О новом Искандере Зуль Карнайне

+NNDNN+
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Положение царя зависимого от Португалии богатого Ормуза, юного Турана, было крайне незавидным – хуже, чем у мыши в мышеловке. Ибо, в отличие от мыши, не знающей, что с ней приключиться дальше, царь ормузский Туран знал свое будущее очень хорошо. Ему предстояло либо умереть во цвете своих юных лет, либо лишиться глаз, по старой доброй ормузской традиции. Вопрос был только в том, когда случится первое или второе. Взирая каждый день на полное высокомерия лицо подлинного владыки Ормуза - Раис Ахмеда, племянника визиря Раснорадина (Раис нур эд Дина), стремившегося занять место своего престарелого дядюшки, царь Туран всякий раз убеждался в том, что отпущенный ему судьбою срок неумолимо сокращается.
Как-то ночью Раис Ахмед, с обнаженным мечом в руке, поднял с постели полусонного властителя Ормуза и, приставив клинок к его груди, спокойным голосом спросил: «Теперь Вы убедились, Государь, что я могу убить Вас в любое мгновение, когда сочту нужным?»
Следует знать, что целью воспитания, получаемого несчастными малолетними царями Ормуза, вовсе не было превращение их в доблестных мужей со стальными нервами и неустрашимыми сердцами. Униженно моля Раис Ахмеда о пощаде, юный царь Туран бросился ему в ноги, передав племяннику визиря Раснорадина всю полноту власти, сам же с тех пор вел «растительное» существование на положении бессильного и беспомощного пленника в своем собственном дворце. За каждым его шагом следили соглядатаи Раис Ахмеда, неусыпные, словно тысячеглазый Аргус.  И лишь сознание того, что царь Туран любим ормузским народом (знать бы только, за что!), удерживало Ахмеда от его убийства. Между тем, он незаметно наполнял Ормуз все большим количеством своих сторонников, прибывавших из материковой Персии, чтобы, накопив достаточно сил, силой захватить престол Ормуза и уж тогда окончательно расправиться с Тураном.
Неожиданное появление в Ормузе португальских кораблей губернатора Индии дома Афонсу Албукерки, генерал-капитана и рыцаря Ордена меченосцев Святого Иакова (Сантьягу), нарушило запланированный ход реализации этих зловещих планов, спутав Раису Ахмеду все карты. Для отчаявшегося же бедного царя ормузского Турана внезапно забрезжил слабый луч надежды на спасение. Возможно, в свой последний час он обретет, по милости Аллаха, избавителя…
Сицилиец Николау, проведший два года, в качестве посла ормузского визиря Кожиатара (Ходжи Аттара), отца Раснорадина, при лиссабонском дворе короля Португалии дома Мануэла I Счастливого, возвратился в Ормуз на борту корабля португальского флота. Однако он опасался появляться в городе из-за своего вторичного перехода из ислама в христианскую веру. За вероотступничество ему грозила казнь. Поэтому дом Афонсу Албукерки потребовал от ормузских властей заложника, в залог безопасности Николау. Поскольку весь Ормуз жаждал увидеть своего посланца, возвратившегося целым и невредимым из далекой Португалии, и узнать от него, «ладно ль за морем иль худо», визирь Раснорадин велел доставить своего всячески отпиравшегося сына, в качестве заложника, на борт португальского флагмана, где бедный ормузский юноша пребывал в постоянном страхе – так он боялся португальцев. Не успокаиваясь от ласковых речей дома Афонсу Албукерки, не принимая ни питья, ни пищи, он молча сидел, скрючившись, на маленькой скамеечке, таращась на чуждое ему окружение и судорожно сжимаясь в комочек, как только кто-нибудь к нему обращался.
Следующие дни прошли в обмене посланиями и посланниками. В ходе каждого «раунда» переговоров взорам португальцев всякий раз представал отличавшийся необычайной красотой молодой человек лет тридцати, нависавший, держа руку на рукояти драгоценного кинжала, над креслом царя (подаренном ормузскому владыке в свое время генерал-капитаном Албукерки), опираясь локтем другой руки на его спинку. Это был Раис Ахмед. Не укрылось от португальских переговорщиков и нечто другое: все фразы, произносимые царем Тураном, диктовались ему на ухо Раис Ахмедом. Для Албукерки же Раис Ахмед как бы не существовал. Генерал-капитан во всем ссылался на заключенный им от имени короля Португалии с владыками Ормуза договор 1507 года, и потому пригласил на борт своего флагмана визиря Раснорадина (единственного остававшегося к описываемому времени в живых из подписавших этот договор представителей ормузской стороны) для переговоров по вопросу недостроенного на ормузской земле португальского форта.
Одряхлевший, скрюченный подагрой, визирь Раснорадин недоверчиво взирал на свисавшие с бортов высоких португальских кораблей веревочные лестницы.  Одна лишь мысль о том, что ему придется взбираться вверх по такой лестнице, как обезьяне – по лиане, наполняла его сердце ужасом. Насколько приятнее было бы подниматься на борт галеры с ее низкой палубой!.. Узнав об опасениях визиря, Албукерки снизошел к его преклонному возрасту и согласился перенести «саммит» на борт галеры.
На борту пышно разукрашенной галеры визирь и губернатор Индии крепко обнялись, как два родных, любящих брата, много лет пребывавшие в разлуке, но наконец-то воссоединенные судьбой. В ходе беседы, проходившей в «теплой, дружественной обстановке» (выражаясь языком советских СМИ времен детства-отрочества-юности автора настоящей книги) они долго предавались воспоминаниям о добром старом времени, прежде чем перешли к главной, опасной, теме «саммита». Против строительства португальцами форта на ормузской территории как такового у Раснорадина возражений не было. Возражал он против предварительно оговоренного места строительства этого форта, сочтя его, на этот раз, расположенным в опасной близости к дворцу ормузского царя. По словам визиря выходило, что царь Туран желал бы перенести строительство португальского форта в другое, более отдаленное от его дворца, место, выражая при этом готовность полностью оплатить из  собственных средств как работы по сносу недостроенного форта на старом, так и строительство нового форта на новом месте. Но – вот незадача! – Албукерки и слышать не хотел ни о каком новом месте для нового форта, и ни о каком новом форте вообще. И в то же время не только полностью одобрял желание царя Ормуза оплатить строительство португальского форта, но и считал это единственным возможным вариантом решения вопроса. Потом дом Афонсу, правда, несколько смягчил свою позицию, и предложил в качестве единственно возможного альтернативного варианта построить новый португальский форт…рядом с мечетью! Сломленный этим кощунственным предложением, Раснорадин согласился на достройку форта португальцами рядом с царским дворцом на царские же деньги…
Тем не менее, вопрос не мог считаться окончательно решенным, пока не была устранена угроза в лице злокозненного Раис Ахмеда, под чьим давлением несовершеннолетний царь Туран мог отказаться ратифицировать новое соглашение. Губернатор португальской Индии счел, как обычно в критических ситуациях, что «промедление смерти мгновенной подобно» (выражаясь словами нашего Государя Петра Алексеевича). Пробудившись наутро ото сна, жители Ормуза увидели на мысу, на котором медленно разрушался под влиянием времени и погоды, португальский «долгострой», возведенную всего за одну ночь вокруг недостроенного форта «циркумвалационную линию», выражаясь языком европейских военных инженеров – внешнее ограждение, состоявшее из частоколов, снятых с галер запасных «банок»-скамей, наполненных морским песком корзин и прочих материалов, годных для возведения баррикады, с угрожающе зиявшими из оставленных в заграждении для ведения артиллерийского огня проемов жерлами пушек. Кроме участка с недостроенным фортом, Албукерки завладел всеми расположенными на берегу домами, отведенными им под квартиры португальских офицеров и солдат.
Теперь настало время оказать прибывшему вместе с Мигелом Феррейрой из Персии послу шаханшаха прием, да такой, чтобы о нем еще долго судачили и вспоминали не только в Ормузе, но и в Персидской державе.
С этой целью на участке, окруженном баррикадой, плотники сколотили большую, высокую, трехступенчатую платформу, устланную затем коврами, на которых были разложены большие подушки зеленого бархата. Губернатор португальской Индии, разодетый в черный атлас, резко, но выгодно контрастировавший с его ставшей к описываемому времени не просто седой, но совершенно белой бородой! – восседал в середине платформы в зеленом, украшенном золотом кресле. За ним полукругом стояли фидалгу, в своих лучших одеждах, а за ними, пажи, каждый – с копьем и щитом своего господина.
Вдоль дороги, ведшей в город, стояли шпалерами пикинеры созданных по инициативе Албукерки португальских «орденанс» - «рот швейцарского строя» - с развевающимися знаменами и малабарские наемники из состава вспомогательных частей. Как только появился персидский посол, поднялся оглушительный шум от, будто старавшихся заглушить друг друга, труб, барабанов, литавр и корабельных пушек, грохотавших, будто задавая такт всей этой восточной, хаотичной музыке.
Шествие персидского посла открывали пышно разодетые всадники. За ними следовали слуги, ведшие четырех «охотничьих пантер» (вероятнее всего – гепардов) и четырех благородных кровей скакунов, покрытых чепраками, выложенными серебряными бляхами. Затем тянулась бесконечная колонна рабов, шедших по двое в ряд и несших на вытянутых руках посольские дары – великолепные сукна, шелка, атлас, парчу и бархат – всего четыреста штук бесценных материй. За ними другие рабы несли самые драгоценные дары - два огромных блюда с необработанной бирюзой (образующейся, согласно персидским поверьям, из костей влюбленных, умерших от неразделенной любви), блюда и кувшины из чистого золота, золотой пояс с золотым же кинжалом, и, наконец, расшитый золотом и самоцветами кафтан. Но главной «вишенкой (или любой другой ягодкой, по вкусу уважаемых читателей) на торте» был сам персидский посол, разодетый, как павлин, благоговейно несший, в складках своего увитого жемчужными нитями шелкового тюрбана послание своего владыки - шаханшаха, выгравированное на золотой табличке, ярко сверкавшей под лучами ормузского солнца.
На глазах всего Ормуза, включая самого царя Турана и членов его государственного совета - дивана , наблюдавших за происходящим из окна царского дворца (благо он был расположен по соседству), посольские рабы сложили принесенные ими дары на помост, после чего на него взошел и посол шаханшаха. Но, прежде чем ступить на первую из трех ступеней, он склонился перед домом Афонсу Албукерки в низком, поясном поклоне, почти прикоснувшись лбом к земле.
«Губернатор мановением руки подал послу знак приблизиться» - сообщает секретарь генерал-капитана Гашпар Корреа, очевидец того памятного приема – «после чего перс разулся и достал из тюрбана послание своего государя. На полпути (кресту губернатора Индии – В.А.) он снова поклонился. Затем он, прикоснувшись кончиками пальцев к протянутой ему правой руке губернатора, поднес ее к губам, после чего поцеловал золотую табличку, прижал ее ко лбу и, наконец, передал губернатору».
Вот что шаханшах Исмаил писал в своем послании дому Афонсу Албукерки: «Могучий воин, сильный и великодушный лев моря, генерал-капитан, снискавший благоволение в моих очах и в моем сердце! Я высоко ценю и уважаю Вас, что так же несомненно, как свет утренней зари, и так же неизменно, как благоуханье мускуса.
Желаю Вам всегда быть великим и счастливым, и да будет Ваш путь столь светлым, как Вы того желаете в Вашем сердце! Я хотел бы довести до Вашего сведения, что Кожи Алижан  (видимо, Ходжа Алиджан – В.А.) предстал передо мной и поведал мне о Вашей любви и Вашей доброй воле.  Он повторил некоторые весьма добрые слова, которыми Вы обменялись с ним, и они укрепили нашу взаимную дружбу. Потому я посылаю к Вам Кожи Алижана, чтобы он сообщил Вам то, что я ему сказал. Отошлите его назад, не задерживая надолго. Пошлите мне вместе с ним также несколько мастеров по отливке пушек, я назначу им такое содержание, какое они пожелают. Пусть отныне обмен посланниками между нами происходит постоянно. Когда Вам потребуется что-либо от меня, сообщайте мне об этом. Всецело доверяйте нашей дружбе».
Передав дому Афонсу это составленное в чисто восточном духе послание, персидский посол Кожи Алижан стал настаивать на том, чтобы губернатор португальской Индии незамедлительно облачился в чудесный парчовый наряд, присланный шаханшахом, и надел драгоценный пояс с кинжалом. Ибо шаханшах сам, лично выбирал их для его, и просит носить их впредь, не снимая, в знак нерушимости их дружбы и союза. Однако Албукерки, не терпевший роскоши, столь характерной для владык Востока, в своем личном обиходе (допуская ее лишь, чтобы «пустить пыль в глаза» своим восточным «заклятым друзьям» на официальном уровне), весьма тактично уклонился от предложенной ему высокой чести. Дорог не подарок, объяснил он, дорога милость шаханшаха. А столь роскошные одежды подобает носить лишь венценосцу, каковым он, Албукерки, не является.
Затем персидский посланник со своими рабами удалился, Албукерки же «слабым манием руки» передал все поднесенные ему, загромождавшие помост, бесценные дары (кроме золотой посуды и охотничьих гепардов), своим капитанам. Золотую посуду он отправил в дар своей всемилостивейшей монархине, королеве Португалии. Гепардов же подарил своему юному другу – царю дружественного Португалии славного Ормуза.
«Капитаны с превеликой радостью разделили дары между собой» - пишет Корреа – «не подумав поделиться с остальными фидалгу, моряками и солдатами, печально стоявшими в стороне, оставшись с пустыми руками». Но губернатор и их не оставил своей милостью. Капитан, доставивший юному Турану охотничьих барсов, намекнул царю Ормуза, что губернатор нуждается в деньгах и был бы весьма признателен за небольшую ссуду. Намек был понят. Царь Туран был счастлив услужить Афонсу Албукерки – своей единственной надежде на спасение в этом ормузском «гадюшнике». На следующий день все португальские офицеры, матросы и солдаты, созванные звуками труб к большому столу у ворот баррикады, получили в полном размере причитавшееся им жалованье. После раздачи им денег царь Туран, в знак своей безмерной благодарности дому Афонсу, приказал прислать ему, в порядке материального поощрения доблестных ратоборцев короля Португалии, еще столько же денег – чтобы не осталось недовольных…Богат был Ормуз, ничего не кажешь…
Деньги, добавленные молодым царем Ормуза «от щедрот своих», были доставлены лично Раис Ахмедом, уже разработавшим для себя план действий, предусматривавший два этапа. На первом этапе властолюбивый временщик планировал, путем всяческих «ласкательств», втереться в доверие к португальцам, а на втором – подготовить убийство Албукерки.
Однако юный царь Туран, каким-то образом разузнавший о его зловещих планах, сумел предупредить о них дома Афонсу, срочно созвавшего своих капитанов на совет, большинством голосов заочно вынесший Раис Ахмеду смертный приговор. Затем губернатор Индии пригласил царя Турана, визиря Раснорадина и Раис Ахмеда (никакой официальной должности не занимавшего) на   переговоры, местом проведения которых был назначен один из конфискованных им у ормузских обывателей домов на побережье. По взаимной договоренности, участники переговоров должны были оставить свою вооруженную свиту снаружи и явиться на переговоры безоружными. Тем не менее, под одеждой всех португальских капитанов были спрятаны кинжалы. А недоверчивый Раис Ахмед, пришедший до прихода царя Турана, явился на переговоры, вооруженный не только кинжалом, но также мечом и боевым топориком.
Когда все участники переговоров собрались внутри дома за запертыми дверьми, дом Афонсу, схватив заговорщика за правую руку, громко крикнул капитанам: «На него!». Но сильный и ловкий, как кошка, Раис Ахмед вырвался, схватил левой рукой генерал-капитана за горло и попытался другой, правой рукой выхватить свой, висевший слева, меч из ножен. Но, прежде чем он успел это сделать, в его тело вонзились португальские кинжалы…
«Теперь я тоже должен умереть?» - спросил дрожащим голосом трепещущий от страха юный царь Туран, ставший очевидцем этой кровавой сцены. Он, вероятно, ожидал ареста португальцами Раис Ахмеда, но не его убийства.
«О  нет, Ваше Величество!» - ответил губернатор, сняв с головы берет и низко поклонившись – «Вы были пленником наказанного мной злодея и предателя, теперь же Вы – вновь полноправный государь в Ваших владениях. Отныне Вы вольны снять голову с любого, кто Вам не угоден, и можете не бояться никого на свете…пока будете оставаться добрым другом короля Португалии, нашего с Вами господина».
Над плоской крышей дома был натянут тент из парусины, защищавший от солнца царя Турана, просидевшего там наверху весь день, дабы у ормузского народа не оставалось никаких сомнений в том, что его природный и законный владыка цел и невредим. На радостях он, сомневавшийся в успехе задуманной спецоперации по устранению Раис Ахмеда, повелел «дать обед силен» (говоря словами русских летописцев)  всему славному воинству дома Афонсу. 
Все дуканы  Ормуза заработали в полную силу. В невероятно краткий срок был накрыт достархан на всю боголюбивую рать, радостно принявшуюся воздавать должное шедеврам местной кухни, дымившимся в огромных котлах-казанах, полных ароматного риса с бараниной (чтобы дотащить один такой котел до места пиршества, требовалось шесть носильщиков). Не зря гласит восточная пословица: «Все едят плов, богатые же - только плов»…В-общем, «казан, баран и достархан»…Наелись до отвала все участники пиршества – не только пикинеры португальских «орденанс», охранники территории форта и малабарские наемники дома Афонсу, но и телохранители царя Ормуза, и моряки, оставленные, на всякий случай, на борту  (этим еду доставили с берега на лодках) – и все-таки всего не съели за один присест, оставив кое-что и на потом…
Царю ормузскому Турану, продолжавшему сидеть на крыше дома, на всеобщее обозрение, подали тот же рис с бараниной (правда, не в котле, доставленном шестеркой носильщиков, а на серебряном блюде),  и он радушно пригласил дома Афонсу разделить с ним трапезу, вкушая с царем плов из одного блюда. Однако губернатор, проявив то ли разумную сдержанность, то ли не менее разумную предосторожность (память о предложенном ему не так давно в ИНдии отравленном десерте, видно, еще была слишком свежа в его памяти), поначалу вежливо отказался, сославшись на якобы существующий у португальцев обычай не садиться за трапезу, пока они в латах (а он был в полном рыцарском вооружении). Но затем Албукерки все-таки смягчился. Поддавшись на уговоры, губернатор Индии сдвинул свой щит вверх по левой руке, наполнил аппетитным кушаньем маленькую пиалу и, прислонив свое копье к плечу, отведал из нее немного плова, «дабы царь не подумал, что он погнушался его угощением». 
Братья устраненного Раис Ахмеда со своими сторонниками забаррикадировались в царском дворце, намереваясь дорого продать свою жизнь. Но с ними удалось договориться по-хорошему. Дом Афонсу позволил им перебраться со всем их движимым имуществом с острова Ормуз на материк. В Ормузе воцарилось наконец, спокойствие.
Вечером юный ормузский царь совершил, при красноватом свете факелов, ярко отражаемом латами эскортировавших Турана португальцев, торжественный въезд в покорный ему отныне город. Когда перед ним растворились ворота дворца, с террасы прозвучал хор приветствовавших владыку Ормуза сладостных юных голосов, певших ему хвалебную песнь.
Во дворе губернатор португальской Индии взял юного Турана за руки, ввел его в царские покои, где и попрощался с ним, сказав: «Если на то будет воля Вашего Величества, мы все готовы провести всю ночь во всеоружии на страже, дабы никто и ничто не нарушил Вашего покоя». И, невзирая на уверения Турана, что теперь, после расправы с заговорщиком Раис Ахмедом, он может спать спокойно даже с открытыми дверьми, распорядился выставить у входа в царские покои португальский караул.
Ормуз, хотя и данник Португалии, формально сохранил свою самостоятельность под скипетром царя Турана, но в действительности полностью перешел под власть Афонсу Албукерки. Стоило ему только свистнуть, - и Туран готов был «служить», как отлично выдрессированный хозяином песик. Столь послушный и понятливый монарх был дому Афонсу   весьма по вкусу. И потому он охотно поддерживал иллюзию полновластия Турана, при всякой возможности и по всякому поводу демонстрируя на людях свою подчиненность ему и выражая царю Ормуза свое нижайшее почтение. Албукерки преклонял перед юным Тураном колено, как вассал – перед своим сеньором. Всегда стоял в присутствии царя с непокрытой головой. Никогда не давал ему приказы, а только дружеские советы. Хотя его хитроумно и искусно сформулированные советы были в действительности повелениями.
Так, например, дом Афонсу был обеспокоен присутствием в Ормузе большого числа вооруженных людей (не из числа его португальцев и малабарцев, разумеется). И потому он высказал Турану опасение, как бы тот не был – упаси Аллах! – сражен ненароком стрелой, выпущенной тайным сторонником братьев Раис Ахмеда или иным недоброжелателем. Безмерно благодарный генерал-капитану за столь трогательную заботу о его, царя Ормуза, безопасности, Туран не замедлил запретить ношение оружия всем ормузцам (конечно, кроме своих собственных телохранителей).
В другой раз Албукерки, сославшись на угрозу нападения египетского флота, попросил царя Турана передать ему часть ормузской артиллерии. 
«Забирайте хоть все мои пушки!» - без колебаний ответил Туран. Его не столь преданный дому Афонсу визирь, желавший сохранить хотя бы тяжелые бомбарды, предусмотрительно закопанные им в землю, возразил, что будет тяжело их снова откопать.
«Не беспокойтесь, с этим, шутя, справятся мои люди!» - отвечал ему с улыбкой Албукерки. И не оставил Ормузу ни единой пушки.
Спустя некоторое время он напомнил царю Турану о предъявленном восемью годами ранее отцу Раснорадина - визирю Кожиатару - требовании, согласно которому Ормузу надлежало возместить португальцам в двойном размере понесенные теми военные расходы. Не слушая возражений и контрдоводов Раснорадина, Албукерки оценил сумму причитающейся португальцам компенсации в сто двадцать тысяч серафимов, и Туран безропотно согласился их выплатить.
Но и после всего этого список пожеланий губернатора Индии не был исчерпан. Во время очередного визита во дворец, он велел позвать двух царских племянников, приласкал их (его любовь к детям была общеизвестна) и, бросив взгляд на визиря, сказал: «Ваш бедный отец был, как мне рассказали, отравлен». После чего обратился к царю Турану со словами: «Дети Вашего покойного брата должны получить достойное их положения воспитание – ведь они – Ваши наследники». Добавив, что, ради обеспечения безопасности наследников ормузского престола,  они должны будут впредь, вместе со своей матерью и всеми своими слугами, проживать в португальском форте (естественно, за счет царя Турана).
Получив, таким образом, безотказное средство оказания давления на Турана (на случай, если тот, паче чаяния, вдруг проявит несговорчивость или строптивость),  Албукерки отправил пятнадцать прежних, ослепленных, в соответствии с местной традицией, по достижении совершеннолетия своими придворными ормузских царей с их чадами и домочадцами из Ормуза в Гоа - центр португальских владений в Индии. Ведь ослепленные цари с подрастающими детьми были главными пружинами внутриполитической жизни Ормуза. Поэтому губернатор португальской Индии счел разумным сделать вечные интриги ормузских вельмож беспредметными. Содержание высланных в Гоа пятнадцати царских семейств опять-таки оплачивалось из казны царя Турана.
Как чаще всего – и в Индии, Албукерки не вмешивался в дела правления и управления Ормузом. Правда, он распорядился сколотить на базарной площади помост с установленной на нем виселицей. Рядом с виселицей была установлена плаха, предназначенная для отсечения рук или голов. Когда все было готово, дом Афонсу пришел туда ночью, преклонил колени на первой из ступеней, ведших к эшафоту, и, обнажив голову, воскликнул: «Да благословит и да возвеличит тебя Бог, розга царского правосудия, угодная Богу, ибо ты караешь делающих злое и защищаешь праведников, не способных защитить себя своими собственными силами!».
Виселицу и плаху губернатор Индии предоставил в распоряжение царя Турана, который, впрочем, «никогда не выносил смертного приговора, не получив на то моего одобрения», как писал дом Афонсу королю.
Теперь пришла пора заняться достройкой столь дорогого сердцу Албукерки форта.
Ранним утром 3 мая старый рыцарь благороднейшего Ордена Сантьягу и все его капитаны, с кирками, взятыми на плечо, явились на место начала строительных работ в сопровождении священников и, под пение псалмов, провели первую борозду. После того, как землекопы вырыли ров вдоль этой борозды, губернатор бросил на дно этого рва пять золотых монет, а затем заложил сверху первый камень фундамента нового форта.
Так наконец исполнились сказанные домом Афонсу в далеком 1507 году пророческие слова. Преисполненный радости, он докладывал королю Португалии и коменданту (управителю) Ордена Христа (преемника португальского филиала Ордена тамплиеров-храмовников) дому Мануэлу I Счастливому: «Таким образом, все в Индии приведено в порядок, не считая Красного моря и Адена, к которым нас, однако же, весьма приблизил Ормуз, овладение которым значительно повысило наш престиж в Индии…Теперь я могу требовать от (индийского - В.А.) царя Камбея не только разрешения построить форт в Диу, но и сам Диу со всеми доходами, и я не сомневаюсь, что он отдаст мне город».
В том же самом докладе королю дом Афонсу написал, что для предстоящей экспедиции к Красному морю приказал построить две галеры на верфях индийского порта Кочина (Кочи) и еще две – на верфях Каликута (Кожикоде - В.А.), причем постройка этих кораблей не будет стоить ему ни гроша. Как Албукерки удалось этого добиться, становится понятным из его следующих слов: «Самурим (правитель Кожикоде - самутири - В.А.) попросил меня позволить ему отправить в Аден два торговых судна, но я отказал ему, ибо первоначально намеревался воевать с арабами и турками. Когда же я позднее решил плыть не в Аден, а в Ормуз, то, сделав из нужды добродетель, согласился выполнить просьбу самурима, но при условии, что за это каликутские купцы построят для меня за свой счет две большие галеры. Вопреки моим ожиданиям, они согласились, так что скоро я смогу поставить в строй четыре новые галеры».
Будущее казалось исполненным самых блестящих возможностей. Имея в руках неиссякаемые «золотые копи» богатейшего Ормуза, можно было больше не беспокоиться о финансировании даже самых амбициозных проектов. Колония Гоа уже перешла на самоокупаемость и обещала вскоре стать доходным предприятием. Подчиненная домом Афонсу Малакка изначально была таким доходным предприятием, несмотря на все потери, впрочем, неизбежные во всяком перспективном, новом деле. Каликут давал немало средств  за счет высоких таможенных пошлин, и «если Бог позволит нам закрепиться в Массауа на эфиопском побережье, в Вашу казну, кроме золота, потекут также доходы от тамошней ловли жемчуга».
Хотя повторное завоевание Ормуза домом Афонсу было почти бескровным (не считая устранения Раис Ахмеда), оно вознесло славу Албукерки до небес. Его имя обрастало легендами, как некогда – имя его кумира Александра Македонского, покорителя Персии и Индии. Повсюду в тех же Персии, Индии и Аравии только и было разговоров, что о непобедимом, грозном португальском покорителе морей и суши. Бесчисленные правители больших и малых государств региона Персидского залива  стремились наладить с им как можно более тесные и дружеские отношения. Так, например, Мирабусака , персидский правитель области, простиравшейся вдоль границы с Аравией, писал ему в своем послании: «Я, Ваш смиренный раб и верный друг, охваченный единственным желанием служить Вам, говорю Вам тысячу раз, как низко я склоняюсь перед Вами. Я кричу во весь голос, что являюсь Вашим слугой. Я посылаю к Вам Кожи Алахатим Мухаммеда  (видимо, Ходжу Алла-ад-Дина Мухаммеда – В.А.), который скажет Вам, что оба мы, Вы и я суть одно целое. Окажите ему доверие, и не забывайте нас. Сообщите мне Ваши пожелания. Позволив мне исполнять их, Вы тем самым окажете мне величайшее благодеяние.  Не могу присовокупить к написанному более ничего, кроме: Да приумножит Бог Ваши владения!»
В не менее высокопарной манере выражал свои чувства в полученном домом Афонсу чуть позднее послании правитель Басры:
«Довожу до сведения великого капитана, творящего дела справедливости, повелевающего на суше и на море, и творящего добро на суше и на море, что наши желания совпадают и что мы ему покорны. Творимая Вами справедливость – желанна для всех людей, и мы надеемся, что Вы сочтете нас не менее достойными, чем Мирабусака и Абрихам Бег  (вероятно, Ибрагим-бег или Ибрагим-бек – В.А.), также оказав нам честь стать получателями Ваших писем и посланий. Мы желаем жить с Вами в мира и служить Вам всеми возможными способами. Наша страна – в Вашем распоряжении. Наши вассалы – Ваши вассалы, наши сыновья – также и Ваши. Достопочтенный Сид Мухаммед находится на пути к Вам. Я желаю, чтобы ничто не встало между нами, и если Вы что-либо прикажете Сиду, Ваш приказ будет для него равнозначным моему приказу». И так далее в том же духе…
В аналогичном стиле были написаны послания властителей Лары и Бахрейна, да и других правителей региона. Однако, кроме их послов и гонцов с письмами, Ормуз посещали и многочисленные частные лица, желавшие своими глазами увидеть предмет своего восхищения – Афонсу Албукерки, нового Искандера Зуль Карнайна (как называли персы и другие мусульмане Александра Македонского). Правящие государи присылали своих художников с заданием написать для них портрет великого завоевателя. Ворота форта ежедневно осаждали толпы любопытных, дожидавшихся возможности быть впущенными внутрь – полюбоваться на овеянного славой покорителя моря и суши.
Как говорится, «гром победы раздавайся!» Вот только победитель был смертельно болен...
Здесь конец и Господу Богу нашему слава!