Ночной сонет

Георгий Сергеевич живёт в мире прекрасных роман-
тичных отношений прошлых столетий, музыки Бет-
ховена, Шопена, Брамса и всех-всех – от Алябьева до
Рахманинова. Творчество прошлого – это да, а нынеш-
них художников, поэтов и прозаиков – это тьма сущая,
чурайся её, не чурайся. Недаром он руководит фондом
«Частное наследие России», разглаживая кое-что кое у
кого.

В проёме между окон – портрет известной романсо-
вой примадонны, красавицы Елены Фиалковской, пе-
вицы с божьим даром, – её подарок, и со значением. А
вот кто художник? Терра инкогнита.

На вопрос Георгия Сергеевича Елена с подкупаю-
щей скромностью ответила: «Вы его не знаете».

Он, толкователь искусства и сердцеед, не стал на-
стаивать, воспринял кокетство Елены как знак внима-
ния, как надежду на то, что, может быть, между ними
проскочила та невидимая искра, которая окрашивает
отношения мужчины и женщины невидимым цветом
радости и тайных переживаний. Или, наоборот, про-
скочила и ушла в землю, чьё притяжение сильнее ду-
шевных порывов Георгия Сергеевича. Чудно? Да. Но
чудо чуду – рознь.

Георгия Сергеевича посетил гость из молодости, не
испорченной московским романтизмом, – художник
Стрехов. Хорошо беседовать вдвоём в окружении по-
лотен и скульптур! Под сухое красное винцо, домаш-
ний квас и блины с икрой почти такой же красной то-
нальности. Георгий Сергеевич, радуясь гостю, много
говорил, пытаясь вызвать отклик своим неувядающим
чувствам... Но художник знал цену слов, мягко улы-
бался, вклиниваясь иногда с короткими суждениями,
призванными поставить его на одну доску с хозяином.
Окинув в очередной раз испытующим взглядом пор-
трет великолепной примадонны, Георгий Сергеевич
обратился к гостю:

– Ну что же, сударь, подымем бокалы за красоту, со-
творённую природой. Знакома вам сия модель? Вы –
художник, портретист, отлично понимаете, такой голос,
как у Елены Фиалковской, не для концертных залов и,
конечно, не для стадионов. Её пением надо наслаждать-
ся в салонах, где каждая нота, каждое слово звучит от-
чётливо, где шёпот громче рок-фестиваля на лесной
поляне.
– Так-то так, но слова должны быть искренними.
– Тут вы правы. Э-э-э... Фиалковская поёт сейчас
романс на слова Степана Мирова. Пронзительная ли-
рика. Совпало: и музыка, и голос, и жанр, вливающийся
в нашу культуру из вечности... Степан Миров! Шут-
ка ли? – сорвалось с языка у Георгия Сергеевича. Что
значит тактика ведения беседы! Разве скажешь, что он,
академик Российской академии наук и искусств, вдох-
новлённый красавицей, сам сочинил текст, похожий на
романс.

Гость сник. Что Миров для него – пустое место, что
хозяин ему – толкователь искусства.

– А кто её слышит? Концертов нет. И кто знает сти-
хи Мирова? – не заметив замешательства хозяина, про-
должил гость.
– Да, что поделаешь? Элитарное искусство. И
Пушкина при жизни мало кто знал. Миров через сто
лет будет известен больше, чем все щелкопёры и по-
пугаи попсы... Как, например, балерина Настенька
Крылова.
– Допускаю, но при жизни важно заявить о себе, Ге-
оргий Сергеевич, а вот каким макаром – дело таланта.
– Э-э-э... Нет! Нет и ещё раз нет! Кому нужна такая по-
пулярность? – и он назвал имя бульварного стихоплёта,
чьи песни разлетаются «под мухой», словно из бутылоч-
ного горлышка, у множества звёздных заводил. – Звучат
не песни, а пошленькие тексты... И этот товарец время
смоет в канализацию.
– Народ-то слушает...
– Народ под водочку любит затянуть «Любо, брат-
цы, любо...» и без слёз слушает «Дубинушку», а на ваши
выставки пряником не заманишь. Народу подавай це-
лованье двух голубков... – Георгий Сергеевич задумал-
ся, глаза померкли. – Хотя происходят иногда очень
странные вещи. Я знал Рыжего, когда учился в Ленин-
градском университете...
– Какого рыжего?
– Рыжего с заглавной буквы, – и Георгий Сергеевич
назвал имя из святцев андеграунда шестидесятых. – Он
приходил на филологический факультет, и я туда лю-
бил ходить... Оказался потом малым с недурным вку-
сом. Поцеловал его ангел в темечко. Ух, поцеловал!
Но не очень грамотным был, как все шестидесятники.
Восемь классов! Восемь, даже в ПТУ не двинул. Из-за
математики. Не давалась она ему! Наука, сами знаете,
человека берёт в молодости. Не доучился – и всё. Баста!
С Рыжим, увы, случилось по-другому – стал знаменит в
сём мире подлунном.

– Как же так?
– Политика... Хотя есть, есть у него гениальные ве-
щи. Тогда я никак не мог предположить, что он выныр-
нет из нашего болота. Тихим был. Я его опекал и как-то
спросил: «Чего ради ходишь сюда? В диспутах не уча-
ствуешь. Ни с кем не говоришь, кроме меня». – «А ты
чего ради?» – «Из-за девчат. Здесь девчат много краси-
вых, а парней мало. Я и выступать люблю, чтоб девча-
там понравиться».

Георгий Сергеевич засмеялся.
– Что важно, он и не пытался к девчатам подойти.
Вечно сопливым был. Я как-то ему платок дал, чтоб
сопли вытер. Не обижался, видно, чувствовал моё серд-
320 | Александр Матвеев Такая беспощадная любовь | 321
це. Даже стихотворение подарил и подписал. У меня и
сейчас его автограф хранится.
– А стихи? Читаете?
– Прочитал, конечно, всё. Все шесть томов имею,
включая прозу. Проза слабоватая. Публицистика тя-
гучая. Да и в стихах лирики нет. На ум воздействует,
на душу – нет. И знаете почему? Я подозреваю, что он
женщин не любил. По крайней мере, ни в его поэзии,
ни в прозе я не нашёл ни имени любимой, ни восторга
перед женщиной. А без любви к женщине откуда насто-
ящая любовная лирика возьмётся?
– Не боитесь, что заклюют вас апологеты?
– Что вы?! Не смею обвинять. Я только сказал: не
нашёл следов любимой женщины в его экзерцициях.
Публично не заявлял и не пишу, зачем? Ни живым,
ни мёртвым не нужно. Монстр политики оседлал нас.
Кое-кто хотел бы Рыжего в один ряд с Пушкиным по-
ставить. Вот величайшая нелепость! Пусть он на своём
заслуженном пьедестале остаётся.

И Георгий Сергеевич поднял бокал, полный грёз
красного цвета.

– А не выпить ли нам за любовь? Не оригинальный,
зато всегда свежий тост. Любовь – это всё. Посмотрите
на меня. Кто поверит, что я увлекаюсь, могу влюблять-
ся? А вот посмотрю в большие, широко распахнутые
глаза Фиалковской, улыбнётся она при встрече, а мне
кажется...
– Креститься надо, сударь, на Елену.

Выпили и закусили.

– Вспомните Тютчева! Пример любви нескончае-
мой. Любовь искренняя и всепоглощающая. И неваж-
но, сколько было женщин, кого больше любил, кого
меньше. Кто поймёт? Кто рассудит? Подождите, я
сейчас... – хозяин вскочил из-за стола, выбежал в при-
хожую. – Вот вам! – положил перед гостем довольно
потёртый диск с записями. – Давайте, друг мой, послу-
шаем романс на стихи Мирова, исполняет Фиалков-
ская, и музыка её. Не против?

Он с надеждой посмотрел на унылого подмалёвщика
своих чувств.

– Что вы? Конечно!
– Миров посвятил свой сонет догадываетесь кому?

И солнце медленно уходит на закат,
И где-то тихо музыка играет,
Багрянцем дышит наш осенний сад...

Голос Фиалковской, волшебство её обволакиваю-
щего сопрано, угасанье осени и весенних цветов, весь
набор реквизитов позапрошлого века вели рассказ о не-
возвратном. Ироническая улыбчивость, желание пох-
лопать собеседника панибратски по плечу улетучились.
Неподдельная грусть в глазах тянула паузу, обращая её
в молчание.

Почти шёпотом Георгий Сергеевич признался:

– Обычные слова. Просто вроде бы. А как цепляет!
И голос певицы... Акценты, интонация, игра голосом и
что-то ещё неуловимое. Не объяснишь, а душу вывора-
чивает наизнанку...
– «И солнце медленно уходит на закат...» – повторил
строку ночной гость. Его взгляд застыл на портрете,
вмещённом в раму с витиеватой лепниной.
Неожиданно, словно ошпаренный, сорвался:
– Поеду домой. Полпервого ночи. Засиделись!
Его сосредоточенность усилилась от вина, щёки по-
бледнели, а мягкая седина оттеняла лицо непокорством
судьбе.

Желая уяснить склад художника, стремясь проник-
нуть в потаённую глубину его натуры, Георгий Сергее-
вич понял: что-то получилось не так. Не всегда исповед-
ник равен мастеру, чья палитра малоизвестна людям.
Разумеется, певица Фиалковская совершенно ни при
чём, и романс на его собственные стихи не хорош и не
плох – он призван был или сблизить его с художником,
или развести. «Без внутренней убеждённости, – думал
Георгий Сергеевич, – я не включу живопись Стрехова в
галерею «Частное наследие России». Где же зарыта в нём
искра божья? Скажи я, что романс Фиалковской на мои
слова, стал бы Стрехов исповедоваться? Вряд ли! Но вот
неудача: романс не произвёл никакого впечатления на
него! Хотя... оглядел портрет и убежал внезапно».

Волей-неволей придётся дожидаться выставки ху-
дожника Стрехова в его союзе, пересекаться там с ма-
стерами, чьи картины попадали на острое перо критики;
не хотелось бы выглядеть чужестранцем при стечении
толпы поклонников Стрехова.

Усталый взор Георгия Сергеевича вновь и вновь по-
дымался к портрету Фиалковской, при этом он не мог
избавиться от мыслей о Стрехове с его какой-то необъ-
яснимой тоской то ли о несбывшемся земном, то ли о
недосягаемом небесном. Из тёмного проёма Фиалков-
ская не глядела ему в глаза, её взгляд простирался по-
верх зрителя, над всем земным мелководьем. «Да и со
сцены она не видит зал, – ответил на свои недомолвки
Георгий Сергеевич, – она не смотрит поклонникам в
глаза... Странно! Она – сама в себе, но неужели я при-
вязан к ней? Любовь ли это?»

Прошло не меньше недели после ночного разговора.
Атмосферу тягостного затишья всколыхнула сама Еле-

на Фиалковская звонком словно с края света:

– Георгий Сергеевич, вы давно знаете Илью? – во-
просила она из неведомой атмосферы удушья.
– Художника Стрехова? Меньше года. На выставке
познакомился с ним. Был у меня в гостях. Как-то стран-
но раскланялся, ушёл опечаленным. Живопись у него
замечательная, большой мастер. Я включу в проспект
галереи, – подчиняясь её магии, сыпал обещаниями Ге-
оргий Сергеевич.
– Илья был моим мужем, – прервала его Фиалков-
ская. – Мы развелись. Так случилось! Пять лет назад, –
чеканила она, горячо убеждая в своей правоте.
– Вот это да!
– Не знаю, как и сказать. Приехал, что-то путано го-
ворил о моём портрете, который я вам подарила. Ска-
зал, что скоро примет какое-то важное решение. Не зна-
ете, о чём речь?

Георгий Сергеевич снял портрет, на его обратной
стороне никаких надписей не было. Не оттого ли Стре-
хов не пожелал говорить о творческих исканиях? Да, не
пожелал. Он увидел портрет любимой женщины своей
кисти – образ, который любил некто другой, возможно,
они близки... «Бог ты мой! Какой я профан!» – пере-
живала часть души Георгия Сергеевича, а другая часть
торжествовала над ревнивым художником.

Опять вспомнился Рыжий, судя по всему, живший
без любви. Так ли уж? Он посмотрел мистическим
взглядом на давнего знакомца и понял: без любви он не
написал бы ни одной строчки. Рыжий не раздаривал её,
не изображал, не возглашал; её невосполнимая энергия
преображала сей мир для любви явленной, чтоб легче
и виднее обнаруживали в нём себя любящие сердца.
Настал день, когда образ Фиалковской увиделся иным,
чем на полотнах Стрехова, явился перед ним, словно
привидение или ночная просительница за Стрехова...
Неужели она любит его? Любовь уходит и приходит, но
сколько магнетизма в её голосе!

У Георгия Сергеевича через мгновенье, словно из
подвалов, взялась мысль: «Мой «Ночной сонет» – толь-
ко черновик, ибо я остерегался полюбить Фиалков-
скую. Я перепишу всё начисто. Это будет новая поэзия
«старца в калошах» с учётом опыта Тютчева. Я же не
какой-нибудь Миров, пять раз читавший Фиалковской
один и тот же текст! Разумеется, она возненавидела его
стихи, самого Мирова, и впридачу половину челове-
чества! Но уход Стрехова всё перевернул, поставил на
пьедестал возвышенного... Неужели я люблю Елену? И
примет ли она «Ночной сонет» с иным чувством в её
честь и о ней?»

Из Союза художников за Стрехова попросили, и от
фонда его живописью занялся эксперт помоложе: раз-
глядел картины в интернете, тяп-ляп – и резюме на
блюдечке! Возможно, этакое неуважение или что-то
другое, но скоро Георгию Сергеевичу снова позвонила
Фиалковская:

– А вы слыхали, мой Стрехов ещё раз приезжал ко
мне. Вечно тоскливый, попрощался, как поётся: «Про-
щай, и если навсегда, то навсегда прощай!..» Только се-
годня докатилось до меня от знающих его близко – в
монастырь постригся... Как вам это? А?
– Замечательно, – одобрил академик, не отдавая се-
бе отчёта – кого и что, певицу или свою любовь.
– Ваш «Ночной сонет» – тот, что новый, лучше пер-
вого. Спасибо вам.
– И только? – пошутил с надеждой в душе Георгий
Сергеевич.
– Не хотите мой портрет подарить фонду «Частное
наследие России»? Было бы хорошо его присоединить
к другим портретам Стрехова, выставляемым фондом.

«Что это? Сумасбродство, причуда, романтизм по-
следней генерации или его полное фиаско?»

Георгий Сергеевич занемог, улёгся в постель и стал
отлеживаться в ожидании золотого века в живописи,
музыке и ещё в неких сферах, сопричастных божествам.

Открылась для обозрения галерея «Частное насле-
дие России». Неудачливый Степан Миров бродил по её
паркетам, всматриваясь в стреховские картины, остав-
ленные им в подарок музею. Фиалковская, везде Фи-
алковская...

Вот она молоденькая, в коротком белом платьице в
чёрный горошек, улыбающаяся и счастливая. Огром-
ные голубые глаза и разбег берёзок с заднего плана –
вдаль, за горизонт, а вот девчонка, обласканная солн-
цем, распахнула свои объятья морской волне. Ну а за
роялем – совсем другой страсти лицо – одухотворён-
но-возвышенный артистизм! Необычайно эффектная
зрелая женщина с печальными глазами, в строгом ко-
стюме, в концертном платье...

«Что ей мои успехи? – думал он. – Что мне её печа-
ли? Игра в чувства, или у неё искреннее сожаление о не-
состоявшейся любви? Неужели кому-то непонятно, что
Стрехов, женившись на Фиалковской – студентке кон-
серватории, – должно быть, очень её любил, будучи лет
на двадцать пять старше. Сущий пустяк, когда есть лю-
бовь. Игра теней с образом певицы, поэтический ореол
и всё вместе взятое? Утратился один элемент – и жизнь
мертва, как химия. Не по этой ли причине мои романсы
чужды ей? Я должен был вскружить ей голову в ряду по-
клонников? Мне в башне чистого искусства лучше, чем
ей исполнять сомнительного толка романсы».

Выйдя из навощённых до блеска музейных палат,
Миров тут же вынул из кармана мобильник. Позвонить
Елене? Не глупо ли? Не он, поэт, а художни к Стре-
хов показал, какова она. Художник приоткрыл дверь к
творчеству для других, если им удастся покорить серд-
це певицы, а рука Мирова ставила точки, а не запятые...

Георгий Сергеевич поздним вечером принимал в
своём знаменитом на всю Москву кабинете другого
известного художника, творчество которого вызывает
споры и неприятие со стороны многих собратьев по ки-
сти. Может, потому, что успешен и богат? Или потому,
что поверхностен? Кто знает? И кто рассудит? На сей
раз хозяин и гость увлечённо беседовали в окружении
благородных лиц, безмолвно наблюдавших за ними с
портретов.

Георгий Сергеевич чувствовал себя великолепно.