На Вторых Ролях

Её детство было лёгким, солнечным и душевным, наверное, это в какой-то степени повлияло на её доверчивый и мягкий характер, словно в её жизни не было ни пасмурных дней, ни обидных слов. Она жила в Подмосковье, в старинной Русской усадьбе, дом был бревенчатый, просмоленный и проложенный паклей, от которой исходил аромат пряной осени с запахом сушёного клевера. Петр Андреевич, несмотря на свой относительно молодой возраст, был уже известным художником, к несчастью, рано овдовевший. Хозяйством управляла Прасковья Тимофеевна, из соседней деревни, она же помогала и в воспитании маленькой Даши.

По всему дому висели портреты Дашиной мамы, внезапно ушедшей из жизни, но которую Петр Андреевич успел запечатлеть. На портретах мама была всегда в нарядных платьях с брошками, лентами и кружевами. Иногда папа всматривался в глаза подрастающей девочки и с невероятной тоской, улыбаясь говорил:

- Как же ты похожа на маму.

Даше мамины портреты нравились, и она, для большего сходства, старалась одеваться в том же стиле, украшая свои платья и юбки лентами и кружевами. Шить она научилась достаточно рано, Прасковья Тимофеевна, живя с ними, помогала не только по хозяйству, но и привлекла внимание девочки к шитью, вязанию и к стряпне. Пристрастила её и к природе, к любви и созерцанию, научила подмечать секретно разворачивающийся, сложенный в тугую спираль, длинный лист папоротника, подсматривала, как выходит подышать из своего рогового домика улитка, со своими розовыми щупальцами-рожками и удивлялась, как без устали трудятся муравьи.

Перед началом учебного года девочка была вполне самостоятельная и во многом могла обойтись без помощи взрослых. Прасковья Тимофеевна, конечно, по праздникам наведывалась к своей крестнице, но с переездом Петра Андреевича с Дашей в город, с ними не поехала, а осталась у себя в деревне.

Моя жизнь в усадьбе протекала вольготно и радостно в обнимку с природой, навсегда оставаясь в моей душе и счастьем и тоской, словно далёкий церковный хор…


Я притулилась у окна,
Рука облокотилась мне на щёку,
За мной течёт усталая река,
Пора замёрзнуть ей по сроку.

Ан нет, упрямо гонит ветер тучи,
Дрожат оливковые волны,
И каждый думает о жизни лучшей,
И их желания неизмеримо скромны.

Усадебный покой и луч вишнёвого заката,
И синь неприхотливых васильков
В венке сухого аромата,
Забытых дней, далёких берегов.

Желание реки укрыться снегом,
И скрыться от людей под слоем льда,
От шалостей минувшего забега,
Душа испачкана до дна….


Годы от семи до семнадцати как пролетели, не заметила. На мне был папа с его учениками, большая квартира и учёба. Рано, конечно, легли на мои плечи домашние заботы, в спешке пролетела ничем не примечательная юность. Женихов выбирать не приходилось, все папины ученики были, как на подбор, холостые и приезжие. Матвей, - как говорил папа, - из всех самый подающий, он, конечно, подавал надежду, но спился раньше, чем оправдал свой талант и прославился.

Как раз он-то и пригласил к нам в гости маститого, известного в широкий кругах писателя Белоцерковского Андрея Сергеевича, тому хотелось поближе познакомиться с моим малообщительным папой. В тот вечер Матвей, очевидно, смешал все напитки вместе и получился перебор… Да уж, на холсте смешивание красок у него получается лучше, пришлась с ним повозиться. Андрей Сергеевич участливо помогал и постоянно извинялся, хотя он был ни при чём. И глядя на эту ситуацию прочёл четверостишие:


Стоял тогда у полотна творец величия,
Разбросанных теней и бликов торжество,
Теперь, как будто бы, живое существо,
Но отвращение и полное, заметьте, безразличие.


- А я с Вашими стихами была с детства неразлучна, я даже пробовала свои стихи писать, используя Ваши слова и, соответственно, рифмы.

- Как это?

- Ну, я же говорю, используя Ваши рифмованные слова, писала своё стихотворение, но с совершенно другой драматургией.

- Интересно, я не очень понимаю, как это у тебя получалось…

Я тоже не поняла, как это у меня получилось, что следующие десять лет от семнадцати до двадцати семи я его боготворила…, и всегда была на Вы, а он мне говорил, конечно, ты, покровительственно позволяя себя любить.

- Помните, у Вас было такое детское стихотворение:


На небе радуга сияет и блестит,
Как будто нам по ней проход открыт.
Опустится дуга с небес
И озарит цветным сиянием лес.

И на реке сверкнёт, как изумруд,
Отсветы радуги видны и там, и тут.


- А я сама с собой играла в такую игру, придумывала другой сюжет, используя Ваши рифмы:


Хрустальным солнцем снег блестит
И лыжный, кажется, сезон открыт,
Снежинки плавные с небес,
Нарядно украшают лес.

И ели, словно изумруд,
Грустит любовь моя, не тут.


- Смотри-ка, как у тебя складно получилось, даже лучше, чем у меня. Давай с тобой играть в эту игру на спор, на время, на поцелуй, - смеясь сказал он.

А я спросила:

- А кто в поцелуе проигрывает?

Этот смешной вопрос ему понравился и, он, подумав, сказал:

- Ты такая остроумная и талантливая, такие не валяются…

И я добавила:

- Такие подбираются…

— Вот, вот, мне как раз нужен литературный секретарь, приходи ко мне работать.

Льстило, но мне уже тогда больше хотелось услышать: - ты мне нужна.

Но, как говорится, за неимением гербовых, пишем на простых и жизнь пошла моя вразрез...

Не о такой судьбе мечтал мой папа, узнав, что побоку пошла и жизнь, и живопись моя. Его доводы успехом не увенчались, пришлось на помощь возвращать Прасковью Тимофеевну, поскольку я с головой ушла в роман, а папа нервничал и старался мне открыть на мир глаза, позабыв, что я давно уже выросла и смотрю на этот мир широко открытыми глазами.

Я, конечно же, знаю и то, что он женат, и детей никто от меня не скрывает, но я хочу дышать с ним общим воздухом, заниматься другим творчеством, не красками с мазками, а словами, от которых душа тает и манит омут поэзии.

Я с радостью отдавала ему свою нерастраченную нежность и преданность, втайне надеясь быть нужной. Иногда я чувствовала себя желанной, особенно в наших коротких путешествиях, хотелось быть в его глазах лучшей, талантливой и душа растворялась в этой творческой любви, где всё остальное было совершенно неважно. Но когда путешествие заканчивалось и возвращались будни, бывало не только мне грустно, ему тоже не хотелось расставаться.

При всех тёплых отношениях и замечательного творческого тандема, я не сравнивала себя с возлюбленной Камиллой и его со скульптором Огюстом Роденом. Я не была одержима болезненной любовью и тем более никогда не обвиняла его в хищении своих идей. Напротив, я радовалась, когда мои стихи или рассказы приходились ему по душе и он печатал их вместе со своими под сурдинку.

- Если бы я отдал в печать твои стихи под твоей фамилией, всё равно никто бы не поверил, все бы сказали, что ты моя протеже, и я просто создаю тебе имя, за счёт себя.

Так он объяснял моё бесфамильное творчество.

- Тот, кто рядом со мной — это моя тень, на вторых ролях, так сказать, - добавлял он.

Казалось, эти слова не ранили меня, проходили по касательной, а может быть и оберегали, если и пробегала иногда тень сомнения, закрадывались в душу обидные слова, я мысленно их отгоняла, внушая себе, что сопричастность и есть безграничное счастье, а чья стоит фамилия на титульном листе – неважно. Быть рядом, помогать во всём, писать, стирать или готовить, да какая разница, видеть, что ему хорошо и всё нравится, значит любить, а любить, значит отдавать, а отдавать надо с радостью.


Природа так же к нам щедра,
Она не требует возврата,
В цветущих розах вечера
Нам открывают настежь врата.

Дыши лугами и полями,
Нагретыми лучами солнца,
И ночь священными дождями,
Войдёт в твоё оконце.

Коснётся рук твоих водицей,
И напоит, доверчиво любив,
Сполна позволит насладиться,
А сможешь ли… Не погубив…


Он, наверное, по-своему был привязан ко мне не только соединяющим нас творчеством, но об этом он не говорил, даже в моменты тесного общения, - догадывайся мол сама, - и я догадывалась, верила, ни в чём себя не уговаривая…, ни о чём не задумываясь. Плыла по течению, чаще холодному, но что-то же держало меня в этой лодке, и я продолжала плыть…

Десять лет плыли года на общем дыхании, на одной с ним волне, хоть и на вторых ролях…

Кто знает, что значит любить по-настоящему... Когда ты желаешь любимому добра и счастья, независимо от того, как он к тебе относится… Когда его успех для тебя значит больше, чем твой собственный, когда его боль горче своей... Это когда неважно кто, хотя бы мой папа говорит о нём плохо, а тебе от этого больно и ты кричишь:

- Не смей так о нём говорить!

Ты душу его чувствуешь, удары сердца слышишь на расстоянии и ничего не требуешь…, любовь это не держать, а быть рядом...




Наташа Петербужская.  @2024. Все права защищены.
Опубликовано в 2024 году в Сан Диего, Калифорния, США