Обитель

     Наверное, прежде всего, вас стоит познакомить с моим другом – вторым свидетелем этой странной истории, приключившейся с нами несколько лет назад, в далёком 2006-м году. Зовут моего друга Скворцов Алексей Викторович. Но кому какое дело, как его зовут. Я зову его Скворец с третьего класса, и он большой человек, скажу я вам. Во-первых, в свои 38 он самый молодой начальник отдела строительства и землепользования администрации города за всю историю. Во-вторых, рост его составляет без малого два метра, а учитывая набранный от хорошей жизни жирок, речь пойдет о метрах кубических. Этакий былинный детина с каменным лицом, дающим понять, что его обладатель давно повидал всё на свете и его невозможно ничем удивить. Впрочем, Скворец и вправду немало повидал. Ещё пацаном прошёл войну в Чечне. Выжил чуть ли ни один из взвода, получил «Героя». Трижды был женат. От каждой из жён, кроме последней, осталось по ребёнку – обе девочки. Криминальные связи, мутные схемы, проблемы с алкоголем, потом длительное лечение. Разбогател на продаже дешёвых праворуких иномарок из Японии. Объездил пол мира. Со своим привычным скучающим видом, наверное, взирал на потрясающий вид, открывающийся с вершин Гималаев, на экзотические панорамы островов, разбросанных в Тихом Океане. Его ноги топтали Святую Землю, руки сжимали смуглые ягодицы таек… Но не будем слишком углубляться. Вам достаточно знать, что человеком он был прагматичным, убеждённым атеистом, технарём, как мне кажется, напрочь лишённым  какой-либо поэтической мысли.
     Разбогатев, Скворец подался в правительство и меня с собой потащил. Я работал редактором в журнале, о котором никто не знал, кроме тех идиотов, что отдали деньги за рекламу. А сейчас я главный специалист отдела развития административных районов города. Какой-никакой, а всё-таки главнюк. У меня 4-х комнатная квартира в элитной новостройке с потолками в три метра, премиальная тачка и красавица жена. О родителях рассказывать подробно мне бы не хотелось, скажу только, что воспитывал меня отец. Ну, когда был трезв, разумеется. Мать укатила за границу и вышла там замуж, когда мне было около пяти.  У Скворца, насколько я знаю, в этом отношении всё было более традиционно.

     В тот день у нас была запланирована комиссия по сносу одного старого советского здания. Это был Дворец дружбы народов построенный в 47-ом году и пришедший в полный упадок после развала СССР. Долгие годы этот оплот ушедшей эпохи взирал своими черными от поджогов глазницами на растущие вокруг современные комфортабельные многоэтажки. Дворец портил вид из окна слишком многим успешным горожанам, перебравшимся сюда, подальше от промышленного центра. Вопрос, как говорил мой друг, давно решённый, а комиссия из пяти человек, включая нас, по сути, формальность.

    После сытного обеда в буфете и двадцати минут в Ленд-Крузере, мы со Скворцом оказались на заброшенном стадионе возле Дворца дружбы народов. Водитель остался в машине. Мы вдвоём вылезли и, как по команде, закурили, ожидая пока подъедут остальные члены комиссии.
    Местечко производило мрачное и загадочное впечатление. Стадион зарос полынью по пояс высотой. Даже бетонный остов зрительных трибун вокруг стадиона порос и растрескался от сорняков. Картину дополняла стая ворон на деревьях за трибунами. Птицы лениво покаркивали, словно переговариваясь о чём-то давно всем известном. Кто знает, может быть у них тут тоже была какая-нибудь комиссия?
     Захватив белые строительные каски из машины и карманные фонарики, мы не спеша двинулись через стадион по протоптанной тропинке прямиком к центральному входу.
     Здание представляло собой классическую постройку Сталинского Ар-деко. Широкая каменная лестница сквозь исполинские колонны вела к огромным двустворчатым дверям. Центральную часть фасада венчал треугольный фронтон с литым изображением трёх женщин в драпированной одежде, взалкавших к небесам. Они улыбались, но их глаза, как мне казалось, были полны почти библейской скорби.
     В начале мы решили поглядеть на трещину в стене и направились влево, огибая парадный вход. Продвигаться приходилось осторожно - вокруг было полно мусора, собачьего дерьма, пивных банок, бутыльков боярышника, ржавая рама от велосипеда Урал, старый разбитый кинескоп… Но больше всего мне приглянулась почти полностью погребенная в землю детская кукла. Виднелись только наполовину оплавленная голова да последняя рука, на манер литографии фронтона, тянувшаяся к небу. Я подумал о том, что, может быть, эта кукла, вот, уже долгие годы постепенно вылезает из земли, когда на неё никто не смотрит. Сидящие неподвижно, то здесь, то там, вороны провожали нас чёрными бликующими глазками.
     Огромная трещины в стене тянулась от земли почти до самой крыши. Внизу щель достигала примерно десяти сантиметров в ширину и вся поросла мхом. Из обломков кирпича и штукатурки, вместе с полынью, проросла маленькая берёзка...
     Не знаю, сколько бы мы ещё так простояли молча у этого разлома, но момент бессовестно нарушил звонок на мобильник Скворца.
     «Да, Валерий Михайлович... Да... В пробке? Понял...  Да, мы уже начали... Ага, до скорого.»
     Я понял, что торчать нам здесь придётся ещё долго и предложил обследовать здание внутри, мол, раз уж нам всё равно заняться нечем, можно и поработать.
     Левее трещины находился черный ход, через который мы проникли на лестничный пролёт. Пахло здесь сыростью и гарью. Пол и ступени были деревянными и не внушали особого доверия. Повсюду разбросаны жжёные газеты, и ещё Бог знает, что. Стены, обшитые ДВП, вздулись от влаги, а голубая краска потрескалась и облупилась.
     Преодолев гнилую лестницу чёрного хода, через проём без двери мы попали в тёмный коридор и включили фонарики. Пол здесь был каменным. Пройдя по коридору направо, мы попали в просторный и хорошо освещенный холл. Свет проникал через огромные оконные проёмы без стёкол по бокам от парадного входа. Попадая во дворец через центральный вход, первое, что вы должны были увидеть, это бюст Ленина, о чём гласила табличка на пустом постаменте: «Памятник В. И. Ленину – историческая, художественная и материальная ценность. Охраняется государством».
     Справа располагался гардероб, слева – огромное во всю стену мозаичное панно из разноцветных стеклышек размером с пивную пробку. Панно почти всё осыпалось, но по оставшимся следам на стене, можно было понять, что центральная роль композиции отводилась гигантской мужественной женщине, облачённой в нечто на подобии туники, какие носили современники девы Марии. Голова была укрыта драпированной накидкой. Взгляд её был строгим, но дающим понять, что эта строгость не распространялась на людей праведных. Вероятно, только враги народа, капиталисты и спекулянты могли испытать на себе эту сторону её характера. В левой руке она держала четырёхконечную звезду, подняв её высоко над головой, а правой укрывала крошечные фигурки рабочих, трудящихся кто за станком, кто в поле, а кто с ружьём наперевес…
    «Лёш, посмотри-ка!» – Позвал я. Он неохотно обернулся и скорчил такую кислую мину, будто ему предлагали во второй раз прочесть «Капитал» Карла Маркса. «Коммунистический бред.» – Отрезал он. Как бы не так, - думал я. - Просто когда-то люди верили во что-то ещё, кроме Бога и Денег.
     Из холла по широкой каменной лестнице мы поднялись на второй этаж. В моём воображении при этом несколько детишек-сорванцов из старых советских фильмов весело скатывались по перилам вниз…
     В стороны от лестницы опять уходили тёмные коридоры, а по центру располагался актовый зал. Обе створки дверей валялись в проёме. Посветив фонариками внутрь, мы увидели деревянные сидения, сваленные в огромную кучу. Но некоторые почему-то оставили на своих местах. Пахло здесь скверно и складывалось впечатление, что все кошки в округе по какой-то ведомой только им причине приходили умирать именно в актовый зал Дворца дружбы народов. Заходить внутрь никому не захотелось и мы продолжили своё восхождение к последнему этажу.
     Когда я поднимался по лестнице, меня не покидал образ Мужественной Девы Марии в холле. (Так я её прозвал). Казалось, что её строгие и благородные глаза до сих пор следят за мной. От этого я чувствовал себя в большей безопасности. Как будто теперь, а может быть и всегда её правая рука вместе с фигурками рабочих и солдат прикрывала и меня. Если честно, я полагал, что она, должно быть, самое прекрасное существо. Идеальный образ женщины и матери в одном флаконе. Добрая, верная, умная, красивая, но очень сильная при этом.
     Четвёртый этаж, казалось, был почище. Открывая двери с лестничного пролёта (да здесь были двери, уцелевшие каким-то чудом), вы попадали в просторное фойе с четырьмя высокими прямоугольными окнами. От стекла в раме остались лишь торчащие пыльные осколки, покрытые паутиной и засохшими мухами, поэтому здесь всегда гулял ветер, отрывая от пола разбросанные страницы какой-то книги или фантики от конфет.
     Я выглянул в окно. Оно выходило на пустырь, за которым начинался спальный район. Далеко-далеко на фоне серого неба, чернеющего тучами на горизонте, виднелся шпиль «Макдональдса» с оранжевой буквой «М», гигантские буквы гостиницы «Park Inn», логотип «Лукойл» на торце здания, билборд на автостраде, рекламирующий шампунь от перхоти…
     Боковым зрением я вдруг заметил какое-то синее пятно внутри оконной рамы… Между стёклами, под слоем паутины, покоилась небольшая книжечка в синей обложке. Я достал носовой платок и с его помощью осторожно извлёк из рамы кусок стекла, мешающий добраться до книги. «Что ты там возишься?» – услышал я за спиной. Проигнорировав вопрос, аккуратно достал книжечку. Протёр платком. На обложке выдавлено распятие. На ощупь понятно, что страницы на полу скорее всего отсюда. Я открыл наугад (большая часть страниц действительно была вырвана) и начал читать с первого бросившегося в глаза абзаца: «Сказываю же вам: всякого, кто исповедает Меня пред человеками, и Сын Человеческий исповедает пред Ангелами Божиими; а кто отвергнется Меня пред Человеками, тот отвержен будет пред Ангелами Божиими».
    Размышляя над прочитанным, я чувствовал, что из этого должно следовать что-то важное. Пока я еще не понимал что, но эта мысль уже потихоньку просачивалась  в сознание. Скворец подошёл посмотреть, чем я занимаюсь. Я показал ему книжечку.

     – Прочти-ка, вот, это. – Я ткнул пальцем в нужные строки.

     – Читал я её, – махнул он рукой.

     – Да, тут пара строк всего, давай, не ломайся.

     Скворец нехотя взял книжку и начал читать. По его чуть округлившимся глазам я сообразил, что он прочёл и теперь читает ещё раз, потому что, как я, ничего не понял с первого раза.

     – Ну, что? Понимаешь, о чём речь?

     – Вроде… И что?

     – Получается, кто исповедает меня, того и я исповедаю… Если совсем просто, кто предан мне, тому и я буду предан, так?

     – Ну, похоже на то, – Скворец вернул мне книжку.

     В загаженное фойе вдруг ворвался порывистый влажный ветер. Послышалось лёгкое завывание. Шум автострады и прочие звуки внешнего мира отошли на задний план. В моей голове будто складывался пазл. Почему-то мне казалось, что если я не озвучу эту мысль прямо сейчас вслух, то пазл никогда не сложится.

     – Знаешь, Лёшь, – Начал я, напряжённо пытаясь не потерять нить.

     – Что-о?! – Спросил Скворец, немного жмурясь от ветра и пыли. Я понял, что мне придётся повысить громкость.

     – Вот, я помню, ещё в школе думал…  Зачем он нас создал? И, главное, какая ему от этого польза? Почему он так печётся о нашей вере в него? Зачем всемогущему и самодостаточному существу нужна вера жалких людишек, вроде нас?

     – Ну, и зачем? – Скворец тоже немного повысил громкость, чтобы компенсировать шум ветра.

     – А затем… Затем, что, может быть, мы ему нужны не меньшее, чем он нам. Что, если наша вера питает не только верующего, но и самого Бога? Что если наша вера и является источником Бога? Ведь, у всего же есть источник, так? И у источника всего он тоже должен быть. Просто этот источник источника не обязательно должен предшествовать Богу во времени... Время же относительно… Я хочу сказать, что, вдруг, мы люди – твари, но мы и творцы тоже, понимаешь? Этакий взаимо-порождающий ин-ян творца и творения, получается… Что если наше непонимание Бога вызвано исключительно нашей тягой к его идеализированию? Нашей тягой к идеализированию всего на свете… Взять хоть тебя, Скворец, ты развёлся с тремя жёнами…

     – И что?

     – Да то, что ты их всех идеализировал, и не принимал такими, как есть.

     Скворец молчал какое-то время.

     – Обычно всё гораздо проще, Саня. Смотри… Либо Бог, как ты говоришь, каким-то хитровыебанным способом взаимодействует с людьми, либо мы его просто выдумали, потому что нам так удобнее всё объяснить, просто сославшись на дядю, который усё знает.

     Ветер и не думал стихать. Наоборот, его порывы только усиливались. Здание издавало дикий и страшный вой, сквозь который слышалось свирепое карканье снаружи.

     – Никакого Бога нет, Саня.  – Продолжил Скворец. – Есть только жизнь, и есть смерть. И смысл жизни в том, чтобы жить. Испытывать боль и радость, а в конце сдохнуть. Когда наша жизнь становится достаточно комфортной физически, мы можем себе позволить испытывать более тонкие, духовные удовольствия. И тогда мы жертвуем никчёмную для нас сумму каким-нибудь детям сиротам, после чего чувствуем себя совершенно довольными.

    – Самодовольными.

    – Пусть так…

    – Какой же ты, всё-таки, Батон, Скворец! – Заметил я после небольшого молчания. – Кажется, то, о чём ты говоришь, называется Духовный материализм…

    – Плевать, как это называется. – Отмахнулся он и пошёл обратно к дверям фойе. Я швырнул Библию на подоконник и последовал за ним. Мы вышли на лестничную площадку. Скворец вразвалочку спускался вниз, и я уже было хотел последовать за ним, как вдруг обратил внимание на железную лестницу, ведущую с площадки под потолок к серой оштукатуренной стене. 
    «Лёшь, погоди!» – Крикнул я. Он обернулся. Я кивнул на железную лестницу, на что мой друг лишь устало закатил глаза. Подойдя к лестнице, я взял её за перила и подёргал. Она даже не шелохнулась. Поднялся на самый верх под потолок и стал ощупывать и простукивать стену.  Потом взял и приложился с ноги. Ещё и ещё… Штукатурка постепенно осыпалась, обнажая кирпичную кладку…

     – С детства, – говорю и пинаю в стену, – обожаю, – и опять удар, – чер-да-ки! – И прикладываюсь напоследок со всей силы. По стене и лестнице пошла вибрация и один кирпичик, в который я всё это время бил, ушёл миллиметров на пять вглубь кладки. «Может поможешь?» – Спрашиваю. Он стоит руки в брюки внизу перед лесенкой: «Вот, тебе, Саш, делать то нехер…»

     Поднявшись ко мне с самодовольной ухмылкой на лице, Скворец с двух ударов выбил пару кирпичей из кладки насквозь. Дальше было уже легче. Как я и подозревал, стена тут была гораздо тоньше. В результате у нас быстро получилась дыра на высоте примерно 30 см от пола, через которую мы и попали на чердак.
    На полу валялось несколько железных вёдер. Одно из них почти до краёв было наполнено давно застывшим раствором, из которого торчала ручка мастерка. На чердаке царил полумрак. С обеих сторон между перекрытиями крыши тянулись слуховые окна размером с кирпич. Через их мутные стёкла свет тонкими косыми лучами проникал внутрь. Если не считать сантиметрового слоя пыли на полу, чердак был довольно прибран. Место производило загадочное и приятное впечатление. Пространство здесь словно застыло, а время остановилось. От этого по телу распространялось ощущение покоя. Слишком долгое время единственной движущей силой здесь была лишь, годами копившаяся, пыль.
     Мы двинулись вглубь чердака. В дальнем углу виднелась небольшая каморка. Её деревянные стены прилепились к полу и крыше, поглотив тем самым одно из слуховых окошечек. Дверь в каморку была без ручки, видавшая виды, впрочем, как и всё в этом месте. Скворец безрезультатно толкнул дверь, присел на корточки и заглянул в замочную скважину. Первоначальное ощущение покоя и безмятежности начинало стремительно таять на глазах, постепенно уступая место необъяснимой тревоге.

     – А что если там кто-то есть? – Вдруг спросил я, скорее самого себя.

     Скворец бодро поднялся на ноги и обернулся ко мне.

     – Ага, Ленин со Сталиным... – После этих слов, он со всего маха пнул в дверь. От удара я почувствовал вибрацию по полу. Что-то треснуло и осыпалось, но дверь устояла…

     Итак, прежде чем Скворец со второй попытки вышибет эту дверь, я хотел бы сразу кое-что прояснить. Всё, что происходило дальше, походило на какой-то страшный и нелепый сон, в котором всё вперемешку. Я хочу сказать, что всё это сложно адекватно описать…
   
     После второго удара, дверь, с хрустом, распахнулась вовнутрь и ударилась о стену. Следом полетела оторванная опанелка. Скворец стоял, не двигаясь у дверного проёма, и это начинало меня капельку беспокоить. «Что там?» – Спросил я, но он продолжал стоять столбом. «Скворец, твою мать!» – В ответ я услышал лишь своё участившееся дыхание и биение сердца. Казалось, оно бьется прямо в голове. Я медленно двинулся вперёд по направлению к чёрному дверному проёму, на фоне которого застыл мой друг. Ноги стали ватными и плохо слушались. Поравнявшись со Скворцом, я быстро заглянул сначала в его лицо, а потом внутрь комнаты. Его глаза были широко открыты, а зрачки расширены. По щекам катились слёзы…
     У входа мой беглый взгляд сначала заметил висящую на гвоздиках  робу. Тряпье тянулось вдоль всей стены, теряясь в углу во мраке. С дальней стены, под самыми стропилами, в глаза слепил тусклый луч, пробивающийся сквозь грязное стекло слухового окошечка. Под ним была видна часть железной кровати с лежаком из сетки рабицы. На таких мы все когда-то спали в пионерских лагерях. Вдруг боковым зрением я будто заметил какое-то движение в области кровати. От головы до ног по моему телу прокатились мурашки. В ушах застучало ещё громче. Очень медленно моя голова, будто уже плохо мне подчиняясь, поворачивалась в сторону движения. Я напряжённо всматривался в тёмный угол, в котором растворялась большая часть кровати. Когда глаза, наконец, немного привыкли к темноте, я различил босую ногу на полу, по щиколотку укрытую драпированной тканью. Какое-то тощее существо,   с длинными седыми волосами, похожее на древнюю старуху, облачённую в грязную засаленную тунику с капюшоном, сидело на кровати, вжавшись в угол, и скрестив на груди тонкие узловатые руки. Словно не желая привлекать наше внимание, она ужасно медленно поднимала от пола на кровать свою тощую ногу, пытаясь инстинктивно сжаться в размерах в комок, чтобы спрятаться. Во впалых глазницах виднелись только полуприкрытые веками белки глаз, которые были устремлены куда-то в сторону от нас. Очевидно, она была совершенно слепа. Мне вдруг показалось, что я уже много раз видел эту комнату и это существо прежде, во сне.

     Пред моим внутренним взором понеслись давно забытые события из прошлого, но свидетелем некоторых из них, я никогда не был и быть не мог. Запомнил я далеко не всё…
     Мне 6 лет. Вокруг много детей. В моих руках железный игрушечный бронетранспортер, который я бросаю в голову рыжего мальчика, сидящего ко мне спиной.
     Я в старших классах, помогаю пацанам держать дверь в раздевалку девочек, в которую мы затолкали своего одноклассника, предварительно заставив его раздеться догола.
     Старая кирпичная стена. Лицом к ней в одинаковой одежде стоят десятки людей. Вдруг, один за другим, словно мишени в тире, они начинают оседать на землю.
     Квартира с красивой и старинной мебелью. Какие-то люди в кожаных куртках и с наганами наперевес избивают плюгавенького мужчину в пенсне. Один из них тащит кричащую женщину за волосы в другую комнату. Пятилетний мальчик обнимает сестру за ноги, сидя на полу. Лицо его искажено от ужаса, рот широко открыт, а из глаз, как и у девочки, ручьём бегут слёзы...
     Я дома. Говорю со своим пьяным отцом. Он плачет. Я говорю о том, что он размазня и неудачник и что я сделаю всё, чтобы никогда не быть похожим на него.
     Красивая белокаменная церковь с золотыми куполами взлетает на воздух. Множество людей в серых одеждах скандируют что-то. В клубы чёрного дымы и языки пламени падает, опрокинутое вниз головой, распятие.
     Я в своей новой шикарной квартире. Лежу пьяный в постели с дорогой проституткой. Разговариваю с женой по телефону. Она в роддоме. Третий день, как родила мне первенца. Я говорю, что люблю её.
     Раннее утро. С гранитного постамента падает огромная статуя Ленина под крики и улюлюканье беснующейся разношёрстной толпы…

     Какая-то, видимо, более древняя, животная часть меня, была совершенно убеждена, что это хилое, слепое и грязное, медленно умирающее во мраке существо на кровати с клопами, было когда-то Богом! Другая же, более искусственная и молодая, разумная часть меня, напрочь отказывалась в это верить. Казалось, прошла мучительная вечность, прежде чем древнее моё начало взяло верх, впустив меня в реальность, в которой я испытывал невероятную вселенскую боль. Картинка расплылась. Я чувствовал, как по лицу ручьём текут слёзы. Солёный привкус на губах. К горлу подкатил комок, но вдруг я услышал где-то далеко-далеко знакомую музыку, звучавшую сейчас, как спасение. Я зацепился за эту мелодию, сконцентрировав на ней всё свой внимание и тогда музыка начала постепенно приближаться и звучать всё громче и громче...
    Наконец с моих глаз будто спала пелена, а моя левая рука сама потянулась к двери, а правая схватила за рукав ближайшую робу. Просунув одежду в проём, я со всей силы дёрнул дверь на себя. Нас обдало потоком тёплого липкого воздуха и дверь захлопнулась, после чего меня, как следует вырвало. Некоторое время я приходил в себя, склонившись над полом, под музыку из сериала "Бригада". По крыше оглушительно барабанил дождь. Я даже не заметил, когда он начался и долго ли продолжался.
    Скворец, наконец, ответил: "Да, Валерий Михайлович… Да... Наверху… Да... Ничего интересного…  Ага… Спускаемся…». Мой друг подхватил меня под руку и помог подняться. Молча он быстро повёл меня к дыре в стене. Прежде чем Скворец выволок меня через неё, я успел бросить последний взгляд на каморку в глубине чердака. Казалось, что кроме торчащего из двери грязного рукава робы, абсолютно ничего не изменилось, будто нас здесь никогда и не было. Будто бы, вообще, ничего не было...

    Ровно через три дня приехали бульдозеры и сровняли Дворец дружбы народов с землёй. Очень быстро на его месте построили крупный торговый центр, а мы со Скворцом, будто по немой договорённости, никогда не вспоминали о том, что видели.