Отец Игнатий приехал к нам поздним вечером. Усталый. Но весёлый.
Поужинали.
И чтобы не утомлять духовника, прошу рассказать какую-нибудь совсем короткую историю. Беру магнитофон и записываю.
В наших краях праздник Солегорской иконы Божией Матери является одним из любимых. Трепетно этот день проходит в Покровском храме, в котором данный священный образ и находится. Владыка Дометиан с духовенством служит литургию, потом следует особый молебен, а завершается торжество крестным ходом.
Вот и я смолоду стараюсь не пропускать таких радующих душу служб.
То, о чём хочу рассказать, произошло как раз во время крестного хода на весенний праздник Солегорской иконы Божией Матери.
Мне, тогда ещё мирянину, по милости Божией посчастливилось нести уменьшенный список названной иконы. Процессия во главе с владыкой медленно двигалась вокруг храма, делая остановки для произнесения молитв и чтения Евангелия.
Я иду и про себя думаю: «Пресвятая Богородица, мы несём Твой образ, молимся и поём Тебе; неужели Ты не слышишь нас?». Вопрошаю и продолжаю молиться с народом. Прости, Господи! И вдруг слышу голос: «Игнатий, маловерный, подними голову». Гляжу вверх: на крыше храма ко мне в профиль стоит женщина на коленях, простая, худенькая, невысокого роста, в синем облачении. Возникло ощущение, что она молится Богу о людях, идущих крестным ходом. Причём лица мне не было видно (накидка спадала ей на глаза). По сторонам от молящейся застыли в решительных позах молодые люди. Двое. Необыкновенной красоты и со всей очевидной убедительностью необыкновенной силы; рослые (намного крупнее женщины), в атласных светоносных одеждах. Я понимаю, что вижу Её — Саму Матерь Божию!! С Ангелами Хранителями! Или это были Архангелы? Не знаю… Но крыльев не заметил.
— Богородица выглядела точно так, как Её изографы пишут на иконах?
— Да. Только одежда была не красно-коричневая или вишнёвая, а синяя.
— Синюю тоже писали, особенно до XII века включительно.
— Много лет прошло, тем не менее помню. Такое не забывается.
В середине мая зелень в Солегорске ещё нежная, трепетная, воздушная, чистая… Казалось, сама природная среда не хочет оставаться равнодушной к церковному празднику. Цветёт благоухающая черёмуха. Отливается бирюзой купол неба. Особенно нарядными и хрупкими стоят берёзы. Лёгкий ветер перебирает их невесомые листочки, то и дело играющие искромётными бликами на солнце, а белые росчерки стволов лишь добавляют радости в этот весенний гимн природы, сливающийся с людскими молитвами, пением, иконами, хоругвями, возгласами…
Вдруг Игнату что-то до боли резануло глаз.
Что такое?
Я внимательно смотрю на деревья.
Господи, помилуй! Кроны их усеяны омерзительной бесовской нечистью, кишащей среди девственно зелёной листвы.
Мне становится понятна решительность в позах Ангелов.
И тут же видение исчезает.
Крестный ход продолжает течь разноцветной людской рекой, берегами которой являются древний храм и весенние деревья, обступающие хороводом церковный двор. Звучит величание праздника, плывут иконы, хоругви, крест, свечи, радуются люди… Между вечностью и преходящим временем открывается картина того, что мы называем человеческой жизнью.
Церковный хор запевает: «К Тебе прибегаем, Пресвятая Богородице, многое множество сознавая прегрешений наших и молимтися…». Звук плывёт над крестным ходом, впереди него и сзади, разносясь по всему Солегорску, а потом отлетает на небо.
Отец Игнатий поясняет, что поведал он эту историю лишь с одной целью: мы не должны сомневаться в возможности и желании Матери Божией слышать каждого нас. Но Царица Небесная преодолевает путь, усеянный волчцами наших же грехов. А на поле обильных согрешений кормится несметная бесовская сила.
Я вспомнил этот рассказ, когда мы с Алексеем летели в Хельсинки на самолёте: нас пригласили для участия в днях российской культуры.
Белая мелкая овчина облаков расстилается чуть ниже самолёта. Зрелище однообразное и скучное. Я решаю посмотреть журнал финской авиакомпании, лежащий в кармане сидения. Но, не успев протянуть руку за журналом, боковым зрением замечаю нечто движущееся в небе. Стремительно поворачиваю голову и вижу метрах в ста женщину, идущую по облакам, как по ковру. Верхняя одежда её красно-коричневая и синяя.
Мафорий и туника!
Да это же Сама Матерь Божия!!
Мафорий Её от ходьбы играет золотыми прожилками, аналогично инакопи на иконах. И вот, став под прямым углом к борту самолёта, Матерь Божия поднимает руки вверх, подобно Оранте. Она становится сплошным светом. Бьёт яркий луч прямо мне в лицо. Отчего я даже валюсь на прикорнувшего Алексея.
— Что с тобой? — спрашивает он спросонья.
— Смотри! — указываю я рукой за иллюминатор.
Но там уже никого и ничего нет…
Нина истолковала этот случай как благословение на повесть. Но мне кажется, что здесь всё много сложней.
Гл. 9. К Тебе прибегаем, Пресвятая Богородице
© Copyright: Виктор Кутковой, 2024
Свидетельство о публикации №224012201893
Свидетельство о публикации №224012201893
Рецензии
Мой "Крестный ход".
Он договорился с Ириной и Колей на полпервого, но опоздал. И когда пришел, то они были в соборе, где шла служба, на которую собралась улица людей, столько, так много, что нельзя ни выйти, ни войти. Ему осталось прибиться к одной из групп верующих и оттуда смотреть по сторонам, время от времени заглядывая в открытые двери, откуда вдруг пахнул приторно сладкий фимиам. Оттуда, как из золотого ларя, вышли диаконы и иподиаконы с ковчегом, иконами и свечами, неся две сияющие золотом рипиды, и остановились на высокой лестнице, присоединившись к монашкам в черных платьях и высоких клобуках, а дальше, уже за ними, шли хоруговники, облаченные в стихари.
Дьякон разжег уголь в кадильнице и, положив туда кусочек ладана, начал раскачивать кадило, как качели.
Ждали владыку. Ударил колокол и зазвенел, разнося по кругу вибрации, которые, коснувшись уха, пробудили народ, который все ж представал перед ним однородной серой массой. Он и сам был в ней – серым.
Первое воскресенье марта выдалось бесснежным, холодным. Небо затянуло грязной рогожей, которая не пропускала золотых лучей солнца. Ветер гудел в ветвях старых кленов.
Хотя от его взгляда и не укрылась искусственность, неприродность противопоставления серому и холодному белых подрясников, голубых и фиолетовых риз, черных, цвета нетления и чистоты, мантий, золотых икон, все ж, когда зазвонил колокол, он, проникшись неизвестным до этого ему чувством, очень слабым, вдруг испытал сладкий вкус праздничного веселья.
Диаконы, с ковчегом и иконами, спустились со ступеней. Следом за ними, когда из дверей, как горох из раскрытого стручка, выкатил народ, наконец, в окружении свиты вышел владыка, не очень старый, с седой реденькой бородкой и в очках.
Толпы прибавилось. В ней он увидел Ирину и Колю и подошел к ним.
-Давно не возникало во мне чувство праздника. Оно возникло вместе с пробуждением природы. А толпа дает чувство сопричастности к чему-то большому, великому.
-Да, да и праздник как бы ни при чем, то есть он при чем, но…
Народ начал выстраиваться в колонну. Послышалось:
«Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою, благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших».
Тогда толпа сдвинулась с места. Начался крестный ход.
Она полилась из ворот, как из бутылочного горлышка. Он отстал от Ирины с Колей, но сошел с тротуара и, срезав угол по цветнику, догнал их. Со всех сторон зашикали на него: «Куда по цветам?».
Опять его пробовали оттеснить, но он не поддавался. Впереди него, путаясь под ногами, шла старушка, сбивая его с шага. Он вынужден был менять ногу, замедляя движение. Та ж держалась молодой пары, с которой иногда переговаривалась. Сзади на него напирал мужик, который басил у него над ухом.
Старушка, которая путалась у него под ногами, отстала или ушла вперед. И теперь он шел свободно, вместе со всеми повернув налево, навстречу солнцу.
Почувствовав свободу, он начал говорить, что мол, как хорошо.
Ирина кивнула головой в знак согласия.
Коля промолчал.
Но ему было все равно, что тот скажет. Главное не это, не его слова. Главное, что здесь не было того, чтоб кто-то заставлял, не было принуждения, не было косых взглядом, чего он терпеть не мог, от чего устал, что давило на него, нередко пугая его, а как же, ведь он нередко из-за всего этого казался себе ненормальным, потому что выходило, что один, а их много, и все такие серьезные, хотя и убеждал себя, что самый, что ни на есть, нормальный, что это они, они сошли с ума.
Шумела улица. Народ, восхваляя благодатную Марию, вначале шел по широкому тротуару, а затем, снова завернув за угол, глухим переулком с веселыми домиками, где во дворах копошились хозяева. Один вышел, высокий, крепкий и еще нестарый, посмотрел, как они идут. «Что там?» - послышалось из низкой, как бы присевшей, пришибленной к земле веранды. «Богомольные идут», - сказал он. «Кто, кто?» - переспросили его. «Богомолные!» - выкрикнул он.
Он это слышал. Он нисколько не оскорбился его грубостью. Наоборот, он был рад тому, что будто отделился от этого мужика, живущего в заботах, что так и должно быть, и без того, чтоб заглянуть себе в душу и увидеть в ней бога, не обязательно это Иисус Христос.
Мужик за спиной все басил и басил. Время от времени к нему присоединялся тонкий надтреснутый голос: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою…»
Осталось немного, чтоб завершить круг, которым шел крестный ход, и тут он обратил внимание на молодую женщину, которая и раньше шла рядом с ним. Она тихо пела, не останавливаясь, повторяя одно и то же, сквозь зубы, но здесь выражение употреблено в другом значении, не в том, как обычно, то есть не открывая рта, как будто про себя, но звуки все ж вырывались наружу и было отчетливо слышно, о чем ее песня, с натугой, добавляя к ней какую-то свою грусть. Лицо, без косметики, чистое (без прыщей и родинок), красивое, одухотворенное, и в нем, и в том, как она держала голову, задрав ее кверху, так, что платок сбился назад, открыв тонкие черные с редкой сединой у виска волосы, выражение веры, истовой (сдержанной и рьяной, ретивой), появившейся не сейчас, не в эту минуту.
Она была одна, вне скопища людей. И вообще, он заметил, что здесь не было того, что есть в толпе, когда один вдох и один выдох, а было так, что каждый со своей общей верой (он – с идеей), и все же они, каждый, чувствовали сопричастность великому, величественному.
По тому, как она одета, куртка по колено и длинная юбка, и как собралась, надев огромный не по ее плечам рюкзак, и с тяжелой сумкой, не скажешь, что она здесь специально, хотя, возможно, что в этот день у нее были и другие дела. Но опять же со своей верой, которая никуда не денется, не пропадет, и когда все закончится, то пойдет с ней и дальше.
Так размышляя, он вдруг почувствовал, что у него на глазах появились слезы. «Расчувствовался», - сказал он про себя.
Оказывается я еще, так сказать, не потерян для общества. С уважением, А.Терентьев.
Терентьев Анатолий 04.07.2025 17:54 • Заявить о нарушении
Он договорился с Ириной и Колей на полпервого, но опоздал. И когда пришел, то они были в соборе, где шла служба, на которую собралась улица людей, столько, так много, что нельзя ни выйти, ни войти. Ему осталось прибиться к одной из групп верующих и оттуда смотреть по сторонам, время от времени заглядывая в открытые двери, откуда вдруг пахнул приторно сладкий фимиам. Оттуда, как из золотого ларя, вышли диаконы и иподиаконы с ковчегом, иконами и свечами, неся две сияющие золотом рипиды, и остановились на высокой лестнице, присоединившись к монашкам в черных платьях и высоких клобуках, а дальше, уже за ними, шли хоруговники, облаченные в стихари.
Дьякон разжег уголь в кадильнице и, положив туда кусочек ладана, начал раскачивать кадило, как качели.
Ждали владыку. Ударил колокол и зазвенел, разнося по кругу вибрации, которые, коснувшись уха, пробудили народ, который все ж представал перед ним однородной серой массой. Он и сам был в ней – серым.
Первое воскресенье марта выдалось бесснежным, холодным. Небо затянуло грязной рогожей, которая не пропускала золотых лучей солнца. Ветер гудел в ветвях старых кленов.
Хотя от его взгляда и не укрылась искусственность, неприродность противопоставления серому и холодному белых подрясников, голубых и фиолетовых риз, черных, цвета нетления и чистоты, мантий, золотых икон, все ж, когда зазвонил колокол, он, проникшись неизвестным до этого ему чувством, очень слабым, вдруг испытал сладкий вкус праздничного веселья.
Диаконы, с ковчегом и иконами, спустились со ступеней. Следом за ними, когда из дверей, как горох из раскрытого стручка, выкатил народ, наконец, в окружении свиты вышел владыка, не очень старый, с седой реденькой бородкой и в очках.
Толпы прибавилось. В ней он увидел Ирину и Колю и подошел к ним.
-Давно не возникало во мне чувство праздника. Оно возникло вместе с пробуждением природы. А толпа дает чувство сопричастности к чему-то большому, великому.
-Да, да и праздник как бы ни при чем, то есть он при чем, но…
Народ начал выстраиваться в колонну. Послышалось:
«Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою, благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших».
Тогда толпа сдвинулась с места. Начался крестный ход.
Она полилась из ворот, как из бутылочного горлышка. Он отстал от Ирины с Колей, но сошел с тротуара и, срезав угол по цветнику, догнал их. Со всех сторон зашикали на него: «Куда по цветам?».
Опять его пробовали оттеснить, но он не поддавался. Впереди него, путаясь под ногами, шла старушка, сбивая его с шага. Он вынужден был менять ногу, замедляя движение. Та ж держалась молодой пары, с которой иногда переговаривалась. Сзади на него напирал мужик, который басил у него над ухом.
Старушка, которая путалась у него под ногами, отстала или ушла вперед. И теперь он шел свободно, вместе со всеми повернув налево, навстречу солнцу.
Почувствовав свободу, он начал говорить, что мол, как хорошо.
Ирина кивнула головой в знак согласия.
Коля промолчал.
Но ему было все равно, что тот скажет. Главное не это, не его слова. Главное, что здесь не было того, чтоб кто-то заставлял, не было принуждения, не было косых взглядом, чего он терпеть не мог, от чего устал, что давило на него, нередко пугая его, а как же, ведь он нередко из-за всего этого казался себе ненормальным, потому что выходило, что один, а их много, и все такие серьезные, хотя и убеждал себя, что самый, что ни на есть, нормальный, что это они, они сошли с ума.
Шумела улица. Народ, восхваляя благодатную Марию, вначале шел по широкому тротуару, а затем, снова завернув за угол, глухим переулком с веселыми домиками, где во дворах копошились хозяева. Один вышел, высокий, крепкий и еще нестарый, посмотрел, как они идут. «Что там?» - послышалось из низкой, как бы присевшей, пришибленной к земле веранды. «Богомольные идут», - сказал он. «Кто, кто?» - переспросили его. «Богомолные!» - выкрикнул он.
Он это слышал. Он нисколько не оскорбился его грубостью. Наоборот, он был рад тому, что будто отделился от этого мужика, живущего в заботах, что так и должно быть, и без того, чтоб заглянуть себе в душу и увидеть в ней бога, не обязательно это Иисус Христос.
Мужик за спиной все басил и басил. Время от времени к нему присоединялся тонкий надтреснутый голос: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою…»
Осталось немного, чтоб завершить круг, которым шел крестный ход, и тут он обратил внимание на молодую женщину, которая и раньше шла рядом с ним. Она тихо пела, не останавливаясь, повторяя одно и то же, сквозь зубы, но здесь выражение употреблено в другом значении, не в том, как обычно, то есть не открывая рта, как будто про себя, но звуки все ж вырывались наружу и было отчетливо слышно, о чем ее песня, с натугой, добавляя к ней какую-то свою грусть. Лицо, без косметики, чистое (без прыщей и родинок), красивое, одухотворенное, и в нем, и в том, как она держала голову, задрав ее кверху, так, что платок сбился назад, открыв тонкие черные с редкой сединой у виска волосы, выражение веры, истовой (сдержанной и рьяной, ретивой), появившейся не сейчас, не в эту минуту.
Она была одна, вне скопища людей. И вообще, он заметил, что здесь не было того, что есть в толпе, когда один вдох и один выдох, а было так, что каждый со своей общей верой (он – с идеей), и все же они, каждый, чувствовали сопричастность великому, величественному.
По тому, как она одета, куртка по колено и длинная юбка, и как собралась, надев огромный не по ее плечам рюкзак, и с тяжелой сумкой, не скажешь, что она здесь специально, хотя, возможно, что в этот день у нее были и другие дела. Но опять же со своей верой, которая никуда не денется, не пропадет, и когда все закончится, то пойдет с ней и дальше.
Так размышляя, он вдруг почувствовал, что у него на глазах появились слезы. «Расчувствовался», - сказал он про себя.
Оказывается я еще, так сказать, не потерян для общества. С уважением, А.Терентьев.
Терентьев Анатолий 04.07.2025 17:54 • Заявить о нарушении
Анатолий Юрьевич, вы сколько раз участвовали в Крестном ходе? У меня сложилось впечатление, что один раз. Ибо допустили очень много ошибок, которые вообще несвойственны церковному делу. Где вы видели ТАКОЙ Крестный ход?
Более того, не надо же унижать народ, сравнивая его с посыпавшимся горохом из стручка. Неэтично. И, на мой взгляд, безвкусно. Простите. Или Вы писали сатиру? :-)
Кадило зажигается в алтаре. И не диаконом, а алтарником. На улице вы его уже не зажжете. Да никто и не позволит. На улице добавляют только ладан. Размахивает диакон кадило для поддержания горения специальных углей, иначе от дыма они могут угаснуть.
И подобных промахов достаточно.
Что касается словесной ткани, то не хочу указывать на недочеты. По старой памяти, вы их не примите.
Доброго вам здоровья и благополучия!
С уважением,
Виктор Кутковой 04.07.2025 19:39 Заявить о нарушении
Более того, не надо же унижать народ, сравнивая его с посыпавшимся горохом из стручка. Неэтично. И, на мой взгляд, безвкусно. Простите. Или Вы писали сатиру? :-)
Кадило зажигается в алтаре. И не диаконом, а алтарником. На улице вы его уже не зажжете. Да никто и не позволит. На улице добавляют только ладан. Размахивает диакон кадило для поддержания горения специальных углей, иначе от дыма они могут угаснуть.
И подобных промахов достаточно.
Что касается словесной ткани, то не хочу указывать на недочеты. По старой памяти, вы их не примите.
Доброго вам здоровья и благополучия!
С уважением,
Виктор Кутковой 04.07.2025 19:39 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.