Жизнь Айлин. Глава 19. 2007 год

Начало http://proza.ru/2024/01/22/852

Тридцать второй год жизни Айлин ознаменовался тем, что именно в эту среду, 28 февраля 2007 года, в местном суде супруги Бариновы были разведены официально.

Баринов-мл. на вопрос судьи о причине развода, ответил, что причин нет, Айлин же уверенно возразила, что на восьмом году семейной жизни возникли неразрешимые семейные разногласия. На крыльца суда бывший, наконец, муж протянул бывшей жене жёваную пятисотку.

– Что это? Зачем? – не поняла Айлин.

– Подарок тебе на день рождения, – промямлил поникший экс-супруг.

После того, как Костя врезал ему по морде, а факт избиения именно в собственной его квартире доказан не был, вёл себя Баринов-мл. как пришибленное чмо. Синяки ещё не потеряли яркость цвета, а он припёрся как-то вечером с композицией из бордовых полузавядших роз, оформленных в виде корзинки из ядовито-голубой гофрированной бумаги, напомнившей Айлин ликёр «Кюрасао».

Он извинялся, уверял, что уйдёт жить в катакомбы, а квартиру оставит ей с дочерью, а два дня спустя Манина, не дозвонившись, сунула в дверь записку:

«Лина, котик! Как дела? Перезвони, это срочно!»

Срочность оказалась ещё одним наглым вымогательством. Пряча глаза и меняясь в лице, как радиоприбор из мультфильма [1], Лариса Александровна стыдливым голосом поведала, что мразь Звонкова подняла цену дома на пятьдесят тысяч рублей, якобы именно этой суммы не доставало ей, чтобы купить «долёвку» для младшего внука, и именно эту сумму Баринов-ст. выплатил Айлин за отказ от её доли в гараже.

Айлин с готовностью, неприятно поразившей бывших родственников, согласилась, но заставила Марью Дмитриевну написать расписку, что, в случае очередного повышения цены, Айлин от сделки отказывается.

Звонкова, поддерживая левую сторону тела, охала, что она несчастная, и что её Никитушка останется жить на улице, и что у Айлин сердца нет, требовать подобные расписки у старой женщины, которая ей в бабушки годится, но Айлин была невозмутима.

Таким же невозмутимым было её лицо, когда она выбрасывала композицию из роз в мусоропровод и отказывалась брать у Баринова купюру на подарок.

– Ну, купи себе что-нибудь, у тебя, наверное, совсем нет денег! – жалостливо ныл экс-муж.

– Деньги у меня есть, – язвительно заметила Айлин, беря из его бесчувственных рук розоватую скомканную бумажку. – Я на вокзале побираюсь, мне чужие и добрые люди хорошо подают.

Айлин разжала пальцы, и денежная единица, подхваченная порывом злого февральского ветра, унеслась вдоль по малолюдной улице.

– Как ты к деньгам относишься, так и они к тебе будут относиться, – в тон Баринова-мл. вернулись поучающие нотки.

– Чужие деньги, которые я сама не заработала, да, так и будут от меня улетать, – возразила Айлин. – Но только чужого мне не надо, а алименты как ты собираешься платить? В суде поклялся, что будешь лично в руки приносить.

– Я только что попытался, – к Баринову-мл. вернулось былое чувство уверенности в собственной правоте. – Больше у меня денег нет. Через месяц заработаю и принесу две пятьсот.

– Так договорённость была о трёх тысячах?

Айлин подняла капюшон дублёнки, будто прячась от собственных наглых слов в меховую кожу барана.

– Пятьсот рублей ты выкинула.

– Это был подарок на мой день рождения, а не алименты, а подарки от тебя мне больше не нужны!

– А алименты и есть мой подарок тебе! Вот ты опять испытание не выдержала, – занудил экс-супруг. – Ты не мне, ты богу дала понять, что его подарки тебе не нужны.

– Ой, я всё время забываю, что ты после бога второй человек на земле! – саркастически заметила Айлин.

– Да! – гаркнул Баринов-мл., сжимая кулаки. – Я тебя в канаве подобрал, ты до меня спала неизвестно с каким мужиками, а я, женившись на тебе, сделал тебя честной женщиной! Ты должна была ноги мне мыть и воду эту пить! Я взял на тебя твой грех, а ты должна была тащить меня на себе. А ты не захотела!

– Давай лучше каждый будет тащить свой грех сам! И, пожалуйста, оставь меня в покое со своими идиотскими рассуждениями, найди другие уши. Теперь я имею полное право не слушать тот бред, который слушала восемь лет!

Айлин почувствовала, как в ней закипает раздирающая злость. Она круто повернулась и зашагала прочь, в сторону самого большого магазина района «Каскад», где она делала все покупки.

Айлин неслась, ведомая какой-то слепой силой. Как могильный холод, она проникла во все отделы, рявкая на вопросы продавцов «Вам что-нибудь подсказать?», что она сама в состоянии решить, нужны ли ей ночные рубашки, цветочные горшки или расчёски для длинношерстных кошек.

Понимая в глубине души, что не права, Айлин пыталась собрать в кулак всю волю, которая посадила бы язык на цепь, а подсознание её молило что-то изменить в этом пространстве, и чтобы это изменение вернуло её былое расположение духа.

Зачем-то она зашла в парфюмерный отдел, где за прилавком её встретили два заспанных, ничего не выражающих глаза. Закутанное в деревенскую пуховую шаль тело продавщицы было неподвижно, она словно боялась сделать движение, чтобы не потратить больше тепла, что имелось у неё в наличии.

Возможно, потому, что продавщице, примерно одного возраста с Айлин, было наплевать и на покупателей, и на их запросы, Айлин строгим голосом, будто копируя бывшего мужа своего, произнесла:

– Девушка, мне нужны духи или туалетная вода с запахом полыни.

Со страдальческим видом, словно заранее предвидя напрасный расход тепловой энергии, продавщица поставила перед Айлин флакон Les champs de muguets, открыв его, понюхала, затем протянула пробку Айлин для ознакомления с ароматом.

– Девушка, – наехала Айлин, отступая назад, – здесь понятным языком написано, что это ландыш, я даже нюхать не буду! Мне нужна полынь!

– С полынью ничего нет, – недоброжелательно процедила девица.

– А если нет, зачем вы мне ландыш суёте? У меня на лбу написано, что я дура?

– Не надо на мне срывать свои проблемы, – вдруг встрепенулась продавщица, словно сквозь её неподвижное, омертвелое тело пропустили электрический ток.

– А вы выучите свой ассортимент!

Айлин в кои веков решила оставить последнее слово за собой, но парфюмерша не собиралась ей этого позволить.

– Я свой ассортимент знаю!

Вялость её мигом прошла, в глазах появился голодный блеск от предвкушения убийства врага и поедания его мозга.

– Оно и видно, как вы его знаете! – била Айлин в цель. – Ландыш от полыни отличить не можете!

– Это одно и то же, между прочим! – повысила голос продавщица. – Это вы тут все такие ходите, умных из себя строите, и ищите, к чему придраться!

Айлин, брезгливо сморщив губы, развернулась и покинула отдел. Нокаутировать врага, не блещущего элементарными знаниями, было как-то мерзко, словно продавец был не человеком, а склизким членистоногим. И она снова понеслась по всему торговому центру, мечтая срубить головы этим тупоголовым курицам и сбить с них эту непонятную никому спесь.

Всюду она натыкалась на своё отражение в зеркалах и стеклянных дверях: красная, с помпоном шапка, перешитые из старых штанов Баринова-мл. брюки, тёмно-коричневая дублёнка с опушкой на манжетах и капюшоне.

Когда-то Айлин радовалась этой вещице, берегла её, ради неё чаще ходила пешком – чтобы об неё не шоркались в общественном транспорте, чистила щёткой, расчёсывала мех, на лето убрала в целлофан, проветривала, но, когда подошёл новый сезон, то дублёнка вдруг оказалась потёртой и опять немодной, будто её без скиду носили лет десять.

Айлин помнила, как тяжело досталась ей эта зимняя обновка.

Шуба, подаренная Леной Пустырниковой, уже вышла из моды, подклад разорвался. У Айлин оставалась ещё куртка, её можно было надевать в тёплые зимние дни, но и эта куртка выглядела так, будто её сшили не пять лет назад, а минимум тридцать.

Короче, Баринов-мл. дал ей денег на дублёнку, но у Айлин опять возникла проблема: за годы, которые она провела в четырёх стенах, и которые усугубились сосудисто-вегетативным расстройством, она обнаружила, что боится ехать на рынок одна.

Нет, она съездила, но ничего не купила, потому что ей было страшно. Айлин попросила Марину Константиновну составить ей компанию, свекровь дала обещание, они выбрали день, но именно в этот вторник засопливила племянница Айлин: шестилетняя Лиза. Покупка откладывалась.

Айлин тайком выкурила на балконе сигарету, после чего переоделась и сварила себе кофе, но выпить не успела, так как внезапно с работы ввернулся муж, оказалось, что на предприятии один сотрудник повредил глаз, его срочно госпитализировали, и Баринов-мл. вернулся домой. Не раздеваясь, он бухнулся на стул в прихожей и разразился тирадой:

– Ну, одевайся! Пойдём покупать тебе дублёнку! И попробуй сказать, что тебе плохо, и ты не можешь пойти. Из-за того, что ты не в состоянии сделать что-то самостоятельно, сегодня человек чуть не лишился глаза! Тебе это обязательно вернётся!

Дублёнку муж выбрал сам. Раздавленная чувством вины, Айлин не смела перечить. И вот, спустя время, словно вместе с разводом Айлин лишилась и мужниного влияния, она, наконец, увидела, какое же уродство он ей купил!

Остановившись, наконец, возле отдела, где продавались компакт-диски и аудиокассеты, и, уставившись холодными, непроницаемыми, как тьма, глазами на длинноволосого продавца-юнца, она поставила сумку на стеклянный прилавок, под которым лежали, прижимаясь друг к другу красочными прямоугольниками, детские сказки, и спросила:

– У вас есть «Гражданская Оборона»?

Надо сказать, что Баринов-мл., не одобряя в своём доме панк-рок, однажды пообещал Айлин, что сходит с ней на концерт Егора Летова, так как идти туда одной он тоже ей не разрешил, сказав, что приличные женщины такие сборища не посещают.

Но на бывшего супруга именно в тот день навалилось столько дел и забот, что обещание своё он не выполнил, сопроводив огорчение Айлин, что, значит, это не было угодно Богу. У Айлин не сохранились кассеты любимой группы, к сожалению, она вынуждена была расстаться с пластиковыми коробочками, теми самыми, подписанными почерком Дэна, и только самые любимые кассеты хранились в коробках с попсовыми названиями. Из остальных аудио-коробушек Баринов-мл. и Маргарита строили по вечерам домики, чтобы утром сломать.

– Вам это не надо, поверьте. Я вам реально классную песню поставлю!

Продавцу было лет двадцать, не больше, кроме, как на длинные волосы, смотреть было не на что, тщедушное тельце было упаковано в солидную курточку размера на два больше существующего, и Айлин вдруг поняла, почему раньше таких отлавливали и остригали насильно, чтобы не пёр против системы.

Этот никуда не пёр, с таким самодовольством в голубых глазах невозможно было протестовать, за самодовольством скрывались зависть и презрение к обществу, в котором он не занимал ведущую роль.

Не дожидаясь согласия Айлин – ведь перед ним стояла красивая, но потрёпанная тётка, в этой говнистой дублёнке с рынка, которые носили домохозяйки и мелкие чиновницы, и все они, как одна млели от этой «волшебной» попсовой песенки, неплохо, впрочем, скроенной, – мелкий торговец включил композицию, где с самого начала хриплый женский голос сексуально протянул:

– Tu ma promis, et je te crais (Ты мне обещал, и я тебе верила)…

– По-моему вы ошиблись с выбором! – не выдержала Айлин, прослушав половину песни о каком-то подонке, который, наобещав девушке золотые горы, оставил её ни с чем.

– Я никогда не ошибаюсь! Я, между прочим, учусь на психолога и прекрасно разбираюсь в людях. Вот вас бросил молодой человек, это же…

– Нет, это я его бросила! – холодно перебила Айлин, осознавая, наконец, что ищет спокойствия не там.

– Все вы так говорите! – ухмыльнулся малолетний психолог.

Айлин ничего не ответила, забрала сумку и полетела на выход, столкнувшись в дверях с полной дамой в норковой шубе, которая, заходя в магазин, рылась в сумочке и не смотрела по сторонам.

– Извините, – рявкнула Айлин.

– Ой, да это я должна извиняться, куда-то телефон запропастился, найти не могу!

Так как дама растележилась, Айлин ничего не оставалось, как рассмотреть её подробнее. На вид лет сорок пять, крупная, но не толстая, с голубыми глазами и ямочками на щеках. Когда эта норковая крепость откинула башню-капюшон, и по плечам рассыпались белокурые локоны, Айлин вспомнила, что она её знает.

– Ой, вы Татьяна, занимаетесь Амвеем, в прошлом году мы с мужем были на вашей презентации, когда вы пятно от зелёнки мгновенно убрали. Я у вас купила суперское чистящее средство для ванны и мочалку металлическую для сковородок, она до сих пор отлично чистит, а средство закончилось! – выпалила Айлин, внезапно почувствовав симпатию к этой большой, похожей на медведицу, женщине.

– Так почему не позвонили, я бы вам другое предложила, у нас сейчас продукции больше стало, есть такие моющие, что сами на кафель запрыгивают!

Татьяна громко рассмеялась.

– У меня был ваш телефон, но где-то потерялся. Я Баринова Айлин, хотя, наверное, вы меня не помните!

– Вот теперь вспомнила! – широко улыбнулась дистрибьютер. – У вас дочка такая миленькая была, чудо! У меня самой два оболтуса растут, а я так девочку хотела! Ой, не буду вас задерживать, Линочка, вот моя визитка, звоните в любое время!

Татьяна протянула Айлин кусок синего картона, на котором белыми буквами крупно было написано: «Буханько Татьяна». Айлин повертела визитку в руках и вдруг вспомнила, откуда она знает эту Татьяну Буханько.

Ведь ещё год назад её щекастое, доверчивое лицо показалось ей странно знакомым, хотя она могла поклясться, что в жизни не видела этой женщины.

– Мне кажется, что я вас знаю, – задумчиво проговорила Айлин. – Я вас видела на общей студенческой фотке своей подруги, Виты Туренко, она в Лингве училась с семьдесят девятого по восемьдесят четвёртый.

– Господи! Вот это да! – Татьяна прижала белые крестьянские руки к щекам. – Я Виту помню, хотя сто лет её не видела. Как на выпускном натрескались, помню. Помню, как она всё письма какому-то мальчику в армию писала, а он бросил её, кажется, или не её? У нас группа такая недружная была, каждый сам по себе. А как она? Чем занимается?

– А вы не в курсе? – спросила Айлин так серьёзно, что Татьяна напряглась.

– А что такое?

– Вита повесилась осенью двухтысячного года…

Айлин скомкала последние слова и замолчала, глаза наполнились слезами.

– Какой кошмар! – воскликнула Буханько, прислоняясь к стене. – Как же так можно? Из-за чего? Что произошло?

Айлин расплакалась.

– Знаете что, – взяла её Татьяна за локоть, – Я тут недалеко живу. Пойдёмте, посидим, вы мне расскажете, что случилось…

Они вышли на улицу.

– Ох, кто бы мог подумать, что это будет Вита! – горестно вздыхала Буханько. – Она в нашей группе самая весёлая была. Отзывчивая. Всегда помогала, списывать давала на контрошках… Правда, я с ней особенно не дружила, у неё своя была подружка, Лена Шкуд. Вита первая из нас вышла замуж, на третьем курсе, и после этого они и с Леной не очень-то общались. А замуж она вышла за сына главы тогдашнего горкома – Туренко. Наша преподаватель Лейкина ещё шутила, что инициалы на одежде не надо перешивать… Как же так глупо получилось? Сколько ей было? Двухтысячный… Это же, мама, это же сорока ещё не было! И ведь такие благополучные родственники у неё были. И муж. Неужели не спасли?

Айлин молчала, не зная, что ответить.

– Её шантажировали. Кто-то из вашей группы.

– Что?

Буханько выронила замшевую сумочку.

– Вы это серьёзно? Кто?

Айлин пожала плечами.

– Она мне не сказала.

– А чем шантажировали?

– Фотографиями, где девочки позировали полуобнажёнными для парней соседнего общежития.

– Бред какой-то! Из-за каких-то старых фотографий?

– Может, и не из-за этого, – согласно произнесла Айлин. – Может, я знаю меньше, чем мне кажется.

– Вот здесь я живу, двушка на третьем этаже, ой, да вы же у меня были. Кстати, досталась мне от нашего преподавателя по истории педагогики, она меня здорово в семьдесят девятом выручила! Я потом за ней уход оформила, а после её смерти мне квартира досталась. Муж всё в Москву рвался, уехал три года назад, сын младший у него там учится, старший здесь с семьёй, да, вам, наверное, не интересно всё это!

– Почему? Это жизнь. А вы что не переедете?

– А! – махнула Татьяна рукой. – Я здесь более менее устроена. В школе начинала учителем, теперь завуч. Две методички разработала в соавторстве по французскому языку. Амвэй, клиенты – ведь это я годами нарабатывала. А там я кем буду? Там своих завучей хватает!

Они зашли в подъезд, вызвали лифт.

– Всё себя заставляю каждое утро пешком в квартиру подниматься, ведь невысоко! Сколько здесь живу, столько и заставляю. А тут варикоз привязался, я больше десяти лет перед этими дебилами у доски прыгала! А потом всё взяло, и развалилось, как яйцо в сказке, мышка какая-то чересчур огромная махнула слишком уж большим хвостиком… А вы, Лина, кем работаете?

– Мы с вами в одном заведении учились, только я учителем не работала ни дня.

– В "Лингве"? – изумилась Буханько.

– И даже в той же аудитории, что и ваша группа. Я сидела на месте Ларисы Маниной.

– А! Этой! – изменилась в лице одногруппница Ларисы Александровны. – Неприятная была особа, очень неприятная! Интересно, что с ней стало?

– Работает риэлтором, довольно успешным, двое детей, мужа нет, живёт на Желодомной, в квартире Натальи Евгеньевны Сюськиной.

– Да вы что!

Ключ от квартиры замер в воздухе.

– Сюськина у нас русский язык преподавала. Если честно, мы её терпеть не могли. Такая непреклонная коммунистка, ненавидела всех, кто не чтил её предмет, а нам и без русского хватало мороки! А у вас она тоже вела?

– Нет, она к тому времени спилась.

– Господи, Лина, вы – как чёрный ангел, одни плохие новости приносите!

Айлин переступила порог. Квартира выглядела примерно также, как и год назад, только старее. Ничего в ней не изменилось: та же полированная мебель, те же шторы с цветочным рисунком, тот же телевизор.

Буханько пригласила в гостиную, предложила сесть в скрипнувшее кресло, потом ушла на кухню кипятить чайник. Принеся в малюсеньких розетках угощение, она попутно вытащила из шкафа фотоальбом, подала Айлин.

В альбоме не было чего-то особенного, много фото самой Буханько и групповые институтские, которые Айлин уже видела. Страницу с общей фотографией первого курса она оставила лежать на коленях открытой.

– Какие мы были молодые! Всё казалось таким безоблачным! – мечтательно протянула Татьяна, садясь возле Айлин на обычную табуретку. – Вот это в центре – наш бомонд: Катя Лыкова, вот эта с бесстыжими глазами. Такая девка распутная была, прости Господи! Рыжая, как бестия.

У нас конфликт с ней случился в колхозе, хотя она до последнего клялась, что не виновата. Но ничего, жизнь с ней круто обошлась! Она в колхозе залетела, делала по большому блату аборт, детей потом иметь не могла.

Но зато вклинилась в группу студентов, которые поехали на московскую олимпиаду. Она там кого-то подцепила, а через два года уже в Париж переехала, слышала, что карьеру классную сделала.

Слева от неё – темноволосая вот эта, с распущенными хвостами – Шурмарова Лида. Задавака была ещё та! У неё и мать, и отец должности солидные занимали, а отец к ней в колхоз через день приезжал, еду домашнюю привозил, и вот на обратной дороге попал в аварию, а мать Лиды с собой покончила.

Лида у нас старостой была. Отлично училась, но сторонилась всех, только с Крайновой дружила, вот с этой, что справа от Кати стоит. Эта Крайнова красивая была до жути, но такая высокомерная, хотя поначалу доброй прикидывалась. Помню, как-то причёски девчонкам делала. А потом ей кто-то клей в шампунь добавил, и она озверела.

Целый год в группе ни с кем не разговаривала, а после олимпиады стала мотаться во Францию, с делегациями, институт заочно закончила, даже на выпускной не пришла. А когда эти две подружки-веселушки за бугор свалили, Лида вот с этой девочкой сошлась, вот в нижнем ряду сидит слева от Виты.

Как же её звали? А, Матросова Марина. Эта не особенная была, без каких-то талантов, но с навязчивым пунктиком: твердила, что если не уедет на ПМЖ в Париж, то повесится. Ой. Нет, не повесилась, преподавала она вначале, потом ушла в администрацию, ну, а там, сама понимаешь, такой крысятник! Ох, Вита. Вот тебя и нет…

А это подружка её, Шкуд Лена, она после института пошла на стройку работать, кстати, знаешь к кому, к Баринову-ст.! Через три года получила квартиру, переучилась, сейчас в какой-то строительной компании работает, на сраной козе не подъедешь!

А вот крайняя в среднем ряду – это одноклассница Виты Лариса Коваленко, эта такая была прилипчивая и без своего мнения, как амёба какая-то, всё в бомонд влиться хотела, даже на фото с Крайновой встала.

Но Вита с ней за все пять лет не заговорила ни разу, какой-то у них в школе был конфликт, но, вспомнила! Мелочь такая: в колхозе это было. Возвращались в открытом грузовике с поля, проезжали возле каких-то кустов, и у Коваленко шапку вязаную веткой стащило. Она потом возвращалась за ней, но так и не нашла. Вот именно Вита ей платок свой одолжила, добрая была душа!

Ну, а на самом верху справа налево: я, Надя Буянова, Алиса Оськина и Лариса Манина. Надя и Алиса были моими лучшими подругами, хотя после института очень мало общались, так, открытки поздравительные писали и всё.

Буянова полжизни скромным преподавателем проработала, а потом вдруг стала владелицей spa-салона! Оськина из нас самая простая оказалась: уехала в деревню, вышла замуж, до сих пор преподаёт французский в школе.

А вот это Вера Рукосуева, девица грубая, без капли культуры, такая, знаете, напористая, но, напор у неё какой-то был с «приветом». Она потом кандидатскую защитила и докторскую, очень рано стала доцентом кафедры Лингвы, говорят, её вместо Цуркана поставили. У неё сестра-близнец была, доцентом стала в макаронной промышленности.

А Цуркана-то знаешь, да? Всех красивых девок «под карандаш» брал. А преподавала у нас Лейкина Елена Ивановна, она после развала уехала во Францию, теперь, кажется, в посольстве работает. Чай-то пей! Остывает!

Буханько захлопнула альбом и отложила его в сторону.

– А что за конфликт был у вас в колхозе? – спросила Айлин.

– Да, теперь-то кажется, что ерунда полная, а тогда такие страсти кипели! В общем, тогда мода была такая: афоризмы, мысли разные умных людей в тетрадки записывать. У моей мамы такая тетрадка была, и я её с собой взяла в колхоз, ну, зелёная была совсем, похвастаться хотелось, хотя мама моя умерла, и эта тетрадка – всё, что от неё оставалось.

Ну, и кто-то вырвал из неё лист и вытер им, простите, задницу, и так кинул в нужнике, так, на виду, знаешь, чтобы в глаза бросалось. Ну, Лейкина велела обыскать койки и сумки, у Лыковой тетрадка мамина и нашлась. Ой, как же мне тогда её задушить хотелось! – Буханько помолчала.

– Это ведь я презервативы её проколола, из мести, и клей в шампунь Крайновой подлила, и на всё ведь меня Лариса Манина, эта крыса подбила. А потом, у-у-у, никогда не думала, что расскажу об этом…

Какие-то парни меня подловили, ну, и угрожали, что порежут, если я не сознаюсь, что это я всё и устроила, чтобы вызвать к себе жалость! Но я-то точно знаю, чего я не делала! Я призналась, но меня Ермолаева, светлая ей память, спасла! Дело замяли, но осадок остался. Скорей всего, из-а этого у нас не группа была, а какие-то волчицы подозрительные. Никто никому не доверял. А Вита что-то тебе рассказывала?

– О том, что рассказали, нет. А вы не в Стольниково случайно морковку собирали?

– Да, – удивлённо прошептала Татьяна. – Лина, неужели и вы там были?

– Да, именно там, и, наверное, в тех же бараках жили, что и вы. Только я недолго в колхозе пробыла, меня в институт вызвали окна мыть.

– А! – подмигнула ей Буханько. – Цуркан всех девушек, которые ему приглянулись, но которые с характером были, то окна заставлял мыть, то полы.

– Мне одна старшекурсница подсказала, как его отвадить: есть побольше чеснока и не мыться дня три, а потом уже за швабру браться. Так бедного декана ветром сносило из коридора!

Они рассмеялись.

– А моя подруга в колхозе нож нашла, – безо всякой связи с предыдущим вдруг сказала Айлин. – Помните, была такая фишка: заколки, ножи из зоны, как-то зеки их мастерили, но ручки красивые получались: внутри пустоты цветы, розы…

– Неужели это мой ножик? – как-то испуганно прошептала Буханько. – Я тогда потеряла как раз такой: голубая ручка, внутри розовые розочки… А где вы его нашли?

– За бараками рос берёзовый колок, и там были две берёзы выгнутые, как скамейки, вот там и нашла!

– А я там его потеряла! – воскликнула Татьяна, но как-то без энтузиазма, словно не радовалась тому, что ножик найден.

– Я могу вам его вернуть! – предложила Айлин.

– Он сохранился? Неужели?

– К удивлению, да.

– Да нет, не надо, – отмахнулась Татьяна. – Лина, лучше расскажи, как ты с Витой познакомилась?

– Летом девяносто девятого года мой бывший уже муж устроил меня на работу: продавцом в магазин «Аудио и Видеокассеты». Помните, тогда эта мода пошла: бутик в трёхкомнатной квартире первого этажа? Я в довольно бойком месте работала, народ ходил, а Вита работала по соседству, в цветочном магазине.

Этот магазин был и наполовину её, но она предпочитала работу продавца, ей нравилось возиться с цветами, составлять букеты, подарки оформлять. А познакомились мы, ну, как обычно знакомятся продавцы – Вита забежала к нам поменять деньги.

Потом я к ней бегала за разменкой, потом как-то пошла мусор выносить, а она курит возле бака, я у неё сигаретку стрельнула, хотя бывший муж не одобрял курения, но Вита курила More, это такие длинные тонкие сигареты, в коричневой обёрточной бумаге, с ментолом.

Я девушек делила на тех, кто курит More, и на тех, кто их не курит. Первые сразу становились моими лучшими подругами. Ну, не знаю, меня просто к ней притянуло. Я без матери выросла, в какой-то степени Вита компенсировала мне моё сиротское детство. А я как раз забеременела в августе. Вита со мной в консультацию женскую ходила.

Айлин помолчала. Оказывается, говорить о близком человеке было не просто сложно, это была какая-то сверхзадача, требующая душевных и сердечных усилий вкупе со словарным запасом.

Высказывая предложение за предложением, Айлин видела, что не передаёт и сотой доли всех оттенков их отношений и её чувств, а ей предстояло рассказать самое главное: о смерти подруги.

Будь собеседница более активной в выражении эмоций, возможно, Айлин и смогла бы рассказать об этом, тем более, о самоубийстве Виктории она говорила только с бывшим мужем, но Буханько сидела с каким-то скучающе-презрительным видом, свойственном преподавателям на экзаменах, слушающих в жару барабанную речь студента и мечтающего пусть не о морском пляже, но о ведре отстойной воды, вылитой на белые сметанные плечи на собственной фазенде.

Уловив настроение Татьяны, Айлин закинула нога на ногу, сцепила пальцы на коленях и ясно представила экзаменационную аудиторию с белёными лысыми стенами, с коричнево-красной грифельной доской, вытертой сухой промелованной тряпкой в невероятной спешке, парты, знакомые ещё со школы, стулья с металлическими ножками и острым креплением, о которое постоянно рвались колготки, украшенный взлохмаченными пионами преподавательский стол, внизу которого можно было наблюдать отёкшие, грузные ноги, рядом с которыми валялись какие-нибудь затрапезные фабрично-белые, но реально-грязные босоножки, на столе выложены билеты, как громадные карты таро, и вечный призывный к богу блеск в глазах студента: только не смерть!

Будто вытащила билет, на который ответ знала в общих чертах, Айлин стала отвечать уверенно, заранее зная, что получит отличную оценку.

– У Виты были какие-то проблемы с мужем, но подробностей я не знаю. Она говорила, что Сергей её ревнует к каждому столбу, однажды даже ударил за то, что она постоянному клиенту якобы слишком «сладенько» улыбалась. Но она об этом мало рассказывала, избегала этой темы и…

– Сергей? Разве? – подняла брови Буханько. – Лина, ты что-то путаешь! Я хорошо помню имя Викториного мужа, он персона довольно значительная в нашем городе, даже в депутаты баллотировался, Иван Туренко. Да, да. Иван. Может, она второй раз замуж вышла?

– Я не знаю, – растерянно пробормотала Айлин. – Может, и второй это муж был.

– Ну, значит, не была она с вами по-дружески откровенна, – улыбнулась Буханько всезнайской преподавательской улыбочкой.

– Но вы же говорили, что не видели её с выпускного! – возразила осторожно Айлин.

– Деточка, поверь мне, – Татьяна похлопала её по руке. – От таких мужей, как Туренко, не уходят. Этот Иван любил её без памяти, он, болтали даже, подделал мастерски её почерк и вроде как от её имени написал письмо мальчику в армию, с которым Вита переписывалась, что она полюбила другого.

А потом стал возле Виты увиваться, ну, конечно, она дрогнула, кто бы не дрогнул! Он везде её возил: Болгария, Чехия, ГДР, черноморское побережье. У них в Геленджике домик собственный имелся. Нет, Лина, даже если такой муж шашни с молодухой начнёт крутить, ему простительно.

А от него тоже можно гульнуть при случае, даже богатый и любящий муж не помеха свеженьким отношениям, так что, нет, не могу поверить, что она от него ушла. Разве что он её на модель променял, поддавшись этой модной тенденции состоятельных мужчин?

– А как звали того мальчика, с которым Вита переписывалась?

– Я не помню, лет ведь сколько прошло, да и со мной Виктория не откровенничала… А вот фамилия у него была Товарский, что ли, город ещё такой есть, Тверской, нет.

– Тобольский? – подсказала Айлин.

– Верно! – обрадовалась Буханько. – Ну, хоть что-то ещё помню!

Айлин не стала говорить бывшей одногруппнице подруги, что мужа её звали именно Сергей Тобольский, но, неприятно поражённая Витиной скрытностью, хотя она сама ни словом не обмолвилась о Нерисове, Айлин скомкала свой рассказ, и он получился, скорее, отчётом.

– Когда я родила ребёнка, мы часто виделись. Вита мне реально помогала, хотя и жаловалась на жару, усталость, занятость. Она собиралась расширяться и открыть ещё один магазин, чтобы заняться только комнатными растениями, и, по её словам, она все деньги вложила в новый магазин и товар, и в этот момент, будто кто-то специально поджидал столько лет, вылезли эти фотографии.

Был конец сентября. У меня в тот день всё из рук валилось, с мужем утром поцапались, потом воду отключили холодную, а горячая лилась, как кипяток. Я даже дочку не могла помыть, просто обтирала её влажными пелёнками.

Муж заставил меня идти в ЖЭУ, а я отказалась. Тогда он взял пелёнку с детскими какашками и сам туда пошёл, демонстративно застирал у них в туалете. Потом вернулся, швырнул мне застиранные тряпки под ноги, и ушёл. Потом Рита раскричалась.

Я её так долго не могла успокоить, думала, с ума сойду. Позвонила свекрови, но она только посоветовала носить её вертикально и тёплую пелёнку к животику прикладывать. Потом она угомонилась, я её кое-как в коляске укачала, сама на диване прилегла, задремали обе и вдруг какие-то звуки послышались из мастерской мужа, будто там кто-то чем-то хлопал, потом что-то свалилось, я так сильно испугалась, что даже закричала, разбудила ребёнка, его тоже напугала, кое-как успокоила, потом приоткрыла дверь в комнату – а это голубь, залетел в форточку, свалил какую-то деревянную статуэтку.

Я покрывалом голубя поймала и выпустила. И он полетел из моих рук, как стрела, прямо и очень быстро, а потом голубь просто рухнул вниз, и я заплакала. Помню, что хотелось курить невыносимо, но у меня тогда с этим было строго, даже заначки не было, и я вскипятила кофе, хотя мне, как кормящей, не рекомендовали. Но я его выпить не успела, потому что внезапно раздался звонок в дверь и пришла Вита.

Я не знала, что вижу её в последний раз.

Она была обычной, выглядела, правда, старше, волосы как-то наспех собраны, на брюках пятно. Гостинец принесла: коробку конфет. Взяла Риту, прижалась к ней всем телом, замерла. Угостила меня сигаретой моей коричневой, и пачку не забрала, я её потом в сапоге своём зимнем прятала, завёрнутой в газету. Очень подробно Вита расспросила о Маргарите, как спит, кушает, какие у нас проблемы. Когда, вроде, всё перетёрли, она вдруг сказала:

- Лина, представляешь, меня шантажируют! - и на моё ошеломлённое предположение ответила: - Нет, бандиты, рэкет, всё это с девяностыми в Лету кануло. Я с этой мразью в одной группе училась.

Я стала спрашивать, чем шантажируют, Вита туманно сказала, что как-то участвовала в съёмках обнажённой, и, хотя её уверяли, что негативы и оригиналы нигде не всплывут, но, вот, всплыли. Она назвала сумму, не астрономическую, но существенную по тем временам, сказала, что если не соберёт её через неделю, то фото попадёт к мужу, а она и так перед ним виновата.

Я могла одолжить ей эти деньги, у меня были, и это были мои личные деньги, но Вита сказала, что уже всё решила. Мне в голову не пришло, спросить имя шантажистки. Тем более, Вита уверила, что всё будет хорошо.

И если бы я знала, что прощаюсь с ней навсегда, я бы… Не знаю, что бы я сделала. Просто, я вся была поглощена ребёнком, а она сказала, что всё будет хорошо, и я ей поверила.

А потом я узнала, что она повесилась в тот же день, а я целый месяц считала её живой. Я ей звонила, но мужской голос отвечал, что её нет дома. Я узнала у неё в магазине, забежала в воскресенье, когда муж был дома...

Айлин замолчала, расслабив позу и откинувшись в кресле.

– Кто бы мог подумать… – задумчиво произнесла благодарная слушательница. – Из-за такой ерунды повеситься… Ну, если, конечно, она не участвовала в чём-то более низменном.

– Татьяна, а вы упоминали о каких-то фотографиях, а можно подробнее? – заинтересованно спросила Айлин.

Она уже начала догадываться, о чём шла речь, но не хотела раскрывать все козыри, которые были у неё на руках. Она и Виктории не упоминала об этой папке, которую забрала из «Кулька» в феврале 1995 года.

– Могу только догадываться. У нас, Лина, был такой, как сейчас говорят, бизнес, в общаге: девочки раздевались перед окнами для иностранцев из общаги напротив. Индусы этим комнатам приплачивали, а потом кто-то стал брать дань и с девчонок, а запугивали тем, что снимут на плёнку и покажут в КГБ. Тогда времена совсем были другие, за такое выпереть могли и из института, и из комсомола. Получается, тот, кто крышевал девчат, тот и фотографии печатал, и хранил столько лет. Ой, а я ведь когда узнала, что Буянова салон красоты открыла, подумала, где ж у неё столько денег? Может, это она?

Айлин как-то неопределённо улыбнулась и встала.

– Наверное, я пойду. Я и так у вас столько времени отняла!

– Да что ты! Я сегодня никуда не тороплюсь, я на больничном, – деланно-весело улыбнулась Буханько.

– Всё равно, спасибо, что выслушали, спасибо за чай!

Айлин взяла сумочку и решительно отправилась в прихожую одеваться. Татьяна молчала, как будто воды в рот набрала и наблюдала за девушкой.

– Ой, а ты же хотела что-то из продукции приобрести! – спохватилась она, когда Айлин костяшкой пальца, брезгуя прикоснуться подушечкой, уже нажала кнопку вызова лифта.

– Давайте в другой раз, – улыбнулась Айлин, удивляясь, как легко эта приятная с ямочками женщина забыла о самоубийстве другой женщины, о которой так тепло вспоминала. – У меня теперь есть ваша визитка.

– Хорошо, буду ждать звонка. А каталог-то ты не взяла!

Буханько исчезла в квартире, оставив Айлин злиться возле сдвигающихся лифтовых панелей. Наконец, цветная глянцевая книжица погрузилась в её сумочку, и Айлин вышла на воздух. Она вспомнила, что долго хранила ту коробку из-под конфет, принесённых подругой.

Память была бы жива до сих пор, если бы Баринов-мл. не использовал именно её в качестве основы для дома из будущего, конкурс на лучший дом проводился в детском саду. Айлин взглянула на часы: детишки ещё спят и передумала забирать дочь пораньше.

Вернувшись домой, она поставила вариться курицу, достала тесто из морозилки, начала шинковать капусту на пироги. Внезапно бросив огромный охотничий нож, купленный бывшим супругом на барахолке, Айлин схватилась за мобильный телефон и набрала Костин номер. С того дня, как она определилась с покупкой дома, они не виделись. Чиликиди ответил мгновенно:

– Слушаю, Айлин Сергеевна.

– Здравствуй, Костя! – суховато ответила она. – У меня к тебе просьба. Ты можешь устроить мне встречу с Иваном Туренко?

– Айлин Сергеевна, вы имеете в виду владельца сети «Машка»?

– Да, если у него была жена Виктория, которая умерла в двухтысячном году.

– Что я должен буду сказать? Туренко просто так не станет ни с кем встречаться.

– Ну, скажешь, что я дружила с Викторией, и что я в курсе обстоятельств её смерти.

– Туренко причастен?

– Вряд ли. Нет, скорее нет. Ну, я бы хотела выяснить подробности самоубийства. У меня есть кое-какая информация. Костя, а ты можешь, ну, за мой счёт устроить типа файв-о-клока в дорогом ресторане?

– С одним условием, – безлично ответил Чиликиди.

– Ну, не всё, что угодно, но я подумаю.

– Если ты выщиплешь брови, сделаешь маникюр и купишь хороший костюм.

– Ну, ладно, – засмеялась Айлин, не понимая, почему опять кто-то решает за неё. – Я согласна.

– Я постараюсь.

– Спасибо. Костя, подожди, не отключайся. У меня сегодня день рождения, приходи. Я собираюсь пирог испечь капустный, твой любимый.

– Я обязательно приду, – спокойным голосом ответил Константин и нажал отбой.

Когда салат из курицы, пирог и запечённая картошка с мясом были готовы, Айлин отправилась в детский сад за дочерью. Помогая ей одеваться, она тихо спросила:

– Рита, а ты помнишь домик, за который вы с папой первое место получили?

Дочь кивнула.

– А где он?

– В спальне валяется, – честно ответил ребёнок.

– Принеси мне его, пожалуйста, только так, чтобы воспитательница не заметила. Сделаешь?

Маргарита кивнула и скрылась в орущем вулкане распаренных, стоящих на головах детей. Вскоре она вернулась со сложенным вдвое домиком. Серебристая крыша его изрядно потрепалась, окна казались безобразными дырами от бомбёжек, но коробка, хоть и согнутая, не пострадала.

– А зачем он тебе?

– Ну, у меня сегодня день рождения, а это будто бы ты сделала мне подарок!

– А торт будет?

– Мы купим, ты выберешь.

Маргарита запрыгала и захлопала в ладоши. Она любила выбирать сладости.

Дома, раздевшись, Айлин ободрала домик будущего, как липку, и сначала распотрошила саму коробку, но внутри были только картон и прокладочная тонкая бумага. Она надорвала край крышки и аккуратно разрезала плотный картон.

«Я знаю, ты не любишь сладкое, но однажды ты всё поймёшь», – сказала Вита, когда вытаскивала эти конфеты из пакета. Внутри оказался сложенный вчетверо клетчатый тетрадный лист.

«Линочка, я устала. Я много лет хотела сделать это и много лет держалась. Это Геля. У меня была подруга, и в десятом классе она повесилась. Она мне снится часто. Я вижу её в каких-то грязных подвалах. То она танцует в разрушенной душевой в белой пачке балерины, то в длинной белой рубахе стоит в проёме тёмной комнаты и смотрит на меня обвиняюще, будто это я виновата в её смерти.

Я знаю, чего она хочет, ей страшно там, в этом разрушенном доме, и я она хочет, чтобы я была рядом. Я всегда любила только Серёжку, моего нынешнего мужа. Ждала его из армии, но потом он перестал писать, а в военкомате мне сказали, что он погиб в Афганистане.

Я бы не пережила этого, если бы рядом не оказался Ваня Туренко, мы в параллельных классах учились. Он возился со мной, как с ребёнком, а потом я вышла за него замуж. Мой сын – его.

Всё было нормально, пока я на рынке не встретила Сергея, живого и невредимого, он грузчиком там работал, как и его отец. Он долго на меня обижался, я еле убедила его, что не писала ему никаких писем о том, что встретила другого, жизнь показала, что не убедила.

Линочка, я бросила Ваню, в чём перед ним ужасно виновата. Если сможешь, передай, что я прошу у него прощения. Знаешь, я просила его разобраться с Сергеем и разлучить нас, но Иван предоставил выбор мне.

Лина, столько грязи, столько унижения, сколько от любимого человека я не видела и не испытывала никогда. И когда Лариса Манина явилась меня шантажировать, она понятия не имела, как я была счастлива!

Она заявила, что если я не заплачу, то муж увидит мои фото, глупые фотки из студенческой жизни, мы подрабатывали на косметику, шоколад, вино этим символическим стриптизом, а кто-то снимал.

Теперь я понимаю, откуда у неё риэлтерское агентство, я поняла, это она тогда с девчонок мзду собирала за молчание, больше некому. Но это уже не важно. Когда Сергей увидит эти фото, он, конечно же, изобьёт меня, он после Афгана бешеный вернулся, будет бить пластиковой бутылкой с водой, чтобы следов не осталось.

Для него это нормальные отношения с женщиной, которая его предала. Я теперь понимаю, почему Ваня подло так поступил. Но я не хочу его подставлять. Повешусь до того, как он вернётся с этим «компроматом». Ну, и платить этой крысе я не стала бы ни за что.

Прости, Лина.

Я недолго тебя знаю, и не понимаю, почему с тобой сдружилась, у меня только одна всегда подруга была – Евангелина Чертанова, вы ни капли непохожи, но она умерла, не оставив мне предсмертной записки, именно мне, я все эти годы на неё злилась, а теперь пишу сама и чувствую, что пишу неискренне. Нельзя понять самоубийцу, не влезши в его шкуру. Поэтому, просто прости. Вита».


Примечание:
1. Мультфильм «Приключения Алисы Селезнёвой»

Продолжение http://proza.ru/2024/01/22/1374