две консервы, ложку, нож, что там еще(?), а термос с кофе, кастрюльку, тарелку, сухой спирт, спички, зажигалку, – семь. А, сани, еще – восемь. Вроде все.

Следующее. Интересно, а, утром, когда на работу торопился, запнулся у порога веранды и рассыпал с пол кило, не меньше, брусники. Да, так было, а вечером пришел с работы, ни одной ягодки на снегу. Кто их съел? Голуби? Нет, не их еда, да и воробьев с синичками, она не интересует, как и ворон с сороками. Может мыши, крысы? Или ундюк?

Блин, курей забыл покормить! Иван быстро вскочил с кровати, влез в валенки, накинул на себя теплую рыбацкую куртку и – во двор. Точно, кастрюля с рыбой да варенной перловкой мерзла на скамейке. В курятнике переполох от включенного цвета. Глухарь на средней рейке сидит с курами, петух зажался в углу.

Ссыпал им еду в тазик, в другой – налил воды. В курятнике переполох, вон как хохлушки проголодались, за «две щеки» уплетают хамсу с кашей, и – глухарь не хуже.

«Опа, так глухарь не улетел? Фу! – Почувствовал облегчение Иван. – Ну, пусть живет здесь. Захочет улетит, в окно влез сюда, видно, так и назад без проблем вылезет».

Закрыв дверь в курятник, Ершов вернулся домой. С чистого воздуха, кислый запах мочи в веранде, тут же ударил в нос. Кролезаяц сидит в углу веранды, около веника, от которого остался, только остов палки. Все веточки гостю по вкусу оказались.

«Блин! – Снова удивился Иван, увидев полуоткрытую тарелку с котлетами, утром оставленную незнакомкой у ворот. Вместо двух только половина котлетки осталась, да и пюре в ней нет. Точно, мыши завелись. Блин. Ну с этим позже разберусь, когда косого в лес отнесу».

Не спалось. Глянул на будильник – двадцать тридцать. Соловей уже, наверное, двадцать–тридцать лунок на омуте набурил, теперь сидит себе в избе, водкой согревается. Пятнадцать мороза сегодня, не холодно.

И снова Семен Семенович Иваков вспомнился, какой псих в его глазах светится. Точно какую-нибудь бяку ему в понедельник устроит, он такой. Так что, как на войне, теперь нужно не торопиться, все перепроверять после отлучки на станке токарном. Даже резец может сбить, или – заднюю муфту расслабить и будет там-тарарам, вал загнется, переднюю бабку вывернет… Да уж. И снова начал ворочаться, Иван, то на правый бок, то на левый.

Та, хватит, пора на рыбалку.

– 3 –   

Дорога чистая, снег убран на обочины, встречки редко попадаются, не слепят. До нужного места добрался не торопясь, машина Соловья стояла на обочине, наполовину въехав в снежную горку. И смотри, какой молодец, Соловей, сначала лопаткой, стоянку от снега, а потом поставил туда свою "Ниву". Да уж.
Так же сделал и Иван. Закрепив в санях пайву с буром, топор с лопатой, двинулся в лес по натоптанной дорожке. Свежим воздухом не надышаться.

Ноги, неглубоко проваливаясь в снег, не устают. С веток елей снег осыпалс, но под ворот куртки не попадает. Фонарь, прикрепленный к  шапке, выхватывает толстые стволы сосен. На некоторых из них метки, широкие раны-прорези, оголившие кору, в виде перевернутых елочек, Такие рубцы сделаны химарями, добывающими сосновую смолу. Лет тридцать назад, это дело было прибыльным, люди хорошо зарабатывали, сдавая десятки бочек с этим дорогим сосновым «соком»…

А вот и изба. Ха, след к ней проложен, но не до двери, расположенной с той стороны избы. Хм, почему так? Может Соловей не решился здесь останавливаться, взял с собой палатку, печку. Но и дрова не тронуты! Снегом покрыты, даже не походил к ним. А, значит с собою керосин взял, или сухой спирт, и – дрова.

«А я нет, в избушке остановлюсь», – решил Иван.

В избе «прохладно». Поставил на стол керосиновую лампу и зажег ее. Мерцающий огонек осветил комнату: печь у входа, вязанка дров с березовой корой, на столе лампада, на верхних полках кастрюльки, пакеты с крупой, на гвоздях, вбитых в стены, висят две старые, съеденные молью, фуфайки.  Нары с трех сторон. Живи не хочу.

Выйдя наружу, забравшись по лесенке на крышу, снял с дымовой трубы валенок, теперь можно и печь растапливать. Через полчаса в избе становилось теплее и теплее. Разморило. Но Иван, выпив кофе, заев его сухарем, стал собираться на омут.

Тропка, проложенная Соловьем, ушла на второй омут. Ну, ясно, рыбак он хоть и хвастун, но рыбак отменный. Любит не мало рыбы ловить, а много. Но если и мало поймает, то «увеличит» количество ее в десять раз, как и ее размер от хвоста, до метра, а может и полутора. Да, все такие рыбаки, лишь бы уши найти, усмехнулся Иван, и свернул на лево. Теперь трудности пришли, нужно протаптывать дорожку самому. Хорошо, до первого омута, метров тридцать…

Справа, где ручей, огромная горка наледи. Видно и зимой, несмотря на холод, он живой.

На омутке, шириной метров пятнадцать на двадцать, идиллия. Покой, от круглой Луны свет с тенями от веток деревьев. Сказочно.

Первая лунка шла с легкостью. Лед хороший, с полметра не меньше. Посередине он еще толще. Но, куда деваться, налим любит глубину, холодок. Удивительная рыба.
Последние две лунки решил пробурить у берега, где впадает в реку ручей. Но, хорошо, что вовремя остерегся, поставил вперед бур, льда нет, только снежное одеяло. Фу. А-а, вот почему, течение здесь именно и проходит, видно сильное, что ото льда сантиметровая корочка…

Хамса крепко держалась на крючках, значит, можно надеяться, что добыча не спадет.
Ну вот и все, начало сделано, можно и вздохнуть. Вытерев пот со льда, Иван, оглядевшись, решил пойти в гости к Соловью на второй омут.

…Но никого не нем нет, только сани, да и след только в одну сторону, под ледяной нарост у берега, от такого же живого ручейка.

Что-то под ним шевельнулось. Зайца спугнул, улыбнулся этой мысли Иван. Пригляделся, нет косого. И снова на том же месте что-то белое поднялось и исчезло. Куропатка, что ли?

Иван присмотрелся, и под сердцем что-то екнуло. След человеческий оборвался. Да там рука. Жив еще рыбак, и – ринулся к проруби. Успел!

Он – рыбак, уже не говорил, уцепившись локтями в кромку льда, уперся подбородком в снег, и спит. Спит?

Ухватившись за куртку, Иван, что есть силы, потянул тонущего Соловья к себе и вытащил его на лед.

И только сейчас обратил внимание на его одежду: белая. Да не накидка эта на куртку, а сама куртка белая, как и штаны, и волосы со скинутой шапки длинные, еще и с косой, сложенной улиткой на затылке. Баба, что ли?

– Э, э, живая. Э-э, милая, живая ты? – Хлопая ладонями по щекам женщины, пытался он привести ее в хоть какое-то чувство.

Глаза у нее приоткрылись, как и губы, пытавшиеся что-то произнести.

– Молодец, молодец, сейчас, дорогая, только не усни…

И откуда у него столько сил появилось. М легкость ее перенес к саням, и уложив в них, запрягшись – закинув через себя веревку, потащил сани за собою.

В избе уже было тепло. Уложив женщину на нары, стал ее снова похлопывать по щекам. Через несколько минут у губ появился розоватый свет: кровь пошла. И в щеки. Минут через пять открылись глаза, но, кроме отражения в них огонька от лампады, ничего не было, они еще спали.

– Милая, милая, ты это, давай, оживай.

Пошерудив палкой в углях, засунул в жерло печи несколько поленьев, что тоньше: быстрее разгорятся, а значит и нового жара придадут.

Стащив с ног, унты, за ними – носки, Иван принялся разминать ступни.

– Сколько ж ты там пробыла в промоине, – начал говорить вслух. – Русалочка, моя, милая, как же тебя угораздило-то. Милая ты моя.

Растерев до тепла ступни, стащил с нее куртку, за ней штаны.

Женщина была в летах, в волосах седина, на лице – морщинки. Начал растирать ей ладони Ноготки не длинные, покрыты красным лаком. Стащив с нее свитер, обтерев ее тело полотенцем, достал из сумки свой свитер, взятый на всякий случай. И пригодился. Натянул ее на тело. Начал полотенцем высушивать ее волосы на голове.

– Вы кто? – наконец промолвила она.

– Твой спаситель, дорогая. Как себя чувствуете? Ноги чувствуете?
Она в ответ покачала головой.

– Беда, – только и сказал он. И снова, вернувшись к нее ступням, начал с силою их массировать, включая и ноги, растирая их до колен.

– Больно. – простонала она.

– Наконец-то, – с облегчением вздохнул Иван. – А руки? Сожмите ладони. Вот, молодец. Сейчас, милая. Чая готового у меня нет, а вот кофе с молоком, в самый раз, – и приподняв ее, уперев ее спину на стену, наполнил крышку термоса кофеем.
Русалка, сделав глоток, сморщилась.

– Значит оживаешь. Давай еще глоточек. Давай, давай, милая. Еще, еще.

Женщина пришла в себя, но – не памятью. В дрожащих руках, держа крышку от термоса, грелась.

– Может еще кофе?

В ответ она протянула Ивану крышку.

– Вот молодец.

…Сколько прошло времени, пока русалка, вытащенная Иваном из проруби, не пришла в себя, трудно сказать. Хотя, в лесу стало светать. Значит, около десяти утра. Разбудив русалку, Иван натянул на нее еще очень сырую верхнюю одежду, посадив ее в сани, повез к дороге. В машине, на переднее сиденье, закрепив ремнем безопасности.

– Я Аня, – протянула она руку Ивану.

– Хорошо. Я вас сейчас в больницу отвезу…

– Нет, нет, – сдавила крепко Ивану ладонь. – Все нормально. Меня отвезите домой. А машину мою брат потом заберет. Спасибо вам…