Юность мушкетеров глава xxI в которой де шарон усл

Глава XXI
В КОТОРОЙ ДЕ Шарон УСЛЫШАЛ УДИВИТЕЛЬНУЮ ИСТОРИЮ

 «Рог изобилия» как мы уже говорили, была наполовину гостиницей, наполовину кабаком. Там пили, ели, спали. Жилые комнаты находились от второго до восьмого этажа, а залы для посетителей — на первом.

 В главном их этих залов — общем — стояло четыре дубовых стола, огромное количество табуретов, а занавеси на окнах, по старой традиции таверн, были красные с белым. Вдоль стен тянулись скамьи, на буфете — очень чистая посуда. Большая колесообразная люстра с двенадцатью новыми свечками, висела низко под потолком, почти что касаясь лбов прохожих; все это было закопчено, а когда дым рассеивался, в ноздрях оставался тошнотворный запах табака. Таков был в общих чертах вид этой почтенной приемной, как называли такое помещение англичане. В ней крутился полнолицый человек лет пятидесяти —  пятидесяти пяти и сновала бледная девчушка лет двенадцати—четырнадцати. Это были нам уже известные  хозяин «Рог изобилия» и его единственная дочь Кэтти, которая должна была унаследовать от него дом и дело, а сейчас под отцовским руководством готовилась к этому.

 В кухне поваренок готовил рагу, распространявшее сильный запах тушенных в вине почек.

 Зал был еще пуст, но как раз когда часы пробили девять, на пороге появился человек в лакейской ливреи.

   — Мне нужен шевалье де Шарона — заявил он, подкручивая усы. — Он здесь?

— Собственной персоны!  — ответила Кэтти, вытирая руки об фартук.

— Его то мне и нужно, — проговорил посыльный, смело проходя в зал, — я должен кое что ему передать. Где я могу его найти?

— Его комната четвертая, сударь, — ответил хозяин, — но месье де Шарон еще спит и будет страшно недоволен, если мы его разбудим. Лучше, ежили, вы, хотите,  то можете все передать через нас.

— Сожалею, хозяин, — возразил посыльный, — но моя госпожа велела передать ему лично.

— Что ж, тогда вам придется его обождать.

  Хозяйка вежливо указала ему на стол, за который можно сесть, и посланник с удовольствием воспользовался сим предложением. Он заказал себе вина, успел даже выпить несколько стаканов, однако шевалье де Шарон все еще не появлялся.

— Скажите, хозяюшка, — обратился он к Кэтти, когда та вытирала стол.  — Как долго привык почивать шевалье?

  — О, очень долго, месье, — ответила Кэтти, — когда шевалье без служебных обязательств, он спит до десяти, а то и до двенадцати дня.

— Ну и соня же ваш постоялец, — усмехнулся посыльный и поглядел на часы. — Нет, боюсь, что я не смогу так долго ждать. Поэтому, вам все таки придется проводить меня в его комнату

— О, боюсь, что это невозможно, сударь; он будет сердиться.

— Ничего, — твердо ответил посланец, — мы тоже не из робкого десятка, так что в долгу не останусь. Ведите!

На это Кэтти с усмешкой поглядела на посланца, скептически хмыкнула, поправив фартук и слегка приподняв длинный подол изумрудного платья, засеменила по лестнице вверх. Дойдя до нужной комнаты, она открыла дверь.

Между тем ,де Шарон спал крепко и безмятежно. Кэтти подошла к постели и некоторое время смотрела на него с улыбкой, в которой было что-то задорное и детское одновременно.

Наконец она решилась разбудить его.

— Господин де Шарон, просыпайтесь же! — прошептала она.

Де Шарон открыл глаза и увидел Кэтти; надеясь отделаться от нее грубостями, к которым, его хозяйка так привыкла, что они на нее не действовали, он произнес:

— А, это ты, Кэтти? Что ты хочешь?

— Шевалье де Шарон, к пришел человек.

  — Гони его к черту! — отозвался шевалье и повернулся лицом к стене.

Видя, что   хозяйка не справляется, посыльный попытался разбудить де Шарона сам. Покашляв, он приблизился к кровати и осторожно стал звать:

—  Г-н де Шарон, я прибыл по поручению графини леди Персис... Г-н де Шарон!!!

— В чем дело? — пробурчал сонным голосом шевалье.

— Я прибыл по поручению графини Персис. В десять часов вечера, она вас будет ожидать у себя дома, на улице Вогазов под номером два. Вы все запомнили?

Юноша сонно кивнул головой.

— Ну, вот, — проговорил между тем посыльный, — я честно выполнил свой долг и с чистой совестью могу идти домой.

С этими словами он вышел из комнаты, а де Шарон соскочил с постели. Лишь теперь он понял смысл слов, сказанных посыльным.

В то утро де Шарон уже не мог уснуть, ибо мысль о загадочной даме, пригласившей его на вечер, не давала ему покоя, а так как до десяти часов у него оставалось много времени, он решил встретиться с господином д’Аваллоном и вопросить у него совета.

Покинув гостиницу «Рог изобилия», он тотчас начал пробираться через толпу по направлению к человеку, несшего на плече тяжелый мушкет.

— Патрик!  — кликнул его де Шарон и перейдя дорогу, приблизился. —  Куда спешишь?

 — Домой, ваше сиятельство, — ответил в почтении лакей.

— А где твой хозяин?

— Да вон, — Патрик указал на Базарную площадь.

 Обратив туда свой взгляд, де Шарон увидел мушкетера, которого он тотчас же признал и который благодаря своей недюжинной силе, всегда внушающей толпе должное почтение, пробивался к дворовой решетке вместе с двумя девицами, повисшими у него на руках.

 — Д’Аваллон, — хлопнув по плечу мушкетера, сказал де Шарон и улыбнулся,  — так вот вы где. Не могу ли я сказать вам два слова с глазу на глаз.

 — Хоть четыре, де Шарон, хоть четыре, вы доставите мне величайшее удовольствие… Побудьте здесь, мои крошечки, — прибавил он, оставляя девиц возле амбара гостиницы. — и если вас кто-нибудь обидит, дайте мне знак. Я буду в двух шагах отсюда… Вот и я, шевалье, вот и я! — продолжал он, выводя де Шарона из толпы, теснившейся вокруг ворот, выводившие к Сен-Жерменской ярмарке. — И так, де Шарон, чем могу служить?

 — Помните ли вы, вчерашнего капуцина?

— А, которого   мы обнаружили убитым? —   спросил д’Аваллон. — Конечно! Есть какие-нибудь новости?

 — Да, — сказал де Шарон, — и боюсь не из приятных. Посмотрите, что написала мне сегодня его сестра. Прочтите.

 Взяв из рук де Шарона то самое письмо, что тот получил с полчаса тому назад, Д’Аваллон прочел его и возвратил обратно.

 — М-да, вам не стоило брать этой лилии, — сказал беспечно он. — Теперь, как вы видите, начинаются с ней неприятности.

 — Да.

 — Ну ничего страшного пока не случилось. Если судить по письму, эта леди Персис из жалостливых женщин, так что можете смело к ней идти. Жаль только, что с лилией  придется расстаться, но ничего не поделаешь. Надеюсь, вы её ещё не продали и сможете вернуться новой обладательнице.

 — Увы, я подарил ее Лукреции.

 — И еще одна ошибка. Попросите ее вам вернуть.

  — Но как же это так. Сам ее ей подарил и теперь просить обратно.
— Ничего не поделаешь, скажите Лукреции, что ей эта лилия принесет не приятности. Что судя по всему не далеко от истины.

 — Все это хорошо, — проговорил де Шарон. — но мне, признаться, боязно идти к леди Персис.

— Не бойтесь, шевалье, один-два комплемента, и эта безутешная сестрица надолго забудет своего братца…

 — Вы так думаете?

 — Безусловно, шевалье, доверьтесь повесе… А как она узнала где вы живёте?

 Де Шарон безмолвно пожал плечами.

 — Ах, извините меня, де Шарон, но я вижу, что мои плутовки удирают, а я не хочу, чтобы меня провели эти твари. Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти. До свидания, де Шарон, до свидания.

 И не дождавшись, чтобы де Шарон сказал еще что-нибудь, д’Аваллон бросился в погоню за девицами. Эмилии и Аманде, решившими, что они находятся вне поля зрения мушкетера и пожелавшими, воспользоваться этим обстоятельством, чтобы поискать где-нибудь макрели, отведать которой, почтенный бургундец хотел бы не меньше, чем они, будь у него побольше денег.

 Поскольку было еще только одиннадцать часов утра, а таинственная встреча с незнакомкой должна была состояться только в десять вечера, то есть почти через одиннадцать часов, шевалье подумал, что ему лучше посвятить любви те одиннадцать часов, которые остались в его в распоряжении, чем оставаться на площади Святого Жервена. К тому же, чем больше он приближался к неизведанному, тем сильнее он испытывал потребность видеть госпожу Мезонфор. Госпожа Мезонфор, стала неотъемлемой частью его жизни, его душой, необходимой для его существования. Поэтому движимый  не оставляющей его ни на минуту потребности видеть Лукрецию, шевалье не стал разыскивать своих друзей, а направился на улицу Отфёй.

 Де Шарон нашел бедное дитя всю в слезах. О брате, пропавшим шесть дней тому назад ничего известно не было. Лукреция ходила справляться о нем в полк г—на Кавуа и, к своему огорчению, узнавала от его озадаченных собратьев, что достойного офицера не видели здесь уже недели две, а то и три. Причем ни среди мертвых, ни среди живых, он в списках не значился. Все это с несомненностью указывало на какие—то неблагоприятные события. С другой стороны, Лукреция заметила накануне, что попечитель охвачен каким-то лихорадочным возбуждением; хотя Мезонфор и подавлял его со своим умением скрывать свои мысли, тем не менее было ясно, что он глубоко взволнован. Словом к прежним опасениям Лукреции ,присоединились новые тревоги, и она инстинктивно чувствовала, что над ней нависла невидимая, но неотвратимая опасность, что с часу на час на нее может обрушиться несчастье.

 Но, когда мадемуазель де Бушар увидела де Шарона,  все ее былые и новые страхи тонули в чувстве счастья, которым она наслаждалась в настоящем.

Едва завидев его, она отложила вышивание, к коему только приступила и бросилась к нему в объятья. Тот прижал ее к себе.
— Наконец-то, мы можем быть вместе, — с нежностью проговорил де Шарон, прижав ее к сердцу. — Жаль, что я вас поздно встретил, хотя, может быть, я недостоин вас, ведь вы такого знатного рода, а, я…

 Хотел было договорить он, но нежное прикосновение возлюбленной длани, прервало его.

 — Как бы вы не были бедны, это не изменит мое отношение, — проговорила Лукреция. — К тому же, я не так богата как вы думаете. Месье Мезонфор очень скуп и часто упрекает меня по поводу денег.

 — Одно ваше слово, сударыня, и я убью его, завтра же, с первыми лучами солнца!

 — Упаси вас Бог! — воскликнула Лукреция.  — Обещайте, что этого не сделаете. Вы обещаете?

 Как не трудно было сказать это, но де Шарон пересилил себя:

 — Обещаю, если только этот негодяй не пытается причинить вам вред. А, кстати, кем он вам приходится, он ваш дядя?

 — Нет, он друг моего  отца,  — ответила Лукреция. — С вашего позволения я начну сначала, — сказала Лукреция, вновь садясь в кресло.  —    Из всего того, что вы здесь услышали, когда подслушивали  за портьерой нашу с ним ссору, вы могли понять, что я дочь маркиза де Бушара, то есть наследница одной из древнейшей фамилии Донфрона. В отличие от предков, мой отец был далек от ратного дела и с большей охотой колесил вокруг света. Как то раз вернувшись из Испании, отец женился. Первые его дети, две сестры, умерли. Их смерть была жестоким ударом для маркиза де Бушара, потерявшего надежду взрастить прекрасных наследниц. Вскоре затем скончалась еще одна дочь, и горе маркиза превратилось в отчаянье. Несколько лет спустя он покинул вместе с матерью Донфрон, и затворился с ней в Безвильевском замке, а через девять лет после смерти дочерей, родились мы с братом.

 — Вы близнецы?

 — Да, — с улыбкой потвердела Лукреция, предаваясь сладостным воспоминаниям. — и очень похожи друг на друга.

 — Это только облегчит мои поиски.

 —  Вся любовь родителей,    — продолжала Лукреция, — обратилась на нас, ниспосланных им в старости. Они испытывали к нам не просто родительскую любовь: они боготворили нас. В двухлетнем возрасте мы потеряли мать.  Для отца это было новым испытанием, но мы, еще дети, не понимали, какая случилась беда. Мы непрестанно улыбались, и наша улыбка служила отцу утешением.

На глазах у батюшки мы росли и развивались. Мы были для него всем, но и он, наш бедный отец, заменял нам все на свете. Вы не поверите, но мы с ним играли, резвились как дети, и нам с  моим братом казалось, что наш отец молодеет. Мы понимали, что являемся для отца единственной отрадой. Нам радостно было сознавать, что мы скрашиваем его горести. Так прошло четырнадцать лет полные радости света и счастья, и вот, как то раз наш отец заболел. Он   более не мог подняться с постели. В ту пору распространился слух,  что в наши края приехал из Парижа шевалье Мезонфор.
Когда я услышала это имя, мое сердце жалобно сжалось. Батюшка же, напротив.  Стоило ему узнать,   что  Безвилье посетил его старый знакомый, он пригласил его в наш замок.

 Я и брат возненавидели его с первого взгляда. С первых слов, которые шли из его эгоистичного рта, с первой ухмылки, которая находилась на его лице. Но наш несчастный отец был так к нему добр, что начал всячески его расхваливать, перечисляя его добродетели.

 Вскоре мы с братом подслушали их разговор, отчего и у него, и у меня встало сердце.

 «Я уже давно подумывал о том, — говорил наш несчастный отец, — чтобы подыскать для них воспитателя, врачевателя душ, так сказать. Но я ни на ком не мог остановить свой выбор. И вот Господь, видно, снизошел до меня и хочет успокоить меня перед смертью: он послал одного из моих друзей, то есть вас, находившегося за полторы тысячи льё отсюда, и вчера вы  прибыли, чтобы вывести меня из затруднения…»

 «Ваши дети, маркиз, — мои дети, — заверял его Мезонфор, — я готов воспитать их как своих».

«Они уже почти что взрослые, и все же им нужен если не отец, то по крайней мере друг… Пообещайте мне, Франсуа, что после моей смерти, вы не станете их обижать».

 «За кого вы меня принимаете, маркиз? Я сделаю для них все, что только в моих силах».

 «А коли тебя призовут в армию, ты не оставишь их?» — беспокоился наш отец.

 «Нет, старина, все будет хорошо».

 Через несколько дней наш отец скончался, и надо отдать должное Мезонфору, все хлопоты о похоронах легли на его плечи.

 Только тогда мы с братом осознали впервые несчастье, и хоть Мезонфор старался быть к нам как можно почтительней и ласковей, мы всячески старались держаться от него в стороне.

 До сих пор, не могу объяснить откуда в нас родилось это чувство неприязни. Я могу  объяснить это отталкивающие впечатление ,как предчувствие.

Через полгода Мезонфору велели возвратиться в полк. Он не раздумывая начал собираться. Перед отъездом он предложил моему брату составить ему компанию. Он обещал устроить его в полк самого герцога Орлеанского.

Мой брат давно уже грезил об армии, и потому согласился в тотчас и уже через неделю они должны были покинуть Безвилье.

Разлука с братом сама по себе мне казалась невозможной, а тут еще я впервые оставалась одна, поэтому я упросила господина Мезонфора поселиться мне в каком-нибудь монастыре.

Мезонфор ни только не возражал, но и сам взялся найти мне пристойную обитель. Его выбор остановился на аббатстве святой Девы Марии. Там я и поселилась, и прожила целый год почти что счастливой. Только мысли о брате, тяготило мое сердце.

Через год из армии вернулся Мезонфор и посетил  наш монастырь. В тот день я заметила, что произвела на него впечатление. Сначала он навещал меня каждую неделю, затем два раза в неделю, и, наконец, стал появляться ежедневно. Он высказывал нашей настоятельнице все знаки внимание и сумел завоевать ее расположение. Я видела, что нашей аббатисе нравилось беседовать с ним, как с человеком незаурядным. Я не смела жаловаться; да и на что я могла жаловаться? Мезонфор был со мной учтив как с послушницей, и почтителен, как с родной сестрой.

Однажды утром, настоятельница вошла в мою келью с видом торжественнее обычного, и тем не менее, несмотря на ее строгость, было ясно, что она чем—то рада.

«Дитя мое, — сказала она, — вы не раз уверяли меня, что были бы счастливы подстричься в монахини».

«Ах, ваше преподобие! — воскликнула я. —Ведь вы же знаете, что это самое заветное мое желание».

«Если так, дитя мое, — сказала она, — то исполнение этого желание зависит только от вас. Друг вашего отца, шевалье Мезонфор, предлагает вам руку и сердце».

 Я так страшно побледнела, что аббатиса замерла.

 «Милосердный Боже! Что с вами?»  — воскликнула она.

 «О! Пощадите меня, ваше преподобие, — пролепетала я, — ради Христа Спасителя нашего не принуждайте меня выходить за него замуж».

 «Боже мой, дитя мое, — разволновалась монахиня, — да кто же вас осмелиться принудить к этому. Одно ваше слово, сударыня, и вы не только больше его не увидите, но и не услышите о нем».

 «О, если это только можно, ваше преподобие».

 «Успокойтесь, моя дорогая, клянусь священными реликвиями Рима, мы больше не вернемся к этой теме».

 Действительно, прошел месяц, а я ни разу не видела господина Мезонфора и не слышала о нем ни слова. Как-то утром, возвращаясь из сада, я услышала, что господин Мезонфор снова разговаривает с нашей настоятельницей… В мое отсутствие шевалье дважды или трижды справлялся обо мне и несколько раз с беспокойством спрашивал, куда именно я могла уйти. Он приказал немедленно известить его, когда я вернусь.

 И в самом деле, как только я вернулась в келью, настоятельница постучала в дверь.

 «Дитя мое, — обратилась она ко мне, — я знаю, что обещала вам никогда не говорить об этом человеке…»

 «Ваше преподобие», — попыталась перебить ее я.

 

Но она жестом попросила ее выслушать.

 «… но обстоятельства по которым я хочу нарушить клятву весьма основательна. Господин Мезонфор только что вернулся из Парижа по просьбе вашего брата».

 «Что с ним?», — воскликнула я.

«Он очень серьезно ранен, и в опасении того, что он не доживет до рождества, он просит вас скорей к нему приехать…»

 «Я согласна, — сказала я.  — Когда я смогу это сделать?».

«Шевалье Мезонфор готов вас проводить уже сегодня вечером».

 Сердце жалобно сжалось в предчувствие, но беспокойство о брате пересилило все подозрения и я согласилась.

 «Прекрасно, — сказала настоятельница, — можете пока что собирать свои вещи».

 Стояли самые короткие дни зимы, и к восьми часам вечера уже совсем стемнело и похолодало. Восемь часов аббатиса зашла за мной. Как она и просила, я была уже готова. Мы бесшумно спустились по лестнице и прошли через сад. Аббатиса собственноручно открыла калитку, ведущую в лес. За ней нас ожидали запряженная карета, одна из монахинь и шевалье Мезонфор. Аббатиса долго разговаривала с ними, как мне показалось, поручая меня их попечению. Я уселась в экипаж, монахиня заняла место рядом со мной, а шевалье – напротив. Аббатиса обняла меня на прощание, и мы тронулись в путь.

 Мы ехали около трех дней в полном молчании какими-то окольными дорогами, останавливаясь только на ночлег в придорожных гостиницах. На четвертый же день к моему удивлению мы не останавливаясь продолжали ехать.

В какой-то момент с вершины холма я заметила огромное скопище домов и догадалась в чем дело. Мы подъезжали к Парижу.

 Наш погонщик направил лошадей вперед.

 Вскоре мы проехали под аркой огромных ворот, за которой меня поразило огромное здание; глядя на его высокие стены, я подумала, что это монастырь. Потом мы дважды переправились через реку, повернули направо и через десять минут оказались на этой самой улице. От двери дома отделился человек, по—видимому, поджидавший нас; подойдя к остановившейся карете, он отворил двери.

 «Это здесь, сударыня», — сказал Мезонфор и первый выйдя с экипажа, подал руку.

 Дверь в дом была приоткрыта, лестницу освещал стоящий на ступеньках светильник. Вскоре поднявшись по ним, мы очутились в коридоре; в него выходили три открытой двери.

   «В которой же из них мой брат?» — спросила я, повернувшись к идущему сзади шевалье.

 «Он там, — показал шевалье мне на дверь, которая располагалась этажом выше
Я поднялась на еще один этаж и очутилась в спальне. Там и был мой брат. Он был без чувств, дыхания почти не было, его жизнь, по-видимому, уходила с каждой минутой. Когда я к нему подошла, он медленно открыл глаза, взглянул на меня и улыбнулся.

 В течении этого дня я ухаживала за братом и молила Бога о скором его выздоровлении.

Бог не замедлил ответить на них, и уже на следующий день состояние здоровья Филиппа улучшилось. Его, конечно, нельзя было считать совсем вне опасности, потому что раны на груди трудно поддаются лечению и часто могут разойтись от единого не верного движения, но за Филиппом хорошо ухаживали, так что бояться было не чего. Самым главным лекарством, — как говорил впоследствии брат, — был мой приезд. Он-то, по его словам, и помог ему оправится. Но я с ним не совсем согласна. Что может обычный человек, да еще к тому же женщина. По мне так это чудо Бога.

 Прошло десять дней, 27 декабря Филипп стал поправляться. Он еще был слаб, и его держали на жесткой диете, но приступы лихорадки больше не повторялись. Мой брат беспрекословно выполнял все, что ему предписывали, лишь бы поскорее выздороветь. Ему так хотелось жить!

 Между тем незаметно прошел январь, а с ним февраль, а за ними и зима, в которой нам с братом пришлось пережить много испытаний. Март начался прекрасной погодой. Солнце грело почти по-апрельски, и только легкий ветерок напоминал о не давних морозах. Филипп с каждым днем чувствовал себя все лучше, и лучше. По его просьбе его кровать переставили к окну, и он полной грудью вдыхал в себя целебный свежий воздух, насыщенный цветущими содами. У него появился аппетит, и лекарь Перш наконец отменил диету, и разрешил больному есть все, что пожелает.

Как только де Бушар поправился и начал ходить, он тотчас воротился в полк, а за тем его послали с каким-то письмом в Швецию и больше я его не видела.

— Послушайте меня, — сказал де Шарон, — как только я вас встретил, я дал обед посвятить вам всю мою жизнь. Отныне я готов приступить к выполнению этого обета. Вы хотели бы знать, что с вашим братом?

 — О да! — воскликнула молодая женщина. — Ведь поистине мне неизвестно, что с ним сталось.

— Ну что ж, я берусь узнать это.

Де Шарон простился с госпожой Мезонфор с почтительностью, к которой примешивалась одновременно и пылкая любовь, и глубокая печаль, потом спустился вниз по лестнице.