Пять снов или порванная струна

 

Моему Деду,
Пятидесятникову Георгию Осиповичу,       
в честь 115 годовщины со дня рождения,
посвящается»



« Я хочу, чтоб каждый узнал,
               Что в далеком краю,
              Где синеет Байкал,
                За свободу шла умирать
Безоружная польская рать»
Б.Шварце


Историческая справка

      Летом 1864 г. царскими властями было подавлено восстание в Польше. Руководители и наиболее видные участники восстания были казнены, а основная масса повстанцев была отправлена в отдаленные районы Российской империи - в Западную и Восточную Сибирь.
      Основным видом наказания для польских повстанцев стала ссылка. В зависимости от степени виновности и сословной принадлежности были определены различные виды ссылки.
      11 мая 1863 г. Александр II издал указ «О мерах наказания польских бунтовщиков», который определил основы репрессивной политики в отношении повстанцев. Согласно указу все повстанцы делились на пять групп:
      Первую и вторую составляли лица, признанные действительными или возможными инициаторами и предводителями восстания (для них предусматривался смертный приговор или каторга с лишением гражданских прав и конфискацией имущества),
      Третью - рядовые исполнители;
      Четвертую - лица, активно сочувствовавшие повстанцам; и, наконец,
      Пятую - лица, на кого распространялась мартовская амнистия. С третьей по пятую категории меры наказания определялись социальной принадлежностью польских повстанцев.
      Среди наказаний, предусмотренных в своде законов, самыми тяжелыми считались каторжные работы в рудниках, потом — на заводах. Значительно более легким — по сравнению с каторгой — наказанием было поселение в местах «более или менее отдаленных»: в Сибири или в одной из четырнадцати внутренних губерний. Арестантские роты с их принудительными работами предназначались главным образом для не дворян, то есть для представителей крестьянского или мещанского сословия. После отбытия срока на каторге или в арестантских ротах ссыльных отправляли на поселение: сначала в Сибирь, а потом уже во внутренние губернии империи. Нужно еще вспомнить о таких наказаниях, как жительство (под него подпадали те, кто сумел доказать свое дворянское происхождение) и водворение (предназначенное для провинившихся крестьян).
      Термин «жительство» означал высылку в «места более или менее отдаленные» под полицейский надзор, без права покидать новое место жительства. Это могли быть внутренние губернии Российской империи или Сибирь; ссылали с «лишением прав состояния» или без оного, на определенное время. Это наказание считалось более легким, часто подозрительных лиц высылали только в административном порядке, без приговора суда. «Водворение» было легче на первый взгляд, но на самом деле оно являлось формой колонизации, так как «водворенные» не подлежали амнистии. В качестве «более или менее отдаленных» мест водворения указывалась вместе с судебным приговором или административным постановлением на неопределенное время та или иная губерния в Сибири.
      С 1863 г. в Сибирь высылаются поляки, участники второго восстания. Всего же прибыло в Сибирь за четыре неполных года (1863 - 1866 гг.) вместе с добровольно отправившимися за ссыльными членами их семей около 19 тыс. человек. Половина из этого числа получила наказание в виде "водворения", остальные ушли на каторгу (3894), поселение (2153), "на житьё" (2254).
      Ссыльные сближались с сибиряками, многие породнились с ними, женившись на сибирячках. Среди сибирских старожилов, в том числе иркутян, есть семейства, носящие польские фамилии — это потомки ссыльных и переселенцев из Польши.
      В 1883 г. участникам Польского восстания 1863 года было разрешено возвратиться из Сибири. Одни из них вернулись в Польшу, другие остались в Сибири до конца своих дней, их потомки стали сибирскими старожилами...
      Вот так и потянулась наша веточка «вид на жительство» из далекого и такого уже близкого «Царства Польского».

 Семейный архив
Викентий (Винсент)  Матиасович  Янкевич  (дворянин Варшавской губернии) родился в Польше ориентировочно в 1824 г., в 1863 г. принял участие («активно-сочувствовавший») в Польском восстании. После 1868 г. был сослан в политическую ссылку («на жительство») в Сибирь, а затем на поселение (Иркутская губерния, деревня Малая Разводная), где и ушел из жизни по старости в 1910г.
 После 1870-х годов на поселение в Иркутскую губернию были отправлены и его жена и четверо детей:
-сын Викентий Викентьевич - родился в Польше в 1854 г., умер вдовцом в 1922 г. в дер. Малая Разводная;
-дочь Эмилия - родилась в Польше в 1864г., вышла замуж за дворянина Поляка Коблянского Юлиана Поликарповича и проживали в г. Иркутске.
Сын – Анатолий Юльевич родился в 1885г, был репрессирован в 1930 году в Читинской области, реабилитирован в 1989г.
Сыновья:  Антон родился  в 1891г. и Петр родился  в 1894г.
 Далее сведений о жизни Эмилии и её семье не найдены.
-дочь Мария - родилась в Польше в 1868г., вышла замуж и проживала с мужем (Францем Матвеевичем Куликовским - дворянином Варшавской губернии) в пос. Залари, Малышовка Балаганского р-она Иркутской губернии, там у них появилось на свет  одиннадцать детей:
-Софья (1888 г.р.); Владислав (1886 г.р.); Эмилия (1890 г.р.); Елена (1891 г.р.); Александра (1893 г.р.); Станислав (1902 г.р.); Мария (1903 г.р.); Болеслав (1906 г.р.); Ядвига (1908 г.р.); Камелия (1909 г.р.); Александр (1910 г.р.)
-дочь Юлия, родилась в Польше в 1861 г., умерла в 1929 г. в дер. Малая Разводная, г.Иркутск). В Иркутске вышла замуж, муж -Пятидесятников Иосиф Яковлевич, умер в возрасте 85 лет в дер. М. Разводная. Они дали жизни семерым детям:
-Петр (1879 г.р.); Владимир (1883 г.р.); Александр (1885 г.р.); Анисия (1886 г.р.); Александра (1890 г.р.); Иван (Иоанн -1894 г.р.); Георгий (1896 г.р.).
Самый младший Георгий Осипович- это и есть наш ДЕД.
У всех детей Викентия Янкевич были прекрасные голоса. Так Юлия Викентьевна обладала меццо сопрано, у Петра и у Модеста, сына Анисии был тенор, а у нашего деда - баритон, который генетически и передал голос своей мамы Юлии - моей дочери Диане, тоже меццо сопрано. Были прекрасные голоса и у самой младшей в семье – Марии, и у её детей. Очень часто, долгими  вечерами, садились все рядышком и  грустные мелодии  далекой страны Царства Польского наполнялись тоской и болью Сибирские просторы.

Историческая справка
      Весной 1918 г. политическая обстановка в Сибири стала критической для советской власти. Центросибирь для борьбы с отрядами атамана Семенова создала Даурский фронт под командованием С. Лазо и направила туда отряды иркутских красногвардейцев. Во Владивостоке высадился японский десант. Было известно о готовящихся антисоветских выступлениях в сибирских городах.
      Наибольшую опасность представлял Чехословацкий корпус из бывших военнопленных, выводимый из России через Владивосток и растянувшийся по всей линии Транссибирской железной дороги.               
      Гражданская война 1918—1920 гг. является одной из наиболее тяжелых и в то же время ярких страниц в истории Иркутска. Волею судьбы Иркутску в ходе войны дважды выпало стать одним из ее эпицентров, когда события в городе и его окрестностях оказывали заметное влияние на общее развитие военно-политической ситуации в России.
      В июне — августе 1918 г. вооруженная борьба вокруг Иркутска предопределила крушение советской власти в Сибири и полную потерю большевиками восточной части страны. В январе 1920 г. восстание иркутского Политцентра привело к окончательному краху «белой власти» адмирала А.В. Колчака, а также к созданию государства-буфера от Байкала до Тихого океана.
      В задачу партийного комитета входила координация деятельности большевистского подполья в масштабах всей Сибири. Он руководил и работой иркутского подполья. Сибирский комитет РКП(б) решил начать подготовку восстания в Иркутске. Одновременно основную ставку было решено сделать на крестьянское партизанское движение. Однако сразу же установить контроль над партизанами было затруднительно в связи с тем, что вблизи Иркутска действовал лишь один крупный партизанский отряд бывшего анархиста Н.А. Каландаришвили (дед), а основные силы партизан действовали на западе на границе с Енисейской губернией.
      Антиколчаковское восстание началось в ночь с 20 на 21 декабря 1919 г. в Черемхово. Им руководил уполномоченный Политцентра В.Н. Устюжанин. В нем принял участие весь гарнизон города — 400 человек, и восставшие победили бескровно. На следующий день анти колчаковские восстания прошли в Нижнеудинске и Балаганске, где местные гарнизоны также перешли на сторону Политцентра. Это создало благоприятную обстановку для восстания в Иркутске.
      В самый канун восстания колчаковское правительство попыталось его предотвратить. 23 декабря Колчак назначил забайкальского атамана Г.М. Семенова главнокомандующим вооруженными силами на Дальнем Востоке. Ему был подчинен и Иркутский военный округ.
      На следующий день Семенов отправил в Иркутск так называемую «дикую дивизию» (около 1 тыс. человек) с тремя бронепоездами под командованием
генерала Л.Н. Скипетрова. В этот же день военная контрразведка начала     массовые обыски и аресты лиц, подозреваемых в подготовке восстания. В частности, вечером в Глазково почти в полном составе был арестован штаб повстанцев (18 человек). Но было уже поздно. Иркутску предстояло вновь пережить тревожные дни.
      Вечером 24 декабря восстал 53-й Сибирский полк в Глазково. В течение ночи повстанцы заняли все Глазково, включая вокзал. 25 декабря повстанцы захватили станции Иннокентьевская и Батарейная, где располагались склады с большим количеством вооружения, боеприпасов и снаряжения.
      После начала восстания колчаковское правительство объявило Иркутск на осадном положении. Сохранившие ему верность воинские части под руководством начальника гарнизона генерала Е.Г. Сычева заняли оборону в центре города, ожидая подхода семеновских и японских войск. Их ядро составляли около 700 юнкеров Иркутского и Оренбургского военных училищ.
      Получив сообщение об этом, представители Политцентра расторгли перемирие и прервали переговоры. В течение вечера и ночи на 5 января войска повстанцев, почти не встречая сопротивления, полностью заняли Иркутск. Власть перешла к Политцентру.
      Наконец, 15 января поезд с Колчаком и золотым запасом прибыл в Иркутск и был сдан Политцентру. При этом Колчака и его окружение арестовали и поместили в иркутскую тюрьму, а поезд с золотом отогнали в тупик и поставили к нему надежную охрану.
      Вскоре после очередной смены власти иркутянам предстояло пережить еще раз тревожные дни. В конце января 1920 г. к Иркутску с запада стали приближаться отступавшие остатки Белой армии под командованием генерала С.Н. Войцеховского численностью около 25 тыс. человек.
       Белая армия двигалась четырьмя колоннами по Московскому тракту и проселочным дорогам, поскольку пользоваться железной дорогой ей не давали чехословацкие войска.
       1 февраля 1920 г. Иркутск снова в очередной раз оказался на осадном положении. Большевики начали спешно готовить город к обороне. Из бывших колчаковских войск и партизан была сформирована Восточно-Сибирская советская армия (ВССА) численностью около 15 тыс. человек (командующий партизанский командир, а ранее офицер Белой армии Д.Е. Зверев).
      Накануне подхода белых войск к городу стороны обменялись ультиматумами. Большевики потребовали от белых сложить оружие. При выполнении этого условия они соглашались беспрепятственно пропустить Белую армию на восток. В свою очередь, белые потребовали от большевиков отвести войска на север, выдать золотой запас и адмирала Колчака, обеспечить их продовольствием и медикаментами. При соблюдении этих условий они соглашались пройти мимо города.
      6 февраля Белая армия вышла на дальние подступы к Иркутску. Как и в 1918 году, белые пытались взять город в клещи, но это им не удалось. Обходная колонна белых (около 2 тыс. человек) вступила в упорный бой с частями ВССА (около 5 тыс. человек) у сел Пономарева и Олонки, пытаясь прорваться на Александровский тракт для движения на Иркутск, но была отбита.
      Бойцы партизанских отрядов и в т.ч. наш дед, вступили в 5-ю Красную армию, которую возглавил великий полководец гражданской войны - Блюхер.
      Так, с боями и ранениями участвует в разгроме белой армии наш дед. После битвы под Волочаевском с тяжелыми ранениями оставляют его на
излечение у китайца-целителя. Лечение проходило тяжело и медленно. Ослабленный организм от скитаний по тайге в партизанских отрядах Каландаришвили, Бурлова, проживание в тяжелых условиях, контузии и ранения - всё это сказалось не в пользу скорейшего выздоровления. Почти целый год колдовал целитель, и сибирская закалка, сила духа и воля Божья принесли успех. Встал дед и вскоре уже вернулся в Иркутск, а затем в свою деревню Малая Разводная. В 1923 году женился на красивой девушке Марусе, через год у них рождается первенец - дочь Елена, позже сыновья Анатолий и Леонид.
      Уже мастером стал работать Георгий на кирпичном заводе и там, в Иркутске, его ждали новые испытания, наступала новая неизвестная всем жизнь...

Первый сон
«Во сне я разговариваю воспоминаниями деда, вот так и спишь, не чувствуя истины» (А. Платонов)

      «Этих дней не смолкнет слава, не померкнет никогда, партизанские отряды занимали города...» - тихо, себе под нос, напевает дед...
      Рассветает, утренний холод перевалил уже за 40, задувает ветер, снег большими хлопьями залипает ресницы и, не успев растаять, замерзает. Село Олонки осталось позади, лишь замерзшие собаки переругиваются меж собою коротким, охрипшим звуком. Должно быть, скучно собакам.
      А ещё надо и проползти метров четыреста от правого берега Ангары до устья реки Белой по этому глубокому февральскому снегу. Днем хорошо было видно в бинокль этот ледяной бастион, построенный и утрамбованный из снега и пропитанный холодной водою из проруби. В бойницы «ледяной крепости» установили два, три, нет, аж четыре пулемета только в сторону села, да и по окружности, в других направлениях - тоже четыре жерла пулеметов торчат. Вот это бастион. Значит, будет прикрывать капелевскую конницу, которая продвигается по замерзшей реке Ангаре, чтобы здесь, у села, подтянуть главные силы и пойти по Александровскому тракту на Иркутск и ударить с тыла.
      Ветер гуляет по верхушкам сосен, дрожь веток передается подползающим к ледяному бастиону партизанам из отряда Зверева, которым была доверена эта смелая миссия - уничтожить гранатами этот авангард. Ещё одно мгновение и…
      Но кто-то из бойцов партизан зацепился ремнём винтовки за кромку льда и падая, задел спусковой курок. Утреннюю, сонную тишину разорвал одиночный резкий звук. Собаки в селе еще не успели поднять ответный лай, как весь промерзший воздух пропитался сплошным грохотом от бьющих в разные направления пулеметов, кроша лед, снег, бойцов, которые вторым эшелоном также подползали к ледяным амбразурам.
      Первое чувство - это растерянность. Наверно, ничто на земле не находится так далеко за гранью привычного, как внезапная смерть. Из первых рядов партизанских лазутчиков полетели гранаты, ещё несколько секунд беспорядочной пулеметной трескотни, и эхо взрывов осыпало снеговые шапки с сосновых веток. Все смолкло, оглушенные и раненые каппелевцы уже не смогли оказать сопротивление, раздавались одиночные винтовочные выстрелы и отчаянные крики от скоротечной рукопашной бойни.
      Утреннюю тишину наполнило стонами раненых - и тех, кто штурмовал, и тех, кто был в ледяной крепости.
      Я как бы вижу это, руки пытаются вспомнить навыки мединститута делать перевязки, останавливать кровь. Стараюсь кому-то перетянуть ремнем ногу выше оторванной голени. Все напрасно, не получается так быстро, как учили, и тело пропиталось силой стыда и грусти.
      Уже мертвые, но ещё не окоченелые тела перетаскивают из «бастиона» на ледяной вал, сюда же подтаскивают и тех, кто безжизненно распластался на белом снегу, так и не увидев восходящего сибирского солнца. Снег так же внезапно перестал сыпать. Алая кровь красногвардейцев, оставляя след, перемешивалась с такой же алой кровью белогвардейцев. Только пролитая кровь успокоила их и объединила на смертном ледяном плацу. А из полуоткрытых бледных глаз появлялись редкие слезы от неизвестной боли и тоски, которые мгновенно превращались в ледяные капельки. И только мертвая тишина стояла высоко над землей.
      Дед сидел на льду у самой кромки ледяной стены и, поддерживая голову руками, раскачивался то в одну, то в другую сторону. Возможно, он чувствовал нарастающую силу безысходности своей печали. Это последствия контузии от первых взрывов гранат, слишком близко к ним он оказался при штурме.
      После прощания с убитыми, бойцы поклонились земле и встали на ноги со скорбными лицами и пустыми сердцами.
      Я подхожу вплотную и спрашиваю, но себя как - то странно, не слышу.
      - Дед, а почему стреляли друг в друга этот боец с этой деревни, а этот с соседней. А сейчас лежат рядом и их кровь, растекаясь по льду, смешивается и растворяется друг в друге, как одна родная кровь?
      В ответ слышу, как напевает дед себе под нос:
      - Этих дней не смолкнет слава, не померкнет никогда, партизанские отряды занимали города.
И останутся как в сказке, как манящие огни штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни.
      Я проснулся. Дед ходил по комнате и тихо напевал свою любимую партизанскую песню.
      - Дед, а ты что так рано встал, еще только рассвет пришел?
      - Да голову ломит, сынок, видимо, к дождю. Да и хорошо, все не поливать огород.
      - Дед, а что было дальше, когда вы захватили плацдарм у белых, там, у села Олонки, в 20-м году?
      - А дальше, дальше к полудню, по льду Ангары появилась конница каппелевцев. Мы подпустили её поближе и открыли из захваченных пулеметов огонь на поражение. Сам понимаешь, обученных пулеметчиков было мало, но от такого заградительного огня, да ещё одновременно открыли огонь из всех видов вооружения и бойцы других отрядов с берега Ангары и из поселка Олонцы, белогвардейцы вначале спешились, залегли, а затем отступили и ушли, оставляя на снегу убитых и раненых российских мужиков. Так сорвался их план окружения и захвата Иркутска.
      - Да,- немного помолчав, сказал дед.
      - А откуда ты знаешь, что было под Иркутском в 20-м году?
      - Так, это ты ж мне и рассказывал.
      - Когда? Что-то я не припомню. Что-то голова кругом идет, пойду во двор, может на свежем воздухе полегчает, но ты спи, спи сынок ...

Историческая справка
      После этого поражения белые не решились на штурм города Иркутска. На военном совете большинство их высказалось за обход города. На это решение повлияла и позиция «чехословаков» (в районе Иркутска находилось более 5 тыс. чехословацких войск), которые потребовали не занимать Глазково (район города) и угрожали выступить на стороне красных.
      В течение двух дней 8 и 9 февраля Белая армия обошла Иркутск.
      Одна колонна двинулась на Смоленщину и далее по Култукскому тракту к Байкалу. Вторая колонна перешла реку Иркут у устья Каи, а затем направилась к Байкалу вдоль железной дороги.
      Во время описываемых событий в Иркутске в ночь с 6 на 7 февраля 1920 г. были расстреляны бывший «верховный правитель России» адмирал А.В. Колчак и последний премьер-министр его правительства В.Н. Пепеляев. Их тела утопили в проруби в Ангаре. Долгое время считалось, что это было сделано по решению Иркутского ревкома без ведома центральных властей в связи с приближением к городу белых войск. Однако после крушения советской системы выяснилось, что Колчака расстреляли по прямому приказу из Москвы. Узнав об аресте Колчака, вождь большевиков Ленин отправил председателю Сибревкома И.Н. Смирнову следующую шифровку: «Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснением, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске». В свою очередь, Смирнов отдал приказ о расстреле Колчака Иркутскому ревкому.
       В конце Гражданской войны осенью 1920 г. иркутянам еще раз пришлось пережить довольно тревожные дни. В октябре Иркутскую губернию охватила волна крестьянских восстаний, в которых участвовало несколько тысяч человек. Их основной причиной являлась продовольственная политика советской власти. Летом 1920 г. правительство приняло декрет «Об изъятии хлебных излишков в Сибири». Декрет обязал сибирских крестьян сдавать все излишки урожая прошлых лет.
      Доля Сибири в общем объеме продразверстки составила 25 %. Эти решения привели к кризису сибирского сельского хозяйства. Осенью по всей Сибири прокатилась волна крестьянских волнений и восстаний. В Иркутской губернии эту политику усугубили действия местных властей, которые закрыли все мельницы и кустарные кожевенные заводы.
      Восстание охватило всю территорию губернии. Оно проходило под лозунгами: «Долой продразверстку», «Долой коммунистов», «За Советы без коммунистов». Масштабы восстания были таковы, что Сибревком всю Иркутскую губернию объявил на военном положении. Наиболее массовым восстание было в Балаганском уезде, где в нем участвовало более 1500 человек. На подавление восстания были брошены все наличные воинские части 5-й Красной Армии, войска коммунистических ЧОН, милиция.
      В Иркутске в дни восстания ГубЧК провела массовые обыски и аресты с целью предотвращения возможного восстания. Используя преимущества в организации и особенно в вооружении, войска сумели вскоре нанести поражение восставшим и рассеять их отряды. Однако крестьянский протест не прошел незамеченным. Сибревком был вынужден полностью отменить продразверстку в Иркутской губернии (единственной в Сибири).
      В Восточной Сибири наиболее крупным партизанским отрядом, руководимым анархистами, был отряд Н.А.Каландаришвили. Весной — летом 1919 года ядро отряда базировалось в 70 верстах западнее Иркутска и действовало в бассейне реки Китой (от верховьев реки до железнодорожного разъезда Китой). Партизаны пользовались поддержкой местного населения, что было отмечено колчаковской контрразведкой. В марте 1919 года Иркутский комитет РКП(б) установил связь с Каландаришвили и предложил ему военно-политическое сотрудничество. Сначала Каландаришвили отказался, не желая связывать себя какими-либо обязательствами и ссылаясь на нежелание вмешиваться во внутрипартийную борьбу, однако затем согласился. Комитет брал на себя обеспечение отряда средствами, вооружением и людьми. Отряду был предложен план боевых действий на участке железной дороги от Байкала до станции Зима. При поддержке местных крестьян партизаны развернули в этом районе успешные боевые действия. В течение лета 1919 года ими было пущено под откос 8 эшелонов и уничтожен железнодорожный мост через реку Китой.
      К осени 1919 отряд переместился на север от Иркутска, в район правобережья Ангары, где его действия сыграли большую роль в усилении партизанского движения. 12 декабря в селе Знаменском на совещании партизанских командиров были решены вопросы координации совместных действий. Отряды Каландаришвили, Мишарина и Некундэ (Байкалова) составили в декабре самостоятельный партизанский фронт под командованием Каландаришвили.
       Колчак же быстро восстановил против себя все партии, кроме правых, своей беспощадностью к политическим противникам и варварскими карательными экспедициями, подавлявшими крестьянские волнения. Он настроил против своего режима не только рабочих и крестьян-бедняков, но и интеллигенцию и даже часть собственной армии. Рабочие организации были удушены, экономические стачки заканчивались массовыми расстрелами, независимая печать запрещена. Рост цен и разгул спекуляции ударили по широким слоям города, и Колчака стали тихо ненавидеть даже те, кто был далек от политики и равнодушно встретил свержение советской власти.
      Когда началась мобилизация в Сибирскую белую армию, подавляющее большинство крестьян встретило ее отрицательно, и власти обрушили репрессии против «уклонистов» и из семей. Тогда в лес побежали даже кулаки. За короткое время огромная территория от Урала до Тихого океана запылала очагами бунтов, в которых участвовали сотни тысяч человек. Лучше бы адмиралу мерзнуть в полярных льдах, чем жариться на этой сковородке, огонь под которой он же сам и зажег.
      В январе 1922-го «сибирский дед» стал командующим войсками Советской Якутии (всего до 2 тысяч бойцов), боровшихся против Якутского восстания. Каландаришвили выступил с патетичным «Воззванием к якутам и тунгусам», в котором расписал прелести советского строя. В конце января он возглавил отряд, который выступил на помощь осажденному белыми повстанцами Якутску.
      6 февраля 1922-го в сильный мороз у поселка Тектюр на берегу замерзшей реки Лены на отряд Каландаришвили было совершено внезапное нападение, в ходе которого полегло более 50 красных бойцов. «Сибирский дед», вооружившись ручным пулеметом, пытался прикрыть отступление отряда. Но пули настигли его и его побратима, командира подразделения его отряда - грузина Астиани. Есть предположение, что ловушка для Каландаришвили готовилась не только белыми, но и якутскими большевиками. Именно из красного Якутска пришла информация о «безопасной дороге» и о необходимости немедленной экспедиции к Якутску
малыми силами.
      И все же именно взятие Волочаевки явилось символом укрепления Советской власти на дальневосточных рубежах России, завершением гражданской братоубийственной войны, восстановлением народного хозяйства и одновременно сворачиванием опытного полигона НЭПа, демократического строительства, которые и были возможны в те времена только в Дальневосточной республике (ДВР).


Сон второй
      «Иногда ты его почувствуешь, этот сон, и узнаешь потом в нем что-то забытое, прошлое и вспоминаешь вдруг что-то, лишь при встрече своей печали» (А. Платонов)

      Наиболее ожесточенный бой проходил при штурме губернаторского дома, на набережной реки Ангары в городе Иркутске. Сейчас в этом доме находится библиотека Государственного университета. В далеком 19-м году со стороны набережной стояли черная кованая ограда и кирпичные квадратные колонны с насаженной дубовой дверью. При возобновлении штурма этого здания по бойцам партизанского отряда начинал бить, поливая свинцом, пулемет, который был установлен в окне второго этажа, простреливая все пространство до реки Ангары. И вот, как только пулеметчик изменил сектор обстрела, стал крошить мраморный пьедестал памятника Александру III, тогда два бойца одним рывком преодолели расстояние от здания музея, который находится на другой стороне улицы от губернаторского дома, к кирпичным колоннам в этой ограде, и прижались к ним. Теперь пулеметные очереди разрывают воздух где-то над головами, пули рикошетом бьются о камни мостовой, высекая искры, свистят и поют смертью. Один из бойцов выдергивает из-под ремня гранату, срывает чеку и через себя, через голову, швыряет её в окно второго этажа.   
      Но она, «смертинушка», ударяется об козырек кирпичной колонны и, срикошетив, возвращается к ногам бойцов. Секундная пауза, безумный взгляд бойцов на вращающийся кусок смерти. Ещё одно мгновение и этот кусок железа может лишить жизни двух молодых сибиряков. И ещё две могилы вырастут на безбрежной Сибирской земле. Я тоже всё это вижу и пытаюсь быстро наклониться, подхватить гранату и отшвырнуть подальше, ещё не понимая, что это не спасет от поражения осколками, которые с большим желанием вопьются в мягкие тела. Но сейчас об этом даже в голову не приходит. Просто она вращается, зловеще улыбаясь, за ней вращаются испуганные и грустные глаза, наполненные ужасом происходящего, но чувствую, как предательски задеревенели мои ноги, не гнутся, стали ватными и чужими. А она, подлая, все вращается. И вдруг второй боец в одно мгновение хватает эту гранату и без замаха зашвыривает её через голову, через козырек этой онемевшей колонны, к зданию, и та, уже на излете, пролетая у самого окна с пулеметом, с грохотом разлетается в разные стороны на сотни колючих смертей. До этой секунды пулемет ещё выплевывал свою смерть и вдруг затих, и после двадцатиминутного боя вдруг воздух наполнило тишиной.
       - Достал я все же тебя,- процедил дед и трясущимися руками, передергивая затвор винтовки, бросается вперед. Бой идет уже в здании.
      Я резко открыл глаза. Во рту пересохло, язык разбух и заполнил все свободное пространство рта, ватные ноги отходили, слегка покалывая иголочками, руки сжимали уголок подушки.
      Дед сидел на корточках, что-то мастерил, пытаясь поднять дверь.
       - Дед, а что случилось с этой дверью, почему опять с рельсов соскочила? Я вот спал, слышу, что-то грохочет.
       - Да, не спал ты, а дрыхнул как убитый, - рассмеялся дед.
       - Так грохотнуло, когда она падала, да ещё и палисадник завалила. Да и я, когда мальцом был, как ты, то мог прямо в телеге на дровах заснуть, а дороги деревенские, можешь представить, какие были,- рассказывал дед, с улыбкой на лице и одновременно поднимая упавшую дверь.
        - Дед, а вот расскажи, что было в том девятнадцатом, там, при штурме дома губернатора, когда граната к ногам твоим упала. Я до сих пор помню, как медленно поднимались голубые глаза деда, и как он посмотрел на меня, как-то снизу вверх и вглубь, и вдруг спросил:
        - А ты откуда это знаешь, я об этом никогда и никому не рассказывал, только, правда, сны иногда приходят, и она все ещё вращается. А граната, она по какой-то причине сразу же не взорвалась. Я её хотел вначале отшвырнуть сапогом, но ноги задеревенели, ни шагу сделать не могу, ни нагнуться, всё словно парализовало, потом вдруг в голову ударил какой-то сигнал, что-то там щелкнуло и думаю, ну, пну я её сейчас, а она возьми и рванет, осколками всё равно посечет, да и других зацепит. И тогда тело вдруг налилось какой-то энергией и злость пришла, одним движением я её подхватил рукой и без замаха запустил через голову в сторону бьющего очередями пулемета. Она рванула в воздухе у окна, уже на излете, и жестоко посекла двух юнкеров у пулемета. Он захлебнулся, и все бойцы, с нашитыми красными  треуголками на шапках, рванули в здание, где штыком, где пулей расчищая свой путь. 
 Я уже ничего не помню. Пришел в себя, да и не только я  один, после         принятых нескольких стаканов вонючей  самогонки.  А эта, вращающаяся        смерть,мне снится до сих пор!
Волочаевск прошел весь израненный,и Даурию, и даже  когда лежал, умирающий, у китайца-целителя, то и в бреду всё время бил её ногой и кричал: «Не возьмешь, подлая!» А затем,согнувшись,поднимал её на воздух и снова, снова зашвыривал прочь в пространство.

      «А тот, не известный всем молодой юнкер, с желтыми глазами лежал у пулемета, у окна, в своем горе, только уже не шептал молитву, а старался более никому уже не мешать жить. И должно быть, видел он остывшими глазами лишь слияние неба с землей и застывший над ним вечный блеск звезд ».
          - Страх тот уже прошел,- продолжал дед,- но появился страх смерти человеческой, и я ощущаю спиною ее холод. 
       Тогда жили по-революционному, люто, а кончаемся в этой жизни по партийной совести. Вот так всё и было, сынок.


Сон третий
      «Но ничего вечного нет. Как всё живое и эти вековые ели, сосны, лиственницы смирны. Ветер, ураган может повалить их, и они ещё некоторое время продолжают жить, и таким образом делают тайгу непроходимой, переплетая всё между собою живое»

      К звёздам мы привыкаем с рождения. Тайга же властно заставляет подумать о сущности жизни. Все деревья способны вести запись своего биологического состояния, жизни. Набравшись терпения, можно на срезе сосчитать количество годовых колец - это их возраст.
      Пройдя в глубь тайги - встречаешь деревья старше и старше, стройнее и выше. Есть какая-то тайна в этих громадах, которые не дают росту березе,
тополям...
      Вдоль огромной поляны, как китайская стена, торчали кусты дикой малины. Кто хоть раз лазил в чужой огород и наслаждался поеданием соседской малины, знает, что она слаще своей. Так вот, лесная, дикая малина чуть меньше размерами садовой, но слаще бывает только кусковой сахар и то, когда его облизываешь. Но, оказывается, сладость лесной малины притягивает не только людей, но и более крупных зверей - медведей, сластены они конченые.   
      Обхватывают своими лапищами куст и длинным, шершавым, влажным языком слизывают эти спелые лесные ягоды и при этом чавкают и немного похрюкивают от удовольствия.
      Я, как всегда, спасаюсь от комаров под дедушкиным плащом, а он в это время очень ловко набирает в ведро голубику. Когда и эта борьба, под плащом, заканчивалась в пользу кровососущих, я выдвигался опять к поляне и начинал набивать свои «закрома» сладкой ягодой.
      Здесь много солнца, да и комаров поменьше. Так происходило и на этот раз. Вдруг подходит ко мне дед (видимо, тоже захотелось сладенького), и только я хотел проглотить очередную порцию ягодного желе и сказать, что этот куст мой, как он молча взял меня за руку и тихо сказал:
- Пошли, сынок.
А как не хочется уходить от сладкой жизни, я уже хотел возразить, а он тихо:
- Пошли, пошли, быстрее!
      Я еще раз оглянулся на место былого пиршества и вдруг встречаюсь с тревожным, не моргающим, взглядом бурого медвежонка, который сидел рядом в непосредственной близости с моим кустом и также уплетал дары природы. У меня подкосились вначале ноги и кратко временно перехватило дыхание, но через несколько секунд я уже тащил деда за собою. Так мы выскочили на ручей, где дед моё распухшее от укусов лицо несколько раз глубоко погрузил в холодную проточную воду. Я выдавил из себя застоявшийся в легких воздух, и получился единый звук:   
      - Ачтоэтобылодедмедведьда?
- Нет, сынок, это был только медвежонок, «писун» годовалый.
- А что же мы тогда так быстро ушли от малины?- сказал я уже разборчиво.
- А то, сынок, что где-то рядом была его мама и наблюдала за нами, готовая в любую секунду напасть. Вот от неё то мы и махнули через гору, да прямо в ручей, и половину голубики растеряли, а ты-то здоров малый, если бы не ручей так меня бы уже на Байкальский тракт вынес на себе,- и засмеялся, как всегда, полным ртом, негромко и от души...
      - Где-то я уже слышал такой же необычный, красивый и добрый смех...
      -Что, немного закусывают, ах какие они несытные, иди, мой мальчик, на поляну, там ягодка сладкая тебя ждет, а я рядом здесь другую ягодку насобираю.
      И тут из кустов малинника выскакивает, вернее, выкатывается светло коричневый клубок и черным влажным носиком натыкается на маленького Гошу, затем откатывается и смотрит с испугом и любопытством, задирая нос вверх и вдыхая незнакомый запах пришельцев. Вдруг, разрывая густую стену, из малинника с рыком вылетает огромная медведица и, встав на задние лапы, медленно пошла в атаку. Медвежонок с испугом бросается к своей маме, но, получив лапой под зад, улетает в кусты, из которых недавно появился.
      Маленький Гоша забился в материнский подол и заплакал от страха, подняв глаза за помощью. Мама - Юлия, распрямив своё высокое, стройное тело и прижав к себе самого младшего в семье человечка, стояла и в упор смотрела в глаза этому страшному зверю. Её тёмные глаза от напряжения засветились, а голос выбросил в крике внеземную энергию (может, это были причитание или молитва). Что этот лютый зверь остановился, изумленно сморщил своё нечеловеческое «лицо», истомленное бессмысленностью нападения, ещё раз сверкнул своими красными от равнодушного утомления глазами, поднял страшные лапы вверх и, громко рявкнув радостью победителя, резко развернувшись, одним прыжком вместе с медвежонком ушел в тайгу.
- Пойдем, сынок, больше он нам не опасен,- только это и сказала мама, прижимая всхлипывающего и дрожащего от нервного напряжения мальчика.
- А вот и ручей,- и трижды погрузила голову сына в холодную воду, нашептывая тихо молитву на польском, и затем уже обтерла мокрую голову подолом своего длинного платья.
- Пойдем, пойдем, мой «малейки аниоф», мой ангел!
      Это был мой самый продолжительный сон, и не хотелось просыпаться, первая половина сна с дедом происходила со мною наяву, и я её отчетливо помню в деталях, а вторая же половинка сна...   
      Дед, потом, после моего пересказа сна, задумчиво произнес:
- Да, так и было, я помню и себя, и мою маму. И из его голубых глаз выкатилась слезинка, чтобы навсегда исчезнуть из плоти.
      Сколько же этой женщине, полячке, довелось пережить: тяжелый и небезопасный путь вместе с другими детьми к отцу на жительство из Польши в Сибирь. Ранняя утрата матери, затем пришлось пережить смерть взрослой дочери Шуры и смерть старшего 68-летнего брата Викентия, а потом, при советской власти разъехались кто куда по Иркутской области её сестры, потеряла с ними связь. Ушел из жизни и отец, участник польского восстания 1863 года, дворянин Варшавской губернии Викентий Янкевич.
      И возможно, самое страшное испытание, которое и подорвало сердце любящей матери - это известие об умирающем от полученных ран сыне Георгии, которого отправили израненного после битвы под Волочаевском на подводе в Иркутск – просто умирать.
      А он, находясь уже почти при смерти, должно быть, забывал помнить про самого себя, то ли утомился или же умирал по мелким частям своей жизни. Но так подвода и не прибыла в отцовский дом в деревню Малая Разводная. А кто и как мог сообщить родным, что лежит он в бреду и забытьи, партизан-герой, на излечении у китайца-целителя под Читой.
     Вот так в борьбе за жизнь и пролетело полгода, а затем и долгожданное выздоровление. Возвратился в Иркутск, устроился рабочим на кирпичный завод, женился на шестнадцатилетней красавице Марии Березовской, родилась внучка Елена.
      Жизнь стала налаживаться, но изболевшее сердце его матери - Юлии - не выдержало всех этих испытаний, и оно остановилось на 68-м году в Иркутской губернии, селе Малая Разводная.
      Природа, как и всё живое, тайны свои окружает законами неприступности - это относится и к человеческой жизни. Здесь слабый не выживает и у каждого есть своя правда силы.
Как было всё это давно, но привкус от первого страха (встреча с медвежонком и медведицей) я помню, и  по сей день.
      С годами пришло «внутреннее осознание того, что не по силам Бог креста не даёт».

Сон четвертый

      «Ночь стояла смутно над людьми и больше никто не произносил слова, только слышалось, как по- старинному брехала собака на чужой деревне, точно она существовала в постоянной вечности». (А. Платонов)

      До поступления в медицинский институт я год проработал бетонщиком и электрослесарем в своем родном г. Братске. Получился «выходец» из рабочего класса. А поскольку состав нашей былой партии КПСС - это 70% выходцы рабоче-крестьянского происхождения, то 30% в партию принимали из интеллигенции. Но я не о классовом составе, а о другом (как всё переплелось в этой жизни). Вот так нас семерых студентов с пятого курса и трех преподавателей, все из медицинского института, готовили в приём в партию.
      Идет идеологическая подготовка, пишутся автобиографические справки и ещё готовятся два важных документа - это рекомендации. В моём случае: одна рекомендация от комсомола, а другая. конечно, от большевика-деда, который вступил в ряды ВКП(б) в тяжёлом 1919 году ещё в партизанском отряде. А потом ещё раз вступил в партию, но уже в 1938 году. Одни тайны, да ещё надо учесть, что повторное вступление в партию в разгул репрессий. Что же произошло в эти годы?...
      И тут, накануне перед приемом в райкоме партии, ко мне приходит вот такой революционно-патриотический сон.
      На окраине деревни вот уже второй год стоит недостроенный дом, крыша имеется, бревна обтёсаны и уложены, скреплены замком, половые доски настелены и стянуты клиньями, а вот дверей и окон нет. И спят там, в большом помещении на брошенной соломе, два усталых человека, которые пришли поздно ночью и решили заночевать, а рано утром, по первому солнцу, наведаться в сельсовет, что бы передать пакет с печатью.
      И только первые лучи июльского солнца коснулись земли Сибирской, как послышался лошадиный топот, вихрем пролетели всадники мимо недостроен¬ного и заброшенного дома и уже там, в спящей деревушке, раздались одинокие выстрелы. Недовольные столь наглому вторжению, сонные собаки дружно заголосили: «Проспали, братва! Конец пришёл тихой нашей собачей радости».
      И вот уже «непрошенные гости» ведут со скрученными руками
председателя сельсовета, секретаря партячейки да ещё одного бородатого дядьку.
      Сон двух путников в доме мгновенно пропал, да и когда они увидели, что связанных активистов ведут к этому заброшенному дому, то по телу пошла волнами нервная дрожь.
      - Гошка, всё хана нам,- зашептал Семён,- надо рвать пакет, а то и нас к стенке за компанию поставят. А может, и саблей полоснут вдоль спины и до копчика. Пропали, паря, мы!
      И трясущимися руками пытается разорвать пакет, а он с пропиткой не рвётся, мнётся и хрустит что-то внутри, за версту слышно, но не рвётся.
- Гошка, а что с партбилетами будем делать,- опять зашипел напарник, - обшарят нас и без разговоров на вилы и оденут. Всё хана, браток. - И начинает рвать свой билет члена ВКП(б) и кусочки спускать между щелями в полу у стены.
- А я свой рвать не буду,- также шёпотом ответил Георгий,- ты не дури, может, всё обойдётся, вот я и конверт между полом и стеной пропихну и сеном заложу, может, и пронесёт.
      И вдруг грохотнуло в разнобой из обрезов, что-то цокнуло по брёвнам, затем ещё прозвучало несколько долгоиграющих злобных и яростных выстрелов. Удаляющийся цокот копыт завершил утренние разборки.
      Перепуганные вороны заполнили гамом утреннюю тишину. Деревня давно уже проснулась, но выходить за калитку жители её не решаются, вдруг где ещё затаилась шальная пуля.
      Ошарашенные происходящим, посланники города выглянули через оконный проём. У самой стены лежали три уставших тела. От ещё холодной  росы и потемневшей от крови трава отдавала мёртвой влагой и пахло  приторно - кровью.
Отчего яснее чувствовалась общая грусть селян и тоска жизни.
       - Ушли, кажись, - уже прохрипел Семён.
      Не ответил ему Георгий, потому что в это время он доставал из щели свой партбилет и конверт, помятый, но целый, а затем сказал:
       - Уходить надо, где-то эта банда рядом ходит, да и наводчики местные, деревенские, знали, что должны пакет привезти и вот как всё вышло, опередили они нас,- разглаживая пакет и пряча красную свою книжку во внутренний карман, ближе к сердцу.
       - Гоха, а как же мне быть-то, давай, подпалим дом и скажем, что спрятали от бандюг и конверт, и партийные билеты под полы дома, а эти подожгли дом с убиенными, чтобы следы свои скрыть. Вот всё у нас и сгорело, сами только и успели выскочить и спастись.
       - Нет! Я могу только сказать, что и ты сгорел, Семён, вместе со своим билетом, а я успел всё это спасти. Более врать не могу...
      И расстались у этого печального дома два товарища, два бойца.
      И развела их обратная дорога - первого, слишком угрюмого от хитрости, страха и без документов, в одну сторону, второго с документами для будущего революционного счастья и светлого будущего - в другую.
      Ночь ещё стояла чернотою над спящими друзьями в общаге, и больше никто не произносил во сне слова, я проснулся и не смог заснуть уже до утра.
      В десять часов утра, мы уже были в Октябрьском райкоме партии города Иркутска, где нас и приняли кандидатами в члены партии.
      Я обратил внимание, ещё при обсуждении наших кандидатур, на сидящего в углу большого партийного кабинета пожилого, с сединой, ветерана КПСС. Лицо его уже не выражало безответного счастья от удовлетворенности своим боевым прошлым. И только когда зачитали партийную рекомендацию от моего деда, а вернее, при словах - от Георгия Осиповича Пятидесятникова, вдруг дёрнулось его утомлённое тело и потухшие сырые глаза вспыхнули, но также быстро и погасли от равнодушного утомления.
      Уже после поздравлений вновь принятых членов в ряды партии он подошел ко мне и тихо, как бы извиняясь, сказал:
      - Передай своему деду, Георгию, осталось мне уже немного, пусть простит меня, Семёна, за всё и за мою слабость тогда...
      И ушёл медленно, как бы растворяясь во времени истории, оставляя нам достраивать их светлое будущее.
      Шёл 1973 год, всё ближе и ближе страна приближалась к «победе коммунизма».
      - А меня с Семёном ещё раз свела жизнь,- стал рассказывать дед после передачи ему «прощения» от ветерана. - Это было в 24-м году, проводилась очередная чистка рядов партии, и я встречаюсь с Семёном в  райкоме ВКП(б), только он сидит в комиссии по чистке рядов партийцев, а я стою в кабинете перед ними и отчитываюсь за свою пролитую кровь в боях с колчаковцами, бандой Семёнова, за погибших товарищей партизан и вдруг вижу Семёна, но не того убитого горем парня, а в форме и портупее с наганом. Он меня тоже узнал, отвел взгляд, нервно разминая папиросу. И тут меня словно кто-то дернул за язык, кровь прильнула к голове, лицо стало багровым, но не от упитанности, а от излишнего сердцебиения.
      Не помня себя, бросил на стол свой партбилет со словами: «Пока такие партийцы сидят в комиссии, мне не о чем здесь рассказывать и отчитываться!» Так я с записью «выбыл механически из партии», стал беспартийным.
      В 38-м году меня заново приняли в члены ВКП(б), уже за особые трудовые заслуги. Я был один из разработчиков и изготовителем противотанковой мины из мелкой пыли сосновой коры и аммиачной селитры. А затем и запустил производство на кирпичном заводе и возглавил этот цех. В войну этот цех вагонами отгружал на фронт свою смертоносную продукцию. И вот тебе встреча через внука. Хотелось бы ещё раз на него посмотреть, глаза в глаза.
      Существует определенный срок, когда придется лечь, повернуться лицом к стене и скончаться, не сумев заплакать…
      Семёна не стало в 1974-м году, а дед ушел из жизни в 1975-м.
Смерть примирила когда-то двух товарищей, двух партийцев и две недосказанные истории.
       Кто-то сказал: «Никогда не требуй справедливости у Бога, ибо, если бы он был справедлив, он бы тебя давно наказал»...
«Иоанн же удерживал Его и говорил:
       - Мне надобно креститься от Тебя и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ:
       - Не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду.»  (Евангиелие, третья глава от Матфея)

      Прежде чем описать самый тяжёлый и последний пятый сон, я хотел бы вспомнить несколько забавных историй из жизни нашего деда Гоши.

Игра в лото и хоровое пение
      Можно было часами лежать рядом и слушать, откладывались все самые «боевые» уличные дела, на это время прерывались все садовые набеги в соседские огороды за ранетками, малиной и черёмухой, когда узнавали об очередном праздновании праздника, который будет отмечаться во дворе дома нашего деда.
Но самое главное, что после будут играть вместе с соседями в лото и выкрикивать числа на бочонках станет тамада вечера - Георгий Осипович.
Я до сих пор помню некоторые комбинации слов, которые отображали цифры на бочонках. Вот, например:
«еврейские ножки»- число 77;
«барабанные палочки»-11;
«туда-сюда»- 69;
«товарищ баба»- аналог «старый дед девяносто лет»; и т.д.
     Или такие прибаутки, как 48- «половину просим»; 27- «да не всем» (это, наверное, в голод); 41- «играю один»; 45- «баба ягодка опять». Это покажется сейчас смешным, но тогда… одно то, что нас допустили просто быть рядом с взрослыми и просто слушать, был уже праздник…
      Игра в лото всегда сопровождалась весёлыми шутками, дружным смехом,
вот тут-то наш дед был незаменим, балагур, шутник, пародист – всё в нём гармонично выплёскивало наружу. Как было весело и какое это было счастье к этому явлению прикоснуться!
      Сейчас так не веселятся и не дурачатся взрослые. Но самое главное было ещё чуть позже, когда появлялась гармошка и… оживали старинные песни. Мы, ребятишки, их тоже подпевали с умными и серьёзными лицами.

В тихий час утомительной встречи
Только месяц  в окошко сверкал…

 Ах, зачем эта ночь
Так была хороша…

По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах…

Славное море – священный Байкал,
Славный корабль – омулёвая бочка…

      Мы заваливались в траву и слушали, слушали, как плачет вдова, как бьёт волною могучий Байкал, как бродяга судьбу проклинает… И в этом народно-деревенском хоре был узнаваем, светлый и яркий баритон деда.
         Дед не только любил пошутить, но и был мастер всевозможных розыгрышей. Досталось и мне однажды. А дело было так…
      До 1962 года у деда, он проживал в посёлке Китой, это под Ангарском, не было своей бани. Всё мне говорил, чуток подрастёшь и мы с тобой свою баньку смастерим, ему нужен был помощник подносить кирпич, раствор замесить и т.д. (и мы её построили, но чуть позже). А так часто все ходили в деревенскую баню или к соседям, когда перед праздниками приглашали попариться, а затем посидеть за столом.
      В хорошей деревенской бане первый пар «срывали» мужчины, затем туда шла женская половина, ну и напоследок запускали нас, пацанов, уже просто помыться, так как затем вновь убегали играть на улицу.
      Так было и очередной раз. Распаренные мужики и деревенские красавицы, их жёны, уже сидели во дворе за столом и отхлёбывали, как всегда, недозрелую бражку. В это время я и мой друг, сын хозяина бани, заскочили во двор за велосипедами, чтобы затем умчаться на озеро, поплавать. Тут дед нас остановил и предложил обмыть наши худые тела в бане. Хотя бы смыть первый слой пыли, затем очередь была бы наших младших сестёр, боевых «подруг» наших уличных игр.
      Предложение принято, и мы с другом, уже «взрослые» двенадцатилетние пацаны, с ходу залетаем в предбанник, на ходу сбрасывая с себя майки и шорты, а больше ничего и не носили, и врываемся в баню, где как вкопанные встали, с замороженными человеческими лицами.
      В центре мойки, она же и парная, стояла сорокалетняя вдова, тетя Маруся, и расчесывала большим деревянным гребнем свои красивые, мокрые и длинные волосы.
      И когда она в ответ на наше шумное появление, одним движением головы их забросила за спину, наши глаза пленились её женской грудью и каким-то черным островком, ближе к соединению ног. Чужая женская красота обнаженного тела возбудила в нас стыд и тревогу, будто её нагота существовала отдельно в постоянной вечности. Было уже не стыдно, а страшно, вот как она нас двинет тазом.
      А в ответ слышим, с улыбкой у рта:
        - Ну, что стоите, как сироты, зарделись и потеряли дар речи, проходите, а я вас веничком побалую, - так пошутила тётя Маруся.
      Вот эти слова и решили всё. Пух юности тела покрылся мурашками, с волнующей силой начало биться сердце и ещё не успели подумать головы на предложение, как наши ноги уже вынесли нас  из бани.
      Хохот взрослых за столом от удачного розыгрыша тёти Маруси, подхватил мои ноги и понесли уже тело в огород, а Витьку в другом направлении, на улицу. В руках своих он сжимал мои шорты, а у меня была его майка. Больше из одежды, на двоих, у нас ничего не было.
      Меня вынесло к общему забору с огородом деда, одним приёмом взлетел на поленницу дров и перемахнул через общий забор и тут уже в полёте я вспомнил, да там, у забора, росли высокие, молодые, всегда улыбающиеся и приветливые кусты крапивы…
      Окончательно я пришел в себя, когда уже отмачивался в холодной воде двухсотлитровой железной бочки, которая стояла у колодца деда.
      А вечером, дед обмазывал меня моё унылое тело облепиховым маслом, приговаривая:
          - Всё равно твоё счастье когда-нибудь наступит исторически!
И я с покорностью наклонял свою горячую голову, которой уже нечего было думать.
      Прошло много лет (я уже был студентом третьего курса института) и меня пригласили на свадьбу Светланы (дочери тёти Маруси). В детстве мы дружили: моя сестра с её братом, а я со Светланой. Вот и увиделись мы вновь с тётей Марусей. Всё та же улыбка, грусть в глазах, густые, чёрные, но уже с сединой волосы. И когда общее веселье сровнялось с возможностью отдельно поговорить, призналась тётя Маруся, что думала она, что мы со Светланой будем на этой свадьбе женихом и невестой, да и к тёще не надо будет привыкать, раз уже мылись в одной бане. И рассмеялась, не забыла той шутки деда.
      А я так и не смог ей объяснить, что жениться не по любви, а из любопытства, как там в браке, нетерпения вкусить плотских радостей и страстей, не научен, да и дед был бы против таких моих решений.
      Вот вам и розыгрыш…
    Так получились, что под старость старшего брата деда, Александра, его дети «выпроводили» на улицу, и дед его принял к себе в дом, доживать свой век. И бабушкин отец, мой прадед Владимир Березовский, до глубокой старости, также проживал в общем доме с дедом. И я имел возможность долгое время (каждое лето мы с сестрою отдыхали у деда) наблюдать за их жизнью. Вся наша суетливая жизнь отторгалась их дремучестью, мудростью и величием. Но какие они были разные.
      Дед Александр – он уже не помнил про удовольствия личной жизни, всегда курил самокрутку из махорки и молчал. Дед Георгий, часто обнимая брата, улыбаясь, говорил:
- Что же ты так, Александр, молча живешь? Ты бы сказал или сделал нам что-нибудь для счастья.
- Это ты, Георгий, пролетарий, – с усталостью отвечал брат, - вечно жил для энтузиазма, а мне ничего усталому человеку не нужно, дай Бог тебе здоровья, что приютил меня…
      И опять уходил в свои мысли, погружённые в темноту усталых вечеров…
     Другой же дед Березов – Владимир Березовский, никто не знал, как он оказался в Сибири, когда и как прибыл из «Царства Польского». Угольный труд был его лучшей профессией, всю жизнь он проработал на паровозе кочегаром. А любил попыхивать трубкой, а затем, после её «потери» (она у него в это время отдыхала за ухом) и после  обнаружения «пропажи»,  разбил её топором и окончательно перешёл на «самокрутку», и махорку. Необходимо пояснить, что «самокрутку» он закручивал, вырывая страницы из книги «Черемховский угольный разрез», которую читал уже несколько лет, я беру грех на душу и признаюсь, что периодически, из озорства, переворачивал ему страницы этой книги на начало. И он начинал читать всё заново, также закручивая «самокрутку» из «ценной» книги. В это время, возможно, он ощущал в глубине своего старческого тела тихое место, где ничего уже не могло случиться, но ничего не препятствовало и начаться. И это «начаться» вдруг происходило, когда у него в руках появлялась скрипка. Из дома выходила музыка, которая излучала особые жизненные звуки, в которых не было никакой мысли, но имелось предчувствие состояния радости. Есть какая-то тайна в этих струнах, которые создавали тревожные звуки, возвращая чувства и память. Из закрытых глаз деда Березова , а дальше по щекам текли слезы, покидая по капле навсегда это тело. Он любил, чтобы во время игры его касались чьи-нибудь руки, часто это были мои или деда. А там, в душе, в это время он, наверное, чувствовал то семейное счастье отцовского дома или нежные руки своей матери, и также он сидел когда-то на крыльце своего дома, летние вечера не изменились, а грустные звуки возвращали ему память о далекой родине. Он воспроизводил воспоминания и больше ни о чём думать не мог, потому что некуда было далее жить, и однажды замолчала его скрипка на 98-м году его жизни…
      Оставив после себя уже свой род - дочерей  Марию и Валентину, сына Петра, а сейчас уже продолжается родословность: Неля Ивановна, Татьяна, Анатолий, Петр да и династии Гришиных, Дмитриевых, Ковалевых, Пятидесятниковых  в полном составе продолжает разрастаться и крепнуть.
     И это радует…
      Хочется ещё многое написать, потому что постоянно приходят воспоминания из рассказов деда и из своего детства. И как он организовал тушение горящего соседского дома (я был свидетелем этого), и как он после двух перенесённых инфарктов стал заново учиться бегать трусцой, начиная свой бег ради жизни со ста метров (мне пришлось с врачами разработать ему схему нагрузок и контролировать самочувствие своё  по пульсу. И как после боя с бандой Семёнова под селом Усть-Куда он выкапывал из под снега свою двоюродную сестру Антонину (мама Иды), которая от страха туда зарылась. И о том, как проходила служба в царской армии и как его постоянно бил по лицу прапорщик Вербовский, и за ответные действия - удар прикладом обидчика, дед был осужден на три года тюрьмы арестантской роты, но по случаю судьбы попал на хлебопекарню. И о том, как во время войны в Иркутске в его цехе на кирпичном заводе горели склады с противотанковыми минами, и если бы рвануло, то часть города превратилось бы в большую беду…
      Любили деда все за доброту, отзывчивость, за  поддержку и готовность оказать любую помощь как близким и родным, так и простым людям…
     Но становится всё тяжелее и тяжелее от воспоминаний и от того, что я ещё должен описать самый тяжёлый и последний свой сон… 
    
Сон пятый

      «И когда ему стало легко и беззаботно внутри, точно он жил не предсмертную, не равнодушную жизнь, а ту самую, которую ему шептала его мама, своими устами напевая «далекие» мотивы, но он это уже утратил даже в воспоминаниях, потому что это был уже не земной сон» (А. Платонов)
      Многие могут сказать, что написать и говорить можно как угодно и что угодно. Но я собираю из памяти все эти строчки из «снов» по крупице уже несколько лет, а вернее, в первую очередь, долгое время вертится внутри
тема рассказа. Независимо, где я нахожусь, в основном, когда на отдыхе, а затем приходит «голос» персонажа, и он диктует временные события и сюжет. Это происходило на отдыхе  в Турции, Шри-Ланке, Испании, Израиле, особенно когда был в этой стране обетованной второй раз (прилетал к старшей дочери, чтобы увидеть самого младшего внука - Натанэля).
       Вот в этой удивительной стране и написался на одном дыхании «сон пятый», хотя некоторые «сны» ещё не были дописаны или вообще были в черновом варианте.
      В своей жизни я дважды видел такой странный сон, где отчетливо слышал пронзительный звук оборванной струны.
Первый раз - это произошло на военных офицерских сборах в г. Чите, и в этот миг не стало дедушки. И второй раз, когда я отдыхал на Азовском море, и в     г. Братске в это время ушел из жизни ещё один близкий мне человек - это мой отец.
      В обоих случаях, я это тщательно проверял из разных источников, происходило совпадение времени разрыва во сне струны и ухода из жизни самых дорогих мне людей. И этот резкий, отрывистый, разрушающий и не щадящий звук часто вспоминается мне болью в сердце. Но он больше не повторялся, и это, может быть, и хорошо, потому что так страшно слышать уход из жизни близкого человека.
      Я пишу эти строчки «этого сна» на берегу Средиземного моря в Израиле в городе Рамотган. Скоро наступит 9 мая и я уже вернусь в Москву, чтобы достать боевые награды моего папы и выпить за него его сто грамм боевых.
      А сейчас бьются волны о берег, резвятся на песочном пляже дети, жизнь продолжается и описание «снов» о своём деде  заканчивается.
      После его ухода в вечную жизнь сны с его приходом оборвались, молчит он и до сих пор.

      Военные офицерские сборы в 1975 г. в г. Чите продолжались уже целый месяц, а сентябрь в Забайкалье - это золотая осень, лучшее время года. Днем лекции, вечером шахматы, карты. В общем, каждый отдыхал в зависимости от финансов, а их всегда не хватало.
      И приходит ко мне очередной сон. Иду я по песчаной ровной земле и вижу, на возвышенности сидит одиноко человек, в сером балахоне, на голову наброшен капюшон и что-то мастерит. Я иду к нему, а он никак не приближается, стало жарко, солнце припекает, потом заливает лицо, хочется пить, но тщетно. Тогда я сбрасываю с себя офицерскую форму, сапоги и перехожу на бег, и при ускорении силуэт начинает приближаться ко мне, как только замедляю бег или перехожу на шаг, всё останавливается. И тогда я побежал очень быстро, как на соревнованиях, увязая, обжигая ноги о раскаленный песок. И когда мне осталось добежать до силуэта метров 10-15, человек в капюшоне поднимает ко мне голову и, улыбаясь, говорит:
              - Ты успел, сынок!
      Да, это был мой дед, я узнал бы его голос и его улыбку из сотни тысяч других. А сейчас улыбка была совсем особенная, чуть сдержанная, но также доброжелательна и прекрасна.
               - Ты всё же успел, сынок! - Ещё раз повторил он и сдернул с головы капюшон, обнажив короткие седые, совсем седые волосы на голове. В руках у него была скрипка, да, та самая, скрипка прадеда Березова. Те же потертости на верхней и нижней деках, гриф уже выцвел и местами виднелось дерево. Я часто держал её в руках и пытался заглянуть в эфы - что же там таится внутри. Но когда не стало прадеда, скрипка также исчезла, и больше её никто не видел. И вот теперь этот инструмент был в руках деда и он пытался её настроить, подкручивая винты настройки. И когда мне осталось сделать два шага, чтобы подняться на пригорок к деду, вдруг самая тонкая струна издает пронзительный звук и разрывается. Словно кто-то рубанул кожаным хлыстом в воздухе у самого уха. Пронзительный звон с болью резанул по всему моему телу, во мне шевельнулось полуночное мученье, я вздрогнул и проснулся.
      Всех нас окружала глубокая ночь, ровно дышали товарищи по офицерской интернатуре, и стояла тишина.
      «Что же это было?» - пришли первые мои мысли. Пристроился поудобнее на казенной кровати, скрипнули пружины, и опять воцарилась тишина. Так и просидел я в раздумьях до самого утра.
      И вдруг где-то в глубине коридора послышались шаги дежурного по этажу, всё ближе и ближе, и громче скрипят его ботинки. Я приподнялся туловищем и подумал - это в нашу комнату, и в это время открывается дверь. Заходит дежурный офицер, в руках держит какой-то листок синего цвета. Называет мою фамилию и спрашивает, где он - адресат. Я протягиваю руку навстречу уже к пережитому.
      - Это я, земляк.
      - Ты знаешь, это телеграмма, ну, в общем,- замялся он,- короче, не очень хорошая.
      - Я знаю, что в ней, и я её уже дожидаюсь.
      Руки приняли такой чужой, холодный и тяжёлый листок и замерли на одеяле.
      Постепенно стали просыпаться товарищи, прочитав эту телеграмму, куда-то исчезали, потом вновь появлялись, собрали деньги, подписали все необходимые документы и посадили в самолет. Прошло три часа - и я на пороге родного мне дома в Мельничной Пади, что под Иркутском. Свой перелёт я не помню, как добирался до посёлка - тоже.
      И вот оно родное лицо, строгое, скорбное, спокойное в застывшей улыбке: ты успел, сынок, излучала она. Только не видно более таких голубых и радостно сияющих глаз. Было ощущение, что дед просто прилег и заснул с отрешенным счастьем равнодушия к жизни усталого человека.
      Прошло более 35 лет, дед во снах ко мне больше не являлся, и не было более им продолжения.
      Он ушёл один в то далекое царство печальной пустыни, как бы напоминая о том, что мы все умирающие, только одни уже прошли свой путь и состарились, а другие только родились.
      И этот список рожденных, надеюсь, будет продолжаться бесконечно.
   Мне уже за 60, и я продолжаю набирать цифры с увеличением к дате своего рождения, а дедушке так и осталось 79 и между нами находится та далекая страна и молчаливая вечность.
      Он ушёл, и не было у меня неотложных слёз ни в день прощания, нет их и сейчас.
      Не нужны слёзы, когда ты чувствуешь, что он где-то рядом…

      Правда, ДЕД ? !...



.2011г.
Москва-Израиль